Помочь проекту
14319
0
Чирков Анатолий Александрович

Чирков Анатолий Александрович

– После школы Вы пошли в танковое училище?

– Да. Но они мне сразу заявили:

– По состоянию здоровья не проходишь!

– Как не прохожу?

– У тебя нету «отдачи» (давление в ушах, когда в самолёте их закладывает), не стравливается из ушей, закладывает. Нет у тебя этого давления, иди в Полтавское артиллерийское училище.

Я говорю:

– А там что – не так пушки стреляют? Я хочу в танковое.

Ну, прихожу домой и говорю отцу: «Я в танковое Харьковское…»

– Дурак, будешь вечно в мазуте! Я тебя в интеллигентные космические войска, блин!..

Я говорю:

– На фиг они мне нужны?

В Харьков я тогда приехал… и нас тогда оставили не прямо в училище в городе, а вывезли под Чугуев: Малиновка, там учебный центр. Там палатки лагерные стояли, армейские, на семь человек – это на отделение; ну, ещё те палатки, которые в гражданскую войну были, ещё при царских временах, такие палатки вот… Ну и всё, мне понравилось училище.

А отец:

– Ну, как хочешь. Не поступишь.

Я говорю:

– Поступлю.

И отец мой спортивный был, и я такой вот… куда ни переезжали – везде отец мой ставил турники. Он на турник – и я на турник, он прыгает – и я прыгаю, в общем… он в баню – и я любитель париться: тоже в баню с ним… кругом – с ним. Гимнастика для меня – тьфу была, ну, и я – в училище.

А туда приехало столько народу! И – пачками уезжали, потому что условий – никаких, кормили – солдатским пайком, а нас ещё до обеда на танкодром выводили – и мы там рыли траншеи… давали норму: должен десять метров прорыть, семьдесят сантиметров глубиной: под кабель.

– Это 1968-й год?

– Я в 1967-м поступал. А танкодром – чернозём утрамбованный: ни лопата не идёт, ни ломом. В общем, кошмар, каторга была, как на рудниках долбились. До обеда вкалываем, после обеда – самоподготовка, и потом пошли экзамены.

А взводный у нас был – Капшук покойный, старший лейтенант – набрал взвод себе сам. Мы физическую подготовку не сдавали перед поступлением, а он нас – на неё:

– А ну-ка на перекладину – подъём переворотом!

А там норматив был – четыре-пять, по-моему… шесть раз – это отличная оценка. Ну, я двадцать раз крутил. А потом на кросс нас – а я кроссы не переносил. Ну, бежали мы один километр, и вот такая сила воли была у меня – что я этот километр как стометровку бежал: так настроил себя – шуровал, как паровоз. Но прилетел, прибежал, упал, рыгал там, не знаю, кошмар: еле отошёл, но пробежал, всё нормально. И вот он так посмотрел, что парень я – такой…

А потом начали экзамены сдавать. Ну, сочинение я, помню, списал со шпаргалки, физику написал сам, математику сам написал… я с русским языком и литературой не особо дружил, ошибок много делал, но со шпаргалки – списал всё. Гармошечка была шпаргалочка такая. Ну и всё. А он же себе уже отобрал ребят: вот этих пузатых вот, толстых… он говорил: «Мы сделаем из вас отличников, лишь бы у вас желание было». А видит, что я стремлюсь – и он мне, может быть, где-то и помог, я не знаю, может, где-то там шепнул – оценочку поставили. В общем, я поступил.

Поступил, звоню уже родителям, что приняли – отец приехал… как раз он проезжал в Германию, приехал в Харьков, с матерью посидели там в машине… нас уже переодели в форму, но присягу мы ещё не принимали. Я уже таким солдатиком-курсантиком пришёл, он говорит:

– Где твой командир взвода?

А для меня командир взвода – это был такой начальник! – страшно: старший лейтенант! Царь и Бог для меня был! Я говорю:

– Как командир взвода?!

– Я сказал: давай сюда!

Я говорю:

– Вот: старший лейтенант.

– Товарищ старший лейтенант, ко мне! (А отец – всегда подполковником, в форме) Так, вот сын. Я уезжаю в Германию – я тебе оставляю, на твою… полностью эту самую… ответственность.

Тот Капшук, конечно, заставил меня и бегать, и научился я кроссам... А сам он – спортивный был. Закончил училище – и при училище остался, и при нём до полковника дослужился! Потом ротным у нас стал… ох и гонял: это каждое утро километр бегаем, каждую неделю – три километра кросс, каждый месяц – марш-бросок на шесть километров в полной загрузке бегали подразделениями.

Меня – таскали на ремнях. Ребята бегут хорошо – а я не могу. Ну, не лежит у меня к этому бегу… привязали мне к поясу ребята ремни – а там по последнему засекалось время – вот они меня и на ремнях прут как танком, я только ноги успеваю переставлять. Ну, а потом я, конечно, втянулся… мы госэкзамены на физическую подготовку сдавали.

Там мы с сапог этих подмётки отрывали, или вот эти – которые в театрах сапоги, лёгонькие – искали такие и кроссы в них бегали. Ну, нормально всё. Или у солдат брали. У нас же яловые были сапоги, а у солдат кирзовые, а они лёгкие. Или меняли на кросс у солдат (там батальон обеспечения был, попросим у кого-нибудь: «Дай пробежать в твоих сапогах»)...

В училище я учился – первый общеобразовательный курс был. Что, я считаю, неправильно: надо было всё-таки больше учить тому, к чему ты больше стремишься, то есть больше тактики давать, больше физической подготовки, ну, чисто профессионализм чтоб был. А нас учили, как в институте. То есть мы, как ВУЗе, все общеобразовательные предметы изучали. Но вот что мне сейчас высшая математика, начертательная геометрия, сопромат? Дипломы писали... Помню, какой-то редуктор, рассчитывать червячные передачи… в общем, защищались – дурдом! Кому он нужен был?! Может, тому, кто пошёл по науке – оно и надо было, чтобы как-то специализировать…

– Танки были – Т-62?

– Нет, танки были Т-64, первые у нас были со стопятнадцатой пушкой; я выпускался – ещё стопятнадцатая была, потом уже стодвадцать пятая пошла. Вот это на площади у нас – моя машина стоит, в Харькове сделал завод Малышева, подарили, с завода ребята купили на день рождения.

– Вас готовили на командира танка?

– Нас готовили командирами взводов: офицер-специалист, командир взвода. Мы должны были знать всё: и как механик-водитель, и стрелять… у нас – командный факультет… в Киеве танкотехническое училище было – оно готовило технарей, а у нас – чисто командный факультет: мы всё должны знать, мы всё должны уметь. Кстати, училище наше давало образование лучше, чем Киевское танковое. Приходили технари, которые непосредственно должны технику знать – они ни фига не знали, мы в десять раз лучше знали. Ну, соответственно, командный рост… мы же командиры, мы растём… технари никогда не росли, связисты никогда не растут, ну, спецвойска, инженеры никогда не растут, химики никогда… это всё обеспечение, это войска обеспечения, то есть они работают все на командира… я командир – они все на меня работают. ПВО, артиллерия – это всё обеспечивает командира.

У нас выпуск был в 1971-м году. Один за границу… в общем, все те, что были там Т-62 – это Венгрия, Чехословакия, Польша, Германия. Там вся техника была Т-62, и эту технику как раз в этот период меняли, туда Т-64 пошли, а Т-62 все уехали.

Т-64 и Т-62 – это две совершенно разные машины, даже ничего похожего нету, там всё не так, там же четыре человека экипаж – а у нас три, механизм заряжания… пушка гладкоствольная стодвадцатипятимиллиметровая, а механизм заряжания – двадцать восемь снарядов в конвейере: в башне сидишь – а вокруг, по периметру башни, внизу, в корпусе танка – идёт конвейер, и в этом конвейере двадцать восемь снарядов, разных: и бронебойные, и кумулятивные, осколочно-фугасные... И в баке-стеллаже – это у механика-водителя там – семь снарядов, и тут на башне ещё пару снарядов прикреплено было… в общем, около тридцати девяти получается.

– У Т-62 как подача идёт?

– А там вручную вытаскиваешь с полки – и досыльником досылаешь, а тут всё механически: кнопку нажал, тип выбранного снаряда, конвейер находит этот снаряд, пушка становится на угол заряжания, поднимается, лоток открывается, механически всё досылает, девять секунд – и выстрел. Выстрел сделал, через девять секунд новый снаряд уже в канале ствола стоит, стабилизатор, всё… в общем, машина эта умная. Из этой машины стреляешь – навёл на цель, замерил дальность – кнопу нажал «Дальность» – открывает уши, температура воздуха замеряется моментально и сразу вводится, скорость движения цели замеряется – сразу вводится… в общем, все параметры вводятся, твоё дело остается только нажать на «Выстрел» после прицеливания. Девяносто процентов попадания! С этой машины отличные оценки делали на стрельбе, когда мы сдавали.

– Звание какое дали?

– Лейтенанта, нам всем лейтенантов давали. Распределили меня в Германию, а в Германии у меня же отец, а он начальник радиолокаторов дивизии был. Ну, там все кадровиков знают же…

– Я к отцу не поеду!

Ну, дурак был. Нас воспитывали по-другому. Может и правильно, ну, психологически… Воспитывали по-другому, ну – чтоб сам, без поддержки, своим трудом, вот мы так должны были быть, так нас воспитывали! И я говорю:

– Я не хочу в Германию.

А мне там в училище говорят:

– А куда бы ты хотел?

– В Киевский округ.

– Вот дурак, в Киевский округ… да кто туда хочет? Ты посмотри: тебе – за границу, ты там будешь и материально, и перспективы…

– Не хочу туда!

И меня – в Киевский округ, а оттуда уже как раз приезжает предшественник отца, которого отец сменил. Отец с Черкасс поехал в Дрезден, Германия – а с Дрездена приезжает Химич покойный, уже его нету. И он жил не так, как раньше… вот сейчас сдают квартиру… а у нас было так: приехал сменщик – заходите и живите в нашей квартире, без денег, без всего. У нас тогда ещё бабушка, дедушка жили, он питался, ну, жил нормально. Потом уже дед умер – он помог и хоронить деда, всё организовал.

Говорит мне:

– Ну что, Толя-лейтенант, куда служить идём?

Я говорю:

– В Киевский округ.

– А ты чего, в Черкассы – не хочешь?

– Хотел бы, но – как? Мне же надо ехать к командующему туда, представляться, а там уже куда пошлют…

– Хе! Нефиг ехать, никуда не поедешь, я сейчас позвоню – и всё будет…

А лейтенанта – что? Это же не командира полка куда-то устроить… тем более, что эта дивизия тоже перевооружилась на новую технику: вакансий много, специалисты нужны, даже обучать. И меня – сюда. Говорит:

– Всё, можешь не ехать.

Уже в отпуске мы были как раз, 1-е сентября, по-моему, я выхожу на службу, он говорит:

– Так, придёшь ко мне в отдел кадров, потом я тебя представлю командиру дивизии.

Я прихожу, меня спрашивают:

– В какой хочешь полк служить идти?

Я говорю:

– Откуда я знаю, какой полк, я же ничего не знаю.

Он говорит:

– Ну, пойдёшь в самый лучший… он у нас называется «Еврейский полк».

А «Еврейский полк» – там командир полка – еврей, Маклев, покойный тоже; начальник штаба полка Митин был – еврей, замполит полка – еврей, комбаты – евреи все… в общем, всё командование – евреи. Вот у меня был Зиницкий комбат, ух жестокий такой был! Ну, может, это и к лучшему… как накрутит – сам на рыбалку уедет, а мы там пашем. Приезжает проверяет, что мы там сделали, и опять – как накрутит нам…

Это кошмар был. Он так пиздюлей давал, что аж пердишь… стоишь и аж пердишь! Мне так никто пиздюлей не давал, что аж у тебя всё тут… А старшины все у нас были (тоже все уже покойные, поумирали) – они уже нам в отцы годились, такие прожжённые были, дедки такие, фронтовики… ну, и комбат был же фронтовик, и они комбату жопу лизали и всё докладывали. Не на ротного своего работали, а против ротного, все недостатки и… через голову ротного докладывали непосредственно командиру батальона, а он уже всю информацию знал.

Полгода я был взводным, потом ротным семь лет, лучший ротный в дивизии был. Мне портреты, наверное, полтора на два метра по аллее ставили… такие портреты! Жалею, что, когда уходил с Чугуева… думаю – ну, уже им же не нужен портрет… надо было забрать! Красивый такой рисованый портрет был на аллее…

Вот тут у нас дивизия была, прямо в центре города стояла [Показывает.], сейчас уже нету ничего там… ну, развалины одни.

Я там – только вот повышаюсь, вот-вот выдвигать меня – у меня ЧП: то солдат застрелился, то танк угнали… у меня танк угнали, секретный такой был!

– Как так?!

– Идёт проверка… командующий Киевским округом – покойный Герасимов был, хороший мужик такой – генерал армии Герасимов, который из Совета ветеранов… усатый такой… вот это был Герасимов. И как он себя проявлял, как начальник? Он был очень толковый: таких бы сейчас, как он! Вот этот Дом офицеров в Черкассах – Герасимов построил, и только его построили, открытие – а тут проверка! Я сдал её на «отлично», некоторые уже поговаривали, что «ты на повышение, на начальника штаба батальона пойдёшь»... И я сдуру беру – и в увольнение отпускаю… надо наоборот зажать было солдатиков – но я же добрый человек, начинаю это самое… демократию… Хотя не был в армии добрым – ну, думаю, они отработали, надо как-то и… а тут, где сейчас парк Первомайский – там была танцплощадка, и тут же дивизия, тут всё играет, музыка, ну, и солдатики там, где-то там девчат прихватили… И одного солдатика – ефрейтор Заец у меня был – избили местные, а девка ещё говорит:

– Что ты за танкист, что тебя тут побили?!

Он говорит:

– Я сейчас покажу, какой я танкист.

Он возвращается, идёт в парк [Хранилища боевых машин. – Прим. ред.]… а у нас танки стояли на кратковременном хранении, а что там снять с хранения? Завёл машину – масло вылетело, двигатели расконсервировались, и всё, выезжай. Он был водитель командира взвода, он завёл свою машину, вечером выезжает, а что часовой может сделать? Стрелять с автомата по танку – это бесполезно. Подминает ворота тыльные – которые на полигон выходят, выходит на Смелянскую, раньше она Комсомольская называлась, подъезжает к этому общежитию, где девка жила, вокруг общежития на танке проехался, выходит на Смелянскую, тогда была двухсторонняя Ильина улица, сейчас односторонняя, и по Ильина – КПП, там дивизия стоит, светофор, на светофоре останавливается, а народ звонит: «Что это такое – танки по городу ходят?»…

А я – жду с увольнения. У нас тут Самокиш такой был – начальник гауптвахты, прапорщик… кошмар, издевался, как хотел… думаю: «Сейчас кто-нибудь выпил из солдат, надо как-то их спасти, в общем – забрать», и я ж тут сижу и жду, когда все придут. А тут звонят и говорят:

– Танк с девятой роты (а я командиром девятой роты был) по городу ходит.

Ёлки-палки! И номер машины говорят. Думаю:

– Кошмар… ну всё…

Я прибегаю в парк. Только машина с рейса пришла – ЗиЛ-130 – я водителю:

– Разворачивай!

– Как? Я всё…

Я говорю:

– Поехали, блин!

В общем, одним словом, с водителем – и по следам танка! А на асфальте остаются следы танка беленькие. И мы по этим следам летим с большой скоростью: догнать чтоб! Времени уже прошло, наверное, с полчаса. Это вечер уже, темно, с фарами идём… в общем, танк пошёл в сторону Золотоноши, прошёл через мост – 1100 метров мост! – дамба 17 километров – по дамбе прошёл – и перед Золотоношей, перед подъёмом – я его настигаю.

– Куда он ехал вообще?

– Куда в голову взбрело. И вот я настигаю этот танк, но что я могу? Он идёт по трассе… что я могу?!

Там уже позвонили, уже перегородили машинами дороги, но что танку эта машина? Он может её долбануть – и всё. Ну, он долбить её не стал… она выехала – с поля, он – по полю: обходить… и тут я подскакиваю, как раз он съезжать начал. Я на ходу с ЗиЛ-130 прыгаю на этот танк… он сидит по-походному – по пояс, а мы же в сапогах ходили… я подбираюсь к нему – и по голове сапогом бью, как по футбольному мячу. Как ударил его! Он туда упал – я за ним, подачу сектора газа – раз! – танк заглох. А тут же сразу менты: с пистолетами, выскакивают, скручивают, выкручивают…

Тут подъезжает Герасимов. Разбор же шёл: командир дивизии! И пошла вся свита, куча машин, ЧП такое – танк секретный… Забрали – и все уехали, я остался один, как дурачок; и непонятно, что мне делать дальше… я беру, недолго думая – сам за рычаги, и разворачиваюсь уже ехать назад – а тут пока разворачивался, слетает у меня гусеница. Ну всё, приехали. До утра просидел, утром уже траллер [Так у автора. – Прим. ред.] пришёл, натянули гусеницу, погрузили на траллер, зачехлили… в общем, вернули его назад.

На следующий день – кошмар, всё, мне конец. Вызывает меня командир дивизии, все там на меня: «Снять с должности ротного!», а я уже почти лет пять ротным был, это где-то 1976-й год. Меня к командиру дивизии, все за снятие меня с должности, ну, комбату взыскание влупили… ну, всем. А секретарь парткома (а я с его дочкой гулял лейтенантом) – он меня защитил.

Предупредили о неполном служебном соответствии. Это самое серьёзное взыскание; «выговор» – «строгий выговор» – «неполное соответствие», а следующее – уже «снятие с должности».

– А что Вы могли сделать? Вы же не знали, что ему стукнет там в голову?!

– Командир роты отвечает ЗА ВСЁ, что бы солдат ни натворил: за воспитание он отвечает, за всё: так в армии поставлено.

Солдата – судили, год дисбата дали. Все его однопризывники уже уволились – через год приходит ко мне дослуживать: опять в роту приходит, представьте себе. Ещё год дослужил – и потом уволился.

– Нормально дослужил?

– Нормально. Ну, нормальный пацан был, ну, стрельнуло в голову… вот такой случай был.

Потом в карауле (тоже я ротный) третий пост… третий – это около мясокомбината был раньше… и там солдат стреляется. Стреляет, в сердце не попал, пробивает себе тут… – опять ЧП, и опять – у меня!

– Насмерть?

– Нет, живой. Но опять я «залетаю»!

Потом уже меня ротные все обошли с соседних рот: уже комбатами становятся и так далее, а я всё ротный… семь лет ротным пробУхал.

Тут поехали на учения – ротные учения с боевой стрельбой в Черниговском учебном центре. Я – Чернигова не знаю, ночью причём… а комбата назначили – только испечённый – ноль! Ну, по блату вытянули, на моём горе вырос.

Проводят эти учения, командир полка на «УАЗике» ездит, а командир полка должен сидеть с комбатом в БТР-е и руководить этим: десять танков ночью стреляют штатным снарядом по огонькам.

Короче говоря, выхожу – огоньки какие-то загорелись… а то, может, и в деревне загорелись… ну, мы как начали поливать! Я как войну себе представлял: противник справа – танки к бою – и пошли бахкать [Так у автора. – Прим. ред.]. Ну, бахкали так, что потеряли связь с некоторыми машинами, и две вырвались вперёд на сто метров где-то от боевой линии. Ну, это же ночью, там не видно… огоньки задние, габаритные фонари, горят там… один снаряд по одному танку – по огоньку, второй – осколочный фугас по второму. Один попадает в корму танка: там, где буксирный трос… клинит коробка передач (там – планетарная коробка), а второй танк – под башню.

Танк повредили осколочно-фугасным снарядом. Сиденье – где сидел командир танка – от сварки оторвалось, экипажу – ничего. Брезент загорелся – ну, потушили мы всё, заклинили аккумуляторные батареи у механиков там… ну, в общем, потушили – всё нормально. Ни командир танка, никто не повреждён.

Начинают разбираться: как?! Не в том смысле, что… а – как осколочно-фугасный снаряд мог пробить броню танка?! Это же ЧП! – начали москвичи, и – меня: «Иди сюда», «Кру-гом!»: опять ЧПок…

Следующий ЧПок: едем в Черниговский учебный центр, штатная стрельба, потом там учения должны быть полковые с боевой стрельбой, но так получилось… чтоб танки туда-сюда не гонять – мы их оставили там, в учебном центре. Зимой, палатки, в танковых брезентах вот эти каркасы, натянули палатки, всё, снегу навалило, присыпали хорошо палатки, печки поставили. В общем, мы уехали, оставили только механика, старшим стал зампотех батальона.

Только приехали в Черкассы – ночью нас по тревоге поднимают. Прибегаем – ЧП в Черниговском учебном центре: горит моя палатка. Солдат-истопник заснул. А там у нас такие, как мы называем, «Поварис», самодельные печки были: труба, полметра от трубы дно завариваешь, полметра от трубы такие дырки вырезаешь, солярку туда наливаешь, факел – и она нагревается до того, что… классная просто! Жарище идёт, а солярки у нас – во! [Показывает ребром ладони по горлу] Танки же – на солярке!

– А дымоходов там нет – и она внутри палатки?

– Нет, дымоход там – всё… она аж гудит, и они ж там все в трусах спали – такая жарища!

Ну, тут я не знаю: или она у него потухла, и он что-то подлил… может, бензину бухнул туда… никто ничего не знает. Короче, загорелась палатка. Выходить из неё – кругом пламя. Подрывать брезент – а он примёрз.

Три человека обгорело, и лейтенант Усик у меня был, двухгодичник… тогда ещё на два года брали в командиры после института, с военной кафедры им присваивали лейтенантские звания, они, как солдаты – служить командирами взвода, два года служить. Вот этот Усик – сильно обгорел он… повезли их в Чернигов на «Скорой»… короче говоря, он умер.

Вот я такие испытания прошёл ротным.

А потом меня всё-таки – «лучший ротный»! Я же всё время лучший, а кругом проверки, я всё сдавал, всё прекрасно было!

Когда Москва проверяет – дивизия двойку получает. И, помню, когда-то на стрельбе просчитали по оценочным показателям: если ещё одна рота стрельнёт более-менее нормально – то можно на тройку выжать. Герасимов (он меня давно знал) услышал – перед нами встал, папаху снял: «Ну, дайте тройку!» Я – отстреливаюсь на четыре балла ротой своей…

– И выходит тройка?

– Двойку поставили всё равно. А меня ж подставили: я не должен проверку был сдавать, а те, которых выбрали проверку сдавать – те получили двойку, а меня уже как вдобавок.

В целом двойку поставили дивизии, ну, а я свою «четвёрку» получил, а что такое «четвёрка» командующему? А «пятёрка» – это была вообще фантастика, но получали и «пятёрки», на этой машине можно было получать. А я ещё, по-моему, ночью стрелял штатным снарядом…

А потом меня уже назначают начальником штаба батальона в соседний полк… я уже сдыхался, думаю: «Слава Богу, ушёл с этой роты!», уже столько лет на роте – семь лет, думаю: «Уже начальником штаба батальона…» Прихожу, сижу, сборы у нас как раз идут: начальников штабов и командиров батальонов… перед началом учебного года сборы… ну, занятия проводят.

Тут к командиру дивизии меня… думаю: «Что, опять, блядь?» Прихожу. Командир говорит мне по имени-отчеству… кто такой командир дивизии – а кто такой я?! А он по имени-отчеству ко мне, и:

– Ты знаешь, у меня просьба к тебе…

Я говорю:

– Какая ещё ко мне просьба?

– Да вот мы сейчас, перед началом учебного года, решили ваш батальон (в котором я был командиром роты) отправить на учебный центр и всему генералитету Киевского округа показать… в общем, батальонные учения им провести с боевой стрельбой, плюс ТСЗ, а ротного, который на твоё место сел – ну, он ни рыба ни мясо, ну куда? Ты опытный, ты полигон знаешь…

Я думаю:

– Вот, блин, оно мне надо?! Сейчас опять куда-нибудь влетишь – и всё…

Я так расстроился, а куда – я что, комдиву скажу «нет»? Там меня зарежут – и службы не будет никакой.

Я говорю:

– Я понял, товарищ генерал.

– Ну езжай, твой батальон уже грузится на баржи.

Приезжаем, меня отец ещё привез на «Жигулях», со стороны смотрю – грузится батальон, я посидел-посидел, посмотрел – там что-то не так грузят, там что-то не так, говорю:

– Ладно, батя, всё, пока, Вы езжайте, я пошёл грузить.

Мы погрузились, всё – ну никакого настроения нет. А все довольные, что ротный вернулся.

В общем, приехал, начали там учения, пока ТСЗ, с боевой стрельбой провели батальонные учения, всё отлично, всё прекрасно, всё хорошо, стрельбу ещё на большие дальности с танков стрельнули – тоже отлично… кстати, как раз моя рота стреляла на большие расстояния…

– «Большие» – это сколько?

– Больше 17-ти километров, на полное возвышение, по азимут-таймеру, и по боковому, и там не в прицел стреляешь, а расчёт там по формулам. Посчитали – и так далее. В общем, отстреляли нормально, потом возвращаемся назад, переходим…

«38-08» [Видимо, локальное армейское обозначение одного из начальств. – Прим. ред] сидит на вышке. Помню, ещё «135» вышка была: маршальская или генеральская, я уже забыл, как их называли. Вот они там все всё наблюдают. Поле – большое… там большущее поле, там дивизией можно блудить – такой полигон здоровый, и он весь оттуда просматривается.

Начали нас крутить: эту роту – «Противник справа, к бою!»; эту роту – противник слева, к бою; центральной – противник с тыла, к бою, потом раз – линию ротных колонн снова, а потом линию батальонов, потом опять батальон вправо к бою…

В общем, нас крутили-вертели, но мы, как часы, работали, все там в шоке стояли. Я ещё свою роту вообще научил: я заводился и трогался, как привязанный; вот если на десять танков я даю команду «100 – 11!» (сто – это «Внимание», одиннадцать – все нажимают сигнал «ПИИИИ!» Все десять танков сигналят. Потом «39-10» говорит: «Два», все – ЧУХ! – на стартёр: все танки одновременно завелись, потом – «Триста тридцать три», а танки в колонне стоят – десять метров друг от друга, и все, как одно целое – ПУХ! – и поехали.

Это было вообще… шокировал там всех на вышке: в шоке были! Приехали, нам дают команду: «В линию ротных колонн встать перед центральной вышкой», а нам ещё и средства защиты, ещё применение отравляющих веществ, мы ещё преодолевали преграды в средствах защиты...

Помню, у кого-то там что-то не сработало… в общем, рыгать начал в этом аппарате. Он рыгает, а я говорю: «Не снимай, отравишься! Заражено!». Конечно, сбросили противогаз, не знаю, были ли они с отравляющими… но нас предупредили, что с отравляющими веществами. Только я думаю, что это бутафория, ну, все же остальные на улице спокойно без средств стоят – а тут якобы отрава…

В общем, туда, в линию ротных колонн встали, командиров батальона и командиров рот – на центральную вышку. Ну мы-то откуда знаем, хорошо мы воевали чи плохо: нам же в танке ничего не видно… ну, думаем: «Блядь, приехали, сейчас опять взводным стану», предчувствие нехорошее. Подходим, сняли с себя эти ОЗК, мокрые все насквозь, а что – воздух не пропускает! – стали, стоим. Герасимов подходит – а мужики-генералы там показывают нам: «Классно». Он говорит:

– Да, порадовали вы нас, порадовали командующего, молодцы, молодцы! Ничего не могу сказать.

А ещё давали такие танковые команды: «30 градусов вправо к бою!», «50 или 60 градусов влево к бою!», а у нас градусов, у танкистов, нету: у нас – «справа к бою»! Таких мест с градусами – нету, а тут Герасимов, оказывается, сам по микрофону давал.

– И как Вам высчитать этот градус?

– Ну, так… на глаз берёшь, и всё.

– Ладно ещё сорок пять, но тридцать...

– Развернуть роту в том направлении – и все танки должны идти на одной линии. В общем, всё отлично, всё о’кей, и теперь знакомится с нами:

– Командир батальона?

– Такой-то.

– Понятно. На должности?

– Столько-то.

– Ну, хорошо, работайте, служите дальше.

Подходит ко мне, я говорю:

– Командир девятой роты.

Я же не говорю, что начальник штаба батальона…

– Командир девятой роты, капитан такой-то.

Он командиру полка (Грибаков был командиром полка):

– Характеризуйте офицера.

Он говорит:

– Отличный офицер.

– Сколько ротой командуете?

Я говорю:

– Семь лет.

Он на командира полка:

– Я не понял, а чего он семь лет этой ротой командует?

– Та мы уже представление написали… (выкручивается)

Он не говорит, что я уже назначен приказом, это втирательство самое настоящее.

– Ему уже комбатом нужно быть, а он начальник штаба батальона. Какой из него начальник?! Ему командиром батальона нужно быть!

А такой «чижик» сзади ходит – и всё записывается, как командующий говорит.

Ко второму ротному подходит:

– Вы сколько лет командиром роты?

Он говорит:

– Пять.

– Ему уже тоже давно пора быть командиром батальона.

Второго записал, третий командир:

– Сколько ротным?

– Год.

– Ну, ты молодой ещё, поработай ещё.

Всё, руки всем пожал, развернулись они и уехали. Мужики-генералы:

– Всё, вы уже комбаты!

А я говорю:

– Та это же всё ж для красного словца.

И мы без задней мысли приехали, сидим, продолжаем на сборах, у нас сборы продолжаются, приходит посыльной: Якубца и меня к начальнику отдела кадров.

– Блядь! Что, опять?!

Бежим туда. А начальник управления кадров Киевского округа тогда был генерал-лейтенант Андреяшкин. Прихожу по ЗАСу, а ЗАС надо медленно говорить, тогда связь такая была, с растяжкой, тогда предупредили, я первый раз, меня спрашивают:

– Вы такой-то?

– Я.

– Был такой случай с командующим?

– Был.

– Но Вы же уже назначены начальником штаба батальона! (Всё уже про меня знает)

– Так точно, назначен.

А я только женился – и мне квартиру в Черкассах дали, три месяца только.

– Вы же только как три месяца получили квартиру.

А я ему говорю:

– Та мне за службу ещё сколько будет квартир!..

– Молодец. Так, куда бы Вы хотели поехать служить?

Я говорю:

– А кем?

– Командиром батальона танкового, мы, наверное, приказ командующего армией отменим по назначению тебя начальником штаба, и сразу приказ командующего округом…

А я говорю:

– Зачем отменять? Назначайте уже как с начальника штаба, ну, чтоб ступеньку эту пройти, чтобы запись то была в личном деле.

– Ты вообще не соображаешь?

– А куда пошлёте меня? На Украину – любая деревня, как говорится, раем…

– Всё, собирайся, поедешь в Чугуев.

Я этого к телефону, а тот начал перебирать: куда, что…

А он говорит:

– Та, туда не хочу, туда не хочу…

Ему говорят:

– Так, в Трёхизбёнки.

А там кадрированный батальон. То есть одни механики – и всё, а танки стоят на хранении; а я – в развёрнутый.

Прихожу в развёрнутый капитаном на должность подполковника, командиры батальонов – подполковники у нас, все замы – майоры, начальник штаба батальона – бывший снятый с комбата, когда-то убил солдата фонариком случайно – его сняли с должности… драка была в батальоне, он прибежал – и ударил… и вот то, что следователь жил на одной площадке с семьёй, и у него трое детей, и родилось ещё… в общем, многодетный отец… его из партии исключили…

– Были беспартийные офицеры?

– Нет, в основном – все коммунисты, а если беспартийный – то можно быть начальником какой-нибудь службы, а так – в командное звено без партии ни шагу не двинешься. Опять же, элемент контроля – парторги. Та всё, там пукнуть нельзя, а политзанятия попробуй сорви – так тебе сразу оторвут голову… стрельбу – сорвать можно, но политзанятия – нельзя сорвать. Я всё с политработниками ругался: мне на стрельбу готовить, мне же главное – показатели стрельбы, а политзанятия – это можно посидеть в тёплом месте всегда. Нет, от «А» до «Я», хоть лопни… а там потом ты хоть всю ночь крутись, готовься к стрельбе… поэтому я не любил замполитов и с ними не особо дружил.

В общем, назначили, всё – и как надо мной издевались! Как мне было тяжело… все командиры батальонов – подполковники, а тут «дикорастущий»: капитана назначили. Но я не стеснялся, что я капитан, танки знал, а они ни фига танков не знали.

– А как они дослужились вообще?

– Ну, служил-служил всё время…

– А как же «танков не знали»?

– На Т-62 служил, а Т-64 – это уже совсем другая машина.

Я вот, допустим, стрельбу провожу – задержка. Я – руководитель стрельбы – на вышке сижу. Я бросаю вышку, лечу быстренько в танк, раз-раз-раз – задержку устранил, успеваю бегом прибежать. Ну какой подполковник побежит? А я же – капитан: как виртуоз, носился. И меня заметили, что я службе полностью отдавался, личной жизни вообще не касался: только служба, с женой развёлся поэтому с первой… потому, что я дневал и пропадал. Каждый день на подъём сам ходил с батальоном, лично физзарядку проводил, я даже сейчас любой комплекс вольных упражнений – столько лет прошло – я могу показать, знаю все комплексы. Ротных гонял, как не знаю что, дежурили у меня офицеры… у меня никакой дедовщины не было в армии, у меня всё вот так стояло, и – жёсткий был.

А потом у нас ещё были опытные моменты такие: вот батальон поехал, набираешь одного призыва… то есть командир, механик и водитель – все с одного призыва, чтобы дедовщины не было, это был опыт мой. Я набрал молодой батальон, но мы его пасли… кожаные ремни воровали, шапки у солдат воровали… сядет на очко, пока сидит, с него – раз! – и всё, и без штанов… когда там просить дембеля, что он там…

Ну, в общем, у меня офицеры дежурили, и я вот так дотянул этот батальон, выучил, как у меня рота трогалась – у меня так батальон трогался. Я батальон – держал. У меня лучшая песня в дивизии пелась, комдив: «О, это идёт батальон Чиркова!», сразу слышно, что поют мои. Но у меня ротные – сильные были…

– Какие отношения были с ними?

– Это 283-й был полк, голубевский: командир полка был – Голубев… и я уехал в отпуск... наверное, где-то 1978-79-й год… и меня вызывают из отпуска. А из отпуска вызывать могут только в случае войны – или там сверхъестественное. Думаю: «Ну, опять ЧПок какой-то». Два дня побыл – и меня отзывают… Ну, приезжаю, мне говорят:

– Так, Вас приказом командующего армией перевели в другой полк, полк инициатора социалистического соревнования в Киевском военном округе.

– Пиздец. А кто меня спросил, хочу ли я?! А при чём здесь… я же назначен командующим округа на этот… кто мог приказ командующего округом отменить?!...

Ну, там всё они решили. В общем, я – командир второго батальона, только в соседнем полку, там же в Чугуеве. Командир полка был Шатин, подполковник тогда… сейчас уже тоже его в живых нету, генералом потом стал, в общем, разбился где-то на машине на Дальнем Востоке или в Забайкалье… в общем, в автокатастрофе погиб. Один комбат – майор, второй комбат – подполковник, и я – комбат третий – капитан. Ой как надо мной… унижения, всё… на совещании меня подкалывают… в общем, тяжело мне на батальоне… мне так было тяжело!

– Как именно подкалывают-то?

– Да как… салага, молодой, да иди там что-то, куда-то там… Как дедовщина.

– А ответить – ничего?..

– А чё я отвечу?! Он званием выше, туда-сюда, он с командиром полка вась-вась, а я… и они по возрасту все старше.

Солдат мы выбирали, каких хотели: со всей дивизии – самых лучших. В общем, полк сформировали с самых лучших офицеров, самых лучших солдат и самой лучшей техники, все ресурсы дивизии нам отдали на стрельбу и так далее, мы там стреляли день и ночь, водили день и ночь… два года!

И никто не выдвигает. Два года мы делаем лучший инициаторский полк в округе Киевском, и тут – вроде бы всё, надо уходить выше, но – надо академию закончить, а меня не пускают в академию: «инициаторы»! Выполняйте, отрабатывайте! И туда [В Академию. – Прим. ред.] принимается тот, который боком где-то в этом инициаторском социалистическом соревновании во всех Вооружённых Силах СССР, а образцовым – выступает опять наш полк! И это – ещё на два года!

Я – четыре года командиром танкового батальона развёрнутого! Это же каждые полгода проверки: начиная от штатной стрельбы, взводной стрельбы, ротной стрельбы в штатном порядке, батальонной стрельбы, не говоря о всех других мероприятиях. Личного состава – до фига, жизнь и быт – казарма, казарма… городок этот – опять Герасимов. Герасимов построил городок в Чугуеве, в Башкировке, прекраснейший городок, всё – гвоздя не забьёшь нигде, портретик не повесишь нигде, потому что – всё, как положено: по схеме. То есть вот казарма должна быть вот таким-то цветом покрашена, у комбата должен кабинет, допустим, быть – два стола, стол поперёк и пять или семь стульев, вешалка на пять крючков, сейф на подставочке. Всё, никаких карт там, как мы, допустим, вешали – никаких: занавесочки, всё.

– А карту куда вешать?

– Какую карту?! Это мы так, для бутафории вешали себе карту, ну, красивую карту повесить там – театр был, ну, боевых действий – нельзя. Герасимов ходил контролировал. У нас офицеры, когда Герасимов приезжал, со второго этажа выпрыгивали. Выбегали в туалет – и из туалета выпрыгивали в окна, когда командующий заходил на этаж, чтобы не попадаться, не дай бог. А комбату – куда деваться?! – иди докладывай…

Я помню, когда-то тазик не так стоял где-то. Как командующий этот тазик ногой пнул, Герасимов! «Ну, – думаю, – всё…» На нервах, в страхе… трудились день и ночь там.

– Казалось бы, на что влияет этот тазик?

– Ну, солдат зашёл в туалет, в умывальники: краники чтоб там блестели! Раньше же краники не такие, как сейчас, Sidol-ом чистили, медные были, всё надраиваем, всё сверкало. В общем, дрючили нас. Мы же – в Вооружённых Силах: мы лучшими должны быть, и, естественно, с нас там выжимали все соки.

И тут, по-моему, полковые учения – а я вот как раз набрал новый батальон молодых, ещё практически детей… хоть я их очень много обкатывал, тренировал ротой, «кидал» другие занятия всякие там, которые ненужными считал занятиями… выпрашивал учебные танки… роту сажу с ротным, выезжаю – и начинаю на полигоне крутить, ну, тренировать, чтобы стрелять, развернуться, управляемость отрабатывать. Потом – погрузка танков на железную дорогу, шпалы выкладывали, по шпалам заезжали… в общем, тренировались. Я научил, чтобы каждый командир танка свой танк грузил, а вообще не каждый механик может на ж/д-платформу заехать, и не каждый офицер может загнать машину, а я научил, что у меня каждый механик и каждый командир танка загонял свою машину.

– Когда под рукой только шпалы – и всё?

– Нет, заезжали – на платформу уже, а тренировались – на шпалах: на земле шпалы выкладываем – и тренировались заезжать, и это было одно из главных… Вот мы на ж/д приезжаем и грузимся, у меня батальон за 40 минут заходил, 30 танков за 40 минут заходило на платформу! То есть торцовая платформа, а для нас была одна боковая; самое трудное, как говорится, с боковой платформы – поворачивая, ну, а тут торцевая, но его же тоже надо вести… и вот каждый командир танка ведёт свою машину, и колонна пошла под платформу, потом танк закрепили. 40 минут – техника стоит готовая к отправке!

– То есть не каждый батальон мог сам погрузиться?

– Это большой труд, и я этим занимался… ну, я отдавался. Потом у меня такое хобби было – я большой любитель много строиться, и тумбочку дневального придумал и сам сделал её такую, на мебельную фабрику солдат отправляли на заработки подпольно, и потом мы там сидели с ребятами-солдатиками вырисовывали эти тумбочки, ну, типа как рояль-пианино такое получилось, тумбочка дневального, всё с полировки, аппаратуру туда врезали… командующий:

– Всем такие сделать! Чтобы во всех батальонах такие были!

Но у меня был вот этот начальник штаба батальона, он старенький уже был, солдаты его очень любили, вот они ему и чеканили… тогда модные были чеканки. У него в дом зайдёшь – столько ему подарков солдаты!.. Даже вот сейчас уже сколько лет прошло, он недавно умер, тоже отмечали штабом батальона, солдаты приходили… солдаты – институты уже закончили, уже доктора там в Харькове, забирали в госпитали, лечили, настолько любили его. Ну, он был добрый человек, и ротные любили… а я был – злой, меня не любили… потому, что я давил… и замполит у меня был злой.

Замполит у меня вообще был... сначала я с ним не дружил. Огиенко Иван… он был комсомольцем полка, а мой замполит был ни рыба ни мясо такой, Дикун, сейчас его инсульт схватил, в общем, не разговаривает; тоже там живёт в Башкировке под Чугуевом. Ну, он ушёл на секретариат парткома в соседний полк, а этого мне прислали – молодого, энергичного, а я вечно его, как он придёт в батальон – гоню, когда он комсомольцем был: отвлекает со своими боевыми листками, мешает работать!

Я не отвлекался на вот эту чухню: не занимался вот этой парадностью… мне надо было, чтобы танки водили нормально, стреляли нормально, управляемость была, а остальное всё – в процессе. Я чихал на другие предметы, обучал по одной направленности: стрельба, вождение, управляемость! Чтобы танки крутились, вертелись и всё делалось, вот это трогание…

Потом я увидел у комдива так называемый «кунг», но их называли «бабочкой»: на КамАЗовском прицепе делают будку, борта открываются, натягивается танковый брезент – расширяется платформа, и тут ещё борта открыты, печечку ставим, столики раскладные стоят, чтобы можно было карту положить и работать, а свернул столики и раскладушки развернул – можно офицерам поспать.

Так мне это понравилось! Ну, и где же прицеп взять? Я решил сделать себе такую «бабочку» для офицеров, потому что у меня была машина МТО-60, списанная машина технического обслуживания, её хотели вообще убрать, я оставил её в батальоне: ну, как будку держал. Эту будку обшил, сделал салон себе там, телевизор у меня там был… я, в общем, на учения приезжал, и вечером там – и покушать мне принесут, своя ж ПХД… машина эта – на ходу, она же ездила кругом на учениях со мной, у меня замполит ездил – кухню тащит, летучку мою – и прицеп-«бабочка»: они идут там колёсным маршрутом, а мы танком. Потом договариваемся по радиостанции, ещё его позывной был «Черпак»… своя кухня… я говорю:

– Черпак-черпак, я-такой-то (позывной), где ты находишься?

– Там…

– Встречаемся на том перекрёстке. Как там обед, готов?

– В принципе готов.

– Всё, разворачивайся, мы уже на подходе.

Пока я туда-сюда подошёл, там уже мне столик накрытый в будочке, картошечка поджаренная, ну – всё, свой старшина делал же, начальник ПХД, повара, в общем, всё у нас отработано было. Офицеров всегда – «бабочку» эту подогнали…

Так я вот это вот: где взять прицеп? И вот мы в Чугуеве стреляем, там полигон у нас, а сверху там Харьковское танковое училище, они тоже на этом же полигоне стоят: там, где я поступал, лагерь – вот этот вот! Смотрю – стоит прицеп. Мусор вывозят. Тракторный прицеп. Ну, думаю – мне большой КамАЗовский не надо. Я ставлю задачу: своровать. Бесхозно стоит прицеп, мы этот прицеп спёрли, сняли с него всё, одну платформу оставили, всё там почистили, быстренько его перекрасили, всё там заделали…

А я ответственный был за огневой городок: ну, это стрельба на качалках, а там же и сварочный, и всё там… Сварили, потом – доска из-под ящиков для снарядов: там отличная доска в ящике, полированная… всё там прекрасно, вот эти досточки, всё там обшили… на ротного одного надавил – и забрал брезент у него, а ему – у там нас был, как танк в ремонт отправляли, ну, чтоб числился, говорю: «Тебе старенький подойдёт», а новенький – сюда брезентик. Я такую сделал «бабочку»! Окна – с автобуса… у начальника штаба был БМП-1К – командирский, а там движки были маленькие, вот этот движок – на неё; печечку поставили – [Показывает] – вот такая «бабочка» получилась! И мне многие офицеры звание присвоили ещё…

– А куда пойти?

– Давай сгоняем в лес в «бабочку» твою.

Туда. Лес, движок запустили, свет, печка работает, тепло, столы накрыли и звание или должность кому-то обмывать. Потом – не скроешь же «бабочку»: все знают. На командно-штабные учения выезжает штаб дивизии, и начальник штаба дивизии говорит:

– Анатолий Александрович, я же не могу к комдиву в «бабочку» его идти, а мне нужна «бабочка»; дай мне на учения свою!

И начали: то один, то второй у меня её попросит, эта «бабочка» у меня нарасхват была… ну что такое – у начальника штаба дивизии нет, а у командира батальона есть?! Я – хозяйственник был, очень сильный хозяйственник, и у меня всё было.

Вот у меня был начальник штаба батальона – нечего было делать в казарме! Я знал, что там будет порядок. У меня был зампотех батальона – в Афгане был зампотехом полка, но не захотел ехать туда, куда его переводили, он захотел на Украину, и зампотех полка пришёл ко мне в батальон… кстати, он – Полешенко – как выпьет, так и очки надевает; если увидишь, что он в очках идёт – значит, он выпивший. Но он молодец, он крутился – поедет к пропаганде, за склад поедет, ещё куда-то поедет, краски припрёт. Давали ведро краски на танк, ну что ты одним ведром покрасишь? Он бидонами привозил краску! В общем, крутился. У нас и танки лучшие… он говорил:

– Антон Александрович, чего ты в парк пришёл ко мне? Я тут сам разберусь.

Я знал, что в парк мне даже ходить не нужно, но я туда всё время ходил. Танк мой – самый лучший был.

Я всё время, как на хранение ставят – «Кто быстрее всех поставит танк на хранение – экипаж идет в отпуск!» Мой экипаж всегда ходил в отпуск. У меня командир танка был и механик-водитель, наводчика не было, то есть когда я на танке – я место командира занимаю, а командир танка место наводчика. Конечно же, на комбатовский танк всё лучшее всегда было… ну, я, конечно же, из батальона выбил себе самых лучших: механика самого лучшего и самого лучшего командира. Причём я брал – и художник чтоб был командир, вот у меня был вот этот вот – он писал плакаты тогда, много ж тогда их было надо… и чеканил, даже, по-моему, первой жене моей шкатулки делал, из дерева вырезал… Самара фамилия его была, где он сейчас – не знаю… и механик – все они ездили у меня в отпуск, все! Они были, как мои адъютанты; я говорю механику или Самаре:

– Так, бегом домой, там пожрать что-нибудь приготовь и наведи у меня в квартире порядок, пока я тут в батальоне.

Ну, это – мой экипаж: я знал, что там ничего не тронут… сами там покупаются… городок у нас был – горячая вода… У меня прекрасная двухкомнатная квартира была: чешский проект, на втором этаже. Тоже, как квартиру получал, приехал – а мне командир дивизии даёт трехкомнатную квартиру… тогда был Мартьянов командиром дивизии… я говорю:

– Ну куда мне трёхкомнатную квартиру: у меня ребёнок один, жена и я; ну зачем мне трёхкомнатная квартира, я что в ней – в футбол буду играть?

– Это служебная квартира, ты завтра уйдёшь, в академию поступишь, ещё куда-то, придёт комбат, уже пожилой подполковник, у него двое взрослых детей…

Но потом пошёл мне навстречу и говорит:

– Ладно, иди, вот этот дом сдаётся чешский, выбирай любую квартиру в этом подъезде.

Видите, как относился к командирам батальона? Он в первую очередь – командир дивизии! – давал квартиру ротному звену: кто занимался непосредственно людьми и кто в поле был, комбатам давал, а потом уже все начальники служб и так далее… эта шушера потом получала квартиры, а в первую очередь – ротное звено и командиры батальонов. Я только приехал, выбрал квартиру на втором этаже… так я же всё-таки был лучшим комбатом!

Ну, а потом уже вот эти учения снова – и мы выехали на Бондаревские болота, там полигон Остерский и Гончаров круг… вот эти два полигона – они вместе, как один: там дивизией можно блудить, он очень большой. Вышли на учения, а я как раз был с молодым батальоном… меня, как говорится, во второй эшелон: то есть первый эшелон – это в наступление идёт один батальон, сильный такой, который разворачивался, а я – иду, как в резерве, в ротных колоннах (три ротных колонны), чтобы маневрировать можно было; а если что там – то развернуть.

Идём, марш совершаем – и командир первого батальона блудит… а полку была задача – пройти, захватить рубеж – высоту такую-то, и обеспечить ввод главных сил дивизии… ну, такая задача была. Тот командир блудит на полигоне: не туда пошёл… а там же нигде не развернёшься, там же гать! Ну, всё: сорвали.

Тут же команды, вертолёты летают, тут бетонная дорога руководства идёт, которая на Остер (бетонка шла тогда – кошмар). Меня вызывает командир полка, говорит:

– Ты знаешь то место?

– Знаю.

– Вперёд!

Я говорю:

– Я не успею.

– Я сказал «вперёд»!

Я говорю:

– Там мост (через Бондаревские болота там есть мостик такой на гати), я там не пройду, я же местность знаю хорошо.

– Разведка прошла – и ты пройдёшь.

А разведка – на чём?

ПТ-76 – лёгкие танки. Я говорю:

– Это же лёгкие танки.

– Я сказал «вперёд»!

Блин, летим батальоном. Я говорю:

– Я же батальон не разверну, батальон молодой, неопытный.

– Я сказал «выполняй приказ»!

Открытым текстом по радиостанции, матюком, как положено. В общем, летим, подъезжаем к этому мостику, ну, как чувствую – а мостик – уже не говоря под танком – подо мной качается… деревянный, небольшой мост, но он гнилой весь.

И это надо, чтобы целый батальон прошёл по нему?!

Да, я преодолеваю этот мост, командир роты за мной преодолевает этот мост, а командир взвода еле выскочил – рухнул мост.

Остальные остались сзади.

Три танка – там, а остальные – батальон в тридцать танков! – остался на том хвосте. Что делать? А мне придали мостоукладчика сюда, а я пустил его в хвосте: мне же быстрее надо было выйти туда, на рубеж. Одним словом – «Что делать?»… Я говорю мостоукладчику:

– Возвращайся назад по соседней дамбе, сложи мост – и будем это самое…

– А у меня мост не раскрывается.

Неисправный поехал на учения. Командир роты – инженерно-сапёрной роты – сам возглавляет на этом мостоукладчике. Я говорю:

– Приехали…

– А вы что, даже и не знали?

Конечно! Мне дали – и всё, я что, его проверять буду?! Кошмар! Что делать?!

И выручил солдат, я забыл его уже фамилию, он по возрасту был старше всех, как-то не со своим призывом… Судейко, по-моему, фамилия его была… сержант Судейко… и он говорит:

– Так мы же – прямо с железной дороги! У нас брёвна для самовытаскивания, скобы есть! Давайте из них сделаем мост!

– А времени на это сколько нужно?..

Ну, за сорок минут построили мост.

А танки – только с завода («прямо с железной дороги»): сзади – с самовытаскиванием, с брёвнами; а они – на станке точёные! Ну что… ротные – старые у меня, опытные, это же – материальная ответственность, никто же не хочет… а я почувствовал, как будто я на войне: вытаскиваю досыльник, который, если снаряд сам не доходит – досылает… с этим досыльником, с матом – всех быстрей…

В общем, мы построили этот мост, прошёл наш батальон по нему, успел я выйти на эту высоту, с горем пополам развернул – и поставил в обороне этот батальон… за мной прошёл весь полк по этому мосту – и тоже выполнил задачу. А когда я вот этим вот делом занимался – вот тут всё руководство смотрело, на «УАЗах» приехали. Вертолёты летали с командующим: всё просматривали – и видели, как я там рукопашным боем занимался, гонял всех и матом кричал: я понимал, что это всё, конец: если я не выполню задачу – это мне конец, снимут с должности… это же невыполнение боевой задачи! В мирное время – это снимут с должности, а в военное время – расстреляют. Тут уже не смотришь на материальное, что там брёвна эти... В общем, мы построили, прошли, а тут был полковник – корреспондент «Красной звезды», он всё это зафиксировал, и такую запузырили статью!.. Она даже где-то у меня лежит.

После этого меня представили к ордену «За службу Родине», ну, мы тут «инициаторство» уже выполнили, командира полка – к ордену Красной звезды, замполита полка к ордену Красной звезды, секретаря парткома к ордену «За службу Родине»… вот мы получили четыре ордена. Ездили в Днепропетровск, там штаб шестой армии стоял, мы им подчинялись, и там вручили нам эти ордена.

Ну, и все: «инициаторство» закончено, а Герасимов своё слово сдержал.

– Это уже 1982-й год, получается?

– Да. Командир полка уходит на начальника штаба дивизии, меня представляют на начальника штаба полка – без академии! Я уже майором был, и все мои ротные – все ушли. Сейчас кстати, мои ротные – один генерал и два полковника. Это те командиры рот, которые были со мной. Начальник штаба батальона ушёл начальником учебного центра, мой замполит батальона ушёл на замполита полка: в общем, всех нас Герасимов повысил. Все рванули. Мы четыре года сидели, но в округе можно же было найти, куда… в общем, всех нас поднял.

Как мне было тяжело, когда я пошёл начальником штаба…

– Из-за масштаба?

– Ну, ума нету, тут же надо полку войну всю организовать, бой и так далее, не только бой… документально – 13 документов! Прежде чем приказ написать, 13 документов должно быть оформлено, всё по буквам, всё по точкам. Карта ещё вся оформлена должна быть, вот это всё надо было… очень много надо знать, причём не так просто всю карту знать, надо нормативы все знать: куда, чего, размеры, всё это надо знать. А командир полка, который сначала меня к себе взял, а потом ушёл, он говорит: «А я беру его», и едем мы на военный совет, и представляют меня и ещё двух, которые учились в академии – заочников, на должность «начальник штаба полка». А кадровики хотели ж лизнуть командующему, они Герасимову напоминают:

– А Вы помните ротного такого – был случай, что мы его командиром батальона назначили?

Он:

– Да-да, помню.

– Так вот у этого командира батальона сейчас – лучший батальон в вооружённых силах, его представляют на начальника штаба полка, и двух заочников академии – командиров батальонов. Он говорит:

– Заводи мне этого.

Зашли, он со мной побеседовал.

– Ну, молодец, я не ошибся, кажется, в тебе. Всё, тех мне не надо, зачем нам нужны комбаты, которые заочно учатся, а это рабочий человек – он будет работать.

Ну и назначает начальником штаба полка в свой же полк. Ну, мне, конечно, командир полка много помогал, плюс авторитет-то у меня был – сильный, а знаний – нет. А я так хотел зам. командиром полка пойти! То есть полигоны, стрельбы – вот это моё было, но не было должности свободной, а отпускать меня с дивизии тоже не хотели.

В общем, я помучался-помучался, и меня потом переводят на Камчатку. Приезжаю я на Камчатку, Петропавловск, 76-й или 75-й назывался участок, отдельный танковый полк, стоял на Т-62. Тоже вызвали в отдельный полк, я комдиву представился, он мне говорит:

– Подожди, сейчас командир полка за тобой приедет.

Ну, сижу, жду в приёмной, смотрю – залетает подполковник (а я майором тогда), Хачатурян фамилия – «Хачик», я говорю ему:

– Хачик, привет!

– Привет, сейчас я к комдиву, а потом с тобой поговорю.

Он же не знал, что это я приехал, выходит от комдива, подошёл ко мне:

– Ёлки-палки, ты же Чирков?

– Ну, ты забыл меня, что ли?!

А мы были взводными в Черкассах, и ротными где служили. Едем, говорю: «Ёлки-палки, надо же так, судьба снова свела, всё, поехали!», приезжаем, он мне:

– На ключи от трёхкомнатной квартиры.

– Да ты что, мне с этими квартирами… Там дают трёхкомнатную, тут ты даёшь… да не нужны мне трёхкомнатные!

– Закроешь те комнаты, будешь в одной жить, это служебная квартира.

Пришёл – а сменщик [Так у автора. – Прим. ред.], который уехал вместо меня в Чугуев, ящик оставил лососёвых… в общем, нормально. Командир полка:

– Всё!

В общем, мы с ним кругом ездили, занимались, я его жинку отлично знаю, он, когда на ней женился – типа украл… у него отец армянин был, а мать украинка. Хачатурян. В Черкассах он тут женился, ну, в общем, он хваткий… я помню, такой щёголь был всегда, повыше меня, кривоватые у него ножки такие, но одет – сапоги, всегда поглаженный, фуражка шитая… ну, такое… – красивый парень был. Едем мы в «УАЗике» назад, он говорит:

– А ты знаешь, кто у нас замполит? Сейчас я тебя удивлю.

Я говорю:

– Кто?

– Бондаренко.

– Какой Бондаренко?

– А ты помнишь, комсомольцем у нас в Черкассах был в полку?

– Да.

– Так он у меня замполит, подполковник.

– Во собрались!

И мы три месяца там пробыли на Камчатке – и полк наш расформировывают. С этого полка делают отдельный танковый батальон, Хачик уходит в Сковородино: сначала командиром полка, потом начальником штаба дивизии, эти все поразъехались, а мне предлагают стать командиром отдельного батальона. Это по окладу получается одинаково, а так – получается понижение по должности. А я своему отцу звоню же:

– Пап, мне вот так вот предлагают остаться на Камчатке.

Отец говорит:

– Ты чего?!

А отец тоже в танковых войсках служил. Ну, и в этой танковой дивизии. Отец у меня – с самого начала – кавалерист, потом уже танкистом стал… ну, в общем, он сначала ротным был много… воевал на Дальнем Востоке. Прошёл Хинган, Муданьцзян… в общем, одним словом, отец говорит:

– Ты чего? Структура тебе назначена командующим округом, а командир батальона – это командующий армией назначает, это понижение; ты понимаешь, что это понижение?! Ты чего?!

– Та меня вот уговаривают остаться командиром, как часть отдельная…

– Да какая там хоть будет часть, запись: «командир батальона»! Тебя если вдруг оттуда – то на замену пойдёшь только на должность командира батальона! Ты сам себя снял с должности!

Потом они мне предлагают следующее: начальником отделения кадров в бригаду. Но я бумаг не люблю. Вот это у меня отец… раньше ж не печатали – рисовал всё под линеечку… всё красиво, у него почерк нормальный был, он дотошный был, сутками сидел, ночами, а я терпеть не мог, бумага для меня – … Я привык организатором быть, привык к командирству: шапку на голову – и погнал, в таком плане. Говорю:

– Это не моё, не пойду.

– Ну, так ты по отцовской статье пойдёшь, по стопам отцовским…

– Не, не пойду.

В общем, отказался – и говорю Хачатуряну:

– Помогай, а то сейчас меня на Дальний Восток в Амурскую губернию забросят куда-нибудь, а оттуда уже не заменишься и льгот нету.

Очень тяжело замениться там, там 10 лет… в ЗабВО вернуться обратно, в Забайкальский военный округ – или в Приморье там где-нибудь поставят.

Ну, он поговорил, и – мне на Сахалин: на танковый полк, начальником штаба полка. Пока я до Сахалина доехал – место уже занято, и мне говорят:

– Или ты отсюда… или иди начальником штаба мотострелков, в Леонидово. Это центр Сахалина.

В общем, на Сахалин приехал, представился, всё там, в чёрной фуражке… я же – танкист! А дивизия – кадрированная.

Наутро – построение дивизии, тут в мотострелковой – всякая шушера: солдаты, стрелки, снайперы, автоматчики, и всякие национальности самые разные – «моя твоя не понимаю». Техника – ГТТ были, МТЛБ… такая «техника»… одна танковая рота была в полку, хотя в нём должен быть танковый батальон. Там была совершенно своя штатная структура подготовлена для Сахалина, там совсем другие были…

И вот я на этом Сахалине дёргаюсь, мучаюсь: знаний-то – нет! Я ночами не спал, я столько документов изучил… другие начальники служб – вольно, а меня – комдив: «Иди сюда, иди сюда», всё время дрючит и дрючит… в общем, я там не знал, что делать, вплоть до того что хоть сам пиши рапорт и уходи. Ну не тянул я: нету знаний… проверки сдавать – со всего оружия надо стрелять. Ты с танка стрельнул – и всё, а тут – со всего надо: и из гранатомёта, и из снайперской, и все упражнения надо выполнять, в общем – кошмар. И контингент непонятно какой солдатский…

– И между собой у них там тоже, наверное, да?

– Та, ничего хорошего. Я всё-таки стремился, старался, занимался, ночами не спал – учил, уставы учил, всё учил, сам собой занимался. И тут идет развёртка – и наш полк развёртывают до штатов военного времени, призываем около двух тысяч человек в мотострелковый полк! В общем, техники куча, куча всего, снег там под два метра, ну, мы готовились к развёртыванию давно, поэтому построили казармы каркасные, рубероидом закрыли, печки – всё это мы уже подготовили, всё тоже по уставу. Всё, как положено: передняя линия, вторая линия, центральная – в общем, всё по уставу.

А папа командира полка – лётчик был, генерал-полковник Шевелёв, Герой Советского Союза, и этому командиру полка было всё равно… он гулял… жена у него симпатяга такая была, красавица, Лилия звали, дружили с ней. Как от такой жены гулять – я не представляю, там как… ну как на картинке нарисованная! Двое детей, она сама – смесь узбечки с украинкой, ну такая красота получилась! А он – с Узбекистана сам, с Ташкента, и папа ж там уволился. Сын там где-то катается, а мне – телефонограмма: «Примите борт». Самолёт летит, папа сынку самолётом посылку привозил – а я должен встретить, и… туда-сюда…

На совещании будет утром у комдива, задачу получает – мне ничего не скажет, а сам упИздит… а телефонов же не было мобильных! «Где командир полка?!» Он мне скажет, что поехал на полигон – а сам гулять где-то…

Вечером на совещание идти к комдиву… иду, блин, а мне командиры полков: «О, дежурный командир полка пришёл!» То есть я вечно там за него. Прихожу, мне комдив:

– Иди сюда, почему не выполнен «1-34-46»?

Я говорю:

– Откуда я знаю?

– Командиру полка была поставлена задача!

Я говорю:

– Спросите с командира полка.

– Где командир полка?

Я говорю:

– На полигоне, сказал.

– Я был на полигоне, не видел его там нигде…

Задачу не выполнили… А чтобы мы вечером ушли домой, не дождавшись его – не! Десять часов вечера, одиннадцать – сидим. А он – гуляет. Приезжает – водки наберёт, ещё что-то наберёт:

– Так, поехали.

Я говорю:

– Куда «поехали»? Ты, во-первых, послушай…

– Та херня там…

– Ничего себе «херня», я там получаю! Ты хотя бы когда уезжал, ты бы хотя бы мне сказал бы, что надо, я бы что-то сделал…

– Нет, то, что в полку мы свои вопросы решаем – одно, а боевая подготовка – я тоже занимаюсь этим.

– Но другие же задачи были поставлены, а ты же…

– Та ладно, херня…

Потом папа прилетит его, комдива заберёт – и на неделю на рыбалку куда-то уедут, и Шевелёв с ними уезжает, и им как с гуся вода, а я – «Иди сюда».

Ну, мы с ним не состыковались. Вот у меня много командирских качеств, я тоже не привык подчиняться по своему характеру, но я же вижу, что глупые задачи ставят, ну что я должен их выполнять, когда я мог бы сделать по-другому и качественно?! В общем, ругались всё время с ним. Потом он уезжает в отпуск, а у меня – требование было для артмобилизации, там не было сделано в запасном районе… должны были подземные бункеры быть сделаны. А у нас – только поле, лес – и больше ничего… ну, там, палатки ставим, но это не то. И я решил, пока он в отпуске, использовать полк… и – туда.

Иду к комдиву (я командиром полка уже стал):

– Разрешите мне вывести полк на запасной… Взять БАТы, экскаваторы, трактора, и сделать…

А я достал вот эти шахтовые штуки, перекрывают которые, в шахтах делают – арки такие из металла… ну, с шахтёрами договорился, дали они б/у-шные, уже списанные… ну, а для нас – пойдёт, они же на какие глубины там заходят! Нам-то так не надо. В общем, нагрузил я этого железа кучу, вывел полк, и начал выступать зампотех:

– Что ты туда?!...

Я ему говорю:

– Я тебе тут оставляю механиков, а остальных всех забираю с собой!

Весь полк вывел туда – и за месяц построил под землёй полностью пункт приёма личного состава – фильтр-радиационную установку поставили, всю документацию там развесили, всё сделали, с верхом закрыли дёрном, деревья насадили, всё. Красивый шлагбаум, КПП проходной, ну, всё там сделал, всё по уму сделали.

Приезжает командир полка, говорит:

– Ну, давайте, докладывайте, кто что тут без меня?

Я говорю:

– Поехали.

Он говорит:

– Ни хера себе заделал!

Потом начали вот это развёртывание, вот это всё построили, и он уехал – гуляет. А ночью подняли по тревоге, военкоматы подали, они должны по срокам подавать военнообязанных, ну, расписано всё документом, и карты все согласованы, а они эшелон взяли – и целый эшелон пригнали этих самых…

Но дело в том, что мы капониры когда ставили – снег был два метра, а призывник пьяный, это же Сахалин, все в жопу приезжают пьяные. В общем я там КП поставил, сказал: «Так пока мы успеваем обрабатывать, в общем – десять человек запустили, пятнадцать-двадцать, мы их обработали – следующие». По радиостанции звоночек… в общем, мы одели, переобули, распределили по подразделениям, вооружили, и утром я построил полк под две тысячи человек… может, полторы или больше чуть. Командира полка нету, а тут же командующий округом, командующий армией, командующий… – в общем, на серьёзном уровне. Думаю: «Ёлки-палки»…

А машина – «УАЗик» – была сломана. Приезжает на «ММЗ» – самосвал ЗиЛ-130… в парадной шинели с блядок приехал! Ну, я – полку: «Равняйсь! Смирно!», ему докладываю: «Полк поднят по тревоге, мобилизовали, приняли столько-то человек, вооружили, распределили, всё…»

Он поздоровался, всё, потом в штаб пошли, его папа опять же прикрывает, с него опять как с гуся вода, а я получил подполковника за вот это вот.

Провёл учения, боевое слаживание провели… я же до этого уже грамотный стал, я же был на курсах в Москве: закончил высшие офицерские курсы «Выстрел» Драгунского!

Это – лучше, чем академия было, они давали такие знания! А кто туда на курсы едет – после академии ребята, совершенствоваться… а мне же – надо было учить… они – на блядки ходят, гуляют, а я зубарю, и двойную тетрадь веду… там же секретные, я думаю: ага, мне перешлют, которые пишут секретные туда – на Сахалин – и что я?..

Я двойную вёл работу. То есть ту – пишу, а потом переписываю… ну, всё же в памяти отражается: переписываю сюда. Короче, все эти наклейки, всякие вот эти, всё делал, всё складывал, конспект, любую тему… Я мог за начальника артиллерии быть, за начальника штаба, за командира полка, у меня все формализованные документы были, открывай только и подставляй свои данные, всё уже расписано, за любого начальника рода войск я мог работать. То есть я раз – раздал все документы, быстренько свои данные заполнил, всё.

Так я на Сахалине, когда уже развёртывание было, уже выше всех на голову был. Карты – у меня хороший с запаса был паренёк, он как-то мог на картах рисовать обстановку, тени как-то накладывал, они получалось как объёмные такие, карты были где-то два на четыре, наверное, вот такие. Когда на разборе повесили вот эти все наши карты – мои аж горят! – а ещё этими всякими люминисцентными красками… и документация отработана, ну всё чётко; я за это развёртывание подполковника и получил.

А потом – куда меня девать? Командиром полка меня поставить – Академии нету, меня не пускает «поплавок»… они мне начинают предлагать:

– Идите в армию начальником службы войск…

Думаю:

– Всю армию на ушах держать…

Ну, служба войск – это все ЧП, все проверки, в общем – дисциплина, всё вот это вот сосредоточено, «УАЗик», машина, уже будешь начальник, комдивы будут перед тобой на цыпочках ходить: потому – ты службу проверяешь, караульная служба, ну, в общем, вся служба… и порядок, и внутренний порядок, это всё включается в службу войск.

Я отказался. Ну, это вечно в командировках – я не захотел. Через некоторое время мне предлагают:

– Поедете в одну из развивающихся стран?

Я говорю:

– А куда?

– Ну… оформляйтесь.

Я говорю:

– Согласен.

Жене прихожу говорю: «В одну из развивающихся стран на три года, не знаю куда, но сказали с семьёй с ребёнком, ну и всё».

Столько собеседований, столько всяких командующих…

– Это в Москву вызывали?

– Да тут у нас, ставку организовали Дальневосточную… тогда был Язов ещё, будущий министр обороны, к нему вызывали, в общем… Готовишься по всему – там сидят, допустим, на военном совете сидит пять-шесть генералов, и ты, как дурачок… они все с «букварями» – устав открывает, пальцем ведёт:

– А расскажите мне такую-то статью…

А он сидит же, этот генерал – сам читает то, а ты должен всё знать это, и политическую – что я терпеть не мог, эту марксистско-ленинскую подготовку, и по политике, и туда-сюда, и тактику – ну, всё! В общем, выдержал я этот экзамен, прошёл, акт службы… тогда КГБ был – тут родителей проверяют… в общем, до бабушек и дедушек дошли, всех проверили, всю подноготную.

– Но ничего «такого» не нашли?

– Не говорят же ничего! Никто ничего не говороит. Приехал назад после военного совета, работаю, уже год проходит, думаю: ну, всё… – тут личное дело моё вернулось, ко мне секретчик приходит: «Ваше личное дело вернулось, всё». Думаю: «Значит по моральной: второй раз женат, по морально-деловым качествам не прохожу». Прихожу, жена говорит: «Ну, и к лучшему, что не поехал». Через три дня звонок с Москвы напрямую: «Срочно прибыть в Москву без семьи, с последующим убытием в одну из развивающихся стран». Прихожу, срочно – три дня дали на сдачу, всё с молотка бросили, что бросили, в общем, с чемодана меня забрали, квартиру не сдали, соседям оставили, сказали им: «Там контейнер соберёте, вещи все»… Соседи – Черкасские были, начфин полка; они были в одном доме с её родителями.

В общем, приезжаем мы в Москву с женой, а тогда на такси ездили, денег хватало у нас, некоторые на Сахалин приезжали, чтобы накопить на машину и купить, а я – каждый год в отпуск, даже брал и за свой счёт. Марина родилась… мы с женой приехали на Сахалин – она беременна была, я с начальником бронетанковой службы, он как раз заменялся… кстати, пьяница был страшный: он здесь, в Черкассах, подполковником был, Саенко его фамилия, жена его директор школы, а моя в интернате работала, а так была замдиректора интерната… ну, мы тоже дружили, всё-таки с Черкасс, а папа у неё КГБ-истом был в Киеве, не знаю, какую должность занимал, но серьёзная должность у него была в КГБ. А командир полка выпивал, хотя у него техника была прекрасная, он много работал… ну, выпивал, ну, и зампотех наш выпивал хорошо, жена зампотеха подгуливала, она медсестрой была на Сахалине…

– Дай мне пистолет.

Я – начальник штаба, без моего распоряжения пистолет – никак.

– А зачем?

– Да… хочу пострелять.

Ну, мы давали… так… захотел там пострелять – патроны выпишу там сколько надо: иди, стреляй. Я, дурак, взял и дал, а он хотел убить жену! В общем, вовремя мы спохватились, забрали у него…

А Кыница был у нас зампотылу, молдаванин – он без жены жил. Он всех баб переебал там! Пайки давали, а бабы к нему – «сю-сю-сю»… он там её трахнет, хороший паёк даст, оце таке, и прекрасно он там.

А с Любашей этой, говорит – когда-то легли спать на одной кровати… – это уже он мне рассказал… – тут этот спит пьяный, Любаша посередине легла, говорит, что ей холодно, оттуда дует… в общем, говорит, что Любаша ему ночью: «Иди сюда» – и натянула. С Любашей – при всех?! – как ты?! Муж рядом… «Бочком», – говорит, это самое…

Они где-то с Белозёрья здесь, недалеко деревня есть, ну, не могу их найти, где-то в России у них квартира была… в общем, остался, наверное, в «Федерации»: нету следов. Кстати, я уже получил подполковника, а он ещё майором ходил, никак не мог получить, академию закончил, всё, и…

Потом Третьяк там приезжал, я тоже помню за командира полка – Третьяка, на Сахалине, как пуговицы начал давить в парке…

…я прибежал за технологическую линию, а он мне как палец в пуговицу воткнул, и давит мне – боль такая! А он – Герой СоцТруда, командующий, главком Ставки. И всё на меня: «Вот ты ж мне людей не давал, теперь твоя тут задача такая-то…»

Боксы тут не построил, не успел, в график не укладывался, и опять за командира полка получил, я ж кругом получал за командира полка.

В общем, приехали в Москву, генеральный штаб, на собеседование, подтверждают: в одну из развивающихся стран, с семьёй на три года. «Идите в сухопутные войска».

Еду в сухопутные войска… если Вы видели фильм «Офицеры» – жена сидит под штабом. Вот у меня так же жена сидит под штабом, а я ж туда пошёл. Нас собралось человек так шестьдесят, Язов – уже министр обороны (то я там был на беседе, когда он Ставкой командовал, а теперь он уже министр обороны, 1986-й год). И начинается, зачитывают: то в одну страну, то в другую страну, то ещё куда-то, а в основном все в Афганистан… в Афган, в Афган, советниками в Афган… доходит до меня – Ангола. «Едете в воюющую страну, будете воевать».

Многие, знаете, выходили оттуда – и выкидывали партийные билеты, а не-коммунистов уже не посылали: и пересечение границы, и… в общем, уже когда отъезжать – «Потерял партийный билет». Возвращали назад, там впоследствии из партии исключали, и, соответственно, карьеры уже никакой нету: «не хотели ехать? Ну, кто воевать хотел?»

– А Вы знали, что там в Анголе происходит? До этого долетали к Вам какие-то слухи?

– Нет, ничего не знал. Я вообще не касался этого.

Выхожу – и жене говорю:

– В Анголу, один, и на два года, и без отпуска, и вообще…

Она говорит:

– Откажись.

Я говорю:

– Ты что, как я откажусь…

Ну как я откажусь?! Это же меня сейчас уволят из армии – всё, конец! Я говорю:

– Поеду. Что будет – то будет.

В общем, нас месяца, наверное, два или три обучали в Москве, тренировали, уколы делали… нам сказали: «Вы едете в такую страну, где ничего нету; вот как в поле приехали – и начинаете от этого плясать. Берите с собой спички, соль, всякую вот эту херню берите, кто курит – сигареты берите с собой; в общем, всё берите… ну, керосин с собой не повезёте, а всякие керосинки и так далее – да. Лекарства берите с собой, шприцы берите с собой, там ни врачей, никого не будет, сами будете себя обслуживать».

Я ей говорю, а она – в шоке… говорю: «Ну а что, поеду – будь что будет». В общем, перед отъездом она меня ещё в театр сводила, во Дворец Съездов мы сходили… и то: по времени мне на самолёт уходить нужно, мы первый акт посидели, а потом уходить – а нас не выпускают, КГБ там кодлом стоит… я говорю:

– На самолёт!

Показываю им билеты…

Вот я там чёрную икру ел! На Сахалине – красной – я вот так наелся! А чёрной – нету. Первый раз чёрную икру ел там, в кремлёвском этом самом… в буфет зашёл с ней, поели…

Ну, сеструха приехала меня провождать, целый чемодан привезла… она же в сфере медицины работала, а тогда же одноразовых этих шприцов не было… вот эти, что в них варить, кипятить, целый чемодан всякой чехни!

Кучу нам прививок наделали, в общем… переодели нас: вместо формы выдали гражданскую форму: нас как завели на склады! Ну и допустим, определили, сколько наша форма стоит. Вот положена тебе, положим, форма, сколько она стоит – вот на эту сумму ты мог взять гражданскую. Мы надели, я костюм взял, какую-то подстёжку на меху, кепку – таких вообще не было! Такие красивые – с блямбой такой… ну, в общем, иностранец настоящий.

– Это гражданская одежда без каких-либо опознавательных знаков?

– Да. У нас забрали партийные билеты, оставили в ЦК партии, забрали все документы, выдали нам синие паспорта – «загран», и мы поехали.

Прилетаем – это декабрь 1986-го года – прилетаю я в Анголу… а там лютая жара в это время! Ну, одежду с себя сняли, сразу по-летнему… как открыли люк самолёта – как пыхнуло это жарище – кошмар! А там же кондиционер был.

Ну, нас там встретили, в Луанде, автобус за нами пришёл, привезли миссию военную, покормили, распределили по номерам, потом собеседование. Приходит начальник управления кадров, полковник, и начинает нам рассказывать: как тут быть, как себя вести, как в каких ситуациях действовать, если кто-то заболел… «вы же понимаете, что ни к кому нельзя обратится: к иностранцам нельзя – это с вас такие деньги вытянут, не рассчитаетесь потом никогда в жизни; одним словом – нельзя болеть, ничего»…

Поднимают: «Ты туда, ты туда-то, ты хороший – туда где бананы и апельсины и всякие ананасы, ты едешь туда – тебе повезло, (и меня поднимают) – а ты едешь в Cuito Cuanavale»…

Самые ожесточённые бои уже шли, там уже шли обстрелы и так далее.

Говорят:

– Ты знаешь, вот тебя мы никак не можем отправить, ты пока поживёшь, переодевайся.

Нам выдали форму, вооружили нас, оружие мы у себя в бригаде взяли, а ещё он мне сказал:

– Сдайте фотографии.

Я говорю:

– Мы уже по семнадцать фотографий сдали.

Он говорит:

– Я же ваши трупы должен отличить!

Представляете?! Мы необстрелянные люди – а нам такие вещи говорят… мы в шоке были там.

– А это кто сказал?

– Начальник управления кадров. И добавил:

– А тебе, Чирков – твоего предшественника вывезти никак не можем, не можем посадить вертолёт, обстрелы идут, жди… как только – так сразу вперёд!

Ну а мы же с собой набрали… нам сказали: «Водку возьмите с собой», там две бутылки водки можно было, две бутылки вина или три можно было привезти, селёдку, сказали, обязательно… я банку селёдки взял и чёрный хлеб. Я сижу, тут меня срочно вызывают и говорят:

– Прилетел твой предшественник.

Он прибегает – весь заросший, грязный, в «фапле» – кубинская одежда (это с Анголы я привез, в такой форме мы ходили).

– Кто такой?

Говорю:

– Я.

– Ну, тебе не повезло: слава Богу, я вырвался живой, но тебе – не повезло. Не знаю, как ты там будешь, бои идут – головы нельзя поднять, страшное!

Говорю:

– Что ж, чему быть, того не миновать.

– Так, водку привёз?

– Я ж для ребят…

– Давай сюда.

Мы с ним выпили одну бутылку, говорю:

– Селёдку я везу туда.

Хлеба поели немножко…

– Ну всё (с пояса снимает): нА тебе портупею офицерскую (китайский был такой кинжал, нож, это была суперфинка, но её же не провезёшь никак!), мы тут друг другу «по наследству» передаём сменщикам.

Ну всё… я тут форму получил, он мне ещё свою форму дал… говорит:

– Пока ты получишь – нА тебе.

Прилетаю я в Менонге… Менонге – это штаб округа. Шестой округ у нас был. Я там недолго: даже не ночевали… день походил… ну, в округе – там с жёнами жили, там ещё как таковой войны не было у них… ну, так – нормально.

Кубинцы охраняли. Там «ограниченный контингент» был. Как в Афганистане, только – кубинский «ограниченный контингент». В общем, тут уже самолёт: Ан-12, «Андозер»… так называли его по-португальски на Cuito Cuanavale. Ну, я на самолёт этот, прилетаю на Cuito, никто меня там не встречает, никому я там на фиг не нужен, это уже декабрь 1986-го, ну, там миссия наша, практически на аэродроме жили…

В общем, с кем-то я там доехал в Cuito… кстати, в интернете можно посмотреть фильм, называется «Нас тут быть не должно»: там как раз снималась вся наша бригада, именно там всё снималось… ну, меня там нету нигде в фильме, но в принципе там всё как раз так. Дом мой там есть, показывают… потом разбомбили этот дом весь… но я живой остался, хоть и побитый и в осколках.

– Какие первые впечатления от посёлка?

– Кошмар. Только туда прилетели – как начали этих раненых стаскивать, грузить на эти самолёты и вывозить в Луанду! Это был кошмар. Я как посмотрел – исковерканных людей, изо всей кровищи… это ад был. Я приехал – жарища, дышать нечем, какой с меня советник, что я там советовать могу, я адаптироваться не мог, морально был убитый. Ну и трусость… ну, не трусость, а – «Куда я попал?!», сам себе смерть ищу, куда я попал???...

Вот этот Лукашенко, он был начальником политотдела бригады, а комбрига – он заменился – не было, и он возглавлял нашу группу соответственно, а тут я приезжаю.

– Всё, бери борозды: ты начальник штаба, я заменяющий, командуй парадом.

– То есть Вы – советник начальника штаба бригады?

– Да, 16-я пехотная бригада, я там был советником начальника штаба бригады. Ну, поехали в бригаду на БТРах, там мост через Cuito, а мост такой узкий, но очень стратегический, его несколько раз взрывали, но не смогли: он охранялся. Если его отсечь… глубина там – страшнейшая, крокодилы водились, это река Cuito, мы пили эту воду…

– Она же мутная, глинистая?

– Она вроде бы такая и чистая, но мы кипятили её, а они же там пьют всё… готовили мы – сами. Ну, анголане готовили на кострах… дерево там – тонет, не плавает: красное потому что…

Я принял эту бригаду, и за командира и за начальника штаба, в двух ролях, покатался немножко Лукашенко со мной, а потом: «Ну чего я буду ездить, на свою жопу приключения… я заменяюсь в этом месяце». Он в основном любил там радиотехникой заниматься: сидит, приёмнички крутит, радио слушает, ото таке. Потом он заменился, прислали нового командира, нового замполита… ну, тут готовимся на операцию…

– А подсоветные – кто были? Командир, начальник штаба, сами эти ангольцы? Какое впечатление от них было, как знакомились?

– Они наши академии окончили. Ну, почти нормальные люди: они же у нас учились, научились русскому языку, разговаривают на нём… у нас был переводчик – но в основном мы общались на русском.

– Каков был их уровень, как командиров?

– Они очень высокомерные…

– По отношению к белым даже?!

– Он – комбриг, но нас уважают, потому что «СССР Толя там карту надо сделать», и сидит Толя там карты им рисует, уже ж грамотный, выставил «2,06,23», я же там… там же была не только боевая карта, а отчётная ещё карта, кроме той, что ты в бою карту пользуешь – та грязная; потом же рисуешь отчётную карту, каждый проделанный шаг ты на карте той отражаешь: где погибли, как, куда… всё на карте, отчётная карта всё пишет, и полностью легенду эту всю расписываешь на карте.

– Они этого делать не хотели?

– Нет, всё делали мы. Ну, переводчик – легенду… все на португальском языке писали, я на русском, а он сидит переводит – и пишет уже на португальском.

– А в чём проявлялось высокомерие?

– Не к нам, а «солдат – это никто»! Ты что: офицеры ж! А тут – солдат! Какой-то…

В общем, мы там… в бригаду приедешь, а начальник штаба у нас в бригаде – обезьян ел, хотел нас ещё угостить обезьянами… вот он их жарит и…

У нас была обезьяна «Чика» – там на меня ещё наши советники обижались, что она как забежит в наш домик этот, где мы жили, всё поразбрасывает, всё... в общем, кошмар там… потом я её привязал к манговому дереву: там во дворе было… так они на меня все обозлились. Но я там уже был командиром, рычал, приказывал… ну, командир есть командир: я ответственность несу за всё. Вооружены мы были до зубов, под кроватью у нас был ящик с гранатами, под подушкой пистолет, рядом автомат, тут же анголане, ну, в общем…

А смотришь, праздники – они костёр разожгут, и вокруг костра анголане полуголые ходят… там ходили женщины – голый торс, и внизу – там кубинские были простыни цвета хаки, белых не было там, там зелень давали; вот они у нас выменяют… мы, допустим, у них возьмём там поросёнка (ну, кушать же хочется) – и на простыни поменяешь. Баба обернётся в простыню, всё: тут тело голое, и мы уже до того привыкли, нам уже голые женщины… титьки висят… ну, молоденькая – ещё как там, ну а так – …

Нечистоты – страшнейшие! Хотя в домике этом мы жили – я просто удивился: там колония Португалии была – захожу в домики, а там в туалете – туалет. Понятно – раком. А рядом стоит без дырки унитазная такая раковина – биде, а мы же ещё тогда такие простые были, мы не знали, что такое биде это…

В одном доме мы жили – 25-я бригада, Харюшин командиром был, подполковник; эта бригада обеспечивала подвоз боеприпасов, туда-сюда ходила на передовую, в этом же доме у нас бригада «Оса-Ока» – ПВОшники жили. В 1997 году меня перевели на север, в 29-ю отдельную десантно-штурмовую бригаду, которая подчинялась непосредственно министру обороны Анголы, и соответственно нашему главному военному советнику, у нас был Гусев – генерал-лейтенант, его звали все – «Асессор Петя», и он представлялся – «Асессор Петя», советник Петя.

В общем, пошёл мой комбриг… разделились мы так на две группы: в первую группу пошёл комбриг, а на вторую группу я должен был идти, со своей уже.

– Это когда вы разделились? Когда шли в наступление?

– Да, на Mavinga шёл.

– А до этого Вы там уже более полугода пробыли, получается, до наступления на Mavinga?

– Нет, мы там недолго были. Перед наступлением бригадой занятия проводили, боевой подготовкой занимались… хотя бои в это время шли, но там другие бригады воевали. Но они немножко дальше, сам город ещё не обстреливали тогда. Мы тут были, бригады все наши стояли за рекой Cuito, поэтому мы переправлялись по этому мосту, и не каждый мог бы провести БТР, но я на платформу грузил: для меня это ничего не стоит.

– Были случаи, что и срывались?

– Там падали туда, да… до сих пор неподъёмная техника стоит под мостом.

– И люди гибли, получается?

– Ну а как же. Ну, мы как… если автомобили идут – дверь открыта… а если подошёл на БТРе, на танке – то один механик остаётся, остальные все выходят: чтоб если свалился – то уже только механик там… сам виноват, как говорится… идёт – а половина гусеницы за мостом… Узенький мост, по обрезу… а на платформу – то же самое: на ж/д-платформе половина гусеницы свисает, только каток в такую ширину [Показывает], вот он идёт по обрезу платформы… точно так же и там, такого размера мост был. Высота – ну, метра три, наверное, четыре, может быть… над уровнем воды. А там глубина страшная была.

Вот этот мост пытались беспилотными самолётами противники сбить, ЮАР-овские, потом подрывали его два раза, потом водолазы – их разведгруппы – высаживались на лодках, на байдарках. Потом, где-то за три километра, под воду к этому мосту привязывали пластиковые мины – и взрывали. При нас раз этот мост ремонтировали, или два даже раза… а что такое «мост взорвали»?! – ни подвоза, ничего, всё, отрезаны, и нигде не пройдёшь.

– А «не пройдёшь» – глубина?

– Та глубина там страшная! Техника – что… та – всё, конец! Лодками много не перевезёшь: какие у них лодки?! Бревно, вырублено дно – и всё… вот это «лодки»… типа байдарок они делают.

В общем, мы готовили бригаду, потом отдали приказ – и пошли. Первая группа, командир нашей группы, бригады, это советник, пошёл со своими, ну, с нами, а я остался там – в Cuito Cuanavale. Лукашенко – уже заменился, уже улетел.

Через дня три-четыре – у нас же вечер совещаний – докладывают, как там идут бои, и потом докладывают… а есть люди, которые не воспринимают кровь, вот эти исковерканные тела, обезглавленные, оторваны руки, пузо разорвано, ну, плохо дело – и таким оказался командир нашей бригады – советник. Ему плохо стало с сердцем, совсем плохо, его потом заменили, а мне говорят:

– Готовься на подмену к нему.

Ну, я говорю:

– Всегда готов!

Что я ещё могу сказать?..

И уже пошли наступать, бригада моя пошла, а мы остались в резерве в Cuito… и через три-четыре дня его возвращают назад, а мне с этой 25-й бригадой, с Харюшиным этим, они с подвозом продуктов, боеприпасов, в общем, снабжение – туда, и я с ними пошёл. Принял эту бригаду и комбригом, и начальником штаба – за всех был, с переводчиком…

А когда мы пошли, у главного советника просили: «Дайте нам комарики!» (есть такие радиомаячки – «комарик» называются); в случае чего в джунглях сориентироваться практически невозможно, мы ориентировались по компасу. Вот на фото ещё с биноклем трофейным ЮАР-овским, у разведгруппы забрали… поймали разведгруппу – там два бинокля было, один бинокль был вообще с азимутальным указателем, я комбригу его отдал, а себе попроще взял. А тот – я на Сахалине, как уезжал в Африку, то начальник ПВО Сахалина подарил мне, вот всю Анголу прошёл… и этот компас со мной, как реликвия у меня тут висит. Вот, весь ориентир – компас, больше ничего.

– Какая там местность?

– Там высоких деревьев нету, все полукарликовые… в основном – открытая местность, как её называют, «шана»: поляна по-португальски… ну, леса – самые большие – как до потолка, может… ну, может, там отдельные деревья высокие, а так в основном такое. Кустарник, полукустарник... песок, куча мух, гадости всякой, жарища, в общем – кошмар.

Вода — это стратегическое средство. Если без воды – то считай, что ты пропал.

Я как ушёл туда – и пять месяцев оттуда не выходил, вплоть до Менонге… там, по-моему, было 300 километров. Мы ушли, подошли почти к самому Менонге, нормально сначала наступали, тактику нашу советскую… пять или шесть бригад шло вот так в линию: ну, колоннами шли. А противник… там совсем другую тактику надо применять, там наши уставы и наше всё – совершенно не подходят.

– А сначала там только Унита была, до подхода ЮАР?

– Да, ещё ЮАР тут пока нет. Противник – маневренные небольшие группы были – они просачивались между нашими бригадами… одежда одинаковая, всё одинаковое: они с тыла – бух-бух сорокамиллиметровыми минами постреляли, ещё у них машины были «Лендроверы»: такие, как у нашего «УАЗ-а», маленькие, они вообще проходят рядом с тобой – и ты звука не слышишь. А мы – гремим, танки идут, даже «Осу-Оку» с собой прихватили, в общем – оснащённые, ну, кошмар! Ломаем лес гусеницами, прём, и все обозы эти прут.

Каждый день темп наступления был где-то десять километров: десять километров прошли, к вечеру остановились, бригада занимает где-то десять квадратных километров оборону (по уставу должна, а так мы конечно меньше, но все окапываются), если кто не закопался – всё, не жилец. Вот мы БТР свой ставим с вечера, за ночь вырываем окоп, у нас была ихняя охрана – «гварда», караул по-португальски – они нас охраняли, и они же копали, и мы с ними вместе копали.

Мы столько этих окопов перерыли за свою жизнь! Я столько их перерыл, и когда тут в Союзе служил, на учениях, и там! В общем, закапываем БТР, в окопы чтобы зашёл, а под БТР-ом делаем ещё траншею. Мы в эту траншею залазили. Даже если минами попадёт – то БТР примет весь удар на себя, а нас там не достанет. Мы ещё обшивали БТР-ы кусками деревьев… сейчас вот АТО показывают – решётки всякие… а мы вот этим всем обшивали, а сверху на БТР-е ящики с песком ставили, ну, он, как танк: тяжёлый идёт, скорости у нас не было такой. Вот так вот мы шли…

– Потери были за время наступления?

– Сначала были малые потери, а потом, когда вклинилась ЮАР – вот тогда мы понесли... если Вы слышали – батальон «Буффало»… это страшный батальон, наёмники.

Тяжело было. Ночью идёшь на совещание – анголане ночью видят хорошо, а ты идёшь, как слепой, руку на плечо положил… Но идёшь – след в след: если ты шаг вправо-шаг влево сделаешь – …там столько войны прошло! Там наши минировали, эти минировали, никаких формуляров минных полей! Поэтому где-то отошёл – и можешь спокойно подорваться на мине, значит – идёшь, и это даже в фильмах показывают, след в след.

– Первый бой и лично Ваше в нём участие?

– Ну, первый бой… Мы шли бригадой по лесу, и нас начали обстреливать со всех сторон… куда кто стреляет – ничего не понятно, мы вроде бы тоже начали стрелять, но нас предупредили: «Не стреляйте, своих посечёт», я говорю: «Ладно, не стреляем».

Всё, не стреляем, сидим в БТР-е этом, а там же – там взрывается, там взрывается – ничего не поймёшь, ну, что в лесу можно разобрать?! Кто с какой стороны стреляет – ничего не понятно! Потери были – двадцать, пятнадцать человек, а позже и до сорока убитых доходило. У меня в бригаде за пять месяцев боёв где-то батальон мы потеряли: четыреста человек. А ещё ж и раненые были…

И вот это вот советник должен каждого убитого посмотреть, ползать по этой бригаде, которая занимает чёрт знает какую-то площадь… так я уже приказал: «Притаскивайте их сюда, к моему командному пункту!» И раненых, и убитых. Вот ты насмотришься на них… Закапывали так: до колена выкопали, как собак туда сбросили, закопали. Я говорю комбригу:

– Хоть на карте пометку сделай, список напиши и пометку на карте рабочей хотя бы, что здесь похоронены такие-то, и крестик поставь на карте.

Может, родственники, или кто-то когда-то что-то… Машет рукой (показывает, что ему всё равно).

– Ни памятников не ставили, ничего?

– Какие памятники?! Как собаку, зарыли – и всё! Собаке – и то какой-то бугорок ставят, а тут… офицера в плащ-палатку закрутят – это лучшее, что было – и отдельно похоронят, всё! Вот такое было отношение.

Когда мы уже ближе к Менонге подошли – победу первую помню: передают, что сбили два вертолёта ЮАР-овских.

– Это наши или кубинцы сбили?

– Наши с земли: «Стрелами» десятыми. У нас были штуки плечевые эти – «Стрела-2». Но я Вам скажу, что эти анголане – до того трусливые! Вот подбили танк бронебойным снарядом, ну, навылет получился, всё там целое: ну, башню пробили – ну и что?! Можно со сквознячком, не жарко… – не, не сядет на этот танк. Он на ходу, с боекомплектом, со всем, живой танк, Т-55 или Т-54 – ни фига: всё – «вариада»! Типа «неисправный» – и всё.

У нас в бригаде было две БМ-21, одна БМ-14 и такие «БМ», которые с плеча стреляют: одна ракета.

– А танков сколько было?

– Я уже не помню… наверное, штук десять было Т-54.

И, помню, помяли где-то эту «БМ»: труба – она же из тонкого железа. «Всё, стрелять не будем с неё!» Советник начальника артиллерии взял – молоточком – бревно туда: выстучал, выровнял, показал, что она стреляет. «Всё равно не будем стрелять». Машина что-то чуть-чуть заглохла – всё, не сядут, не поедут.

То есть они воевать не хотели, а нас заставляли воевать. Ну, нас заставляли – и мы заставляли… И почему мы туда пошли? Мы не должны… наша роль, советников, была – обучать их в боевых действиях; то есть мы – бригада, должны обучать, но участвовать в боевых действиях мы не должны… а анголане поставили вопрос так: «Если советники с нами не пойдут – значит, мы воевать не будем». А мы же – своя социалистическая ориентация, мы её навязывали, и так далее и тому подобное… короче – нас давили сверху с Москвы, мы давили на анголан, и мы заставляли анголан воевать.

Потом ещё такие моменты были… вот этот вот батальон – «Буффало», их танки на колесах… «Ротель» – он БТР, но у них он считается танком и у него девяностомиллиметровое орудие. Пушка стреляет, как пулемёт, быстро: скорострельные такие пушки, и анголане боялись их – это кошмар. Во-первых, противники же там обученные люди были, а эти – что? Детей набрали всяких… кого призвали – вот пришли. Это же гражданская война шла, те пришли, забрали к себе в армию… Савимби этот, мы… все пришли, забрали себе… потом ФАПЛА пришла, забрали своих… и брат против брата, отец против сына: вот такая война. Детвора стоит, детские сопли текут, ему оружие дают, и он идёт воевать, одевают на ходу.

Вот у нас, допустим, к нам приходила информация, что будет выдвигаться бригада; мы её раньше получали по своей линии, я иду к комбригу, говорю:

– Готовь бригаду на выход.

А он сидит, виски пьёт, ему по херу.

Я говорю:

– Готовь бригаду, через час-два нам дадут команду «вперёд»!

А что готовить – надо всё на машины загружать, за водой съездить… Я своих там накрутил, навертел, мы поехали… «пипа» называется: это ёмкость большая, мы таскали с собой, плюс в бочках вода. У нас была ихняя машина, «Инжеза» называется… «IFA» была и «Инжеза». Были случаи, один мост – очень хорошо себя показали наши «Уралы», отлично. Вот эти песчаные грунты проходили. «Уралы», «КрАЗы»…

Техника – наша была, всё вооружение наше, Д-30 пушки были, ну всё: танки, вооружение, боеприпасы, продукты наши, всё наше. Всё, что снабжало – все самолёты с опознавательными знаками «Аэрофлота» прилетали, привозили вот это всё и обеспечивали, а двадцать пятая бригада подвозом этого занималась: туда-сюда шастала. Придет в Cuito, тут самолёты привезли, загрузились – и снова пошла. Мы раненых отправляли, а они пополняли нам человеческие ресурсы, советники менялись…

Был такой момент неприличный, нехороший – мы почувствовали что нас предают… предают – в каком смысле: где-то в генеральном штабе у них (а там же наши кругом советники), ну, информация уходит, у нас были сеансы связи, а разговор был по радиостанции в определённые часы, на португальском мы кодировали цифрами, и потом переводчик этими цифрами передаёт на португальском языке информацию. Кстати, очень мне понравилось, как они кодируют карты: каждый квадратик – в кружочках, в кружочках – цифры, и потом от этого квадратика офицерской линейкой горизонталь, вертикаль, и – определяешь точку. Мы же докладываем, где мы находимся, всё – вот таким способом: «квадрат пятнадцатый», допустим – вертикаль три сантиметра, горизонталь пять сантиметров – перекрёсток, всё, получили. Если кто-то подслушает, то он не поймёт ничего. Всё на португальском языке и цифрами.

– А Вы португальский знали?

– Нет. Ну как «знали»… мы общались на ломаном языке… ну, что за два года мы могли нахвататься: где жестами, где чем… в общем, общались. Тем более, что они – на русском языке: командный состав наши академии заканчивал, их год учат русскому языку, а потом приступают уже к учёбе, а нас уже учат – извините, школу закончили с английским, училище английского языка – я ни фига не знаю английского языка! Всю жизнь учим английский язык – а они его за год изучают, и иностранцы вот эти – азербайджанцы, грузины, все… они на русском шпарят – и на своём, а чего же мы не шпарим на ихнем языке?..

Вот я и говорю: дают нам команду, река там какая-то была, она подковообразно вот так шла, и мы должны зайти в эту подкову – и тут форсировать реку, тут вроде помельче. А я долго думал, а потом… ну, вот чё-то нюхом чувствую, что туда не надо идти! Пошёл к комбригу, сидим с ним, я говорю:

– Давай не пойдём, давай обойдём с этой стороны, хоть нам приказано здесь быть, а мы обойдём с этой стороны. Тут смотри: затянем нашу бригаду вот сюда – ты же у нас академию закончил! Сзади перекроют – и эту бригаду расстреляют, и манёвра никакого! Ты в подкове находишься! Нас сожгут – и всё – там.

Он говорит:

– Нам же приказали здесь…

– Ну кто будет знать?! Кто будет знать, что мы туда пошли?

В общем, еле я его уговорил. Пошли мы форсировать… ну, там по болотам, но пролезли. И тут – я как в воду глядел: начинают обстрел вот этого пятачка, где мы должны были зайти. Бомбят, бомбят, я говорю:

– Смотри, чувствуешь?

Потом запрашивают нас, и меня запрашивают:

– Где вы находитесь?

С нашей стороны! И его спрашивают. Я говорю:

– Говори, что мы вот тут вот форсируем.

Опять бомбежка идёт. Мы с мелкими потерями форсируем, перешли – и вышли на своё направление. Потом – и мне пиздюлей дают, и по его линии:

– Почему вы нарушили приказ и не туда пошли?!

Я говорю:

– Я отчёт вам представлю, но потом, по приходу.

А практически нас в западню завели: бригады уже не было бы. И следующий манёвр – тоже интересный эпизод был…

– А Вы потом отчитались за этот эпизод?

– Ну, потом, когда я вернулся – заслушивали уже… но победителей не судят.

Так вот, вытягиваемся-вытягиваемся, противник поджидает нас – и хитроумно делает… ветер в сторону бригады, с правой стороны «шана» – минное поле, мы идём вдоль шаны и вдоль леса, луга, поляны, и противник зажигает огонь! Ветер в нашу сторону, манёвра никакого – бригада сгорит!

– Это уже ЮАР-овцы подошли?

– Да, это уже ЮАР… противник, одним словом. Комбриг бегает:

– Что делать, что делать?!

Я говорю:

– Что делать… не знаю, что делать, будем как-то защищаться.

Потом думаю: «Ёлки-палки, я же танкист!», и я видел, что в прицепах таскают минные тралы колёсные (у нас тут КМТ-6 вешается, они пашут – землю отталкивают от танка, а там колесные такие же танки).

Я говорю:

– У тебя минные тралы есть. Я танкист, давай мне эти тралы и людей, я показываю на одном танке, как навесить…

Ну, навесили, сделали три минных прохода – и прошла бригада. Конечно, потери имели, обстреливали же, куда ж, и вправо-влево не побежишь: ты же идёшь по проходу! Потому что и народ идёт по проходу, по колее этой, и все, и техника идёт, куда ты? Свернёшь – на мине подорвёшься. Потери – были, но мы вышли из положения: и не сгорели, не сожгли бригаду, вышли.

А насчёт разведки… вот мы только остановимся на ночлег – сразу запускаем разведку, к утру она возвращается и даёт данные, кто перед нами есть. А разведка на деле никуда не ходит: они тут отошли километр, продукты свои сожрали, им же радиостанцию даём, всё… Радиостанцию – поломали, чтоб мы не засекли, где они там ходили, и докладывают: «Противника нет, всё нормально».

Мы с утра только начинаем выдвигаться – а перед нами батальон «Буффало» в обороне сидит, и кааак нам пиздюлей дадут! – вот тебе и разведка… и такое – не один раз. Потом я говорю комбригу:

– Давай боеприпасы, чего мы будем жалеть их? Стали перед собой простреливать. И вот эти БМ-21 и БМ-14 – она на двадцать километров стреляет, мы их отработали – и спокойно выдвигаемся, противника нет. И вот таким методом…

– А результаты этих обстрелов – видели? Кто-то попадал по противнику?

– Ну, и попадали, и не попадали, и по пустыне стреляли… мы ж просто разведку боем делали: то есть если там противника не будет – то, значит, он ушёл. Или… А мы расчищали это всё, и этим продвигались. Ну, дорасчищались, что боеприпасы кончились, а двадцать пятая не подвезла вовремя… Это уже 1987-й год, такие бои пошли…

Мы воду брали таким образом: колодец выкопали, вода постояла, отстоялась – а то она мутная, как чай, такая вода была! А что делать – пили…

– Таблетки у Вас были какие-то обеззараживающие?

– Ничего не было у нас, ничего. Кипятили, постояла – и пьём, а что делать? Пить-то хочется… ну, плюс мы свою с собой возили воду. Анголане вообще, они же безалаберные, они запаса воды не сделают, а мы охраняем воду, как стратегическое средство. Мы ещё мылись этой водой – а они бежали туда… мы моемся – а они подставляют котелки, чтобы попить. Жарище же – шестьдесят градусов! БТР, как утюг!

– Ваша задача была – просто продвигаться в сторону намибийской границы?

– Да.

– Какие-то крупные бои – были? Танковые контратаки со стороны ЮАР?

– Ну, вот эта тринадцатая бригада у нас была, десантно-штурмовая, она без боеприпасов… у них было, по-моему, 60 БТР-ов без боеприпасов и без всего, а тут противник как раз – «Буффало», на этих вот нарвались, обстрелы, а тут болото… Короче, они побросали все БТР-ы, побросали танки с боеприпасами – и разбежались. Анголанин – автомат свой не бросит и вещмешок свой не бросит, остальное всё бросит. Потом с вещмешком (потому, что там продукты) и автоматом бежит в джунгли эти.

Советники там были: они сожгли свой БТР – а куда деваться? И у каждого – там на операцию выдавали бронежилеты голубые… тяжёлые – это кошмар! Неподъёмные. Мы их практически и не надевали, потому что, если где-то обстрел и прыгать надо, бронежилет – никакого манёвра нет. Советники и комбриг – маленький такой был, я не помню уже его имя – так они побросали бронежилеты, и – по этим кочкам… В общем, мы их вывезли, часть этой бригады… комбрига, по-моему, судили, за то что он это всё допустил… ихнего, ангольского! А наших – исключили из партии и, по-моему, отправили в Союз. Хотя – чем они виноваты? Но, небось, анголане заставили… чтоб наказать и советских!

А ещё вот такие моменты были в Анголе. Мы же тут все за рулем ездили, особенно в Луанде: там никаких правил нет, это сейчас, может, там всё это настроилось, а раньше все ездили, кто как хотел. Но если ты сшиб человека, тебя если посадят на каторгу в какую-то тюрьму, то этим моментом выкрадывали своих советников: быстренько в самолёт, и – отправляли в Союз, чтобы его найти не могли, бо посадят – и будешь на каторгах. Но нам как говорили: если ранен или убит – наше правительство при Советском Союзе отвечало так:

– Погиб по неосторожности.

У нас один советник – полковник… тоже минное поле, никто из анголан не захотел на него лезть, так он сам сел на танк за рычаги, сделал колею прохода, всё нормально… потом вышел из танка – и тут на бревно хотел сесть, но наступил на мину, и ему отрывает пятку! «По неосторожности».

А что такое «по неосторожности» – семья ничего не получит! Если мы попадаем в плен или ещё куда-то – от нас государство отказывается, «нас там нет». Вот как в Великую Отечественную войну немцы нашим в рупоры говорили – так же и там ЮАР-овцы орут: «Советские специалисты, сдавайтесь в плен, вы окружены, вам некуда деваться, мы вас заберём, будете выполнять ту же самую работу, только у нас. Мы будем хорошо платить, в два раза больше, чем вам платят здесь, и заменим вас через Красный Крест!»

Вот такая агитация шла, на португальском языке. Анголанам – тоже: «Советников – сдавайте в плен…», и вот кому верить? Эти папуасы, за которых ты сейчас рискуешь… поэтому мы сами себя и охраняли. Вот на ночь ложимся – и ихняя «гварда» сидит, и наш дежурный офицер бдит.

В общем, мы тут отвоевали, всё нормально, бригада вернулась назад, нас погнали и почти догнали до Cuito Cuanavale, я пришёл со своей бригады, назад вернулся.. и тут как раз пошло сокращение начальников штабов бригад! Денег, наверное, не хватало у государства…

А я же так мечтал «Волгу» купить! А у главного военного советника Гусева была «ГАЗ-2410 Волга», и я там ходил облизывался, на неё смотрел, я ж такую машину… ещё чуть-чуть – и я куплю эту машину! Никакой лишней копейки я никуда не тратил, все сундучили.

– Сколько Вам платили, кстати?

– Если мы здесь получали двести-триста, на Сахалине я, допустим, четыреста рублей получал, пятьсот, шестьсот, каждые полгода надбавки на Сахалине шли, то там я получал две тысячи чеков! Чек и рубли – один к одному, а если ты под «Берёзкой» стоишь и чеки продаёшь – то это один к двум, но мы таким не занимались. Я, когда приехал в отпуск… после отпуска меня уже назначили командиром 29-й отдельной штурмовой бригады. Я же представил всех своих советников, кто со мной воевал, к ордену Красной звезды: начальника ПВО, начальника артиллерии… в общем, всех, кто был. Тем более, мы там не раз бригаду спасли: через минное поле прошли и от пожара ушли, и от котла от этого.

– А до Mavinga Вы, получается, не дошли?

– Не дошли, нас погнали ЮАР-овцы, когда мы уже почти у Mavinga были. Когда 13-ю бригаду уничтожили – это и был момент, как вот этот перелом прошёл, когда подошли ЮАР-овцы.

– Как Вы лично это ощутили на себе?

– Ну, бегут наши, бегут, куда им деваться… они ж, как белого человека увидят – они там разбегались! Для них белый человек – страх и ужас был, а тем более – противник белый!

– У ЮАР что, все были поголовно белые?

– Ну, разные там были, там же наёмники были с разных стран, и белые и чёрные, каких только там не было в головорезах этих. Так они же были обучены, а эти – соплячьё, ну, дети 14-15 лет, автомат дали – и он пошёл… если фильмы про это посмотреть, там прекрасно видно, чем комплектовалась вот эта бригада.

– Вы говорите – поймали разведку. Расскажите, пожалуйста, детально про этот случай.

– Бригада встала на отдых, отдыхаем… потом начинается обстрел, обстреливают… а там есть «кукушки», так называются… которые сидят на деревьях, наблюдают и корректируют вот этот огонь. Выявили, где эта кукушка сидит, с пушки кааак долбанули! Сбили, уничтожили.

Потом захватили мы у них группу… человек пять, наверное, было… они подошли, где-то в километре от бригады стоят, наблюдают. Пешие, легко вооружённые, они внедрялись в бригады, с нами шли, никто же друг друга не знает, одеты одинаково: папуас есть папуас.

– Парочку чёрных закинули – и они идут уже, да?

– Да. Ну вот, там был бой, я этого не видел и лично не принимал участие. В лесу в двадцати метрах друг от друга уже ничего не видно. Мы направили туда силы, ну, захватили всё-таки, привели… у них были и радиостанции хорошие, и всё… два бинокля было: один – вообще супербинокль! Я говорю: «О, классные штуки!» Один отдал комбригу, говорю:

– Это тебе, а этот я себе на память заберу.

– Это были именно ЮАР-овцы белые?

– Там были все.

– Вы общались с этими захваченными?

– Ну, как «общались»… я посмотрел – и сказал, что дальше разбирайтесь сами там со своими…

– Вы с ними пару слов – и всё?

– Да. А толку с ними? Ну что он тебе расскажет?! Нет, мы с ними не общались, их своя служба безопасности забирает…

– И куда их потом – непонятно?

– Пытают или что они там с ними делают – мы же не вникали в эту тему. Мы же пытались не показывать себя, нас там «не было», поэтому мы особо там не светились нигде, хотя морды-то наши белые, как ни крути. Хотя – все про нас знали.

– Вы танки ЮАР-овские видели, «Элефанты»?

– Да, они такого песочного цвета. Тяжёлые, но быстроходные, маневренные и стреляли из пушки, как с пулемёта: скорострельность – кошмар! Это колесные, а были ещё гусеничные, но я их не видел.

Была такая тактика: они любили нашу советскую технику обходить с боков – и «закруживать», чтобы тот пока развернётся… а этот рядом ездит-ездит-ездит – и в него стреляет. Вот они на этих «Лендроверах» отлично катались: раз-раз-раз, пройдут рядом с тобой – ты даже не услышишь! Он с тыла заходит – обстреляли! Пока мы там почухались-сманеврировали – а их там уже и след простыл… то есть тактика наша там совершенно не подходит: два батальона впереди, один сзади… херня всё это. Хотя там шли и тремя колоннами бригады.

Всё херня, никакой охраны! Ну, там ходят… впереди идут, с боков идут, вот так вот – одна колонна, вторая колонна, третья колонна, а между колонн солдаты идут ихние, и типа разведки впереди идёт, типа тылы прикрывают, и вот квадрат этот прёт, вот такая бригада. Тут же командный пункт наш стоит: комбриг, я, начальник штаба, и все реактивные тут рядом с нами, чтобы можно было куда-то разворачиваться.

А чего я с ПВО-шниками не дружил: вот у меня был один ПВО-шник, еврейчик, я его потом не заменил, а отправил. Потому что он меня задолбал: сердце болит, в БТР-е и так жарище, что не уснешь, а он – обязательно – рядом лежит, котелок на голову опустит себе, короче, такой:

– Мне плохо…

– Так, может, тебя эвакуировать?

– Да…

Ну, я говорю:

– Тогда вертолёты вызовут – и тебя эвакуируют.

– Вертолётом я не полечу: сшибут. Я пойду только с бригадой…

– Так ты же не дотерпишь! Ещё помрёшь, не дай Бог!

– Нет, я потерплю…

Я уже отрапортовался: болеет! Ну, не буду ничего говорить, заменили и заменили, однако «Красную Звезду» он свою – получил…

Как-то мне говорят:

– Поедешь на СОИ, комбригом к десанту служить.

СОИ – самый север Анголы.

Я говорю:

– Я же не десантник!

– Какой номер был у этой бригады?

– Отдельная 29-я десантно-штурмовая бригада, подчинялась непосредственно министру обороны, на все совещания приезжали командующие округов – и я приезжал. В Луанду вызывали. Их заслушивают – меня заслушивают, всё на одном уровне было.

– Там, на Севере, тоже были бои?

– Там были, но там была совсем не такая ситуация. Там было спокойней, намного спокойней, намного цивилизованнее. И, когда я приехал с отпуска, разговор:

– Я же не десантник!

– Ничего, справишься.

А они уже там подняли мои документы. А на курсах «Выстрел» нам дипломы дали: «подготовлены на командиров полков, начальников штабов полков, зам. командиров полков и в командиры десантно-штурмовых бригад». Там никто не прыгал ни разу, отношения к десантникам никакого не… всё равно: в дипломе так написано! Мне говорят:

– Что ты нам мозги сушишь?! Курсы «Выстрел» закончил – там всё сказано.

Мол, «всё знаешь – работай». Даже вот, когда я в Купянске служил – я там был начальником гарнизона – прежде чем командующий приезжал, у него обо мне вся информация была. Подняли всех – и меня тогда дрючили больше, чем командира части, потому что:

– Ты был начальником штаба полка, ты службу всю знаешь, а тут у лётчиков безобразие, ты должен здесь дневать и ночевать…

Я говорю:

– У меня весь военкомат, куда я…

– Там зам твой справится!

То есть и там, в Москве, всё о нас проверяли, чтобы всё было ясно.

Когда я только в отпуск приехал – полсрока проходил по Москве по всяким обследованиям. Приехал назад в Анголу – на хер ты никому не нужен: отработанный материал. Никто не проверял, никаких путёвок, ни что ты был раненый – никто ничто тебе не должен…

– У Вас были ранения?

– Да, у меня было осколочное ранение затылочной части. Как случилось – ну, снаряд разорвался… что я в отпуск-то и поехал. Потому, что там же без отпуска – а я поехал. По ранению, отправили… Это уже в Cuito, когда обстрелы были. В общем, черепно-мозговая была, я инвалид войны II-й группы.

– А потом всё равно вернули назад?

– А я документики-то все прихватил – и никому не показывал. Если бы я показал документы – меня бы уволили с армии! Они у меня дома хранились. А потом, когда уже приехал в СОИ, мы охраняли зону – почти 5000 квадратных километров. У нас была одна бригада коммандос на вертолётах: восемь вертолётов Ми-8 было и два батальона было на БТР-60ПБ. Вот эти БТР-ы повзводно стояли и охраняли эту зону. Тридцать три страны качали нефть, и мы охраняли вот эти трубопроводы… бригада была разбросана на всю эту площадь в шестьдесят на восемьдесят километров.

Если появлялись диверсионные группы, которые подрывали эти трубопроводы – по радиостанции сообщали, мы поднимали вертолёты, вот этих коммандос… первый батальон был – их готовили португальцы. У португальцев готовят жёстко, палками бьют, там издевались и били… не понимали, что значит человек, должен выполнять задачу – и всё; если не подчиняешься – применяли палку, били.

– На Севере тоже были боевые действия. С кем?

– «Унита» тоже. Та все – кругом война.

У меня были там «УАЗик», БТР-152 и «ГАЗ-66». У нас в домике две бригады жили, но там уже кондиционеры были, там уже всё совсем другое. А тут мы жили – ёлки-палки, вырыл я там под «Инжезу» эту убежище, перекрыли рамами разбитых машин, потом брёвнами: в общем, бугор такой. На Севере бригада потери небольшие несла. Ну, нас обстреливали… и в доме, где мы находились, нас обстреливали… особенно обстреливали, когда мы едем на бригаду на «УАЗике». У нас пулёмет был на нём: открытый «УАЗик»… с гранатами, со всем… бывает, что попадали в засаду, нас поджидали…

– С чем? С пулемётами, гранатомётами?

– С автоматов обстреливали.

– А Вам приходилось лично принимать участие в стрелковом бою с автоматом?

– Ну, мы стреляли… куда же денешься, когда нас обстреливают?! Даже когда мы в окружение попали, был ПВО-шник этот: «Давайте сдадимся, целые будем, а тут мы погибнем!» Когда агитация пошла, я говорю: «Лучше погибнем, чем сдаваться! Так, бойницу открывай – и отстреливаемся, сдаваться не будем». Стреляли… а убивали или не убивали – я не могу сказать. Подходили к БТР-у – мы отстреливались, цель у противника была – захватить советника, а мы сдаваться не собирались. Поэтому, как только кто-то приближался – мы открывали огонь. Стреляли с башни, с пулемёта – и с бойниц. И прыгали. У нас техник был – прапорщик, и вот когда по нам минами, то выскакивали из БТР-а, и сразу – под него. А он заскочил между колёсами, а там такие болты – и сорвал скальп себе… кровище! А мы ржём: у нас шок. Смотрим на него – и смеёмся, остановить нас невозможно. Вот такие шоковые состояния были. И он смеётся, через боль… а потом там обработали ему – и всё.

– Зашили потом?

– Кто там что зашивал… ни скальпеля… они, чтобы остановить кровь, разрезали обычным лезвием… мы лезвия не выбрасывали: анголане забирали, вытаскивали вены и на узел завязывали. Без обезболивания. Какое обезболивание?! У нас были вот эти жёлтые аптечки, там два шприца – наркотик, обезболивающее, не знаю, что там… он шприц воткнул, нажал, и…

Ранило одного из моих подсоветных. Ну, конечно, ты поделишься, отдашь: себе уже не оставляешь ничего, отдаёшь, но у нас у каждого была вот такая аптечка. А что делать – вот ты с ним работаешь, а он вдруг ранен?! Когда долбанул снаряд – и моему подсоветному брюхо разорвало, а я рядом стоял, меня отбросило, об БТР головой шлёпнуло, осколками затылочную часть поцарапало, контузию получил – а его нет. А могло быть наоборот.

– Он выжил?

– Какой «выжил»?! Кишки выпороло, напополам.

– А это кто был?

– Это был мой начальник штаба бригады… когда у меня ранение было, вот это, после которого я отлежался немножко, потом заменился… ну, как «заменился»: вернулся в Cuito. Потом мне отпуск дали, я поехал в отпуск, потом назначение вот этот вот...

А я говорю:

– Ну куда я дальше? Полковника всё равно не получу…

Я же не получил полковника знаете почему? Я там мог получить полковника, у меня же была полковничья должность, уже когда я в СОИ был комбригом. Но я поиздевался над проверяющим. Приезжает проверяющий из Москвы, а моих же накрутили подчинённых: «Та, приехали тыловики, они сейчас боевые получат, а мы ничего». Ну всегда: они только приезжают – им сразу боевые дают, воевал/не воевал – а боевые получают. А мы воюем – нам ничего, никаких боевых. Обидно же! Ну, решил я их протянуть по передовой. Они говорят:

– Давай на картах.

А я говорю:

– Бригада в обороне стоит. Поехали по передовой проедем: посмотрите, подскажете: может, я чё-то не так сделал…

Это ещё там, под Cuito как раз. Я их прокатил, а там питались мы в столовой, примитивная такая была сделана, они говорят:

– Может, нам сюда, в рефужу?

А в рефуже они увидели – чуть в обморок не попадали: там такие крысы бегали! Хвосты такие длинные… Некоторым мочку, некоторым сиську крыса сорвала, когда спали. А в Cuito – там же комары, никаких кондиционеров: на кровати накомарники натянем… у меня была с марли сшита сетка… а потом мы уже у кубинцев взяли сеточку – там комары не проходят. А крысы по ним – «ш-ш-ш!», вот так вот. Ну, привыкли уже, и спали – хоть бы хны.

В общем, оттуда идём – а тут мины летят. А мина же, пока наберёт высоту, а потом упадёт – можно спокойно в укрытия… А если «Кентрон» стрельнет – шариками набитый снаряд – а их же с сорока километров пускают – то тогда уже хана. Как только «Кентрон», анголане «САЮ!» кричат. САЮ – это снаряд вышел, а КАЮ – это уже разорвался. САЮ-КАЮ, САЮ-КАЮ… Всю ночь то же самое.

– Он тихо подлетает?

– Огонёк идёт, как самолёт. Ночью смотришь – огонёк летит. Думаешь – «А, самолёт летит», а это снаряд. А потом – БАБАХ!!!

А анголане – слышат хорошо. Они, как звери: ночью видят и слышат всё. Потом мы тоже уже привыкли, адаптировались… вот самолет идёт наш, Ан-12, они говорят: «Андоза» идёт. Смотрим – правда, вверху самолёт, и спускается так по спирали… если будет прямо – то его собьют. Здесь, над аэродромом, по спирали спустился – и сел. Ну, вот там и почту везут, боеприпасы везут, продукты везут…

– Наземного снабжения в Cuito не было, всё самолётами?

– Ну, с Менонге колонны ходили, но оттуда – это 180 километров, «Дорога жизни» ещё называется. Эти 180 километров бригада шла неделю. Там столько подбито машин! И столько топлива сожгли! Там разбито всё.

Там в Cuito был ещё такой случай в одной бригаде: ранило переводчика. Оторвало ему руку. Сели, отдыхаем, одно единственное дерево было. Под это дерево в тенёчек помыться, туда-сюда – начался обстрел, разрывается снаряд, и выше локтя отрывается у переводчика рука. Переводчик – наш, у нас есть институт – «военные переводчики» называется: ну, их посылают, они после I-го курса практику проходят, присваивают им лейтенанта и отправляют в такие точки переводчиком. И у этого бедолаги папа или дипломат, в общем, какой-то, или… но в этот институт так просто не поступишь.

А получилось как: когда мы выходили на операцию – во-первых, мы просили комарики, нам не дали. А во-вторых, мы с лётчиками главного военного советника поговорили, у него два вертолёта было и «Ан-26», в который его машина заходила. Мы с лётчиками договорились:

– Мужики, если будет такой момент, вы ж не откажитесь – полетите за нами, забрать специалиста.

Мужики нам гарантировали, что полетят что бы там ни было.

И когда вот этому переводчику оторвало руку, он сперва начал что-то делать, потом стал кричать «Пристрелите меня!», болевой шок… накололи его наркотиками, перевязали руку, руку в термос этот, в 10-литровый. А как выйти на связь? На связь не выйдешь: переводчик-то – пьху. Выходим. У нас были экстренные волны, которые были на случай ЧП, так у нас была там связь в определённое время. Открытым текстом – пеленгуют разговор, три дня в миссии решали вопрос – вывозить или не вывозить, и уже почти принято было решение, что из-за одного человека могут быть сбиты вертолёты, может погибнуть больше, пусть так и будет. То есть – отказались. А лётчики пришли – и сказали: «Нет, мы полетим».

В общем, готовят операцию. Лётчики наши садятся на кубинский самолёт, с опознавательными знаками Кубы... кубинцы нормально дали самолёт, да… кубинцы – это были такие хорошие люди, они прекрасно к нам относились, нас спасали, защищали, Фидель большую роль там сыграл, он даже без согласования с Советским Союзом свою дивизию отправил туда. Кубинцы вообще лётчики бесстрашные были, вот они идут на бреющем – на низком – полёте, отстрелялись – и ушли, а анголане летят на восьми тысячах, бомбы и по своим кидали, и по чужим, и куда хочешь – вот это лётчики-анголане. А потом, когда вернулись в Cuito Cuanavale, аэродром уже практически сдали, уже Cuito сдали, и вертолёты садились на трассу, столько вертолётов побили анголане, не могли на трассу посадить! Обезьяны есть обезьяны.

Так вот, значит, целая трасса работала. Подняли МиГи наши, прикрывали вертолёты, ЮАР подняла свои самолёты – ну, и завязался воздушный бой. Наши лётчики сбили два ЮАР-овских самолёта, посадили вертолёт: один прикрывал, другой сел, загрузили этого переводчика, поднялись в воздух… в общем, не довезли. Вывезли, а он в самолёте умер. Ну три дня ждал!

Отец его начал на уши всех поднимать, мол – «на каком основании советники пошли воевать?!»… А что он может? Он уже ничего не мог сделать, и нас так никто и не вернул, мы как воевали – так до конца и воевали.

Лётчики, которые принимали участие в этой операции, все получили по ордену Красной звезды, а доктор, сидевший там – ничего…

Ну скажите, это нормально? Вот Вы бы, как корреспондент, прилетели, пошли бы на риск, сбили бы Вас вместе с лётчиками – погибли бы – и ничем не наградить человека?! Им что, жалко этого ордена?! Вот такая у нас всю жизнь несправедливость... Зато начальник управления кадров, который у нас кучу фотографий требовал, не выходя из кабинета – два ордена Красной звезды! Они же хитро делают: оформляют на одного, а получают на другого…

– А как Вы получили? Кто озаботился Вашим награждением?

– Первый орден, когда я был командиром роты здесь, в Черкассах. Только пошли вот эти ордена – «За службу Родине» – меня, как лучшего комроты, представили к нему. А я захотел поехать уже куда-то (семь лет командиром роты!), тем более начальник отдела кадров был друг отца, я с ним поговорил, он жил в нашей квартире, ну, вечером с ним встречаемся, он мне говорит:

– А давай я тебя в Германию отправлю?

Я говорю:

– Давайте.

Ну и всё, он даёт команду начальнику строевой части оформить документы. Начальник строевой части получил команду, идёт же командиру полка докладывать. Командир полка – покойный Грибаков (он и на Кубе был), мне:

– Ты куда собрался?

Я говорю:

– В Германию.

– А кто тебя отпустит?

– А чего я тут семь лет командиром роты? Ни выдвижений, ничего, я хоть материально обзаведусь.

– Мы тебя к ордену «За службу Родине» представили, а ты собрался за границу…

А я возьми и скажи:

– На хера мне эта железяка?!

Он злой был такой… в общем, я не получил этого ордена. Это – раз я пролетел. Второй – я не получил орден Красной звезды, когда вот этих москвичей потаскал по передовой, и высчитал ещё у них деньги за питание.

– Красиво… это Вы их нормально так!

– А отомстили мне. Они прислали комиссию тыла – и проверили, сколько советники брали в бригаде продуктов. А мы брали – и тушёнку, и… всё же бесплатно, и икру брали… в общем, импортное всё. Ну, и решили меня наказать, нажаловались на меня главному советнику, высчитали с меня 800 долларов за питание: за то, что мы брали у анголан. Я – бригадное звено, я живу в бригаде и питаюсь в бригаде. Это произвол натуральный. Да, ну, высчитали, кто-то в карман себе деньги положил, куда они – оприходовать они их не могли. Сколько денег украдено – никто же учёта не вёл, откуда ты знаешь, сколько…

Мы в магазин приходили там, в Луанде, нам же не за деньги… мы набираем товар – а нам уже потом высчитывают из наших накоплений. Наживались на нас только так. Эти жены, которые в столице жили… нам был приказ: если мы приехали – без очереди и без всего отовариваются фронтовики! А тут какой-то завоз – бабы ж лезут! Мы парфюмерию берём для своих жён – а те же начинают выступать…

– Вернёмся к ордену Красной звезды…

– Орден Красной звезды я уже получил в Союзе. По совокупности заслуг уже, да… а так – я должен был получить полковника и орден, а потом второй орден.

Даже медаль за оборону Cuito Cuanavale не получил. Кубаши [Кубинцы. – Прим. ред.] давали – а в этот момент меня там не было. Кто был – тому дали, а я уже выехал с Cuito, не получил. И никаких орденов не получил. Всех представил – а сам, как дурачок, остался.

Ну, потом я уже приехал, батьке рассказал, говорю: «Вот, представили, но, наверное, не будет»… я ж знаю, что отправлено в Москву представление на орден Красной звезды. А батька, недолго думая, в десятое управление пишет письмо: «Вот, мой сын, воевал там-то, в Cuito Cuanavale», а они же старые фронтовики – ветераны наши, они же «Красную звезду» – от корочки до корочки, все её вырезки. Даже мать сохранила, где я говорю: «Да я в Cuito отдыхаю хорошо, купаемся», а они смотрят – «В Cuito Cuanavale ожесточённые бои»! Они говорят: «Да что он там пиздит?! Там в Cuito Cuanavale ожесточённые бои, а он говорит «да всё хорошо, пляжи, гуляю» в письмах?!»… И отец написал письмо.

Приходит орден. То есть орден – был, представление – лежало. Может, и подписано было, но никто не отправлял. Просто у нас такая система дурная. Потом нашли меня – аж на Харьков послали. А в Харькове тоже у меня – я не сработался с начальником политотдела облвоенкомата. Я ж приехал из Африки – и дёргался-дёргался, и пошёл с полковничьей на майорскую должность.

Ну, не захотел я на Дальний Восток ехать – и согласился идти на майорскую должность, чтобы остаться на Украине. Мне пообещали: «Вот военком уволится, ты на его место потренируйся, замом походи, начальником первого отдела, мобилизационного отдела»… Я говорю: «Хорошо». Ну, сколько он будет увольняться? Полгодика? Думаю – потренируюсь, поработаю, больше узнаю об этой работе… Тут начальник политотдела начал своего толкать туда, а облвоенком уже мне пообещал эту должность.

И начали ко мне с проверками от начПО ездить и ковырять под меня, и того своего пацана присылали, которого он хотел туда, и он тоже проверяет, и все ковыряют и ковыряют. А я же, как порядочный человек, встречал комиссию, всё чин чинарём – а они мне выдцмывают одно за другим, вводные: «Вот, свет йокнул, всё там, нима, разбомбило!» – но у меня и фонарики, и движок. Я запускаю движок – они говорят: «Покажите лицензию на оператора движка!» Ну какая лицензия, ну какой движок? Если война – то какая может быть лицензия?! Говорят:

– Вы не имеете права движок запускать.

Говорю:

– Хорошо, свечи запускаю, керосиновые лампы зажигаю.

А они же дали мне команду:

– Отобрать посыльных, послать, вызвать запасников, чтобы все пришли, явка такая-то…

В общем, тренировка. А попробуй вызови! А в те времена ещё вызывались они и нормально ходили. Тем более в районных центрах – проще, чем в городе… там как-то легче было надавить, не мытьем так катаньем – всё равно давили.

Мы выполняем всё, делаем, причём у меня были ещё такие «жучки» – разворовала у меня эти «жучки» комиссия проверяющая… в общем, они на меня копали, копали, копали – и тут мне приходит орден Красной звезды! А пришёл – как раз ко Дню Победы.

Ну, соберите облвоенкомат, сделайте какое-то торжественное собрание, торжественно вручите, это же боевой орден пришёл! Они мне его передают с моим помощником, начальником третьего отделения (учёта офицеров; он приезжал к ним за наградами для ветеранов Великой Отечественной войны). И мне привозит орден вручать!..

Хорошо – я с первым секретарём райкома партии был в хороших отношениях. Мы тут на своем уровне – в районе – торжественное собрание, вручение, концерт – всё красиво подготовили, и я говорю:

– Ну, а теперь нескромный вопрос: мне-то тоже орден пришёл! Давайте Вы вручите мне его перед аудиторией – ну, перед районом: директорами заводов, организаций, сельскими советами, колхозниками и так далее.

– Конечно! Всё, никаких!

Провели так, потом банкетный стол сделал первый секретарь – никто и в Харькове бы такого не провёл! Но мне обидно…

А этот начальник политотдела – он был и в Чирках здесь когда-то начальником политотдела, потом ему надо было в военкомат – пошёл туда. И он и моего отца знает; он знает, что мой отец – пиздюлей тут давал всем, когда был начальником отдела кадров. Моего отца боялись, потому что все звания, все должности – через кадры шли, а мой отец был правой рукой комдива, а комдив доверял отцу – всё! Как Чирков сказал – отец мой – так и будет. Даже как-то комдив хотел мужа какой-то своей любовницы выдвинуть – отец мой пришёл и говорит:

– По деловым и моральным качествам этот офицер не может занимать такую должность.

– Ну ты… Давай сделаем ему…

– Я знаю, что вы спите с его женой, но это дела не касается. Я не могу.

– Ну ты и вредный, Чирков, ну ты и упрямый!

И всё, отец не пропустил.

Он отцу до того уже доверял – ему любую фамилию офицера скажи, у него такая память была! – он сразу – так, так, его дело… Отец ходил на занятия, проверял, всё знал, память – исключительная была! Сейчас-то он, конечно, ничего не помнит. Он всегда полстакана сахара насыпал. Я говорю:

– Зачем тебе столько сахара?!

Он говорит:

– Для мозгов.

Построил я баню там… без бани – не могу: я же привык, где я ни был – всегда строил баню; бассейн выложили, сделали такой небольшой… АРС пригоним – воду сольём туда… а баня – по-чёрному была. И вот так где-то шведа пригласили, а у нас теннисный стол там стоял, я научился хорошо в настольный теннис играть, не хуже разрядника какого-то… ну, целыми днями делать нечего было…

Утром выехала бригада – в обед уже обратно возвращаемся, и уже больше не едем. Ну, обстреливали чуть-чуть там… такое, не очень, это не то… Cuito – это страшно было. Ну, а когда мне орден пришёл – вручили, уже второй орден идёт, «За службу Родине». А потом этот военком – Миргород был (сейчас не знаю, живой или нет, но ему тогда ещё одну ногу отрезали) – он уволился, потом вторую ногу ему отрезали…

Помню, я уже на «Волге» ж приехал туда, уже «Волгу» взял, а её я взял, как в первый отпуск приехал… привёз 27 тысяч, что ли, чеков… 16 тысяч чеков «Волга» стоила, я за чеки брал. 16 400 «Волга» тогда стоила. Но это была супермашина тогда! Зимой своим ходом я её сюда пригнал. Ещё мне тёща тогда:

– Толя, найми ты водителя!

– Да на хер он!

Я ездил на «Жигулях» раньше, и когда приехали брать «Волгу», я как сел в неё: ну, корова, блядь… нос впереди… Москвы не знаю, какой-то морской порт, мы там получали машину, там был чековый автомагазин. И тут встречаем – тоже с Cuito Cuanavale был полковник один! ПВО-шник.

– Толя, привет, я тут как раз получаю машину – «Волгу» бежевого цвета, на 76-м бензине! Пойдём посмотришь?

Я говорю:

– Я тут сейчас сам должен получить машину…

В общем, я взял эту «Волгу». Куда ни поеду – грузиняки двойную цену давали! Когда был в Богодухове, под Харьковом, мне за неё – «Давай машину, я тебе отдаю коттедж трёхэтажный!» А я мог две «Волги» купить: денег – хватало на две. Но я не коммерсант, я этим никогда не занимался, говорю: «Да нет, эта машина – моя, всё…»

Десять или девять лет я на ней отъездил – и продал её, потом купил «УАЗик» бортовой с кузовом, «Газельку» купил…

Я, когда увольнялся, эту «Волгу» хотел оставить в военкомате, но такой придурок меня менял! Который меня выжил из должности в нём, а брат его – бывший исполняющий обязанности министра обороны – генерал полковник Коваль… вот они с братом выживали меня из должности.

Так что эту «Волгу» я продал, потом купил себе «Шевроле Aveo», потом в аварию попал, продал и купил «Škoda» себе, это уже восьмого года…

– Вы сейчас вспоминаете эти события с какими чувствами?

– Сейчас многое уже забылось, но ночами – то воюю, то где-то служу, то какие-то небылицы приснятся… в общем, постоянно – в таком напряжении! Я отдыхаю тогда только… я уже не могу спать, я в два часа ночи встал – и начинаю ходить, не сплю, а сто грамм выпью – уснул…

Поэтому я Вам скажу: кто прошёл войну – те же афганцы, и те, кто сейчас воюют – это люди психически раненные, они не нормальные, у них нарушена психика. Есть те, кто может держать себя в руках и удерживать все эмоции, а есть такие, которые, особенно когда выпьют, начинают воспоминания, драки, туда-сюда, и начинают друг на друга переть – это больные люди, с ними очень осторожным надо быть. Я сам военкомом был, я очень много вот этой работы проводил.

Сам – прошёл эту школу, отходил два года. Только хлопнет дверь – я вспрыгиваю с кровати и падаю! Жинка: «Что с тобой?», а у меня, оказывается – разрыв! До того была психика нарушена.

Я, когда приехал с Африки, не мог две-три остановки на электричке проехать: мне делалось плохо. А если мне сделалось плохо – мне надо лечь. Я мог лечь прямо на асфальт. Вот вышел на остановку – и ложусь на травку или куда. Ложусь – потому что мне надо горизонтальное положение, иначе я не могу. Я жене уже говорил: «Свет, я, наверное, не выживу». Выпить после этого… каждый день там пили, здесь рюмку-вторую выпил – мне плохо, и это два года длилось, вот этих два года я такую адаптацию проходил.

Потом отошёл, а потом в военкомат попал, а там же одна пьянь, там же ни один вопрос без бутылки не решается! Особенно мне друзья говорят:

– Толя, надо тебя в нормальное место служить отправить!

Мне никто не верит, но я никогда не брал взяток. Жена мне говорит:

– Твои врачи все берут, твой начальник призывного отдела берёт, он за призыв делает машину себе! А ты?

Я говорю:

– А я не беру.

А если узнаю, кто берёт – я одного начальника уволил, второго, подполковника… пацан поступает в институт, ему нужно приписное свидетельство – а он не выдаёт. А без документов его не принимают. Надо до определённого времени сдать документы – а он приписное не даёт, и потом: «Такса сто гривен, – говорит. – Это военком требует!» Я это узнал…

А самое последнее, что было – я одному мужику помог. Азербайджанец он был, держал своё кафе… вот это – шашлыки, всё это… но я шашлыки не люблю, а люля-кебаб я с удовольствием… и вот он мне:

– Сделай моему пацану, чтобы он в армию не пошёл служить! Он в институте учится.

Я говорю:

– Так ему и так положено: пока он учится в институте пять лет – его в армию не заберут. Женится, родит ребенка – снова не заберут, потом – возраст, и всё.

– Нет, сделай.

Ну что тут сделаешь? Они – тупые, не понимают… а начальник второго отдела его давит, что – давай взятку.

Я говорю:

– Никаких, ничего никому давать, он в армию не пойдёт, я тебе говорю. Я же тебе как официальное лицо, как военком говорю – он подлежит под отсрочку, что ты ещё… не волнуйся.

– Ну, ты мне так помог… я тебе – ничем не могу?

– Всё идёт по закону.

– Приходи ко мне в ресторан – я тебя всегда угощу!

Ну, я ж когда-то и приходил, а потом этот начальник второго со своей любовницей приезжает в ресторан, представляется военкомом, его там поят, кормят, всё нормально…

Я приезжаю как-то к тому азеру – он говорит:

– Да я вот думал, что ты уже уволился: новый военком был.

Я говорю:

– Какой «новый военком»?

Он мне описывает:

– Вот такой-такой, с молодой…

Думаю – «Ах ты, …»! Ну, я его – туда-сюда! Потом мне ещё сказали, что он берёт… – я докладываю облвоенкому. Говорю:

– Так и так, у меня идет взяточничество. Или Вы меня завтра снимете с должности – или давайте убирать его, пока ко мне прокуратура не пришла.

В общем, я его уволил таким образом.

Вот я в Купянск приезжаю, иду с поднятой головой – со мной много людей здоровается, которых я не знаю. Я уже десять лет там не был, приезжаю через десять лет – меня узнают. Хоть иду «по гражданке», а со мной – «Здрасте, здрасте». А женщина одна останавливает:

– Вы так нам помогли в жизни!

Я говорю:

– Я не помню ничего, я не знаю. Спасибо, приятно, что Вы помните…

 


Интервью: А. Ивашин
Лит. обработка: Васильев