Помочь проекту
13470
0
 Адамшевский Эдуард Александрович

Адамшевский Эдуард Александрович

- Я с 1932-го года. В 17 лет добровольно поступил в Первое Московское Краснознамённое ордена Ленина военно-авиационное училище связи. При окончании училища лётную группу перевели в Харьковское авиационное училище. То есть, окончил я его – уже там. В звании «лейтенант-специалист по радиотехническим средствам». Попал в 415-й полк на должность старшего техника по радио. Это начальник радиотехнических средств полка. Всё полковое радио было у меня. От опознавания – до радиосвязи. Ни одного отказа не было. Это был 1951-й год. Полк летал на Миг-15БИС.

- Как складывалась служба?

- Я окончил училище на должности «начальника связи авиационно-бомбардировочной эскадрильи»… Не техническое у меня авиационное образование. Сперва направили в Московский штаб. Потом в военный отдел ЦК КПСС. Нам было сказано:

- Партия находит нужным использовать вас здесь.

Попал я в полк в декабре 1951-го года. А в марте 1952-го года нас отправили в Китай.

- Это было добровольно?

- Называлось «добровольно». Но, как говорится – добровольно-принудительно. Некоторых отсеивала мандатная комиссия. Желание не спрашивали: армия есть армия. Присягу принимал? Принимал, вот и газуй.

Вот это – Золотые звёзды I-й и II-й степеней. Одна – 45 г. золота, вторая – 40 г. Чистейшее мягкое золото. Отец «осваивал целину» близ Китая. По заданию Сталина – казахов, которые находились в Цинзяне на китайской территории, вернули в СССР.

Они кочевали из Казахстана в Цинзян и обратно, где травки больше. Но нужно было заселять Советский Союз. Он китайскими полками (у него были кавалерийский полк, танковый батальон, пехотный батальон) – он этими войсками казахов выпирал на советскую территорию. Как только к границе подходят – сигнал: всё, граница на замке. Казахи проходят, и сразу: стоп! Это не басмачи, не бандформирования – это просто националисты. Бай, у него род, они все родственники, и они все за бая. Только и всего. А то – «басмачи»… наговаривают, как всегда, у нас.

Я был там четыре года. И не один, мы были всей семьей. Жили в Гучене. Учился в генеральном консульстве в Бурунчи… отец туда ходил только в штатском, потому что там были наши военные ещё. Но отец был на особом положении. Вот так.

Там я выучил – и казахский, и китайский, и уйгурский языки выучил. Просто невольно научился разговаривать. Когда в 1952 году нас послали в Китай – говорить-то мне нельзя было, что я был в Китае с отцом, это была секретная командировка. А там я стал потихоньку «осваивать» язык. Когда я заговорил с китайцами, меня уже самостоятельно отпускали в город, начальник штаба ещё и со мной просился. Говорит: «Как ты быстро насобачился!»

- Командировку Вы восприняли нормально?

- Нормально. Некоторые, конечно, горевали. Женатые, в основном. Дети, жёны остались. А остальные – нормально.


- Какой был настрой?

- Не боевой. Почему? Нам не говорили, с какой задачей. 28 марта 1952 года мороз был 25 градусов; кстати, «о птичках»: нас погрузили в телятники. Да, стоит буржуйка посередине. Мороз, холодрыга – а мы в шинельках. Ничего нет, дров нет. Мы экстренно разгрузили паровоз, так как его скоро отцепили, угнали… натопили печку. Раскалённая – докрасна! Около печки – тепло, а на нарах – волосы примерзали к сетке. Вот так 17 суток добирались до Китая.

- О чём шли разговоры в пути?

- О чём угодно. Зачем мы туда едем – никто не знал. Никто ничего нам не говорил. Приехали туда. Станция Манчжурия. Сдали все документы, всё с себя долой. Командир полка меня вызывает (звал меня по имени: Эдик). Эдик – и всё. Мне 19 лет, я самый молодой. Все солдаты были старше меня.

- Эдик, назначаю дежурным по эшелону. Никого чтобы наших на платформах не было: только в вагонах!

А вагоны – такие, как наши электрички. Так мы доехали до Мукдена. Ночью прибыли в Мукден. За руки взялись: темно, как у негра в жопе! Один за одним, гуськом, привели в баню. Дают чехлы от матрасов: всё туда своё бросайте, бирочка – пиши фамилию, завязывай и оставляй. Получаешь банные принадлежности – и пошёл в баню. Помылся, вышел оттуда с другой стороны. Там стоит мужик, выдаёт одежду. Китель, штаны и чешские башмаки: где они валялись и сколько лет – одному богу известно. Буквально деревянные, цветные, самых разных цветов. Фуражки. Надели, вышли. Друг друга не узнаём, пошли в общежитие спать. Тепло, всё нормально.

- Знаки отличия?

- Никаких. Офицера – видно по кителю: вытачки сзади сделаны в талию. У солдат – наши солдатские ботинки. Утром – встали, физзарядка. И живём мы по учебному расписанию. Это с 17 апреля по 2 мая. 1 мая был праздник – отметили. 2 мая завыли сирены: боевая тревога…

(Но у нас вылетела передовая команда в Аншай… они раньше нас отправились собирать там самолёты и перегонять их в Мукден. Уже в Мукдене у нас были самолёты.)

Прибежали на аэродром. Кто на машине, кто бегом: боевая тревога! Вот тут у нас началась война. Оказалось, прилетел маршал Савицкий, с ним полковник Середа. Взяли двух наших лётчиков ведомыми, полетели… как раз дело было в переломный момент, когда американцы стали нас бить. Потому что мы на МиГ-15 были ещё, а они уже на Сейбрах-86. И стали нас немножко хлопать. И тут Савицкий: «Я вас научу воевать». По-китайски, по-корейски выучил команды – влево, вправо, ниже, выше, пикируем и т.д. И полетели.

Они полетели – а навстречу штук 150 Сейбров против этой четвёрки. «Давай-давай, иди сюда, мы тебя сейчас…» – открытым текстом. Они развернулись и назад полетели. Савицкий долетел до Аншая с одним нашим старшим лейтенантом, сели кое-как. А те другие вообще на заброшенный японский аэродром сели. Савицкий выскочил из самолёта – и кричит Добровечану:

- *****, ты почему молчал?!!!

- Товарищ командующий, вы же сказали: на связь со мной не выходить. Пока я не скажу. Вы ничего не говорите – мы молчим.

Всё, Савицкий больше уже не воевал, улетел. Собрал свою группу и умотал обратно. Он «показал, как воевать»… А у нас – каждый день началось.

Наш полк – воевал только днём. Взяли ночную эскадрилью. Отобрали несколько человек. Мы сначала воевали из Мукдена, потом перелетели в Андунь. Из Андуня перелетели на совсем новый очень хороший аэродром, который построили китайцы. Но жить там негде было. Жили, где попало. В аккумуляторной станции жили. В штабе жили. Я – в штабе управления полка. Палатки стояли на старте. Вот такая была у нас война.

- Когда Вы получали новые БИСы МиГ-15 с завода?

- В середине апреля 1952 года.

- Сколько всего?

- Полк был полностью вооружён.

- Как они были окрашены?

- Они не были окрашены. Они были покрыты лаком первого покрытия – цапонлаком – и всё. И не камуфлировали их ещё.

- Серо-матовый цвет?

- Просто лак.

- Какие были опознавательные знаки?

- Корейские. Опознавательные знаки четырёх позиций. На фюзеляже и на плоскостях.

- Где именно перекрашивали в камуфлированную окраску?

- Сами перекрашивали на аэродроме.

- Палитру откуда брали?

- Привозили краску, пятна делали произвольно. Там один у нас намалевал туза – его так «оттузили» за это…

- Аэродром Тапу где располагался? Далеко от Андуня?

- Нет, недалеко. Это ближайший к аэродрому Андунь. Северо-восточнее Андуня. Он строился, реконструирован. Кроме 415-го, китайцы и бакинский полк базировались.

В одном из боёв был подбит самолёт старшего лейтенанта Дедикова – и он на горящем самолете садился на свой аэродром, на аэродром Тапу. Самолёт восстановили. Все самолёты практически были восстановлены.

- Знали, за что воюете?

- «Выполняем интернациональный долг». У нас же предварительно проводились лекции «Англо-американский империализм в Корее». Не говорили, для чего, а просто: трали-вали… А там уже откровенно говорили: «выполняем интернациональный долг».

Между китайцами и корейцами договор о военной взаимопомощи – был. У нас – между китайцами и нами договор о взаимопомощи – был, но у нас с корейцами – его не было. И тогда корейцы нас погнали с полуострова…

…кстати, никого не слушайте, я знаю это, потому что говорил с китайцами и корейцами. Они говорят так: мы сами освободим. А Сталин звонит Ким Ир Сену и говорит: природа пустоты не терпит… полуостров: у вас сзади высадят десант в тылу – войска все ушли вперёд, и вас американцы разобьют. Там, кстати, нельзя говорить, что только американцы. Организация Объединенных Наций принимала решение… но наши не были на этом голосовании. Болгары не были, венгры не были.

Остальные объявили агрессором Северную Корею, хотя это неверно. Там на 38-й параллели у них постоянно была перестрелка. И кто на кого напал, они сами не знают.

Как попёрли северные корейцы, погнали… Заканчивается война. День, два – и Северная Корея полностью побеждает Южную Корею. Но в это время американцы высаживают десант. Вот здесь, как они говорили: «Ким Ир Сен Мао Цзе Дуну – пиши-пиши, Ким Ир Сен Сталину – пиши-пиши, Сталин – давай-давай».

Нас забросили туда. Первой забросили дивизию Кожедуба. Начали они с Мукдена. Они пошли воевать, и стали гнать. Прижали к нашей границе. Оттуда гнали китайские добровольцы из Китая. Гнали американцев назад под командованием Пэн Дэхуая.

Что сказать про отношение к американцам… Как они говорят, «янки – нет». Новозеландцы и негры в основном зверствовали. Отнимали у них всё, что хорошее. Дошли до 38-й параллели, опять там стоп. Нам не разрешали летать за 38-ю параллель, чтобы не дай бог не попал кто-нибудь из наших в плен. У нас никто не попал.

То есть, попал было один… сняли штаны, кляп в рот, связали, в машину – и повезли, но при переправе через реку его отбили корейцы. Это было в нашей дивизии, но не в нашем полку. Так что они ни одного нашего не получили.

- Когда прибыли – на аэродроме Мукден базировались наши полки, китайцы и корейцы?

- Нет. Только два полка нашей дивизии. 147-й гвардейский и наш 415-й. Два полка, которые здесь базировались. Китайцы и корейцы базировались в Аншане и на других аэродромах. У нас близких контактов ни с китайскими, ни с корейскими лётчиками не было.

- Аэродромная обслуга – китайская?

- Только наша. Они единственное, что нам поставляли – подвесные баки под самолёты. Потому что в каждом бою их сбрасывали. Фибровые баки, не железные. У нас были алюминиевые, у них фибровые. Баки были не качественные. Их сбрасывали.

- В столовой – тоже наша обслуга? Меню?

- Обслуга – и наша, и китайская. Кормили – очень хорошо. В меню – всё, что хотите. Прямо шведский стол. Обслуживали – китайские повара, официанты: окончившие пекинский университет, русский факультет. Для того, чтобы освоить русский язык, разговорную речь.

Наши, например, уже знают, что я разговариваю по-китайски свободно. Техник Морозов говорит:

- Ну, скажи что-нибудь по-ихнему.

Ну, чтобы я сказал официанту. А я валял дурака. Скажу ему:

- Трен Ху Шин не кун-кус (оскорбительное слово).

А сам убегаю за другой стол. Этот Тренхушин подходит к тому столу. А Морозов говорит ему: «Трен Ху Шин не кун-кус». Тот в шоке: сначала у него красная рожа стала, потом белая, синяя… Он: «Капитан, капитан… я кун-кус?!» И выбежал. Тут прискакали наши политработники. Это самое страшное слово для тайца, нельзя так говорить… он, конечно, скис. Но инцидент замяли.

- За пределы аэродрома – выходили?

- Не разрешалось: у нас колючая проволока по периметру. Высокое напряжение. В город – уезжали, но только организованно. На автобусе. Я выезжал с двумя, тремя человеками. Мне разрешалось. У нас же не было никаких документов. Нам дали пропуска, зелененькие такие, там по-китайски, по-корейски, по-английски и по-русски написано, кто ты. Я десятка полтора знал иероглифов, цифры знал…

Начальник штаба говорит: распишитесь здесь, что получили удостоверение. А в переводе написано: Сан Зян Бек. Я говорю:

- Товарищ гвардии майор, такого имени у китайцев нет.

- Много вы понимаете!

- Нет такого имени.

А в это время идёт китаец по штабу. Я его спрашиваю:

- Что это такое?

Он читает:

- Чай Жон Пей.

Я говорю:

- Вот видите, написано: чай жопой пей.

- Это было Ваше китайское имя?

- Да. Дурацкие имена такие были. Так мы начали воевать.

- Платили Вам хорошо?

- 25% юанями, остальные деньги шли на аттестат. Это были хорошие бабки. Я получал 2 миллиона. Много, хватало на всякое тряпьё. Я никогда не крохоборничал. У меня семья была обеспеченной, отец – полковник…

- Развлечения – были?

- Кино. Наши старые фильмы показывали. Два раза был китайский концерт. Один раз – прощальный. Начался в 16.00, закончился в 2.00. Перед самым отъездом оттуда. А так – вечером играли в карты. В преферанс, в очко, в кинга. Жили – отдельно. Техники отдельно, лётчики отдельно.

- Женщины в полку – были?

- Нет. И в батальоне обслуживания не были. А уже которые меняли нас – там уже было шесть женщин. Их звали «сейбрами»: тоже сбивали лётчиков. Страшенное бабьё, смотреть-то на них не будешь, но – мужик есть мужик…

Как-то уезжало шесть женщин из другого батальона, их отправляли через Мукден. Выделили им комнату. Они пошли на ужин, возвращаются – а у них пусто в чемоданах. Сержанты залезли в окно, всё вычистили.

- Нашли?

- И не искали. Почему? Они сначала просто так «давали». Потом стали «давать» за отрез панбархата, а потом и за деньги. Тряпки покупали потом. И вот сержанты очистили…

- Вечером в город – выходили?

- Нет. Только утром часов в 10 – и до 15:00.

- Было такое понятие «выходной»?

- Нет. Потом у нас были такие дни… наш полк не летал в сложных метеоусловиях, а отдельные – летали. Вечером – построение. Техники раскатывают самолёты по капонирам, командир полка и начальник штаба выходят и ставят задачу на следующий день. Докладывают: погода такая-то по аэроузлу, завтра будет солнце, весь полк будет в боевой готовности. Или – завтра будет плохая погода, будут летать лётчики, которые имеют допуск к всепогодным условиям. А у меня левая нога: щёлк, щёлк… – аж слышно, как она щёлкает. Ребята говорят:

- Что это у тебя там щёлкает?

- Колено. Завтра будет дождь.

Железно – дождь! Выходит ветродуй после командира полка и начальника штаба – и говорит:

- Завтра будет хорошая погода.

Я говорю:

- С дождём.

Командир полка услышал – промолчал. Ставят, раз хорошая погода, весь полк. А назавтра – дождь… Он меня:

- Эдик, иди сюда. Что ты вчера сказал насчёт погоды, как это ты определил?

- Нога щёлкает – значит, завтра будет дождь.

Там и пошло. Сначала ветродуя выслушает, а потом меня. В конце концов, ветродуя (Силин был такой) – выгнали, потому что только мой прогноз сбывался.

- Китайцы как к Вам относились?

- Прекрасно, подобострастно. Корейцы – нет, корейцы – на равных. Общение с корейцами было приятным. Очень многие корейцы говорили по-русски. Я по-корейски у них ничему не научился, кроме «ебо сю». Это значит «сейчас будут бомбить».

«Чхони» – девушка. «Сури» – водка. «Ому» – товарищ. И больше ничему.

- Были тревоги по поводу того, что будут бомбить, что Вас куда-то будут отправлять ночью?

- Да. Это бывало в Мукдене. Собственно говоря, они нас не бомбили. Мы стоим на одном берегу (на правом), а Корея – на левом, но река-то – пошире Волги. И когда бомбили город Сенгюсую, там был миноторпедный… мы друг друга не слышали: были такие залпы! Нас тогда разгоняли по убежищам, потому что свистело и гремело всё вокруг.

А так – они нас не обстреливали. Спикируют где-то рано утром… жара стоит страшная, влажность. Мы ходили – в трусах, пистолет, ботинки и фуражка.

В каптёрке – никогда не прятался. К самолёту командира полка лягу в тенёк. Пикируют – четыре штуки: они четвёрками ходили. Не стреляли по стоянке, это – врут. Обстрелов по позициям не было. Они стреляли по взлетно-посадочной полосе. Но четыре самолёта – и на каждом 6 пулемётов калибра 12,7... Они бьют, от бетонки отражение, треск стоит неимоверный. Быстро и уходили.

У нас был неприятный случай. Все разбежались по каптёркам, кто куда. А китайцы делали подвесные баки… такие ящики, несколько таких узких реек, ставили метровые гвозди, а дощечки – тоненькие…

Был один – Миша Липтиштейн, хороший парень…

Тревога!

Один капитан закричал: «Немцы летят, бомбить будут!» Спросонок. Участник Отечественной войны. Все – кто куда. Этот Миша нырнул в этот ящик… представляете – на такие гвозди?! Весь… Тут же всё кончилось. Все вылезают кто откуда. Кто в аэродромную канализацию сиганул, кто ещё куда-нибудь. Жить хотят… Капитан Ермолаев, который поднял тревогу, подходит к этому ящику, Миша кричит там, орёт:

- Помогите, я ранен!

- Миша, видно, что ты ранен… но почему жёлтого цвета кровь – непонятно.

Ящик разобрали. Но он здорово ободрался, отправили его в санчасть.

Было много смешного. Переоборудовались мы там. Поставили самолётные радиоответчики БАРИ-М, я командовал этим делом.

- «Свой – чужой»?

- Да. БАРИ-М. Это была такая система – и морская, и сухопутная. Наш самолёт могут определить все: и на суше, и на море. Поскольку я – только после училища, и один всё это знал (больше никто в корпусе не знал) – приказал командир корпуса меня назначить старшим по сборке. Лейтенанта. Командовать капитанами. Мне просто сказали: «Ты – капитан»… знаков-то никаких нет. Правда, собрали всё нормально, ни одного отказа не было.

Переоборудовали самолёты на ультракоротковолновые радиостанции. РСУ-4. Тоже я этим делом занимался. В конце 1952-го года к нам прилетел Мацкевич, он представился майором. Это изобретатель станции защиты задней полусферы самолёта. Такая воронка 80 см, 80 градусов. Если американец включает прицел (у них были радиолокационные, у нас ещё не было) – самолёт облучается – сигнал попадает на детекторный радиоприёмник, потом – в телефоны через радиостанцию лётчику – и он слышит: «курлы-курлы»… ага: значит, у тебя сзади опасность. А когда уже «курлы-мурлы» – это тебя сейчас собьют.

Каждый просил выставить ему на определённую дальность. Кто-то ближе, кто-то дальше. Он привез всего пять станций. Четыре – поставили на самолёты, а одна станция – была у него. Одному-то ему было невозможно работать – и прикомандировали меня. Он мне хоть рассказал, что к чему. Сначала-то – не говорит ничего, это была секретная станция. Говорит: срабатывает – и всё.

Я её и под землю прятал, и в изолированный металлический блок – а она срабатывает. Пока не узнал, что же там действует… а внутри – стоял детектор. А сама станция – ставилась в хвосте, а там же какая вибрация! Потому – детектор ломался. Когда я это узнал – говорю:

- Товарищ майор, вы же сами ломаете его. Нужно амортизировать станцию, сам этот детекторный блок.

Послал сержантов принести губчатую резину, приклеили – всё стало нормально работать. Но в это время американцы совершили налёт на нас – и Мацкевич тут же улетел…

Этим оборудованием лётчики – пользовались. По указанию Сталина было выпущено 500 станций. «Сирена С-2» она называлась. Но уже они были сделаны так, как я предложил: на амортизаторах типа Лорд… уже нормально. Все самолёты нашего корпуса я переоборудовал.

- И лётчики об этом отзывались хорошо?

- Да. Он же знает, что у него сзади предупреждение есть. Мацкевич выпустил книжку, мне её дал, там написано: ни один самолёт не пострадал, имеющий эту станцию. Хотя это он наврал со страшной силой. Наш командир полка был подбит. Плоскость была, как решето. Командир соседнего полка, у которого была эта станция… как решето. Один был сбит – и один только целый. Из четырех – 25% – один только остался целым.

Командир корпуса приказал мне найти того, которого сбили. Чтобы не дай бог, она не попала к американцам. Мы поехали… искали-искали… нам говорят: вон там был бой. Двинули на корейскую территорию… это я в первый раз поехал: 22 ноября 1952 года.

Что интересно. Остановились где-нибудь, сели пообедать, поужинать – у нас с собой водка, закуска. Старшим был майор Храмченков, парторг полка. А я был – технический исполнитель. Спрашиваю:

- Бой был? Когда?

- Вчера в 12:15.

- Сбитые были?

- Были. Туда сбили вашего, туда нашего…

- Американца куда сбили?

- Их не сбили…

По второй.

- Бой был?

- Был.

- Сбитые были?

- Были.

- Кто куда упал?

- Туда ваш упал, туда наш упал, туда кореец…

После третьей рюмки – подписывает всё, что ты говоришь. Наш – ни один не упал, американцы – упали, корейцы – не упали, китайцы – не упали. Это – документально! И ставится печать. Это – подтверждение сбитых.

Если не получил данных турбины самолёта, номера лючка самолёта – то тогда такие бумаги действовали. Таким же способом получали бумаги у китайцев. Администрация, полиция и китайцы – три бумаги. Всё, ты защищён. А «ни одного самолёта сбито не было»…

Но наш – оказался сбитым. Его бросил в бою замполит. Все боятся об этом говорить, а я не боялся, когда прибыл. Сбили нашего майора Богданова. Мужик был исключительный, командир первой эскадрильи. А этот шибздик – такой гад был!..

Получилась такая история. Когда мы стояли в Допу – последняя наша фронтовая стоянка была. Стоял там бакинский полк, наш полк и китайский полк, но китайский полк стоял далеко с другой стороны. Подняли китайский полк по большим высотам. Бакинский полк по средним высотам, а наш полк – к штурмовикам. А расход горючего – чем выше, тем меньше. И получилось так, что расход горючего у всех вышел в одно время. Пошли на посадку, а все аэродромы заняты…

- Не побились?

- Американцы сбили четыре самолёта – и четыре наших разбились. Американцы подошли – четыре Сейбра – их самолёты не камуфлированные. Наши самолёты – камуфлированные. Китайские – не камуфлированные. А в воздухе их тяжело различить, МиГ и Сейбр. И МиГи выпустили посадочные щитки, шасси выпускают, а те подходят сзади к нашему – трах-тарарах! – и готов! Сбивают. Вот так и сбили четыре. Летали мы с Медведевым в Китай, нашел могилы наших лётчиков…

- Богданов погиб?

- Да. От него вообще ничего не осталось: кусок кожи от шеи остался и от пятки. Тут кусок кишки висит, там кусок кишки висит... Два дня мы его собирали. Но мне нужно было снять станцию: киль-то остался целый. Тут же вечером, когда мы встретились, начальник разведки дивизии и начальник парашютно-десантной службы дивизии, майор и подполковник, они же были с нами. Я говорю:

- Мне нужно станцию снять.

- Куда снимать? Тут такая воронка, забросаем сейчас, взорвём вокруг – и всё.

Я говорю:

- Приказ командира корпуса.

Но я – лейтенант, а он – подполковник, начальник разведки дивизии, я же должен ему подчиниться. Стали взрывать – а парторг полка у нас был пехотинец бывший; он берёт толовую шашку, взрывает, а она только «пшик» – и всё. Я-то, будучи пацаном, научился взрывать… – из военной семьи. Говорю:

- Нет, товарищ майор, так не пойдёт.

- Три штуки заложил.

- И этого мало.

Я заложил 12 штук сразу, поглубже закопал под сосну. Всё рвануло, воронка засыпалась. Ещё раз положил так же – и всё. Всё завалило: там копать и копать. А у нас осталось мало бикфордового шнура, а тол остался. Всё, уехали.

Там нашли ещё один наш самолёт. Лётчик испугался, катапультировался – а самолёт сел на овраг сам… Причём – целый. Только вывезти оттуда его нельзя: сопки. Там уже я сам взрывал самолёт. Вкладывал в самолёт тол – и взрывал.

Прибыли, доложил я. Командир полка говорит:

- Эдик, приказание командира корпуса ты не выполнил.

- Как же?! Вот начальник парашютной службы дивизии, вот парторг… я – лейтенант, они – два майора и подполковник – приказали так сделать.

- Газуй ещё.

В общем, я опять всю колею обколесил, нашёл, снял, привёз. Нормально. Вот такая это была «Сирена». А потом их 500 штук – но это лично по приказанию Сталина – сделали и устанавливали на самолётах. Затем уже они были вообще на всех самолётах. И на ГВЭФовских, и на наших, но то уже другая система стоит.

- Отношения между корейцами и китайцами?

- Никому не верьте. Я за каждое своё слово отвечаю головой. Так все везде врут… «Кожедуб сбил там 17 самолётов!!!» А он там – не летал!

Был у меня последний переводчик – Ким, потом мы с ним здесь встретились. Он учился в военно-дипломатической академии. Ким Цой. Я его спрашиваю…

…да, из-за чего этот разговор. Он как-то говорит:

- Можно, я схожу в китайский полк, там у меня сестра работает поваром?

- Сходи вечером, тут же рядом прямо.

Он пошёл. Слышу – крик, визг, чуть ли не стрельба. Я – своих ребят:

- Ну-ка пошли, что-то там не то.

А его – китайцы поймали: морду ему набили, пистолет отняли. Я пришёл, объяснился с командиром полка китайцев, всё, его забрали. Говорю:

- Что случилось?

- Мы с ними всегда вот так!

- А почему?

- Сам подумай…

Когда в 1904-м году была русско-японская война, когда японцы захватили Корею, а корейцы в силу своего географического положения знали китайский, японский, английский языки (потому что суда приходили из разных стран; полуостров, портовых городов много) – японцы назначили полицейскими и чиновниками корейцев, когда захватили северо-восточный Китай и Манчжурию. Ну кто же будет любить чиновников и полицейских, да ещё чужих? Вот и результат.

- Ким, ты знаешь русский, китайский, английский, японский, свой родной корейский… откуда ты знаешь эти языки?

Смеётся:

- Учился в корейской школе. Мать преподавала японский язык. Отец преподавал китайский. Я невольно изучал и тот и тот. А английский изучали все. В 1946 году пошёл в русскую школу, изучил русский язык.

- У них были напряжённые отношения?

- Очень напряжённые. Вот почему они сразу и проиграли войну. Они не хотели обращаться к китайцам. А если бы они обратились к китайцам – этого бы не было. Китайцы бы вошли туда и держали бы там территорию.

- Поездки на территорию Кореи – как воспринимались? Опасно, штурмовики летают, бомбардировщики…

- Я там попадал под бомбёжку. Меня там контузило. Не верьте, когда говорят «человек бесстрашен, ему не страшно ничего»... Это ерунда. Инстинкт самосохранения – срабатывает. В данный момент это не зависит от твоей силы воли.

Мы ехали по сопкам. Местность так и называется: Долина смерти. Перед городом Аньсю. Это далеко от Мудзяна… это уже ближе к Пхеньяну. Едем – сутки. Сопки кругом. У нас машина закрыта. Грязью замазана, кукурузой закамуфлирована. Сидим: водитель, я и переводчик справа. И в этот момент я вижу: Б-26, бомбардировщик – летит, пикирует на нас, бросает бомбу. Чего я буду ждать? Когда эта бомба в меня влепит?! Я как сиганул… всем рассказываю: я – трус, я так сиганул! По-моему, вышиб дверь машины, перелетел через переводчика, перелетел через кювет и убежал под сосны. Но я – живой. Правда, от взрыва никто не пострадал, просто контузило, все разлетелись. От первой же бомбы взорвалась машина, там ещё 250 литров бензина было – рвануло хорошо. Все оглохли, ни черта друг друга не слышим…

- Попало в машину? Как это так получилось?

- Да, попало в машину, но все выпрыгнули. Виноваты солдаты, которые сидели в кузове. Они сидят два в одном углу, два в другом – и смотрят так… Самолёты – было видно. А тут по сопкам едем, не видно ничего, «лала-лала»… пропустили и прошляпили.

Корейцы над нами смеялись, что вот попали. Машина – была наша, ЗИЛ-150.

- Как там с алкоголем?

- Давали по 100 грамм лётчикам, техникам давали по полбутылки пива. Пиво – в бутылках по 650 грамм, нам давали по бутылке на двоих. А лётчикам – пиво и водку. Выпить – можно было, пожалуйста, но – сам не будешь пить. Война! Куда же ты пьяный пойдёшь? У нас были раза два такие случаи, когда техники напились. Но они потом сами чувствовали себя виноватыми, потому что за них работали другие.

- Инциденты с оружием – были?

- В нашем полку – ничего не было. За исключением того, что капитан командир звена Степан Данилин сбил самолёт – и день рождения у него завтра. Он сбил как раз американца. Перед этим он всего сбил 5 самолётов. Командир полка делал обход перед отбоем. Всех лётчиков обходил сам лично. Все комнаты проверял. Заходит. А там ребята сидят, квасят. Он ему:

- Степан, ну что же ты?

- Я завтра выходной.

(Ему дали выходной.)

- У меня день рождения.

- Я тебя поздравляю. Но ты здорово выпивши, ложись спать.

А командир полка Шеинов… высокого роста был. А замполит маленького роста был. Его звали «дьякон», «обезьяна». Не пользовался никаким авторитетом. Из Главпура ЦК назначен прямо непосредственно перед отъездом. Этот был русский, Толокнов. У нас не взяли двоих евреев. Это Гольденберга, у него папа работал в Кремле врачом. И не взяли Яблонского, тот не видел того, что мы видели. У него очень красивая жена была. Он рубанул себя топором по ноге, чтобы только не ехать в Китай.

Этот Толокнов давай давить на Степана.

Командир полка был подполковник. А замполит – полковник. Степан говорит:

- Товарищ полковник…

- Степан, ложись спать; ты слышишь, что сказал командир?!

Этот не выдержал. Как даст ему в скулу, тот – брык! – и упал. А командир полка подошёл – раз, два. Три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять – Степан, аут! Так всё и обошлось. Тот очухался, встаёт:

- Степан, ну ты и дал! У меня же первый разряд по боксу! Я мастер спорта по штанге, а ты меня нокаутировал!

- Извините, товарищ полковник, я же не думал, что так произойдёт!

Когда мы вернулись в Союз, Толокнова сразу от нас убрали куда-то в ЦК. Дальнейшая судьба мне не известна.

А вот этот замполит, который бросил командира эскадрильи в бою – его звали Поливайко Евгений Иванович (так рассказывают, я же не видел этого боя). Рассказывают – китайские добровольцы, корейцы, полиция корейская. Как шёл бой. Шли четыре штурмовика американских – и четыре наших. И вдруг два наших ушли раньше! Но там по приказу они ушли, а потом один ведущий вдруг отваливает от ведомого, сразу раз – вправо – и ушёл. Это был Поливайко. Я, когда вернулся из Кореи, меня ребята спрашивают: ну как?

- Поливайко бросил.

Что я скрывать буду? Приехал в гарнизон, командир полка спрашивает:

- Как?

Я – докладываю.

- Ты ребятам сказал?

- Товарищ командир, ну как не скажу, конечно, сказал.

- Что же ты, Эдик, наделал? Они же его убьют.

- Ну и правильно сделают.

- Нет, так не пойдёт.

Он его трое суток держал у себя под койкой. А меня перевели в штаб армии после Кореи. Когда вернулись оттуда… в сентябре мы вернулись – а в апреле меня перевели в штаб нашей воздушной армии. И он на меня написал кляузу:

- Вот молодого лейтенанта перевели в штаб армии, а его место – в полку, как хорошего специалиста.

А мне командир, полковник Кейзеров, говорит:

- Слушай, а кто у вас такой Поливайко?

- Замкомандира.

Да, когда оттуда вернулись, Толокнова убрали, а его заместителем командира полка поставили. Он – инвалид. Две руки свои, третья – сверху… Его сделали замполитом. И он написал на меня кляузу.

Я говорю:

- Так и так.

- Всё тогда понятно. Написал на тебя кляузу в ЦК КПСС в военный отдел.

- Чего это вдруг?

- А то ты не понимаешь! Вернулся бы ты в полк, тебя бы с говном смешали, он бы не дал тебе там служить.

А ему в штабе армии ответили:

- Хороший офицер? А нам хорошие самим нужны!

- С каким настроением возвращались в Союз?

- С радостным настроением. Все очень радовались. Прибыли мы в Ярославль. С ощущением выполненного долга. Вместо нас уже туда пришёл другой полк. Он уже не воевал, но стоял там. Мы себя чувствовали нормально. Хорошо. Вернулись мы не в Хотилово, откуда уходили, а в Ярославль. Оттуда я получил назначение в Москву.

- Пока Вы были в Корее, умер Сталин. Как это воспринималось?

- Очень тяжело. Рыдали, плакали. Ведь Вы не понимаете и не поймёте, что с именем Сталина связано было – всё. Победа 1945-го года была связана с именем Сталина. Жукова звали «кровавый маршал»… За речь Берии на похоронах Сталина я чуть не застрелился.

- Почему?

- У нас же литературы – не было, а марксистско-ленинская подготовка – шла. Я законспектировал речи: Булганин выступал, какой-то рабочий, Маленков, а четвёртая речь – Берии. Ну не досталось мне ни газеты, ни брошюрки не было, я не законспектировал. А в это время проверка замполита, командира полка, управления полка, офицеров. Проверили конспекты, как законспектировали речи на похоронах Сталина. Адамчевский – первый, и ЭТОТ там сидит… как он меня понёс…

- Вы не оценили речь первого заместителя нашего вождя и учителя!..

И понёс, и 45 минут урок наш длился – и 45 минут он меня долбал. После этого мне только оставалось застрелиться. А ребята говорят: мы хорошо только по одной законспектировали – а ты три умудрился! Если бы он дальше стал проверять – все остальные должны были бы стреляться!

- Правильны ли имя, фамилия, отчество? И – можно характеристику? Командир полка Шевелёв Павел Фёдорович.

- Так точно. Гвардии полковник, Герой Советского Союза. «Героя» получил ещё за войну. И там сбил пять самолётов. Летал. Отличный командир, исключительный. Я лучшего командира не видел и никому бы не пожелал.

- Чистяков Константин Григорьевич.

- Штурман полка. Замкомандира полка по лётной части потом стал. Нормальный мужик. Здоровый нормальный мужик.

- Толокнов Александр Николаевич.

- Я уже рассказал.

- Носов Пётр Григорьевич.

- Я встречался с ним после Кореи, он служил в Главном штабе. Назвать трусом не могу, но с американцами не встречался. Полк не летал целиком, а летали двадцатками. Командир полка ведёт двадцатку – обязательно встречается с американцами. Носов ведёт – никогда! Я – в управлении полка, это всё у меня на виду. Он – зам по ВСС. А потом стал заместителем командира полка.

- Прокофьев Виктор Михайлович.

- Во мужик! Штурман полка. Мужик прекрасный.

- Романов Николай Борисович, майор ТС, старший инженер УП.

- Строгий, серьёзный, нормальный мужик.

- Ананьев, майор, инженер по вооружению.

- Нормальный мужик. Имя, отчество – не помню. То ли Семёнович, то ли Семён…

- Богданов Георгий Иванович.

- Который погиб, так жалко. Похоронен в Ворошилове-Уссурийском. На похороны не ездили, его отвозили на самолёте. Я привёз. Что я от него привёз?! Два с половиной килограмма с обмундированием вместе. Там у нас живёт Окопов из его эскадрильи. Он умер, подполковник, жена его – Вера. Мы ей написали письмо, чтобы она сходила на кладбище, нашла его могилу. Она нашла, написала: могила запущенная, заброшенная. Пошла в военкомат, устроила разнос.

- Ивановский Сергей Кириллович.

- Плохо его знаю.

- Ширяев Иван.

- Во мужик!

- Гудченко Владимир Фёдорович.

- Во мужик! Когда садились на встречный – все кричат «Горит красная лампочка, осталось 300 литров керосина: только сесть!!!» У него горит точно так же, как у всех – он говорит:

- Куда садиться? Друг друга перебьём…

Он набирает высоту насколько хватит – а там собирается катапультироваться. А в это время американец из одной четвёрки (вот не побоялись четыре американца такой кучи самолётов – и вошли в бой) – по нему! А тот у него прямо из-под носа выскакивает, этот по нему – ба-бах! – и попал одним последним снарядом в генератор. Генератор отказал, а он-то не знает, что у него генератор вышел из строя! Радионавигационное оборудование – отказало. Он заблудился – и сел на набережной в Порт-Артуре. Вот так было дело…

- Акимов Тимофей Николаевич.

- Очень хороший мужик. Он потом женился на вдове Богданова.

- Затолокин Михаил Иванович.

- Погиб. Я его вытаскивал из самолёта. Хороший мужик. 4 сентября 1952-го года лётчики не пристёгивались плечевыми ремнями. Почему? Сектор обзора ограничивался. У Сейбра – у него вот так вот фонарь, а у нас – вот так… и не видно ни черта. И – не пристёгивались. А постольку поскольку садились то – трах-бах, трах-бах, командир полка Шевелёв ему командует:

- Убирай газ, убирай газ…

А он летит ещё. Я – вижу, но не имею права вмешиваться; сказать бы ему, что он ещё летит, что ему нужно уходить на второй круг, что полоса кончается… Тот – сопки смотрит, ему кажется, что он уже катится по полосе, а он ещё летит! А там старые китайские рисовые поля, там чеки у них, а чеки, как железобетон. Он ещё передним колесом ударился, оно отвалилось, пушки загнулись от удара: скорость большая. И он ткнулся носом. Пробил себе голову об ручку управления три раза. Когда мы подбежали к нему с техником Вислевским… мы – бегом со стоянки… А спасательная группа была из батальона обслуживания, те не были как следует проинструктированы. Тут наши виноваты, не проинструктировали. Надо было шланг герметизации кабины разрезать, чтобы открыть фонарь, и он мог бы ещё жить. А там взорвался самолётный радиоответчик БАРИ-М, дым – и он угорел. Когда мы его вытаскивали с Вислевским, он только вздохнул, и – готов. Я нашёл его могилу в Порт-Артуре.

- Иванов Александр Григорьевич.

- Хороший мужик, инженер эскадрильи.

- Ткачёв Алексей Иванович.

- Неплохой мужик.

- Черноморец Владимир.

- Не спрашивайте. Фамилия красивая, читал стихи Симонова «Жди меня». Так читал! А сам – говно, трус самый настоящий. Здоровый мужик такой был…

- Отправили в Союз?

- Никого не отправляли. Один Матвеев был, как только прибыли туда – он сразу сказался больным, и куда он дальше делся, не знаю.

- Карнаухов.

- Средний мужик.

- Вторая эскадрилья: Аликин Аркадий Георгиевич.

- Погиб, не знаю как.

- Некрасов.

- Гавно. Замполит второй эскадрильи. Командир после гибели Аликина.

- Белкин Михаил.

- Хороший мужик.

- Панов Василий Митрофанович.

- Хороший мужик.

- Сапрыкин Сергей.

- Хороший мужик. Я с ним встречался уже в Москве.

- Сокуренко.

- Хороший мужик.

- Филиппов Виктор.

- Трусоватый хороший мужик. Он на следующий день после 4 сентября пристегнулся плечевыми ремнями, полетел на разведку погоды – и не долетел: керосина не хватило до взлётно-посадочной полосы… ткнулся носом вот так – и живой!

- Гольштейн Роман Наумович.

- Трус. Катапультировался… Пошли в бой. Встречаются с Сейбрами. Сигнал такой идёт – «граната» – это сбросить подвесные баки. Потому что аэродинамические свойства самолёта… в общем – сбросить баки. Он сбросил баки… якобы… но самолёт у него – сорвался в штопор. И он над Кореей катапультировался. Вернулся оттуда. Это была самая первая наша потеря – и не боевая ещё к тому же. Костя Чистяков, он был тогда штурманом полка, говорит:

- Почему ты катапультирировался?

- Сорвался в штопор.

- Почему сорвался в штопор? Не мог ты сорваться в штопор.

С инженером по вооружению Ананьевым… тут они и меня призвали… как быть там? Не разрешается это делать, потому что влезать в конструкцию самолёта без конструктора не имеешь права, но здесь – боевые условия. Что будет, если мы сделаем… подвесные баки висят на бомбовых замках… если мы по очереди их отключим? Я говорю:

- Не могу сказать, что будет. Там есть общая кнопка, и надо сделать две отдельно. Сразу на общую нажать – и ничего не случится, сразу пойдёт на разворот – и уходи.

Пошли. Сделали. Никому ничего не говорили, только сказали командиру полка.

А тот сказал, что у него сбросился только один бак – и он пошёл в штопор.

Да. Косте Чистякову техники цепляют два бака, он ушёл далеко от аэродрома, по очереди баки сбросил, прилетел, сел. Ему опять подвесили баки, он взлетает – и на бреющем полете по очереди сбрасывает баки: самолет только вильнул вот так – и всё. Вот Гольштейн!

Были мы на встрече в финансово-экономической академии на Варшавке – и был Пьюхинин, начальник культурного Центра, бывший ЦДСА. Он мне: «Расскажите про Корею». Я рассказал про Поливайку, как он бросил… А он же генерала получил. Они все: «Как?!» Я говорю: «Не вру, отвечаю за свои слова…»

- Гаранко Анатолий.

- Во парень. Прикрыл командира полка, катапультировался. И опустился на парашюте. Со стороны китайской территории – пологий берег, а со стороны Кореи – скалы. И он повис на парашюте. Я его оттуда снимал. Как раз ехал искать Богданова. Верёвки не было, чтобы зацепиться. Мы с себя поснимали ремни, связали их – и ремнями его снимали. Он сутки там провисел.

- Бурин Георгий.

- Погиб. Очень хороший мужик был.

- Сергеев.

- Ни рыба ни мясо.

- Третья эскадрилья: Петров Константин Петрович.

- Командир третьей эскадрильи. Вот такой мужик. Но его выгнали за пьянку. С командиром полка идёт Батицкий, командующий округом. И подходят к ближней пилотной радиостанции, а там ящики стоят такие, как гробы длинные, с краской: красили щиты приближения. Шевелёв – высокий, а Батицкий – ещё выше. И Батицкий спрашивает:

- Что это?

- Краска. Батальон обслуживания красил щиты приближения.

- Нет, что ЭТО? В ящике.

А тот – обоссался, лежит бутылка на боку, раздавленный мандарин…

- Убрать из армии.

Его и Диму-физрука убрали.

- Пронин Иван Васильевич.

- Утонул в луже. Катапультировался – и утонул в луже. Он пришёл к нам на пополнение из ГДР. Хороший мужик, там мне нравился. Потерял сознание при катапультировании – и упал в лужу. Так было обидно…

- Овчинников Виталий Петрович

- Средний мужик.

- Данилов Степан Дорофеевич.

- Во мужик. 5 штук сбил.

- Локтев, капитан, командир звена.

- Не помню.

- Был ли в полку инженер-техник Николай Карпенко?

- Да, был такой, Коля Карпенко, хороший мужик. Он сейчас в Брянске, полковник. Шевелёв был командиром корпуса, а он стал там полковником.

- Кукушкин.

- Вот такой мужик! Он пришёл на пополнение. Он, Титов, Дедиков.

- Дедиков Александр Алексеевич.

- Вот такой мужик. Они все четыре мужика – вот такие! Все одного роста, маленькие, хорошие ребята.

- Титов Александр Иванович.

- Погиб 4 сентября. Сейбры зашли сзади. От него только руку с татуировкой нашли, что «Саша». И я могилу нашёл в Порт-Артуре.

- Ващенко.

- Суховатый.

- Куприн.

- Не помню.

- Бражников Владимир Александрович.

- Не помню.

- Залогин Михаил.

- Хороший мужик.

- Добровечан?

- О, Юра Добровечан! Был в нашем полку. С 1943-го по 1952-й годы проходил младшим лейтенантом… дам любил. Женился на проститутке с ребёнком. Ада. Привёз её. Жил в Хотилово, мы тогда там стояли. Он хотел ещё ребенка – она говорит: поживём для себя. Умерла она после аборта, похоронили её – и он ходил на кладбище ночевал. Ребята пришли к нему, спрашивают девочку, где папа.

- У мамы.

Они пошли на кладбище – он там. Это было перед Кореей. Он ушёл из полка – и его практически сразу забрали в ночные. В Китае его забрали, он стал ночником. Он летал.

- Какая судьба у Добровечана потом?

- Он женился (тоже на проститутке) в Вышнем Волочке. Был замкомандира полка по ВСС. Когда демобилизовался – говорят, вскоре умер. Сбил несколько бомбардировщиков Б-29, сразу стал командиром звена и заместителем командира полка по ВСС. И опять его перевели в наш полк из 147-го полка.

- Когда убыли в Союз, кому отдали свои самолёты?

- Какому-то из наших полков.

- Награждали ли Вас? Как это дело было поставлено?

- Это надо спрашивать в наградном отделе: там такая ерунда была! Вот Маслова – наградили орденом Красной Звезды: техник. Его командир ни одного самолёта не сбил, и самолёт у него в самом плохом состоянии – а его наградили. Это решалось начальником отделения строевой и кадров, который был педерастом. А это – его «друг».

- Что, все знали?

- Да.

- Ну, хоть прибарахлились?

- Да, прибарахлились хорошо. У каждого – по два больших чемодана.

- По возвращении можно было рассказывать, что были в Корее?

- Нет.

- Лётчиков – хорошо награждали?

- За сбитый – орден Красного Знамени. За каждый сбитый самолёт. Добровечан получил орден Ленина: он сбил разведчика.

- Какое было отношение к американцам?

- Вызывает нас Аушев к себе в Камергерский переулок. Меня, Коробейникова и Яна. Зачем мы ему понадобились? Сидят трое напротив нас. Оказалось, американцы. Коньячок, чаёк. «Расскажите про вашу встречу с американскими военнопленными». Меня спрашивают. Я говорю:

- Я с ними не встречался. Стрелять – стрелял чуть не в упор из пистолета, он – за дерево: раз, два – и ушёл.

- Как это получилось?

- Сбитый лётчик. Он шёл по дороге, а мы залегли вокруг. Бах, бах, бах – и никто не попал.

Они мне:

- Нет, вы были в лагере для военнопленных.

- Нет, не был.

Я, когда искал Богданова, попросил Ким Цоя, своего переводчика… он мне сказал, что здесь лагерь американских военнопленных. Я его попросил подъехать, посмотреть на них. Мы подъехали, встали в метрах 10-15-ти от колючей проволоки. Сидит негритос, молотит на ударных, белые на дудках играют. Весёлые, находчивые ребята. Морды у всех довольные. Переводчик говорит, что их кормят лучше, чем они сами едят. Меняют на корейских лётчиков через нейтральные страны. Вот и все «взаимоотношения с военнопленными». Так они меня потом три месяца вызванивали: «Вы вспомнили кого-нибудь?» Они думали, что я вру. Но – ни с кем не общался. К американцам было неплохое отношение.

Попал под первую бомбёжку в Корее. Это в Сингисю… Сидим вечером. Вечером на машине ехать нельзя: они стреляют. Зажёг спичку, фонарик – все стреляют, кому не лень. Там особенно не покуришь. Легли мы в гостинице спать, а утром мне шофёр говорит:

- Товарищ лейтенант…

…вру, упустил! Где останавливались – обязательно надо было идти в полицию. Начальник полиции – майор, хорошо говорит по-русски. Они в основном все говорят по-русски. Я его спрашиваю:

- Что же ваш город – почти целый? Все города вокруг разбиты, я сколько проехал!

- Спроси начальника «хитрого» отдела.

Сидит на скамейке мужичок в кепчонке, телогреечке: старший лейтенант, начальник особого отдела.

- Как выловим всех их здесь в городе – так нас и разбомбят. Им в городе хорошо прятаться, сообщение между собой есть.

И вот утром шофёра не пускают на территорию набрать горячей воды, залить в радиатор. Я – туда. И меня не пускают! Младший лейтенант полицейский стоит, не пускает. И вдруг там флигелёк, дверь открывается – и стоит рыжий европеец. Я говорю:

- Слушай, друг…

А потом смотрю – у этого «друга» петля на шее, и он весь перетянут верёвкой. И в это время идёт начальник полиции:

- А вы что, ещё не уехали?

- Не пускают.

Он по-корейски полицейскому…

Тот только залил воду, мы выскочили за крепостные ворота – и американцы налетели. Со 150-ти метров высоты. Небо было – чёрное. Бомбили в основном напалмом, город сгорел.

И солдат у меня один погорел. Попал ему напалм на бушлат. Капля буквально. Но напалм нельзя так гасить, его только песком, глиной, тряпкой: чтобы кислород не допустить, а так – он только расползается. А он – рукой… ещё больше. Из машины сиганул на ходу, а там речонка, он в эту речонку – и водой, и ещё больше стал гореть. Рука горит, и тут горит, мы его песком забросали, сдали в болгарский госпиталь.

- В поездках потери были?

- Нет. Ни одного не потеряли.

- СМЕРШевец в полку был?

- Конечно. Безденежных. Отличный мужик. Нормальный человек.

- Когда прибыли – был какой-то обмен опытом с теми, кто воевал?

- Ничего такого не было. Прямо с ходу осваивали район – и пошёл в бой.

Артиллерист Королёв. Сержант. За километр от расчёта установил фары: так, чтобы они могли двигаться и имитировать поездку машины по сопкам – и с помощью системы рычагов солдаты их двигали. И получается: бомбардировщик заходит на эту якобы «машину», выходит из пикирования – и подставляет пузо, а он стреляет. За одну ночь сбил 17 самолётов. Расчёт весь был перебит. Остался только один живой. Один парень с перепугу залез под лафет, но когда увидел, что этот – без руки… отвезли его в госпиталь, но он умер. Представлен к званию Героя, но...

Были мы в Институте Востока – я задал этот вопрос: почему не присвоили? Кто помешал? У кого рука поднялась не подписать? Очень жаль.

Интервью: А. Драбкин
Лит. обработка: А. Рыков