- Я родился 8 февраля 1966 года в селе Замьяны Енотаевского района Астраханской области. Мама моя работала в школе, а отец в селе, в РабКООПе. Я не единственный ребенок в семье - у меня есть старший брат, который тоже служил в пограничных войсках, и младшая сестра.
После окончания восьмого класса я сначала поступил в автодорожный техникум, но учеба в нем мне не очень понравилась, поэтому я забрал документы и пошел учиться в училище на машиниста башенного крана. Эта профессия впоследствии на тридцать лет стала делом всей моей жизни. Сейчас я уже бросил это дело, спустился вниз и хожу по земле.
- Вы готовились к службе в армии?
- Тогда к армии никто особо не готовился, но избегать службы ни у кого даже в мыслях не было. Если ты в армию не пошел, то это было позором в первую очередь для тебя самого. Меня в армию провожали с достоинством, как полагалось, три дня “гудели” перед этим. Сначала нас собрали в районном военкомате, а оттуда повезли в Астрахань на областной сборный пункт. Там пришлось прождать несколько дней, прежде чем нас забрал прибывший “покупатель” и увез служить в Закавказский пограничный округ. В нашей партии было более ста человек и, сидя на областном призывном пункте, мы не знали, куда нас отправят. Хотя я, судя по некоторым признакам, догадывался о том, что мне предстоит служить в погранвойсках. Еще когда нам было по шестнадцать - семнадцать лет, меня в военкомате спрашивали, где хотел бы служить, и я ответил, что хотел бы, как старший брат, отправиться в пограничные войска. Ну, а когда приехали “закупщики”, то, увидев их зеленые погоны, там уже и так все стало ясно.
Наша большая партия пешком отправилась на вокзал, где всех погрузили в вагоны и повезли на Кавказ - кого в Батуми, кого в Сухуми. Сначала я попал в Сухумский погранотряд, затем в Батуми я три месяца проходил “учебку”. После окончания прохождения учебы, нас отправили обратно в Сухуми, где я сначала попал в состав мотоманевренной группы, а затем, согласно распоряжения, был направлен на заставу в Гагры для дальнейшего прохождения службы на морском участке границы. Застава, на которую я попал служить, была образцово-показательной по боевой и политической подготовке, поэтому для службы там существовал строгий отбор. Рядом находились санатории, в которых отдыхали офицеры, и они часто заглядывали к нам на заставу. Поэтому у нас всегда было чисто и опрятно, и если ты не умел делать подъем переворотом, то “деды” тебя быстренько этому учили. У нас постоянно были занятия на снарядах, ночные и дневные стрельбы. Мы очень часто и помногу стреляли, у нас было очень много различной подготовки. Я научился определять пеленг, знал, откуда выходят и каким курсом идут корабли. Службу мы несли либо на сторожевой вышке, либо проходя дозором по побережью. Мы следили, чтобы после одиннадцати вечера на побережье никого из отдыхающих не было, и чтобы на резиновых лодках далеко не заплывали. Это сейчас на берегу можно гулять хоть круглые сутки, а тогда за этим строго следили.
- Какую “учебку” Вы проходили в Батуми?
- Это была не школа сержантского состава, а обыкновенная первоначальная подготовка. Еще когда мы только попали в Сухуми, некоторых из нас отправили в сержантскую школу, но мне повезло остаться обычным рядовым бойцом. В “учебке” нас всему научили: от мытья полов до стрельбы.
Однажды к нам приехал один полковник чтобы провести политчас. Он сначала рассказывал нам что-то про политическую жизнь в стране, а затем всех “дедов” выгнали из класса, остались только мы и “весенники”. И он стал, заходя издалека, рассказывать нам про границу с Афганистаном. А в конце уже конкретно поставил вопрос: “Кто желает проходить дальнейшую службу в Афганистане?”
- Он имел в виду службу на афганской границе?
- Нет, он говорил непосредственно об Афганистане. Я сижу, молчу, а в это время мой приятель толкает меня в бок: “Пойдем, Саня? Мы ведь с тобой “залетчики””. А я действительно нарушил дисциплину, отпустив одного из «дедов» в самоволку, меня даже из комсомола хотели исключить, но ничего у них не получилось. В Афганистан требовались пулеметчик и гранатометчик, поэтому мой товарищ пошел гранатометчиком, а я пулеметчиком, поскольку на заставе был вторым номером пулеметного расчета. Мы вдвоем с товарищем встали, и добровольно изъявили желание отправиться в Афганистан. Нас никто не принуждал, мы записались исключительно добровольно.
Через пару дней мы отправились в отряд, где прошли медицинскую комиссию. Нас полностью осмотрели, проверили наши легкие и другие органы, и сказали: “Отправляйтесь обратно на заставу, а завтра, уже с вещами, прибудете сюда для отправки к месту дальнейшей службы”. Мы возвратились на заставу, попутно по дороге немножечко выпив, и легли спать. Утром нами занялся сам начальник заставы: одел, обул, выдал носки, химзащиту, какие-то порошки, бутылки и отправил в отряд. Как позже выяснилось, из каждого отряда Закавказского пограничного округа в Афганистан набирали по десять человек. В нашем отряде, из положенных десяти человек, пятеро оказались моими земляками-астраханцами. Правда, один впоследствии заболел желтухой и его, после госпиталя, отправили обратно.
Нас всех, кого собрали, отвезли в Баку и разместили в сержантской школе, которая находилась рядом с городом. Я думал, что нас будут как-то тренировать, но вместо этого мы проходили какие-то проверки и целыми днями смотрели кино. Спустя неделю неожиданно прозвучала команда: “Всем собрать вещи”, нас посадили в самолет, отвезли в Ашхабад, а оттуда в Термез. А вот в Термезе нас уже начали готовить основательно. Примерно месяц мы стреляли, обучались тактике, занимались рукопашным боем.
- Вы со своей заставы попали в эту группу лишь вдвоем?
- Да, нас было только двое - я и Липаев Виктор. Можно было бы и дальше продолжить службу вместе, для этого стоило сказать, что мы, например, братья. Но мы этого не сделали и в результате мой напарник попал в Хорогский отряд, в Калай-Хумб, где у самой границы находилась “точка” “дэша” этого отряда. А мне, как пулеметчику, после завершения обучения в Термезе, сказали: “Летите в Пяндж”. В Пяндже нам снова предстояло пройти распределение. Кто-то из ребят, которые служили в отряде, предложил: “Давай, просись на Талукан, в мотоманевренную группу, там нормально - будете на БТРах ездить, яблоки и фрукты кушать”.
Когда пришла моя очередь, я зашел в канцелярию. Сидевшие там члены комиссии поинтересовались у меня: “Вы кто?” - “Помощник пулеметчика”. Это обрадовало сидевших за столом: “Ооо! Пулеметчики нам нужны! Куда хотите отправиться служить?” Помня о рассказе местных пограничников, я сказал, что хотел бы попасть на Талукан. Мой ответ заинтересовал офицера: “А почему именно на Талукан?” и я честно ответил, что, по рассказам, там нормальное место. Но офицера мое желание не устроило, он сказал: “Ты пулеметчик - пойдешь в “дэша”” Мне это слово ни о чем не говорило, и я поинтересовался: “А что такое “дэша”?”, получив простой ответ: “Это десантно-штурмовая маневренная группа”.
В “дэша” я попал к своему напарнику, Былушкину Александру Константиновичу, первому номеру нашего пулеметного расчета. Мы с ним до сих пор дружим и ездим друг к другу в гости. Он меня с самого первого дня начал обучать всем премудростям, и даже во время первой операции разъяснял, как нужно высаживаться, как ползти, как занимать позицию. Примерно полгода мы прослужили с ним вдвоем, а затем произошло небольшое переформирование нашей ДШМГ, в результате которого в отделениях стало по два пулемета, и я стал первым номером расчета пулемета ПК.
- Каковы Ваши первые впечатления от “дэша”? Как Вас там приняли?
- Сначала были какие-то непонятки. Меня еще на заставе заранее перевели в “деды”, но, когда мы приехали в Пянджский отряд, я увидел, что весь мой призыв еще ходит “затянутым”. Местные “деды”, увидев мой болтающийся ремень, поинтересовались: “Кто это тебе так позволил?” Пришлось объяснить обстановку. Многие из ребят моего призыва имели за плечами уже по пять или по шесть проведенных операций, некоторых из них в ДШМГ перевели с “точек” мотоманевренных групп отряда после того, как убедились в их боевых качествах. А мне “деды”, за плечами у которых было больше десятка операций, сказали: “Ничего, полетишь, поучаствуешь в паре операций, и поймешь, куда ты попал. Но ты гордись, что попал в это знаменитое “дэша”!”
Началась моя служба в Пянджском “дэша”. Первая операция, конечно, для меня оказалось тяжеловатой, но потом ничего, потихоньку втянулся.
- Сколько времени прошло от Вашего прибытия в “дэша”, до первой операции?
- Может, недели две - три. Все это время мы усиленно готовились, постоянно посещали стрельбище и спортзал. Не оставались в стороне и замполиты с особистами, на политчасе они постоянно разъясняли нам текущую ситуацию, беседовали с каждым из нас. Меня спросили, как я сюда попал. Я честно ответил, что по собственному желанию.
- И как отнеслись к тому, что Вы пришли в Афганистан добровольцем?
- Нормально отнеслись, ничего геройского в этом никто не видел. Поговаривали, будто мы должны были лететь куда-то под Кандагар, но потом это отменили. У нас подготовка к вылету проходила так: выстраивался личный состав, раздавались сухпайки, проверялось оружие и наличие боекомплекта. У пулеметного расчета при себе должно было быть очень много патронов. Затем все усаживались в кузов машины, которая везла на вертолетную площадку. Там грузились в “вертушки” и сразу вылетали по обозначению. Мы могли на операции находиться недели по три, а затем нас перебрасывали в другое место, на другую операцию. На границу, в свой отряд, мы редко возвращались - то на “точку” можем какую-нибудь прилететь, то еще куда-то.
- Как произошло Ваше первое боевое крещение?
- Я не помню уже, что это была за операция, не помню, как назывался тот кишлак. Мы высадились на вертолетах, началась стрельба. Нашему второму отделению второй заставы дали приказ идти вдоль горы и подниматься вверх, преследуя уходящих “духов”. Былушкин мне говорит: “Ты старайся идти за мной”, да еще ребята, с которыми высаживались, тоже сказали, чтобы я шел за своим первым номером. Я поинтересовался: “А как же мешок?”, имея ввиду тот мешок с имуществом, который тащил на себе после высадки, но ребята сказали: “Бросай этот мешок. Ты должен от первого номера не отставать. Он хоть и твой “годок”, но уже прошел огонь, воду и медные трубы, так что слушайся его во всем”. В небе летали вертолеты, прикрывая нас, идущих в гору, и вели огонь по кишлаку так активно, что на нас с неба сыпались стреляные гильзы. Одна из них, не успев остыть, угодила мне прямо за шиворот. Представляете мои ощущения, когда за пазуху попадает горячая гильза? В тот день, помню, я ребятам пожаловался на жару, а они мне в ответ: “Посмотришь, что будет ночью”. А ночью, действительно, всех накрыло холодом. Плюс начался обстрел. И надо было стрелять в ответ, хотя очень хотелось согреться. Мы, несколько человек, держали свою позицию, не позволяя “духам” спуститься с горы и уйти по ущелью между откосами.
- Как себя чувствовали в этом первом бою?
- Трусости не было, было какое-то непривычное ощущение. Ребята вокруг собрались опытные, побывавшие в боях, хотя хватало и “молодых” моего призыва, которые, как и я, первый раз вылетели на операцию. Дня через три к нам поднялся кто-то из офицеров и одобрительно высказался об оборудованной нами позиции. В горах, если тебе не удалось окопаться, нужно было со всех сторон обложить камнями место, где предстояло сидеть и держать оборону, ведь “духи” не дураки, чтобы тебя прямо в лоб штурмовать. Нет, конечно человека три пойдут прямо на тебя, но остальные начнут потихоньку окружать. Вот ты и должен иметь укрытие и защиту от нападения с любой стороны.
Поскольку мы прилетели с равнины и оказались в горах, все подъемы и спуски давались мне нелегко, я периодически начинал задыхаться. При этом нужно было нести мешки, в которых мы поднимали наверх все свое хозяйство, включая боеприпасы. Подходящей площадки для приземления вертолета у нас там не было, поэтому приходилось спускаться вниз, где находились основные силы группы: за водой - вниз, за продуктами - вниз. Как только вертолет прилетал, мы спускались, чтобы забрать то, что нам полагалось, а затем все это тащили наверх.
- Каков был состав десантно-штурмовой маневренной группы?
- Она состояла из трех десантно-штурмовых застав и одной заставы огневой поддержки, в которую входили минометчики и гранатометчики.
- Какие гранатометы использовались десантно-штурмовыми заставами?
- У нас были “Мухи”, а также похожие на них большие огнеметы, от выстрела которых все плавилось внутри помещения, если туда попасть зарядом.
- В какое из подразделений ДШМГ Вас зачислили?
- Я попал служить в пулеметный расчет ПК второй десантно-штурмовой заставы Пянджской ДШМГ.
- Как сложились Ваши отношения с “дедами”?
- Как таковых, “дедов” там уже практически не было. Оставались единицы “залетчиков”, которые дожидались своей очереди увольнения в запас. На нас, прибывших в “дэша”, они смотрели слегка снисходительно, мол, мы уже бывалые воины, а вы еще пороху не нюхали. Хочу отметить, что, из-за постоянного ношения оружия, “дедовщина” у нас в “дэша” имела своеобразную форму. Потому что все понимали: сегодня ты можешь кому-то сделать что-то плохое, а тот, затаив обиду, потом расстреляет тебя.
У нас в отряде, в здании, где квартировало “дэша”, было две каптерки: одна вещевая, а другая боевая, переоборудованная из туалета. Оружие хранилось, как положено, в оружейке, а в каптерке мы хранили все свои рюкзаки, с которыми вылетали на операции. Когда я в боевой каптерке свой рюкзак первый раз бросал в кучу других таких же рюкзаков, то увидел, как из-под них выкатилась ручная граната с вкрученным запалом. У меня от увиденного мурашки побежали по всему телу и мелькнула мысль: “Куда это я попал?” Но Саня Былушкин меня успокоил: “Не обращай внимания. Пойдем, там старшина сказал в каптерке порядок навести”. И убирая в каптерке, я метелочкой то оттуда, то отсюда постоянно выметал валявшиеся на полу патроны.
Это уже попозже, ближе к дембелю, стали наводить порядок: по прибытии мы должны были все неизрасходованные боеприпасы сдавать в оружейку, да и еще на вертолетной площадке стали устраивать проверки, потому что иногда везли ребята из Афганистана какие-то сувениры, которые впоследствии планировали увезти на дембель в качестве подарков родным и близким. Ты мог взять в кишлаке подвернувшийся под руку магнитофон, ты мог его слушать, сколько угодно, но когда ты прилетишь на границу, на территорию Советского Союза ввезти ты его не сможешь. Конечно, умудрялись провезти какие-то мелочи, но проверки с каждым разом становились все жестче и жестче.
- Когда стали производить досмотры возвращающейся “дэша”?
- Первые месяца три - четыре ничего подобного не было, а вот с конца лclass="pquestions"ета 1986 года начались эти досмотры. Прилетаем в Союз, и нас начинают досматривать: не спрятал ли ты в лентах чего-нибудь запрещенного. Конечно, кое-кто курил, поэтому анашу старался привезти с собой. Но особый отдел за этим следил очень строго, особисты они такие люди. Я попробовал немного покурить, но понял - не мое это. Дурманит от наркотика, не соображаешь ничего. У нас в минометном взводе было несколько расчетов, вот они любили частенько покурить. Когда тебя при обстреле прижмет, ты им по рации говоришь: “Ребята, киньте штук пять-шесть “огурцов”, отпугните этих козлов”. Они в ответ: “Ща”, а потом так дадут из всех стволов, что лесополосы - раз! - и нет. Они сидели у себя на позициях, грелись, у них дрова были, а мы в это время с мешками где-то бегали или окапывались. В горах или в снегу - смотря куда забросят. Тяжело, конечно, было: маршброски по горам, стрельба, постоянно в грязи. Дров, чтобы согреться, не было, древесина там вообще на вес золота. Нам дрова привозили и сбрасывали с вертолета. Для этого мы самостоятельно готовили площадку, выкладывая ее камнями, чтобы вертолет мог хотя бы на одно или два колеса сесть и мы могли быстро выгрузить из него продукты. У нас даже в некоторых местах воды не было, и ее тоже приходилось доставлять вертолетом. Без воды было совсем плохо. Если нужно было ребятам идти куда-нибудь на источник за водой, то это превращалось в настоящую операцию: прикрытие, снайперы, все по-уму. Если просто отправиться: “Ребята, давайте пойдем, искупаемся”, то “духам” достаточно было бы несколько выстрелов, чтобы эти любители купания уехали домой “грузом 200”. Было у нас несколько таких случаев, еще до меня, когда постреляли ребят.
У нас была какая-то операция, когда мы высадились, а кушать нечего. Еще при высадке мы заметили, что где-то неподалеку паслись барашки. Сразу было принято решение: “Пойдем-ка, сходим”. Предупредили всех своих ребят, взяли с собой снайпера, и он нас прикрывал, пока мы барашка ловили и резали. Что поделаешь, кушать надо. А из этого барашка приготовили на всех плов.
С куревом тоже были проблемы. Афганские сарбозы почему-то курили “Опал”, “Аэрофлот”, “Ту-134”, а нам выдавали лишь “Охотничьи”. Я говорю одному из сарбозов: “Ну-ка, давай меняться”, и протягиваю ему свою пачку: “Смотри, какие сигареты”. Но сарбоз отрицательно замотал головой: “Но, но”. Я ему: “Какой, нахрен, “но””, а афганец мне: “Давай бакшиш”. Пришлось ему подарить гранату РГД, которую у нас никто и за гранату не считал, а он мне взамен протянул пару пачек сигарет. Этого было мало, и я сказал: “Ты чего, давай три пачки”. Пришлось афганцу расстаться еще с одной пачкой сигарет.
Однажды нам прислали сухпай и мы стали делить его по отделениям. В нашем отделении, кроме нас, были и приданные силы - огнеметчики или еще кто-нибудь. В общей сложности нас было пятнадцать человек. Так вот. Открыли мы коробку с сухпаем: “Ё-мое! А где же сигареты?” Кто-то сказал: “Да вон в том коробочке, наверное”. Открыли этот коробок, а там “Ту-134”. В Афгане погодные условия такие, что если ветер-”афганец” задует, то вертолет может целую неделю не прилетать. И тут по рации нам сообщают: “Ребята, сейчас ветер закончится, и после обеда к вам прилетит вертолет. Передайте сигареты обратно, пожалуйста”. Мы сделали вид, что не поняли, о чем речь, поинтересовавшись: “Какие сигареты? Кому это там наши “Охотничьи” понадобились?” Нам ответили: “Нет-нет, не “Охотничьи”. Там у вас то ли “Ту-134”, то ли “Аэрофлот” должны быть”. Мы ответили, что нет у нас никакого “Аэрофлота”. Кто же будет от такого счастья отказываться?
- Были случаи, когда сбрасываемое вам продовольствие улетало куда-нибудь в другое место?
- Да, бывало и такое. Бывало, что вертолетчики сбросят продовольствие и говорят: “Мы продовольствие для вас сбросили такому-то отделению”, а это отделение находится от нас на расстоянии несколько километров. И вот собирается группа в три или пять человек и выходит, чтобы забрать свое положенное продовольствие. Или бывало наоборот, что чье-то продовольствие сбрасывали нам и за ним приходили “гонцы” из того отделения. Бывало, что вообще все прилетало куда-нибудь в место, где нет никого. Тогда мы выходили навстречу друг другу и на месте падения делили, кому что полагалось. Потом мы постепенно научились обходиться без сухпая. У нас при себе были котелки, чайники, и мы стали самостоятельно готовить себе пищу. Где барашка подстрелим, где курочку. Да и из той тушенки, что нам присылали, мы делали классный плов, по всем правилам, протыкая его палочкой. Саня Былушкин мне как-то сказал, что он и сейчас, когда найдет хорошую говяжью тушенку, нет-нет, да и сделает дома плов, как в армии.
- У вас были специалисты, которые умели готовить плов?
- Нет, там все сами готовили, никаких специалистов не было. Просто, когда долгое время готовишь, это умение приходит само собой. Когда я пришел в ДШМГ, ребята, которые там служили, уже умели готовить плов, а их, в свою очередь, этому искусству научили их “деды”. Вот так это умение и передавалось из поколения в поколение.
Однажды нашу группу выбросили куда-то, но перед этим сказали: “Возьмите с собой только боеприпасы. Там нужно просто поддержать атаку на небольшой укрепрайончик. При поддержке вертолетов вы с ним быстро справитесь, потом вас заберут и сегодня же привезут обратно”. Но забрали нас лишь через двое суток. Хорошо, что у нас была при себе банка консервов и сигареты. Ну, взяли мы этот укрепрайон. Вертолет как летел, так все свои НУРСы и всадил туда, не отпуская гашетку. Зашли мы в разбитые здания, добили уцелевших во время ракетной атаки “духов”, и хотели найти там что-нибудь покушать. Там в окрестностях росла красная трава, и кто-то из бывалых сказал, что ее корень вполне съедобный и его смело можно есть. Мы выдернули из земли, почистили и грызли этот корешок, выделяющий немного сока. Место это было гористым, поэтому куда ни рыпнешься, нигде воды в окрестностях не найдешь. Все эти два дня мы держали там позицию, чтобы не пропустить никого. Уйти было никуда нельзя. Именно этот корень позволил нам утолить жажду и обойтись без еды больше суток.
- Минометы какого калибра использовались в ДШМГ?
- “Восемьдесят вторые”. По-моему, был калибр и покрупнее, но, в основном, использовались те минометы, которые можно было переносить на себе. Минометчиков с их орудиями, так же как и нас, доставляли в нужное место на вертолетах. Мы окружали кишлак во время проведения операции, высаживаясь по разным его сторонам, а в это время на бронетехнике к нему подходила мотоманевренная группа. После того, как кишлак хорошенько обрабатывали вертолеты, мы входили в него и приступали к прочесыванию. Для этого из каждого отделения выбирали людей, усиливали эту группу пулеметчиком, и они отправлялись чесать кишлак.
|
- То есть не вся застава занималась прочесыванием?
- Нет, не вся. Потому что кроме группы прочесывания формировались и другие группы: например, группа, которая прикрывала, или группа, которая занималась тем, что принимала груз и боеприпасы. Но бывали случаи, когда на проческу отправлялись всей заставой. Во время прочесывания кишлака мы часто находили оружие, нам попадались мины и боеприпасы. Иногда удавалось в местном дукане прихватить что-нибудь и для себя. После того, как мы прошли по кишлаку, мы сдавали его представителям ХАДа, местной госбезопасности, или сарбозам.
- Представители афганских силовых структур всегда принимали участие в проводимых вами операциях?
- Почти всегда. И если перед нами ставилась задача не трогать мирное население, то местные силовики уже с ними разбирались по-своему. Нас же предупредили сразу, чтобы мы в женскую половину дома не заходили и никого из мирного населения не задевали. Мы же пограничные войска - войска КГБ, политически подкованные ребята, мы не должны создавать никаких провокаций.
Вообще, должен сказать, что сотрудники КГБ на афганской территории работали безупречно. Сотрудники нашей разведки и контрразведки находились в отряде, там же, где и наша “дэша”. Кто-то из них в Афганистан прилетал по мере необходимости, кто-то находился там постоянно. Бывали даже такие операции, в которых сотрудники нашей пограничной разведки принимали участие, переодевшись в местную одежду.
- Во взводах были медики?
- Да, у нас в составе ДШМГ были фельдшеры и санинструкторы из числа сержантского состава, были врачи из офицерского состава. Фельдшеров в “дэша” было несколько человек. Когда мы отправлялись на операцию, они сидели в управлении этой операцией, вместе с начальником “дэша” и начальником штаба. Но это не значит, что командиры находились где-то в тылу. Например, тот же начальник штаба ДШМГ мог с любым отделением отправиться на операцию куда угодно, жить в землянке и спать вместе со всеми на земле. У нас в “дэша” все офицеры были боевыми.
- То есть медики придавались вам при необходимости?
- Мы всегда знали, что они где-то неподалеку находятся и, если они понадобятся, нам будет достаточно по радиостанции выйти на связь и сказать, например: “Осколок попал”. Фельдшер тут же выдвигался к нам, делал перевязку, укол, и вызывал вертолет, который сразу отвозил раненого в госпиталь.
- Кто командовал вашей ДШМГ?
- При мне начальником штаба “дэша” был Мещеряков, мы его называли между собой Василич. К сожалению, год назад его не стало. А командиром ДШМГ был Марков.
- Тот самый, который отдал приказ ответить огнем на обстрел “духами” Пянджского отряда 8-го марта 1987-го?
- Да-да. Правда, меня к тому времени уже в отряде не было, я 6-го декабря 1986 года отправился на дембель. Мне ребята-”весенники”, которые еще оставались в отряде, рассказывали, что отряд был обстрелян эрэсами с афганской территории: “Мы быстренько погрузились в вертолеты и полетели в Афганистан, чистить от “духов” приграничную территорию. Наши минометчики там очень хорошо отстрелялись, прямо с советской территории”.
- В каком звании тогда был Марков?
- При мне он был, если не ошибаюсь, подполковником. А Мещеряков был в звании майора. Еще у нас были замполиты. При мне эту должность занимал Игорь Акулов, отчество, к сожалению, не помню. Он сначала был капитаном, потом ему присвоили звание “майор”. Мы у него как-то поинтересовались, почему он уже в таком возрасте, а в звании не вырос. На это он нам ответил: “Кто-то, может, и лижет, а я не люблю лизать”.
- Замполит у вас тоже был боевым офицером?
- Да, у нас все офицеры принимали участие в операциях. Но всегда кто-то один из них оставался в “дэша” на хозяйстве. Если некому было оставаться, то могли оставить кого-нибудь из офицеров отряда. Но всегда в “дэша” кто-то был дежурным из офицеров, потому что в расположение, например, могли привезти возвратившихся из госпиталя, кто-то мог заболеть малярией. Возвратился, например, кто-то из отрядной санчасти, а вся ДШМГ где-то на операции. Куда ему отправиться? Конечно к себе в расположение, где он будет дожидаться возвращения своих, и ходить в столовую, пока мы там воюем.
- Вы, как пулеметчик, какой брали с собой боекомплект на операцию?
- У меня был второй номер Сергеев, родом из Горького. Он должен был брать с собой два нераскупоренных цинка патронов, то есть ящик целиком. У меня в моем солдатском вещмешке лежало пять снаряженных лент по сто патронов каждая, одной лентой я был опоясан, словно ремнем, края которой были связаны веревочкой, завязанной на бантик, чтобы при высадке я мог ее по-быстрому снять с себя и использовать для прикрытия остальных. И еще пару лент, перекрещенных крест-накрест, я носил на себе, словно революционный матрос. Первыми всегда из вертолета высаживались либо офицер, либо пулеметчик. Чаще всего, конечно, пулеметный расчет. Если мы высадились вместе со вторым номером, то, пока высаживается вся группа и выбрасываются из вертолета вещмешки, нашей основной задачей является прикрытие всей группы. Мы должны были вести огонь по всему, что шевелится, по всему, что вызвало наше подозрение - не важно, куст это или камень. После того как группа выпрыгнула, веером рассыпавшись по территории, я менял ленту и перебежками отправлялся выполнять задачу, поставленную офицером - старшим группы. Обычно я летал в составе группы захвата. Мы вылетали тремя вертолетами, и, пока один вертолет садился, высаживая группу, два других кружили вокруг, прикрывая. Бывало, что садились сразу два борта, а третий осуществлял прикрытие с воздуха.
- То есть при высадке Вы первыми использовали ленты, которыми были опоясаны?
- Там все зависело от ситуации. Обычно первой использовалась лента, уже уложенная в коробке, а, пока я вел огонь, второй номер мог приготовить какую-нибудь из лент, чтобы ее по-быстрому заправить в пулемет. Кстати, у второго номера в его вещмешке тоже могло быть две-три снаряженные ленты.
Однажды нас перед отправкой стали проверять. Застава выстроилась в две шеренги и капитан, скомандовав: “Первая шеренга два шага вперед”, ходил, смотрел, кто как снаряжен. Дошла очередь и до нас: “Кузнецов, ну-ка, давайте ваш расчет сюда”. Мы подошли. “Давайте, показывайте, чего у вас сколько”. А мы в руках держим мешки, полные патронов и снаряженных лент. “О, молодцы!” Но когда тебя в каком-нибудь бою прихватит, а у тебя лент нихрена не хватает, ты лежишь и думаешь: “Да что же я не взял лишних пять лент!”
21-го февраля 1986 года нашу Пянджскую ДШМГ высадили на высоту в районе кишлака Кухтава. Как обычно, мы постреляли, закопались, и в ночь с 22 на 23 февраля начался обстрел. Душманы знали все праздники, которые праздновались в Советском Союзе и обязательно на праздники начинали нас обстреливать. У нас была небольшая такая палаточка на десять человек, куда порой помещалось и двадцать, в которой мы ночевали. В тот момент, когда начался обстрел, я не спал. Я выскочил из палатки и босиком, но с автоматом в руках, побежал к своему первому номеру. Траншеи в этом месте не было, она начиналась там, где мы высадились, и уходила в другую сторону. Это свободное пространство я перебежал, ведя огонь из автомата, а когда подбежал к Былушкину, мы стали отстреливаться с ним вдвоем. Нас зажали с двух сторон, примерно сто сорок человек шли на нас в атаку. Внизу, рядом с кишлаком Кухтава пролегало ущелье, по которому в сторону “духовского” укрепрайона продвигался караван. Вот они-то и пошли на нас в атаку.
Я стоял в снегу, натянув на ступни Сашины трехпалые рукавицы, которые он мне бросил, увидев мои босые ноги, подавал ему ленты, снаряжал их патронами, бросал гранаты. Патронов с собой у нас было достаточно, но “духи” так напирали, что некогда было снаряжать ленты. Да еще нужно было контролировать ситуацию, вертя головой на триста шестьдесят градусов. И мы с Былушкиным думали, что если “духи” попрут с двух сторон, то просто не сможем от них отбиться. Мы отстреливались, как могли, но душманы подошли уже довольно близко. Наши минометчики были вынуждены прекратить огонь, поскольку была вероятность того, что они могли накрыть и нас. Гранаты мы бросали одну за другой, так часто, что сами не успевали пригибаться. В тот момент у нас сильно контузило Николая Макарова из Куйбышева, рядом с ним, буквально в метре, разорвался гранатометный заряд. Бой шел почти два часа, с полуночи до двух часов ночи, хотя мы этого практически не заметили. Нам повезло, что ночь была относительно лунной и позволяла более-менее ориентироваться в темноте. Когда мы с рассветом взглянули на свою палатку, то увидели, что она представляет собой сплошное решето.
Под утро удалось вызвать вертолет, на котором контуженного Макарова отправили в Союз. Последствия той контузии у него проявляются до сих пор. Нас с Былушкиным тоже контузило, Саша после этого три дня вообще ничего не ел. В тот момент мы не думали о том, каковы могут быть последствия у контузии, поэтому в санчасть не обращались и соответствующей записи в военный билет не получили. Саня спустя годы, при встрече, посетовал, что надо было все свои контузии записать, а я ему ответил: “Ты же знаешь, мы туда не за этим шли”. В общем, этот бой мы выдержали, у нас осталось всего пара лент. Утром, когда рассвело, пошли смотреть, проверять результаты своей работы. Там лежали лишь мертвые ишаки, всех своих убитых “духи” утащили с собой. Но большие лужи крови свидетельствовали о том, что потери среди “духов” были не маленькими. Впоследствии удалось взять в плен одного из тех, кто участвовал в нападении на нас. Тот сказал, что они знали о том, что там против них стояли пограничники, которые не отступят. Оказалось, что они рассчитывали, что нас удастся захватить в плен живьем, но не тут-то было. Один из наших запустил осветительную ракету и всем стало видно, что на нас идут “духи”.
- Каково было Ваше состояние после боя?
- Трясло, конечно, всех. Это сейчас вспоминается как-то спокойно, а тогда… Саша мне потом сказал: “Вот видишь, ты не струсил. И ленты снаряжал, и подавал их. Молодец”. Но, конечно, сто сорок человек против одиннадцати - это очень много.
- Появлялось ли во время боя ощущение безысходности? Что все, пришел конец?
- Было и такое, врать не стану. Я в магазин зарядил последние патроны, которые у меня оставались, и сказал об этом Былушкину, а он поинтересовался: “Лент больше не осталось?” - “Да как там останется, если ты их долбишь одну за другой. А они быстро заканчиваются”. Они по нам из гранатометов стреляли, нам надо было обратку давать. А если будем молчать, то они подойдут близко и гранатами нас закидают. Саня сказал: “Ты знаешь, я вот подумал. Если у нас сейчас ленты закончатся, то мы в рукопашную пойдем. Если приказа на отступление не будет, то подорву себя гранатой и нескольких “духов” с собой точно заберу”. У нас у каждого при себе имелась граната для вот такого подобного “крайнего случая”, и мы были морально готовы, если враг подойдет совсем близко, живыми им не даться. В это время, пока мы вели бой, нам на помощь пытались прийти ребята. Но наш старший лейтенант Иванов, который в том бою командовал нами, дал им “отбой”, сказав, что если они внезапно появятся с тыла, то мы, не разобравшись, в горячке боя, можем их случайно грохнуть, приняв за “духов”.
|
- За этот бой были награжденные?
- Сане Былушкину за этот бой медаль “За отвагу” пришла только спустя тридцать четыре года. Я знал, что за этот бой тоже был представлен к медали, но после окончания афганской войны, в девяностые годы, в погранвойсках много документации, касающейся этого периода, сожгли, поэтому Саня дал мне подтвержение участия в том бою, и мы с Николаем Макаровым из Самары, в самый разгар пандемии, летали в Москву, где нашлась и моя медаль “За отвагу”.
- Вы сказали, что очень много бросали гранат. А сколько их обычно брали с собой?
- Когда я уже был первым номером пулеметного расчета, нам устроили проверку и мы стали вытряхивать содержимое своих мешков, то на двоих у нас со вторым номером было при себе двадцать три гранаты. Обычно у нас с Былушкиным всегда было по четыре гранаты в подсумках и по несколько в рюкзаках. Думаю, в общей сложности, у нас было штук по восемь гранат на каждого. Но в тот раз оказалось, что запас гранат у нас был гораздо больше. В основном мы отдавали предпочтение “эфкам” из-за того, что они осколочные и более эффективны в бою. Восьмого февраля, в день моего рождения, капитан подарил мне пару новых гранат с пластмассовыми наконечниками и со взрывателями ударного действия, которые тогда только появились на вооружении. У этих гранат не нужно было ждать четыре секунды, пока сработает запал, они взрывались от малейшего прикосновения к какой-нибудь поверхности. Я эту подаренную гранату носил с собой, и во время боя Саня мне кричал: “Давай, бросай свою “хорошую” гранату!”, а я ему в ответ: “Неее, Саня, не могу. Мне ее на день рождения подарили”. Утром, после того как все сходили осмотрели место боя и отправили вертолетом в госпиталь Макарова, Былушкин подошел ко мне и сказал: “Ну-ка, возьми вот этот камень”. Я взял. “А теперь брось его”. Я швырнул камень туда, куда до этого ночью бросал гранаты, но не смог добросить до того места, где взрывались гранаты, брошенные мной в этом бою. Я попробовал сделать это еще пару раз и ни разу камни, по весу практически такие же, как и гранаты, не долетали до нужного места. Видимо в бою на стрессе срабатывали какие-то скрытые резервы организма и реакции: Саня только успевал мне крикнуть: “Вспышка!”, как я пригибался и позади меня тут же следовал разрыв от гранатомета. Былушкин мне сказал: “Да ты гранаты бросал, словно атлет на олимпиаде!”
- Как завершился бой? Кто-то пришел вам на помощь?
- Никто нам на помощь не пришел. Бой стал затихать после того, как наши из миномета по “духам” постреляли. Я подозреваю, что пока нас связали боем, по ущелью прошел караван с оружием, и впоследствии “духи” просто отошли. Нас всего было одиннадцать человек, мы вчетвером держали один фланг нашего участка, остальные находились на другом. Получилось так, что основной наплыв банды шел в сторону нас четверых, потому что у других была хоть и небольшая, но траншея, которую “духам” было непросто взять. Эту траншею начали копать сразу после высадки, но не успели до ночи полностью завершить работу по оборудованию своих позиций. Этим мы, наученные опытом, занялись после боя, перерыв там все, что было возможно. А в тот вечер мы успели лишь закопаться по пояс, как наступила темнота и необходимо было держать круговую оборону. Воевать потом пришлось еще много, но именно этот ночной бой врезался в память на всю жизнь. “Духи” на нас даже психологически старались давить в ту ночь, по-русски крича: “Шурави, сдавайтесь, иначе мы вам горло резать будем”.
- Вас на вашем участке было четверо. Трое получили контузии. А четвертый?
- У него все было нормально.
- Вы сказали, что еще успевали и из автомата стрелять.
- Да, у меня, как у второго номера, был автомат. И я должен был успевать и помогать, снаряжая и подавая ленты, и сам отстреливаться. Например, когда у нас заканчивались ленты, Былушкин мне говорил: “Давай, я сейчас сам снаряжу ленту, а ты пока меня из автомата прикрывай”. И пока он делал запас снаряженных лент, я из автомата отстреливался, ведя огонь по всем, каким только можно, целям. Увидел какое-то шевеление - огонь, увидел, что кто-то перебегает - огонь. Стрелял короткими очередями, чтобы не выпустить весь магазин за один раз. Потом Саня сказал: “Все, я зарядил”, я отложил автомат и стал снаряжать другую ленту. Еще моей задачей было следить, чтобы нас не окружили, поэтому головой только успевал вертеть.
- Где Вы хранили автоматные магазины - в подсумках или шили для этого “лифчики”?
- Мы “лифчики” сначал шили самостоятельно, а затем нам стали выдавать их уже фабричного изготовления. Но нам они не нравились, поскольку те, которые мы изготавливали сами, мы делали исключительно под свои потребности. Например, карманы изготавливались таких размеров, чтобы туда можно было запихнуть сразу два магазина. Сбоку на самодельном “лифчике” мы обязательно делали карманы для гранат.
- Из чего вы изготавливали “лифчики”?
- Да найдем какой-нибудь кусок брезентухи, и давай из него пытаться что-то сшить. Если кусок был достаточно большим, то его складывали пополам, и капроновыми веревочками посередине сшивали. Другой кусок брезента в виде ленты прикладывали и, подворачивая с одной стороны, пришивали - получались карманы. Потом на получившийся “лифчик” добавляли кто что мог - кто карабинчик, кто еще что-то. В общем, у каждого был свой, неповторимый, “лифчик”. А потом стали выдавать уставные “лифчики”, которые никому не нравились. Одно дело, когда ты носишь то, что сделал сам для себя, и другое, когда на тебе то, что полагалось “по уставу”. Когда я был вторым номером, у меня всегда при себе была противогазная сумка, в которой лежало штук десять пачек автоматных патронов. Плюс в четырех карманах “лифчика” было восемь магазинов и один магазин был пристегнут к автомату. Обычно это был магазин на сорок пять патронов от РПК, но иногда его меняли на два обычных магазина, соединенных между собой изолентой.
- Предпочтение отдавалось магазинам на сорок пять патронов?
- Да, мы все старались раздобыть для себя именно такие магазины, потому в них помещалось больше патронов, а при высадке это играло огромную роль. Но если все магазины не удавалось заменить на магазины от РПК, то ничего страшного - мы могли изолентой соединить магазин повышенной емкости с обычным магазином.
- Практиковалось связывать крест-накрест два магазина?
- Конечно. У нас они у всех были. Соединялись два магазина, один подавателем вниз, другой вверх, и у тебя сразу минимум шестьдесят патронов было.
- Гранаты держали при себе уже со вкрученными запалами?
- У нас все было вкручено, все было готово. Достаточно было выдернуть чеку и все.
- При подобном хранении не было случаев самоподрыва?
- Я не припомню ни одного подобного случая у нас. Был случай с новой гранатой, у которой контактный взрыватель. У нас ребята в горах окопались, и мимо них попытались “духи” пройти. Один парень достал такую гранату и бросил, но она взорвалась чуть ли не в руках у него, пролетев всего пару метров. Граната даже не успела упасть на землю, взорвавшись в воздухе. Парень после броска не успел еще убрать руку, как получил в нее несколько осколков. Все пришли к выводу, что у гранаты оказался заводской брак.
- У ДШМГ своей техники не имелось, и на операции вас всегда доставляли вертолетами либо вы шли пешком. В таких случаях все свое имущество вам приходилось на себе таскать или для этого привлекали афганцев?
- Нет, афганцев мы для этого не использовали, потому что мы, высаживаясь, сами не всегда могли определить, где находимся. Часто было, что офицеры после высадки ругались: “Твою мать! Дали карту, а она, представляете, 1955-го года!” И приходилось пешком следовать к месту назначения. У нас Мещеряков говорил: “Да что тут, ребята, идти-то? Вон, видите - нам нужно на ту гору”. Но для того, чтобы вскарабкаться на ту гору, нужно сначала спуститься с этой горы. То есть сначала пройдя километра полтора вниз, затем подняться на два километра вверх. При этом все тащат на себе автоматы и неподъемные мешки с боекомплектом и сухпаем, а у тебя вдобавок пулемет, ленты. В длительном выходе обязательно захочется поесть чего-то горячего, поэтому группа, как правило, несет еще и котелки с разными приспособлениями для приготовления пищи.
Был случай, когда мой второй номер заболел малярией и мне, вопреки правилам, не дали замены. А при высадке из вертолета я обязан прикрывать всех остальных. Поэтому выпрыгивал я из вертолета весь увешанный лентами: первым делом я сразу сбросил на землю ящик с патронами, одна лента у меня уже в коробке была, а несколько висело на шее. И я прикрывал, как мог, за считанные секунды меняя ленты. Выпрыгнув из вертолета, я не лег на землю, а стоял, как Шварценеггер в фильме, и долбил, держа пулемет на весу. Все делалось машинально: одна лента закончилась, я упал на землю, по-быстрому зарядил другую ленту и продолжил стрелять, повесив пустую ленту на шею, чтобы не потерять. Неподалеку от места нашей высадки находился кишлак, на окраине которого был отдельно стоящий дом, откуда по нам начали стрелять. Я приготовил гранату, намереваясь бросить ее в окно этого дома, а затем, забежав внутрь, расстрелять там всех из пулемета. Но подбежавший сержант Леха Матвеев сказал мне: “Подожди, подожди”. И мы с ним вдвоем забросили в окно сразу две гранаты, но внутрь не пошли, потому что начался обстрел, а стали обходить этот дом с другой стороны. Наши ребята все-таки ворвались внутрь дома и стали там “чесать”. А мы оставались снаружи, к нам присоединился еще один пулеметчик. Те “духи”, которые сидели в этом доме, выскочили наружу и, отстреливаясь, стали убегать. Мы хотели зайти в ворота, но поскольку мы находились на открытой местности, нас прижали сильным огнем. Открытое пространство, никуда не спрятаться - либо вжаться в землю, либо ползти назад. Я спросил у другого пулеметчика: “А где твой второй номер?”, тот ответил: “Не знаю, потерялся где-то”. Я ему говорю: “Давай, перебегай, я тебя прикрывать буду”, а он мне в ответ: “Нет, давай ты первый перебегай. Ты мне оставь ленту, а я тебя прикрою”. Заставил я его, в общем, бежать первым. Он побежал во двор, чтобы хоть немного спрятаться за дувалом, откуда ребята долбили из автоматов. Потом они все вместе прикрывали меня, бегущего к воротам. Когда я забежал во двор, второй пулеметчик запоздало поинтересовался у меня: “А твой второй номер где?” Я честно сказал, что в госпитале. И тут, распахивая ногой дверь, забегает его второй номер. Это сейчас я смотрю, на фотографии он крепкий мужик, а тогда был мелким и щуплым. Но это не помешало ему, нагруженному ящиком с патронами и мешком с лентами, сразу “наехать” на своего первого номера: “Где ты был? Я тебя везде ищу!” Но тот в ответ “наехал” на него самого: “Это ты где был? Ты должен быть всегда рядом со своим первым номером! Ты должен вслед за мной ползти и ленты мне подавать. А ты струсил, что ли?” В общем, попререкались они некоторое время, забивая патроны в ленты. Пулеметчик поблагодарил меня за помощь, а я ему сказал: “Я видел, как пули прямо перед тобой ложились, еще бы чуть-чуть, и все”.
Много разных случаев было. И переходы были, и мерзли мы, и без еды, без сигарет оставались. Я курил с шести лет, поэтому отсутствие курева переносил плохо. Приходилось чай курить: найдешь клочок бумаги, заварки в него насыплешь, свернешь самокрутку и закуриваешь. Былушкин надо мной смеялся, глядя на мои попытки чем-нибудь заменить табак: “Ну что, Санек, и как чай?”, а я ему, шутя, отвечал: “Да ничего, нормальный, пойдет. Вот только на вкус не могу разобрать, грузинский это или краснодарский”.
Как-то нас высадили в горах и долго не забирали. Просто нужно было перекрыть ущелье - вот мы и сидели. В горах глубоко не закопаешься, поэтому мы себе выложили укрытия из камней, натянув сверху плащ-палатки, чтобы было где спрятаться от солнца. Но если днем было жарко, то ночью наступал такой холод, что зуб на зуб не попадал. Выставив наблюдателей, мы сидели, рассказывая друг другу о себе и о различных случаях из своей доармейской жизни. Кто-то меня попросил: “Саня, расскажи что-нибудь”, а я уже и не знал, что рассказывать, все и так уже рассказал. Но мужики не унимались: “Ну тогда хоть соври что-нибудь”. Пришлось как-то отшучиваться.
- О чем обычно были такие разговоры? Что рассказывали друг другу?
- Большинство разговоров было, безусловно, о “гражданке”. Я рассказывал, о том, как мы жили без отца, как мать нас троих воспитывала, как на танцы ходили, как студентами на веслах через Волгу переправлялись, как на помидорах работали, как в реке мальков спасали. Много было тем для разговоров, причем у каждого.
|
- Во время выходов на операции брали ли вы с собой сигнальные дымы или сигнальные мины?
- Обязательно. В “лифчиках” под дымы даже специальные карманы делали. Мы этими дымами себя обозначали, бросая их чуть в стороне, когда за нами вертолет прилетал, потому что им сверху порой трудно нас разглядеть среди камней. Во время то ли первой, то ли второй своей операции был случай. У нас палаточка маленькая при себе была, и я предложил ребятам немного вздремнуть, пока я тут один побуду и вокруг понаблюдаю, а если кто-то будет снизу подниматься, то мне будет видно. Сижу один, заняться нечем. Взял в руки какую-то штуковину, смотрю, на ней написано “дымовая шашка”. Я ради интереса ее поджег, она задымилась. Я бросил дымящую шашку на землю и так получилось, что она - кувырк, кувырк - покатилась и влетела в палатку. Слышу: внутри сразу начался кашель и из палатки наружу вылетела дымовая шашка. У меня потом спросили, каким образом все произошло, а я сказал, что хотел дать обозначение, потому что по рации попросили это сделать. Такие просьбы от вертолетчиков действительно периодически поступали, они хотели быть уверенными, что под ними свои, а не “духи”. Поэтому периодически мы себя обозначали, чтобы не быть обстрелянными с воздуха. Но за свой проступок наказание я, безусловно, понес, чтобы впредь было неповадно.
С дымовой шашкой я столкнулся еще в Союзе, когда во время занятий офицеры бросали ее, а мы бежали в противогазах сквозь этот дым. Мы как-то в Термезе бежали марш-бросок. На улице была жара под семьдесят, а на нас надет ОЗК и противогаз. Всех остановил какой-то пожилой капитан, приказав снять противогазы. Мы сняли, стоим, дышим тяжело. Тут прибежал наш руководитель, старший лейтенант, и этот капитан стал ему выговаривать: “Ты что, хочешь, чтобы они здесь сразу сдохли?” Старлей стал оправдываться: “Мы же их к Афгану готовим”, но капитан был непреклонен: “Да, в Афганистане химические гранаты в наших солдат бросали, но это было ближе к Пакистану. Это во-первых. А во-вторых, я понимаю еще в противогазе бегать, но не в такую же жару. Если в кого-то бросят химическую гранату, то он просто наденет противогаз и будет сидеть где-нибудь в укрытии. А ты им тут марш-броски устраиваешь”.
- А в Афганистане болезни косили личный состав?
- Я бы сказал, что такого масштабного явления не было. Часто болели малярией, если тебя начало трясти, то да, тебе пора на лечение в Союз. А если кому-то в руку попадал маленький осколочек, то большинство к медикам не спешило обращаться, чтобы не отправили в госпиталь в Союз: “Он же мне не мешает, я лучше здесь, с ребятами, останусь”. В Термезе, если ты выпил простой воды, то сразу же побежишь в туалет, поэтому воду пили исключительно кипяченую, с верблюжьей колючкой. Выпил этот отвар колючки - и желудок у тебя работает нормально.
- А другими болезнями, например, гепатитом, болели?
- Мои одноклассники, которые служили в Кабуле, гепатитом переболели, у некоторых даже тиф был. А у нас желтуха была редким явлением, и болели ею единицы, а не по двадцать человек сразу, как в Советской армии. Нашему фельдшеру достаточно было взглянуть на того, у кого появились симптомы гепатита, и сказать: “Да у него, похоже, желтуха”, как из отряда сразу прилетал вертолет и больного увозили в госпиталь. Но все, кто уезжал в Союз по болезни, действительно болели. Ни у кого не было даже мысли, чтобы “закосить”, поскольку для него это могло иметь нехорошие последствия. Если кто-то сильно “залетел”, и его решили выгнать из “дэша”, то для этого человека не было страшнее трагедии, ведь чтобы из знаменитой ДШМГ выгнать человека, ему нужно было сделать что-то из ряда вон выходящее. Поэтому ребята у нас подобрались отчаянные, все рвались в бой. Я не знаю, откуда в нас было это чувство ответственности и патриотизма, наверное, оно было воспитано в нас нашими отцами и дедами, прошедшими Великую Отечественную войну. Каждый из нас готов был прикрывать любого своего товарища, вытаскивать из любой трудной ситуации. Каждый передавал другому свой боевой опыт, поэтому даже те, кто прослужил в Афганистане всего два месяца, становились достаточно опытными бойцами. Это я по себе сужу. Откуда этот опыт брался? Ты уже знал сектор обстрела, знал, откуда они могут на тебя пойти, где и как ставить растяжки. Похоже, все это машинально усваивалось с боями.
- Кроме сигнальных, обычные мины вы брали с собой?
- Мины мы с собой не брали, но у нас был горьковчанин Александр Ташнов, который в отдельном рюкзаке всегда возил с собой тротил. Например, уходя от идущей по пятам банды, нужно было уничтожить какой-нибудь канатный мосток. Мы уходили чуть подальше, а наш сапер оставался, прикрепляя тротиловые шашки к этому мосту, и взрывал его, чтобы не было прохода на нашу сторону. Иногда мы использовали мины МОН-50. Например, когда мы окопались, а рядом находилось поле подсолнухов. И ты понимаешь, что по этому полю к тебе “духи” смогут подобраться незамеченными. Поэтому на этом поле мы обязательно ставили растяжку с МОН-50. А если рядом протекал арык, то там мы, без участия сапера, ставили “сигналку” и растяжку с гранатой Ф-1, слегка разжав усики чеки. И мы были уверены, что если кто-то пойдет в нашу сторону по арыку, то сначала сработает “сигналка”, а затем граната. МОН-50 нам хоть и выдавали, но популярностью эта мина в качестве заграждения у нас в ДШМГ не пользовалась. Чаще мы отдавали предпочтение сигнальным минам, установленным на трудно контролируемых направлениях. А если пространство перед нами хорошо просматривалось, то и вовсе обходились без “сигналок”, просто выставляя двоих наблюдателей. Делалось это из расчета, что из двоих кто-нибудь один да не уснет, будет наблюдать и не даст приблизиться, вовремя закричав: “Отделение, к бою!” С нами всегда были офицеры, которые обязательно давали советы, где саперу лучше установить сигнальную мину, а где растяжку. Впоследствии установка гранат на растяжки стала для нас привычным делом, и мы стали обходиться в этом вопросе без сапера.
- С мирным населением приходилось иметь дело только во время прочесывания кишлаков?
- Нет, ведь мы не только операции проводили, но и участвовали в раздаче, как ее сейчас назвали бы, гуманитарной помощи. Например, мы заходили в кишлак, туда же прилетал вертолет, из которого с нашей помощью производилась раздача всякого нужного для афганцев груза. Весь груз, который был в вертолете, предназначался только для афганцев. Несмотря на то, что у нас имелся собственный переводчик, в вертолете с гуманитаркой из отряда прилетал еще один переводчик. Особым спросом у афганцев пользовались мука и, особенно, соль, за которые они были готовы на все, что угодно. Помимо этой гуманитарной помощи, которую привозили из Союза, мы, как могли, помогали афганцам, поддерживая их продуктами питания. Но, когда попытались им вручить несколько банок тушенки, афганцы вежливо отказались, сославшись на то, что им, мусульманам, свинину есть не разрешается. В следующий раз мы брали банку, зачеркивали на ней слово “свиная” и протягивали афганцу. Тот через нашего переводчика интересовался, говядина ли это, и, получив от нас утвердительный ответ, с радостью уносил домой пару банок свиной тушенки. Ну, а детвору в кишлаках мы угощали печеньем. Хотя у них понятие “ребенок” весьма условное - вроде бы стоит перед тобой пацан лет двенадцати, но, при необходимости, этот пацан может тебе в спину из автомата выстрелить.
Никаких зверств по отношению к мирному населению у нас не допускалось, за этим строго следил особый отдел, представители которого всегда летали вместе с нами на операции. Поэтому особого мародерства во время операций не было. Да, заходили в кишлаки, заходили в дуканы, но обходились чем-нибудь простым, урвав, если успевали, для себя в качестве подарка. Поскольку в то время мылись в основном хозяйственным мылом или, редко, каким-нибудь душистым “Цветочным” или “Земляничным”, то иностранное мыло, которое лежало в дуканах, пользовалось у нас большим спросом. Приходилось нам и разбивать караваны. В некоторых из них находили оружие, которое перевозилось среди прочего товара. После подобных случаев рулоны шелка из каравана мы или стелили на землю в тех местах, где окопались, или оборачивались им, пытаясь хоть немного согреться. Но, когда нас перебрасывали на другое место, мы эти рулоны оставляли на месте, забирая с собой только вшей.
- Много вшей было?
- Ой, были, были! Особенно после того, как возьмешь какую-нибудь афганскую вещь чтобы попользоваться. Зайдешь в дом, там никого нет, думаешь: “Ага, возьму вот это одеяло, под низ постелю, чтобы не замерзнуть”. Полежал я минут пять на этом одеяле и начал крутиться, вертеться. Меня спрашивает сосед: “Ты чего вертишься?”, а я ему: “Да кто-то меня кусает”. Да, вши были. Когда мы после операции прилетали в Союз или на какую-нибудь “точку”, например, в Талукан, приступали к дезинфекции. Сами мылись, а всю одежду начинали пропаривать, чтобы избавиться от этих паразитов.
- Переводчики в “дэша” входили в состав десантно-штурмовых застав?
- Переводчики были в каждом из отделений, а один переводчик был в составе отделения управления штаба “дэша”. В этом отделении было несколько солдат, которые занимались охраной штаба. Кроме них в отделении управления были радист, который таскал на себе большую радиостанцию и медик. В штаб нашей “дэша” поступала информация, которая командованием анализировалась и принималось решение о проведении той или иной операции.
- Как использовались те переводчики, которые были в отделениях?
- В основном, их использовали во время “прочесок”, чтобы предупреждать местное население. Изредка они использовались для допроса душманов, взятых в плен, потому что пленного нужно было допросить сразу же, пока он не очухался. Иначе, придя в себя, они сразу начинали твердить: “Я дехканин, я дехканин”. Но стоило оголить ему плечо, как красная полоса на теле от автомата говорила сама за себя. Пленных доставляли в штаб, там над ним еще немного работали наши командиры и разведка, а потом вертолетом отправляли в ХАД, афганскую госбезопасность. А уж эти серьезные ребята “духам” всегда языки развязывать умели. По-русски ХАДовцы говорили настолько хорошо, что были совершенно неотличимы от наших советских таджиков или узбеков.
- Кем были по национальности переводчики в ДШМГ?
- Они имели разные национальности, в основном, это были таджики и узбеки. Наш начальник “дэша” Марков родился и жил в тех краях, поэтому хорошо знал местные языки. Когда к нему приводили какого-нибудь матерого “духа”, он мог проводить допрос самостоятельно, без участия переводчика, чем приводил душмана в немалое удивление.
Иногда во время прочесывания кишлака или при караванах мы находили местные деньги “афгани”. Ребята, которые служили в Советской армии, хвастаясь, рассказывали, что они за пять тысяч афгани продавали местным автомобильное колесо. А я им говорил: “Я в руках по двадцать тысяч афгани держал, когда мы находили их при досмотрах”. Меня спрашивали: “В дуканах их потратили?”, а я в ответ: “Да в каких дуканах. Нам не до них было: зашли, прочесали и ушли”. В дуканах мы и так могли что-нибудь взять, если продавцы не успевали закрыть дукан, а товары куда-нибудь увезти или спрятать в одном из подвалов. Но мародерства как такового не было, ведь нашей главной задачей было не дукан посетить, а найти оружие, либо обнаружить и обезвредить местную банду.
- Оружие в кишлаках часто находили?
- Часто. Оно или закопано в землю было, либо в сене спрятано. Оружие было различного вида: кто-то находил “бур”, кто-то автомат, а кому-то попадался и гранатомет. Найденное оружие мы сначала передавали нашим офицерам, те его осматривали, переписывали номера, а затем передавали сарбозам, которые вместе с нами участвовали в операции. А хозяев тех помещений, в которых было обнаружено оружие, начинали прессовать, задавая вопросы: “откуда”, “кто” и так далее. Ну, а если они и сарбозам не отвечали, то за них тогда брались ХАДовцы, которых афганцы очень боялись.
- Доводилось ли Вам участвовать в куфабских операциях?
- В Куфабе, рассказывали, в восемьдесят втором году много наших пограничников погибло. Те ребята, которые были до меня, летали на операцию в Куфаб, а мы заходили через Калай-хумб примерно в те же края. Мы высадились, а там снега по пояс. Несколько дней мы просидели в этом снегу, ожидая какой-то караван.
- Проводились ли совместные операции с ДШМГ других пограничных отрядов?
- У нас были совместные операции с “дэша” Керкинского отряда, с Восточной “дэша”. Я сейчас не могу вспомнить названия тех населенных пунктов, в окрестностях которых мы работали, но помню, что там был один довольно большой кишлак, который не могли в свое время взять мои “деды”. И вот несколько подразделений различных ДШМГ, окружив местность, при поддержке бронетехники мотоманевренных групп, штурмовали этот укрепрайон, состоявший из нескольких кишлаков. Местность вокруг была горной и для нас незнакомой. Когда мы шли, встретили афганца с ишаком. Мы тут же перегрузили свою тяжелую ношу, преимущественно боеприпасы, на ишака, а его хозяину приказали провести нас по тропе. После того как он вывел нас в нужное место, мы его отпустили, отсыпав ему в качестве благодарности немного соли и дав несколько спичек. По данным разведки, в кишлаке, который нам предстояло блокировать, находилось около трехсот “духов”. Полевым командиром в тех краях был так называемый инженер Башир, которого наши пограничники безрезультатно ловили по окрестным горам уже несколько лет.
Проводя операции, приходилось учитывать различные особенности. Например, однажды мы увидели на склоне горы около двухсот вооруженных людей. Мы настороженно поинтересовались у своего офицера: “Кто это такие?”, на что он нам разъяснил, что это такая же банда, но она находится в контрах с бандой инженера Башира, потому что тот недавно зашел на их территорию и там кого-то убил. Мы их не трогали, поскольку они, можно сказать, были на нашей стороне. Вооружена эта банда была очень хорошо: много пулеметов, у каждого гранаты на поясе висят. Обычно у “духов”, которых мы видели ранее было по несколько магазинов и все. А эти были вооружены и снаряжены “от и до”, видимо, Пакистан хорошо снабжал их всем необходимым. У них даже были портативные радиостанции, в отличие от тех, которые носили наши связисты. Иногда, спустившись в долину к кишлаку, мы не могли связаться с нашими подразделениями, находившимися неподалеку, за горой. Но если взять эту маленькую радиостанцию иностранного производства и настроить необходимую частоту, то можно было без труда установить радиосвязь. Мы наглядно представляли себе, насколько технически отставали в вопросах связи от нашего противника. Мы поинтересовались у офицера: “Ну, повоюют они сейчас за нас, а потом что?” - “Сейчас они нам помощь окажут, а потом ими пусть ХАД занимается”. Эта банда действительно нам очень помогла, бойцы в ней были не только хорошо вооружены и экипированы, но и прекрасно обучены ведению боя. Да и по горам они ходили совсем не так, как ходит простой обычный человек. У меня тоже эта привычка идти вверх, в гору, небольшими зигзагами, не создавая особой нагрузки на ноги, сохранилась после армии. Когда идешь в гору “елочкой”, то ноги не так напряжены, как если бы ты шел прямо. А для афганца поход по горам вообще было ежедневным занятием, он мог идти рядом с тобой, разговаривать и совершенно не уставать. Выносливые они были.
- Вы не участвовали в ноябре 1985 года в Зардевской операции совместно с Восточной ДШМГ, где погибла панфиловская застава?
- Я как-то решил посчитать, в скольких операциях мне пришлось поучаствовать. Насчитал около двадцати. Половина из них уже стерлась из памяти, все эти названия кишлаков и ущелий уже не вспомню. Да, в ноябре мы куда-то летали, где-то участвовали. Но была ли это та самая операция, я уверенно сказать сейчас не могу.
- Проводились совместные операции с подразделениями Советской армии?
- Как-то, во время выполнения одного из заданий, наши ребята здорово выручили своей огневой поддержкой какое-то армейское подразделение, не позволив «духам» взять тех в кольцо. Армейцы потом поинтересовались: «Вы кто? Вы откуда взялись, такие умелые? Ловко вы из вертолетов десантировались». Когда наши ответили, мол, мы пограничники, те не поверили: «Да ну, откуда здесь взяться пограничникам? Чем докажете?» На нас не было ничего, что указывало бы на принадлежность к пограничным войскам, ни зеленых погон, ни шевронов, поэтому один из наших, закатав рукав, показал татуировку на плече. Армейца это не убедило: «Татуировку я тоже какую хочешь могу набить». Тогда кто-то полез в свой вещмешок, порылся в нем среди вещей, которые хранились на «дембель», и достал оттуда зеленую фуражку. Вот этот аргумент свое действие возымел - армейцы поверили, в то, что мы погранцы.
- За время Вашей службы на заставе, были ли потери среди личного состава?
- Были. У нас погиб старший лейтенант Искаков, под командованием которого были минометные расчеты и расчеты СПГ. После того, как меня назначили первым номером расчета, Былушкину вместо меня дали другого второго номера, высокого парня из молодых, родом то ли из Гомеля, то ли из Минска. В одной из операций он бежал по рисовым чекам чтобы поднести Былушкину патроны, и ему пуля угодила в голову. При этом она пробила каску, прошла через череп, выбросив мозги наружу, и, ударившись о противоположную стенку каски, осталась в голове. Этот парень попал в госпиталь, к нему приехали родители, но он прожил еще недели три и умер. Былушкин мне как-то сказал: “А ведь на его месте мог бы оказаться и ты, если бы не ушел в другой расчет. Бог тебя сберег”. Погибшие были и после того, как я ушел на дембель, например, у нас погибли вертолетчики. Вообще, в Пянджской ДШМГ, за всю ее афганскую историю, погибло около шестидесяти человек. Очень много потерь, я знаю, было в Керкинской “дэша”. У нас было пару совместных с ними операций, когда мы работали двумя “дэша”. Мы окружили кишлак и вели огонь, причем керкинские стреляли трассирующими пулями. А летящий трассер тебя сразу выдает, где ты находишься, вот “духи” и вычисляли их по выстрелам. Мы же, при снаряжании магазина, трассирующий патрон укладывали вторым или третьим, чтобы во время стрельбы визуально можно было определить, что магазин уже практически пустой. Я для своего пулемета всегда просил патроны Б-32, потому что, если ты в гору стреляешь, они обозначают красными точками попадания, и ты видишь, куда стреляешь. Видимо, пули у этих патронов были разрывными, поскольку, когда я в “духов” стрелял и пули попадали им в голову, спереди были дырки, а сзади половина черепа просто отсутствовала.
- Сколько времени отводилось на высадку из вертолета?
- Все это происходило очень быстро - в течение пары минут, а то и меньше, должна высадиться вся группа. Если мы высаживаемся двумя вертолетами, то, пока первый производит высадку, второй вертолет кружит неподалеку, обрабатывая прилегающую местность из НУРСов и пулеметов. Как только звучала команда, я выпрыгивал из вертолета, за мной второй номер, и мы начинали прикрывать, пока остальные ребята разбегались веером от зависшей машины. Внутри всегда оставался кто-то, кто будет выбрасывать из вертолета мешки, поэтому их старались перед высадкой ставить ближе к выходу. И когда все выпрыгивали, эти один или два человека начинали по-быстрому выбрасывать их наружу. Бывало, что по вертолету во время высадки “духи” начинали стрелять из ДШК и удавалось выбросить лишь три или пять мешков. В таких случаях прибегал стрелок, закрывал дверь, и вертолет резко уходил с набором высоты. Оставшиеся ребята даже не успевали десантироваться и улетали вместе с вертолетом. Потом, конечно, их тоже выгружали с оставшимися мешками.
- Были случаи, когда сбивали вертолеты при высадке?
- При мне был один такой случай. Мы высаживались неподалеку от одного очень большого кишлака и “духи” ударили по вертолету то ли ракетой “земля - воздух”, то ли каким-то ПЗРК, которые с 1984 года стали им активно поставляться. Вертолетчикам удалось посадить подбитую машину, и пока она стояла на земле, ее экипаж отстреливался изо всего, чего мог, включая пулемет и НУРСы. Наши ребята из отделения отправились на выручку, помогать вертолетчикам отбиться от “духов”. Потом прилетел второй вертолет и стал обстреливать наступающих душманов с воздуха, а те стали в ответ стрелять из гранатометов. Ребята добрались до подбитой машины и прикрыли эвакуацию уцелевших, но раненых, членов экипажа, заодно оказав помощь в погрузке тела погибшего вертолетчика. Затем, чтобы машина не досталась “духам”, нашим саперам была дана команда взорвать подбитый вертолет. Обернувшись и посмотрев на небо, я сказал ребятам: “Эх ты, смотрите, сколько их летит!” Я никогда раньше не видел, чтобы одновременно в небе было столько вертолетов. В нашу сторону летело, наверное, вертолетов тридцать. Не знаю, откуда их столько взялось, возможно из Душанбе прилетели, возможно из Пянджа или Московского, но они как начали этот кишлак “чесать”! Они дали круг над кишлаком, выстрелив в него изо всего, что имелось на борту. Район тот был бандитским, поэтому никаких мирных жителей там быть не могло. “Духи”, кто уцелел, бросились врассыпную. Один из наших рассказывал потом: “Бегу я к траншее, бегу, и вдруг мне навстречу “дух”. Я остановился, на него стою, смотрю, а он на меня. Я не стреляю в него, растерялся. И он, видимо, тоже. Так и разбежались с ним в разные стороны. Правда потом, когда я вернулся, увидел его мертвым. Видимо, кто-то другой его все-таки застрелил”.
- Во время высадки десанта на прикрытии были только Ми-8, или Ми-24 тоже использовались для этого?
- Были и “двадцать четвертые” на прикрытии. Но в большинстве случаев это делалось Ми-”восьмыми”. Если в тот район, куда мы летели, уже ранее высадили группу и она передала, что там бьют из ДШК, то Ми-”восьмые” садились, а “двадцать четвертые”, которые были более-менее защищены броней, заходили на цель и начинали долбить те места, откуда “духи” вели огонь из крупнокалиберных пулеметов.
- Вам приходилось попадать под “дружественный огонь” своих вертолетов?
- Да, был один случай такой. Мы как-то окопались на горе, напоминающей тризуб, чтобы блокировать проходящую внизу, в ущелье, дорогу, и попали под дождь. Когда он прекратился и выглянуло солнце, нам нужно было немного подняться наверх. Мы ждали, что за нами прилетят вертолеты, но нам поступила команда, чтобы мы поднимались пешком. Однако на противоположной высоте засел “духовский” автоматчик и периодически постреливал в нашу сторону. Хорошо, что это был не снайпер, иначе бы он нас там всех положил. Наш офицер дал координаты и вызвал на помощь авиацию, чтобы прилетевшие вертолеты обработали склон, где засел душман. А мы сидим, ждем. Офицер поинтересовался, чего это мы сидим. “Так Вы же команду идти не дали” - “Поднялись, и марш вперед”. Стали мы карабкаться на зуб этой горы и тут прилетел вертолет. Видимо, вертолетчик увидел, что по склону кто-то поднимается, и как дал от всей души. Хорошо, что он ракеты не выпустил, а пули легли чуть выше того места, где мы находились. Мы давай быстрее сигнальной ракетой себя обозначать. Вертолетчики поняли, что ошиблись, полетали вокруг другого зуба горы, постреляли, бомбу сбросили и улетели обратно. Если бы они с первого раза не промахнулись, то нам бы точно хана.
- Как складывались отношения бойцов “дэша” с офицерами и бойцами других подразделений Пянджского пограничного отряда?
- Когда мы возвращались в Союз, у нас в клубе не только демонстрировались кинофильмы, но и проходили награждения. И любой из ребят, служивших в составе ДШМГ, чувствовал себя выше некоторых офицеров отряда, особенно молодых лейтенантов: “Я, рядовой, воюю, а этот медаль какую-то юбилейную нацепил и гордится этим”. Безусловно, были попытки офицеров отряда “застроить” кого-нибудь из “дэша”. Мы тогда уже получили форму, в которую собирались одевать войска Варшавского договора, и которая тогда называлась “варшавка”, а впоследствии стала известна как “афганка”. В Средней Азии разрешалось на полевом форменном обмундировании не застегивать верхнюю пуговицу, потому что были случаи, когда солдаты падали в обморок от теплового удара. Мы же в “дэша” позволяли себе расстегнуть еще несколько пуговиц, чтобы было не так жарко. И когда, например, пошел ты в “чепок”, обязательно найдется офицер, который попытается тебя либо “застегнуть” на все пуговицы, либо зацепить: “Солдат, почему не приветствуем старшего по званию?” Среди нас, конечно, были ребята, которые могли, не стесняясь, послать подальше любого офицера в отряде, но чаще всего мы старались не нарываться на конфликт, поэтому проще было ответить: “Виноват”. Тут же следовал вопрос: “С какой заставы?” и оставалось лишь ждать, когда он пожалуется твоему командиру на то, что ты не поприветствовал офицера.
- Не думаю, чтобы начальник ДШМГ занимался решением подобных вопросов.
- Да, начальник “дэша” подобным действительно заниматься не станет. Поэтому офицер пожалуется начальнику заставы. Хотя и сами начальники наших десантно-штурмовых застав с офицерами отряда не очень ладили - одни два года воюют, а другие все это время дальше отряда никуда не выезжали. Хотя семьи и тех и других жили рядом, в одном здании.
- Вылетая на операцию, какой запас воды вы брали с собой?
- У меня всегда висела одна фляжка на поясе и еще одна полная фляжка лежала в рюкзаке. Ещё обязательно брали с собой резиновые емкости с водой. И когда шли, то кто-то из ребят нес котелки и чайники, а кто-то тащил на себе этот резиновый бурдюк. На переходе всегда охота пить, но нас учили, и даже заставляли экономить воду. Мещеряков нам говорил: “Ребята, я все понимаю: переход, мешки тяжелые. Но вы сполосните рот и, максимум, пару небольших глотков сделайте. Всю воду не пейте, экономьте”. Он действительно заботился о нас. Его за каждого потерянного солдата чуть ли не звания лишали, одних только представлений на звание Героя Советского Союза на него писали несколько, но все оказались безрезультатными. Бывало, Мещеряков, глядя в карту, предупреждал нас: “Ребята, не будет дальше воды. Смотрю по карте: где-то должен быть ручей. Как дойдем туда, тогда и попьем, а сейчас берегите воду”. Но некоторые не выдерживали: “Все, не могу больше!”, и выпивали то, что оставалось во фляге. Да, были такие, кто выпьет свою воду, а потом клянчат: “Вась, дай попить, а то уже не могу”. Его спрашивают: “А ты что, всю свою воду выпил?” - “Да” - “А ты знаешь, сколько нам еще идти?” Мы попадали в зону полупустынь, в сторону Мазари-Шарифа, где сплошные барханы как в фильме “Белое солнце пустыни”. И если ты сразу всю воду выпьешь, то все, хана будет.
- Вам таблетки для обеззараживания воды выдавались?
- Выдавались, но мы их почти не использовали. Бросишь две таблеточки во фляжку, и вода становится такой противной на вкус, что ее просто невозможно пить. Бывалые, конечно, пили и такую воду, но большинство старалось обходиться без таблеток. Конечно, если кто-то из опытных офицеров говорил, что летим в такой район, где можно подцепить какую-нибудь болезнь и воду без таблеток нельзя пить ни в коем случае, то мы ее обеззараживали в обязательном порядке. А если рядом с тем местом, где мы находились, протекал ручей, то это вообще была красота! За водой отправлялись, как правило, человека по три или четыре, чтобы, пока кто-то набирал воду, остальные находились на прикрытии. Но чаще всего нам воду сбрасывали с вертолета.
- Ранения у Вас имеются?
- Нет, ранений не было, была только контузия, которая нигде не зафиксирована.
- После приказа об увольнении в запас дембеля не ходили на операции?
- Нет, не было у нас такого, все летали. Я должен был уйти на дембель в первой партии, но когда мы находились на операции, задул ветер-“афганец”. В такую погоду вертолеты не могли прилететь не только чтобы забрать всех, но даже и чтобы продукты сбросить. Так что мы сидели, не имея возможности возвратиться в отряд. Там уже первая партия дембелей по домам отправлялась, а мы все еще находились в Афгане. Когда мы вернулись, они все уже разъехались. Пятого декабря нас должны были посадить в автобус, чтобы отвезти на вокзал, но вместо этого устроили построение, проверив форму одежды и приказав снять “дембельские” погоны, заменив их на уставные. Домой я отправился лишь на следующий день, и, как только оказался в автобусе, как положено, сразу же заменил уставные погоны на неуставные.
|
- Вам пришлось переслужить? На какой срок?
- Я практически не переслужил. Призвался в ноябре, уволился в декабре. Месяц - это такой срок, на который не стоило обращать внимания. У нас были ребята, которые переслуживали по два, а то и по три месяца. А если ты “залетел” - накурился или пьяным попался - то вообще самым последним домой отправишься.
- Домой добрались быстро?
- Мы доехали до Душанбе, там я отдал своему сослуживцу чеки, потому что толком не представлял, что с ними делать. Он мне говорит: “В Астрахани в “Березке” можешь на них что-нибудь купить”, а я в ответ: “Какая еще “Березка”? Я в селе живу”. У нас в отряде никто на эти чеки внимания не обращал, поэтому нас обманывали, как могли. Например, полагалось тебе сто чеков за пребывание в Афганистане, но вместо этой суммы ты получал на руки всего пятьдесят чеков. Так что отдал я ему свои чеки, а он мне ту же сумму, только рублями. В общем, на автобусе мы добрались до Душанбе, там сели на поезд, идущий в Москву. Нас набралось два вагона погранцов-дембелей. В Аксарайске, где мне предстояло сойти, меня на перрон вышел провожать чуть ли не весь вагон.
- Вам платили чеками?
- Да, помимо основного денежного довольствия нам давали чеки на эту же сумму. Семь рублей, если не ошибаюсь, хотя сумма зависела от звания.
- Чеки вам выдавались в отряде, как и денежное довольствие?
- Да, чеки мы получили в отряде при увольнении. А денежное довольствие нам выдавалось каждый месяц. Если мы отсутствовали два месяца, то, по возвращении, получали деньги сразу за два месяца. Получив пятнадцать рублей на руки, мы сразу шли в “чепок”, где покупали сок, печенье.
- Как в ДШМГ обстояли дела с награждениями?
- Нас награждали довольно скупо, несмотря на то, что ребята побывали в довольно сложных операциях. Да, награждения были, но говорили, что все зависело от командиров - подадут они на награждение после операции или нет. После возвращения домой, в феврале или марте 1987-го года мне пришла повестка, в которой предписывалось такого-то числа к 9-00 явиться по такому-то адресу. На повестке была печать с надписью “КГБ СССР”. Мать сразу поинтересовалась, что я такого натворил, что меня в госбезопасность вызывают. Я тоже начал судорожно вспоминать, где мог “отличиться”. Не спал всю ночь. Утром пришел товарищ, я ему рассказал о повестке. Тот тоже посоветовал: “Давай, вспоминай, что натворил. Скольких “духов” уложил?” Я говорю: “Ну так, вблизи, вот как ты сидишь, троих или четверых. В операциях их считать особо некогда - там стрельба идет и поди разберись, я его уложил или кто-то другой”. В общем, пока я не поехал по повестке, я не мог себе места найти. В понедельник рано утром я отправился на автобус, взяв с собой паспорт, военный билет и удостоверение, которое получил еще в части. Матери в шутку сказал: “Суши сухари”. Приехал в Енотаевку, спрашиваю, где здесь находится отдел КГБ. Говорят: “А вот здание стоит”. Подошел, подергал дверь. Закрыто, хоть время уже девять. Смотрю, идет какой-то офицер. Подходит, и интересуется у меня: “Ты чего здесь трешься?” Я показал ему повестку, и он сказал: “Пойдем”. Дежурному он объяснил, что мне нужно в четвертое отделение. Когда я нашел нужный кабинет, зашел внутрь и представился как положено, меня сразу стали агитировать, предлагая поступить в Высшую школу КГБ, но я отнекивался, говоря, что только устроился на работу в Аксарайске. Поняв, что я отказываюсь поступать на службу в органы госбезопасности, сидевшие в кабинете перешли ко второй части моего визита и прямо в кабинете вручили мне медаль “За отличие в охране государственной границы”. У меня аж камень с души свалился, зря все эти ночи не спал, переживая. А мне говорят: “Ну, ты чего задумался? Что нужно ответить?” Я ответил: “Служу Советскому Союзу!” Один из офицеров поинтересовался: “А что отвечаешь без настроения?” - “Будешь тут без настроения после вызова в КГБ!” Ну, а медаль “За отвагу” нашла меня лишь спустя тридцать пять лет. У нас в Москве есть организация ветеранов Пянджской ДШМГ, благодаря архивной работе которой удалось разыскать порядка ста пятидесяти медалей, которые не были получены нашими пацанами. При этом они собрали подтверждения свидетелей тех событий, за которые человек представлялся к награждению. На торжественное награждение должны были явиться сотрудники “Вымпела”, однако из-за коронавируса нас, человек восемь, собрали в ресторане и награды нам вручал замполит нашей Пянджской ДШМГ. Награды у всех были разными: кто-то получил “За отвагу”, а кто-то “За боевые заслуги”. Мы немного посидели в ресторане, выпив, как положено, за медали по сто грамм, и разъехались по домам.
- Дома знали, что Вы воюете в Афганистане?
- Я поначалу матери ничего не писал, только старшему брату и просил, чтобы он никому ничего не сообщал. Как-то в Гагры по путевке приехала моя младшая сестренка, которая на тот момент еще училась в школе. Она решила навестить меня, приехав на заставу с просьбой увидеть брата, который здесь служит. Вышедший к ней дежурный сообщил ей, что меня перевели на афганскую границу. Вернувшись домой, она матери сказала, что я служу в Таджикистане. Мать потом говорила, что у нее екнуло сердце и она сразу позвала брата: “Вовка, где там Сашка служит?” Брат отвечает: “В Таджикистане, его туда перевели” - “Что он там, воюет?” - “Нет. Он же тебе фотографию только прислал”. В общем, мать начала что-то подозревать. Брат в восемьдесят пятом году женился и устроился на работу в Аксарайске. И пока его не было дома, на его имя пришло письмо от меня. Мать его открыла и стала читать. А я там рассказываю про свою третью операцию. Когда брат приехал домой, то был вынужден все рассказать матери. Невестка потом рассказывала, что когда она тихонько зашла в дом, то увидела мать, стоявшую на коленях перед иконой, и просящую помочь и сохранить Александра. Кто знает, может именно эта материнская молитва действительно мне помогла уцелеть в Афганистане.
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит.обработка: | Н. Ковалев, С. Ковалев |