Несякин Сергей Иванович

- Я родился в селе Журавка Еланского района Волгоградской области, там же в 1979 году закончил среднюю школу, и поступил в Волгоградский гидромелиоративный техникум. Правда, закончить его я не успел, поскольку был призван в армию. Отсрочку от армии давали только тем, кто поступал в техникум после восьмого класса, а я пришел туда учиться после десятого, поэтому в возрасте семнадцати лет попал в весенний призыв 1980 года. К армии я специально не готовился, моя подготовка ограничивалась уроками НВП в школе, плюс понемногу, для себя, занимался различными видами спорта - лыжи, коньки, хоккей, волейбол, баскетбол.

- Как Вас, семнадцатилетнего, могли призвать?

- Повестку и военный билет я получил седьмого мая, а семнадцатого мая, когда мы ехали эшелоном через Казахстан, мне исполнилось восемнадцать, так что в войсковую часть номер 81102 Туркестанского военного округа, расположенную в городе Ашхабад, меня привезли уже взрослым человеком. Там располагался Кешинский учебный полк, который только недавно был развернут в этом районе Ашхабада из кадрированного полка. Это была сержантская “учебка”, в которой готовили очень серьезно. Нас было несколько подразделений, и все жили по-разному: первый батальон жил в палатках, а второй батальон обживал старые казармы на территории полка.

- В какой батальон Вы попали служить?

- Я был курсантом четвертого взвода первой роты первого батальона, где готовили командиров мотострелковых отделений. Помимо нашей “учебки” на территории Ашхабада находилось много учебных подразделений - 13-й городок, 1-й городок - в которых тоже готовили сержантский состав, но уже специалистов разных направлений, от артиллеристов до связистов. Нас в “учебке” гоняли так серьезно, что на ногах от пяток до пальцев кожа слезала мозолями.

- Как акклиматизировались к местному климату?

- Я как-то нормально пережил акклиматизацию, потому что был деревенским парнем. Когда нас привезли в Ашхабад, там стояла ужасная жара и те, кто начал с первого дня из кранов ледяную воду хлебать, сразу заработали если не ангину, то дизентерию. Нам сразу поставили громадные туркменские чаны и назначили, помимо наряда по роте, дополнительный круглосуточный наряд, который заваривал в этих чанах верблюжью колючку. После этого мы перестали пить воду из-под кранов и каждое утро, просыпаясь, наполняли свои фляжки этим отваром. От жары потели так, что наше хэбэ к концу дня белело от соли и просто стояло колом, как у персонажей комедии “Джентльмены удачи” после их путешествия в цистерне с цементом.

- “Учебка” готовила личный состав исключительно для советского контингента в Афганистане?

- Да, нам сразу сказали, что семьдесят процентов из нас отправятся в Афганистан. Но нам это ни о чем не говорило, мы тогда про Афганистан ничего и знать не знали. В декабре туда только войска ввели, а мы в ”учебку” попали в мае месяце. Так что можно смело сказать, что про Афганистан я узнал лишь в “учебке”, когда командование пообещало отправить туда всех “залетчиков” и тех, кто не выполнял различные нормативы. Ну, а в результате получилось так, что в Союзе осталось всего два человека из нашей роты, которых оставили сержантами в “учебке”. Всех остальных, независимо от того, “залетчик” ты или нет, отправили в Афганистан. Большинство наших попало в Кандагар, некоторые отправились в Газни. У нас в горах находился учебный центр “Келята”, где, кроме физо и строевой, мы стреляли изо всех видов стрелкового оружия и нас учили водить БТРы. Самым большим удовольствием после занятий было попить воду в горном ручье, ополоснуть в нем ноги или даже искупаться.

- Как кормили в учебном полку?

- Да, в принципе, нормально. Поначалу, конечно, голодно было, не хватало ничего. Кто первым заходил в столовую, проходя, с первых столов тащил масло и сахар к себе за стол. Тем же, кто заходил последним, доставалась лишь каша или то, что от нее оставалось. Это была обычная форма выживания, но ничего, выжили.

- Перед отправкой в Афганистан было торжественное построение в полку?

- Наш полк участвовал в параде, посвященном 7 ноября. Возможно, нас бы и раньше перебросили в Афганистан, поскольку у нас закончилось обучение и всем уже присвоили звания, но, так как от полка в парадном расчете должны были участвовать сто человек из нашего полка, всем пришлось дожидаться окончания парада. И уже на следующий день мы отправились в Афганистан. Ну, а насчет торжественного построения скажу, что его не было, потому что у нас почти на каждом построении кто-нибудь на плацу падал в обморок от жары.

- Как вас после окончания “учебки” перебросили в Афганистан?

- Пассажирским Ту-134, прямым рейсом на Кандагар, чей аэропорт “Ариана” был вторым по значимости в Афганистане, после кабульского. Так что перебросили нас туда вполне цивильно.

- Почему вас сразу в Кандагар привезли? Выходит, распределение произошло еще в Союзе?

- Вероятнее всего. Мы всех подробностей не знали. Пополнение тех частей, которые были расположены ближе к северу Афганистана происходило регулярно, поскольку они были ближе к границе с Советским Союзом, а Кандагар находился далеко на юге, поэтому нас туда целенаправленно самолетом и отправили.

- Учитывая количество посадочных мест в салоне самолета и количество выпускников “учебки”, одним бортом тут вряд ли обошлись?

- Думаю, да. Потому что в 1982 году для того, чтобы всех дембелей отвезти обратно в Союз, потребовалось совершать по два рейса в течение двух дней.

Из аэропорта нас на “Уралах” привезли в бригаду, построили на плацу всю нашу команду, а затем дали команду: “Садись!” Жара, хочется пить, а мы, младшие сержанты, сидим в “парадках” на своих вещмешках и чего-то ждем. В это время вся бригада находилась в рейде и, как оказалось, мы ждали, пока кто-то из подразделений придет за нами в качестве “покупателей”. Тут на нас начали набегать местные «аборигены», которые, вместе с “партизанами”, зашли в Афганистан в составе бригады в декабре 1979-го. Они стали выхватывать наши вещмешки: сидишь ты, только отвернулся, как кто-то, словно обезьяна, подбегает, хватает твой мешок и прет его куда-то к палаткам бригады. И куда бежать, где искать свой вещмешок?

Ну, а потом прибыли “покупатели”. Первыми себе стал подбирать личный состав десантно-штурмовой батальон: “Кто хочет в десантуру?” Мой земляк, Иван Лейман, мне предложил: “Серега, пойдем. Сколько можно уже сидеть”, но я отказался, сославшись на то, что боюсь высоты. Я-то думал, там все по-честному, что там действительно десантники, но оказалось, что никаких прыжков с парашютом у них и не было. Когда пришли и сказали, что нужна пехота во вторую роту, я решился: “Пойдем”, и вместе с земляком Толиком Коржовым мы были зачислены в эту роту. Я считаю, нам с ним повезло, потому что рота оказалось боевой, а взвод вообще считался лучшим в бригаде. Еще один наш товарищ, Толик Заврин, попал сначала в четвертую роту второго батальона, а затем каким-то чудом перевелся в разведроту и начал уговаривать нас перейти к нему. Коржов был постарше меня и согласился на это предложение. А меня, когда уходили наши дембеля, назначили на должность замкомвзвода первого взвода и присвоили звание “сержант”. Мои друзья предлагали: “Мы сейчас тебя к себе тоже заберем”, но я им ответил: “Я тут уже замкомвзвода. А в вашу разведроту я кем приду?” Но контакт с друзьями я все это время не терял.

Пришли мы в роту, а там одни казахи, русских, включая наш призыв, было совсем мало. Меня поставили на должность командира третьего отделения первого взвода, Толика назначили командиром второго отделения. Замкомвзвода у нас тоже был чистокровный казах - Утепов Калибай.

Утепов Калибай

- Как Вам, молодому сержанту, приходилось находить общий язык с личным составом, где преобладали дембеля?

- У нас был закон, на мой взгляд правильный: если сержант, независимо от национальности, служит на должности, то он неприкасаем, он - командир. Позже, когда я сам стал старослужащим, тоже активно поддерживал это правило. Причем этот закон ввел наш замкомвзвода Утепов, и с его стороны в этом плане была огромная поддержка: когда старослужащие пытались пойти против, он хватал автомат и был готов пристрелить любого из них. Поддержка молодых сержантов была и со стороны офицеров. Конечно, при этом все-таки приходилось учитывать и субординацию со старослужащими. Но могу сказать, что “дедовщины” в ее извращенном варианте у нас совсем не было. Никакого унижения и принижения мы не испытывали, никто ни меня, ни других “молодых”, не заставлял стирать портянки или чистить за него оружие. Безусловно, “принеси котелок с водой” или “сходи за сигаретами” - это, конечно, присутствовало, но не в отношении молодых сержантов. Да, на первом году службы я тоже ходил со своими “молодыми” в артдивизион за дровами, но лишь по той причине, что у группы военнослужащих должен быть старший, как командир. Дрова мы заготавливали, чтобы ночью палатку отапливать печкой-”буржуйкой”, ведь в Афганистане днем было жарко, а ночью довольно прохладно.

- Бригада на тот момент уже начинала отстраиваться?

- Я все два года прожил в палатках: и в Ашхабаде, и в Кандагаре. На тот момент еще не исполнилось и года, как бригада вошла в Афганистан, поэтому личный состав ее жил в палатках. Палатки были большими, на сорок человек, в каждой размещалось по два взвода. Имелись в бригаде и модули, но в них жили офицеры штаба бригады и сам комбриг. Наши офицеры батальонов, командиры рот и взводов жили точно в таких же условиях, что и мы: кто-то в офицерской палатке, а кто-то обустроился в каптерке.

- Когда вы прибыли, бригада была на боевых. Она всегда выходила полным составом?

- Бригада постоянно находилась на боевых операциях. В тот раз тоже был какой-то большой рейд. Обычно все боевые выходы у нас назывались либо “рейдами”, либо создавались “боевые группы” из наиболее подготовленных военнослужащих для выполнения определенной задачи. Последний вариант, например, это когда мы, получив пополнение, выходили, чтобы поохотиться. Мы ночами, на БТРах, используя приборы ночного видения, уходили по трассе в сторону Пакистана, в сторону Спин-Болдака, или просто куда-нибудь к пустыне. Однажды даже перехватили там каких-то душманов, шатавшихся ночью на трех джипах. Что уж они там везли - не помню.

Пока “молодежь” адаптировалась к местным условиям, к погоде, основной состав бригады не сидел без дела. Пока другие “молодых” учили стрелять и гоняли на полигон, мы, старослужащие, этим временем занимались своей работой, днем сопровождая колонны, а ночами рыскали, перехватывая кого-нибудь.

- Расскажите о том случае, когда вам удалось перехватить три джипа?

- Все это произошло ночью. А ночью кто передвигается? Только те, кому надо скрытно что-то перевезти. В общем, мы их захватили, а афганцы, которые сидели в этих автомобилях, стали убегать, пытаясь спрятаться на пшеничном поле. От стрельбы пшеничное поле вспыхнуло, но мы его затушили. Душманских тел мы там не нашли, хотя были уверены, что большую их часть, все-таки, положили. Захваченные джипы мы забрали с собой, они были под завязку загружены каким-то барахлом. Помню, сверху лежали какие-то ковры, а что было под ними - смотреть не стали. Все машины пригнали в бригаду, туда же поутру понаехали различные советники, которые стали перебирать содержимое груза, проверять, что там лежит. Мы им просто целиком сдали захваченные машины, и в разборе содержимого груза не участвовали, нам не до этого было, поэтому до сих пор не знаю, что там “духи” везли.

- Это произошло, когда Вы уже стали старослужащим?

- Нет, чуть раньше. Я на тот момент прослужил всего год. Это произошло, когда пришло следующее молодое пополнение, через полгода после нас.

- Чем Вас вооружили в бригаде?

- Сначала мы получили АКМы калибром 7,62 мм, а через полгода нас перевооружили на АК-74, которые поступили в бригаду. Это были легкие автоматики, в сравнении с АКМами. Нам они казались какими-то необычными, у них даже магазины были легче, чем те, которые для патронов калибра 7,62 мм. А вопрос веса был одним из главных, поскольку на себе приходилось таскать очень много.

- Как прошло Ваше боевое крещение?

- Перед въездом в Кандагар было множество кишлаков и мы стояли в оцеплении в одном из них, когда по нам стали стрелять. “Деды” уже имели опыт, поэтому быстро пригнулись и побежали в укрытие. Я же, еще не понимая всей ситуации, бежал за ними спокойно, не пригибаясь, просто втянув голову в шею. Утепов в приоткрытый боковой люк БТРа кричал мне: “Прыгай сюда, ты чего тянешь!” А до меня просто не доходило, почему это кто-то в меня должен попасть, ведь я ничего никому не сделал. Я вскочил на БТР, через верхний люк спрыгнул вниз, на свое место, и мы спешно покинули это место. Вокруг были сплошные дувалы, и мы, увидев ворота в один из дворов, зачем-то въехали туда. Когда передали по рации о том, что нас обстреляли, наши стали обрабатывать это место из минометов, убив при этом трех несчастных верблюдов. После окончания стрельбы мы возвратились на то место, где были обстреляны, освежевали верблюжьи туши, и потом ели верблюжатину. Варить мясо пришлось долго. Хоть оно и было жестким, но, по крайней мере, мы не остались голодными.

Замкомвзвода К. Утепов

- Претензий от афганцев за убитых верблюдов не было?

- Нет, у нас такого практически не водилось. Хотя однажды нам на построении зачитывали, что в каком-то подразделении солдаты убили собаку, и к командиру приходили старейшины с жалобой на этот поступок. Думаю, что того, кто это сделал, вряд ли нашли, спустив дело на тормозах. Будут еще командиры заниматься расследованием гибели собаки!

- С какими целями вас ставили в оцепление окрестностей Кандагара?

- Полагаю, это тактика у нас тогда была такая. На тот момент если у какого-то подразделения был неполный состав, они становились в оцепление, а более боеспособное и подготовленное подразделение занималось прочесыванием территории. Так делали в любом кишлаке, к которому подходили. Иногда в оцепление становились и “десантура”, и другие подразделения бригады. Если кишлак был большим, его прочесывали силами батальона или роты. А огромный населенный пункт типа Кандагара - попробуй его весь охвати. Как правило, сил роты для того, чтобы прочесать кишлак, вполне хватало. Каждому взводу давался определенный квадрат, и мы, растянувшись цепью, начинали прочесывать подряд этот участок населенного пункта.

- Помимо кишлаков, в городской застройке точно так же проводились зачистки?

- Нет, в городской застройке зачисток не проводили, потому в городе всегда была одна мысль: “Успеть бы проскочить”. Когда мы в ноябре 1980 года стали ходить встречать колонны, поначалу обходились силами одного взвода, а затем взвода стало не хватать, и стали привлекать для этого целую роту. Для понимания ситуации: протяженность одной только кандагарской зеленой зоны составляла около шестидесяти километров, и находилась она за Кандагаром. Наша бригада стояла южнее города, и, чтобы встретить колонну и сопроводить ее, нам нужно было доехать до Кандагара, пройти через весь город со всеми его Черными площадями и элеваторами, откуда постоянно по нам стреляли из гранатомета, пройти через мост через реку Аргандаб, войти в зеленую зону и пройти по ней эти шестьдесят километров. Так что сопровождение колонн всегда было очень рискованным занятием. Мы выходили за зеленую зону, встречали там колонну, которая шла из Кушки и рассредотачивали ее между своими БТРами. Ствол головного БТРа всегда смотрел прямо, у второго, который шел через десять машин, башня была повернута вправо, у следующего, также через десять машин, башня смотрела влево, ну, и так далее. А БТР, который шел в колонне замыкающим, смотрел во все стороны.

- Какие БТРы стояли на вооружении бригады?

- БТР - 60ПБ, которые прибыли к нам в бригаду из Монголии. До “семидесятки” я так и не дослужил, не увидев ни капитальной казармы, ни хорошего БТРа. У наших машин вообще ничего не работало, даже КПВТ не стрелял. Мой 123-й БТР хоть плавал, но мы его утопили впоследствии. Зато на нем наладили работу КПВТ, правда, чуть не угробив при этом двоих советников. Зимой 1980 года мы пошли в рейд в район Калата. Наш экипаж состоял полностью из “молодых” - я, командир машины, Камалов Накып - наводчик из Набережных Челнов и водитель Виктор Кабанов из Горького. На нашей машине ПКТ стрелял хорошо, а вот из КПВТ выстрелить вообще не получалось. Когда мы колонной пришли в Калат, там на сопках лежал снег. Советники лазили по этим сопкам, не знаю, что они там искали, а мой наводчик в это время сидел за пулеметом, пытаясь разобраться, почему тот не стреляет. И вдруг пулемет как даст очередь! Хорошо, что она пошла вверх, а не понизу. Прибегают мои офицеры: “Вы чего здесь стрельбу устроили?”, а я отвечаю: “Да этот пулемет у нас вообще не стреляет, я не знаю, как это получилось”. А там же управление огнем осуществлялось с пульта, кнопками: нажал одну - ПКТ стреляет, нажал другую - КПВТ должен стрелять. Интересуюсь у наводчика: “Ты чего сделал?”, а тот в ответ: “Я просто вручную нажал гашетку, пулемет и начал стрелять”.

В тот день мы чуть не задохнулись. Ночевать остались там, на месте. Советники забились в какую-то отапливаемую хибару, а мы разместились в БТРе. Наш водитель закрыл жалюзи, но машина стала остывать и, когда всем стало холодно, он запустил двигатель. То, что внутри появился газ, он первым и почувствовал. Открыв люк, Кабанов выскочил наружу, где его стало полоскать. А Накып - тот вообще поспать горазд. Я его тормошу: “Никита, давай наружу выбираться”, а он никак проснуться не может, не поймет, чего я от него хочу. Я Накыпа всегда называл Никитой, на русский манер. Конечно, дурно было всем после того, как мы надышались угарного газа, но бог уберег и все остались живы.

- Что за советники, с которыми вы ездили в Калат?

- У нас неподалеку, в пригороде Кандагара, находился “ооновский городок”, в котором проживали различные советники. Вот мы их оттуда забирали и вместе, в составе роты, ходили в Калат. А уж из каких конкретно организаций и подразделений они были, я не знаю. Туда же, в этот “ооновский городок”, приезжал журналист Михаил Лещинский, который посидев немного у царандоевцев, снял целый репортаж, будто он находится где-то на позиции непосредственно в Кандагаре.

- БМП не поступали на вооружение бригады?

- В мое время БМП-2 были только в разведроте. На мой взгляд, для Афганистана БТР - лучше не придумаешь, потому что он был более маневренным, более проходимым и более устойчивым к подрывам. Когда мы подорвались на своем БТРе, у него оторвало четвертый задний редуктор. Двигатели, конечно, сразу заглохли, у нас внутри появились дым и гарь, но при этом никто даже не получил контузии. Кабанову удалось запустить один двигатель, и мы на нем смогли выползти своим ходом из зоны огневого поражения. А если бы на месте нашего БТРа оказалась БМП? Взрывом “гуску” сразу бы порвало, и все - начали бы из гранатометов в эту неподвижную мишень садить. Ну, а про БМД вообще умолчу, недаром ее называли “братской могилой десанта”. Так что БТР - самая выносливая машина. Мой БТР и выстрел из гранатомета получил, и сами мы на нем подорвались, и утопили мы его потом.

- При каких обстоятельствах получили выстрел из гранатомета?

- Мы стояли в окрестностях Кандагара, за “ооновским городком”, ближе к нашей бригаде. Наш взвод стоял небольшими блокпостами и командир взвода Тарнакин, взяв мой 123-й БТР, полетел на другие посты, проверять, как разместились на ночевку. И в то время, пока они передвигались между постами, в них выстрелили из гранатомета. К счастью, граната не попала в десантную часть, а прошла под двигателями. Он не сгорел, не подорвался, и, самое главное, все остались целы. БТР, разумеется, заглох, но его зацепили, притащили и впоследствии восстановили.

- Как получилось, что вы его утопили?

- В марте или апреле 1981 года мы пошли в Гиришк. Долго добирались колонной до этого населенного пункта недалеко от Лашкаргаха. Пришли, разместились. Надо же чем-то заняться, ведь мы не можем спокойно сидеть на месте. Рядом протекала большая река и было принято решение: “Поедем на рыбалку!” Поскольку мой БТР был единственным, который мог плавать во всем батальоне, решили отправиться на нем. Народу на броне собралось много, человек десять, включая нашего взводного. Плывем мы по реке вверх, бросая гранаты направо и налево в эти быстрые воды, пытаясь оглушить рыбу. Но из-за сильного течения если рыба и была оглушена, то ее быстро сносило вниз. И тут мой водитель Кабанов умудрился уткнуться носом машины то ли в отмель какую, то ли в косу. БТР ткнулся, встал, и начал тонуть, хлебая воду. Смотрим, а наш водитель уже почти на берегу - первым выпрыгнул и дал деру. Все стали прыгать в воду, чтобы добраться до берега, до которого было метров пятнадцать. Остались на БТРе только я и Ягафаров Азамат из Башкирии, который впоследствии погибнет перед самым “дембелем”. БТР тонет, в люке всплывает матрас и все, что мы перед этим купили в дукане - сигареты, ручки - плывет вниз по течению. Даже баян, который у нас был, и тот всплыл. Машина потихоньку садилась на дно, а мы в бушлатах и сапогах перебрались на ящик с посудой и продовольствием, который был закреплен поверх башни. Встали вдвоем на этот ящик и стоим. Нам с берега кричат: “Вы чего стоите? Давайте, плывите!” Да какой тут плыть - вода холодная. Сейчас намокнем, где потом сушиться? Причем мы оба были с автоматами. Постояли, подумали. Говорю Азамату: “Ну что, поплыли?”, и в полном обмундировании, с оружием, кое-как преодолели эти пятнадцать метров бурного течения. Благо, что глубина большой была не везде, и ближе к берегу начинались отмели, о щебень и гравий которых можно было опереться ногами. Выбрались на берег, смотрим, а от БТРа одна лишь антенна торчит из воды. Видимо взводный хорошо получил за утопленную машину, потому что на следующий день пригнали другие БТРы, чтобы вытащить наш. Но тот стоял в яме под прямым углом к берегу, тащить его было неудобно, и, при попытке вытащить наш БТР тросы лебедки, лопаясь, рвались как струны. Затем пригнали один из танков Т-55, которые всегда ходили с нами на любые операции, но танковый трос надо еще сильно постараться, чтобы зацепить за БТР. Тут-то на ровной местности это не всегда удавалось сделать с первого раза, а в нашем случае с ним требовалось еще и нырнуть. Мы Кабанову говорим: “Ты утопил, ты и ныряй”, а тот два раза безуспешно нырнул и сказал, что он туда больше не полезет, потому что замерз в этой ледяной воде и трос поднять уже не может. В результате, трос удалось закрепить одному крепкому казаху, и в обратный путь мой БТР шел не своим ходом, потому что его движки при затоплении работали и были залиты водой, а тащили его на прицепе.

Ягафаров Азамат и Сергей Несякин

- Удалось его восстановить?

- Конечно. Его притащили в бригаду, где стояли сожженные и подорванные машины, на которых оставались вполне работоспособные движки, и ребята из ремроты - молодцы! - быстро привела его в порядок. У нас, кстати, водители жили в парке, в своих машинах. Уже перед моим “дембелем” их пытались “приручить” и загнать в палатки, но они все равно уходили в парк, где жили каждый в своем БТРе и у них была полная свобода. Зато при необходимости срочного выезда по тревоге, достаточно было послать дневального в парк, и уже минут через 10 машины стояли готовыми, нужно было только побросать внутрь ящики с гранатами и патронами, и можно было ехать.

В бригаде мы были редко, постоянно находясь то в засадах, то в рейдах. А если находились в бригаде, то занимались сопровождением колонн.

- Как часто на вас возлагались задачи по засадным действиям?

- Обычно это делали, когда приходило молодое пополнение. Причем, охотой на караваны мы занимались исключительно в ночное время. Я свою первую награду получил как раз именно за это. Наша боевая группа состояла из двух - трех машин первой роты, кого смогли там собрать, и нашей роты. Мы прямо по “бетонке” шли ночью в сторону Пакистана и вдруг идущие впереди машины первой роты стали долбить из гранатомета. Мы, видя это, по-быстрому спешились, развернулись и уничтожили стрелявших, захватив в качестве трофея первый гранатомет РПГ-7, кажется, китайского производства. Точную принадлежность гранатомета установить было трудно, поскольку он уже много чего прошел и был довольно затертым. На то время РПГ-7 было довольно грозным оружием, и у нас была установка такая: кто берет гранатомет, тому дают орден Красной Звезды. За этот взятый гранатомет Красную Звезду получил взводный, а нам, тем кто непосредственно участвовал в захвате гранатомета, дали по медали “За отвагу”. Всего награжденных было человек пять.

Боевая группа с захваченным гранатометом РПГ-7

- Оружие часто приходилось брать в качестве трофеев?

- Да постоянно. Как только операция, так во время боестолкновений, если “духи” не оттащили трупы, обязательно попадалось оружие. По крайней мере сначала часто встречались “буры” и ППШ, затем стали к нам в руки попадать АКМы. Говорили, что “духи” привязывают к себе оружие, чтобы можно было сразу и утащить убитого и не оставить на месте боя его оружие. Это потом Афганистан буквально наводнили различным оружием, а тогда еще у них действительно с оружием было туго, и каждый ствол был на счету. Душманы использовали такую тактику: во время устройства засады кто-то из них находился непосредственно на огневой линии, а кто-то прикрывал их позади, обеспечивая быстрый отход и эвакуацию погибших. Так что пока мы достигали места, откуда было совершено нападение, там никого уже не находили. Исключение составлял ближний бой, в котором расстояние между нами было небольшим, как, например, этот бой, в котором был захвачен гранатомет. В тот раз все “духи” были на виду, поэтому нам и удалось захватить оружие убитых душманов. Правда, один “дух” все-таки ушел. Мы с Фердинатом Валиевым, татарином из Набережных Челнов, дошли за ним до самых скал, но лезть туда уже не рискнули - “дух”, как минимум, мог в нас просто бросить гранату. Основной состав остался возле трассы, а вдвоем мы, уйдя за несколько километров, мало что могли бы сделать в скалах.

Встав на ночлег, мы неподалеку от того места, где настигли “духов”, разбили лагерь, выставив охрану. Как правило, нашей охраной занималась половина экипажей БТРов - из восьми человек четверо дежурили, а четверо спали. Отдежурив первую половину ночи, эти ложились отдыхать, а вместо них заступала вторая половина. Утром мы Федькой (как я называл Фердината) пошли опять в сторону скал и обнаружили кровавый след. Видимо, тот “дух”, который сбежал, был ранен и кровоточил. Кстати, Фердинат, как только мы с ним познакомились, сразу предупредил, что его имя не Фердинанд, а Фердинат, и не надо путать его с немецкой “самоходкой”.

- Как обстояло дело с гигиеной?

- Иногда с боевых мы привозили вшей, но чаще это были бельевые вши, которых мы получали вместе с нательным бельем. Они уже в принципе присутствовали в тех сырых рубахах и кальсонах, которые нам выдавали, поэтому, даже получив чистое нательное белье, его следовало хорошо прожарить и пропарить. Как только мы отправлялись на операцию, то на второй или третий день все начинали потихоньку чесаться. Воды, чтобы основательно помыться, у нас не имелось, были моменты, когда ее просто не было совсем, даже чтобы попить. А вот в бригаде была возможность заняться своей гигиеной - там была и баня и душевые, которые возвели чуть ли не в первую очередь, когда весь личный состав еще жил еще в восьмиместных палатках. В первые дни, как только бригада вошла в Афганистан, никаких условий для проживания не было. В качестве жилья сначала рылись углубления в земле, поверх которого и устанавливались эти палатки. Но в январе, когда начался сезон дождей, все эти палатки, вернее, ямы под ними, залило водой. После этого бригада стала основательно обустраиваться на месте. Появились душевые, в которые подавалась ледяная вода из скважины. Никакой лейки на душевой не было, лишь изогнутая труба, из которой вода подавалась под давлением и с таким напором, что, казалось, способна пробить голову. Баня на территории бригады тоже имелась, только мы в ней ни разу не были, в ней, скорее всего, мылись только офицеры.

- Скважину пробивали уже части советских инженерных войск?

- Естественно, ведь изначально бригада разворачивалась буквально в чистом поле неподалеку от аэропорта.

- Вода в этой скважине была хорошей?

- У них вообще вода вся хорошая, даже в арыках. Естественно, когда арык общий и в нем моются все, кому не лень, и пьют ишаки и различная скотина, то воду в нем лучше не пить. Хотя у афганцев особое восприятие болезней - венерические заболевания они переносят на ногах, желтухой и дизентерией они не болеют. А вот у нас гепатит свалил почти семьдесят процентов бригады, и брюшной тиф у нас тоже имел место. Все это было из-за антисанитарных условий, в которых приходилось находиться нам во время походов и рейдов. Нам выдавали специальные таблетки “пантоцид”, чтобы можно было обеззараживать воду перед ее употреблением. С их помощью мы пили воду из болота и даже из радиатора. Чтобы приготовить себе чай, мы в воду высыпали половину упаковки таблеток пантоцида и клали побольше заварки. В результате получалась страшная серая мутная жидкость, словно в воду добавили карбида, но пить было можно. У нас шутили: “Зачем вы туда еще и заварку кладете?” - “Да чтобы грязь не видна была”.

- Какой запас воды брали с собой на выходы?

- Когда мы выходили куда-нибудь в крупные рейды, у нас воды было вполне достаточно, с нами обязательно из бригады шла водовозка. Мы и на месте пополняли запасы, плюс у нас с собой ПХД было, снабжение которого осуществлялось регулярно. А вот в боевых ситуациях тебе воду никто не привезет, здесь ты рассчитываешь только на свою флягу.

Был случай, когда мы однажды силами двух рот брали ущелье ближе к Пакистану, где была душманская перевалочная база с большим складом оружия. По самому ущелью пройти было не резон, поэтому первая рота пошла по правому склону, а мы по левому поднимались на гору. Начался обстрел, причем больше били по первой роте. Те залегли на подходе к вершине и не могут даже носа поднять. Замполит батальона попытался их поднять, он был сразу сражен и погиб моментально. Ему впоследствии за попытку организации боя дали посмертно орден Красного Знамени. В тот день мы ничего не смогли сделать, несмотря на то, что по этой базе лупили “Грады” и “вертушки”, даже МиГи заходили, бомбили. На второй день мы все спустились вниз и прошел слух, будто командование запросило разрешение Москвы, чтобы в ущелье сбросили объемно-детонирующую бомбу. Но эту бомбу так и не применили, поэтому второй день тоже били из чего только могли, а на третий пошли штурмовать. Видимо за это время те, кто защищал ущелье, уже ушли, потому что нам удалось пройти его относительно спокойно. Я шел в разведдозоре, со мной было пять человек. При подъеме на гору начиналось небольшое плато с уклоном в противоположную сторону. Очень хотелось пить, но пить было нечего. Во рту все настолько пересохло, что невозможно было говорить, и даже дышать было трудно. Мы клали таблетку пантоцида под язык, чтобы хоть как-то выработать немного слюны, которую можно было проглотить и освежить горло. Не успели мы дойти до середины пути, как по нам стали постреливать. Причем стреляли с той стороны, где у нас шла первая рота. Основная масса нашей роты шла где-то в трехстах позади нас, поэтому, вероятно, мы впятером были приняты за отряд душманов. Мы залегли и слышим, как пули стали прилетать все чаще, видимо, ребята уже пристрелялись. Тут стали прилетать вещи посерьезнее, типа АГСа. Думаю: “Ну, все. Наверное, пора отсюда выпрыгивать”. А вставать очень не хотелось, уж настолько я удобно там лежал. И словно задницей чувствовал: стоило нам оттуда выпрыгнуть, сменив позицию, как спустя время они из АГСа точно угодили в то место, где я до этого лежал. Мы продолжили движение, спускаясь вниз и держа постоянно связь с ротным. Он поинтересовался: “Как там обстановка?”, а мы ответили: “Вообще тихо”. Там, на горе, действительно стояла такая тишина, в которой только отдыхать, и, несмотря на припекающее солнце, было совсем не жарко. Когда почти спустились, нам попалась на пути огромная лужа. Хотя это была, скорее, не лужа, а большое болото - зеленое, красивое, и, главное, в нем было много воды. Я по рации передал: “Нашли воду”, мне ответили: “Смотрите, она может быть отравлена”. Я говорю: “Там лягушки плавают и квакают!”, а мне в ответ: “Лягушки воду не пьют”. Но нам уже было все равно, мы напились из этой лужи, набрали полные фляжки воды и, дождавшись, пока подтянутся остальные силы нашей роты, отправились в обратный путь в сторону входа в ущелье, откуда начинали штурм. Там, где шла первая рота, был обрывистый склон, поэтому они пошли обратно даже не спускаясь вниз.

- Воду из болота вы пили, не используя пантоцид?

- Да, мы просто очень хотели пить. Какой там пантоцид!? К тому же мы его весь пересосали, пока шли по склону, мучаясь без воды. И, кстати, ничего с нами впоследствии не произошло, не пронесло нас ни в какую сторону.

В тех краях было действительно интересно: все эти углубления, замаскированные входы, то есть объект был действительно заранее подготовлен. Не скажу точно, но кажется его потом все-таки разбомбили. Кстати, никакого оружия мы там не нашли, только несколько пар деревянной обуви. Видимо, оружие они оттуда успели вывезти - душманы ребята мобильные и способны все это организовать в кратчайшие сроки.

- Это был какой-то пещерный комплекс?

- Да, ущелье имело вид подковы, и мы его штурмовали с двух сторон. В первой роте, кроме погибшего замполита батальона, еще кого-то зацепило. Да и у нас в роте тоже одного чеченца, Мунаева Ахмед-пашу, любителя носить неуставные ситцевые трусы по колено, ранило в первый же день штурма. Ему пулей прострелило ногу, при этом слегка задев мужское достоинство. Когда его эвакуировали в госпиталь, он сопротивлялся, крича: “Да никуда я не пойду! Здесь ничего такого нет - нога навылет! Что я, своих что ли брошу?” Но никто его слушать не стал: “Езжай!” Мы потом к нему в госпиталь наведывались, когда возвратились из этой операции: “Ну, что, как ты тут?”, а он отмахивался: “Чего вы ржете?” Мы к хирургу: “Что там у него с хозяйством?”, и тот нас успокоил: “Все у него нормально! Его чуть-чуть зацепило, это ни на что не влияет, поэтому все будет работать!” Погиб Мунаев уже позже, в первую чеченскую кампанию, попав под обстрел. Справедливости ради, стоит заметить, что все наши чеченцы, с которыми мы служили, сказали, что в боевых действиях они не участвовали ни на одной из сторон.

Потом нам то ли советники, то ли разведка, сказали: “Ребята, вам очень повезло, потому что основная часть банды в это время находилась в каком-то кишлаке, где проходила свадьба. На базе оставалось лишь небольшое подразделение, которое вас держало эти трое суток. Если бы там находился весь личный состав, то вам было бы гораздо “интереснее””.

- Как поступали с оружием, захваченным во время операций?

- Накидаем его полный БТР и везем в бригаду сдавать. Не успевали мы приехать в бригаду, как нас тут же начинали шмонать особисты. Проверяли всех досконально, и не дай бог вскроется факт какого-нибудь мародерства. По приезду трофейное оружие вываливали где-нибудь на плацу, а что там дальше с ним делали - нас не интересовало. Далее в работе с этим оружием были задействованы другие службы. Первое время нам, конечно, было интересно подержать в руках оружейные раритеты, пострелять из них, например, из ППШ, но затем мы к ним привыкли, и они нас уже не впечатляли.

- На операциях всегда носили каски и бронежилеты?

- Бронежилетов у нас не было вообще, в те годы, когда я служил, мы даже не знали, что это такое. А вот каски пытались нас заставить носить. Но представьте, каково носить железо на голове там, где шестьдесят градусов в тени. Поэтому мы их тоже не носили, надевая лишь на строевые смотры, где порой доходило до маразма и всех заставляли показывать, какие на тебе трусы. Когда мы уезжали на операции, то переобувались в кроссовки.

- Где их брали?

- У нас на территории бригады был чековый магазин “Военторга”, в котором продавались “кимры”, очень удобные белые кроссовки. Так что мы их просто покупали за чеки, которыми нам платили денежное довольствие. Сами афганцы при этом ходили босиком да в галошах. Правда, мы тоже носили галоши, обрезав у них пятки и носы и шмыгая в этой обуви в столовую на обед.

- Ношение кроссовок командованием не пресекалось?

- На строевом смотре мы, разумеется, все должны выглядеть, согласно устава. У нас была полевая форма без погон на которую были нашиты лычки, обязательно присутствовала на форме подшива. Обуты все были в полусапожки, которые сейчас все называют берцами. Ну, а при выходе на операции, все переобувались в кроссовки, даже офицеры. А как по-другому? Надевали и обували то, в чем было удобно - летом что-то легкое, а зимой шерстяную одежду местного производства или “вшивники”, как мы их называли. Потому что на ветру было так холодно, что хотелось натянуть на себя что-нибудь еще. Был момент, когда мы стояли в оцеплении в районе Кандагара и было настолько холодно и ветрено, что приходилось надевать на себя подштанники, хэбэ, а сверху ватные штаны. То же самое было и сверху: на бушлат приходилось натягивать шинель. И хоть все равно было холодно, но всю ночь нужно было простоять. БТР постоянно находился в заведенном состоянии, поэтому мы, чтобы хоть немного согреться, периодически подходили к нему и, приспустив штаны, пускали туда теплого и вонючего воздуха из выхлопной трубы. Кстати, эти выхлопные газы были также хорошей профилактикой против вшей. Тем членам экипажа, кто в это время спал внутри машины, было хорошо и тепло, а вот те, кто нес службу на улице, внутрь залезть не могли - им нужно было оберегать и сам БТР, и тех, кто в нем отдыхает. При этом службу несли независимо от звания и срока службы, делились пополам и охраняли друг друга. Например, у моей группы был следующий состав - я замкомвзвода, со мной один “дед” и двое “молодых”, а в другой группе двое “дедов” и двое “молодых”.

- Какое снаряжение вами использовалось? “Лифчики” тогда уже были?

- У нас была штатная армейская разгрузка, похожая на подтяжки, но она оказалось очень неудобной - там, на ремне, все сползало в одну сторону. Затем, уже ближе к моему “дембелю”, кто-то из нас придумал в качестве разгрузки использовать танковые спасательные жилеты с пробковым наполнителем. Мы вынимали оттуда эти пакеты с пробкой и полностью забивали жилет магазинами. В результате, в этом спасательном жилете вокруг меня было тринадцать магазинов. Плюс спаренный магазин был на автомате. Спаренные магазины обычно соединяли между собой жгутом или изолентой, но у нас чаще всего для этого использовался жгут. Поначалу пытались использовать спаренные магазины от РПК, емкость которых была повышенной и составляла сорок пять патронов. Но со временем это было признано неэффективным, и стали обходиться одним магазином от РПК, плюс те, которые вокруг тебя в спасательном жилете. Плюс на ремне висели подсумок с гранатами, подсумок с сигнальными ракетницами и другое снаряжение в зависимости от ситуации. На левой груди у каждого был приколот обычной булавкой индивидуальный перевязочный пакет. Но подобных спасательных жилетов у нас в роте было всего пять штук, в других ротах я ничего подобного не видел, правда, мы с ними практически не пересекались. Ну, а остальные, у кого таких жилетов не имелось, продолжали по-прежнему все таскать на себе, кто как мог. Кроме разгрузки, у каждого за плечами был вещмешок, в котором лежали патроны в бумажных упаковках и бесконечное число гранат.

- Каким гранатам отдавалось предпочтение?

- Ф-1, конечно, хорошая граната оборонительного действия, но очень тяжелая. Пара - тройка этих гранат у нас обязательно были в подсумках. Но предпочтение все-таки отдавалось гранатам наступательного действия: сначала у нас были РГ-42, похожие на консервные банки, а затем, на втором году службы, нам привезли РГД-5. Эти гранаты были полегче, и мы их швыряли налево и направо.

Кроме гранат у нас были одноразовые гранатометы “Муха”, которых мы тоже много таскали с собой на боевые выходы. На взвод их брали от пяти до десяти штук, правда, таскали “Мухи” не все. Обычно нагружены были те, кто шел в хвосте, а те, которые шли впереди, были более облегчены. Использовали “Муху” при необходимости. В дувалах или виноградниках она была просто бесполезна, а вот в горах ее применение имело больше эффекта. Например, в том ущелье, которое мы брали три дня, мы активно использовали “Мухи”. Дувал же можно было пробить только выстрелом из танка, и то, используя бронебойную болванку. Осколочный снаряд не пробивал, а лишь крошил эту стену из глины.

- Какое количество патронов брали с собой?

- У нас эти патроны вообще не считали. Мы их даже по возвращении не забирали из БТРа, хотя каждый раз перед выездом загружали новый запас боеприпасов, еще не расстреляв предыдущий. В вещмешок обычно клали пять пачек патронов, плюс вокруг тебя боекомплект из нескольких магазинов. Нормально, патронов хватало.

- Нести на себе тринадцать снаряженных магазинов было, наверное, тяжело?

- Мы еще с такой нагрузкой даже из вертолетов прыгали.

- Как часто приходилось использовать вертолеты?

- Обычно мы на выходы ходили на своей бронетехнике, а вертолеты использовали в тех случаях, когда нужно было зайти в тот кишлак, куда невозможно пройти на технике. Если разведка предупреждала, что там может быть устроена засада, то принималось решение лететь на вертолете. При достижении нужной точки, вертолет зависал над землей на высоте метра два, и мы по-быстрому выпрыгивали из него. Хоть и прыгали в песок, который незначительно смягчал прыжок, но позвоночник все-таки чувствовал ту нагрузку, которая была с тобой. А тебе ее никто из вертолета не подаст, нужно прыгать сразу со всем своим грузом.

Погрузка в вертолет

- Сколько человек брал вертолет при таком десантировании?

- Примерно одно отделение, человек восемь - десять, наверное. Иногда вертолетчики брали больше народа и у них был перегруз, но лично я не был участником такой ситуации.

- С местным населением приходилось контактировать?

- Ну, а куда же без них, конечно контактировали. Особенно с бачатами - как где-нибудь стоим, так детвора первыми к нам бегут: “Шурави! Шурави!” Мы их даже подкармливали, ведь дети есть дети. Но эти дети очень шустрые, чуть зазевался, могут и автомат утащить. Был где-то случай такой, нам об этом зачитывали. Как только где-то происходило какое-то ЧП, то всех об этом сразу ставили в известность. Ну, а взрослое население - оно днем “наше”, а ночью не знаешь, чего от него ожидать. Бывало, прочесываешь кишлак, проверяешь - вот он, с мотыгой стоит. Ага, значит свой. Но ночью оттуда, где мы уже прошли и все проверили, начинали постреливать. Нас даже привлекали к операциям по мобилизации в афганскую армию. Эти операции были, как правило, сезонными и проводились весной и осенью. Мы окружали кишлаки, а в это время царандоевцы или аскеры собирали все мужское население и приступали к его сортировке, выбирая молодежь, годную для службы в армии. Мы в это дело не вмешивались, главное, чтобы все проходило спокойно и никто не стрелял.

- В совместных боевых действиях с правительственными афганскими войсками приходилось принимать участие?

- Да. Первое время среди них были довольно-таки идейные ребята. В зеленой зоне, после того, как пройдешь Кандагар, есть такая точка - Нагахан, откуда нас всегда били. Кстати, мой последний бой, в котором погиб наш замполит, тоже произошел в тех окрестностях. И вот там мы вели совместные действия с афганцами. Их называли “активистами”, и они сражались за народную власть. Афганские вооруженные формирования представляли из себя сотрудников местной госбезопасности ХАД, местной милиции царандоя, аскеров - военнослужащих афганской армии, и вот таких “активистов” - что-то типа местного ополчения.

С афганцами чаще всего контактировали наши советники, которые по линии разведки получали от них соответствующую информацию, а мы выезжали на реализацию полученных разведданных. Впоследствии на этом стали больше специализироваться разведроты, которые вылетали на “вертушках” и работали где-то подальше. Ну, а мы по земле ходили, выдвигаясь туда, где обнаруживались большие скопления душманов.

- Исходя из собственного опыта взаимодействия с афганской армией, как можете их охарактеризовать как воинов?

- В лучшем случае они тебе не выстрелят в спину. На операциях по прочесыванию они должны были идти первыми, а мы для них вроде поддержки. Но как только с противоположной стороны прозвучат первые выстрелы, они тут же залегали и поднять их уже было невозможно. Мы их попинаем, попинаем, и идем дальше. Какие же из них вояки, если им призывают, а они, при первом же удобном случае, разбегаются?

- В боевые задачи бригады входила охрана аэропорта “Ариана”?

- Обязательно. У нашей 70-й бригады была зона ответственности “Юг”, куда входили не только аэропорт с госпиталем, но и окрестности Кандагара. Например, мы ходили в Гиришк и Лашкаргах, которые тоже входили в нашу зону ответственности. Не помню, Калат входил в нее, или нет, но вот в Тирин мы ходили по ущелью. Это, если пройти через зеленую зону, то нужно уйти на восток. Там горы справа и слева. Ох, нас там тоже хорошо полупили! Я двоих там потерял из своего взвода. Когда мы вошли в это огромное по протяженности ущелье, то шли, наверное, сутки. Шли мы большим подразделением, численностью даже больше батальона, не осознавая масштаба этого ущелья. Душманские наблюдатели стали зажигать сигнальные костры на самых вершинах гор, днем давая сигнал дымом, и “духи” имели представление, где мы находимся. Когда мы передвигались ночью, они, не скрываясь, стали обозначать наше присутствие открытым огнем. Колея, по которой шли наши танки и БТР, была одна. А МТ-ЛБ, на которой у нас ездили медики, в эту колею не помещалась, у нее расстояние между гусеницами было меньше, чем у остальной техники, и водителю, чтобы удержаться удержаться в колее, приходилось вихлять машиной туда-сюда. У меня был медик Коля Сергеев, чей земляк Туктамышев управлял этой медицинской МТ-ЛБ. Сергеев у меня просился: “Товарищ сержант, разрешите я с земляком на его машине поеду?” Я разрешил, решив, что раз идет вся колонна, то ничего не должно случиться, и Сергеев пересел к Туктамышеву на пассажирское место. Но, к несчастью, гусеницы медицинской машины попали между колеи, и МТ-ЛБ подорвалась на установленной “духами” мине. Когда мы шли колонной, сильного огня душманы не вели, постреливая лишь изредка. Огня из гранатометов они не вели, но это не означало, что их у них нет. Увидев, что МТ-ЛБ подорвалась на мине, мы с Фердинатом выскочили из БТРа, и наша машина ушла вперед за медиком роты, который находился в БТРе третьего взвода. Когда БТР с медиком подошел, мы уже вытаскивали из подорвавшейся машины Сергеева, понимая, что все. Глаз у него не было, все выжгло, когда пошла взрывная волна. Ну, а самое страшное, что у него между ног все просто выворотило взрывом. Мы его кое-как выдрали из МТ-ЛБ, пока БТР стоял рядом, прикрывая от летящих в нас пуль. Вытащив Сергеева, мы передали его в люк БТРа третьего взвода, сами запрыгнули туда же. Медик сразу же поставил Сергееву капельницу, но тот прожил недолго, не прошло и часа, как он умер. Было страшно жалко этого парня, который был на год моложе меня призывом.

Когда возвращались обратно, в этом же Тирине мы потеряли еще одного человека. В тот день ранило еще одного узбека, которому перебило какую-то плечевую артерию. Спасти-то его мы спасли, отправили в Союз, но больше мы его не видели. Говорили, что он был комиссован по ранению.

- Как вы питались на выходах? Сами себе готовили или на сухом пайке сидели?

- Среди нас были ребята талантливые в этом плане, особенно узбеки и татары. Узбеки плов могли приготовить - рис можно было взять где-нибудь в дукане в окрестностях Кандагара, ну, а мясо для него тоже иногда находили. Нам даже доводилось есть австралийскую кенгурятину, которую нам поставляли в брикетах. Видимо это было мясо из госрезерва, потому что на брикетах стоял штамп с датой пятьдесят какого-то года. И на вкус кенгурятина оказалась еще хуже, чем мясо верблюдов. Ну, а большей частью приходилось, конечно, употреблять в пищу сухие пайки - тушенку, кашу.

- Чтобы приготовить пищу, нужен огонь. Как обстояли дела с топливом для костра?

- Все делалось элементарно. В открытую консервную банку из-под сухпая наливался бензин, который у нас всегда был в наличии, если мы рядом с техникой, и поджигался. В банке с тушенкой или кашей пробивали две дырки и ставили ее на огонь наискось. Пять секунд - и она горячая. Получался своего рода примус, только более простой, практичный и всегда доступный. Ну, а если мы были далеко от техники и не было возможности использовать бензин, то приходилось питаться всухомятку. А как иначе? Там порой не то что огонь развести, курить даже было нельзя - дым и запахи здорово демаскировали, а ночью свет от огня виден чуть ли не за километр. Природа афганская такова, что солнце там светит ярко и просто печет, но стоит ему скрыться за горизонтом, как моментально наступает темнота, хоть глаз выколи - вообще ничего не видать. Если позволяли условия, например, горы и кишлак были далеко и оттуда точно не могла прилететь пуля, то готовили пищу не таясь. Для приготовления плова у нас были казаны, так что мы позволяли себе хоть и не часто, но все-таки устраивать себе на выходах подобные праздники.

- Хлеб у вас был привозным или его пекли в бригаде?

- У нас были собственные пекарни. Наша бригада была самообеспеченной, нам только подвозили продукты, а все остальное могли сделать непосредственно на месте. Службы обеспечения работали хорошо, колонны в нашу сторону шли постоянно - “наливники” с топливом, грузовики с боеприпасами и продовольствием.

- На что в дуканах приобретались товары? На афгани? Или там принимали и наши чеки?

- Надо знать этих торгашей, они и рубли принимать не брезговали, если это было нужно. У кого что имелось, то в дуканах и принимали, главное, по выгодному для дуканщика курсу. У нас же иногда были афгани, которые мы брали в качестве трофеев. Тут уж ничего не поделаешь, это война. Вторым вариантом разжиться афганскими деньгами было продать что-нибудь местному населению. Правда, продавать у нас было особо нечего, да и не водилось у нас такого. Единственное, что могли продать - это сухпаек или что-нибудь из продовольствия. А когда набегали бачата, мы их кормили просто так, бесплатно.

- Личный состав роты часто болел?

- Семьдесят процентов нашей бригады переболело гепатитом. Я лично переболел еще какой-то лихорадкой, от которой при температуре за сорок меня совершенно расплющило. Мне сказали: “Иди-ка в медсанчасть”. Я пришел, а там говорят: “Иди за матрасом. Сейчас за тобой машина приедет, в госпиталь поедешь”. И я, с запредельной температурой, отправился обратно за матрасом, благо он у меня был не тяжелым ватным, а легким, поролоновым. Отвезли меня в госпиталь, где двое суток ко мне вообще никто не подходил. Мне ни уколов не делали, ни даже каких-нибудь таблеток не давали. А на третьи сутки с меня болезнь словно рукой сняло. Тем же, кто болел малярией и покрылись волдырями, и уколы делали, и мазки какие-то брали. А меня на третьи сутки уже пытались отправить на работы, мыть полы. Я им сказал: “Да пошли вы! Я - сержант, замкомвзвода”. Мне в ответ: “А ты видишь, в каком состоянии все остальные больные?” Но я был непреклонен: “Я понятия не имею, в каком они состоянии, но полы мыть не буду”. В ответ на мои возражения врач сказала: “Тогда бери свой матрас, ищи попутку и езжай самостоятельно к себе в бригаду. Все, выздоровел!” Госпиталь находился между бригадой и аэропортом, поэтому поймать “попутку” мне не составило труда, и уже в этот день я был у себя в роте.

- Переводчики у вас в подразделениях были?

- Обязательно. Основным языком общения местных племен, населявших ту местность, был фарси, на котором изъяснялись в том числе и наши, советские, узбеки и таджики. Поэтому в качестве переводчиков использовались солдаты этих национальностей. Например, Махмуд Караев, заместитель командира третьего взвода, которого все звали просто Мишей, и Мухамат Норов из моего взвода, который все понимал на фарси, и, самое главное, хорошо говорил по-русски. Впоследствии, после того, как ушли русские дембеля, к нам очень много пришло водителей-таджиков. Это было что-то! Мы БТРы заводили только с толкача в задницу.

- Небоевые потери в роте были?

- В роте не было, а в бригаде их было много. У нас рядом был спортгородок, и там кто-нибудь иногда висел. Два или три человека там повесились. Один кореец повесился уже под «дембель», сделал он это из-за того, что его бросила девушка. По крайней мере, нам это так объяснили. Даже из разведроты один пытался покончить жизнь самоубийством, застрелившись в штабе бригады. Он умудрился дать короткую очередь себе под сердце, но самое удивительное в том, что в сердце он не попал. Хоть он и выжил, говорил всем: “Я все равно застрелюсь”.

- Табачное довольствие вы получали?

- Конечно. Нам давали сигареты “Донские”, которые в солдатской среде из-за их крепости именовались “Дамские противозачаточные”. Еще давали “Гуцульские” и “Охотничьи”, они же “Смерть на болоте”. “Прима” и “Памир” были дефицитом, сигареты этой марки нам давали очень редко. Самыми лучшими были “Донские”, у остальных во вкусе чувствовалась какая-то плесневелость.

- Как с алкоголем решали вопрос?

- Алкоголя в бригаде было не достать, поэтому выручали в этом вопросе колонны, приходящие из Союза и провозившие в Афганистан алкоголь контрабандно. Офицеры имели возможность купить у них алкоголь, но нам было не до этого, поэтому мы ограничивались бражкой. В 1981 году, на мой день рождения, мы поставили брагу. Решили, что бояться нам некого, поэтому поставили брагу прямо в палатке. Во втором взводе, в крайнем ряду, была свободная кровать, соответственно, стоявшая рядом тумбочка была тоже свободна. Ну, мы туда и поставили термос в котором играла бражка. В это время к нам в роту пришел новый замполит, и наш командный состав как следует обмыл это событие. Место для ночевки замполиту еще на тот момент не отвели, поэтому старшина привел его к нам в палатку. Оба уже были хорошо поддатенькие. Замполит прилег на кровать, а там соседняя тумбочка аж ходуном ходит от бурления. Чего ж ей не бурлить, ведь на такой жаре процесс брожения очень активный, три дня и брага вся выиграла. Наш старшина, прапорщик Земсков в это время беседовал с Азаматом, когда замполит стал его тихонько звать: “Вася! Вася!” Докричался он все-таки до старшины: “Что-то у меня тут такое с тумбочкой, не пойму”. Земсков сразу сообразил: “Это они, собаки, бражку поставили!” В результате тот десятилитровый термос был конфискован и отнесен в каптерку. Но офицеры у нас были ребята с понятием, поэтому они не только сами прикладывались к нашей браге, но и закрывали глаза на то, что мы потихоньку тоже ее пили. Поделились с ними, получается.

- В то время употребление чарса еще не получило такого массового распространения среди военнослужащих, как это произошло позже?

- У меня во взводе, да и в роте тоже, повального увлечения чарсом не было. Не прижилось это, оставшись лишь на уровне “попробовать”. Хотя он был, и было его очень много. При прочесывании зайдешь в какой-нибудь дом, а там его просто пласты лежат. Афганцы алкоголь не употребляли, поэтому им его заменял чарс. Когда мы вместе с ними участвовали в общих рейдах, они вечером забивали кальянчик с чарсом, напыхивались, а потом всю ночь кашляли. Я и сам однажды попробовал чарс, правда, не оценил этой дури и сказал: “Нет, ребята, это не мое”. А вот ребята краснодарцы и ставропольцы, когда была возможность, когда мы куда-нибудь выезжали, любили курнуть.

- Артисты к вам в бригаду приезжали?

- Артистов было много. Приезжали и Розенбаум, и “Самоцветы”, и Лев Лещенко. Командир второго взвода как-то привел на объект ГСМ, который я в тот момент охранял, какую-то барышню из очередной приехавшей группы: “Серега, давай, АГС разворачивай!” - “Чего его разворачивать, вон он, стоит готовый к бою”. В бригаде ночью особо не постреляешь, а тут можно. Взводный вместе с этой девушкой как начали лупить из него в сторону гор. Но у АГС есть такая особенность, что с каждым выстрелом его ствол задирается вверх, и если этого не знать, и не принять вовремя мер, то одна из выпущенных гранат может накрыть собственный расчет. Пришлось прекратить стрельбу. А что уж это была за барышня, из какого коллектива, я до сих пор так и не знаю.

1-й взвод 2-й роты. Крайний слева в очках комвзвода Александр Тарнакин

Ничто не предвещало никаких неожиданностей. Но случился затяжной рейд, задачей которого стало прочесывание зеленой зоны от выхода из бригады в сторону Кандагара. К нам подошел ротный: “Мужики, выручайте. Много молодежи, еще толком не обученной”. Ну, а мы не возражали: “Да пойдем, чего еще делать-то”. В первый же день мы зашли в зеленую зону вместе с афганскими солдатами, которые залегли при первых же выстрелах. После того, как они упали на землю, мы, вместе со взводным, перепрыгнули через дувал. На тот момент у меня командиром взвода был Тарнакин Саша, ныне покойный. Не знаю как, да он и сам этого объяснить не мог, Тарнакин получил ранение в нос - одну ноздрю ему просто разворотило. Там из-за дувала откуда-то сверху стреляли, и его видимо чем-то зацепило, пока он через дувал перепрыгивал. Перепрыгнули, взводный весь в крови, и ротный по рации дал ему команду: “Давай, срочно в госпиталь”, приказав принять командование недавно прибывшему замполиту роту лейтенанту Демакову. Ну, а нам было совершенно без разницы, кто нами будет командовать - Тарнакин или Демаков. Тарнакина отправили в госпиталь, а мы остались с Демаковым, и целые сутки продолжали чистить “зеленку”. Переночевав, поутру мы получили команду выходить и грузиться в технику. Мы переехали в другое место, и пошли в “зеленку” прочесывать ее с восточной стороны. Мой первый взвод шел по центру, второй шел левее, а третий шел справа. Основная группа нашего взвода выдвинулась чуть вперед, ну а мы, как “деды”, позволили себе немного поотстать от всех. Со мной еще был “молодой” Коваленко Вася, который тащил на себе ПКМ. Дело было уже под вечер. И тут перед группой оказался какой-то “бабай” с мешком. Те попытались его перехватить, но “бабай” перемахнул через дувал, и группа во главе с лейтенантом Демаковым бросилась вслед за ним. Мы тоже стали подтягиваться, догоняя свою группу. Но только мы вошли в небольшой гранатовый сад, окруженный виноградником и сплошными дувалами, как по нам был открыт шквал огня. Все пространство в саду простреливалось полностью, поэтому Азамата Ягафарова убило сразу, Юре Варнавскому прилетела пуля в лоб - я это лично видел, а Демаков получил ранение. Федька Валиев оказался ближе к арыку, пули в него сразу не попали, и он скатился в арык. Ну, а нас этим шквалом огня просто свалило на землю, мы ничего не могли сделать, даже головы поднять нам не давали. Через какое-то время к нам прибежал командир третьего взвода Кушнарев и стал кричать: “Вы чего здесь развалились? Ну-ка, подъем! Вперед, в атаку!” Только он это сказал, только он перебежал через нас, поднимая в атаку, как прилетевшая душманская пуля тут же его свалила. Плотность огня была такой, что даже просто отползти куда-то было невозможно. Хоть подняться мы и не могли, но все-таки как-то отстреливались. Засада, в которую угодил взвод, конечно, была заранее подготовлена “духами”. Они оборудовали огневые точки в винограднике, и ждали нас очень серьезно. Поэтому тех, кто первые к ним вышли, они сразу и положили.

Л-нт Демаков

Демаков, будучи раненым, находился на переднем рубеже и до последнего отстреливался, поэтому нам под его прикрытием кое-как все-таки удалось отползти назад, хотя о полном выходе из-под обстрела не могло быть и речи. Мы просто пятились потихоньку назад. Тут подтянулись наши - второй взвод с командиром роты Федяшиным, и расположились вдоль дувала. Командир роты взял командование на себя и никого в бой не пускал. Демаков в то время все еще выходил на связь по рации. Уже вызвали “вертушки”, но те заходили и никак не могли ударить, потому что мы с “духами” были все в одной куче - они просто за следующим дувалом. И если вертолеты ударят по “духам”, то положат и нас. Мы, как могли, отстреливались, и спустя некоторое время, “духи”, под прикрытием своего огня, стали отходить. К наступлению ночи стрельба прекратилась. Как только в ответ перестали стрелять, мы начали собирать своих погибших ребят. Говорили, что когда Варнавского грузили в “вертушку”, он, якобы, был еще жив - сердце еще билось несмотря на то, что пуля угодила ему в лоб. Из офицеров погибли Демаков и Кушнарев. Вот такая “дембельская” у нас получилась операция.

Командир 2-й роты Федяшин Александр Иванович

Лейтенант Демаков за этот бой получил посмертно звание Героя Советского Союза, он стал первым в бригаде, кто был удостоен этого высокого звания. Безусловно, он заслужил это звание, хотя тот же Кушнарев, с моей точки зрения, не меньше героизма проявил, осознанно направляясь под пули нам на выручку. Если не ошибаюсь, его посмертно наградили орденом Красного Знамени. Азамату посмертно дали Красную Звезду, а чем наградили Варнавского - я не знаю. Фердинату Валиеву посылали представление на Красную Звезду, но в результате он не получил ничего.

Крайний слева - командир 3 взвода Кушнарев. Позади него Фердинат Валиев

Уже спустя годы, когда мы с командиром роты Александром Ивановичем Федяшиным анализировали этот бой, он просил у меня прощения: “Сережа, ты меня прости за то, что я вас чуть не положил перед самым “дембелем”. Я ему ответил: “Александр Иванович, если бы ты дал нам тогда команду “вперед”, то мы бы там точно все полегли”. Но на тот момент потери уже были понятны, они были огромные, и смысла пытаться прорваться вперед не было. Да и какой смысл был геройствовать, поскольку там в большинстве своем личный состав состоял из дембелей, и к командиру роты впоследствии мог возникнуть вопрос: “А для чего ты здесь уложил их всех?”

Ягафаров Азамат (слева)

- Погибший Азамат Ягафаров тоже был дембелем?

- Да, мы с ним полтора года провели вместе, даже спали на соседних кроватях. Варнавский на тот момент прослужил уже полтора года. Фердинат тоже был дембелем, но ему, прямо скажем, повезло. Безусловно, повезло нам всем, но ему в большей степени, потому что оказался рядом с арыком в тот момент, когда начали стрелять, русло которого не простреливалось. Вылезал он оттуда, пятясь как рак, задом. Ну и то, что мы слегка отстали от группы, спасло нам жизни. Обычно бывало наоборот, мы с Федькой всегда шли впереди всех, а тут “молодой” с пулеметом, не бросать же его, да еще к тому же кому-то надо было тыл держать. Мой взвод вообще не должен был за этим дедом бежать, мы должны были пройти мимо всего этого. Выйти под этот удар должен был третий взвод, а не первый. Но так получилось, что наши оказались немного впереди, увидели этого “духа”, ну и побежали вслед за ним, стреляя в него на ходу. А тот, всего-навсего, тащил тем, кто сидел в засаде дополнительные боеприпасы.

Юрий Варнавский (крайний справа)

На следующее утро командир роты устроил построение и сказал: “Дембелям выйти из строя”. Мы вышли и комроты приказал: “Больше ни шагу, никуда. Останетесь в расположении, занимаетесь боевым охранением. Все остальные продолжат прочесывание”. Я и Федька сняли с себя самодельные разгрузочные жилеты, поскольку они являлись ценными вещами, и поставили их на землю. Когда мы вытаскивали Азамата, у него кровь хлестала из пробитой артерии, и к тому же нам пришлось его перетаскивать через дувал. Так что уделал он нас своей кровушкой с ног до головы. Стоим с Федькой, смотрим на своих, и замечаем, что надевать эти наши окровавленные жилеты желающих не нашлось.

Азамат Ягафаров

- В бригаде устраивали прощание с погибшими?

- Разумеется нет. Если были погибшие, то в это время либо вся бригада, либо само это подразделение, где погибли люди, находилось на боевых. Кому там прощаться? Поэтому погибшего сразу отправляли в морг, а оттуда в Союз. А вот в опознании погибших участвовать довелось. Когда мы были уже дембелями и не могли улететь домой, чуть ли не каждый вечер выезжали в морг, который представлял из себя обычную восьмиместную палатку, в которой были установлены стеллажи в несколько ярусов. Если кого-то туда привозили, сразу ехали опознавать - наш, бригадный, или нет. В то время, в мае 1982 года, проводилась большая армейская операция, и в наш морг поступали погибшие из других полков, например, 191-го газнийского. В палатке долгое время лежало тело одного прапорщика, которое уже начало разлагаться. Обычно мы смотрели “свежих”: “Ага, не наш”. А тут уже из него текло, но никто никак его не мог опознать и не знали, куда его отправлять.

Обычно, после того, как кто-нибудь погибал, его кровать на неделю становилась своего рода мемориалом. Когда погиб Азамат, рядом с моей стояла его койка, траурно заправленная, точно такая же койка была и у получившего посмертно звание Героя Советского Союза нашего замполита роты лейтенанта Демакова. Спустя неделю кровати погибших снова использовались по прямому назначению. Морально все у нас прекрасно понимали необходимость сохранения памяти о погибших, но фактически содержать такое количество траурно заправленных кроватей рота себе позволить не могла.

Л-нт Демаков принимает в комсомол сержанта Попова Анатолия, который позже погибнет в кандагарской зеленке

- Дома знали, что Вы в Афганистане?

- Я сообщил об этом уже когда туда прилетел. Хотя мы все еще с первых месяцев знали, что скорее всего попадем в Афганистан, я об этом никому не говорил. Для советских людей Афганистан в те годы был еще совсем не таким, каким он стал позже. По телевизору показывали, как советские солдаты деревья сажают, поэтому никакого испуга от слова “Афганистан” на тот момент еще не было. Это уже потом пошли гробы. Кстати, из моей деревни никто не погиб, у нас было четверо “афганцев” и все живыми возвратились домой.

- Когда Вы отправились на “дембель”?

- Приказ Министра обороны Маршала Советского Союза Устинова вышел 24 марта, и с этого дня мы уже считались дембелями. А с отправкой домой сложилась такая ситуация. Первая, “сержантская” партия у нас была 27 апреля, а 29 апреля была “общая” партия. За нами должны были прилететь “Тушки” и увезти домой. Я, соответственно, должен был отправиться в “сержантской” партии, поскольку был старшим сержантом, да к тому же замкомвзвода. Но выходило, что из своей роты я должен лететь только один, поэтому подумал: “А если я полечу через день, двадцать девятого, со всеми остальными? Кому от этого хуже будет?” В результате, в “сержантской” партии я не полетел, и меня переписали в общую партию, записав в первые ряды. Но получилось так, что в этом списке оказались лишними пятьдесят человек и, по приказу начальника штаба бригады, первых пятьдесят человек из списка, в том числе и меня, вычеркнули. Так что я остался в бригаде и домой приехал лишь первого июня. От избытка свободного времени мы начали в бригаде строить забор, чтобы хоть чем-нибудь заняться.

Когда пришел наш черед отправляться домой, нас, дембелей второй роты, перебросили в Кабул самолетом военно-транспортной авиации. Там, на пересылке, нам объявили, что сейчас будет самолет. Мы по-быстрому подшились во все “дембельское”, вышли на взлетную площадку, но оказалось, что вместо нас отправляются другие, а нам нужно отправляться обратно на пересылку. Возвратившись, мы спороли с кителей все, что до этого пришивали, все эти погоны со вставками от НУРСов и прочие “дембельские” примочки в виде железных букв “СА”. Аксельбантов у нас не было, но форма была оборудована и подшита по дембельской моде. В результате, хоть нам и пришлось прожить неделю на кабульском пересыльном пункте в ожидании самолета, мы все-таки прилетели в Ташкент. Летели мы на каком-то грузопассажирском самолете, где нас, пассажиров, летело совсем не много. В Ташкенте отправились на железнодорожный вокзал и приобрели билеты на Сызрань, потому что прямых поездов до Волгограда оттуда не было. Ехали, конечно, весело, вагон наш ходил ходуном. Уже светало, когда мы в Сызрани отправились из одного вокзала на другой. Идем вчетвером, все такие красавцы, а прямо нам навстречу человек пять милиционеров. Проходя мимо, они нас поприветствовали: “Привет дембелям от сызранских ментов!” Нам было очень приятно, мы пожали им руки, даже чуть ли не обниматься стали, и разошлись каждый в свою сторону.

Начальник политотдела бригады п-пк Плиев вручает С.Несякину первую медаль

Проходя в Волгограде мимо своего родного техникума, меня остановил какой-то майор, шедший навстречу. Фуражка у меня была где-то на затылке, ремень болтался, на кителе висела одна медаль. Мы там, в Афгане, офицеров вообще никак не приветствовали, поскольку жили одной компанией. А тут майор подзывает меня к себе и делает замечание: “Вы почему в таком виде?” А сам, вижу, глаза косит, чтобы медаль рассмотреть. В Союзе тогда медаль “За отвагу” у солдата-срочника и в глаза не видели. Разглядев, что там за медаль, он лишь сказал: “Вы хоть бы фуражку поправили”, про ремень уже не сказав ни слова. Разумеется, я уважил его требование, поправив фуражку.

Встав на воинский учет в военкомате Центрального района города Волгограда, я в ту же ночь на первое июня сел на поезд “Волгоград - Балашов” и отправился домой. Кстати, мой друг, который раньше меня ушел на «дембель», приезжал ко мне домой еще в апреле: “А где Серега?” Бабушка моя чуть в обморок не упала. А Серега в это время на каком-то перроне вышел ночью покурить. Без ремня, без фуражки, но в парадном кителе. Неподалеку стоял курил еще один майор, на этот раз военный медик. Он подошел, и, кивнув на медаль, коротко поинтересовался: “Оттуда?” Я ответил так же коротко: “Оттуда”. “И как там?” - “Ничего, нормально”. Майор усмехнулся: “Вы чем моложе, тем у вас страху меньше”.

Домой я приехал 1 июня 1982 года. Пришел в гости к бабушке, а та, вместе со своей подругой, сидит на пороге и плачет по мне. Конечно, эту встречу надо было видеть, до сих пор она стоит у меня перед глазами.

Медаль “За боевые заслуги”, за участие в том последнем бою, пришла мне уже спустя почти год, когда я снова учился в техникуме. Вручали мне ее 8 марта, и целый актовый зал сидел и глазел, как мне, в Международный женский день, заместитель военкома вручает медаль. Помню, на мне в тот день был надет дерматиновый пиджак под кожу, и представитель от военкомата все не мог прицепить на него медаль.

Несякину С.И. вручают вторую медаль

Уходя на “дембель”, я оставил вместо себя на должности замкомвзвода толкового парня, крымского татарина Алядинова Усмана, которого все называли Аликом. Впоследствии мой сослуживец Леонид Хусаинов прислал мне письмо, в котором рассказал о том, что наши ребята попали в засаду, проводя колонну через Кандагар, и что Алик, вместе с еще одним бойцом по фамилии Кадыров, погибли, попав под гранатомет, а пятеро, в том числе и он, получили ранения и ожоги.

Мы с сослуживцами продолжаем поддерживать связь, иногда встречаемся. Некоторых из них уже нет в живых. В 2012 году, в Минске, во время празднования 70-летия бригады, командир взвода Тарнакин, увидев меня, представил жене: “Вот, Ирина, познакомься. Это старший сержант Несякин, который учил меня воевать”. Я даже опешил от таких слов. Обычно мы все события, которые нам пришлось пережить, обсуждали только между собой - теми, кто прошел через это. Но, похоже, время пришло рассказать всем о тех временах.