- Я родился в городе Камышин 22 июля 1950 года. Семья наша была рабочей: отец работал на заводе мастером, мама была почтовым работником. Когда я заканчивал десятилетку, поступать никуда не собирался, думая: “Пойду на завод поработаю, потом отслужу в армии, а там уже определюсь”. Но мой классный руководитель убедила меня поступить в наше камышинское военное училище. В нашей школе учились дети руководства этого училища и она пообещала мне свою помощь в плане протекции. Я согласился с ее доводами, через военкомат получил комсомольскую путевку и поступил в Камышинское военно-строительное училище. Тогда оно еще было средним, высшим оно стало позднее.
- Чем отличалось поступление в училище по комсомольской путевке от обычного поступления?
- Да, в общем-то, наверное, ничем. Никаких льгот при поступлении эта комсомольская путевка не давала, наоборот, добавляла ответственности, ко многому обязывая. Поступил я без проблем, отучился и закончил училище в 1970 году. По окончании был направлен для дальнейшего прохождения службы в Забайкальский военный округ. Там был назначен в Читу на должность заместителя командира роты, а три года спустя перевели меня на должность командира учебной роты в поселке Песчанка, старшим преподавателем. В свое время, еще до войны, в этом поселке в танковом полку проходил службу Леонид Ильич Брежнев, и, когда состоялся его визит по городам Сибири и Дальнего Востока, он заезжал в Песчанку и посещал этот полк. Разумеется, в полку на тот момент ничего не осталось из того, что было там до войны, казармы были уже современными, но Леонид Ильич побывал там. Наша “учебка” находилась недалеко от танковой части. В тот день всем офицерам приказали прибыть на службу в шесть часов утра, закрыли ворота на замок и запретили выходить за территорию части. К его приезду в танковом полку готовились тщательно. В Ленинской комнате в тот день заседало партийное бюро, была сформирована единственная в округе рота, в которой все солдаты имели высшее образование. Во время визита сержант из этой роты вручил товарищу Брежневу макет танка и точно такой же макет был вручен курсантом нашего учебного подразделения министру обороны Устинову, который приехал вместе с Брежневым. Для вручения выбрали, разумеется, отличников боевой и политической подготовки, которые после завершения мероприятия были награждены “Командирскими” часами и получили краткосрочный отпуск на родину. Правительственный поезд прибыл на станцию Чита, а из Читы до Песчанки члены делегации передвигались на автомобиле. Поезд на станцию Песчанка прибыл чуть позже, когда Брежнев и другие официальные лица собирались уже уезжать. И только правительственный поезд уехал со станции Песчанка, как поднялась снежная буря. Жители Читы потом сетовали: “Ну почему буря не поднялась чуть пораньше, может нам выделили бы танки для расчистки улиц”. Отъезд Брежнева мы наблюдали в бинокль, для всех его отъезд был неожиданностью. Но это, видимо, пошло еще со времен Сталина, что советские руководители не афишировали свои визиты. Поезд двинулся так неожиданно, что от него не успели отсоединить кабели правительственной связи, и связисты их обрывали уже буквально на ходу.
Забайкальский военный округ был крупным, и после событий на Даманском и возникшим напряжением в отношениях с Китаем, ему придавалось большое значение. В то время все округа были награждены орденами Красного Знамени - Краснознаменными стали Туркестанский, Белорусский, и другие округа. А Забайкальский округ был награжден орденом Ленина, наряду с Московским и Ленинградским. Я присутствовал в 1974 году на вручении округу ордена Ленина, и шел в одной из “коробок” торжественным маршем. Вручать орден командующему Забайкальским военным округом генералу армии Белик из Москвы приехал Министр обороны Маршал Советского Союза Гречко. Белик, во время Великой Отечественной войны, был командиром мотоциклетного полка, воевал в Сталинграде.
В учебной части я прослужил десять лет, поднявшись от лейтенанта до майора. Тогда происходила так называемая “смена поколений”, когда майоры и подполковники уходили на пенсию, а им на замену приходили молодые офицеры. Вот так и я, будучи старшим лейтенантом, попал на должность командира второй учебной механизированной роты, которая готовила машинистов башенных, козловых и автомобильных кранов, бульдозеристов, трактористов. После командования ротой меня перевели в строительное управление округа заместителем начальника отдела кадров. С этой должности я отправился в Афганистан.
Уходил туда я добровольцем, решая вопрос о своей отправке через Москву, потому что кадры взаимодействовали с “направленцами” в Москве, и я убедил и уговорил их, что мне необходимо поехать в Афганистан. Мне ответили: “Решай со своими генералами”. А генералов у меня было двое, потому что, когда статус округа вырос, несмотря на то, должность начальника Управления была полковничьей, нашему начальнику присвоили звание “генерал-майор”. И заместитель командующего округом по строительству и расквартированию войск тоже был в генеральском звании. И если начальник Управления командовал только строительными частями округа, расположенными в Советском Союзе, то последнему подчинялись и части, расположенные на территории Монголии.
- Чем Вы мотивировали Москву, что Вам необходимо отправиться в Афганистан?
- Я отслужил там десять лет, и никакой перспективы роста, никакого движения для меня там не предвиделось. Этот округ был незаменяемым, и я мог служить там всю жизнь. То есть это был своего рода способ вырваться оттуда. Однажды я встретил пожилого капитана, который через наши края возвращался домой из Монголии. Он мне сказал: “Лейтенант, знаешь, куда ты попал служить? В ЗабВО. А расшифровывается это как “забудь вернуться обратно””. К тому же климат там был довольно суровым, даже жестоким, где зимы были, к сожалению, бесснежными. Самым лучшим временем года там была весна, когда сопки, заросшие багульником, покрывались розовыми цветами. Однажды во время отпуска я приехал домой и взял с собой веточку багульника. Отец недоверчиво отнесся к моим словам, что это растение, поставленное в вазу с водой, обязательно расцветет. Но багульник действительно расцвел, и я отнес эту ветку на могилу мамы, которая, к сожалению, умерла очень рано, в тридцать шесть лет. На тот момент мне, самому старшему, было одиннадцать лет, сестра была на четыре года младше, а брат на девять.
- Москва легко дала согласие на Вашу командировку в Афганистан?
- У меня установились неплохие отношения с “направленцами” во время их командировки в Читу, где я их встречал и определял на проживание. Нужно было для них лыжи достать - я ездил в спорткомитет и доставал лыжи, чтобы они на них походили. Начальник отдела в Забайкалье ушел, вернее, его “ушли”, потому что командующий его невзлюбил, на другую должность, а вместо него пришел новый начальник из Ракетных войск. И если старый начальник делился со мной той массой секретных документов и документов для служебного пользования, которые приходили в Управление, то новый начальник не захотел ни во что вникать и свалил всю работу на меня. Когда я приходил в “секретку”, то девочки там просто плакали. К тому же документы требовали подписи начальника Управления, но к нему на прием было очень трудно попасть. К этому добавлялись и бытовые сложности. На тот момент я продолжал проживать в Песчанке, где у меня была квартира, а это тринадцать километров от Читы. Каждый день я задерживался допоздна в Управлении и добирался домой на электричке. Поэтому я и убедил своих коллег из столицы, что мне необходимо отправиться в Афганистан.
- В Афганистан Вы отправились откуда?
- Прямо из Читы. Я поездом добрался из Читы в Ташкент, а оттуда на Ил-18 министерства обороны СССР в Кабул. Первоначально туда летали гражданские Ил-18, а затем стали летать Ил-76, которые изготавливались на ташкентском авиазаводе имени Чкалова. После того, как у душманов появились “стингеры”, самолеты стали укомплектовывать тепловыми ловушками, которые отстреливались, чтобы увести от самолета ракету.
- На какую должность Вы получили назначение?
- Был приказ заместителя Министра обороны, которым я был назначен начальником отделения кадров Управления 58-й автомобильной бригады. Бригада отправилась в Афганистан из Белогорска Дальневосточного военного округа и называлась она на тот момент 159-я отдельная дорожно-строительная бригада. Эшелоном она двигалась в сторону Афганистана, конечным пунктом которого был город Термез. Узнав о назначении, я позвонил москвичам: “Вы меня в дорожники отправили. Потом опять замените меня куда-нибудь на Дальний Восток?” А они отвечают: “Не переживай, мы рассмотрим вопрос с заменой в другой округ. Все будет нормально”. При вводе в Афганистан, бригада, поскольку не занималась там строительством дорог, а занималась исключительно перевозкой грузов, сменила свою нумерацию, став 58-й автомобильной бригадой.
|
|
Овчинников Ю.М. в расположении бригады |
- Автомобильная бригада тоже считалась “отдельной?
- Да, она была “отдельной”, ее Управление размещалась на окраине Кабула, а автомобильные батальоны были в Пули-Хумри, Баграме, Шинданде и Кабуле.
- Перед отправкой в Афганистан было указание, что туда необходимо брать с собой?
- Когда был подписан приказ, я позвонил в Москву своим знакомым с вопросом: “Что брать?”, на что они ответили: “Бери все”. Но если брать все, то выходило очень много - шинель, парадная форма, повседневная, полевая. Пришлось собрать огромный тюк. Правда, парадная форма все-таки пригодилась в бригаде. Раньше медали на мундире располагались по диагонали вдоль лацкана, а потом вышло указание, что они должны располагаться ровно горизонтально. Округ потребовал прислать фотографии в кителях нового образца, поэтому мой китель примерили все, успевая лишь менять звезды на погонах.
- Пересыльный пункт был в Ташкенте или в Кабуле?
- В Ташкенте, где я просидел три дня. Мой приезд пришелся на 7 ноября, а в государственные праздники вылеты в Афганистан приостанавливались. Потом, когда разрешили авиарейсы, я улетел в Кабул из ташкентского аэропорта “Южный”.
- Чем занимались эти три дня на пересылке?
- Ташкент мне был уже знаком. Служа в Забайкалье, однажды отпуск у меня выпал на зиму, и я пришел в Дом офицеров, где попросил путевку куда-нибудь в теплые края. Мне предложили путевку на турбазу Министерства обороны в Ташкенте: “Поезжайте туда”. Оттуда я с экскурсиями ездил смотреть Самарканд, Бухару, и, разумеется, Ташкент. Но, несмотря на это, коротая время перед вылетом в Афганистан, я ходил по знакомым местам. На пересылке как таковой я не был, проживая все это время в гостинице Военного Совета Туркестанского военного округа. А пересылка - она была в основном для военнослужащих срочной службы.
Что касается Туркестанского военного округа. Я уже говорил, как военнослужащими расшифровывалась аббревиатура ЗабВо, а вот ТуркВо расшифровывался как “только умершим разрешает командующий вернуться обратно”. Во время очередной командировки в Ташкент, которых было за время моего пребывания в Афганистане достаточно много, мне пришлось лететь вместе с Язовым, который на тот момент был командующим Среднеазиатским военным округом. Тогда практиковалась стажировка командующих округами со своими заместителями в Афганистане. Из Кабула всегда существовала проблема улететь, все бегали по аэродрому, словно по деревне: “Ты куда летишь?” - “Туда-то” - “Возьмешь меня?” - “Залезай”. А тут нам подвернулся самолет Ан-26 командующего Среднеазиатским военным округом, и мы подослали к нему подполковника с общевойсковыми эмблемами в петлицах. Тот поговорил с командующим и Язов разрешил: “Заходите”. Нам повезло, что самолеты с генералами на борту, не подлежали таможенному досмотру.
- Когда Вы первый раз отправлялись в Афганистан, проходили таможенный досмотр?
- Да, но он был поверхностным. В основном, таможенники отслеживали провоз спиртного. Первоначально существовала норма: две бутылки водки и четыре бутылки вина. Но со временем норму урезали вдвое, разрешая к провозу одну бутылку водки и две бутылки вина. В одно из последующих пересечений границы я взял алкоголя сверх нормы, объясняя это тем, что у кого-то день рождения, а кто-то получил звание и нужно это дело отметить. Таможенник посмотрел на мой груз: “Нарушаете, товарищ майор?”, я кивнул: “Нарушаю”. Таможенник вздохнул и махнул рукой: “Проходите”.
- В первый раз тоже везли алкоголь?
- Нет, я его не брал. Вообще об этом не было и речи, да и норм провоза я не знал. К тому же при мне был огромный баул с формой.
- Когда Вы ступили на афганскую землю?
- Это было числа 10 или 11 ноября 1980 года. О моем прилете не был никто широко извещен, но мне повезло: встречали главного механика той же самой бригады. Поэтому я в штаб бригады приехал вместе с ними на УАЗе-“таблетке”.
- Каковы были первые впечатления от Афганистана?
- Есть такой фильм, “Белое солнце пустыни”, так вот, выйдя из самолета, я увидел, что такое “белое солнце”. Это было ослепительно белое сияние, не то, что в наших краях.
Первоначально, сразу после ввода, местное население относилось к нашим военнослужащим довольно доброжелательно. Но потом все изменилось, и афганцы стали устраивать нападения на наши колонны и войсковые части. Даже мальчишки, когда мы шли колонной по городу, бросали камни в нашу сторону. Бывало наоборот, они стучали по борту автомобиля и, щелкая себя по горлу, предлагали “кишмишевку” - вонючий самогон. Дети, особенно мальчишки, довольно быстро научились разговаривать по-русски, мы с ними активно общались.
- Кто командовал бригадой?
- Командиром был полковник Ковшов, который вместе с бригадой вошел на афганскую территорию. Он эшелоном привез в Афганистан строительные жилые вагончики, в которых первоначально поселились офицеры Управления бригады. Все остальные военнослужащие батальонов размещались в палатках. Позже в Союзе наладили производство сборно-щитовых казарм, так называемых “модулей”, и мы перешли в общежитие, размещавшееся в одном из таких модулей. Штаб бригады тоже перебрался из строительного вагончика в щитовой вариант здания. В Белогорске, где до отправки в Афганистан базировалась бригада, многие из офицерских жен работали в подразделениях бригады секретарями, уборщицами, машинистками. Но в Афганистан бригада вошла, практически не имея женщин в своем составе. Женщинами была укомплектована лишь только санитарная часть, где работали три санитарки. Я считаю, это было очень разумным решением, потому что оставлять детей, одновременно рискуя и отцом и матерью, было бы глупо. Так что пришлось нам обходиться без женской помощи: убирались мы сами, печатать на машинке приходилось тоже самому, правда, двумя пальцами.
В начале своего пребывания в Афганистане еще разрешалось передвигаться по Афганистану без сопровождения, и мы одной машиной отправились по служебным делам в Пули-Хумри, где стояло одно наше подразделение. Отделение автоматчиков и пулемет в кузове - вот и все наше сопровождение, что у нас было. Возвращаясь обратно, мы врезались во впереди идущую машину, повредив радиатор. На прицепе нас притащили обратно в бригаду, по пути чуть не попав под обстрел. Начальнику строевого отдела я сказал: “Саша, ну как же так. Бригада уже существует без малого год и за этот период произошло награждение всего лишь трех или четырех человек. И то награждены они были медалью “За отличие в военной службе”. Почему мы не представляем к награждению?” “За отличие в военной службе” - это была самая низшая по статусу награда, которой награждали приказом Министра обороны, в то время как орденом награждали Указом Верховного совета СССР. Саша мне ответил просто: “Ты начальник отделения кадров, тебе и все карты в руки”. С командованием бригады мы оформили награждение на несколько человек. Напечатали безо всяких помарок наградные листы в количестве трех экземпляров на каждого награждаемого, и отправили в Москву, в Главное Управление кадров. Комбриг в это время находился в отпуске и когда он возвратился и узнал о нашей инициативе, приказал батальонам, которых в бригаде было семь, представить к награждению по тридцать человек. Итого выходило двести десять наградных листов. И я, сидя в вагончике, двумя пальцами долго набивал текст наградных документов на всех, представленных к наградам. Мое окошко выходило на улицу, где стоял ГАЗ-66 с передвижным киноаппаратом, демонстрирующим фильм, проецируя его на стену нашего вагончика, а я, громко стуча в открытом окне своей печатной машинкой, мешал зрителям смотреть кино.
|
|
Пули-Хумри, 17 апреля 1981 г. Овчинников Ю.М. сидит крайний справа |
- Представления были на солдат?
- На солдат тоже были представления к награждению, но в основном это были офицеры и прапорщики. Я сходил с ума от такого количества наградных листов, но в конце концов все двести десять материалов были подготовлены и отправлены дальше по цепочке. Комбриг был очень настойчивым, постоянно интересовался: “Ну что, где наши наградные?” Я ему ответил: “То, что они попали в Управление инженерных работ, я отследил. В штабе 40-й армии я их тоже отследил. А вот в Москве отследить их я не смогу, у меня туда выхода нет”. Но комбриг регулярно спрашивал: “Где наши награды? Где наши наградные?”
У нас был старший лейтенант Юра Селявский, который служил в отделе тыла бригады и часто ходил в колоннах. Перед тем, как ему предстояло в очередной раз уезжать, мы с ним встретились. Он сказал: “Как не хочется опять идти в колонну”. Видимо, это было какое-то предчувствие. Он шел в колонне «наливников», которая перевозила соляру с керосином, и попала в засаду. Он оказывал на открытой местности первую помощь раненому бойцу и получил ранение в спину. В него стреляли сверху с сопки. Селявского эвакуировали и отправили в ташкентский госпиталь. Летом 1981 года я летел в командировку в Ташкент, и решил навестить Юру в госпитале. Купил на базаре фруктов и овощей, подошел к проходной окружного госпиталя, сказал, кого хотел бы навестить. “А кем Вы ему будете?” - “Сослуживец”. Оказалось, что буквально в эту ночь Юра Селявский от полученных ран скончался. Перед смертью ему наступило некоторое улучшение, правда, говорят, что это всегда так бывает у тяжелобольных. Сопровождать на Родину тело Юры прибыл командир взвода связи, у которого я поинтересовался о своем “больном вопросе”: “Пришли награды?” Тот кивнул: “Пришли, Юрий Михайлович. Комбриг устроил построение всего личного состава для награждения” А у нас в бригаде плаца как такового не было, все было донельзя просто: между батальонами проходила дорога, на которую выгоняли ЗиЛ-130, в кузов которого комбриг взбирался как на трибуну, а по окончании личный состав батальонов проходил по дороге торжественным маршем. После этого комбриг меня постоянно “терроризировал” в хорошем смысле этого слова, требуя подавать документы на награждения. Ковшов был единственным командиром бригады, который ратовал за награждение личного состава, те же, кто занимал эту должность после него, например, Литовченко и Маланчук, подобным рвением не отличались. Когда я к ним приносил наградной лист, они к нему относились с опаской: “Ну что там опять принес?” Я им отвечал: “Вон, в армии вовсю идет награждение. Почему же у нас его нет?” Составление наградных документов происходило по такому принципу: мне давали фамилию и должность, а я уже должен был описание подвига, за который человек представляется к награде, написать самостоятельно.
- Разве задача описания подвига не возлагалась на командиров рот?
- По идее да, этим должны были заниматься они сами. Но кто же это станет делать? Так что при Ковшове я довольно прилично набил руку при составлении наградных документов.
Как-то командир бригады вызвал меня к себе в бункер. А это действительно был бункер - помещение из бетонных блоков, врытое в землю. “Овчинников, ты умеешь писать наградные. Поможешь мне?” А его трижды представляли из вышестоящей организации, но наградные по каким-то причинам не проходили. Ковшов попросил: “Давай, сделай на меня наградной”. Я не имел права делать наградной на комбрига, этим могла заниматься только вышестоящая организация, но я изготовил наградной лист на Ковшова и, в результате, с моей подачи, он получил орден Красной Звезды.
- Вы прибыли еще в 159-ю бригаду. Когда произошло переименование?
- Не помню точно, мне кажется, что в начале 1981-го.
- Дорожно-строительные батальоны на тот момент все еще входили в ее состав?
- Нет, оставались только автомобильные батальоны и рембаза.
- При смене наименования подразделения подлежит замене и его боевое знамя.
- Боевого знамени части у бригады не было. Никаких организационно-штатных изменений в бригаде не произошло, у нее даже остался тот же самый номер войсковой части. Номер полевой почты тоже остался прежним - 26039. Ей только поменяли наименование, печати и бланки, отработали личные дела.
- Выходит, 58-я автомобильная бригада - это просто урезанный вариант 159-й дорожно-строительной бригады? Или туда ввели какие-нибудь новые подразделения?
- Нет, никаких новых частей в состав 58-й автомобильной бригады не вводилось, ее состав оставался тем же самым.
- Все батальоны бригады считались “отдельными”?
- Безусловно. Они были самостоятельными войсковыми частями со своими штабами.
- Почему все-таки у бригады не было своего знамени?
- Знамен не было ни в бригаде, ни в батальонах, входящих в ее состав. Почему - мне это неизвестно. После того, как командир 159-й бригады получил приказ о передислокации с Дальнего Востока на территорию Афганистана, бригада была награждена переходящим Красным знаменем по итогам социалистического соревнования. Ковшов рассказывал, что он был настолько расстроен полученным приказом, что в сердцах швырнул переходящее знамя под диван у себя в кабинете. Безусловно, приказ был неожиданным, потому что предстояло обстрелять личный состав. Еще в Союзе, при метании гранат боец выронил гранату, и заместитель начальника штаба бригады Беляев прикрыл его своим телом. Поскольку это была граната РГД-5, Беляев остался жив, его только посекло осколками. Учитывая это факт, в Афганистане он был представлен к награждению медалью “За отвагу”.
- Один из автомобильных батальонов вашей бригады тоже находился в Кабуле. Он располагался непосредственно рядом с бригадой?
- Нет, он стоял отдельно от Управления бригады и даже не граничил с территорией, занимаемой бригадой. Из-за расположения его относительно сторон света, между собой мы все его называли “Южный”.
Первоначально нам обещали, что все наши колонны будут сопровождать вертолеты. Но у армейской авиации своих забот был полон рот, поэтому нас никто не охранял и возникла необходимость самим позаботиться о безопасности наших колонн. Мы получили зенитные установки ЗУ-23, установили их на автомобилях, расчеты отстреляли их прямой наводкой, и в следующий раз они пошли сопровождать наши колонны. Одна машина с ЗУшкой шла в голове колонны, а вторая ее замыкала.
- Вы получили ЗУшки целенаправленно, чтобы поставить их на автомобили?
- Да. Более того, я не знаю, насколько это верно, но полагаю, что мы были первыми, кто установил эти зенитки на автомобильную платформу.
- Чья это была инициатива?
- Командира бригады. Он на своем уровне договаривался о получении ЗУ-23.
Однажды весь расчет зенитки был выбит душманским снайпером и это вынудило нас на рембазе закрыть зенитную установку листами металла. В результате ЗУшка утратила свой вид и стала выглядеть как корабельная установка. Конечно, это была не броня, а лишь металл толщиной десять миллиметров, но теперь расчет установки не являлся для “духов” открытой мишенью.
- Какие автомобили были в батальонах бригады?
- В батальонах были ЗиЛ-130, МАЗ-500, КАМАЗы.
- КАМАЗы, наверное, стали поступать в войска позже?
- Нет, они были у нас в батальонах изначально.
- “Сто тридцатых” не убрали из батальонов, заменив на КАМАЗы?
- Нет, они продолжали служить. Колонны обычно формировались по марке автомобилей, потому что у всех машин разная мощность, разная скорость передвижения. Поначалу наши колонны были многочисленными, порядка пятидесяти машин в каждой. И это учитывая, что не было никакого сопровождения! Но затем участились нападения и обстрелы колонн, и численность машин в колонне уменьшилась до двадцати.
Как-то пришлось мне с колонной отправиться в Термез, на территорию Советского Союза. Обратный наш путь пролегал через перевал Саланг, Уже сгустились сумерки, начинало темнеть. Движением транспорта через тоннель командовал какой-то полковник, которому по радиостанции докладывали с противоположного края, что машины остановлены и встречного потока не будет и он давал команду и транспорт с нашего края начинал движение. Получилось так, что он, устанавливая очередность, разорвал мою колонну, вставив в нее гражданские афганские машины. Я возмутился и подошел к нему: “Что Вы делаете? Вы разрываете колонну! Я буду вынужден ее потом собирать после перевала”. Он стал объяснять: “Да пойми ты, афганцы, они с цепями идут, а у вас на колесах машин цепей нет. Поэтому они своими цепями будут разбивать дорожную наледь и вам будет легче идти”. Когда вышли из тоннеля, было уже темно и свою колонну я собирал до самого конца перевала. При этом нас еще обстреляли, благо обошлось без жертв, лишь один боец получил огнестрельное ранение. В районе Джабаль-ус-Сараджа находилась наша аварийная колонна. Когда во время спуска от Саланга какая-нибудь машина получала повреждение и не могла устранить его своими силами во время движения, ее вместе с водителем оставляли в этой аварийной колонне, где-либо принимались за ее восстановление, либо дожидались эвакуации.
- Там был организован отстойник для автомашин?
- Ничего подобного. Машину просто оставляли у дороги в чистом поле. Единственное, что водитель оставался там не один, их там накопилось несколько машин. Нахождение там было безопасным, поскольку рядом дислоцировался мотострелковый полк.
Однажды, когда я возвращался на автомобиле из Пули-Хумри, у меня полетела крышка коробки передач. А у меня машина затарена водкой для батальонов, которую мы получили от пришедшей из Союза колонны. Я говорю своему водителю: “Предложи за ремонт бутылку водки”. А это была на тот момент самая ценная валюта в мусульманской стране. Водитель сходил в полковой рембат, куда стягивали всю разбитую технику, отнес, кому следовало, водку и тут же пришли, крышку коробки не только принесли, но и установили. Надо двигаться дальше, но было уже почти 17-00. В том районе обстрелы, как правило, начинались с окончанием светлого времени суток, “духи” обстреливали колонны и уходили по темноте. Я не рискнул ехать дальше, приняв решение остаться на ночлег. Пока мы стояли, бойцы налили в консервные банки немного бензина, чтобы в ведерке вскипятить воду для растворимого кофе. В сухих пайках были банки с сыром, кашей, тушенкой, так что можно было сытно поужинать. Когда один из бойцов сыпал растворимый кофе в ведерко, другой ему отдавал указания: “Не сыпь много, а то я в прошлый раз всю ночь не спал”. Утром подошла армейская колонна, где на каждой двери висел бронежилет, а в каждой машине сидел прапорщик или офицер. Увидев ее, я поразился: “Вот живут же люди!” А у нас из офицеров в колонне только старший колонны, как правило, это был офицер той роты, из которой формировалась колонна, и какой-нибудь представитель от штаба.
- Как размещались офицеры у вас в колонне?
- Старший колонны, как правило, был во главе колонны, а представитель от штаба находился где-нибудь в середине.
Утром мы отправились в путь вместе с армейской колонной. Но поскольку она двигалась очень медленно, я не выдержал и приказал водителю ее обогнать и двигаться к месту назначения самостоятельно.
- Это разрешалось?
- Да. Расскажу другой случай. Мы пошли на перевал, ехали на Зил-130. Выпал снег, гололед был таким, что мы не могли сдвинуться с места. Но афганцы, очень дружный народ, выскакивали из кишлака и помогали, толкая технику. Потом подошел наш КрАЗ, который упирался бампером сзади в кузов и просто толкал машину вперед, когда мы застревали.
- У афганцев на колесах были цепи. Что мешало вашим водителям таким образом бороться с гололедом?
- Зима была довольно теплой и постоянно держать эти цепи на колесах просто не было необходимости, поэтому наши автомобили попросту не укомплектовывали цепями. Цепи, они требовались на перевале, а мы большую часть находились внизу, где гололеда не было. Афганцы очень любили свои автомобили, тщательно о них заботились. А уж украсить их они старались по максимуму - бахрома в кабине, рисунки по кузову. В афганских машинах ехали двое - водитель и стажер, так мне кто-то говорил, будто стажер должен пять лет стажироваться, прежде чем он станет водителем.
- Офицер, стоявший у въезда в тоннель на перевале Саланг, был представителем какого подразделения?
- Он был представителем какого-нибудь подразделения 40 армии, мог быть из любого полка. При этом тоннель, имея протяженность около трех километров, совершенно не был оборудован средствами принудительной вентиляции. То есть глох автомобиль и обойти его не было возможности. Все остальные, рискуя угореть, в это время не глушили двигатели, дожидаясь, пока проблема затора не будет устранена. В тот момент, когда я там служил, смертельных случаев отравления выхлопными газами не было, но в 1984 году случилось массовое отравление военнослужащих после аварии в тоннеле.
- Сколько времени отводилось на формирование колонны?
- Обычно на это уходило три - четыре дня - заправиться, провести техобслуживание. Всеми этими вопросами занимался командир батальона, который, исходя из поставленной задачи, решал, какая рота пойдет в колонне, и кто из ее офицеров будет колонну возглавлять.
- Представители военной автоинспекции встречались на дорогах Афганистана?
- Я их за все время своего пребывания там не видел ни разу.
- Какие грузы в основном приходилось перевозить батальонам бригады?
- В 1980 году подавляющее большинство перевозимых грузов составляли стройматериалы, а также уголь, потому что подразделения обустраивались на местах. Афганистан - страна без леса, дрова в стране продавались на рынках, взвешивая на весах. Поэтому в страну еще ввозили очень много досок.
- Продовольствие и боеприпасы тоже возили?
- Это возлагалось уже на армейские колонны, поскольку от них зависела жизнедеятельность и обороноспособность боевых подразделений.
- Батальоны бригады, разбросанные по всей территории Афганистана, жили обособленно или придавались какому-нибудь из подразделений?
- Обособленно, поскольку являлись отдельными войсковыми частями, со своей бухгалтерией, кухней и снабжением. Командиры батальонов не мотались постоянно в Кабул для получения указаний, они находились на местах, занятые работой, а вот офицеры Управления бригады наоборот, часто летали по батальонам. Например, я летал через Кандагар в Шинданд. Иногда командование батальонов все-таки вызывали в Кабул на краткосрочные сборы, но это происходило крайне редко.
- С какой целью Вы летали в Шинданд?
- По службе, как начальник отделения кадров. Когда из Шинданда вылетали обратно, на летном поле лежали штабелями сложенные трупы погибших в проводимой операции, которые были накрыты тонкой серебряной пленкой. Мой друг, уже в мирной жизни, не выносил вида окон, оклеенных подобной светоотражающей пленкой.
- Среди офицеров бригады были погибшие?
- Кроме Юры Селявского, которого я уже упомянул, при мне больше погибших офицеров не было.
- Как шло распределение, кто из офицеров пойдет в колонне? Велся ли какой-нибудь учет, кто сколько раз сходил?
- Все это решалось в приказном порядке. Подобного учета никто не вел. Более того, у нас был производственный отдел, в котором были строители и инженеры, были тыловики, которые не ходили с колоннами, и никто их к этому не принуждал, потому что у них хватало работы по их направлению.
- Особист в бригаде был?
- Нет, особистов, или как их называли “молчи-молчи”, у нас не было ни в бригаде, ни в батальонах.
- Бригада была полностью укомплектована личным составом?
- Некомплекта в бригаде не было. Никаких дополнительных сил и средств 40-й армии бригаде не придавалось. Мы сами себя снабжали, сами себя защищали. Под защиту армейских частей мы поступали только когда нас останавливали на постах из-за того, что движение было сопряжено с риском обстрела, особенно в вечернее время. Один раз мы попытались вечером проскочить кишлак Даши, но на мосту нам преградил дорогу боец с автоматом и отправил к комбату отдельного минометного батальона, чья батарея была расположена рядом с мостом. Тот сказал: “Дальше я вас не пущу, поскольку отвечаю за этот участок дороги и за ваши жизни на нем”, и предложил: “Оставайтесь, я вас размещу и накормлю”. Утром комбат сказал: “Можете сходить к мосту и посмотреть на БТР начальника штаба. После того, как вы попытались проскочить мимо нас, его машина подверглась обстрелу из гранатомета”. Нам стало любопытно, и мы отправились к мосту. Там стоял бронетранспортер, у которого был разбит триплекс и вся броня усеяна осколками стекла. Посмотрев на него, мы поняли какому риску подвергали свои жизни, пытаясь “по-быстрому” проскочить.
- Бронетехника в бригаде была?
- Нет, никакой. Только автомобили и инженерная техника. Еще были тракторы, которые перевозились на платформах.
- Выходит, в бригаде были еще и тягачи?
- Были. Кроме того, нам была прикомандирована отдельная рота тяжелых машин из Киевского военного округа. Сама их часть находилась в Союзе, а в Афганистан была отправлена одна только рота.
- Как решался вопрос с топливом во время движения колонн? Вы его везли с собой?
- У нас не было своих “наливников”, поэтому, когда мы шли из Пули-Хумри, мы заправлялись по пути. У дороги стоял армейский топливозаправщик с рукавами на обе стороны, к нему подходили две машины и одновременно заправлялись. Свое горючее мы не возили.
- Солдаты продавали топливо афганцам?
- По крайней мере, мне такие случаи неизвестны. А вот старые колеса, резину продавали, да. Когда я находился в отпуске, встретил одного офицера, который рассказал, что в нашей бригаде “духи” вырезали секрет. Подразделение бригады стояло где-то в пойме реки, а кругом были горы, на которых были установлены секреты с рациями, чтобы предотвратить обстрелы и нападения на бригаду. И один из подобных секретов был полностью вырезан. Я прекрасно понимаю, почему это произошло. Наши солдаты были очень падки на всякую иностранную ерунду. Достаточно было афганцам показать им фотографию с голой женщиной, чтобы они позволили им подойти вплотную. Ну, а там уже все и произошло. За контакты с афганцами у нас полагалось наказание. Если солдат самовольно отлучился из части, или подошел к забору, чтобы обменять свой ремень или форму на “кишмишевку”, то он мог за это попасть на гауптвахту.
- Гауптвахта в бригаде была?
- Гауптвахта в бригаде была?
- Нет. Гауптвахта в Кабуле была только гарнизонная. Туда иногда попадали даже офицеры, которые либо позволили себе злоупотребить спиртными напитками, либо учинили скандал с рукоприкладством.
- Минная война против советских колонн в то время уже велась?
- Да, были подрывы. Во время одного такого подрыва на мине я получил легкую контузию, но в госпиталь обращаться не стал.
- При каких обстоятельствах это произошло?
- Мы шли в колонне и “духи” подбили машину, идущую впереди. Я дал водителю команду обойти подбитую машину по обочине, но она оказалась заминированной.
- Машины получили сильные повреждения?
- Да, безусловно.
- Как с ними поступали в подобных ситуациях?
- На обочине не бросали, стараясь дотащить до ближайшего рембата. Бросались обычно только сожженные машины, как правило, это были “наливники”, которых у нас не было.
- Груз, который везли на сгоревшей машине как-то списывался?
- Создавалась комиссия, составлялся акт и груз вместе с автомобилем списывался на боевые потери.
- Как поступали в случае получения ранений офицерами или солдатами во время движения колонны?
- Все зависело от степени тяжести ранения. Например, когда наш начмед получил ранение в ногу, он самостоятельно доехал до госпиталя. Впоследствии его наградили орденом Красной Звезды.
Хочу коснуться вопроса заболеваемости. Среди офицеров и солдат бригады появились заболевшие гепатитом. Тогда для всех нас эта болезнь была в новинку. Количество заболевших в 1980 году не превышало поначалу человек шесть на всю бригаду, и Москва приказала всех их представить к замене. После лечения в госпитале, все переболевшие были заменены во внутренние округа. В ноябре 1981 года, после того, как я сходил в командировку в Пули-Хумри, по возвращении почувствовал себя не очень. Состояние у меня было гриппозным, к вечеру поднималась температура, ощущалась слабость. Меня ежедневно мазали тигровой мазью. В подобном состоянии я пребывал дней десять, затем начмед направил меня в госпиталь, сдавать анализы. Там у меня попытались взять кровь, но игла была настолько большой, что я боюсь уколов до сих пор. Я отказался от анализов, плюнул, и ушел. Возвратился в бригаду, а начмед требует: “Покажи глаза”. Посмотрел и говорит: “Желтые. Все, ты пожелтел”. Выходит, я почти полмесяца носил в себе бациллы гепатита. Начмед вынес вердикт: “Я тебя госпитализирую”, на что я возразил: “Нет, я поеду в Союз”. Пришел к комбригу и говорю: “Товарищ полковник, дайте мне отпуск по семейным обстоятельствам. Я желтухой заболел, хочу сдаться врачам в Союзе”. На тот момент заражение гепатитом уже стало принимать настолько массовый характер, что госпитали были переполнены желтушечниками. Койко-мест не хватало, и, несмотря на наступление зимы, дополнительные места стали разворачивать в разбитых рядом с госпиталем палатках. Я продолжал убеждать комбрига, доказывая ему, что в своем городе меня подкормят творожком и сметанкой, и тот согласился. В то время в ташкентском аэропорту уже начинали отлавливать желтушечников, но мне, надевшему темные очки, удалось проскочить этот контроль.
Сам, находясь в Афганистане, я за собой не замечал никаких изменений, но отец, когда увидел меня, заплакал. У меня не только глаза пожелтели, но даже и ногти стали все желтыми. Пришлось вызвать брата, который меня и отвез в камышинский военный госпиталь. Там поинтересовались: “Откуда?” Я не стал скрывать: “Оттуда”. Сопровождающий отвел меня в инфекционное отделение, сдав врачу: “Вот, привел тебе. Из Афганистана прибыл, с желтухой”. Врач приказал: “Раздевайся”, но мой сопровождающий возразил: “Да чего ему раздеваться, ты разве не видишь, что он и так весь желтый”. Поместили меня в карантин, под замок, запретив всякого рода контакты. Продукты передавались через форточку в окне. Все это время я пил раствор глюкозы огромными дозами, и мне делали переливание крови. В нашей палате было человек восемь, среди которых я, майор, был самым старшим по званию. Все, так же как и я, вырвались в Союз, чтобы лечиться дома. Единственным, кто не был “афганцем”, был курсант из военного училища. В госпитале меня нарядили в нательное белье - кальсоны и рубаху, и я отправился к начальнику отделения с просьбой чтобы выдали хотя бы пижаму: “Девочки вокруг ходят молодые, а я в кальсонах перед ними”. Но заведующий сказал: “Какие девочки? Тебе никуда нельзя ходить, ты должен две недели пластом лежать на кровати, даже не вставая” И я безропотно вылеживал положенные дни. После окончания лечения в госпитале мне полагался месяц на реабилитацию. И если после ташкентского госпиталя отправляли в военный санаторий на озеро Иссык-Куль, то в моем случае просто предоставлялся отпуск.
- Вы же и так находились в отпуске.
- Тот отпуск не засчитывался, поскольку во время него я попал на излечение в госпиталь. А по факту выписки мне полагался реабилитационный отпуск, в этом вопросов не возникало.
- Ввиду массового заболевания среди солдат, стала ощущаться нехватка личного состава?
- Безусловно. Поэтому солдат после излечения стали возвращать обратно в часть.
- Кроме гепатита были еще какие-нибудь заболевания?
- Ну, например, такое заболевание как тиф.
- Какие-нибудь меры предпринимались для профилактики этих заболеваний?
- Нет, на тот момент никаких мер не предпринималось. Это потом стали солдат принудительно поить отваром верблюжьей колючки, но на тот момент такого еще не было. Когда выдавали по нормам табачное довольствие, то офицеры перекладывали сигареты в пачке фильтром вниз, чтобы, угощая товарищей, чужие пальцы не касались соседних фильтров, которые потом следовало брать в рот.
- Какие сигареты получали офицеры в виде табачного довольствия?
- Офицеры получали “Столичные”, а солдатам выдавали сигареты без фильтра, не помню точно, как они назывались, но в солдатской среде они получили название “Смерть на болоте”.
- Коснемся денежного довольствия.
- Мы, как и все остальные, получали в Афганистане зарплату чеками. И еще одна зарплата в Союзе шла каждому на рублевый счет.
- Чеки были армейскими, с красной полосой, которые имели хождение в магазинах Военторга?
- Нет, это были чеки Внешпосылторга. На аэродроме Южный, куда приземлялись самолеты из Кабула, был “чековый” магазин, в котором можно было потратить заработанные чеки. Когда я был в отпуске в Киеве, там тоже был магазин Внешпосылторга, в котором можно было рассчитаться теми же чеками. Ну, а в Афганистане мы меняли чеки на афгани, местную валюту. Обменять можно было в любом дукане, в любой лавке. Курс был плавающим, но в среднем составлял примерно один чек к пятнадцати или восемнадцати афгани. Полученные афгани мы тратили прямо тут же, в этих лавках, приобретая что-нибудь для себя. Продавцы встречали нас, шурави, очень приветливо. Придешь в лавку, продавец усаживает тебя, а сам отправляет своего пацана в соседний дукан. Тот спустя пару минут приносит оттуда холодную, со льдом, “Фанту”: “Это бакшиш, командор!”, то есть подарок. А если купишь у дуканщика что-нибудь, то мог последовать еще один “бакшиш” от продавца, например, гранатовые бусы.
- Что чаще всего покупали в дуканах?
- Покупали все, начиная от радиоаппаратуры и заканчивая одеждой. Чтобы сходить в дукан, мы отпрашивались у начальства и переодевались в “гражданку”. На улицах Кабула в форме появляться было нельзя, иначе бы нас сразу забрал комендантский патруль. Но на тот момент в городе было достаточно много различных гражданских специалистов, поэтому мы старались маскироваться под них. Должен сказать, что афганцы - довольно честный народ. Как-то раз я отправился в лавку, чтобы купить жене духи. Набрал достаточно много других товаров, расплатился, и уехал в часть. Когда кинулся, обнаружил, что духов среди всех этих купленных товаров нет. Лишь дня через три у меня получилось снова оказаться в той самой лавке. Стоило мне лишь заикнуться о забытых духах, как их мне сразу же, без вопросов, достали из-под прилавка. А у нас, в Советском Союзе, меня бы сразу облаяли, и продавец сказал бы, что меня здесь вообще не было, что он меня впервые видит.
Однажды мы переоделись в гражданское, сели в УАЗ-469 и выехали в город. По-моему, это было в День Победы. Мы официально отправились на экскурсию по городу, чтобы побывать в кабульском зверинце. Когда возвращались обратно, один из наших сказал: “Ребята, сегодня же День Победы. У меня отец воевал, надо этот праздник отметить. Давайте на минутку остановимся у дукана”. Заехали в лавку, он побежал, купил бутылку водки. Только собрались отъезжать от дукана, как нам навстречу патруль - прапорщик с несколькими десантниками. Они сразу заметили, что, несмотря на нашу гражданскую одежду, автомобиль у нас с армейскими номерами: “Все, вы задержаны”. Мы их уговаривали и так и сяк - ни в какую. Лишь когда отдали прапорщику купленную бутылку водки, он махнул рукой: “Поезжайте”.
- Чем Вас кормили и как кормили?
- Плохо кормили. После того, как отлежал в госпитале, я вообще не мог есть. Пища была жирной, а в жару ее есть было совсем невозможно. Столовая у нас так и оставалась в палатке, даже после того, как были построены все казармы и общежития. Меня всегда поражало, что на рынке у афганцев всегда были свежие овощи и фрукты, а наших солдат, которым не хватало витаминов, всем этим не кормили. Почему было не устроить бартерный обмен, выделив афганцам взамен фруктов и овощей чего-нибудь, что пригодилось бы им в повседневной жизни? Но нет, этого не было.
- Сколько времени Вы провели в Афганистане?
- Там я пробыл до октября 1982 года, то есть без месяца два года.
- Почему удалось замениться раньше срока?
- Просто мой заменщик прибыл чуть раньше. У нас не было принято, что замена происходила день в день, мол, какого числа прибыл, такого тебя и заменят. Нет, тебя могли заменить раньше, как в моем случае произошло, а мог просидеть несколько лишних месяцев, дожидаясь заменщика. Когда бригада, прибыв с Дальнего Востока, входила в Афганистан, ни у кого из офицеров не спрашивали, хотят они туда или нет. Поэтому все первое время нахождения там практически все офицеры бригады с нетерпением ждали, когда их заменят. Поначалу в этом не было никакой ясности, но затем было установлено, что срок службы в Афганистане составит для офицеров и прапорщиков два года. Если же офицер желал продлить службу в Афганистане более двух лет, то на это требовалось разрешение Министра обороны. Поэтому проще было выйти оттуда по замене, а затем снова напроситься, чтобы его отправили в Афган. Аналогичный вопрос в плане продления по прапорщикам решался на уровне командующего округом.
- Обратный путь в Союз у Вас был таким же?
- Из Кабула в аэропорт, затем, в Союзе, я отправился в Управление штаба Туркестанского военного округа, которое находилось в Ташкенте, поскольку был назначен на должность старшего помощника начальника отдела по боевой подготовке строительного Управления округа. Это Управление находилось в одном девятиэтажном здании со штабом округа, которое среди офицеров имело негласное название “пентагон”. Здание было оборудовано центральным кондиционированием, в нем были собраны все окружные Управления.
- Вы, заканчивая службу в Афганистане, уже знали, на какую должность получите назначение в Союзе?
- Да. Последние полгода моей службы проходили в Можайске. Тогда, в начале 90-х, стали возникать национальные волнения, начался разброд и шатания в союзных республиках, стало создаваться Министерство обороны Узбекистана. И я решил, что спустя двадцать лет службы пора бы перебраться куда-нибудь поближе к дому, чтобы успеть получить там квартиру. Из Москвы мне позвонили, сказав, что есть должность в Можайске. Я согласился, о чем потом пожалел. Можайск - это тогда звучало красиво, на самом деле это был маленький городок, в котором был всего один рынок, работавший только по воскресеньям, была всего одна баня, и так далее, и тому подобное.
В 1991 году в моем родительском доме произошел пожар, отец получил сильные ожоги, от которых впоследствии скончался в больнице. Мачеха пошла в горисполком просить благоустроенную квартиру взамен сгоревшего дома. Там ей сказали: “Дом продаете на слом, земельный участок в пять соток мы берем на свой баланс. Вот при таком условии мы Вам выделим однокомнатную квартиру”. Узнав об этом, я сказал мачехе: “Так не будет. Я родился в этом доме, это моя земля, моя родина” Я быстро, с помощью москвичей, уволился из рядов Вооруженных сил по сокращению штатов. В это время как раз случился путч, Министр обороны Язов был арестован, поэтому приказ о моем увольнении подписывал его заместитель. Я приехал в Камышин, где удалось еще два дня застать отца в живых и выбить для мачехи однокомнатную квартиру. Сам же, как участник боевых действий, взял беспроцентную ссуду сроком на двадцать лет для восстановления отцовского дома. Правда, инфляция была такой, что каждый раз приходилось пересчитывать смету. Банк выдал мне семьдесят пять тысяч, но не успел я завезти и половины необходимого количества кирпича, как эти деньги закончились.
- Какие награды у Вас есть за Афганистан?
- Орден “За службу в Вооруженных Силах СССР” 3-ей степени. Этот орден имел, по аналогии с орденом Славы, три степени. Первая степень была самой высшей. Для награжденных всеми тремя степенями предусматривался ранний выход на пенсию, устанавливалась повышенная пенсия, да и вообще полагались различные льготы чуть ли не как у Героя Советского Союза. Правда, мне ни разу в жизни не встречался ни один человек, награжденный всеми тремя степенями этого ордена. Однажды я совершенно случайно встретил в магазине одного бывшего военнослужащего. Дело было летом, и он увидел на моем плече татуировку, которую я сделал себе в Афганистане: надпись “Саланг”, орден “За службу в Вооруженных Силах” и летящие вертолеты. Мы с ним разговорились, и этот человек сказал: “А у меня два таких ордена. Я просил, чтобы меня представили к первой степени, но мне ответили: “Ты что? Не у всех генералов есть все три подобных награды!””. Примерно такая же ситуация складывалась и в годы Великой Отечественной войны, когда человека, уже имевшего среди наград орден Славы 3-ей и 2-ой степени, представляли не к 1-ой степени, а к ордену Красной Звезды. Этот орден по значению был выше ордена Славы, но не давал возможности собрать полный комплект. Таким образом, искусственно сдерживали рост количества кавалеров ордена Славы всех степеней.
- Вам приходилось слышать в свой адрес что-нибудь подобное “я тебя туда не посылал”?
- Со мной случился другой казус, когда я, уже возвратившись домой, собирался встать на очередь в администрации города для получения жилья. Я, жена и двое разнополых детей претендовали на трехкомнатную квартиру. Но мне пришлось доказывать, что я настоящий “афганец” и имею право на льготы. Казалось бы, что проще: взять и позвонить в военкомат, где поднимут мое личное дело и подтвердят необходимую информацию. Я сказал об этом правоохранителям, но те ответили: “Мы звонили, Юрий Михайлович, но в военкомате сказали, что Вы - никто”. Я был поражен. У каждого офицера существует два экземпляра личного дела. Первый экземпляр следует за ним по всем местам его службы, а второй экземпляр хранится в штабе округа. Пенсия назначается по первому экземпляру, а второй должен храниться в областном военкомате. Когда я пришел в военкомат и потребовал показать мне мое личное дело, то с ужасом увидел, что в нем совершенно ничего не было отражено, была лишь одна запись, что я стал лейтенантом. И все. Ни наград, ни званий, ни прохождения службы. Я возмутился: “Что проще? Взять, запросить областной военкомат, чтобы те прислали копию послужного списка и отработать личное дело”. Не успокоился, пошел к военкому. Тот обещал решить вопрос в течение полумесяца. Я ему указал, что, как ветеран боевых действий, имею право на похоронные мероприятия и установление памятника. Военком меня успокоил: “Не переживайте, Юрий Михайлович, Вы же еще являетесь ветераном военной службы, а там Вам эта льгота тоже полагается. Так что Ваши родственники получат все, что полагается по одной из этих льгот”.
- Спасибо Вам за беседу!
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит.обработка: | Н. Ковалев, С. Ковалев |