Безуглов Михаил Федорович

- Я родился 12 мая 1962 года в хуторе Романов Дубовского района Ростовской области в семье колхозников. Восемь классов я закончил, обучаясь в своей Романовской школе, а среднее образование получал в хуторе Веселый - центральной усадьбе нашего колхоза “Ленинский путь”. Эти два года, пока учился в девятом и десятом классах, я жил в интернате при школе. Закончив десятилетку, поехал в Ворошиловград, ныне Луганск, учиться на фотографа.

- Чем был обусловлен выбор этой специальности?

- У меня с седьмого класса в голове сидела мысль, что я стану фотографом. Еще в школьные годы у меня был фотоаппарат, и я занимался любительской фотографией. Начинал со “Смены-8М”, затем появился “Зоркий”, а во время учебы у меня уже был “Зенит” стоимостью сто рублей. Со мной вместе училась девчонка из Краснодона, у которой был купленный отцом-шахтером “Зенит ТТЛ”, который стоил триста шестьдесят пять рублей.

- Какое учебное заведение было Вами выбрано?

- Профессионально-техническое училище. Годом ранее уехали в это же училище учиться на сапожника мой друг и мой двоюродный брат, а также, после восьми классов, моя одноклассница. Когда я закончил учебу, они все уже работали по специальностям. В училище старались брать молодежь из Украины, поэтому мне, абитуриенту из Ростовской области, пришлось обратиться за помощью к родному дяде, который был главным инженером горводоканала Ворошиловграда и имел кое-какие связи в этом городе. Через несколько дней он сказал мне: “Проходи медкомиссию. Общежитие для тебя есть”. Так я оказался в училище, где проучился год. Выпустился я даже немного досрочно, имея хороший четвертый рабочий разряд.

- Почему досрочно?

- Потому что в армию призвали. Когда только пошли разговоры, что нас начнут забирать в армию, нас начали потихоньку экзаменовать. Кроме меня призывниками были Саша Дуров, парень из Краснодона, и еще один парень из местных, ворошиловградских. И мы все втроем выпускались досрочно - сдали дипломную, защитились. Поскольку я стоял на учете в военкомате по месту учебы, забирали в армию меня из Ворошиловграда. 12 мая мне исполнилось восемнадцать лет, а 14 мая я уже получил повестку. Пройдя медкомиссию, я приехал домой, там отпраздновали мой призыв, затем я возвратился в общежитие и отправился на областной сборный пункт. На второй день из нас собрали огромную группу и погрузили в эшелон. По дороге к нашему эшелону пристегнули вагоны с донецкими призывниками и повезли в Туркестанский военный округ, в Ашхабад.

По прибытии всех, кто ехал в эшелоне, с железнодорожного вокзала отвезли на “Уралах” и ГАЗ-66 в 13-й городок. Как сейчас помню, перед нами выступил какой-то генерал: “Так, хлопчики. Отнеситесь к подготовке серьезно, потому что девяносто восемь процентов из вас пойдут в Афганистан”. Это был май 1980-го, наши войска там находились уже полгода и начальство сразу предупредило, что нас ожидает впереди.

Я остался служить в том же 13-м городке, а всех остальных стали разбирать по другим учебным подразделениям - Кишинский полк, 2-й городок. Наш 13-й городок находился рядом с полигоном, поэтому мы каждый день видели и слышали, как там проходят обучения какие-то подразделения.

- До того, как попасть в армию, Вы что-нибудь слышали про Афганистан?

- На “гражданке” о нем даже и речи не шло. Даже никаких слухов не было. Впервые об Афганистане мы узнали в эшелоне от сопровождающих нас сержантов. Они пояснили нам, что раз мы едем в ТуркВО, то следующим пунктом для нас будет Афганистан. Когда мы служили в Ашхабаде, то разносили повестки “партизанам”, которые подлежали призыву на военные сборы. Из взвода выделялось по три человека, нам давалось штук по шесть повесток, и мы бегали по городу, разнося их. Это была своего рода репетиция экстренного сбора военнообязанных при чрезвычайной ситуации. Но из всех тех, кому мы раздали повестки, на сборный пункт явилось всего два человека и один дед, помню, пришел с повесткой, сообщить, что сына дома нет. А большинство тех, к кому мы бегали, нам попросту не открывали калитки и двери, потому что на тот момент в город из Афганистана уже пошли гробы, а местный госпиталь стал наполняться ранеными. Никто из жителей Ашхабада не хотел идти воевать. К нам как-то заглянул из госпиталя один парень, который служил у нас в “учебке”. Он пришел повидаться с нашими сержантами, с которыми вместе когда-то служил, и рассказывал им о службе в Афгане. А мы, молодежь, подслушивая, жадно ловили каждое сказанное им слово: “Вот это да! Вот это ничего себе!”

- После его рассказов у вас появился страх перед Афганистаном?

- Да какой там страх! Мы всем взводом писали рапорты, чтобы нас отправили в Афганистан. Но взводный прямо при нас взял эту стопку рапортов и порвал: “Не занимайтесь, ребята, ерундой. Не портите бумагу - все туда и так пойдете, кроме двух человек, которых оставят сержантами во взводе”.

- В какие войска Вы попали служить?

- В Ашхабаде я учился на противотанкиста. Всю свою службу я в петлицах носил артиллерийские эмблемы, даже несмотря на то, что служил в мотострелковом полку. В противотанковом взводе мы изучали установки ПТУРС “Малютка”. Правда, при выпуске из “учебки” вместо нас из установки стреляли по три снаряда командир взвода, сержант и один из курсантов, которого оставляли в «учебке» сержантом. А мы за всю свою учебу стреляли только на тренажере, установленном на базе ГАЗ-66. Нажмешь кнопочку, снаряд “вылетел” и его нужно было держать и вести до самой цели. Но чтобы довести до цели, ее нужно было сначала поймать в прицел. Управление было сложным, поэтому редко кому удавалось “поймать” снаряд даже на тренажере. В Афгане вместо “Малютки” у нас были “Фаготы”, у которых управление было чуть лучше. Правда, из “Фагота” мне тоже пострелять не довелось, хотя нам их показывали и объясняли принцип действия. Да мы и из автомата перед Афганом стреляли всего два раза: первый раз перед присягой по три патрона, а второй раз - когда выпускались, по десять патронов. Хотя зная, где мы продолжим службу, командование должно было приложить все усилия, чтобы мы целыми днями только и занимались тем, что стреляли и чистили оружие. Когда приехали в Афган, там ребята нас сразу взяли в оборот: “Ну что, стрелки, много в “учебке” стреляли?” - “Да практически не стреляли” - “Ну, тогда давайте стрелять”. Неподалеку, через дорогу от КП батальона, было обустроено небольшое стрельбище с мишенями, куда мы стали ходить каждый день.

- Ваша “учебка” была сержантской?

- Да, мы учились в ней полгода, до ноября месяца 1980 года. Эта “учебка” была артиллерийской и помимо нас там обучали артиллеристов-гаубичников, которые постоянно тягали свои тяжелые орудия. У нас в батарее было так: 1-й и 2-й взвода - артиллеристы, 3-й и 4-й - расчеты СПГ-9, а 5-й и 6-й - ПТУРСисты.

- Минометчиков в “учебке” тоже готовили?

- Готовили, но они были в другой, отдельной батарее. А во 2-м городке готовили АГСников.

- В 13-м городке вы жили в палатках?

- Нет, в капитальных казармах. Недавно нашел свою “учебку” на гугл-картах. Там за это время ничего не изменилось, только клуб достроили. Этот клуб строился постоянно. Уже после армии, спустя годы, встретили мы кого-то и тот начал рассказывать, что он служил в 13-м городке. Самый первый вопрос, который задали ему: “А клуб-то достроили?” - “Да, мы его достраивали”.

- Вы постоянно находились на занятиях на полигоне?

- Да ну! Мы на тренажере “стреляли” всего пару раз в неделю. Остальные занятия - это политическая подготовка и чистка оружия. Полигон был огромным и у каждого подразделения был свой собственный участок, на котором проводились занятия. Пока идем на полигон, двое-трое, по согласованию с сержантами, собрав фляжки, бежали на ближайшую окраину Ашхабада чтобы набрать в них квасу. Продавцы кваса уже ждали нас, потому что не мы одни у них запасались этим напитком. Обычно во фляжках у нас была налита вода, но чаще всего отвар из верблюжьей колючки. Бывало, кто-нибудь или после физподготовки, или просто от жажды, выпьет технической воды и потом полдня с “толчка” не слезает. Чтобы избежать подобных случаев, у нас рядом со столовой стояли емкости, наполненные отваром. Этот “чай” заваривался прямо там же, в больших казанах. Опустела у тебя фляга - подошел, набрал. Наполненность фляг постоянно проверялась офицерами или сержантами - они подходили и, ухватив флягу за дно, проверяли на вес. Отвар из колючки был лучше, чем просто вода, которую пьешь, пьешь, не напиваясь, а затем она вся выходит пОтом.

В 1980 году в Москве проходила Олимпиада и много сотрудников милиции забрали туда для обеспечения общественного порядка. Нас, курсантов, стали привлекать к патрулированию улиц. В составе патруля было обычно два курсанта и один сотрудник милиции, как правило, участковый. Нам нравилось ходить в патруле: во-первых, гуляешь по городу до полуночи, во-вторых, тебя местные жители всегда угостят лепешкой, а то и дадут немного денег, копеек пятьдесят. Сам участковый нас первым делом вел к себе домой, где угощал хорошей домашней пищей. Два раза мы вместе с ним даже в ресторане поели, куда нас пригласил кто-то из знакомых участкового. А что нужно солдату, который отслужил всего полгода? Только пожрать и поспать. Поэтому после сытного обеда ребята выходили покурить, а я, некурящий, сразу проваливался в сон.

На территории “учебки” проводилось принудительное озеленение. За каждым взводом был закреплен участок, который необходимо было регулярно поливать. Через наш городок пролегали арыки, которые мы перегораживали досками и из образовавшейся запруды тазиками носили воду для полива травы. Занимались этим обычно ночью, часа два-три. Хорошо, если на поливалке в это время дежурил земляк из Ворошиловграда: он, поливая всю территорию городка, заодно пройдется пару раз и по нашему участку, все за нас полив. А мы тем самым выкроим для себя пару часов сна. Поутру сержант, когда весь взвод выбегал на утреннюю пробежку, брал лопату и, ковыряя, проверял, насколько хорошо полита земля. На лопате должна оставаться грязь, так что здесь не профилонишь, просто побрызгав поверхность.

- Как кормили в “учебке”?

- Не сказать, что кормили хорошо, но я, на удивление, там даже поправился. Когда меня призвали в армию, я весил всего пятьдесят пять килограмм, но у нас был Вася Лупач из Сумской области, так тот весил еще меньше, чем я. Специально нас таких для Афгана подбирали, что ли - маленьких и легких. А кормили как и везде - клейстером картофельным да кашей. Особых изысков за всю службу я не встречал. Даже впоследствии в Афгане каша гречневая с тушенкой считалась единственной хорошей едой. В Афганистане все было консервированным. Там мы размещалась в станции техобслуживания, которую построили англичане. Ребята, которые туда пришли раньше меня, эту станцию привели в порядок, побелив и покрасив закопченные стены. В кубрике противотанкового взвода стояли кровати, которые не успели распродать: на тридцать шесть человек взвода было лишь двадцать кроватей. Остальные кровати наши солдаты продали местным или выменяли на японские часы. При нас такой торговли уже не было, продавали лишь солярку и бензин, и то тайком и объемом не более канистры.

- Как же выкручивались при таком количестве кроватей?

- Ну, приходилось выкручиваться. Кто-то заступал в наряд на патрулирование или на пост на крыше - его кровать занималась кем-то другим. Возвращаясь из наряда, он будил меня, я шел на службу, а он брык на мою кровать и спать. Старослужащие, вернее, дембеля, в наряды ходили очень редко, поэтому у них у каждого были свои кровати. Некоторые из них вообще переехали в палатки, которые стояли у нас рядом с забором.

Когда мы прибыли в полк, нас удивил тот бардак, который там творился. В Ашхабаде мы привыкли к дисциплине, к строевой подготовке и опрятному внешнему виду военнослужащих, где свежий подворотничок был обязательной нормой. За всем этим строго следил наш старшина из срочников, который после того, как мы уехали в Афганистан, отправился на дембель. Во второй батарее старшина был тоже из срочников. У нас в “учебке” бывало порой, что ты просыпаешься, а твоих ботинок нет, кто-то их уже утащил. Где хочешь, там и ищи свою обувь. Моя кровать была крайней и однажды я обнаружил отсутствие панамы. Замкомвзвода Голубец Василий, из Ворошиловградской области, мне сказал: “Давай ищи. В строй не встанешь, пока не найдешь”. Панамы обычно стирали и сушили. И я, походив немного, решил взять ту панаму, которая на тот момент сохла после стирки. Панама мне понравилась, и я совершенно не подумал о том, что изнутри могут быть вытравленные хлоркой инициалы ее владельца. Дня три я проходил в этой панаме, пока не постирал. Каптерщик из второй батареи увидел ее и сдал меня своему старшине. Как оказалось, это была панама старшины. Я не ожидал, что мой замкомвзвода Голубец вступится за меня. Он разъяснил старшине второй батареи: “Вот смотри. Раз пацан смог найти себе панаму, значит пацан не лох. А если смог “насадить” панаму даже у старшины - он вообще красавчик. Так что не приставай к парню, все равно ты уже новую панаму себе у каптерщика взял”. Я думал мне за это жесткое наказание будет, но Голубец со старшиной посмеялись, и я в этой панаме проходил до самой отправки в Афганистан, когда нам выдали зимнюю форму одежды.

- Когда вас отправили в Афганистан?

- В ноябре восьмидесятого, после седьмого числа. На седьмое в городе проходил то ли какой-то парад, то ли демонстрация, а нас, вместе с сотрудниками милиции, выставили в оцепление. Построения перед отправкой никакого не было, нас отправляли партиями, в определенные полки и дивизии. Утром зачитают список, и мы с ребятами начинаем друг у друга узнавать: “Ты с нами едешь?” - “ Да, с вами”. А потом ночью тех, кого должны были отправлять, собрали в одном из учебных классов, и мы сидели там в ожидании машины, которая отвезет нас на аэродром. Группа наша была сборной, в ней были не только ПТУРСисты, но и ребята из других учебных подразделений. Из Ашхабада нас пассажирским самолетом привезли в Термез, там пересадили на “вертушки”, и мы полетели в Кундуз, где дислоцировалась наша дивизия. Оттуда на БТРах, через Пули-Хумри, мы прибыли в полк, где нам предстояло служить. Расстояние от дивизии до полка было приличным, ехать пришлось долго. Рядом с нами сидел какой-то сержант и постоянно стрелял из автомата то по тушканчикам, то еще по каким-то зверушкам. Для нас это было непривычно, ведь в “учебке” мы стреляли всего по десять патронов, а здесь он целыми магазинами выпускает и кричит: “А ну, давай еще!” Ну, раз стреляет, значит так надо.

- Какое первое впечатление от Афганистана?

- Когда мы приехали в полк, высунув головы из БТРа увидели, как к нам летит дикая толпа: небритые, в майках, в шлёпках, в кроссовках. Кто-то в спортивных штанах, кто-то в шортах, сделанных из обрезанных штанов. Все орут: “Замена!”, я думал нас просто разорвут. И давай искать среди нас земляков. Среди дембелей оказался кто-то из Таганрога, по-землячески он, поглядывая на мои китель и шинель, сказал: “Они тебе здесь нахрен не нужны. Короче, мне шинель нужна, а вон тому пацану китель. Не бойся, сейчас все порешаем”. В общем, после этого набега дембелей мы стали похожи на ощипанных цыплят. Полк весь жил в палатках, практически в пустыне, где в радиусе тридцати километров не было ни одного дерева. За водой приходилось ездить в Мазари-Шариф. Я стою и понимаю, что кителя у меня уже нет, а все мои документы остались в нем. Вместо кителя на мне непонятно что, а где сейчас мой китель, у кого - пойди найди. Там все шныряют между палатками, обмениваясь нашими вещами. Я поймал одного из тех, кто назвался моим земляком: “Брат, дело труба. Черт с ним, с кителем. Но в нем остались мои документы и разные бумаги”. Тот вошел в положение: “Сейчас, шесть секунд”, и через некоторое время прибежал с документами: “Твои? Смотри, все ли на месте”.

Когда мы ехали из Кундуза в полк, мы проезжали месторасположение того батальона, где мне впоследствии предстояло служить. От батальона было километров девяносто до Ташкургана по дороге, пролегающей через ущелье, и от Ташкургана до полка было еще несколько километров пути. Наутро в полк из батальона приехал замполит, чтобы забрать себе несколько человек на укомплектование личного состава. Нас было всего четверо сержантов и вид у нас был совсем не подходящий: у кого-то шинель короткая как мини-юбка, у кого-то штанцы “подстреленные”. Хочу сказать, что мы еще не окончательно были разграблены: кое-что досталось и нашим дембелям из батальона. Замполит, увидев нас, приказал: “Все вещмешки вновь прибывших сложить в каптерку под замок и выставить около нее часового!” Только толку от этого уже не было никакого, там все раздербанили дембеля.

- Сколько вас прибыло в полк?

- Личный состав в полк прибывал небольшими партиями, по нескольку человек в день. Именно в тот день нас прибыло всего четверо, и все были сержантами. Потом подъехали ребята из зенитно-ракетного взвода, из минометной батареи и так далее.

- В какое подразделение Вы попали служить?

- Во 2-й батальон 122-го мотострелкового полка 201-й Кундузской дивизии. Батальон был разбросан по территории ответственности - четвертая, пятая и шестая мотострелковые роты нашего батальона были расположены вдоль трассы, идущей от полка в сторону Саланга. Четвертая рота стояла вместе с “трубачами”, пятая рота расположилась на берегу глубокого озера с чистейшей водой, где когда-то находился дом отдыха, а шестая рота стояла в крепости у ответвления дороги на Кундуз. В свою очередь, взводы каждой из этих рот стояли отдельными гарнизонами вдоль дорог.

- Из-за такой разбросанности личного состава, сколько человек постоянно несло службу на КП батальона?

- Наверное, человек сто двадцать, не больше. Личный состав батальона постоянно находился в командировках. На КП батальона находился взвод связи, зенитно-ракетный взвод, гранатометный взвод, два противотанковых взвода, минометная батарея, приданные артдивизион и танковый взвод. Пушки полкового артдивизиона были разбросаны по гарнизонам, где требовалось усиление артиллерией. Так, в полуторах километрах от нашего батальона на дороге в Пули-Хумри находился гарнизон “Акмазар”, расположившийся на вершине высокой сопки. Там, на маленьком пятачке стоял БТР, были установлены гаубица Д-30, минометы “Василек” и “Самовар”. Командовал этим гарнизоном командир минометного взвода нашего батальона, поскольку именно его подчиненные находились там на постоянной основе. Из трех приданных батальону танков один подбили и их оставалось всего два. Один из них стоял прямо на КПП в стороне от въезда на территорию батальона, а другой находился где-то за кубриками. При необходимости одна или обе машины участвовали в операциях.

Из моего взвода ребят постоянно командировали по другим ротам. Например, Иван Паук из Белгород-Днестровска получил ранение, когда был командирован на своей “водовозке” в шестую роту, двое из моего отделения - армянин Варваштян и одессит Вася Карась - были командированы в пятую роту, где находилась полковая прачечная. Поскольку из-за близкого расположения озера недостатка в воде не было, там стояли большие стиральные машины, куда свозилось белье со всего полка. Когда мы проезжали мимо прачечной, наши ребята подгоняли нам то свежее постельное белье, то простыни на подшивку.

- На какую должность Вас зачислили по прибытии в батальон?

- Командиром отделения. Мы прибыли на замену тем ребятам-сержантам, которым пришло время уходить на дембель. Командир батальона майор Шаров, когда мы туда прибыли в разграбленном виде, посмотрев на нас, протянул: “Даааа, командиры… Навоюем мы с вами”. Но потом ничего, обжились в батальоне. Комбат у нас был отличным командиром. Я все время сравнивал его с партизаном - мне казалось, ему было лет шестьдесят и у него были шикарные обвислые усы. Он был простым человеком, боевым, и для него было проще уйти куда-нибудь на операцию, чем заниматься строевой подготовкой. Докладывают ему как-то по связи: “Товарищ майор, труба горит!” Комбат залез на крышу посмотреть, где горит. Внизу уже урчат двигатели БТРов, готовых выдвинуться к трубопроводу, но комбат дает команду: “Так, отставить! До утра не сгорит”. Тогда на трубопроводе обстреливали сильно. Подъезжаешь к горящей трубе, а там еще пожар полыхает, хорошо нас освещая. Из окружающей темноты начинается обстрел и наших ребят подстреливают - одного, другого, третьего. Поэтому если ночью начинался пожар, комбат принимал такое решение: “Не надо туда ехать. Все не сгорит - вентили перекрыты, гореть будет только то, что из трубы стекает. Пойдем туда утром, с рассветом”.

Командир батальона Шаров Владимир Иванович

Наш взводный, лейтенант Анатолий Стародубцев, имевший среди солдат прозвище “Тоха”, был “залетным” офицером. Ему раза два присваивали звание “старший лейтенант” и оба раза лишали этого звания. Он был толковым командиром, но не был служакой. Никому из солдат мозги не сушил, лишь изредка позволяя себе поругать кого-нибудь из проштрафившихся. Тоха просто сидел на своем месте, спокойно дожидаясь своей замены.

Ближе к декабрю, после двухмесячного карантина в Термезе, стала приезжать замена и для рядовых дембелей, в основном БТРщики. У нас во взводе было три БТРа, один из которых, списанный, стоял на ремонте, а два было на ходу, правда, второй тоже встал на прикол перед нашим дембелем. Нашей задачей была охрана трассы трубопровода, но, когда из Союза шли колонны на Пули-Хумри или Кундуз, на нас возлагалась задача и по охране дороги. А поскольку в те года шло постоянное снабжение наших войск всем необходимым, количество проходящих в день колонн было велико, порой доходило даже до тридцати. Везли все: грузовики - стройматериалы и уголь, наливники - топливо. И если на нашем участке обстреляли какую-либо из колонн, мы поднимались по тревоге и мчались к месту, где произошло нападение. Выходила вся бронетехника - и танк, и БТРы.

- Вас поднимали по тревоге только после того, как произошел обстрел?

- Сначала было так. Обстреляли, допустим, колонну в Ларгане, гиблом месте, где у нас в районе 16-го гарнизона начиналась “зеленка” протяженностью метров восемьсот. Мы выдвигаемся туда, начинаем помогать расчищать дорогу, убирая с нее разбитую и горящую технику, чтобы дать возможность колонне поскорее покинуть это опасное место и прибыть на большую площадку перед КП батальона. Вообще, движение по дороге разрешалось с девяти утра до четырех дня. А кто не успевал, те становились на этот “пятак” у батальона и до девяти утра находились там. Неподалеку от батальона располагалось подразделение царандоя, а непосредственно через забор от нас, крепкий такой, основательный, была казарма ХАДовцев. В этих афганских подразделениях были наши советники, человека четыре, которые постоянно находились во взаимодействии с офицерами нашего батальона. Меня однажды эти советники забирали к себе делать необходимые для них фотографии. Специалиста-фотографа у них не было, но, поскольку я перед армией уже успел закончить учебу и в личном деле у меня стояла соответствующая запись, наш замполит сказал: “Пойдем, поможешь”. Сначала я делал какие-то фотографии, не представлявшие никакого интереса, а затем меня стали привлекать в мероприятиях по агитации населения.

- Расскажите об этом, пожалуйста.

- Где-то, примерно, с неделю я мотался по кишлакам с агитационной бригадой, которая прибыла в наши края то ли из Кундуза, из политотдела дивизии, то ли из Кабула, из политотдела армии. В составе агитколонны были автомашины ГАЗ-66, охраняли ее БТРы. Среди этих БТРов был даже БТР-60 с антеннами установленной в нем мощной радиостанции. Агитбригада начала свою работу от самого Кундуза, и когда дошла до наших краев, замполит батальона сказал: “Надо с ними покататься чуть-чуть”. Вместе с агитбригадой я побывал в мужском и женском лицее кишлака Айбак - административного центра провинции Саманган. Дальше, в сторону Кундуза или Пули-Хумри, я не ездил. Лицеи находились на окраине кишлака, хотя “лицей” - это, конечно, слишком громкое название для этого учебного заведения. Простая обычная сельская школа. Кстати, в женском лицее девочки не ходили укутанными в паранджу, но всячески старались избежать попытки их сфотографировать, отворачиваясь от объектива направленной в их сторону камеры и закрывая чем-нибудь свое лицо. Даже преподаватели лицея и те старались не попадать в кадр. В мужском лицее подобного не было, пацаны фотографировались с большим удовольствием.

Агитбригада в женском лицее кишлака Айбак

Кроме Айбака мы проехались еще по паре кишлаков, где, выставив охранение, агитбригада выбирала площадку и работала с местным населением, рассказывая им что-то и демонстрируя художественные фильмы, например, “Белое солнце пустыни”.

- Агитационную работу вели только советские офицеры?

- Нет, среди агитбригады были и офицеры-афганцы, которые, в основном, и вели беседы с местными жителями. Они им что-то рассказывали, вместе с ними смеялись над чем-то. Советские офицеры тоже общались с афганцами, но исключительно при помощи переводчиков из числа солдат-таджиков. Они рассказывали крестьянам о Советском Союзе, о том, для чего советские войска находятся в Афганистане. Даже какие-то фотовыставки на площадке устраивали, чтобы афганцы имели возможность своими глазами увидеть, как выглядит Советский Союз.

- В кишлаках тоже производили фотосъемку?

- Я там снимал, в основном, как кто-то выступает перед дехканами или как те смотрят кинофильм. Поскольку основную массу собравшихся составляли мужчины, проблем с фотографированием у меня не было. Женщины если и встречались, то они уже были укутаны с ног до головы и лица их не было видно. Было очень много детей, но их фотографирование воспринималась местными абсолютно нормально.

- Медицинские работники в составе агитбригады были?

- Нет, того, чтобы кто-то проводил медосмотр местных жителей не было точно. Женщин в составе агитбригады я бы, солдат, запомнил точно. В те времена лица женского пола в воинских подразделениях были страшнейшим дефицитом. Если во время остановки какой-нибудь колонны, следующей в Пули-Хумри, из машины выскочит женщина, чтобы забежать в наш туалет, сколоченный из досок, на нее весь батальон сразу реагировал: “Ого! Смотри - баба!”

- Чем питалась агитбригада все это время?

- Исключительно одними сухими пайками. В кишлаке Айбак стоял гарнизон афганской армии, на территории которого тоже проводились агитационные мероприятия для афганских солдат. В этом гарнизоне для нас приготовили плов, даже раздали всем ложки, чтобы было привычно есть. Афганцы обычно обходились без этого столового прибора, захватывая рис пальцами и помогая себе куском лепешки.

Условия жизни на КП батальона были отличными. У нас стояла водовозка на базе «ЗиЛа»-“мормона” и была своя скважина, из которой качалась вода не только царандоевцам и ХАДовцам, но и еще куда-то. Приезжал какой-то рыжий бородатый мужичок, заводил дизель и сидел у скважины, пока по трубам в кирпичную водонапорную башню не накачается определенное количество воды. Водовозкой постоянно развозили воду по нашим гарнизонам, стоящим вдоль дороги. Водителем водовозки был худой парень Кондрашкин из Белоруссии. Его никто не трогал, он все время занимался только своей машиной. Правда, потом этот “мормон” подорвался на мине, поднимаясь по дороге на один из гарнизонов. У машины оторвало колесо и вместо “мормона” нам выделили другую водовозку, на базе Зил-131. Подрывы бронетехники на этой дороге происходили часто, потому что там была “плавающая пыль”, в толстом слое которой спрятать мину не составляло особого труда. Никто саперов для проверки этой дороги не привлекал - повезло, значит повезло. Да и, собственно, минная война в те года еще не получила своего бурного развития. “Духи” минировали дороги, но очень мало.

В первых числах января 1981 года на окраине кишлака Айбак душманы повесили местного активиста. Батальон был поднят по тревоге, и мы на БТРах, совместно с танком и установленным на “Урале” минометом “Василек”, отправились в Айбак. Помимо нас в кишлак на своей технике отправились и солдаты афганской армии. Прочесав окраину кишлака и никого не обнаружив, мы тихим ходом отправились обратно. Когда проходили между двумя дувалами, по комбатовскому БТРу выстрелили из гранатомета. Комбата сильно ранило в ногу и посекло осколками, часть из которых пришлась ему в глаза. Водитель Ванька Безруков тоже получил свою порцию мелких осколков, которые до самого дембеля выдавливал из-под кожи словно прыщи. БТР комбата завалился, подбитый “Урал” тоже сполз в арык и танк отправился, расчищая дорогу, вытягивать нашу технику из-под обстрела. Спустя некоторое время нам на помощь пришел еще один танк и пара БТРов. Раненый комбат нам приказал: “Приготовьте все гранаты, что у вас при себе, и бросайте за дувал. Ведите непрерывный огонь во все стороны, иначе нам всем придет жопа”. Кто-то сказал, будто видел перебегавшую через дорогу фигуру в чалме. И мы часа полтора стреляли, пока танки вытаскивали нашу подбитую технику. После этого на том месте побывали наши советники и сказали, что там было обнаружено более десяти душманских трупов. Майора Шарова, получившего сильные ранения, сразу же отправили в госпиталь, и мы не знали долгое время, что с ним. Знали лишь, что ему в Ленинграде сделали операцию и один глаз ему удалось сохранить, а второй потерял зрение. К тому же ему ампутировали ногу.

Двадцатого января из Киевского военного округа к нам прибыл новый командир батальон капитан Зябчук. Было удивительным, что, будучи настоящим казахом, он носил такую фамилию. Оказалось, его мать была казашкой, а отец родом с Украины. Однажды вечером к новому комбату пришли советники, пошушукались с ним, и ночью часть батальона, человек восемнадцать, пешком отправились в засаду. В тот раз меня не было в составе группы, поскольку на ноге вскочило два чирья, мешавших ходить. Спустя некоторое время мы услышали со стороны окраины кишлака стрельбу и канонаду. Что такое, что случилось? Оказалось, когда наша группа возвращалась обратно, афганские солдаты стали их обстреливать. Причем не обращая внимания на крики таджика-переводчика, который кричал, что это идут советские солдаты. Афганцы стреляли сверху и всем пришлось от их огня спрятаться в арыке. А ведь это был январь, было холодно. Наш переводчик-таджик только начал орать, чтобы те прекратили стрельбу, как его ранило в руку, перебив сухожилие. Впоследствии руку парню ампутировали. Зябчуку автоматная очередь прошла через живот, пробив мочевой пузырь. Капитан был еще живой, когда его грузили на броню, однако потом нам сказали, что по дороге в Пули-Хумри он скончался. Кроме Зябчука в тот день ранение получил и связист, пацан из города Донецка Ростовской области. Пока он лежал в арыке, ему в ноги ударило две пули. Впоследствии он лечился у себя дома в госпитале, и присылал письма своим сослуживцам.

Мы выдвинулись от КП батальона на помощь нашим ребятам. Один из наших танков, прибыв на место, метким выстрелом снес вышку, с которой по ребятам работал афганский пулеметчик. Впоследствии мы сидели, анализируя между собой события этого дня, и по всему выходило, что афганские солдаты знали, что это идут совсем не “духи”, однако открыли огонь. Ведь туда они наших пропустили, а вот на обратном пути открыли огонь. Впоследствии, когда узнали, что приказом по афганской армии начальнику афганского караула, якобы “за проявленную бдительность”, вручили наручные часы, поднялся большой скандал. В результате, вроде бы, награждение начальника караула отменили, а потом и вовсе его наказали.

- Не ходили потом к афганцам разбираться в произошедшем?

- Нет, у нас взаимоотношения с афганской армией не приветствовались.

- Как прошла засада?

- Наши прошли в населенный пункт, проверили те дома, в которых, согласно полученной информации, должны были собираться душманы, однако никого там не нашли. Вместе с нашими, прочесыванием занимались и афганские солдаты, которые, выполнив возложенную на них задачу, первыми ушли из этого населенного пункта. А наши домой возвращались спокойно, не ожидая никакой опасности. До расположения батальона им оставалось совсем ничего…

Вот таким образом мы потеряли двух комбатов. После них нам в батальон дали третьего. Когда они возвращались из операции, проводимой где-то в нашей провинции, “духи” убили батальонного комсорга, нового, третьего, комбата и таджика Ижбекова из моего взвода. Я к тому времени уже уволился, но мне об этом написал парень из Белоруссии, который после моего увольнения дослуживал последние полгода. Стрельба у нас была постоянно, даже когда занимались прочесыванием. Это было такой спецификой работы батальона и наши стреляли все. Потому что нужно было стрелять, а если ты не будешь стрелять, то обязательно начнут стрелять по тебе. Когда мы проезжали через какой-нибудь опасный участок дороги, например, во время поездки в полк через “зеленку” Ларгана, независимо от случаев обстрела поступала команда: “Огонь!” И мы из автоматов, выставленных в бойницы, начинали вести огонь по зеленке, чистить ее. Вот и в тот раз, когда мы в кишлаке попали в засаду, комбат приказал: “Стреляйте во все, пока есть возможность. Подмога из батальона идет”.

- Принимал ли батальон участие в полковых операциях?

- Нет, полк у нас занимался операциями отдельно, не привлекая силы нашего батальона.

Когда в Ларгане стали сильно обстреливать колонны, проходящие по дороге, нас поставили в охранение. На протяжении восьмисот метров дороги стали выставлять танк и два БТРа, и мы там несли службу с девяти утра до четырех дня. Просто стояли, ничего не делая, но “духи”, видимо, стали побаиваться и обстрелы прекратились. Однажды, когда мы только стали сниматься с места, чтобы уйти в батальон, нас обстреляли из автомата. Мы уже сидели на броне, когда пуля, срикошетив от поднятых жалюзей, угодила в бок Ижбекову. Мы тогда не знали, что от удара о жалюзи сердечник пули ушел дальше, а в Ижбекова прилетела лишь расплющенная оболочка, которая, порвав одежду, осталась в теле. Крови было много и Ижбеков, скатившись на землю, спрятался за БТРом. С началом обстрела я сразу нырнул в открытый люк, Лешка вслед за мной, ударив меня по шее каблуками своих сапог. Поняв, что Ижбеков ранен, я попытался затащить его внутрь через открытый боковой люк. Голова у меня от удара лешкиных сапог онемела. Взводный мирно дремал на переднем сидении, рядом с водителем. Они даже не поняли, что нас обстреливают. Мы заорали водителю: “Заводи!”, а пулеметчик Юрка-одессит стал лупить из пулемета по всей зеленке. К БТРу приблизился танк и, увидев, куда ведется огонь, сделал выстрел из пушки. Ближе к четырем часам все стихло, мы снялись с места и, перебинтовав Ижбекова, доставили его в батальонную санчасть, где сдали прапорщику Прасько. Там Ижбекова осмотрели и, сказав: “Не знаем, что там у тебя внутри”, отправили его в сопровождении БТРа в Пули-Хумри.

- Вертолеты для доставки раненых не использовались?

- Никого никогда у нас “вертушками” не забирали. Все доставки в госпиталь осуществлялись только на БТРах - точно так же везли и Шарова и Зябчука. Я вообще не припомню случая, чтобы вертолеты как-то с нами взаимодействовали. Хотя нет, когда проводилась какая-то большая операция, “вертушки” над нами летали. Однажды мы даже самолет пытались вызывать, но безрезультатно. Видим, что он летает над ущельем, но связаться с ним не можем, чтобы навести его на цель. Связи нет, полный бардак. В результате мы услышали, как в ущелье что-то громко ухнуло и самолет полетел обратно. Чем от там ударил и по какой цели - так и осталось загадкой.

- В чьи задачи входило отражать нападения на трубопровод?

- Основной целью этих нападений было просто повредить трубопровод. Обычно реагировали на нападения те, кто в данный момент находился поблизости на одном из гарнизонов. Если же собственными силами они не могли справиться, то вызывали подмогу из батальона. Когда “духи” пробили трубу за мостом неподалеку от нашего шестнадцатого гарнизона, где я на тот момент нес службу, мы тремя экипажами БТРов сопровождали к месту диверсии “Урал” специалистов трубопроводных войск. Пока те, облачившись в ОЗК, занимались ремонтом трубопровода, по которому качался авиационный керосин, мы занимали позиции на вершинах окрестных сопок.

- Имели место попытки обстрелов специалистов трубопроводных войск во время проведения ими ремонтных работ?

- Поначалу именно так “духи” и поступали, особенно ночью. Поэтому, после того, как их пару раз обстреляли, Шаров сказал: “Хватит, ночью не будем выезжать”.

Перед самым моим дембелем у нас в Ларгане, посреди “зеленки”, рядом с кишлаком, сделали гарнизон. Возводили его практически с нуля: приходилось рыть землянки, укрепления и все такое. В этом гарнизоне разместили минометчиков. Один раз гарнизон обстреляли “духи” из этого кишлака, затем другой. Наши ребята, конечно, тоже хорошо ответили огнем. После этого к ним явились трое афганских стариков, которые заявили: “В вас больше стрелять из кишлака не будут. Но и вы тоже наш кишлак не обстреливайте”. Подобные перестрелки у афганцев не сильно приветствовались, поскольку и им тоже очень хорошо доставалось в этих случаях: пришел крестьянин землю копать, а тут начинается обстрел и от случайной залетной мины можно запросто погибнуть.

Очень часто афганцы друг у друга, или у государства, угоняли машины, особенно с мукой. Или где-то на трассе они, остановив “бурбухайку” и заплатив водителю, договаривались с ним, что в определенном месте он скинет груз. Однажды, возвращаясь из Пули-Хумри, мы встретили два “Татры”. Одна ушла уже далеко, а вторая только повернула за поворот - а тут мы. Поскольку машина сошла с трассы, то ее наверняка угнали, и мы ее обязаны были остановить и досмотреть. Поэтому “Татра”, идущая по грунтовой дороге, сразу вызывала интерес. Не помню, кто у нас был старшим в тот день, но он дал команду открыть огонь по машине, чтобы та не ушла. Ей оставалось чуть-чуть до поворота у сопки. Если бы она там скрылась, идти за ней нам было бы нельзя, потому что там могла быть засада. По автомобилю открыли огонь изо всего: от пулеметов двух БТРов, один из которых даже заклинило, до всех автоматов. После такой интенсивной стрельбы машина представляла из себя решето и светилась сквозь дырочки пробоин, а у водителя “Татры” оказалась всего лишь навсего перебита нога и больше ни единой царапины на теле. Неизвестно, где он в кабине так удачно спрятался от обстрела. Пока мы занимались стрельбой по первой “Татре”, второй удалось скрыться из нашего поля зрения.

30 марта наши ребята из гранатометного взвода пошли выводить колонну и их БТР попал под сильный огонь. Тогда получили ранения замкомвзвода Лавренов, Хмурчик Володя, Иван Маслов и старший лейтенант Евстигнеев из Волгограда. Последний, кстати, был отличным мужиком. По всем четверым отработал снайпер. Хмурчик получил пулевое ранение в обе ноги, в результате одну ногу ему ампутировали ниже колена. Впоследствии с ним в Киеве встречался Сергей Прокопец из его взвода и написал, что Володя к протезу привык и со стороны даже не видно было, что он хромает. Лавренову пуля прилетела сзади в шею и осталась внутри тела. Когда мы везли его в санчасть, то видели, какого размера образовалась у него шишка в том месте, где должно быть выходное отверстие. Пулю ему удалили в госпитале, причем сделали операцию так удачно, что Лавренов не потерял ни слух, ни способность разговаривать. Евстигнеев получил пару пулевых в спину, видимо по касательной, потому что особого вреда его здоровью это не причинило. А о ранении Ивана Маслова мы даже не догадывались, узнав об этом лишь когда они возвратились в расположение батальона. Он просто жаловался на то, что ему что-то давит. Крови на теле практически не было, лишь маленькое пятнышко. Он пожаловался, что его тошнит и температура повысилась. Мы его отправили к прапорщику в санчасть, и тот осмотрев, сказал: “Да у него же пулевое!” Маслов вместе со взводным пролежал месяца два в Ташкенте, где ему в госпитале вынули пулю. Этим четверым дали всем по ордену Красной Звезды, потому что тогда ордена давали либо за полученные ранения, либо посмертно. А чтобы быть награжденным медалью, не обязательно было получать ранение. Например, наш связист получил медаль “За боевые заслуги” не имея ни одного ранения. К медали его представил комбат, с которым они вместе выезжали куда-то по делам.

- У гарнизонов, стоявших у дороги, в задачу не входило сопровождать проходящие колонны?

- Нет, в нашу задачу входило только вытянуть технику, если колонну обстреляли где-то на дороге между гарнизонами. Обычно каждая из колонн имела свое сопровождение в виде БРДМ или БТРов. Но если какую-то технику подбивали, то мы должны были по-быстрому, забрав раненых, растащить ее в стороны, дав возможность колонне продолжить движение без задержек.

- Тот гарнизон, на котором Вы несли службу, был оборудован на господствующих высотах у дороги?

- А там никаких высот поблизости и не было, дорога пролегала на абсолютно ровной местности. Там весь Акмазар был окружен “зеленкой”, из которой “духи” обычно и били по колоннам. В метрах четырехстах от Акмазара, по дороге в сторону Пули-Хумри, имелся поворот, на котором иногда душманы пристраивались, чтобы напасть на колонну. Получалось, что этот поворот уже не было видно с Акмазара, поэтому там иногда выставлялся наш пост, чтобы никто другой не мог занять на повороте позицию. Этот пост усиливался БТРом и АГСом. Попасть на этот пост старались все, поскольку он давал возможность побыть подальше от начальства. Помню, на 23 февраля, сидя на этом повороте, мы жарили праздничный шашлык. По прибытии на место, мы докладывали сразу по радиостанции: “Пристрелка местности. Если что, мы на связи”. Без доклада стрелять не рекомендовалось, поскольку нашу стрельбу могли принять за нападение на пост и через минуту к нам сбежались бы все, кто оставался в гарнизоне. Получив добро на стрельбу, мы начинали потихоньку стрелять в тушканчиков, чтобы чем-нибудь занять себя и заодно практикуясь в меткой стрельбе. Неподалеку от этого поворота пролегала труба, которую кто-то из местных дехкан когда-то тайком расковырял и поставил небольшой хомут, чтобы сливать потихоньку керосин. Мы этот хомутик тоже заприметили и, прибывая нести службу на повороте, давали задание “молодым”, чтобы те наполнили керосином пару канистр. Затем эти канистры выставлялись на дороге и продавались за афгани водителям проезжающих “бурбухаек”. Потом, у наших проходящих колонн, за эти же афгани приобреталась бутылка водки. Этот хомутик на трубе нас долго выручал: вроде бы большого воровства и не было, давление в системе у трубопроводчиков из-за этого не падало. Родина от пары канистр не обеднеет, а нам этого для пропитания вполне хватало. Если сравнивать с тем, сколько горючего уходило в землю, когда “духи” повреждали трубопровод, то наши две канистры - это просто ничтожная капля.

- Тех афганцев, кто тоже пользовался этим хомутиком, не ловили?

- Нет, они же видели, что там разместился наш пост и просто не появлялись у трубы.

Поначалу мимо нас проходила лишь одна нитка трубопровода, по которой качали авиационный керосин, а затем протянули и вторую трубу, по которой уже гнали солярку. Когда пробивали трубу и перекрывали вентиль, приходилось ждать, пока все остатки горючего стекут из перекрытого участка трубы. Кстати, и этот хомутик, позволявший нам немного приторговывать горючкой, впоследствии был обнаружен трубопроводчиками, и участок трубы был заменен на новый.

- Существовала ли пожарная команда для тушения возгораний на поврежденных участках трубопровода?

- Нет, никакой пожарной техники ни у нас, ни у трубопроводчиков не имелось, “трубачи” обходились собственными силами. Они ждали, пока остатки топлива прогорят, а затем при помощи обычных лопат забрасывали песком и землей горящие участки.

- А откуда вы взяли мясо для праздничного шашлыка?

- У местных. Заранее дали им понять, что у нас будет праздник, а, значит, нам положен “бакшиш”. Те не возражали: “Надо, значит надо”. Шашлыком у нас занимались ребята из нашего взвода, родом из Таджикистана, они же и давали рекомендации, какое мясо лучше брать: “Берите козу, она вкуснее”.

Таджиков у нас в батальоне было много, все как один маленького роста. Сейчас иногда начинаем с приятелем из Минска вспоминать нашу службу, и я спрашиваю у него: “А помнишь Шаимова, Азимова, и других таджиков?” Тот удивляется: “Как ты их по фамилиям запомнил? Я вот помню лишь одного Шаимова, и все”. Шаимов был толковым пацаном и каждый раз, когда мы куда-нибудь ехали, просился, чтобы взяли и его: “Товарищ сержант, ну возьмите, пожалуйста!” В моем отделении был еще один таджик по фамилии Султанов - пройдоха в хорошем смысле этого слова. Как-то привезли со склада картошку и высыпали ее на плацу, чтобы немного просушить. А чтобы никто ее не растащил, выставили пару часовых. Я позвал Султанова: “Вот тебе бачок, нужно чтобы утром в нем картошка была”. Тот начал меня убеждать, что при наличии двух часовых это сделать будет невозможно. Я ему говорю: “Султанов, я ведь не кого-то другого позвал, чтобы это дело поручить. Я тебя позвал! Ты же должен немного головой думать!” Султанов скривился, чуть не расплакался, но бачок все-таки взял. А наутро этот бачок стоял, полный клубней, а мы вечером побаловали себя жареной картошкой. Как Султанову удалось выполнить мое поручение - я так и не знаю, не поинтересовался у него. Когда увольнялись, он со слезами на глазах подошел ко мне прощаться: “Товарищ сержант!”, а я в ответ: “Да перестань ты по званию обращаться, я уже практически гражданский человек, домой еду!” Султанов мне в качестве подарка вручил красивый блокнот и авторучку, которые он при помощи местных купил в дукане. Такое внимание, безусловно, было приятно. Хотя, признаюсь честно, однажды я Султанова слегка побил. У нас в батальоне наш второй пост находился на плоской крыше, где стоял АГС и имелись укрытия с бойницами для личного состава поста. Такие же посты были оборудованы и в других взводах. Обычно выходишь на улицу, кричишь: “Второй пост!”, а в ответ сверху раздается: “Да!” А тут я как-то крикнул, а в ответ тишина, молчит второй пост. По приставленной лестнице тихонько поднялся на крышу и вижу, что Султанов спит, прислонившись к теплой трубе печки-”буржуйки”. Дело было зимой - его от тепла сморило, сидит, сопит тихонечко. Я его окликнул, но он никак не отреагировал. Лишь на третий раз он проснулся: “А? Что?”, и, увидев меня, сразу стал оправдываться: “Товарищ сержант, я не сплю, я задумался”. Ударил я его всего один раз, вроде бы не сильно, но наутро лицо у него распухло. А замполит наш перед этим как раз решил взяться за воспитание личного состава. Увидел Султанова и сразу к нему с вопросом: “Товарищ солдат, что это у Вас такое?” Но тот, не моргнув глазом, ответил: “Зуб болит”. У замполита сразу все вопросы к Султанову исчезли, да и сам боец прекрасно понимал, что получил он заслуженно, ведь сон на посту никем не приветствуется. Звали Султанова Махмадулло и я часто обращался к нему, перефразируя его имя на русский язык: “Мишка, тезка!”

- Каков был национальный состав взвода?

- Моего призыва во взводе было мало, всего четыре человека, а остальные тридцать два человека из взвода были преимущественно братья-славяне, украинцы и белорусы. Среди них был один казах. А потом в следующей партии привезли призыв из Каракалпакии. Ох, и наглыми они были ребятами! Они то ли не понимали команд, то ли старательно делали вид, что не понимали. После каракалпаков нам дали человек пятнадцать таджиков. Взводный посмотрел на все это и приступил к мероприятиям по уравновешиванию призывов: из Пули-Хумри к нам перевели несколько рядовых нашего призыва, а им взамен отправили часть наших каракалпаков. То же самое сделали и в минометной батарее.

- КП батальона возводился военнослужащими батальона или под него использовалось ранее существующее здание?

- Это было здание, возведенное еще англичанами, и изначально там планировалась станция техобслуживания. В двух ее боксах размещалась потом наша техника, а сами мы жили в так называемых “кубриках”, где стояло восемь двухъярусных кроватей. Здание, где были наши кубрики, видимо, ранее относилось к небольшой гостинице, при которой и была эта станция техобслуживания. Внутри был общий коридор, по обе стороны которого размещались входные двери в наши кубрики. Наш противотанковый взвод поначалу занимал два кубрика, а затем, перед нашим дембелем, их объединили в один и все 36 человек, за исключением тех, кто был в командировках, стали жить в одном помещении.

- Расположение батальона имело ограждение?

- Батальон был окружен широким забором, наружная часть которого была выложена каменной “пластушкой”. Украшением забора занимались не мы, в таком виде он нам достался от англичан. Высота забора составляла примерно метр восемьдесят и поверху он весь был затянут колючей проволокой. Ей же был обнесен и внешний периметр снаружи забора. Кроме караульной службы, которая неслась внутри периметра ограждения, по территории батальона ходил патруль из двух человек. Круглосуточный пост был на КПП батальона и еще постоянно дежурили бэтээрщики на своих машинах. БТРы размещались на территории батальона, но были установлены на небольших возвышениях, что позволяло их пулеметам держать под прицелом территорию вне батальона. Один пост АГСников размещался на водонапорной башне, они там загорали на матрасах. Я однажды к ним туда залез, а обратно слезать было страшно - я высоты боюсь. Залезал я ночью, когда высота не так сильно воспринимается, а слезать пришлось днем. Ох, и посмеялись они надо мной. Нам перед нашим дембелем по замене дали нового замполита, азербайджанского армянина. Крупный мужик был. Сидим мы, значит, на ровной крыше этой водонапорной башни, играем то ли в карты, то ли в домино. И вдруг чувствуем, как потихоньку наша башня стала шататься и вскоре над краем появилась голова замполита. Тот сразу обратился к одному из АГСников: “Прокопец, а я все смотрю на вас и думаю, как можно такой ровный загар получить. Мне скоро в отпуск ехать, а я бледный весь”. Прокопец, ничуть не смутившись, ему в ответ: “Товарищ капитан, у нас есть замечательное средство для загара”, и похлопал по лежавшему рядом матрасу. Капитан это воспринял весело: “Так я тогда к вам сюда буду почаще наведываться, глядишь, таким же загорелым как и вы стану”.

- Как было организовано питание в батальоне?

- Когда мы туда прибыли, в качестве столовой батальона использовалась большая палатка. В соседней небольшой палатке размещались повара и кухонный наряд, там же рядом стояла кухня. А спустя некоторое время ребятам, которым предстояло уходить на дембель, была поставлена задача возвести здание столовой. Там, где находилось наше стрельбище, они стали разбирать заброшенные дома и дувалы, чтобы из этих небольших глиняных кирпичей соорудить стены столовой. Летом в этом здании принимать пищу было не так жарко, как в палатке. Когда возвели столовую, рядом построили такую же кирпичную кухню. Офицеры харчевались отдельно от солдат и харчевались очень вкусно: они ели паштеты, колбасу, в общем, то, что нам, солдатам, было недоступно. Их столовая находилась рядом с солдатской, хотя в полевых условиях питание должно быть одинаковым для всех, обслуживал их официант из числа солдат. Сначала им был парень из Минска, которого на эту должность привел его земляк-белорус старший прапорщик Таратута. Но, пробыв там некоторое время, он попросился обратно: “Не могу я здесь. Я бэтээрщик, отпустите меня обратно”. Заведующим продскладом был армянин Ашот, через которого нам иногда удавалось разнообразить свой рацион тушенкой или консервированными огурчиками и помидорами. Масла у нас не было, его понемногу давали, но только зимой, потому что летом оно таяло. Летом, вместо масла, нам давали сало, конечно, тоже сильно подтаявшее. Кормили, в основном, консервами. Мне запомнились пирамиды этих консервов. Ребята, после того как курнут и их начнет пробирать на жор, открывали одну банку за другой: “Какая вкуснятина!”. Я чарс не курил, поэтому со стороны все это выглядело для меня слегка непривычно.

- Где они покупали чарс?

- Они его не покупали. Сразу за забором, у любого из афганцев, палочку чарса можно было просто обменять на кусок мыла. Еще наши узбеки и таджики иногда брали у афганцев насвай и ходили потом, плюясь им.

- В дуканы ходить разрешалось?

- Конечно. У нас дуканы были неподалеку, поэтому, возвращаясь из полка, обязательно там останавливались. Когда перед дембелем в кармане появились “дурные” афгани, мы в этих дуканах покупали разные шмотки. Я в дукане даже фотобумагу покупал! Обычно все необходимое для фотографии заказывалось и привозилось в колонне, а тут однажды замполит, который часто бывал в Айбаке, говорит: “Слушай, я кажется в дукане видел в продаже фотобумагу. Поехали, посмотришь”. Приезжаем туда, и точно: продается фотобумага. Наша, отечественная. Я даже не знаю, откуда она там могла появиться.

- Где брали необходимые для фотографий химикаты?

- Тоже доставали различными путями. Например, ребятам из минбатареи нужно было напечатать фотографии. Они самостоятельно искали способы достать все необходимые химикаты, приносили их мне: “Помоги! У нас все есть, но мы не умеем”, а за работу расплачивались тем, что я на их химикатах проявлял и собственные пленки с фотографиями. Однажды нашему бульбашу передали посылку из Белоруссии, которую привез ему прапорщик Таратута. В нее родители положили все необходимое для фотографии и три флакона одеколона “Тройной”. Разумеется, весь одеколон был выпит: два флакона забрали “деды”, а третий они оставили ему: “Это тебе, для бритья”. Но третий флакон тоже был пущен не по назначению: согласно названия, мы его употребили на троих.

- Почему пили одеколон? Не было возможности поставить брагу?

- Брагу мы ставили уже потом. А одеколон - это был самый первый опыт употребления алкоголя в армии, пока мы еще сами были “молодыми”.

- Как передавались посылки в Афганистан?

- Мне, к примеру, посылку из дома привозил наш комсомольский секретарь батальона, когда ездил домой в отпуск. В той посылке из дома передали варенье, которое, правда, в пути разбилось, но, к счастью, не испачкав фотоальбом, которому предстояло стать “дембельским”. Этот альбом сестра передала для меня из Ленинграда родителям, а те собрав посылку, отправили ее в город Ковров, где проводил отпуск наш “комсомолец”.

- Где брали фотоаппарат?

- Он в батальоне передавался по наследству от призыва к призыву. Это был то ли “ФЭД”, то ли “Зоркий”.

- Как к фотографиям относилось командование батальона?

- У нас ничего не отбиралось, никаких запретов не было. Из одного богатого афганского дома нас иногда обстреливали. Наши офицеры, о чем-то посовещавшись с советниками, решили этот дом разрушить, используя для этого БТРы, танки и взрывчатку. Мне довелось снимать всю эту процедуру от первой до последней минуты. Но замполит, увидев всю эту серию снимков, тихонько мне порекомендовал: “Не нужно эти снимки везти через границу, чтобы не нажить неприятностей”. Нас пугали, что на границе все альбомы будут смотреть особисты и выдирать оттуда те фотографии, которые им не понравятся. Правда, потом оказалось, что на границе наши фотографии никого не интересовали: таможенники открыли альбом, быстро пролистали его и все. В полку перед отправкой домой нам устроили шмон, но там всех интересовало лишь то, чтобы у тебя в дипломате не было двух одинаковых вещей - двое джинсов или два платка. Все излишки проверяющие забирали себе. Одессит сначала хотел провести двое гранатовых бус, но когда узнал, что второй экземпляр отберут, попросту связал их и получились одни, но очень длинные, бусы. Некоторые умудрялись прятать вещи где-то в полку и после устроенного шмона все это доставать и укладывать в дипломат. Но проверяющие тоже не дураки: они останавливали машину, которая уже выехала с территории полка, и устраивали повторный шмон. Все наши попытки уговорить проверяющих: “Мы же домой едем!”, увы, не находили отклика в их сердцах.

- Помимо “левого” заработка в виде афгани, вам ведь еще платили денежное довольствие?

- Да, нам платили денежное довольствие чеками Внешпосылторга. Правда, все чеки тратились, когда в батальон приезжала автолавка. К ней сразу выстраивалась очередь. Брали, обычно, соки и сладости, но можно было там и приодеться. Я, например, купил там себе кроссовки. В автолавке даже можно было заказать для себя определенные товары. Я однажды заказывал фотобумагу и мне ее привезли. Автолавкой заведовали двое мужиков из числа гражданских вольнонаемных - совершенно отчаянные люди. Они носились по дороге от подразделения к подразделению, абсолютно не имея никакого боевого охранения: из полка к нам, а от нас в Пули-Хумри.

- Как вам выдавали деньги?

- Каждый месяц кто-то получал на взвод деньги и выдавал каждому под роспись.

- Случаи воровства денег были?

- Нет, такого у нас ни разу не было. Даже старослужащие у “молодых” деньги не отнимали.

- Сигареты выдавались?

- Я не курил, поэтому сигарет даже в руках не держал. Мои сигареты хлопцы себе еще в каптерке забирали. Некоторые ветераны Афганистана рассказывали, что меняли сигареты на сгущенку. А у нас и со сгущенкой проблем не было: во взводе имелся свой небольшой склад типа каптерки, где хранилось различное имущество от вещевого до продовольственного. Поэтому, если нам хотелось сгущенки, то мы просто шли к каптерщику и договаривались с ним о том, что возьмем пару банок. Каптерщиком был армянин, который мог достать все, что угодно. К нему даже офицеры обращались иногда, если нужно было раздобыть бутылочку спиртного. В таких случаях, армянин что-то продавал из имущества и на вырученные деньги приобретал все, что требовалось офицерам.

Солдаты же, в отличие от офицеров, для себя ставили брагу. Мы однажды поставили флягу браги, и когда она отбродила, мы ее неплохо попили. Сижу я у себя в кубрике и вдруг заходит мой товарищ и говорит: “Миша, пойдем, там с армянами разборки”. Подходим, а там уже клубок - вся наша “элита”: столовая, каптерщик и другие. Только мы разошлись и к нам еще ребята подтянулись, как вдруг включается фонарик. Начальник штаба. “А ну-ка, всем стоять! Аааа, да тут еще и спортсмены!” Перед этим у нас на спортгородке состоялся какой-то спортивный праздник, на котором я и Сергей Разливаев поделили между собой первое место по подъему переворотом и замполит нам за это даже вручил значки “Воин-спортсмен”. Начальник штаба объявил построение всему батальону и заставил дышать в его сторону. А чего дышать-то - там от каждого выпитой брагой несет.

В целом, к каждому празднику мы подходили “творчески”, заранее заготавливая алкоголь: либо покупали в проходящей колонне водку и прятали ее в каком-нибудь укромном месте, либо приобретали через забор у “своих” проверенных афганцев местный самогон - шароп. У нас Вася Лупач как стал на позицию, двигатель вытащил из БТРа, так там и жил все время. К нему часто заглядывал в гости Максуд, афганец, с которым они подружились. Они могли просто общаться вдвоем, ни на кого не обращая внимания. Однажды мы наблюдали картину, как они, напившись шаропа, стараются друг другу что-то доказать. Причем, Максуд это пытался сделать на русском, а Вася использовал весь свой запас афганских слов. Максуд, хоть и был мусульманином, шароп с Васей пил ничуть не брезгуя, они после шаропа еще умудрялись все это шмальнуть косяком, который у Максуда всегда был при себе.

- Из чего делали брагу?

- Да как обычно - сахар и дрожжи. Хлеб у нас был привозной, мы за ним ездили в Пули-Хумри. Там, через ребят, работавших на пекарне, и доставали дрожжи для браги. Иногда нам привозили хлеб и из нашей полковой пекарни, но в Пули-Хумри хлеб делали все-таки гораздо вкуснее. Ну, а сахар брали уже на месте, в батальоне.

- Небоевые потери в батальоне были?

- Конечно. У нашего татарина Равиля, который был у нас поваром, обнаружили порок сердца, и родители готовили документы, чтобы забрать его домой. Он говорил: “Сейчас сделают бумаги и уеду я домой, так толком и не повоевав”. Однажды, когда он стоял со связистами в Ларгане, Равиль решил сходить за персиками. Пошли они, а в них там из-за дувала выстрелили. Равиль получил тяжелое ранение. Он был крупным парнем и связист, который был с ним, несмотря на все попытки, не смог самостоятельно вытащить Равиля из-под обстрела. Связист прибежал к своим за подмогой, начал объяснять, а те не могут понять, что случилось. Затем, разобравшись, все-таки подъехали на БТРе, но к тому моменту у Равиля в голове была дыра и отсутствовал автомат. То есть “духи” добили раненого и забрали его оружие. Того связиста, который ходил с Равилем за персиками, потом все осуждали за то, что оставил раненого товарища. Еще был случай, когда двое танкистов, которые тоже стояли в Ларгане, решили поехать в дукан за водкой. Подробностей не знаю, но говорили, что они остановили проезжавшую легковую машину, а их по дороге из этой машины выбросили и обоих застрелили.

Перед самым дембелем возвращались мы как-то из полка. “Духи” обычно, обстреливая машины, скрывались за сопками, чтобы там встретить огнем тех, кто за ними погонится. Мы эту “замануху” уже знали и не гонялись, чтобы не получить в лоб из гранатомета. Но замначальника штаба, молодой, прослуживший всего с месяц, дал своему водителю команду: “Давай вперед! Сейчас мы их достанем!”. Только они начали подниматься на сопку с открытыми люками, как в поднятое жалюзи “духи” угодили из гранатомета. Высунувшийся в это время из люка Иван Маслов был тяжело ранен, получив в спину двадцать девять осколков. Поняв, что они попали под обстрел, замчальника штаба приказал сдавать назад и преследование прекратить. Поскольку дыры в броне БТРа были крупными, командование приняло решение заместителя начальника штаба наградить орденом Красной Звезды, а Маслову за ранение подали представление на второй орден. Мы были на сто процентов уверены, что ему вручат эту Красную Звезду. Но на одной из встреч, увидев его лишь с одним орденом, поинтересовались: “Вань, а где вторая Звезда?”, на что он ответил: “О чем вы? Пока я в госпитале лежал, мне об этом ордене даже и слова не сказали”.

- Испытывал ли батальон недостаток в боеприпасах?

- Не испытывал. У меня кровать стояла в блатном месте - дальнем углу кубрика. И под кроватью, как практически и у всех, всегда стоял цинк с патронами, а рядом снаряженный автомат. У нас строго следили за наличием боекомплекта, и если у тебя не снаряжен магазин, то ты мог конкретно отхватить от командиров. Когда всех загнали в общий кубрик, там уже “молодыми” для себя была сколочена пирамида для хранения оружия. А мы по-прежнему хранили свои автоматы у кроватей, на спинках которых висели подсумки с магазинами и гранатами. Перед выездом у экипажа БТРа обычно спрашивали: “Сколько ящиков загрузили?” - “Три” - “Давай, подъезжай к складу, еще парочку закинем”. Так что патроны у нас всегда были под рукой - и в БТРе, и в кубрике.

- Каким гранатам отдавали предпочтение?

- “Эфкам”. РГД тоже брали, но менее охотно. С “эфками” все-таки было как-то повеселее.

- Где хранили “Фаготы”?

- На складе, где же им еще быть. Склад был большой, там места хватало.

- Оружейный склад был врыт в землю?

- Нет, под него использовалось одно из строений. Там стены были такой толщины, что их снарядом не прошибешь. В полку нам все завидовали - они жили в палатках, а у нас мало того, что своя вода была, так и в кубриках всегда было прохладно из-за того, что эти толстые стены не прогревались. Недостатком этих помещений было обилие мух. Используя свое положение старослужащих, мы, ложась на кровать, ставили рядом троих “молодых” и давали задание: “Убьешь пять мух и свободен”. Это, видимо, уже было традицией и те, кто бил мух для нас, впоследствии так же заставляли “молодых” делать это и для себя.

- Мухи - это признак антисанитарии и, следственно, развития некоторых болезней. Как обстояли дела с болезнями, чем болел личный состав?

- У нас часто болели желтухой, но из полка постоянно приезжали медики делать прививки пневматическим шприцем. Подобные прививки делали еще и в «учебке». А в Афгане, в один из прививочных дней, однажды произошло землетрясение. Я почувствовал, что меня слегка потряхивает. Поначалу подумал, что это последствие укола, но увидел, что в караулке под высоким потолком закачалась лампочка, загудели кровати в кубрике, а в парке, где проходила вакцинация, так же зашумели от легкой вибрации стоявшавшие там “Уралы”. Ну, а на меня тут же накатило состояние, близкое к тошноте. Хоть это землетрясение и не было разрушительным, о нем даже в газетах написали: мне брат присылал вырезку о том, что “на севере Афганистана произошло землетрясение”.

- С гепатитом отправляли в госпиталь?

- Из нашего взвода с менингитом пацана отправили в госпиталь, и он там умер. Это, кстати, был Азимов, неплохой пацан. Казалось бы, климат афганский практически такой же, как и тот, в котором он вырос. Но увы, умер в госпитале. Менингитом у нас потом заболел еще один таджик, но того в госпитале вылечили, и он возвратился дослуживать. Может болезнь его протекала в легкой форме, а может просто успели вовремя выявить болезнь. А гепатитом у нас болели многие, даже взводный. Правда, после болезни он к нам уже не возвратился, он заболел как раз под замену и вместо него прибыл его заменщик. Уж где с профилактикой заболеваний был полнейший бардак, так это в «учебке». Там гепатитом переболело очень много народу: наш трубач Леша Пилипенко, помню, сидел в каптерке желтый как лимон. Мы ему говорили: “Леша, надо что-то делать с твоей болезнью”, а он отвечал: “Ничего, все пройдет”. После этого гепатита он выжил, но, думаю, различных осложнений здоровью эта болезнь ему точно прибавила.

- Дембельские альбомы готовились всеми?

- Нет, это делалось по желанию и по возможности. Процентов, думаю, двадцать их делало, остальные просто фотографии в чемодане увозили. Если надо было что-то в альбоме изобразить, то это у нас мастерски делал один казах.

- Как на дембель готовились? Где парадку раздобыли?

- Я уже не помню, где раздобыл парадку, но помню, что парадную форму я себе сам перешивал, чтобы брюки слегка напоминали “клешаны”. И у меня с шитьем неплохо получалось! Я даже трусы начал шить из цветастой афганской синтетики. У нас в батальоне поначалу было принято, что тот, кто увольнялся, затем каким-нибудь способом присылал свою парадку ребятам, кому подходило время отправляться домой. Но затем мода на парадки постепенно ушла и достаточно было на дембель раздобыть просто новую хэбэшную форму.

- Как узнали о том, что Вам пришло время отправляться домой?

- Назревала большая армейская операция в районе алмазных приисков. Нужно было то ли занимать их, то ли освобождать. Поэтому, в связи с планируемыми действиями, все увольнения в запас были на месяц временно приостановлены. Продолжили их лишь через месяц после окончания операции. Под увольнение в запас у нас в первую очередь попадали самые лучшие - замкомвзвода Лешка и еще один парень из Донецка, Коля Бычко. Этот донецкий парень практически не вылезал из нарядов и караулов. Никто его за это чмошником не считал, просто парень предпочитал отправиться в караул, нежели куда-нибудь на операцию. Несмотря на то, что он был сержантом, вид у него был всегда слегка неопрятный, и все ему говорили: “Коля, ну что же ты за собой не следишь, ты же сержант все-таки”. Когда Коля уходил на дембель, парень из Минска, которому оставалось служить еще полгода, дал ему свой домашний адрес и попросил его отправить домой джинсы: “Ты же ничего с собой не везешь. Возьми, пожалуйста, одну пару джинсов и, как вернешься в Союз, отправь их мне домой”. Коля согласился, взял джинсы и ушел на дембель. Никаких джинсов он в Минск так и не выслал. Ну, а Леха у нас был полной противоположностью Коле - волгоградец, из интеллигентной семьи, парень ответственный, грамотный, всегда все знал, всегда выглядел опрятно. Он был у нас заместителем командира взвода и почему-то именно его любили “прессовать” за все наши залеты замполит и начальник штаба. По возвращении из очередного разноса мы интересовались у него: “Леха, ну что там?”, но тот лишь отмахивался: “А, нормально все. Как вы меня достали” - “Ну прости, Леха, мы же не специально тебя подставляем”.

После того как ушли Леха с Колей, остались мы вдвоем с одесситом. У нас были афгани и мы решили со взводным решить вопрос, чтобы вместе с нами на дембель отправили и нашего приятеля Прокопца из Полтавы, который служил в гранатометном взводе. Но оказалось, что Юрка с ним поругался и поэтому договариваться пришлось мне. К тому времени наш Тоха заменился, вместо него пришел молодой старлей из Ворошиловграда, который офицерские погоны получил после военной кафедры. Новый взводный поначалу начал умничать, а мы пытались его, естественно, поставить на место. После нескольких выездов на боевые, до него наконец-то стало доходить, что мы бойцы опытные и надо с нами как-то находить общий язык. В общем, попросили мы вводного: “Там должна быть еще какая-то квота на увольняемых. Сходи к замполиту, узнай”. Но оказалось, что Прокопец подрался со своим взводным. В отсутствие командира взвода Прокопец исполнял его обязанности, а когда на эту должность прислали офицера, тот стал Прокопца гонять, как щенка. В общем, сцепились они между собой. Встретившись с нами, Прокопец сказал, что ему дембель точно не светит: “Я даже и дергаться по этому поводу не стану”. Мы предложили: “Может, давай денег твоему взводному дадим или водки на них купим, глядишь и отпустит”, но Прокопец от наших предложений отказался. Тут из своего офицерского дома вышел замполит: “Что, домой хотите?” - “Конечно, ведь у нас уже все готово - парадка отутюжена”. Замполит поулыбался и, вздохнув, сказал: “Ну ладно, давайте, собирайтесь”. От такого быстрого решения вопроса мы немного оторопели и стояли, не двигаясь с места. Замполиту пришлось прикрикнуть: “Давайте, пока не передумал!” Мы поспешили убрались с глаз долой, заметив слезы на глазах у Прокопца, который понял, что вариантов у него уйти вместе с нами нет. Замполит Серегу уважал за то, что на тревожные выезды его взвод всегда выезжал подготовленным и без проблем, но про его драку со взводным, видимо, не был в курсе: “Прокопец, а ты чего сидишь?” Серега ответил, сидя возле кубрика и играясь с собакой: “А чего мне еще делать?” - “Я не понял, ты домой не хочешь, что ли?” - “Мне дембель пока не светит”. Замполиту пришлось прикрикнуть на Прокопца: “Давай, живо иди собирайся!” Серега влетел к нам в кубрик, где мы собирали свои вещи с криком: “Я тоже с вами домой еду!”

Когда мы увольнялись, нас везли из батальона в полк на БТРах, через зеленку Ларгана. Нас было человек восемь или девять: кроме нас были дембеля из минбатареи и других подразделений. Ехали мы, разумеется, уже без автоматов и принципиально все сидели сверху на броне.

- Почему?

- Не знаю. Такая вот была традиция. И это была своего рода “русская рулетка”: судьба тебе остаться в Афганистане или нет. Да и просто не было смысла залезать внутрь: если из гранатомета ударят по БТРу, то еще больше погибнет народу, чем когда сидели сверху. И мы ехали на трех БТРах, все в “парадках” и без оружия. Конечно, с нами ехали ребята помоложе нас, они были вооружены, но у нас был свой мандраж, хотелось поскорее чтобы все это закончилось, чтобы попасть домой живым и невредимым.

Переночевав в полку, в палатках у земляков, на следующий день мы, как положено, снялись с комсомольского учета и прошли проверку личных вещей, с которыми собрались покидать Афганистан. В полку нас долго не держали, посадили в кузова “шестьдесят шестых” и повезли к границе. Когда выехали из полка, оказалось, что у одного из нас в военном билете запись об увольнении в запас не заверена печатью. Как быть? Только отправлять обратно колонной. Нас сопровождал какой-то прапорщик из полка, разбитной парень. Он предложил по дороге заскочить на какие-то склады артвооружения нашего полка и поставить там печать войсковой части: “На печати у них тоже должен быть номер нашей части. Да и кто там будет присматриваться, что там написано на печати - главное, что она есть”. Так и сделали. Печать поставили и ни у кого к ней никаких вопросов не возникло.

Границу мы пересекли в Термезе, по понтонному мосту. Нас перевезли на “шестьдесят шестых”, выгрузили на территории Советского Союза и машины отправились обратно в Афганистан.

В Термезе мы получили полагающиеся нам деньги, я получил сто тридцать семь рублей, а Гришин Сашка из минбатареи, кроме такой же суммы, дополнительно получил еще и тридцать шесть рублей за полученное ранение. Он был ранен в палец, когда ездили разбирать дувалы для строительства здания. Он был сержантом и командовал охранением, выставляемым вокруг рабочего места. На ГАЗ-66 минометной батареи они возвращались обратно и попали под обстрел. Душманская пуля угодила ему в фалангу пальца, затем, отлетев, попала в магазин автомата и рикошетом ушла куда-то в задницу. Палец Сашке удалось сохранить, правда, сгибался он уже не полностью. Он рассказывал нам, как ему чистили рану в пальце: “Она, зараза, берет марли кусочек и начинает им в дырочке туда-сюда водить”. Мы ему не верили: “Да ты бы уссался от такой боли” - “ А я, ё-мое, что и сделал!”

В Термезе взяли билеты на Волгоград. После подарка офицеру, занимавшемуся распределением этих билетов, тот пообещал всех нас в одном купе поселить, но не сдержал обещания, пришлось договариваться уже в вагоне с пассажирами. В Волгограде мы все разбежались: кто-то на самолет взял билеты, а я сел на поезд и поехал домой.

- Дома знали, что Вы возвращаетесь?

- Я писал, что должны были в скором времени отправить на дембель, но конкретной даты не озвучивал. Так что мое возвращение оказалось для всех полным сюрпризом и 17 мая 1982-го года я уже был дома.

- Дома знали, что Вы находитесь в Афганистане?

- Предполагали. Я об этом поначалу не говорил, а затем написал в письме: “Привет из ДРА!” Отец потом рассказывал: “Прихожу, а мать сидит на ступенях и ревет. Я к ней: “Что случилось?” - “Да вот, Мишка в Афганистане, оказывается””. А я их к этому готовил, часто, еще из «учебки», писал, что возможно отправят в Афган, хотя сам уже тогда знал, что отправят точно. В письмах из Афганистана всегда писал родителям, что у меня все хорошо, чтобы они не волновались. Однажды в отправке писем возник небольшой перерыв и дома все подумали, будто со мной что-то случилось. Брат мне в письме сообщил об этом и попросил писать родителям почаще. Тогда я взял, написал десять одинаковых писем, практически с одним и тем же текстом, и через определенное время просто бросал их в почтовый ящик. Письма домой приходили регулярно, мать была спокойна и довольна - а это самое главное.

- Снится ли Вам Афганистан?

- Раньше снился, теперь уже нет. Но до сих пор снятся ребята, с кем вместе служили, правда, некоторых из них уже нет в живых.