Изотов Александр Иванович

- Я родился 5 июля 1964-го года в селе Степное Джетыгаринского района Казахской ССР, где и жил до пяти лет. Мои родители родом были с Брянщины и пережили войну. Отец оказался в Казахстане после того, как, закончив срочную службу в войсках ПВО, отправился покорять целину. Работал он в совхозе бригадиром плотников, был передовиком производства, мама была штукатуром-маляром, но затем, в силу жизненных обстоятельств, родители переехали в Курганскую область, в зерносовхоз “Сибиряк” Сафакулевского района, где проживали их друзья.

Население Сафакулевского района в основном состояло из башкир и татар, в нашем классе из тридцати трех учеников русских было всего семеро, поэтому двенадцать лет я рос вот в такой национальной среде. Родители рассчитывали, что я, как и они, получу рабочую строительную специальность. Но, закончив среднюю школу и имея в аттестате из семнадцати оценок тринадцать пятерок, я решил подняться на уровень выше родительского и пойти учиться на инженера-строителя в Тюменский архитектурно-строительный институт. В год, когда я заканчивал учебу в школе, в Кургане на базе сельскохозяйственного института открылся факультет промышленно-гражданского строительства и я решаю, что мне незачем ехать в Тюмень, раз уж под боком открылся свой строительный факультет. Отправляюсь в Курган, успешно там не поступаю, завалив экзамен по математике, и возвращаюсь обратно. Приехав домой, по пути встретил свою математичку, которая рубила во дворе дрова, и на ее вопрос о поступлении, бодро ответил: “Завалил математику!” Она не могла поверить, ведь я у нее имел пятерку по предмету, и мы с ней стали решать ту злополучную задачу, чертя прямо на песке. В один из моментов она указала мне на мою неточность, и я тут же понял, как надо было решать эту задачу.

Дома отец поинтересовался: “Ну, что делать собираешься?” В плане воспитания он никогда не довлел надо мной, давая возможность самому принимать нужные решения. После окончания средней школы у меня уже было удостоверение сельского механизатора на управление гусеничной техникой, а на районном конкурсе пахарей я в пятнадцать лет занял третье место. Поэтому отцу ответил просто: “Пойду работать в совхоз, земличку попашу, в армию схожу, а там видно будет”. Отца мой ответ не устроил: “Ты сейчас нихрена не знаешь, а к тому времени вообще все забудешь. Вот тебе деньги и иди в жизнь, поступай куда хочешь, но чтобы я тебя здесь не видел”. Он сунул мне в карман семьдесят пять рублей, посадил в автобус, и я отправился за двести километров от дома в областной центр город Курган.

Приехав туда, я понял, что назад дороги нет и надо двигаться только вперед. Оказалось, что за счет полученных мной выпускных баллов, как не имеющий троек, я могу без экзамена пройти в Курганский строительный техникум. Разумеется, я без вопросов поступил туда, сразу на второй курс. У меня в техникуме появился друг, Шварц Илья Рудольфович, у которого мать была русской, а отец немец. Мы с Ильей вместе поступали, вместе жили в одной комнате в общежитии. Когда нас летом отправили на производственную практику принимать участие в уборке урожая, то мы с ним попали в колхоз, где председателем был его дядька. В один из дней прибегает Шварц и говорит: “Санек, там повестки пришли на медкомиссию в военкомат” Оказалось, что повестки пришли к нам в общежитие, мы не явились и нас начали разыскивать. Нашлись мы в колхозе на практике, поэтому пришлось все бросить и по-быстрому отправиться в Курган. Это сейчас молодежь от службы в армии прячется, а тогда мы думали совершенно иначе, обязанность служить Родине для нас действительно была почетной.

Приехав в общежитие, забрали из почтовой ячейки свои повестки и отправились в военкомат. От других ребят, которых мы встретили в коридорах военкомата, мы узнали, что повестки в армию будут раздаваться с двумя датами явки - 24 сентября и 30 сентября. Те, кого призовут 30-го, будут служить на территории СССР, а те, кому прикажут явиться 24-го, отправятся, как выражались, “в зарубежную поездку”. На тот момент выражения “горячая точка” еще не существовало, но все знали, что под определение “зарубежная поездка” могли попасть Ливан, Сирия и Афганистан, где шла война и присутствовали наши военные. При этом почему-то ни у кого даже не возникло предположение, что “зарубежной поездкой” может оказаться, например, служба в Германии или Чехословакии.

В кабинете нас со Шварцем встретил майор, перед которым на столе лежала стопка незаполненных повесток, куда оставалось лишь вписать необходимые фамилии. Мы начали признаваться в опоздании по уважительной причине, но майор, взлянув на нас, рявкнул: “Фамилия?”. Мы, испугавшись, немного замялись, но потом я первым громко ответил: “Изотов!”. Майор взял повестку, вписал в нее мою фамилию, и, протянув мне, сказал: “Явиться двадцать четвертого”. Шварцу выпала повестка с другой датой явки, поэтому я отправился служить в Афганистан, а Илья в Лосвидо, в сержантскую учебку 103-й воздушно-десантной дивизии. Спустя годы после армии мы встретились со Шварцем и я его спросил: “Илья, а ты помнишь того майора в военкомате? Ведь когда он ручку над повесткой занес, ему совершенно все равно было, какую фамилию туда вписать. Если бы первым назвал фамилию не я, а ты, то судьба отправиться в Афган выпала бы тебе, а не мне. Вот такие неожиданные повороты порой выдает нам судьба”. Шварц сказал, что лучше бы это он первым назвался и отправился в Афган. Но, зная его безбашенный характер, я ответил: “Я прошел этот путь и свою пулю там не нашел. Если бы мы с тобой поменялись, кто знает, может сейчас мы с кем-нибудь стояли у твоей могилы и говорили: “Илюша, царствие тебе небесное!””

Изотов А.И. с родителями. 19 ноября 1984 г.

- В то время про Афганистан Вы имели какие-нибудь сведения?

- Еще перед тем как попасть в армию, учась в техникуме, я в ДОСААФ совершил несколько прыжков с парашютом и особист, который с нами там занимался, поинтересовался: “А вы знаете, куда вас будут готовить?” Откуда же нам было знать, куда нас отправит Родина. И особист, не скрывая, сказал: “Вас ждет Афганистан”, но на тот момент нам это ни о чем не говорило. До призыва информации про Афганистан почти не было совсем. Мы знали об обстановке там лишь по редким слухам. Про службу в Германии, Чехословакии, даже Монголии - пожалуйста, а про Афганистан - вообще ничего.

- К моменту призыва Вы уже знали, что отправитесь служить в ВДВ?

- О службе в воздушно-десантных войсках в то время мечтало большинство мальчишек. В моем глухом сибирском селе, где было рукой подать до китайской границы, молодежь обычно отправлялась служить в пограничные войска, пару человек отслужило в морфлоте, а из десантников там не было никого. Голубые береты мы видели лишь в кино. Еще в школе на призывном пункте, где получали приписные свидетельства, работники военкомата увидев, что я годен по всем показателям здоровья, поинтересовались: “Куда хочешь отправиться служить?”, я правильно ответил: “Куда Родина пошлет”. И когда военком спросил: “В ВДВ пойдешь?””, я от неожиданности чуть не лишился дара речи. О подобном я даже не мечтал, рассчитывая, максимум, отправиться, как большинство, на китайскую границу. Мне даже одноклассники не поверили, когда я, выйдя из кабинета, ответил на их вопрос о планируемом роде войск. Из класса нас двоих записали в ВДВ - другой мой одноклассник отслужил в Германии в ДШБ. За полгода до призыва в армию, в июле месяце нас, шестьдесят человек призывников, собрали в военкомате и сказали: “Нам нужны крепкие ребята в десант и в морфлот. Понимаем, что небо - не для всех, поэтому, если у кого-то есть страх перед прыжками, то сразу сообщите нам и мы вас отправим служить в морфлот”. В молодежной среде тогда ходила поговорка “Лучше два года кричать “ура”, чем три года “полундра””, поэтому тех, кто захотел отправиться в морфлот, практически не нашлось. Совершив три прыжка с “кукурузника” с высоты 1200 метров и получив скромный значок “Парашютист-спортсмен”, я возвратился в деревню. Во время последнего прыжка немного повредил себе палец на ноге, поэтому шел, хромая. У строящегося детского сада встретил работающего отца. Тот, заметив значок, спросил: “Прыгал?” - “Прыгал” - “С вышки?” - “Ты что, с самолета!” Вечером на танцах кто-то поинтересовался: “Ты чего это значок нацепил?”, а я гордо отвечал: “Не “нацепил”, а заработал! Прыгал с самолета, высота тысяча двести”. О том, что самолет - это “кукурузник”, я скромно умолчал.

Мне пришла официальная повестка о том, что я 28-го сентября должен уже явиться в военкомат для отправки в войска, несмотря на то, что приказ Министра обороны о призыве на военную службу вышел лишь 27 сентября. 26-го сентября я приехал в деревню и стал приглашать всех своих друзей на проводы в армию. Никто мне не верил до тех пор, пока я не показал повестку. Все мои друзья уже постриглись налысо в ожидании призыва, а я ходил с волосами до плеч, как того требовала мода: “Состригу волосы когда явлюсь в военкомат, а сейчас я гуляю!”. У нас ведь было так: если ты лысый, то ты либо в КПЗ отсидел, либо тебя в армию забирают.

28-го сентября 1982-го года я постригся, сфотографировался и отправился в армию. До 30-го числа пришлось просидеть на областном пункте, а затем нас электричкой перевезли в Челябинск на сборный пункт Уральского военного округа, который был оборудован на базе танкового училища. Там, в спортзале училища, мы просидели еще шесть суток, пока для формирования эшелона собирали призывников из Свердловска, Тюмени и других городов. Еще когда мы выезжали из Кургана, у многих из нас оставались домашние продукты, которые родители давали нам в дорогу. Но в Челябинске, при входе в спортзал, курсанты расстелили одеяло, на котором было приказано оставить нами все съестное, что у нас имелось при себе. В тот раз это вызвало недовольство, хотя сейчас становится понятным, что изъятие продуктов спасло нас от пищевых отравлений и кишечных инфекций. Увидев, какая образовалась гора домашних продуктов, и считая, что курсанты отнимают все для себя, наши ребята стали топтать их ногами, приговаривая: “Чтобы никому не досталось!” Голодать не пришлось, в училище нас поставили на довольствие и каждое утро мы строем ходили на завтрак в солдатскую столовую. Когда нас собралось в училище шестьсот пятьдесят человек, всех посадили в поезд и через Казахстан мы поехали в Узбекистан. Нас везли не в вагонах, прицепленных к пассажирским составам, нет - нас везли отдельным воинским эшелоном. Трое суток мы ехали в общих вагонах, разместившись даже на третьих полках. В первом вагоне была оборудована кухня, и еду по вагонам разносили в ведрах.

По пути эшелон сделал остановку в Ташкенте, где из него высадили будущих артиллеристов, а мы, десантура, отправились в конечный пункт нашей поездки. В конце концов, в шесть утра, наш эшелон прибыл в Фергану, в казармы 387-го отдельного парашютно-десантного полка подготовки молодого пополнения для воздушно-десантных и десантно-штурмовых частей и соединений, действующих в Афганистане. Там раньше дислоцировался отдельный 345-й парашютно-десантный полк, впоследствии прославившийся своей 9-й ротой. Полк уже три года находился в Афганистане и за это время местные “бабаи” разграбили казармы, утащив оттуда все, что могли, включая окна и двери. На нас легла задача все это восстановить, поэтому мы не только занимались учебой, но и работали, приводя в порядок место своего обитания. Следующий призыв уже жил там в достойных условиях, а мы отработали свое - и в Афган, воевать.

Изотов А.И. Учебный центр г.Фергана 1983 г.

По прибытии в полк нас стали распределять по подразделениям. На территории полка был летний театр, на сцене стоял стол и сидели представители части, которые листали наши личные дела. Сперва прозвучала команда: “Встать тем, кто семейный и имеет детей”. Несколько человек встали, их переписали и сказали, что они - последние на отправку в Афганистан. Затем так же переписали тех, кто единственный сын у родителей: “Пойдете в Афган предпоследними”. А у меня были две сестры, поэтому я, как и большинство ребят, в этот список не попал. Правда, в конечном итоге, в Афганистан отправили всех, подчистую, даже тех, кто был в этих списках. Видимо, из-за больших потерь, людей в Афгане не хватало, поэтому туда уезжали все.

Комиссию возглавлял начальник штаба артдивизиона, попутно отбирая для себя артиллеристов и гаубичников. Когда я подошел к столу, он поинтересовался у меня: “Плиту минометную унесешь?” Я ответил вопросом на вопрос: “А я ее видел, чтобы оценить - унесу или нет?”. Начальник штаба сказал, что она весит двадцать два килограмма и я решил, что мне, выросшему в деревне и занимавшемуся физическим трудом, такой вес по зубам. В результате моей специализацией стало “наводчик миномета”, а остальных отбирали в стрелки, ПТУРСисты и прочие воинские специальности.

- Механиков-водителей бронетехники там тоже готовили?

- Нет, специалистов этой категории, а также наводчиков-операторов, готовили в учебной дивизии ВДВ, расположенной в городе Гайжюнай Литовской ССР. Они оттуда выходили с сержантскими погонами, или ефрейторскими, за редким исключением. А мы свою ферганскую учебку заканчивали с чистыми погонами рядовых.

Согласно нашей специализации мы должны были изучать 120-мм минометы, но их к тому времени в полк еще не поставили, поэтому свою учебу начали с 82-мм минометов. Никто из нас до этого совершенно не имел понятия, что из себя представляет миномет, поэтому первый раз в боевое состояние мы приводили его целых пять минут. Пока зарыли плиту, пока установили ствол… И все это делал расчет из пяти человек. Но к концу обучения эту процедуру уже делали втроем за девять секунд. Девять секунд от команды “К бою!” до доклада: “Готов стрелять!” Конечно, 120-мм миномет, который был на колесном ходу, отличался от 82-мм. Когда нам привезли первые минометы и мы увидели на казеннике дату изготовления “1942 год”, мы не поверили своим глазам. Этот миномет имел свою тележку для транспортировки, которая цеплялась к “шишиге”. Для открытия огня мы этот миномет отцепляли, откидывали его колесный ход, приводили его в боевую готовность и начинали стрелять. Наш взводный мог дать вводную: “Колесный ход разбит. Смена позиции сто метров вперед”, и мы впятером, вцепившись в эту тяжелую полутонную махину, не разбирая, перемещали ее на новую позицию. У миномета только труба весит девяносто пять килограмм, а весь он около четырехсот. Плюс каждая мина шестнадцать килограмм. Перетащить миномет нужно было как можно быстрее, пока в ответ не прилетит ответная мина. Любая мина летит тридцать секунд, поэтому нужно было успеть сменить позицию за это время - не успеешь убежать и тебя накроет.

Шутыркин В. на минометной позиции. Бамиан

- В учебке были неуставные взаимоотношения?

- Между собой «неуставняка» не было, был сержантский. Причем сержанты довлели над нами очень сильно, порой просто глумясь. Хотя все они прекрасно знали, что пацаны после окончания учебки уйдут фактически на убой и некоторым оставалось жить месяца три. Затем солдат уедет домой в цинковом гробу, а сержант, отслужив в Союзе свои два года, спокойно отправится на дембель.

- Сержанты учебки имели за плечами афганский опыт?

- Нет, никто из них там не был и дня. Большей частью сержантский состав у нас был из Болградской дивизии. Я до сих пор не понимаю, почему мы позволяли над собой издеваться. Ведь нас в артдивизионе было сто восемьдесят человек, а сержантов всего шестеро. Их можно было просто затоптать, стерев в пыль, но не нашлось того, кто бы нас на это сподвиг.

- Офицеры с афганским опытом были?

- А вот офицеры большей частью прошли через Афган. Старшина нашего артдивизиона старший прапорщик Бриль тоже был в Афганистане. Ему на тот момент было уже за пятьдесят, а на груди у него висело два ордена Красной Звезды. Прекрасно понимая, что кто-то из нас будут убиты и ранены, он плакал, когда отправлял нас в Афганистан: “Мальчишки, только вернитесь живыми!” Начальник штаба артдивизиона, майор, тоже был в Афгане и тоже был награжден орденом Красной Звезды. Это был настоящий боевой офицер. А что он творил на перекладине - это надо было видеть! Ну, а командиром взвода у нас был молодой лейтенант, только закончивший военное училище. Ему было всего двадцать три года, но в наших глазах он имел огромный авторитет. Несмотря на то, что сам он был КМС по боксу, у него была идея фикс подготовить нас к Афганистану в плане рукопашного боя. Как впоследствии оказалось, в рукопашных схватках мы там не участвовали, а лишь стреляли и стреляли.

- Фамилию своего начальника штаба артдивизиона помните?

- Да кто нам там представлялся? Мы для них были “товарищи курсанты”, а они для нас “товарищи майоры” и “товарищи капитаны”. Мы для офицеров были лишь простой боевой единицей: сегодня я, а завтра вместо меня придет кто-то другой. Мы даже не знали, как кого зовут из нас, курсантов, знали лишь тех, с кем вместе жили в палатке. Не знаю, может кто-то и осудит меня за такие слова, но так было на самом деле!

- Как кормили в учебке?

- После домашней пищи нам калорий, конечно же, не хватало. Но кормежка больше напоминала баланду, чем нормальную еду. Через пару месяцев после нашего прибытия солдатскую столовую закрыли на ремонт, столы из нее вытащили наружу, и мы принимали пищу на улице. Как-то утром выпал снег и мы, придя на завтрак, увидели, что вся наша пайка засыпана снегом, а сахар прикрыт хлебом, чтобы он не размок. Спустя несколько дней ремонт в столовой закончился и вместо солдат-поваров нам стали готовить еду гражданские повара. Так что вторую половину времени, проведенного в учебке, мы питались вполне нормально. Пайка, может, стала чуть меньше, но зато сытнее. Правда, за все время в учебке мы не видели ни тарелок, ни вилок, мы ели только из котелков, как в полевых условиях.

Прошло пять месяцев, учебка закончилась. На выпускных стрельбах мы почему-то не стреляли из 120-мм минометов, а лишь из 82-мм. Нам давали по три мины и мы на полигоне вели огонь по мишени “Часовня”. Первую мину пустили, она не долетела, вторую пустили уже после того как я самостоятельно сделал поправку, подкорректировав наводку, чтобы мина улетела подальше. Мне говорят: “Мина легла на линии, но вправо”. Я по выстрелу сделал доводку и третью мину уложили точно в цель. Нам настолько до автоматизма отточили все эти действия, что я, наверное, и сейчас смогу все это сделать. В целом, на поражение условного “врага” у нас ушло около минуты, и мы все получили по значку третьей классности.

- Влияла ли сдача выпускных нормативов на то, как быстро тебя отправят в Афганистан?

- Нет, туда отправляли всех подряд. Кстати, из учебки первая партия отправилась в Афган еще в феврале, даже не закончив обучения. Как звучало в приказе, “на замену раненым и убитым”. Видимо, ребят там серьезно выкосило и нужно было срочно восполнять личный состав. Но мы этого по молодости не понимали и рвали тельняшки на груди: “Мы же десантура!” В ДОСААФ, когда мы совершали прыжки, у нас старшиной был Сергей Рожков. Его призвали вместе со мной, только я попал в минометчики, а он в стрелки, или в “пехоту”, как их у нас называли. Вот он рвался в Афганистан, даже сам напросился, чтобы его отправили туда в первой партии. В Афганистане он прослужил всего месяц и получил пулю в голову. Его в начале марта в гробу уже на Родину увезли, а я в апреле только отправился в Афган.

Никакого построения в учебке перед отправкой в Афган не было, мы и так знали, когда нас отправляют. Вечером пацаны купили на всех небольшой ящик “тройника” (одеколон “Тройной” - прим. ред.), чтобы “обмыть” окончание учебы. Но мне это все претило, потому я не стал пить одеколон вместе со всеми. Мне предлагали: “Выпей. Может последний раз пьем - завтра убьют”, но я категорически отказался: “Не буду. Тем более одеколон”. В тот вечер, перед отправкой в Афган, всех самых рьяных сержантов учебки командование заперло за решеткой в ружпарке, бросив им туда матрасы. И правильно сделали, иначе толпа разозленных бывших курсантов устроила бы сержантам настоящий самосуд. И ведь ничего за это никому не было бы - хуже Афгана наказания уже не придумаешь. А вот нормальные сержанты остались в казарме, их никто не тронул и даже с ними вместе выпили. Перед отправкой несколько ребят умудрились продать кое-что из своего обмундирования, чтобы на вырученные деньги купить водки. Леха Каличкин со своим другом, оба из Красноярска, продали новые ботинки, резонно заявив, что им выдадут другие: “Босиком в Афган не отправят”. Прости, Леха, что я выдал твою тайну! Кстати, из тех, кто попал потом с нами на “точку”, Леха Каличкин оказался первым, получившим ранение в ногу и награжденным орденом Красной Звезды. Мы его спрашивали: “Леха, ну как оно, ощущение при ранении?”, а он отвечал: “Вот я сейчас возьму лом и со всей дури тебе по ноге заеб..шу. Вот так же больно, бл..! Но боль от удара - полбеды, потом рана начинает жечь и очень ссать хочется”.

- Командование вам напутственные слова говорило?

- Нам напутствие в казарме давал замполит. Мы уже стояли в коридоре со своими баулами, а он говорил: “Ребята, не уроните честь!” Замполит закончил свою речь, мы повернулись и пошли в неизвестность.

- Какие-нибудь прививки делались личному составу перед отправкой в Афганистан?

- Самое печальное, что у нас в учебке процветал гепатит, болезнь просто косила личный состав. Мой земляк из Курганской области первым подхватил там брюшной тиф и ему после лечения дали отпуск тридцать дней. В нашей казарме артдивизион находился на втором этаже, а первый этаж был отдан под лазарет, куда собирали всех больных гепатитом. Они сидели там безвылазно, никуда не могли выйти, к ним никого не пускали. В нашем артдивизионе заболеваемость гепатитом составляла всего десять процентов, в то время как в “пехотных” ротах она доходила до пятидесяти: из ста двадцати человек шестьдесят легли на больничную койку. Когда это явление еще не носило массового характера, считалось, что гепатит - очень серьезная болезнь и требовалось сначала отлежать месяц в госпитале, а потом на месяц отправляли домой восстанавливаться после болезни. Поэтому некоторые сознательно старались заразиться от кого-нибудь, чтобы их вместо Афгана отправили в Союз. Но когда это заболевание стало массовым, то отпуска отменили и срок лечения значительно сократился: две недели и в строй.

В Афганистан тремя партиями были отправлены все три тысячи человек, проходившие обучение в полку. Оставили только двух человек, один из которых был из нашего артдивизиона. У него умер отец и ему дали отпуск, из которого он не вернулся: доехал до Ферганы и пропал. Оказалось, что он прятался, не желая возвращаться в часть. Его, конечно, поймали и наш полковой комсомольский секретарь спрашивал у нас, комсомольцев: “Что с ним будем делать?” Я поинтересовался: “А что по закону полагается?” - “Он больше семи суток пробегал, поэтому трибунал. И не дисбат ему светит, а “десятка””. Мы резонно решили, что у парня и так отец умер, а если и его самого посадят, то это известие совсем мать добьет. Поэтому командование решило просто оставить этого солдата в учебке.

13-го апреля мы погрузились в кузов ГАЗ-66, нас отвезли на аэродром, где нашу группу посадили в гражданский Ту-154, на котором мы вылетели из Ферганы в Кабул. В самолете у всех после выпитого одеколона “горели трубы” и они спасались минералкой, два ящика которой поставили в проходе стюардессы. Все свое нехитрое солдатское имущество мы держали при себе, поэтому в салоне было просто не повернуться. Летели до Кабула без пересадок, полет занял один час тридцать пять минут.

- Вас в Афганистан сопровождал кто-нибудь из офицеров учебки?

- Нас привезли к самолету, там сдали какому-то то ли офицеру, то ли прапорщику, который прилетел этим бортом и дальше мы летели уже вместе с ним, офицеры из учебки остались в Союзе.

Приземлились мы благополучно, лишь потом узнав, что кабульский аэродром расположен в каменном мешке и с окрестных гор иногда сбивали заходящие на посадку и взлетающие самолеты. Сидим в салоне, наблюдая в иллюминаторы, как бойцы с автоматами на плечах катят к нашему самолету сломанный трап. Это выглядело довольно дико, но именно с этой картины началось мое знакомство с войной. Один из солдат, заметив, что мы во все глаза пялимся на них из самолета, послал в наш адрес воздушный поцелуй. И было это сделано настолько злорадно, что каждый прочел в этом жесте: “Ну что, суки, мы вас тут давно уже ждем!” От увиденного и понимания, куда мы попали, стало еще хуже.

У самолета нас встречали дембеля, которые садились в этот же борт, чтобы отправиться домой. Нас вышло из самолета сто пятьдесят человек и ровно столько же туда вошло дембелей. Перед тем как им войти, всех построили на взлетной полосе напротив друг друга. Эта картина на всю жизнь запечатлелась в моей памяти: стоит строй взрослых мужиков, настоящих орлов, в “парадках” при орденах и медалях, и всего лишь на пару лет старше нас. А напротив них стоим мы, еще ничего не видевшие испуганные заморыши, страшно завидовавшие в тот момент этим дембелям, у которых уже все позади. Мы им завидовали и безмерно их уважали. Произошел небольшой короткий митинг: перед всеми нами, прибывшими и убывающими, прочел небольшую торжественную речь кто-то из офицеров, пару слов сказали и улетающие старослужащие. Хоть дембеля нас и успокаивали: “Пацаны, не ссыте, все нормально будет! И вы тоже домой улетите!”, но мы прекрасно понимали, что это произойдет не со всеми. Но в тот момент, уверен, каждый из нас, глядя на их награды, думал: “Я тоже смогу! Я ничуть не хуже!”

- Во что вы были одеты по прибытии в Афганистан?

- Летнее хэбэ, именуемое “мабутой”, расстегнутое на три пуговицы, чтобы была видна тельняшка, на голове панама, а на ногах укороченные и облегченные сапоги. С собой у нас было все наше вещевое имущество, от портянок до “парадки”, которое нам выдал старшина в учебке.

- На “мабуте” были нашиты погоны?

- В Афгане погоны на полевой форме вообще не носили, даже офицеры. Да и сам покрой “мабуты”, был таков, что погон на ней не имелось, только петлицы с десантными эмблемами защитного цвета. Офицеры крепили звездочки, тоже защитного цвета, прямо на ткань, а некоторые сержанты нашивали на плечи лычки красного цвета. Самое главное, что там категорически запрещалось чистить бляху ремня, чтобы она не выдавала тебя, бликуя на ярком афганском солнце, иначе можно было схлопотать пулю в живот.

- Как же тогда различали по званиям?

- Да мы все друг друга знали в лицо.

- Вы прилетели в Афганистан без оружия?

- Да, то оружие, которое раньше числилось за нами, мы оставили в учебке, а в Афгане, в полку, получили новое.

- В какой полк Вы попали служить?

- На кабульском аэродроме дислоцировался “полтинник” - 350-й парашютно-десантный полк 103-й Витебской воздушно-десантной дивизии. На территории “полтинника” нас стали распределять кого куда. Разумеется, они, воспользовавшись правом, отобрали себе самых лучших, а остальных оставили другим полкам дивизии - 357-му и 317-му. “Полтиннику” больше требовались “курки”, ведь они в рейдовых мероприятиях по горам ходили до самой границы с Пакистаном, поэтому они отобрали себе, можно сказать, элиту десанта - самых выносливых бойцов. Я попал служить в 357-й полк, в который нужно было ехать через весь Кабул. На противоположном краю города на горе стояла крепость Бала Хисар, у подножия которой, в капитальных каменных зданиях старинной постройки и современных модулях, располагался 357-й полк, туда мы и отправились. В этой крепости в свое время англичане держали многочисленный гарнизон, но афганцы их всех вырезали практически за одну ночь.

Нам подогнали несколько БТР-80, чтобы все, кому нужно было ехать в 357-й полк, погрузились в них. Народу набились вовнутрь столько, что люк еле закрывался. Мне места внутри не досталось, поэтому пришлось ехать единственному сверху на броне головной машины, вместе с офицерами. Один из них сидел, опустив ноги в люк и поставив их на плечи механику-водителю. Нажимая ногой на плечо механика, он указывал, куда тому необходимо повернуть машину, а если нажимал обеими ногами, то это означало, что следует остановиться. Мне повезло, что не досталось места внутри машины, потому что в самый первый час пребывания на земле Афганистана я смог увидеть Кабул с его населением и бегающих по улицам малышей-бачат, которые, ничуть не смущаясь, бросали в нашу колонну камни. Было неприятно видеть такое отношение к нам, советским солдатам. Мы считали, что в Афганистане мы помогаем местному народу, а, оказывается, нас здесь особо-то и не рады видеть даже дети. И чем дальше мы отъезжали от кабульского аэродрома, тем больше складывалось неприятное ощущение, что я все глубже и глубже погружаюсь в какое-то говно, что я здесь никому не нужен.

В полку нас сразу построили и первым вопросом был: “Водители среди вас есть?” Те, кто хотел таким образом отмазаться от службы в артиллерии, сразу сказали: “Есть”. За ними тут же закрепили “КАМАЗы” и отправили ходить рейсами на Саланг. А что такое водитель автомобиля по дороге на Саланг? Это просто мишень, которую расстреливают с гор и которая не имеет возможности никуда свернуть с дороги. Даже развешанные на дверях бронежилеты не давали водителям стопроцентной защиты от огня душманов. В конце службы я встретил одного такого водителя, с которым были вместе в учебке и искренне удивился: “Коля, ты еще живой?” Я уже улетал на дембель, а Коля на своем “КАМАЗе” вез меня на аэродром и жаловался, что его не отпускают домой пока он не сдаст машину другому водителю. Надеюсь, что он тоже дожил до своего дембеля и возвратился домой целым и невредимым.

Ну а всех остальных, у кого были другие учетные специальности, стали распределять по “точкам”. Мне, как наводчику-минометчику, и еще девятерым таким же, местом дальнейшей службы определили Бамиан. А что такое Бамиан - я на тот момент ни сном, ни духом. Вечером нас в расположении полка повели смотреть фильм, перед показом которого на сцене выступал его режиссер. Мы зашли, сели тихонечко на скамейку и слушали о том, как снимался фильм. Сижу, и тут приходят какие-то ребята в бронежилетах, с оружием, и начинают тихонько двигать всех: “Подвинься. Подвинься”. Я не понимаю, что происходит, смотрю на них недоуменно. Один из солдат заметил мой взгляд: “О, “воробушек”! Куда?” - “В Бамиан” - “Ну ты, братан, и попал! Не завидую я тебе. Они там уже полгода без пайки сидят. Перевал закрыт, так они там и без патронов сидят, и жрать им нечего. Живы ли они там вообще - вопрос”. Я мысленно схватился за голову, осознавая, в какую дыру мне предстоит отправиться. В учебке мы представляли себя героями, которые приедут в Афган и отчаянно повоюют, получая медали и ордена. А оно выходило вон как!

На первом же инструктаже старослужащие нам сказали: “Забудьте все, чему вас учили. Это в учебке у вас был “сержантизм”, а у нас здесь “дембелизм”. На твое звание здесь всем насрать, будешь пахать как родной независимо от того, сколько у тебя лычек. Кто ты такой - покажет время”.

В полку мы просидели пять дней, а на шестой, 19-го апреля 1983-го года сказали, что перевал открылся и нашу десятку, посадив в два “борта”, отправили в Бамиан. Оба Ми-”восьмых” брали на свой борт по двести пятьдесят сухпайков и пять человек - больше они не могли поднять. Этот полет решал три задачи: привезти в Бамиан пополнение, подкормить сухпайками сидевших там пацанов, и забрать оттуда дембелей, которым пришел срок отправляться домой.

- Вы летели в Бамиан уже с оружием?

- Нет, мы были еще “голыми”, оружие нам дали уже на месте.

Прибыли на аэродром, где стояли вертолеты. Леха Каличкин дерзко поинтересовался у вертолетчиков: “Ну что, бьют вас в воздухе?”, на что тот флегматично ответил: “Ну… Как-то да...” Леха не унимался: “И как интенсивно?” - “Да вон, пойди, посчитай” - “Что считать?” - “Заплатки от попаданий”. И мы пошли к вертолету считать пулевые пробоины в его корпусе, которые были залатаны при помощи сварки. В том борту, в который предстояло садиться, мы насчитали четырнадцать таких заваренных заплаток.

В полете Каличкин спросил разрешения у вертолетчиков пострелять из пулемета, установленного в хвостовой части: “Можно?” - “Да, давай”, и Леха дал хорошую очередь в сторону какого-то кишлака, над которым в тот момент пролетали.

В окрестностях Бамиана тогда бродило около полутора тысяч различных бандформирований и если бы они хотели, то весь наш небольшой гарнизон просто заплевали бы. Но на рожон они не лезли, несмотря на то, что у них имелись и ДШК. На подлете к Бамиану наш вертолет внезапно по какой-то неизвестной причине качнуло, а те, кто наблюдал за нами с земли, посчитали, что нас обстреляли душманы. Гарнизон тут же был поднят в ружье. Триста с лишним человек следили за тем, что там будет дальше с вертолетом и готовы были порвать любого, кто посмел его обстрелять. Но все обошлось и мы благополучно сели. К нам, от расположенных рядом со взлетной площадкой палаток, со всех ног неслась вооруженная толпа людей, одетая как партизаны, кто во что был горазд. Они просидели там всю зиму, были грязными. И нам, тем, кто вышел из вертолета, от вида этой валящей на нас грязной толпы, стало страшно: “И вот здесь нам предстоит прожить полтора года? Похоже, дембель - это не мое”. Но со временем мы там обосновались, в коллективе притерлись, и теперь я дни, проведенные в Бамиане, вспоминаю даже с некоторой ностальгией.

Вертолетчики даже не стали глушить двигатели, дав на разгрузку не больше десяти минут. Ящики с сухпайками пришлось по-быстрому, не разгружая, просто скинуть на землю и наши места в салоне заняли дембеля, которые эти вертолеты ждали уже давно. Мы разгрузкой не занимались, а лишь стояли рядом, офигев от всего увиденного. Поскольку в Бамиане у наших всегда остро стояла проблема с топливом, то основной задачей было успеть слить немного топлива из вертолетных баков. На Ми-8 было восемь “сосок” на днище, откуда сливали топливо. Чтобы не было неразберихи, за каждой ротой был закреплен определенный “разгрузочный день” и если вертолет прилетал, допустим, в среду, то разгрузкой занималась только наша шестая рота, поскольку среда - это наш “разгрузочный день”. В любую среду, где бы ты ни находился, если вертолет садился, ты должен был все бросить и бежать разгружать. А другие роты в это время “сосут керосин”, используя для этого любую свободную тару, потому что к зиме нужно успеть создать запасы топлива, иначе замерзнем.

- Вертолетчики этому не препятствовали?

- Они начинали гонять сосущих лишь тогда, когда уже собирались взлетать. Только выгрузка закончилась, они кричали: “Все, вылазьте, мы взлетаем!”

- В бочках топливо туда не привозили?

- Привозили. Но официальная норма выдачи там была ведро на сутки. Этого не хватало, поэтому и приходилось создавать дополнительные негласные запасы.

Местные “деды” чуть позже нам сразу сказали: “Ребята, привыкайте к новой жизни. К первому сентября на линии охранения должны стоять две бочки, каждая из которых доверху полна керосином. Мы приходим и проверяем. Где вы будете брать тару, где возьмете керосин - нас совершенно не волнует”. Вот такую задачу нам поставили в апреле. Три поста - надо их чем-то отапливать. И что думаете? Мы “родили” эти бочки, зарыли их в землю, и к указанной дате залили их керосином до краев!

По прибытии с вертолетной площадки нас построил командир батальона: “Прилетели? Молодцы! Военная специальность?” В ответ шесть человек из десяти прибывших дружно произнесли: “Наводчик миномета!”, остальные четверо имели специальность “стрелок”. Услышанное комбата совсем не порадовало, он сначала выругался: “У меня бойцов не хватает, а они мне тут одних артиллеристов прислали!”, а затем спросил нас: “Ребята, стрелками быть хотите?” Я в учебке натаскался этого миномета, поэтому решил принять предложение комбата. Так же поступили и другие наши ребята. Командир батальона обрадовался: “Если вас теперь кто-то спросит про военную специальность, отвечайте, что вы - стрелки”. Так в военном билете у меня появилась запись, что я - “стрелок воздушно-десантных войск”, или попросту “курок”. Свою оплошность я понял потом. Когда мы выходили куда-нибудь на операцию, то нам, стрелкам, приходилось пешком идти вперед, а минометчики со своими минометами потихоньку на “шишигах” ехали позади. Более того, нам порой еще приходилось на себе тащить их мины.

- Куда получили назначение?

- Меня назначили на должность “стрелок - помощник гранатометчика” в первое отделение второго взвода шестой роты второго батальона 357-го парашютно-десантного полка. За свою должность я получал одиннадцать рублей пятьдесят копеек. Гранатомет у нас был РПГ-16 и в мою задачу входило нести три выстрела к нему. Кроме них мне порой приходилось носить и по паре одноразовых гранатометов “Муха”. Когда мы ходили в горы, вес моей экипировки, вместе с выстрелами к гранатомету, составлял сорок килограмм. Сам я на то время весил семьдесят килограмм. При этом те выстрелы, которые я носил, были кумулятивными и в Афганистане для них не было соответствующих бронированных целей.

Бойцы 2 батальона 357 ПДП, 21 августа 1984 г. Бамиан

- Осколочно-фугасных гранат не имелось?

- В том то и дело, что их не было, были только кумулятивные. Я говорил своему гранатометчику Суслопарову: “Суслик, если начнется какая-нибудь серьезная война, тебе полчаса и чтобы у меня за спиной ни одного из выстрелов не было”. Вообще, ходить по горам с гранатометом и кумулятивными зарядами было совершенно бессмысленно. Гранатометчику лучше было дать в руки автомат, от этого больше толку. Я как-то сказал об этом ротному, но тот возразил: “Ты будешь спорить со штатным расписанием? Положено - значит так надо”. И приходилось нам снова идти в горы с гранатометом при полном отсутствии танков у душманов. Мне многие рассказывали, что в Афгане десант ходил в горы в кроссовках. У нас такого не было: попробуй только переобуйся - тебя сразу же заставят снова надеть сапоги.

После того, как начиналась война и гранатометчик отстрелял все имеющиеся гранаты, приходила очередь ему из гранатометчика становиться помощником стрелка. Я, ведя огонь из автомата, отстегивал опустевшие магазины и отбрасывал их назад, а Суслик их набивал патронами и подавал мне. Так как его “труба” уже была пустой, ему ничего другого не оставалось - либо помогать мне, либо сражаться в рукопашной. Даже отправляясь в засаду, где больше следовало бы применять оружие с ПБС или ножи, гранатометчик упорно пер с собой свой гранатомет, который ему там совершенно не был нужен. А все потому, что “так полагалось по штатному расписанию”!

- Своего автомата у гранатометчика не было?

- Вот в том-то и самый маразм! У нас в батальоне личного оружия были лишены механики-водители и гранатометчики. Отстрелялся ты из своей “трубы” и все - стал беззащитной мишенью, которая ничем не сможет ответить. Когда я уходил на дембель, штатное расписание оставалось прежним, никаких изменений в нем так и не произошло.

В батальоне на базе четвертой роты был организован разведвзвод, куда со всех рот собрали самых достойных пацанов и соответствующе их экипировали. Вместо облегченных сапог, которые носили все военнослужащие батальона, им выдали горные ботинки с металлическими шипами, чтобы не мерзнуть в горах они получили свитера из верблюжьей шерсти. Разведвзвод постоянно находился в горах, выполняя различные задачи. А мы - простые “курки”, которые совершали разовые выходы, поэтому наверху решили, что нам такое и даром не нужно было.

В крепости Шахри-Гульгула 20 июня 1984 г.

- Где располагался ваш взвод?

- Наш взвод располагался в крайней тридцатиместной палатке, ближней к вертолетной площадке. Вход и выход в палатке были сквозными, а внутри стояли двухъярусные кровати. Зимой порой было так холодно, что вода в бачке замерзала, а байковые одеяла и бушлаты не спасали и укрываться приходилось еще одним матрасом. Матрасы брали с кроватей тех, кто нес службу на внешнем посту в крепости Шахри-Гульгула или в боевом охранении. После распределения по взводам я зашел в свою палатку и увидел там сидящего бойца в тельнике, видимо из “дедов”, который занимался тем, что выколупывал из своего обмундирования вшей. Мне повезло найти среди личного состава взвода земляка из Кургана, который дал мне две простыни - нестиранные, серые и засаленные. Я был рад и этому, поскольку двое ребят, которые попали во взвод уже после меня, ничего подобного не имели и спать им пришлось на голых матрасах, укрывшись бронежилетами. Если в Советском Союзе в армии комплект постельного белья менялся каждую субботу, то у нас в Бамиане он выдавался один раз в полгода и его стиркой каждый занимался самостоятельно. К лету мы построили баню, нам привезли пропарочную машину и всех вшей у себя вывели.

У подножия Гульгулы. Спустились за водой. Слева направо Шутыркин Василий, Изотов Александр и Осокин Владимир

- Как вам доставили эту машину?

- Грузовым вертолетом Ми-6, который у нас называли или “коровой” или “грузовиком”. К вертолету прицепили ЗиЛ-130, на основе которого была эта пропарочная машина, и через перевал привезли к нам. У нас все вертолеты имели какие-то прозвища: Ми–8 среди солдат назывался “щека”, а Ми-24 - “крокодил”. Когда говорили: “Идут две “щеки” и одна “корова””, все прекрасно понимали, о чем идет речь. А Ми-24 действительно чем-то походил на крокодила, имел спереди четыре ствола и, когда он вел огонь, то стреляные гильзы просто сыпались с неба нам на головы.

- Как молодое пополнение встретили местные “деды”?

- Только мы сошли с вертолета, как один из наших прибывших ребят встретил своего друга. Они дружили с детства, вместе учились в одном классе, затем в училище, но одного забрали в армию пораньше, а другой по каким-то причинам задержался на “гражданке”. И вот на “точке” они неожиданно друг для друга встретились: “Серега, ты?!” - “Андрюха!”. Во взвод нас попало двое и с нами, “молодыми”, сразу же был проведен инструктаж, чтобы мы привыкали к новой жизни. Перед нами сидел Олег Лопашов, здоровый такой мужик из Кемеровской области, и рассказывал нам, по каким правилам мы здесь должны жить. Конечно, не со всем мы были согласны, но грозный рык: “Ты хочешь поспорить?” отбивал напрочь все подобные желания. После инструктажа мой замкомвзвода сержант Криворотов, родом из Семипалатинска, взял нас и повел знакомиться с расположением батальона, незатейливо рассказывая: “Это расположение пятой роты, а это наш первый пост. А в этой землянке случилась такая фигня: пацан, получив письмо из дома, решил застрелиться, но уткнул ствол в живот и потом, получив ранение, кричал, чтобы его спасли. Так что, пацаны, если стреляться захотите, то ствол нужно совать в рот, тогда мозг сразу выносит. Смерть мгновенная и никого не напрягаешь”.

Лопашов Олег Алексеевич, Бамиан, март 1984 г.

Территория, которую занимал батальон, имела размеры пятьсот на пятьсот метров и с каждой стороны была окружена окопами. Каждая рота отвечала при обороне за определенный участок этих окопов. Наша рота должна была оборонять северо-западный участок, дальше шли стороны периметра, охраняемые “пятеркой”, “четверкой”, а территорию вдоль вертолетной площадки обороняли спецы - АГСники, саперы и прочие. По углам периметра находилось три поста охраны, на каждом из которых нам показали куда наблюдать, какие секторы обстрела и донесли прочую необходимую информацию. Хоть все три поста и были оборудованы землянками, в которых находилась дежурная смена, но нести службу необходимо было снаружи. На каждом посту были вырыты ячейки, в которых бойцы, несущие службу, должны были занимать оборону, если объявляли тревогу. Сигналом к этому служила трехзвездная красная ракета, даваемая боевым охранением. И где бы ты ни был, чем бы ни занимался, одет ты или нет - ты обязан был, схватив автомат, со всех ног нестись к окопам и через три минуты занять там свое место, держа свой сектор обстрела. Ты можешь быть хоть без трусов, но броник с каской на тебе должны быть обязательно. Поначалу я не верил, что за это время батальон способен изготовиться к бою, но после проведенных занятий убедился, что это вполне выполнимо. Сектор обстрела каждому был обозначен изначально, но в процессе отражения нападения командирами могли даваться дополнительные вводные. Каждый солдат оборудовал свою ячейку по своему усмотрению, например, мы с моим тезкой из Кременчуга усилили брустверы и сделали в углублении полочку под магазины.

- Бронежилеты с касками в расположении носили постоянно?

- Нет. Это на постах их носили не снимая, а в расположении ты был постоянно занят какими-нибудь работами - какие уж тут броники. Обычно по праздникам, любым - нашим советским и каким-нибудь афганским, объявлялась повышенная боевая готовность. В это время мы все спали одетыми, разрешалось лишь разуться, а рядом с кроватями наготове лежали автомат, бронежилет и РД (рюкзак десантный - прим. ред.) со всем боекомплектом. Стоило только прозвучать команде “тревога”, как мы вскакивали, быстренько обувались, натягивали на себя броник и, схватив автомат, неслись в свою ячейку. Если что-то не успевал застегнуть - бог с ним, застегнешь уже на месте, в ячейке.

- Какой боекомплект брали с собой в РД?

- Помимо положенных четырех магазинов, в РД лежало четыреста пятьдесят патронов. В охранении можно было иметь при себе и меньше, но никто просто не доставал из РД тот боекомплект, что там лежит. А когда выходили на боевые, боекомплект увеличивался вдвое, до тысячи восьмидесяти патронов. Правда, все старались взять как можно больше, порой и две тысячи, потому что для хорошего боя тысячи патронов хватит максимум на полчаса. Патроны для укладки в РД выдавались в пачках. Но в бою, когда каждая секунда на счету, заниматься вскрытием пачек неудобно, поэтому мы заранее готовили патроны россыпью. Отрывался рукав от любой старой хэбэшки и из него делалось подобие мешка, в который засыпалась из распотрошенных пачек тысяча патронов. Во второй такой же рукав засыпалась вторая тысяча. Затем оба рукава укладывались в РД. Для лучшего целеуказания магазины снаряжались по принципу: два патрона ПС и один трассирующий, затем опять два ПС и один трассер.

- Разгрузочных жилетов у вас тогда не было?

- Конечно не было. Хотя кто-то самостоятельно старался сшить их для себя из подручных материалов и штатных трехсекционных подсумков.

- Сколько гранат брали с собой?

- Четыре штуки: две РГД и две “эфки”. Каждый сам решал, где их носить: либо в сумке на поясе, либо в РД.

- В обычное время, когда не было повышенной боевой готовности, где хранилось оружие?

- Каждая рота занимала две палатки, в пространстве между ними, пока не построили столовую, было место для приема пищи. А за палатками, из саманного кирпича, был построен ротный ружпарк, в котором в пирамидах хранились наши автоматы. Ружпарк круглосуточно охранялся часовыми, для них был установлен караульный грибок, откуда часовой мог одновременно наблюдать и за палатками и за ружпарком. Часовыми, разумеется, ставили только военнослужащих своей роты, поскольку между ротами шло негласное противоборство и все старались друг у друга украсть все, что можно. Приведу пример. Стою я как-то дневальным. Наступило утро, дембеля пошли качаться на спортгородок. Приходят, а турника нет. «Опаньки! Наряд, ну-ка, сюда! Где турник?» Мы смотрим - нет турника. “Вы как службу несли, что у вас лом украли?” Нас не били, нас не гнобили, нам просто поставили задачу: “Завтра утром мы выходим заниматься спортом и удивляемся тому, что ломик, оказывается, на месте. Как вы будете решать этот вопрос нас абсолютно не касается”. Что делать? Какая сволочь сперла лом? Мы сидели и перебирали разные варианты, как можно раздобыть лом для турника. Причем нам было все равно, обидим ли мы кого-нибудь этим - самим бы выжить. Присмотрели у АГСников штангу, которую они соорудили из лома и пятилитровых металлических банок, залитых цементом. Мы отвлекли их часового и быстро унесли эту штангу к себе в роту. Там разбили цемент, извлекли из него лом и утром дембеля имели возможность подтягиваться на турнике. Они не интересовались, как нам это удалось, лишь похвалили: “ Вопрос снят. Молодцы”. Второй случай. Палатки пятой и шестой рот находились рядом, а между ними были установлены умывальники. Не помню уже по какой причине, возможно нам нужны были доски, но нам нужно было украсть дверь в пятой роте. Высшее образование всегда ценилось в армии, а среди нас был один парень из Свердловска, санинструктор роты, имевший целое университетское образование. Он сказал: “Пацаны, проще всего воровать днем. Ночью все бдят, а днем они на расслабоне и никто не подумает, что мы что-то воруем”. Так и порешили. Ровно в двенадцать часов дня мы вышли из своей палатки, зашли в пятую роту, взяли у них дверь и спокойно вынесли ее. Их часовой под грибком, присматривающий за своим хозяйством, на нас даже не обратил внимания: обычное дело, днем всегда кто-то ходит, что-то носит. Вот что значит высшее образование и психология!

Бойцы 2ПДБ Синяков, Осокин, Борисов, Шутыркин у палатки 1 взвода 6 роты

- Как прошло Ваше боевое крещение?

- Самое первое произошло восемнадцатого апреля, дня через четыре после нашего прилета на “точку”. Сели мы постричься на спортгородке между палаток. Тогда мы еще не были искушены во всех этих делах, поэтому поначалу на тихое посвистывание вокруг нас просто не обратили внимания. Но потом эти звуки стали какими-то частыми. Я пошел в палатку к дембелям и поинтересовался у них, что это за свист такой. Те среагировали сразу же: “Ховайтесь нафиг! По вам уже прицельно лупят”. Все схватили оружие и разбежались по своим ячейкам. Это потом я узнал, что пуля летит вращаясь, и если она пролетает рядом с тобой на очень близком расстоянии, ты услышишь не свист, а фырчащий звук. Двадцать девятого апреля нам пришлось в ячейках просидеть почти сутки. В Афганистане в этот день праздновался День апрельской революции, а душманы любили во все большие праздники лишать нас праздничной атмосферы. Они, со всего, чего только было можно, старательно лупили по расположению батальона и мы были вынуждены безвылазно сидеть в окопах - там же есть, там же спать. Потом наступала тишина и все начинали потихоньку расползаться по палаткам.

- Потери среди личного состава во время этих обстрелов были?

- Случались. В одной из палаток пацан лежал на втором ярусе кровати и словил в ляжку душманскую пулю.

Когда я прилетел в Бамиан, там стояли только палатки, которые сильным ветром-”афганцем” порой сдувало с места, валяя двухъярусные кровати. Вместе с дембелями нам приходилось удерживать палатку на месте: они изнутри, а мы снаружи, вцепившись в колья. “Афганец” - это не просто ветер, это сплошная песчаная буря, во время которой дышать просто нечем. Затем вокруг палаток стали возводить пулеулавливатели из саманного кирпича. В результате получались укрепленные стены, но без капитальной крыши.

Лето 1984 г. Бамиан. Кириченко Александр, Мельников Юрий и Кузьмин Сергей

- Снабжение Бамиана осуществлялось только вертолетами?

- Только ими. У нас в гарнизоне было две “печальки”. Первая - это жара, когда с конца мая и по октябрь стоит температура за пятьдесят, и к броне невозможно даже прикоснуться. Даже на деревянные элементы, покрашенные краской, опереться было нельзя. И небо все эти месяцы над тобой не голубое, а серо-выжженное, ни одного облачка за четыре месяца. Зато практически каждый день прилетало по два “грузовика” Ми-6, которые могли взять на борт по три тонны груза: обязательно прилетал один “наливник”, который привозил соляру или бензин, а груз других бортов каждый раз менялся - то борт с патронами придет, то продовольствие привезут. Несмотря на то, что грузы привозили каждый день, всего этого не хватало на полгода. И это было второй “печалькой”. В конце октября перевал затягивало и “вертушки” до апреля к нам уже прекращали летать. Доходило до того, что у нас к апрелю заканчивалось масло, сахар и даже соль. Сигарет вообще пару месяцев уже никто не видел. Комбат как-то приказал выдать по банке рыбных консервов на человека в сутки, на взвод несколько килограмм муки и пятилитровую банку комбижира: “Пеките себе лепешки. Никаких работ, двигайтесь как можно меньше, не тратьте калории”. И мы целыми днями лежали в палатках на своих кроватях, со смехом размышляя: “Может там уже Советской власти нет, а мы тут все воюем”. Комбат продал часть соляры афганцам и привез в батальон пакистанские сигареты “Доллар” в твердой пачке. Отвратительные сигареты, я скажу, но, учитывая, что за день до этого мы пытались курить перец с лавровым листом, пошли они всем за милую душу. И то, не каждый бросился курить, а сделав пару затяжек, прятал окурок в шапку - никто не знает, сколько месяцев еще не будет курева.

Увидев первые после полугодового перерыва вертолеты, мы очень обрадовались. Но те, приземлившись, проехали мимо нас и ушли на афганскую территорию. Как так?! Мы же здесь голодные! Оказалось, что такой же голодный афганский батальон, который располагался в километре от нас, поставил ультиматум: “Если через неделю нам не привезете продовольствие, мы соберемся и все уйдем в горы”. Они-то уйдут, а нам деваться некуда, поэтому первыми пришлось накормить наших “союзников”. Вертолетчики сказали: “Пацаны, держитесь, следующий рейс - ваш”. Но прилетели они лишь спустя три дня. Вертолетчики выше гор, которые нас окружали, прыгнуть не могли, поэтому летали только через перевал. И если там садилась туча, то приходилось ждать, пока она уйдет, а осенью и всю зиму тучи там сидели довольно плотно. Наша точка находилась в горах на высоте три тысячи семьдесят пять метров над уровнем моря, а на такой высоте вертолету было трудно вертикально взлетать. Поэтому вертолетная площадка имела вытянутую в сторону афганского батальона форму, чтобы вертолеты имели возможность взлетать с разбега “по-самолетному”, снижая нагрузку на агрегаты. Взлетев, вертолет сразу не шел на перевал, а набирал высоту постепенно, по спирали, чтобы его не достал “духовский” ДШК. И даже при такой подготовке “духи” все равно валили наши “вертушки”, причем Ми-8 часто проходили, а Ми-6, из-за того что тяжелые, становились хорошими мишенями. Поговаривали, что на склонах гор у “духов” имелось шестнадцать ДШК. Я как-то поинтересовался: “А чего их всех не погасят?”, но мне ответили, что эти пулеметы спрятаны в пещерах и выдвигаются оттуда на рельсах: выехали, отстрелялись и снова спрятались. Когда мы несли службу на выносном посту в крепости Шахри-Гульгула, мы вечерами наблюдали, как наши самолеты или вертолеты уходили в сторону перевала, а по ним из ущелья начинали работать душманские пулеметы. Ты видишь эти вспышки, а ничего сделать не можешь, тебе остается только переживать за пилотов - уйдет или нет. Ушел! И всем на душе сразу становилось радостно.

Самым главным грузом после продовольствия были мешки писем, которые скопились в полку за эти полгода. В первый же день, когда прилетели “вертушки” всем выдали довольствие за три месяца: по восемнадцать пачек “Памира” и по десять банок сгущенки и мы наелись до отвала. В месяц нам полагалось шесть пачек табачного довольствия - сигарет седьмого класса “Охотничьих”, “Донских”, и банка сгущенки. А тут выдали “Памир” - сигареты второго класса! Можно было не экономить и мы вдоволь накурились, смело выбрасывая недокуренные сигареты.

Крепость Шахри-Гульгула, в котором находился выносной пост, имела давнюю историю. Говорили, что ее Чингиз-хан не мог взять три месяца и пала она лишь в результате предательства. Находилась она на вершине сопки, там же наш батальон разместил небольшой сменный гарнизон, который занимал площадку размером тридцать на тридцать метров и представлял собой землянку, в которой мы спали и три поста. Каждая рота помесячно несла службу в крепости. Продукты мы, заступая, брали с собой сразу на месяц, а каждые три дня нам привозили воду. У нас имелся резиновый бурдюк большой емкости и когда ребята привозили воду, мы спускались вниз, мылись, купались, а остатки питьевой воды поднимали наверх, в крепость. Готовили себе, разумеется, сами, сразу назначив своего “поварешку”, способного приготовить для всех еду. Хотя банальные макароны с тушенкой мог готовить каждый из нас. За все время, проведенное в Шахри-Гульгула, я не припомню, чтобы мы там ели обычный хлеб, чаще пекли для себя небольшие, похожие на оладьи, лепешки.- Где брали воду для нужд батальона?

- В роднике, который находился за три километра от батальона. У нас был “Урал” с установленной трехтонной бочкой, и он каждый раз, с боевым сопровождением в виде БМД, ездил туда заправляться водой. Приезжали они к роднику, отгоняли от него всех местных и набирали воду.

- Местные не возмущались по этому поводу?

- Да местные всегда возмущались любым нашим действиям. Но кто их там спрашивать-то будет? Идет война, извините.

- С местными можно было решить вопрос продовольствия для разнообразия солдатского меню?

- Этот вопрос никак не решался, потому что мы жили в настолько бедном районе, что у местных жителей у самих были проблемы с продовольствием. Не то, чтобы у них что-нибудь взять - нам бы самим с ними поделиться. Но нечем. Они к нам сами бежали при любом удобном случае, например, в случае ранений кого-нибудь из местных жителей. Нам всем было непривычно видеть, как в двадцатом веке пашут землю не трактором, а на волах и деревянной сохой. Это было какое-то дикое смешение средневековья и технического прогресса: в небе пролетают самолеты и вертолеты, а на земле используют деревянную соху.

- Знаменитые статуи каменных Будд, впоследствии уничтоженные, находились неподалеку от батальона?

- Наш выносной пост “тысяча шестьсот” находился слева от расположения батальона, и там, где в районе шестой роты обрывалось плато, открывалась километровая долина, которая заканчивалась знаменитыми статуями Будд - большого и малого. Малого Будду среди нас звали “Бударёнком”. Каждый день, выходя из своей палатки мы видели эти статуи и встречали их словами: “Все стоите? Ну, стойте, стойте…“. У подножья этих статуй в горах были пещеры, откуда по нам регулярно открывался душманами огонь. На посту у нас был установлен трофейный ДШК китайского производства, крепящийся на треногу, у него даже на переводчике огня надписи были иероглифами. При стрельбе очередями главной задачей было удержать пулемёт, не позволяя ему вращаться на креплении. К тому же тренога не выдерживала отдачи и приходилось всем телом налегать на пулемет, чтобы его сильно не задирало. Чтобы уравновесить тяжесть нагрузки, я на переднюю опору треноги клал два мешка с песком, в результате при стрельбе пулемет хоть и прыгал, но все-таки стоял на месте. Заступая на пост, я обычно давал короткую очередь из четырех выстрелов разрывными патронами. По разрывам вокруг входа в пещеру я понимал, что не попал и делал небольшие корректировки точной доводкой. Выстрелил, разрывов нет - значит попал в пещеру. Отлично! И следующим выстрелом все семьдесят патронов отправлял туда же, в эту пещеру. Не знаю, что там творилось, но каждый раз я делал именно так.

Дубовский Валерий у ДШК, 1984 г.

- Расскажите о своей первой боевой операции.

- Бамиан - место спокойное, но иногда “духи” налетали и туда. Батальон находился в небольшом каменном мешке поэтому нам даже ходить никуда не надо было, нас обстреливали прямо на месте. С одной стороны плато, на котором расположился батальон, обрывалось ущельем, а в другую, в сторону Кабула, оно уходило ровно, образуя горловину. Выход из этого мешка был только один и, когда по тебе стреляют с гор, скрыться от обстрела было некуда. И вот нас как-то подняли по тревоге, мы залегли на сопках. Это был непонятный бой: вертолеты летают, “духи” стреляют, мы в ответ тоже открыли огонь. Меня как-то спросили, что я чувствовал, когда ходил в атаку. Да какая, к черту, атака? Это была партизанская война и мы зачастую даже не видели тех, по ком вели огонь. Они вылезали из укрытий, стреляли и потом снова там же скрывались. А мы вели огонь просто по тому месту, откуда была стрельба. Мы понимаем, что лупят именно оттуда, а кто это делает - не видим. Наверное недаром говорили, что они в пещерах прятались. Одна “вертушка” сделала боевой заход, влупила ракетами куда-то в скалу и начала уходить. Только она развернулась, как ей вслед “духи” дали очередь из ДШК и машина, разваливаясь в воздухе, осыпалась на землю. Было видно, что из двух пилотов один наверняка был уже мертв, потому что летел камнем вниз и у него позади трепыхался толком нераскрывшийся парашют, а второй, видимо, сперва остался жив, но был расстрелян “духами” еще в воздухе. Нужно было как можно быстрее забрать тело погибшего пилота. Подойти к нему ближе без прикрытия брони было невозможно. Мы попрыгали в БМД и поехали как можно быстрее. Подъехали, видим тело пилота, а вылезти наружу не можем, по броне пули стучат словно град, только высунься наружу - тут же схлопочешь. Так и не сумев забрать тело, мы были вынуждены отойти. На следующий день к нам на вертолете прибыли “спецы” из Баграма, разведчики 345-го отдельного парашютно-десантного полка, которые и занимались эвакуацией тела. Их “вертушка” села в поле рядом с нашим боевым охранением, разведчики вышли наружу, экипировались и отправились в горы. Это были такие же пацаны, как и мы, но работали они очень профессионально. Вооружены и снаряжены они были гораздо лучше нас и во всех их действиях чувствовалась слаженность и уверенность: пошли, сходили, принесли. Одним словом, элита!

- Что стало с телом другого пилота?

- Его останки разведка 345-го полка тоже нашла и вынесла. Правда от того пилота остались лишь половина тела и голова. Ни рук, ни ног, один лишь кусок мяса. Говорили, что нашли и передали нашим тело погибшего местные афганцы, которые понимали, что если этого не сделать, то “шурави” начнут очень плотно зачищать местность - вон сколько “птиц” сразу прилетело, точно все здесь с говном смешают.

Боялись афганцы нас, очень боялись. Во время прочесывания кишлаков наш пулеметчик Вова из Челябинска, который носил панаму с полями, обрезанными под кепку, всегда ударом ноги распахивал дверь какого-нибудь жилища, а там, испуганно забившись, сидела вся семья, не зная, что ожидать от этого человека. Мне обычно говорят: “Там же могли быть дети”. Ну и что? А как иначе? По-другому там нельзя было, там только покажи свою слабину и тебе сразу в спину какой-нибудь мальчишка выстрелит. Я ногой дверь толкнул, дал очередь внутрь, а там если кто попал под эту очередь - не моя проблема. Если я не дам очередь, то сам получу пулю в живот. А оно мне надо? Это война, извини, здесь каждый сам за себя.

- Как часто вас привлекали на прочесывание кишлаков?

- На базе нашего батальона находились сотрудники разведки ГРУ, которые в наших краях занимались агентурной работой, у них в каждой из местных банд были свои люди. От них мы знали, что эти банды ведут между собой борьбу за территорию и поэтому не могут объединиться в борьбе против нас: “Шурави? Да пошли они, эти шурави! Нам не до них, нам бы землю захватить”. Когда становилось известно, что где-то готовится что-то неладное, ГРУшники давали нам координаты и мы отправлялись туда прочесывать кишлак. Шли сквозь него сплошной стеной, досматривая любой сарай, любое жилище на предмет наличия оружия и боеприпасов. Переворачивали при этом все. “Нету?” - “Нету”, и дальше шли. Разумеется, мир не без “героев”, кто-то обязательно себе заберет то, что в хозяйстве сгодится: зеркальце, нож, лампу “летучая мышь”. Но при возвращении в батальон нас встречали эти разведчики и устраивали всем большой шмон: “Мы тут с местными стараемся всячески налаживать отношения, а вы, суки, мародерничаете!” А как не взять у них ту же, к примеру, лампу, ведь вы же мне не дали ничего подобного, а мне здесь еще целый год сидеть!

- Особист в батальоне был?

- А как же. Старлей, все его звали “Шурик с голубыми глазами”. Я считаю, что он у нас в Бамиане не работал, а просто отсиживался. На боевые ему ходить было не нужно, поэтому он занимался лишь тем, что контролировал офицеров батальона, а простые солдаты ему были абсолютно по барабану. Вот он и сидел, ожидая своей замены спустя положенный срок.

- Вы упомянули о возведении защиты палаток из самана. Для этого выделялись специальные команды или каждый взвод самостоятельно изготавливал кирпичи для защиты своих палаток?

- У нас это происходило таким образом. Ты стоишь на любом из трех постов своей роты. Утром просыпаешься и отправляешься лепить эти кирпичи, потому что каждому посту, где службу несут четыре человека, поставлена задача за день слепить определенное количество кирпичей. В идеале эти четверо должны были постоянно меняться, но обычно было так: я выхожу в трусах нести службу, температура под пятьдесят, на мне лишь броник, каска и автомат. Стою на посту бессменно двадцать часов, а мои товарищи все это время из глины, регулярно подвозимой из карьера “шишигой”, лепят кирпичи. Глиняный карьер соорудили неподалеку, взрыхлив у основания горы породу взрывом авиационной бомбы. Погрузка глины в кузов машины и ее разгрузка производилась при помощи обыкновенных лопат. Привезенная глина высыпалась в яму, поливалась водой и перемешивалась при помощи солдатских ног. В качестве формы для изготовления кирпичей использовалась доска с приколоченными к ней двумя цинками из-под патронов. Затем сформованные кирпичи выставлялись сохнуть под жаркое афганское солнце. Ночью мне, несущему службу, давали четыре часа на сон, а утром весь батальон, вместо зарядки, перед тем как отправиться в столовую, переносил высохшие кирпичи туда, где что-нибудь сооружалось. Причем, иногда это приходилось делать бегом.

- Каков был национальный состав батальона?

- Мы как-то решили посчитать, кого из национальностей у нас больше. И вышло, что русских всего на десять человек было больше, чем украинцев. Но нормальных украинцев было мало, в основном попадались те еще экземпляры. Например, Юра Якименко из Полтавщины, когда его назначили поваром в Шахри-Гульгула, за две недели сожрал всю взводную тушенку, выданную на месяц. А киевлянин Горбач Александр отличался абсолютным садизмом, ему доставляло удовольствие издеваться над людьми и видеть их мучения. Не удивлюсь, если он сейчас сражается в составе какого-нибудь из подразделений украинских националистов.

- Бамианские сержанты, в отличие от ферганских, были лучше?

- Когда мы, только прилетев в Бамиан, обратились к замкомвзвода Криворотову по званию - “товарищ сержант”, он сказал: “Олег. Меня зовут Олег. Забудьте про звания. Здесь вас может “напрячь” даже рядовой, если он старше призывом”. Кстати, не так-то просто оказалось привыкать обращаться по имени, а не по званию, я за это даже пару раз схлопотал.

- Неподалеку от расположения батальона находился городок Бамиан. В местные дуканы ходили?

- Да, этот городок находился от нас в километре, у подножия статуй Будд. Сходить в дукан, безусловно, можно было. Только вопрос - вернешься ли ты оттуда живым, не зарежут ли тебя и не засунут ли тебе в распоротый живот гранату, чтобы на ней подорвались твои товарищи, который пойдут забирать тебя. У нас расположение шестой роты с одной стороны ограничивалось обрывом плато, со стороны “четверки” и “пятерки” были горы, а со стороны АГСников и процей спецуры была взлетная полоса, за ней кишлак и, собственно, Бамиан. Поэтому эта окраина батальона была саперами засеяна минным полем, в котором, возможно, были тропы, по которым сами саперы и ходили в город.

- Гарнизон батальона был полностью окружен минными полями?

- Нет, со стороны нашей роты минного поля не было, поскольку там был обрыв, поля были лишь со стороны “пятерки”, “четверки” и спецов. В 1982-м году, когда в Бамиан вошел наш батальон 357-го полка, на тот момент он был там уже третьим по счету - до этого там, меняя друг друга, располагались какие-то мотострелковые подразделения. И каждое из них выставляло вокруг расположения минные поля, карт которых у нас просто не было. Поэтому в первое время, говорили, было очень много подрывов на своих минных полях.

- Чем вам платили денежное довольствие?

- Чеками Внешпосылторга. Я, стрелок, получал одиннадцать чеков, а заместитель командира взвода восемнадцать чеков. Кроме того, что мы получали в Афганистане, нам еще шло денежное довольствие в рублях на территории СССР. Когда я, возвращаясь домой, прилетел на военный аэродром Тузель в Ташкенте, то там, прямо на таможне, по воинскому требованию в кассе получил в рублях сумму, накопившуюся за двадцать месяцев моего пребывания в Афганистане. В результате у меня при себе на тот момент было около пятисот рублей, по тем меркам очень даже крупная сумма. Плюс имеющиеся при себе чеки мы поменяли у “летунов” по курсу один к трем.

- Небоевые потери в батальоне были?

- А как же, ведь придурков везде хватает. Например, помощник гранатометчика забивал ленту АГС ударом пятки и одна граната застряла. Он взял камень и ударил им по гранате. В результате взрыв. Самому придурку ничего, а окружающих сильно посекло осколками, хорошо что живыми остались. А у бойца из нашей роты в кармане граната взорвалась. Он был из молодых и прилетел “на замену раненым и убитым” раньше основной массы своего призыва. В ту ночь я топил печь и, когда все проснулись и отправились на зарядку, лег спать. Но уснуть не успел. На улице раздался взрыв, когда рота бежала строем вокруг палаток. Мне и еще одному бойцу, Сереге из Нехаевского района Волгоградской области, пришлось таскать раненых, пострадавших от взрыва гранаты, и тела троих убитых. Сам парень, у которого взорвалась граната, тоже погиб, ему взрывом оторвало ногу. Одного раненого бойца мы перевязывали, так у него от макушки до пятки левая сторона вся была посечена осколками, а ягодицу вообще вывернуло. Его комиссовали по ранению, и он до сих пор жив. А другому пацану, Коле из Кемерово, под лопатку всего два маленьких осколка угодило, и он погиб, оставив сиротами двоих своих детей.

- Это взрыв - случайность или суицид?

- Мы все считали, что это суицид. Говорили, что он сначала хотел сделать это еще в окопе, находясь в охранении, но ему не хватило духа. Чеку из гранаты он выдернул и выбросил, а потом, видимо, передумав, вместо чеки попытался вставить усики от звездочки, снятой с панамы. Те полностью не влезли, но все-таки застопорили, и он положил гранату в карман. А от бега самодельный стопор сорвался и граната сработала.

Еще был случай, когда мы приготовили для “духов” своеобразный подарок, так называемый “бакшиш” - снарядный ящик, наполненный взрывчаткой. Его оставили в окопе, планируя наутро отнести и оставить где-нибудь на тропе, по которой ходили “духи”. Но двое ребят, не зная об этом “сюрпризе”, увидели ящик и, проявив любопытство, открыли его. В результате погибли оба, их останки мы собирали в цинки из-под патронов.

- Как была организована помощь раненым?

- У нас была специальная медицинская БМД, на которой буквально к месту, где только что прошел бой, из батальона приезжал наш медик-хирург и оказывал всю необходимую помощь. Если надо было сделать срочное переливание крови, он просто орал в мегафон: “Пацаны, у кого вторая положительная группа крови - все сюда!” И те, чья кровь подходила, еще не толком не отошедшие от боевых действий, бежали чтобы поделиться кровью с раненым товарищем, давая ему возможность дожить до “вертушки”, которая увезет его в кабульский госпиталь. К сожалению, долетали не все. У нас саперы однажды “разряжали” минное поле со стороны взлетной полосы. Работали они долго и, когда их командир взвода, старлей, пришел к начальнику штаба с просьбой дать ребятам отдохнуть, а работу продолжить завтра, тот возразил: “Я сказал работать - значит работать!” Взводный отправился работать вместе со своими саперами и подорвался на мине. Ему было всего двадцать три года, когда ему по сапог миной оторвало ногу. Потом сказали, что он не дотянул до Кабула всего пять минут, скончавшись на борту “вертушки” от потери крови.

- Как поступали с телами погибших, если во внесезонье не было возможности прилететь за ними на вертолете?

- С поля боя тела погибших мы эвакуировали как придется: на руках или на броне. Даже несмотря на нелетную погоду мы все равно вызывали “вертушки” и если была хоть малейшая возможность, они прилетали и забирали тела, порой очень сильно рискуя. От Кабула до Бамиана было сорок минут полета и к вечеру вертолет прилетал, чтобы забрать раненых, подорвавшихся на мине или убитых. Для того, чтобы тела погибших сохранить до прилета “вертушек”, у нас имелся ледник, рассчитанный на несколько дней хранения. Хотя во внесезонье, осенью и зимой, мы практически не воевали, все сидели по своим местам: и “духи” и мы. Поэтому боевых потерь в этот период не было. Активизация боевых действия начиналась обычно к лету.

- Прощание с погибшими устраивали?

- Да нет, никаких прощаний. Завернули тело в плащ-палатку, погрузили на борт и увезли. Да и никому это прощание не было нужно, видимо мы просто очерствели душами, находясь в тех условиях.

- Под дружественный огонь приходилось попадать?

- Однажды сидели мы на первом посту, нас там было шесть человек. Когда стемнело, нас обстреляли с расстояния метров двадцати. Ответив, мы вдвоем продвинулись немного вперед, а остальные стали обходить сзади. Хоть мы и были одеты в камуфлированные костюмы, но и “духи” тоже в камуфляже ходили - поди разберись, кто там ходит. Поэтому кому-то на посту в голову взбрело, что их окружают. И, развернув в нашу сторону ствол БМД, они открыли по нам огонь. А мне до дембеля оставалось, как говорится, всего две недели. И вот мы бежим вдвоем вместе с замкомвзвода Игорем Барабашем, стараясь спрятаться за кустами, а вокруг летят пули. Я Игоря спрашиваю: “Откуда стреляют?”, он рукой показывает: “Вон, оттуда”. Да как могут оттуда стрелять, ведь там наши! К счастью, нас заметили, узнали и огонь прекратили. Но вечером с наводчиком-оператором, Вовой из Ленинграда, был серьезный разговор: “Ты что же нас чуть не уложил там?” - “Так сказали, что нас окружают, вот я и открыл огонь”. Хорошо, что все обошлось и никого не зацепило, иначе бы мне или Барабашу орден Красной Звезды посмертно дали и назвали какую-нибудь школу нашими именами. И такие случаи, когда нас обстреливали свои же, случались довольно часто.

Александр Изотов (справа) и Игорь Барабаш. 1984 г.

19 августа 1983-го года часов в десять вечера мы вышли на засаду. Идти пришлось по узкой тропе, имея за плечами сорок килограмм груза, и если ты потеряешь равновесие и свалишься в сторону, то съезжать по крутому спуску придется довольно долго. Двигаясь друг за другом, мы были хорошей мишенью, “духам” достаточно было посадить всего одного пулеметчика на противоположной горе и подразделение перестало бы существовать. Кого не убило бы пулями, те свалились бы по крутому склону. Часа в три ночи мы пришли на место и сели в засаду. Наступило утро, стало светать. Внизу под нами видны афганские дома, а мы сидим голодные, ноздрями втягивая запахи, доносящиеся оттуда: “Плов готовят!” У меня фляжка была без резинки и из нее вся вода вылилась, даже попить нечего. Закурить тоже нельзя, чтобы сигаретным дымом не обозначить себя. Сидим, мучаемся. И тут взводный дает команду: “Все, встаем и спускаемся вниз, в кишлак”. Только мы стали подниматься с мест, как по нам стали стрелять. Получается, “духи” видели нас, сидящих в засаде и запросто могли расстрелять. Скорее всего, они выжидали, чтобы узнать, какие действия мы предпримем и, когда мы собрались уходить, они решили, что пришло время нас уничтожить. Мы попробовали быстро спуститься с хребта вниз, но напоролись на огонь из ближайшего к нам дома. Наш пулеметчик Вовка сел на задницу и поехал с горы вниз на гальке, безостановочно поливая из ПКМ все, что было внизу. Мы сначала подумали, что Вовке кранты, попал он конкретно, но потом увидели, что тот живой. С другой стороны со своим вторым взводом спускался замкомвзвода Андрей Горбанов. В это время мы приближались к дому, из которого по нам стреляли, а с другой стороны к нему же приближался второй взвод. Услышав стрельбу, они приняли нас за “духов” и открыли по нам огонь. В свою очередь мы стали стрелять в их сторону. Так некоторое время два взвода и вели бой друг с другом. Вообще, война - это такая грязь, в которой очень много разных непоняток.

- Гражданские часто попадали под огонь?

- Такое случалось даже если не было боевых действий, а мы просто “чесали” какой-нибудь кишлак. Каждый дом у афганцев, а особенно, если это дом богатого человека, представлял собой крепость со стеной и воротами. Поэтому прежде чем туда войти, мы через забор сначала гранат накидаем, а затем туда врывался наш Володя со своим ПКМ. Он вставал в воротах, прикрывая нас, а мы отправлялись проверять строения на предмет оружия и боеприпасов. Так же, как заходили, не разворачиваясь мы потом и выходили наружу. Когда в фильме “Девятая рота” показали, как солдат, зайдя в комнату и увидев там маленького пацана, развернулся и пошел к выходу, мне захотелось закричать ему: “Не поворачивайся спиной! Нельзя!” Ну и, как результат он получил пулю в спину. А если бы он выходил, не поворачиваясь, то увидел бы, как мальчик достает автомат и успел бы этого мальчика завалить. Поэтому мы всегда действовали по одному правилу: как ты зашел в помещение, так и должен выйти, зная, что в это время тебя со спины прикрывает Вова с пулеметом. Но если кто-то у тебя на глазах взял в руки оружие, то его следовало немедленно уничтожить. Однажды командиру пришло в голову сделать запруду, из которой мы могли бы брать воду. Чтобы “духи” не вздумали разрушить сооруженную нами плотину, было приказано на ночь ее заминировать. Ночью в районе запруды прозвучал взрыв. Прибывшая на место наша группа обнаружила там тела двух афганских женщин, вероятно отправленных туда душманами.

- С вами проводились занятия по действиям при прочесывании населенных пунктов?

- Нет, эти навыки приходили с опытом и передавались от “дедов” молодым. “Прочески” всегда случались спонтанно. Кишлаки не были возведены по какому-то определенному плану, они представляли собой хаотичное нагромождение строений. Я отметил одну особенность: чем беднее жители кишлака, тем они тебя лучше встречали и проявляли готовность показать все, что тебя заинтересует. В один из дворов зашли, а там находилась лишь старая бабка. Она открыла нам дверь, вышла на дорогу и села в метрах ста, закутавшись в ткань. Уткнувшись в колени, он просидела там до тех пор, пока мы не закончили досматривать двор и не вышли все на улицу. Она вроде бы и не противилась досмотру, но всем своим видам показала, что с нами ей общаться не хочется.

- В случае потерь со стороны гражданского населения, как урегулировался этот вопрос?

- С нашей стороны никак. Афганцы просто хоронили погибших и все. Возможно, они что-то предъявляли представителям Советской Армии, но поскольку я был рядовым составом, мне об этом не было ничего известно. Но, думаю, если бы имели место какие-нибудь разбирательства, то нас это бы несомненно коснулось.

- С вами в первые дни нахождения в Афганистане проводили разъяснительные беседы о том, как себя нужно вести в Афганистане?

- Безусловно. Еще в Кабуле, перед тем как всех распределять по подразделениям, нам раздали соответствующие памятки, а замполиты нам целую неделю рассказывали подробнее об этой стране, о ее обычаях. Кроме памяток нам выдали и небольшие разговорники с минимальным набором фраз, которые могли пригодиться нам в обиходе.

Однажды я имел неосторожность попасть в полковой медпункт. Я ночью постирал все свое обмундирование, а тут как назло объявили тревогу. Поэтому мокрую одежду на себя напяливать не стал, лишь надел бронежилет, да каску и босиком побежал занимать свое место в окопе. По своим ячейкам мы разбегались не по верху, а по ходам сообщений, и пока бежал, обо что-то расцарапал ногу. В местном климате любая рана спустя некоторое время начинала гноиться, при этом дезинфекции в батальоне не имелось никакой. Приходилось выкручиваться солдатскими способами, прижигая рану сигаретой и посыпая ее табачным пеплом, а нарывы прокалывая иголкой. И, между прочим, помогало! Но в моем случае я попросту затянул с подобной обработкой раны и оказался в медицинской части полка, где провел целый месяц с костылем. Когда меня увозила “вертушка”, наши дембеля недобро смотрели и говорили, что я специально “закосил”, чтобы свалить из Бамиана. Но через месяц я возвратился, чем сильно удивил их: “Да ладно! Неужели вернулся?” Я им ответил: “А что мне делать в полку, я там никого не знаю. Поэтому, как только выписали, так сразу вернулся домой”. И вот это слово “домой” сгладило отношение ко мне и спасло меня от придирок дембелей, потому что они сказали: “Домой? Ну, заходи, братан!” А что я мог еще сказать, ведь Бамиан для меня действительно стал домом на целых полтора года.

- Приходилось ли вам использовать огнеметы?

- Мы постоянно использовали огнеметы одноразового действия “Шмель”. Страшное оружие. Они очень хорошо себя зарекомендовали при стрельбе в пещеры или в помещения. Если там в это время находился кто-нибудь из “духов”, то шансов выжить в закрытом пространстве у них не было абсолютно.

- Минометы тоже использовались?

- В основном использовались 82-мм минометы, дальность стрельбы которых составляла три километра. Если была возможность, их перевозили до определенной точки на “шишиге”, а дальше в горы тащили на себе. Минометы калибром побольше, сто двадцать миллиметров, у которых дальность стрельбы доходила до шести километров, у нас не использовались ввиду отсутствия необходимости вести огонь на такие расстояния.

- Какая бронетехника имелась в батальоне?

- Только БМД. На них мы могли добраться до места назначения, и там, спешившись, выполнять поставленную задачу. При этом несколько человек из экипажа уходили вместе с основной группой, с машиной оставался лишь механик.

- Имелись ли среди личного состава батальона какие-нибудь приметы?

- Нам было-то всего по девятнадцать лет, какие еще приметы. Мы и пожить толком не успели. Кстати, я сделал для себя такое наблюдение: кто в бою ведет себя бесшабашно, того пуля не берет, а тот, кто осторожничает - тот пулю обязательно словит. При этом осторожничали как правило те, кто был женат и у кого уже были дети. При мне двое таких семейных, осторожничая в бою, получили свои пули.

- После боя Вы собирали трофеи?

- Трофеев я не собирал, но ходил среди трупов, разглядывал. И глядя на какого-нибудь мертвого афганца, в голове возникал вопрос: “Нахрена тебе это надо было? Мог ведь жить, работать”. Буквально спустя непродолжительное время к месту боя приходили местные жители, которые занимались тем, что собирали тела убитых “духов” и хоронили их.

- У вас были совместные операции с батальоном афганской армии, расположенным неподалеку?

- Были и довольно регулярно. Практически каждый боевой выход был с их участием. Кроме батальона в операциях участвовали афганские милиционеры из “царандоя” и сотрудники афганской госбезопасности ХАД. Однажды всем нам пришлось залечь перед трехсотметровым участком равнины, который простреливался душманами. Наши попытались вперед пустить афганских солдат, но один из них сказал: “Шурави аскер вперед, а афган аскер здесь”. Наши возмутились: “С чего это “шурави аскер вперед”? Это чью революцию защищать надо - вашу или нашу?” Но, к чести афганцев надо сказать, что не все они прятались за спинами шурави. Например, сотрудник ХАД бросился буквально под пули и в одиночку вытащил тело нашего погибшего солдата. И вот как после такого относиться к афганцам? Однозначного ответа не будет, ведь это мы не рискнули достать тело своего солдата, а он пошел, рискуя своей жизнью, чтобы вытащить того, кого даже не знал.

- Как был обустроен ваш досуг? Чем занимались в личное время?

- У нас в роте был кинопроектор и нам показывали кино. Еще в школе я научился работать с кинопроектором и имел звание “юный кинодемонстратор”, поэтому знал, как все включается и как в проектор заряжается пленка. Правда я всего два раза смотрел другие фильмы, которые привозили, в основном мы смотрели фильм “Финист - Ясный сокол”, пленка с которым долгое время лежала у нас в роте. Поскольку смотреть, кроме этой черно-белой сказки, было нечего, то мало того, что мы ее выучили наизусть, так еще и сам фильм смотрели по-всякому, даже задом наперед.

Еще одним способ организации собственного досуга было чтение книг, которых нам привезли целый вертолет, высыпав прямо на площадку. Все сразу стали рыться в этой груде книг, выбирая себе литературу по интересам. Мой друг Костя Гришенёв взял себе произведения Дюма, а мое внимание привлекла книга по истории Второй мировой войны.

Однажды, когда я еще был “молодым”, по батальону пронесся слух: ”Завтра к нам едет Кобзон!” Оказалось, певец прилетел в Афганистан и уже дает концерт в Баграме, планируя добраться и до Бамиана. У нас между ротами стояла палатка, в которой был расстелен большой полог, а на нем расставлены старые кровати. Мы целый день выносили оттуда эти тяжелые “двушки”, чтобы вытащить полог и отвезти его на речку, где тщательно выдраить щетками и мылом. На берегу реки полог лежал на камнях, поэтому всю его площадь равномерно отмыть не получилось и после помывки полог был в светлых пятнах. У афганской армии мы взяли два ЗиЛа, состыковали опущенными бортами, положили на них вымытый полог и получилась замечательная сцена в яблоках. Скамеек в этом импровизированном зрительном зале не было, поэтому пацаны притащили туда кто что мог: ящики, табуреты и все остальное, что можно было использовать для сидения. Но пока Кобзон выступал в Баграме, душманы сбили одну “вертушку”, которая летела в нашу сторону, и ему, видимо, отсоветовали лететь в такое опасное место как Бамиан. Получалось, что все наши приготовления прошли впустую и пришлось нам все делать в обратной последовательности: брезент, кровати. Мы все были разочарованы и с тех пор для меня фамилия Кобзон стала символом невыполненных обещаний. Хотя я прекрасно понимаю, что это решение было принято совсем не им, долгое время я выключал телевизор, когда там показывали выступления Кобзона.

- Решался ли как-нибудь в Бамиане вопрос с алкоголем?

- Как и везде, русский человек найдет способ изготовить для себя алкоголь. Хлеб для батальона мы пекли сами, соответственно, дрожжи имелись. Сахар тем более, так что брагу поставить не составляло особого труда. Один из солдатских пытливых умов, топя печку в палатке, пришел к выводу, что КПД выделяемого ею тепла используется не полностью. Решили от печки к тумбе отвести еще одна трубу, отдающую ей тепло, а внутрь тумбы поставить жбан с брагой. Из этого жбана была выведена на улицу трубка, через которую все запахи уходили наружу. В результате в палатке стало теплее, процесс брожения заметно ускорился, и мы имели собственный алкоголь независимо от времени года. В крепости Шахри-Гульгула процесс изготовления браги происходил только летом, где брожение шло под жарким солнцем. Но возникал другой вопрос: где все это разместить так, чтобы никто из офицеров не нашел. Пацаны нашли выход: минное поле. Рядом в ЗУшками валялось огромное количество пустых цинков, поэтому ребята брали один такой свежевскрытый цинк и получали большую емкость, практически канистру, в которой мутили брагу и ставили ее на минном поле - пойди найди. За три дня там все сбраживалось и брага была готова к употреблению. Подозреваю, что офицеры догадывались, где и как мы все это делали, но из-за того, что по пьяни никаких происшествий не случалось, они просто не препятствовали этому. Возможно, им это было не интересно, поскольку они вопрос с алкоголем для себя они решали самостоятельно, иногда даже изготавливая самогон. Алкоголь на войне, безусловно, нужен, чтобы немного расслабиться, но он являлся привилегий лишь для старослужащих. Если ты только прилетел в Бамиан, то ближайший год просто забудь, что такое спиртное.

- Как обстояло дело с употреблением личным составом наркотических средств?

- Не могу сказать за наш полк, расположенный в Кабуле, но у нас в Бамиане я сталкивался со случаями, когда ребята кололи себе армейское обезболивающее средство промедол из шприц-тюбика. В Шахри-Гульгула у нас была коробка, в которой лежало шестнадцать тюбиков и те, кто хотел прибалдеть, брали их оттуда. Чтобы офицеры не заметили расход промедола, обратно в тюбик закачивалась обыкновенная вода. Когда я получил бытовую травму, кто-то стал кричать: “Несите промедол!”, но я, знавший, что в тех шприц-тюбиках, от укола отказался. Поначалу меня не поняли: “Почему?” - “Да вы сейчас перепутаете и вколете мне воду вместо промедола”. Еще можно было раздобыть чарс у солдат афганской армии, достаточно лишь подойти к их постам, крикнуть: “Эй, братан!” и снять шапку, куда тут же падала пара палочек этого чарса.

- На чем приходилось разогревали еду в условиях дефицита дров?

- Ох, про дрова лучше не вспоминать. Только я прилетел в Бамиан, мне показали щель. По сути своей эта щель предназначалась для укрытия личного состава от минометно-артиллерийского обстрела, но там она была доверху забита дровами. И если ты ходишь по батальону и тебе на глаза попалась какая-нибудь деревяшечка или что-то другое, что может гореть, ты должен это принести и положить в эту щель. Потому что наступит зима и нужно будет чем-то топить печи на трех выносных постах, чтобы согреться. По правилам, выход за пределы поста на пятьдесят метров - огонь на поражение, приближение к посту ближе чем сто метров - огонь на поражение. Поэтому, когда туда заступали, то сразу брали с собой соответствующий запас топлива из солярки, керосина и дров. Печи-буржуйки на постах были комбинированными и позволяли топить как твердым, так и жидким топливом. Труба буржуйки часто забивалась копотью и пропадала тяга. Это вопрос решался просто: в печку кидали патрон 7.62 и выбегали из землянки. Ба-бах! - вся сажа вылетала, прочистив трубу, и тяга появлялась снова. В ротных же палатках для отопления использовалась печь жидкого топлива “Апсны”, в которую топливо подавалось покапельно. В нашей палатке у печки капельница уже была сломана и топливо не капало, а текло небольшой струйкой.

- В батальоне была какая-нибудь живность - кошки или собаки?

- Нет, домашних животных у нас не было, зато живности хватало в округе. Дикобразы и лисы срывали сигнальные растяжки, и мы, не разбираясь кто там, лупили по ним из автоматов. В Шахри-Гульгуле ребята пытались подстрелить дикобраза, но тот ушел, гад, оставив нам на память две своих иглы, из которым впоследствии были изготовлены авторучки. Бурые лисы, те вообще шустрые - сорвут “сигналку” и убегают так быстро, что в них ни разу не попали. Еще все любили стрелять по парящим орлам. При нападении на расположение сигнал “тревога” подавался в виде красной ракеты, а если этот сигнал звучал в голосовом исполнении, то это означало, что в небе парит орел. Все падали на спину и начинали стрелять по птице, пытаясь ее сбить, чтобы потом сварить и съесть с чесночком. И нас особо не беспокоило, съедобен ли наш трофей или нет - в тех условиях, которых мы жили, любая живность была съедобной. Поскольку там была жара, а холодильников не имелось, мы свежего мяса совсем не видели, у нас все было либо консервированным, либо в виде концентратов. Даже сливочное масло нам привозили в консервных банках. Поэтому что бы ты не подстрелил, даже черного ворона, сидящего на помойке, это будет для солдата мясным деликатесом. Из-за разряженности воздуха вода там закипала не при ста градусах, а при семидесяти, поэтому варить птицу приходилось часа три. Но даже спустя это время мясо ворона не становилось мягче и приходилось его есть словно резиновое.

Неся службу в крепости Шахри-Гульгула, каждый четверг мы спускались в баню. На это время на посту оставался лишь расчет ДШК, который следил, чтобы из зеленки батальон не захватили врасплох. Все время в Шахри-Гульгула несли службу по два офицера: один от “пехоты”, а второй от “спецов” - минометчиков, АГСников или саперов. Мы со своим офицером спустились в баню, а в крепости остался взводный АГСников. Ночью на мине подорвалась собака и пацаны, дежурившие у подножья крепости, вытащили ее тело, разделали его и пожарили. Но прежде чем съесть мясо самим, они предложили его оставшемуся в крепости офицеру. Тот подумал, что они едят баранину, украденную у местных, и стал их называть мародерами. Ребята показали ему собачью шкуру, но это его еще больше разозлило: “Ах, вы еще и падалью питаетесь! Чтобы я этого мяса здесь не видел”. Возвращаемся мы из бани, а нас встречают ребята из взвода АГС: “Пацаны, заберите мясо. Нам взводный приказал его выбросить. Жалко будет, если оно пропадет. А так хоть вы поедите”. Не вопрос. Мы забрали у них собачье мясо, выкопали тайком немного картофеля на полях у афганцев и сделали себе отменный гуляш. И это далеко не единственная собака, съеденная нами. Всего за время пребывания там мне довелось съесть около десятка собак. Причем мы на них специально не охотились, они просто забегали на минные поля. Впервые собачье мясо я попробовал еще будучи “молодым”. Тогда точно так же собака была вытащена с минного поля, приготовлена и “старики” отправили меня на соседний пост, чтобы я отнес тем бакшиш (подарок - прим. ред.) от нашего поста. Я был голодным, жареное мясо своим ароматом просто сводило меня с ума и, не удержавшись, пару кусочков все-таки съел. Я не знал, что это мясо собаки, мне об этом сказали ребята, которым я его принес. Сначала меня чуть не вырвало от этого известия, но потом я подумал: “Ну, когда я его ел - оно было нормальным, мне даже понравилось”. После этого я для себя сделал вывод, что можно и собаку есть.

- Ранения у Вас имеются?

- Я получил легкую контузию при зачистке окрестностей кишлака: сидевший в “зеленке” душман выстрелил из гранатомета, но не попал, граната разорвалась неподалеку. Ребята после разрыва гранаты закричали в нашу сторону: “Есть живые?”, а мы им в ответ: “Чего орете? Здесь все живые” и в обратную “духам” пару выстрелов из “Мух” отправили. Голова у меня покружилась всего полдня, поэтому о своей контузии я медикам даже заявлять не стал. А “зеленку” ту в результате зачистили классически: с применением артиллерии, чьи снаряды летали над нашими головами, и бронетехники.

- С различными ядовитыми существами приходилось сталкиваться?

- В Шахри-Гульгула часто встречались скорпионы, но они не были агрессивными и мы их давили шомполом от автомата. Однажды, спустившись к подножию крепости, мы купались в привезенной воде. Вдруг один из наших как заорет диким голосом. Мы, голые, не понимая, что случилось, похватали автоматы, готовые к бою. Но тот, кто орал, указал на свою ногу, по которой полз довольно-таки крупный скорпион. Мы сняли этого скорпиона с его ноги и успокоили товарища, сказав, что скорпионы не опасны. А еще на одном выносном посту в землянке поселилась какая-то большая многоногая живность, наверное, фаланга. Я сидел в землянке, ел при свете керосинки, сделанной из гильзы снаряда от зенитки, как вдруг рядом со мной по стене и потолку пробежала эта серая мерзость. Все стали кричать: “Вон она! Лови ее!” Какой там ловить, никто так и не рискнул этого сделать. От страха в землянке никто не остался ночевать, все перебрались под броню БМД, где просидели до утра.

- Случаев укусов этими насекомыми не было?

- Фаланга как-то укусила одного молодого лейтенанта, который только недавно прибыл в Бамиан и еще даже не получившего должного инструктажа. Укус фаланги не смертелен, но крайне болезнен. После укуса человек не должен двигаться, чтобы яд не циркулировал активно по организму и не разрасталось воспаление. А этот лейтенант после укуса понесся изо всех сил в санчасть. Мы бежали за ним и орали: “Стой, сука! Ложись! Нечего бежать, мы тебя и так донесем до расположения”. В месте укуса у лейтенанта уже образовался отек и фельдшеру пришлось вколоть ему какой-то антидот.

- Кто был у вас командиром роты?

- Капитан Андрей Авдеев, из Волгограда. Его давно уже нет в живых.

- Какое отношение было к замполитам?

- У нас в роте сменилось два замполита и отношение к обоим было более чем хорошим, ничего плохого о них сказать не могу. Они, так же, как и все ротные офицеры, выходили вместе с нами на боевые операции и в боях вели себя довольно уверенно.

- Кто командовал батальоном?

- Их у нас сменилось двое. Когда я прилетел в Бамиан, батальоном командовал гвардии майор Гладышев, который пришел в Афганистан старшим лейтенантом, а через два года улетел оттуда подполковником. Отличный человек и хороший командир, солдата уважал и берег. За это время он участвовал в шестидесяти четырех боевых операциях, в которых батальон потерял всего шесть человек убитыми. Когда ему вручили погоны подполковника, он, держа их в руках, сказал: “Ну, ребята, теперь я отсюда сразу в Академию”. Мы улетали на дембель спустя некоторое время после ухода Гладышева. На тот момент, еще с приставкой “исполняющий обязанности” батальоном командовал майор, начальник штаба. Он сильно во всех качествах уступал Гладышеву и был человеком, явно лишенным военного таланта. Он был садоводом, а не воином: под его командованием мы обустраивали территорию, сажали деревья, а затем, вместо зарядки, по утрам их поливали. Даже еще Гладышев всячески пытался его выпроводить из Бамиана в Кабул. Как-то наши ребята отправились в засаду, но сами на нее наткнулись. Начальник штаба, который сидел в Шахри-Гульгула, дал им по рации команду развернуться и отходить. Они вынуждены выполнить этот приказ, и их стали просто расстреливать. Я в это время сидел за ДШК на посту в Шахри-Гульгула и начальник штаба показывал мне: “Стреляй вон туда”. Я ему отвечаю: “Там же наши, я не вижу никого, могу их зацепить”. В тот момент начальник штаба представлял из себя жалкое зрелище: растерянный, весь в поту, кепка сползла набок, кобура с пистолетом болтается где-то на яйцах. Когда к нам поднялся Гладышев, он, посмотрев на начальника штаба, сказал кому-то: “Уберите его отсюда нахрен”. Не знаю, стал ли он командиром батальона или вместо него из полка прислали кого-нибудь другого. к тому времени мы уже из Бамиана отправились на Родину.

- Были случаи задержки увольнения дембелей?

- Да, конечно. Самый яркий случай это Панджшерская операция. К участию в этой операции меня не привлекли и вместо участия в войне я просто сидел на точке. А вот наши дембеля, которым пора уже было домой, отправились в долину Панджшер сражаться против Ахмада Шаха Масуда. Они должны были уйти домой в апреле, но ушли лишь в конце июня. Мы еще над ними подшучивали: “Ну что, ребята, мы с вами вашу “стодневку” отпраздновали, теперь ваша очередь вместе с нами нашу “стодневку” отмечать”. К сожалению, были среди дембелей нашего батальона и те, кто уже не вернулся живым с этой операции.

- В батальоне часто награждали личный состав?

- Подавали на награждения часто, но вот получали награды не всегда. Рассказывали, что штабные чинуши в полку со словами: “Что-то много прислали” отправляли часть представлений в мусорное ведро. У нас был один парень, которому подавали на орден Красной Звезды, но вместо этого дали медаль “За отвагу”. Было очень обидно за него. Сходили бы хоть раз эти штабные на передовую, чтобы ощутить, чего стоят эти представления к награждениям, прежде чем бросать их в корзину.

- Как Вы узнали о том, что Вас отправляют домой?

- Мы все уже знали, что приказ Министром Обороны подписан, что в полку готовится отправка дембелей партиями. Наши связисты слушали каждое сообщение в эфире, стараясь не пропустить ни одну новость. Первых ребят сняли с поста двадцать пятого октября. Их посадили в первую же “вертушку” и отправили в полк. Затем, спустя три дня, с крепости сняли и нас, залетчиков и нарушителей дисциплины: “Как “вертушки” прилетят, полетите домой”. Мы неделю просидели в батальоне, не несли службу, не привлекались к работам, лишь лежали на кроватях и ждали вертолета. На тот момент в батальон уже привезли движок и по всем палаткам провели электричество. В соседней с нашей палатке сделали окно, в котором установили телевизор и вечерами можно было смотреть телепрограммы, но нам он был неинтересен. Пока электричество не включали, мы сидели под тусклым светом фонаря “летучая мышь”, кто напевал под гитару песни, кто просто дремал. А тут - бац! - внезапно включалось электричество в палатке и все, почувствовав себя словно голыми, начинали кричать: “Да выключите вы этот свет!” Полтора года мы прожили без электрического освещения, настолько привыкнув к этому состоянию, что нам оно уже казалось чем-то чуждым. К тому же работающий движок мешал слышать шум винтов приближающихся “вертушек”. Раньше на этой горной равнине стояла звенящая тишина (если не стреляли, конечно) и о приближении “вертушки” можно было узнать заранее: ты ее еще не видишь, а уже слышишь. Теперь же каждый раз, как только включали движок, все принимали его звук за рокот вертолетного двигателя. А “вертушек” мы ждали с нетерпением, ведь начальник штаба на построении, куда мы выходили уже в дембельской форме, каждое утро говорил: “Если сегодня прилетят вертолеты, то дембеля отправятся домой”. После утреннего развода все отправлялись работать и нести службу, а мы шли в палатки ждать, прибытия вертолетов. И вот в последний день начальник штаба только начал свою фразу: “Если сегодня прилетят…”, как его прервал многоголосый солдатский окрик: “Тихо! Тихо!” Он замолчал, не понимая в чем дело, а дембеля уже радовались, тыча пальцами в небо: “Вон они! Летят! Летят!” Два “борта” Ми-6, перемахнув через перевал, заходили на посадку. Группа разгрузки сразу бросилась к площадке, а начальник штаба все еще пытался командовать: “Так, дембеля, напра-во!” Но никто из тех, кому следовало отправляться домой, его уже не слушал. Все дембеля, дружно послав подальше начальника штаба, выбежали из строя толпой и бросились к своим палаткам, а оттуда к вертолету.

Когда мы подбежали к вертолету, то увидели вылезающих из него с баулами в руках “воробушков” - молодых солдат, прибывших нам на замену. Воздух от работающих винтов трепал на них одежду, панамы приходилось придерживать руками. А мы, дембеля, проходя мимо “воробушков”, старались поскорее занять их место в вертолете. Глядя на них, мы вспоминали, как точно так же полтора года назад испуганно озирались по сторонам, пытаясь осознать, куда попали. “Воробушки” с нескрываемой завистью смотрели на нас, одетых в “парадки” и береты, смотрели на значки и медали на груди. Если честно, я не пожелал бы никому увидеть эту картину, и тем более не дай бог в ней участвовать, особенно со стороны “молодых”. Я часто слышал, что якобы уезжающие из Афгана бросали стропы прибывшему молодому пополнению и кричали: “Вешайтесь, пацаны!” Кто такую ересь придумал, какой дебил такое скажет? Не было такого! Да мы бы сами порвали того придурка, кто решился бы на подобное. Нам было безумно жалко этих молодых пацанов, ведь мы знали, что некоторые из них не дождутся своего дембельского вертолета и вернутся домой в гробах. А мы свое уже отвоевали, пацаны, мы едем домой.

- Сколько человек из тех, кто вместе с Вами прилетел в Бамиан полтора года назад, не вернулось домой живыми?

- Из нашего призыва в Бамиане погибло четверо. И это несмотря на то, что интенсивных боевых действий в нашем районе не происходило.

Бойцы 2ПДБ на фоне мемориала павшим. Бамиан, июль 1984 г.

- В батальоне существовала какая-нибудь традиция по проводам дембелей?

- Времени хватало лишь на то, чтобы всем собраться в палатке и, прощаясь, обняться: “Давай, братан!”. Не более того, ведь нужно было торопиться - на площадке стоит, не выключая двигателей, твой вертолет, который увезет тебя домой. А у офицеров подобная традиция имелась. Если кто-то из них знал, что завтра за ним прилетит вертолет, то ночью в честь предстоящего “офицерского дембеля” давался “праздничный салют” из установки “Град” по заранее установленным целям. Зрелище было, безусловно, красивое! Солдатам подобная стрельба не позволялась, даже из автоматов. Перед каждым праздником комбат всех предупреждал: “Не дай бог какая-нибудь падла стрельнет!” Ну а как еще праздновать, особенно Новый год? Разумеется, красивым веером из трассеров. Мне довелось встретить лишь один Новый год в Бамиане, в то время как ребята весеннего призыва встретили его там дважды. В новогоднюю ночь кто-то вынес на улицу транзистор, включил его, и с последними ударами московских курантов небо над батальоном просто расцвело. Стреляли все и изо всего: от сигнальных ракетниц до пулеметов и осветительных ракет. В городке Бамиан, видимо, в эту ночь не спали, гадая, что там происходит у шурави и почему идет такая стрельба: то ли воюют с кем-то, то ли у них крыша поехала. В батальоне праздновали Новый год по московскому времени, если же праздновать по каждому нашему часовому поясу, то афганцы просто не выдержали бы такой интенсивной стрельбы. На удивление, комбат за это светопреставление никого не наказал. Да и за что наказывать-то, ведь нас и так жизнь не баловала, а тут такой замечательный праздник. А все государственные советские и афганские праздники, как я уже говорил, мы проводили в окопах, потому что с окружающих гор наш батальон расстреливали все, кто хотел.

- Как праздновали дни рождения?

- Дни рождения проходили у нас как-то незаметно. Всем было пофигу. На построении тебя поздравят, пожмут руку и все. Кто там для тебя что делать будет? Ну, кто-то из товарищей чисто символически подарит тебе магазин патронов.

- Дома знали, что Вы находитесь в Афганистане?

- Конечно. Когда я призывался, события в Афганистане еще широко не освещались в прессе, а вот когда я возвратился домой, то о том, что творилось в Афганистане, уже знали многие. Мама мне сказала: “Саша, как только ты ушел в армию, про Афганистан стали и в “Комсомолке” писать и по телевизору показывать. Мы каждый репортаж оттуда смотрели, надеясь тебя увидеть”. И она, поседевшая в свои сорок пять лет, полчаса плакала, радуясь тому, что я вернулся живой и здоровый. Она плакала, а я ее успокаивал как мог: “Мама, я живой, даже ранения нет ни одного - пощупай меня!”

- На дембель уезжали с дипломатами?

- Кто с чем. Тогда в моде были яркие полиэтиленовые пакеты с изображением красивых актрис или моделей.

Мы из Бамиана прилетели в Кабул 30 октября 1984-го года и некоторое время провели у себя в полку под стенами крепости Бала-Хисар, где собирали дембелей со всех точек. В результате нас собралось сто пятьдесят человек. Утром 2-го ноября, в семь часов, мы красиво, чеканя шаг, подошли к столовой на завтрак. Дежурный по полку, майор, поинтересовался: “Вы кто?” - “Как кто? Мы - вторая партия дембелей, первая уже улетела домой” - “А чего вы пришли? Вы в восемь часов уже должны быть на аэродроме, сегодня последние самолеты в Союз улетают. На седьмое ноября будут запреты на вылеты, чтобы “духи” не сбивали самолеты, и следующие борты прилетят лишь после праздников”. Мы офигели от услышанного: “Как так? Давай, майор, отправляй нас срочно на аэродром”. Тот развел руками: “Как я вас отправлю?” - “Да вон у тебя за спиной КАМАЗы стоят” - “И как я вас без сопровождения отправлю?” - “Делай что хочешь, дембель в опасности!” Тут на глаза дежурному по полку попался старшина Сергей Чирва, которому он сказал: “Я же тебе еще вчера приказал дембелям сказать, чтобы готовились к отправке”. Чирва стал оправдываться, что не понял приказа майора, чем вызвал у нас вспышку гнева: “Так это по твоей вине мы могли еще неделю в Кабуле сидеть!” Все стали дружно штурмовать КАМАЗы. Майор вошел в положение и отправил три машины через весь Кабул на аэродром безо всякого сопровождения БТРами. Ребята-водители, включая моего земляка Колю, тоже взяли на себя ответственность за жизнь дембелей. В крытые кузова КАМАЗов набилось полторы сотни человек, так что ехать пришлось стоя, но к восьми часам мы уже были на аэродроме.

Перед посадкой в самолет на аэродроме всех нас выгнали на бетонку и перед строем прошел какой-то майор с портфелем, шмоная всех на предмет того, что мы везем с собой, а также неуставных украшений парадной формы одежды. Из его слов оказалось, что везти нельзя практически ничего. Если у тебя майор найдет платок, расшитый золотой нитью, который ты везешь матери в подарок, то он его, так и быть, пропустит. Ну и еще какую-нибудь мелочь. А если ты везешь джинсы, часы с восемью мелодиями или авторучку, то к этим вещам у тебя должно быть благодарственное письмо от афганского правительства о том, что все это тебе им подарено за твои ратные подвиги. По-другому ты не провезешь: нет подобного письма - все отберут. И майор отбирал, не гнушаясь ни пластмассовыми вставками в погоны ни различными афганскими безделушками. Ну неужели эти штабные крысы не могли дать орлам, отвоевавшим полтора года, уйти домой достойно?

На бетонке нас продержали с восьми утра до трех часов дня. Сесть нам было некуда, воды у нас нет, и мы в “парадках” стояли под солнцем, всматриваясь в небо. Затем кто-то из наших, уже искушенных в высматривании в небе летательных аппаратов, закричал: “Вот они, борты!” Все увидели в небе два маленьких силуэта Ил-76, которые стали заходить на посадку. Когда оба борта сели, повторилась та же картина: из нутра самолетов выходили молодые “воробушки”, и мы, гордые, бравые и мужественные, шли занимать их места. Мы посмотрели с печалью на молодежь, которой явно не хотелось в Афганистан, а они смотрели на нас, не отрывая завистливых взглядов. Но нам уже было все равно, что мы были голодны и испытывали жажду, все старались поскорее занять место в самолете, чтобы он увез нас домой, в Союз.

В самолете летчики расстелили для нас несколько парашютных куполов, чтобы мы не испачкались - дембеля летят все-таки. Кто-то не стал опускаться на пол и сел на боковые кресла, но большинство разлеглись на парашютном шелке и стали, как могли, восстанавливать свои “парадки”, изуродованные майором. Тут закрылась рампа и самолет стал набирать скорость. Мы, десантники, знакомые с этим ощущением, вслух стали подгонять пилотов: “Ну, давайте, отрывайтесь!” Нам говорили, что за три дня до нашего вылета над кабульским аэродромом сбили Ил-76 и всем казалось, что лишь только мы взлетим, как и в наш самолет прилетит ракета и мы упадем на землю. Хотя я уверен, что это нас таким образом пугали, ведь о сбитом самолете новость распространилась бы по Кабулу молниеносно, однако мы ничего подобного не слышали. Но выбора у нас не было, и мы сидели в самолете, отдавшись воле случая. Однако самолет не стал взлетать, сбавил скорость и неожиданно стала открываться рампа. Что такое? Все разъяснил вышедший к нам пилот: “Пацаны, не поверите, но убили Индиру Ганди и туда летит кто-то из правительства, поэтому нам взлет не дают и закрыли коридор”. Мы поинтересовались: “И сколько нам придется ждать?” - “Минут сорок”. Вместо обещанных сорока минут мы просидели полтора часа. За это время пилоты несколько раз запускали и глушили двигатели. Но наконец-то взлет разрешили и самолет, разогнавшись, оторвался от земли, и по спирали стал набирать высоту. Все сидели довольно напряженные и кто-то сказал негромко: “Если сейчас с горы в брюхо не получим - значит ушли”. Когда почувствовали, что самолет выровнялся, и поняли, что ушли с аэродрома без проблем и никакая ракета нас уже не достанет, всем стало легче. Кто-то начал радостно орать, а кто-то просто сидел и плакал от счастья, что покинул живым землю Афганистана. Мы выжили и теперь нам сам черт не брат!

Прилетев в Тузель, военный аэродром Ташкента, я видел, как некоторые из наших ребят целовали взлетную полосу: “Наконец-то мы дома!” Но перед тем, как покинуть аэродром, мы должны были пройти таможенный досмотр. В это время на полосу сел еще один самолет, который привез из Афгана дембелей-мотострелков в таком же количестве, сколько и нас. Перед прохождением таможенного досмотра всех нас, триста человек, собрали в каком-то накопителе. Когда открылась дверь этого накопителя, остро встал вопрос кому первым идти на досмотр. Мотострелки были ребятами такими же дерзкими, как и мы, многие из них тоже были с медалями. Они решили идти первыми, опередив нас, десантников. Мы попытались им спокойно объяснить, что прибыли раньше них и имеем полное право первыми пройти таможню, но ребята не поняли. И началась драка в накопителе, где сошлись друг с другом мотострелки с десантурой. Нет, избиения никакого не было, потому что мотострелки оказались не настолько сплоченными, как мы, и большинство из них не оказывали сильного сопротивления, попросту оробев при виде десантной формы. В качестве наказания мы чужих дембелей раздели и разули, даже дипломаты у некоторых отобрали. В тот день, не стану скрывать, я поступил довольно подло. Я с одного пацана снял сапоги. Я увидел у одного из мотострелков хорошие сапоги и приказал ему разуться. Тот попытался меня отговорить и начал: “Зёма… Зёма…” Я его спрашиваю: “Ты откуда?” - “Из Волгограда” - “А я из Кургана. Какой ты мне, нахрен, зёма! Давай разувайся”. И тот снял свои сапоги и отдал их мне, с горечью поинтересовавшись: “Ну что, не жмут?” Но я эту горечь в его словах тогда не заметил и ответив: “Нормально все”, отдал ему свои сапоги. Кто же тогда мог знать, что волею судеб я в 1995-м перееду жить в Волгоград. И сейчас мне, вспоминая все произошедшее у ташкентской таможни, становится очень стыдно.

- Кто пресек эту драку?

- Никто, само все заглохло, причем довольно быстро. Даже сопровождавшие их офицеры сделали вид, будто ничего страшного не произошло.

После прохождения таможни мы получили денежное довольствие в рублях, которое нам шло, пока мы находились в Афгане, плюс у каждого были чеки Внешпосылторга, так что денег у нас при себе было довольно много. Мы сразу отправились в аэропорт в надежде купить билеты домой, но в предпраздничные дни билетов в продаже не оказалось. Мы вместе с моим замкомвзвода Игорем Барашем из города Новотроицка Оренбургской области отправились железной дорогой сначала к нему домой, а затем в Челябинск, где у меня жила сестра. Олег к тому времени дома уже переоделся в “гражданку”, а я по-прежнему был одет в парадную дембельскую форму. Но все дело было в том, что, когда мы улетали из Кабула, там была температура +35 градусов, а в Челябинске в это время она опустилась до минусовой. Пришлось мне, чтобы добраться до дома, у сестры тоже сменить военную форму на что-то более теплое.

- Как удавалось в афганских условиях делать и сохранять фотографии?

- Когда выезжали, таможня просто лютовала, отбирая все снимки и вырывая из блокнотов страницы с записями об Афгане. До нас доходили слухи об этом, поэтому мы пытались все свои фотографии пересылать домой в письмах. Все имеющиеся у меня фотографии - это та часть из них, которая все-таки дошла. У меня была фотография у памятника погибшим, на которой оставили свои автографы все наши ребята, которой я дорожил, но это фото к сожалению, не дошло до адресата. Сама возможность делать снимки зависела от офицеров. Например, наш замкомроты, старлей, это делать запрещал и, обнаружив в одной из палаток фотоаппарат, с криком: “Я же вам сказал, что фотографировать нельзя!” разбил его о камни. А ведь он сам служил срочную в ВДВ и прекрасно понимал ценность для солдата армейских фотографий.

- Что Вам дала война? Чему она Вас научила, в чем изменила?

- Скажу просто: она научила меня ценить жизнь и цепляться за нее любыми способами, стараясь успеть сделать как можно больше.

- Какой род войск, кроме своего, Вы считаете наиболее важным в той войне?

- Трудно выделить какой-либо отдельный род войск, поскольку все они внесли свой вклад в эту войну. Даже взять такую вполне мирную специальность как повар. Ведь это наши повара готовили для нас крепкий чай и отвар верблюжьей колючки, чтобы нас не скосила какая-нибудь болезнь, и кормили нас, когда мы изможденные, уставшие возвращались с боевых. Поэтому, когда наш комбат на построении сказал, что считает нашего повара достойным к представлению за его службу к медали “За боевые заслуги”, весь батальон согласно аплодировал этому решению.

- Снится ли Вам война?

- Сейчас уже практически не снится, но до сих пор не дает покоя мне моя совесть. Меня постоянно преследует во снах тот парень, с которого я снял сапоги в Ташкенте. Вот так, единожды поступив несправедливо, будешь мучиться до конца своих дней. Мужик, если ты читаешь эти строки, объявись! Я перед тобой готов лично извиниться и ящик водки выставить, только оставь меня в покое, я уже устал от этого!