- Я родился в феврале 1949-го года в городе Азов Ростовской области. Моя мама была коренной азовчанкой, а отец родом из Белой Калитвы. Закончив войну старшим лейтенантом, он приехал в Азов, где ему поручили организовать кирпичный завод. Мама, закончив педагогическое училище, перед войной вышла первый раз замуж, но ее муж, Герой Советского Союза Карабут Иван Лаврентьевич, пропал без вести в 1944-м году. Впоследствии мама вышла замуж за моего отца, участника Сталинградской битвы Кононенко Филиппа Никитовича, с которым они прожили вместе до самых последних своих дней. Кроме меня в семье росли две старшие сестры и младший брат.
Всю жизнь я мечтал стать офицером и хотел поступить в Камышинское военно-строительное училище, в которое дважды подавал документы. Первый раз я сдал экзамены, поступил, но сбежал оттуда. Когда после зачисления нас отправили в летние лагеря училища, я, просидев там в холоде, подумал: “Зачем мне все это?”, собрал свои вещи и уехал домой. На следующий год подал документы во второй раз. Но еще на медкомиссии мне сказали, что для поступления необходимо удалить гланды, и я отказался от поступления. В промежутках между поступлениями я работал модельщиком на заводе кузнечно-прессового оборудования. После второй неудачной попытки поступить в военное училище уже подходило время призыва в армию и 20 декабря 1968-го года меня “забрили” в спецназ, в десантную разведроту. Служить мне довелось в Новочеркасске, неподалеку от дома.
- Вас сразу направили для прохождения службы в роту, минуя курс молодого бойца?
- К тому времени как я призвался, многие из солдат нашей роты уже прошли курс молодого бойца. Но, когда их повезли на стрельбище, где они должны были сделать полагающиеся перед принятием присяги три выстрела из боевого оружия, машина, перевозящая личный состав перевернулась. Никто при этом не погиб, но шесть солдат из призыва, получив травмы, были комиссованы и отправлены служить в танковую дивизию на КУКСы. (КУКС - курсы усовершенствования командного состава - прим. ред.) Получилось так, что меня, в числе других моих сослуживцев, “добрали” для необходимого количества личного состава роты. Нас по-быстрому переодели, неделю погоняли, приняли присягу и приступили к службе.
Место, где располагалась часть, называлась Хотунок и там же, рядом с аэродромом, находилась новочеркасская тюрьма, в которой приводились в исполнение смертные приговоры. Несколько раз нам доводилось общаться с расконвоированными зеками из этой тюрьмы, которые строили дом для наших офицеров. Аэродром был построен немцами и в его помещениях из-под обвалившейся штукатурки местами проглядывала мозаика, изображающая “Мессершмитты” и прочие немецкие самолеты.
Прослужил в роте я полтора года, успев за это время вступить кандидатом в партию. Из-за того, что служил недалеко от дома, в отпуск я ездил чуть ли не каждый месяц. В то время при каждой части полагалось иметь оружейника и меня выбрали для двухмесячного обучения в соответствующей школе. На втором году моей службы пришло распоряжение из вышестоящих штабов о необходимости отобрать двух солдат для поступления в военные училища: одного в Рязанское воздушно-десантное училище, а другого в Ленинградское ВОКУ имени С.М.Кирова. Несмотря на то, что желающих пойти учиться особо и не было, я сразу записался кандидатом на поступление. Мой приятель Володя Тотулян тут же сказал, что очень хотел стать десантником, я не стал ему возражать и решил, что учиться в “Ленпехе” тоже неплохо. Даже если и не поступлю, то пока вернусь оттуда обратно в свою роту, там уже и дембель на носу. Кстати, Тотуляну не удалось поступить в училище. Когда наша рота находилась на прыжках с парашютом в Кировограде, ко мне пришли и сказали: “Собирайся, тебе пора ехать в Ленинград”. Мне выписали все необходимые документы, я надел свою парадную форму и поехал поступать. Еще будучи в Новочеркасске, я на всякий случай удалил гланды, чтобы это снова не стало препятствием к поступлению.
Ленинградское ВОКУ находилось в Петергофе, рядом со знаменитыми дворцами и фонтанами. На курсе я был одним из самых старших по возрасту, остальные ребята, с кем я там учился, поступали сразу после окончания школы и в своем большинстве были на четыре года младше меня. Проучился в этом легендарном училище, про которое говорят: “”Ленпех” лучше всех!”, четыре года. По выпуску, кроме военной специальности “командир общевойсковых подразделений”, мы первыми получили и гражданское образование, став “инженерами по эксплуатации автомобильной и тракторной техники”. После выпуска меня должны были направить служить в Германию, но из-за непредвиденных обстоятельств местом моей службы стал мотострелковый полк в карельском городе Кемь. Об условиях службы в тех краях говорила имевшая среди офицеров поговорка, расшифровывающая название города: “Камень, е*ля и мучение, мягкий знак - для облегчения”. Полгода я прослужил в должности командира взвода, а затем решил перейти на политработу. Все командиры рот были младше меня и я понимал, что из-за своего возраста уже утратил перспективы в своей военной службе. Во время визита проверяющих, я подошел к инспектору Политуправления и рассказал ему о своих планах. Тот поинтересовался: “На комсомол пойдешь?” Я согласился, меня ввели в партком и началась предвыборная кампания, целью которой было избрание меня секретарем комсомольской организации полка. Опыт комсомольской работы у меня был еще с училища, где я был секретарем комсомольской организации роты. Того комсомольца, которого я должен был сменить на должности, готовили помощником по комсомолу начальника Политотдела дивизии, и он должен был уйти на повышение. Когда приказ о его назначении был практически подписан, они отправились “обмыть” это событие, и он забыл свой кошелек, в котором лежало удостоверение и партийная карточка кандидата в члены КПСС. В результате ему объявили выговор, в партию не приняли и должность не стала вакантной. Тогда мне позвонили, и сказали, что я отправлюсь “комсомольцем” в 281-й полк, в/ч 08243, располагавшийся в Заполярье, в городе Алакуртти. В должности секретаря комитета комсомола в этом полку я прослужил следующие четыре года. Этот полк впоследствии в полном составе отправился в Афганистан, в его составе Лев Рохлин служил еще командиром батальона, а его жена Тамара была председателем женсовета.
Однажды в полк с проверкой приехал генерал, член Военного Совета Армии, а с ним армейский “комсомолец” Мархай Леша, с которым мы были в хороших отношениях. Леша сказал, что с комсомольской работой я справляюсь и из-за возраста (мне тогда уже был 31 год) предложил оставить ее. От предложенного мне места начальника клуба я отказался, сказав, что лучше вернусь командовать ротой. По результатам проверки полка было принято решение перевести на другие должности парторга полка и пропагандиста. В результате проводимой рокировки мне предложили должность замполита батальона. Служба в Алакуртти считалась престижной: офицерский паек, на котором можно кормиться целый месяц, двойной оклад с различными надбавками и возможность замены по истечении пяти лет службы туда, куда ты захочешь.
Когда меня поставили на должность замполита, Леонид Ильич Брежнев сказал, что в армии не хватает политработников и их количество необходимо увеличить, путем обучения в Военно-политической Академии имени Ленина. Документы кандидатов в Академию готовились к первому января, их собрали, отправили, а когда там их тщательно проверили, то некоторых пришлось отправить обратно в части. Я прослужил в должности замполита батальона всего полгода, когда в полк приехала очередная проверка. Результаты, показанные полком, впечатлили проверяющих и мне предложили пойти учиться в Академию. Это был последний год, когда я по возрасту мог подать документы на очное обучение. Честно говоря, особых надежд на поступление у меня не было, но спустя некоторое время после подачи документов меня вызвали на сдачу экзаменов. Я приехал в Москву, сдавать четыре экзамена, и успел получить за первые три по тройке. В это время начали отчислять тех, кто не проходил по полученным баллам, поэтому к моей судьбе подключился родственник жены моего брата, который на Байконуре был командиром дивизии во время первых запусков человека в космос и был дружен с генералом армии Толубко, будущим Главным Маршалом ракетных войск и артиллерии. В воскресенье я побывал у своих родственников, поговорил с ними о поступлении, а уже в понедельник ко мне подбежал начальник курса Максенцов Владимир Андреевич, который набирал себе слушателей, и спрашивает, называя фамилию: “Ты откуда его знаешь?” А я о таком даже и не слышал никогда! Оказалось, это начальник Главного управления кадров Политуправления Вооруженных Сил СССР, и он ходатайствовал за зачисление моей кандидатуры. В результате, на четвертом экзамене я получил уже четверку, и меня зачислили на учебу.
В Академии было несколько факультетов: педагогический и наш общевойсковой, который в свою очередь делился на отделения по родам войск. Начальником Академии был Мальцев Евдоким Егорович, друг Брежнева, с которым они вместе воевали под Новороссийском.
После окончания Академии меня направили для прохождения службы на афганскую границу в город Куляб. Но, когда я со штаба округа прибыл в полк, мне сказали, что здесь моя должность занята, поэтому меня перенаправили служить заместителем командира полка по политической части в Темиртау, в 54-й гвардейский полк. Этот полк являлся кадрированным с пятью сотнями человек личного состава, и был преемником 10-й дивизии НКВД, которая отличилась во время Сталинградской битвы, поэтому имел наименование “сталинградский”. Во время службы в полку я дважды ездил по всему Казахстану замполитом на уборку урожая, и, заняв второе место в соцсоревновании среди батальонов, заработал медаль “За трудовую доблесть”. Прослужил в полку я четыре года, мне полгода держали, не давали, звание “майор”. При этом у меня, капитана, в подчинении было пять подполковников - начальник артиллерии, начальник зенитно-ракетных войск, два командира батальона и командир танкового батальона. Однако, несмотря на такую разницу в званиях, мы все друг к другу относились с уважением.
Однажды стали вызывать в дивизию всех полковых командиров с их заместителями, и интересоваться: “Как вы смотрите на то, что мы вас отправим в Афганистан?” На тот момент война в этой стране шла уже третий год. Ну, а что ответишь на такой вопрос? У нас один из нашего выпуска сказал “нет”, так его сразу же уволили из Вооруженных Сил. Каждый из тех, кто дал согласие, закрепил это бумагой, в которой указывалось, что он не возражает против направления его для прохождения службы в Демократической Республике Афганистан. Собрав наши бумаги, нам сказали: “Идите, ожидайте, вас вызовут”. Вызвали лишь в 1986-м году. К тому времени отношение к афганской войне сложилось уже более осмысленное, да и в полку у нас к тому времени проходили службу три офицера, прошедшие Афганистан. Они нам рассказали, что из себя представляет Афган и “с чем его едят”.
В конце марта 1986-го года раздался звонок из политотдела дивизии: “Товарищ майор, отпуск за этот год использован?” - “Так точно” - “Тогда Вам необходимо послезавтра прибыть в Семипалатинск в отделение кадров за новым назначением. Есть мнение направить Вас в Афганистан военным советником”. Перед отправкой всех отправили в отпуск и сказали сфотографироваться самим, а также сфотографировать жену и детей. Оказалось, в Афганистан можно было брать всю свою семью, но я решил жену с сыном оставить дома. Однако, некоторые все-таки взяли жен, а один взял даже ребенка.
- Какой смысл был брать с собой в Афганистан жену и детей?
- Если ты брал с собой жену, то у тебя ничего не высчитывали из заработной платы, которая составляла двадцать пять тысяч чеков. Нам, советникам, хорошо платили в Афганистане, у нас даже обычный солдат-ординарец получал в чеках столько же, сколько командир полка в 40-й Армии. Но у этого было и другая сторона - мы воевали безо всякого прикрытия со стороны мощной Советской Армии.
Спустя некоторое время меня вызвали в Москву, в Главное Политуправление, оттуда направили в Кадровое Управление. Там я сдал на хранение в секретную часть партийный билет, в котором на год вперед мне проштамповали отметки об уплате членских взносов, и написал завещание на случай, если погибну. В этом завещании указывалось, кому необходимо будет за меня получить все полагающиеся мне выплаты.
- Остальные документы, например, удостоверение офицера, остались при Вас?
- Нет, никаких документов не оставили, все приказали сдать на хранение. Из того, чем меня можно было идентифицировать, при мне остался лишь офицерский жетон с личным номером. Хотя в Афганистане мы по внешнему виду отличались от афганцев и было сразу видно, что перед тобой стоит “шурави”, то есть советский офицер.
Из нас укомплектовали группу, состоящую из двадцати человек и привезли в район “Матросской тишины” где находились какие-то склады, и, сняв с каждого мерки, выдали новенькую одежду. Правда, костюм, который мне там выдали, через год на мне уже болтался - приехал в Афганистан я весом 105 килограмм, а уезжал, похудев на 20 килограмм. Если кто-то хотел, то мог бесплатно отправить домой свою одежду, в которой приехали в Москву. После того, как всех одели в все одинаковое, еще неделю мы осваивали краткий курс своего поведения на мусульманской земле, проходили различные инструктажи на предмет того, что можно в Афганистане, а что нельзя. Говорили, что нам нельзя общаться с местными женщинами, что нужно вести себя достойно и желательно для начала выучить некоторые обиходные фразу на местном языке. Даже рассказали случай, когда афганцы зарезали одного из наших советников за то, что тот приставал к женщине.
- Кто читал вам эти лекции?
- Это не было лекциями, это были просто советы и передача каких-то навыков от тех, кто там уже был. Кроме бытовых мелочей, нас посвятили и в партийные вопросы, рассказав, что из себя представляет партийные группы “Хальк” и “Парчам”, кто их возглавляет. В общих словах нам разъяснили структуру Вооруженных сил ДРА.
- Вам делали какие-нибудь прививки перед отправкой в Афганистан?
- Вот, не помню уже. Но, кажется, делали. Правда, я в Афганистане ничем не заболел. Как шутил один из моих товарищей: “Красный глаз желтая болезнь не берет”. Командир нашей группы, с которым мы вместе учились в Академии, тот в Афганистане заболел дизентерией, а мне повезло - холера, желтуха и дизентерия прошли мимо меня.
В Афганистан нас везли на самолете марки “Боинг”. Мы же советники, а не кто-то еще! Пограничный контроль мы не проходили, нас лишь сверили всех по списку и все. Во время перелета стюардессы разносили спиртные напитки всем желающим выпить и даже разрешали курить в салоне. В Афганистан я улетел 22 апреля 1986-го года, а спустя четыре дня произошла авария на Чернобыльской АЭС и всю нашу дивизию, подняв по тревоге, отправили в зону заражения. И вот не знаешь, кому больше “повезло”: тем, кто не воевал, но радиации нахватался или мне, воевавшему и получившему контузию.
Вот так я оказался в Афганистане. Приземлился наш самолет в Кабуле, там формально прошли таможенный досмотр и нас автобусом отвезли в военную гостиницу, где собирали всех советников, сказав: “Сегодня здесь переночуете, а завтра в “чур-блок””.
- Что такое “чур-блок”?
- Это так между собой называлось Четвертое управление в Кабуле, недалеко от аэродрома, куда прибывали все советские офицеры, назначенные в Афганистан военными советниками. А если офицер прибывал на замену в войска 40-й Армии, то он сразу отправлялся в штаб армии, где получал назначение к месту службы.
- Как шло распределение советников по афганским частям?
- То, что в Афганистан я отправляюсь в качестве советника афганских войск, я знал еще в Москве, а вот где конкретно, в каком полку, мне предстоит служить - это решалось уже в Афганистане, в “чур-блоке”. О том, в каком из полков у советников уже завершался срок командировки, наверх докладывалось заранее. Разумеется, в Афганистан отправляли не всегда самых здоровых офицеров, приезжали порой настолько больные, что их приходилось отправлять обратно. Главное, Министерству необходимо было выполнить план по замене офицерского состава, а там хоть ты сдохни. Например, когда я прибыл в полк, то у советника командира полка во время боевых отказали ноги и его на руках спустили с горы. Я этого советника командира полка даже не видел и сразу приступил к исполнению его обязанностей. А потом к нам в полк прислали советника зампотеха с язвой, и его спустя полгода пришлось отправить домой.
В “чур-блоке” я встретил Диму Старцева, своего знакомого по совместной учебе в Академии, который раньше служил на Дальнем Востоке. Тот, увидев меня, сказал: “Это ты мне на замену приехал, а я в Джелалабад уезжаю”. В общем, рассказал мне Старцев немного о здешних порядках, его рассказ я записал в свой дневник. В “чур-блоке” я получил назначение советником замполита афганского полка в Газни, вернее, в местечко Зурмат, неподалеку от границы с Пакистаном. Как выяснилось, Старцев поначалу тоже служил в Зурмате, в этой дыре, а затем его перевели в Джелалабад. В Зурмате мы, пятеро советских советников, жили вместе с афганскими солдатами, поэтому выезжать на различные боевые действия нам было гораздо легче, чем сидеть в пункте дислокации полка, который постоянно обстреливался душманами. Ко мне в комнату однажды прилетела мина и упала за кровать. На мое счастье, в это время я находился в другой комнате и от взрыва не пострадал.
В Зурмате, месте постоянной дислокации полка, я был всего два раза, обычно мы постоянно были где-то на “боевых” со своим афганским полком или в Газни - основном месте пребывания полка. Когда-то в Газни у англичан тоже располагался полк, а при этом полку был свой публичный дом. И мы жили в тех зданиях, в которых по комнатам когда-то держали проституток. В Зурмате же появлялись лишь для того, чтобы привезти туда боекомплект, продовольствие, пополнение, и уходили обратно.
Пока я еще находился в Кабуле, туда привезли тело погибшего советника командира той дивизии, в которую мне предстояло отправиться. Он погиб от реактивного снаряда при взятии укрепленного района Джавара. Сопровождавшие тело рассказали, что полковника можно было спасти, но вертолеты не могли из-за обстрела местности приземлиться и вовремя эвакуировать раненого.
На седьмой день из всех советников в Кабуле остались лишь трое, кому надлежало отправиться в газнийский гарнизон. Афганский полк, в который я получил распределение, возвращался из-под Хоста и его путь пролегал через Кабул, поэтому мне некоторое время пришлось дожидаться его. В Кабул, прямо с боевых действий, привезли советника командира полка Владимира Петровича Шишова, у которого ноги отказали во время боевых действий в горах и которого врачи собирались отправить обратно в Союз несмотря на то, что он прибыл оттуда всего пару месяцев назад. Уцелеть Владимиру Петровичу удалось лишь благодаря его ординарцу Игорю и переводчику Джумахану, которые на своих плечах вынесли советника с поля боя. Впоследствии Игорь, за спасение командира, был награжден орденом Красной Звезды.
Наконец из-под Хоста прибыл и мой 15-й пехотный полк, в котором после операции осталось всего около семидесяти человек личного состава. Командир полка подполковник Жума, афганец, увидев меня в костюме, спросил: “Ты что, шурави, в этом поедешь что ли? Пойдем, оденем тебя”. Другие афганские офицеры, спрашивая что-то у комполка, показывали на меня пальцем: “Сиаси?”, а тот им ответил: “Дериши надо купить”. Как оказалось, “дериши” означало “одежда”, а “сиаси” - так на дари называлась моя должность советника замполита полка. Советник командира полка при этом назывался среди афганцев “командор”, советник-артиллерист - “тупчи”, а вот как звали советника-техника уже не помню.
- Как вы нашли общий язык с афганским командиром полка?
- Да там большинство офицеров понимало по-русски. Вообще, когда находишься среди афганцев, очень быстро начинаешь схватывать их язык.
Начали афганцы меня водить по местному рынку, где с трудом подобрали мне одежду по размеру. Затем сходили в парикмахерскую, постриглись, и сев с чемоданом в машину, поехали к месту службы. Доехали сначала до Газни, там полк разделился и мой чемодан без меня отправился в Зурмат. Через несколько месяцев, когда я впервые приехал туда, чемодан лежал у меня в комнате, его никто даже не трогал. Несмотря на то, что Зурмат являлся местом постоянной дислокации полка, большую часть времени мы жили на аэродроме в Газни. Были еще места, где находились части полка, но там, из-за частых обстрелов территории, советники не жили. Мы размещались неподалеку от нашего советского полка, поэтому у нас было относительно спокойно, а вот некоторым нашим советникам из других полков приходилось жить под постоянными обстрелами, чуть ли не каждый день прячась в убежищах. Особенно этому были не рады те, кто привез с собой в Афганистан своих жен и детей.
- Что из себя представлял полк афганской армии?
- Полк - это слишком громкое название. Численность полка у афганцев составляла всего лишь человек триста, а то и того меньше. И это количество всегда разделялось: двести человек отправлялись воевать, а оставшаяся сотня охраняла расположение полка. Все должности в полку были весьма относительны, организация боевой работы полка была, мягко говоря, “через пень колоду”. Например, Игмамат, начальник бронетанковой службы полка, был у нас водителем БТРа. А артиллерией полка командовал командир минометного взвода. Они на эти должности стремились лишь для того, чтобы им платили больше, а чем он там на самом деле занимался - никого не интересовало. В результате полком командовал лишь командир, остальные “начальники” в это дело не лезли.
- Полк постоянно имел штатный некомплект?
- Там комплектование полка происходило немного диким, на наш взгляд, способом. Окружался кишлак, из которого выгоняли всех мужиков и начинали сортировать: молодых мужчин - в армию, стариков - обратно в кишлак. Разумеется, подобные действия в кишлаках вызывали озлобленность и протесты. Желание служить или не служить в армии в расчет не бралось, всех, кого отобрали везли в учебный батальон, где советником начальника штаба был Сергей Хорошев. Там их запирали в казарме, переодевали и начинали учить военному делу. При этом медицинской комиссии не проводилось, поэтому в войска попадало много лиц с различными физическими и психическими отклонениями. Тех, кто остался из общего количества отловленных, потом отправляли по полкам. Когда мы первый раз пошли на Ургун, на дороге расставили посты из новобранцев. Утром просыпаемся, а никого на постах нет, все сбежали, оставив свое военное обмундирование, сложенное аккуратной стопкой и положив рядом автоматы. Поэтому на следующий день пришлось брать автомат и, вспоминая, как нести караульную службу, самому вставать на ночь часовым вместе с другими советниками независимо от их уровня. В случаях, подобном этому, нами обычно принималось общее решение, невзирая на то, что решил командир полка. Даже начальник политотдела дивизии Абашидзе, который отправлял меня в Афганистан, говорил мне: “Ты человек активный, смотри, особо там не усердствуй”.
|
|
Советники 15 полка, слева направо м-р Нечитайло Александр, Кононенко А.Ф., советник по технической части, Вершинин Геннадий Петрович советник комадира полка (командор). 1987 |
- В полку солдаты были не из местных жителей?
- Наоборот, подавляющее большинство из них составляли жители кишлаков, находящихся в радиусе километров десять от города Газни, которых удалось набрать во время так называемых “призывочных операций”. Кто не смог откупиться от призыва - того забирали в новобранцы. Были случаи, когда, афганский солдат попадал в армию, до этого побывав у душманов. У нас был один такой среди ординарцев афганских офицеров. Его сначала, под угрозой расстрела, забрали себе душманы, а затем, когда он от них сбежал, то попал под набор в афганскую армию. Причем у нас он воевал достаточно хорошо.
- Как прошло Ваше боевое крещение?
- В конце мая мы колонной отправились на Ургун. Прошли первый участок маршрута и заняли пост напротив одного из кишлаков. Пролежали там весь день на солнцепеке, а к вечеру снялись с поста. Темнело там быстро, поэтому хотелось поскорее добраться к месту ночлега. По плану, наш полк должен был, снявшись с постов, пройти через кишлак, в котором были расставлены посты 38-й бригады коммандос. Но как только полк стал подходить к кишлаку, бригада, нарушая порядок пропуска колонны, резко сняла свои посты и перерезала нам дорогу, создав тем самым пробку. Видимо, командование бригады не хотело идти в хвосте колонны, который постоянно “прихватывали” душманы, и, для большей гарантии безопасности, какой-то идиот решил прихватить с собой несколько жителей кишлака в качестве заложников. Родственники захваченных афганцев мгновенно организовали вооруженный отряд и ударили по проходящей колонне. Поскольку коммандос рванули вперед, удар пришелся по нашему полку. В голове колонны полка в кишлак входили бронетранспортеры советников и командира полка, они-то и приняли на себя первый залп. Из-за слабой выучки нападавших жертв у нас среди тех, кто сидел на броне, не было, но второй атаки мы не стали дожидаться, тут же спешились и открыли ответный огонь. Правда стреляли афганцы так же, как и жители кишлака - не прицельно и беспорядочно. По радиостанции на подмогу был вызван танк и под его прикрытием наша полковая колонна сумела проскочить этот злополучный кишлак. В этом бою было ранено три сарбоза, которых оперативно вертолетом доставили в госпиталь.
В марте месяце 1987-го в Ургуне я подорвался на мине. Март месяц был самым гиблым, в нем происходило большое количество подрывов на минах. Боевых действий в Ургуне происходило мало, обычно они случались на подъезде к этому месту, зато мин было очень много, вся местность заминирована. Причем минировалась она беспорядочно: заминировали и забыли, заминировали и забыли. Под асфальт мину не положишь, если только какую-нибудь слишком хитрую, поэтому их ставили на обочинах дороги. Когда грязь, почва расползается и место установки мины обнаружить очень сложно и пара - тройка машин обязательно там подрывалась, съехав на обочину. Случалось, едешь и видишь, как колесо наезжает на краешек установленной мины и ее выбрасывает из земли. И сразу мысль: “А ведь несколько сантиметров в сторону и случился бы подрыв”. Три раза я побывал в Ургуне, а в самый первый раз все-таки подорвался. Это был мой первый подрыв, так сказать, боевое крещение.
Нам каждому выдавали матрасы с подушками, чтобы было на чем спать внутри БТРа и перед тем как поехать, я подошел к нашему советнику, заместителю командира полка по тылу, с просьбой: “Слушай, мы уже целый год ездим, и наши матрасы с подушками уже превратились не пойми во что. Давай, забирай их и отдай своим сарбозам, а нам выдай новые”. Тот отказался, сославшись на то, что афганцы эти матрасы обязательно продадут кому-нибудь. Тогда я, который должен был идти старшим, сказал: “Не дашь - не пойдем никуда”. Три новых матраса и три подушки были найдены тут же и уложены сзади внутри нашего БТР-60ПБ. Наш “таджимон” (переводчик - прим. ред.), таджик из Ленинабада, лег на матрасы, а я позади с водителем. Люк был открыт не полностью, а лишь слегка приоткрыт. Наш только что прибывший “тупчи”, советник артиллерии, Саня разместился сверху, на броне, несмотря на начавший моросить дождик. И тут мина под задним колесом как шарахнула! Колесо отлетело метров на пятьдесят, “газоновский” двигатель всмятку. Меня сначала сорвало с места и бросило на приборную доску, а водитель головой открыл люк. Выкарабкались наружу, спрашиваю: “А где же переводчик?”, и вижу, как он, получивший сильную контузию, выползает из БТР, а все лицо у него белое, в пуху. Ему повезло: осколками порвало все матрасы и подушки, а сами они застряли в самой последней из подушек. Все мы были контужены, постепенно приходили в себя, а “тупчи”, сидевший на броне, не понимая, что произошло, спрашивает сверху: “Филиппыч, что случилось? Почему мы остановились?” Я ему кричу: “Слезай оттуда, к такой-то матери, сейчас гореть будем!” Оказалось, что взрывом разорвало аккумулятор и всю кислоту оттуда выплеснуло артиллеристу на спину, испортив ему новую телогрейку. Мы отбежали от машины в ожидании пожара, но ничего, к счастью, не загорелось, хотя в БТРе зияла огромная дыра.
Стоим у разбитого БТРа и думаем, на чем же нам ехать дальше. Нас подобрали проезжающие мимо на БРДМ наши советники-артиллеристы из афганского артполка: “Давайте, залезайте к нам, садитесь”. Проехали мы километра два-три и по очереди стали переезжать через высохший ручей. Впереди нас шла “Чайка”, БТР с радиостанцией, а мы остановились, ожидая, пока она переедет на противоположную сторону. Расстояние между нашими машинами было метров десять. И когда “Чайка” уже стала выезжать из русла наверх и попыталась вывернуть в сторону, она наехала левым задним колесом на мину. Взрывной волной всех сидевших на броне сбросило на землю, в ров. Сама же машина после взрыва повисла на кромке берега, и мы сидели, наблюдая: если БТР качнется в нашу сторону, то задавит всех тех, кто был в этом рву, если в другую сторону, то они останутся живы. К счастью, БТР качнуло в сторону берега и он встал на колеса. Когда мы подъехали к озеру, туда прибыла машина для эвакуации контуженных, в числе которых была и пара человек с “Чайки”. Меня забирать не стали, сказав: “Вас и так, советников, никого нет. Кто останется с вашими афганцами?” Пришлось согласиться и продолжить путь с артиллеристами. У артиллеристов задача была попроще, они остановились на Ургуне и начали стрелять по окрестностям, а я сидел, дожидаясь, когда они закончат стрельбу и поедем обратно.
|
|
Кононенко (справа) в Ургуне |
- Какие орудия стояли на вооружении у афганской артиллерии?
- Орудия калибром 152 миллиметра. Были у них и минометные полки, но я ни разу не видел, чтобы их использовали в боях. У нас в полку тоже были минометы калибром 82 миллиметра, мы их в Ургуне активно использовали. С советниками артполка мы были в хороших отношениях, потому что все дивизионные советники, а также советники двух полков, проживали в Газни, в так называемом «советническом доме», расположенном в местечке, носившим почему-то название “Енот”. Там же неподалеку дислоцировался и 191-й мотострелковый полк, которым командовал Рохлин. Ну а мы жили на аэродроме, в восемнадцати километрах от Газни. Днем нас никто не трогал, а ночью начинались обстрелы, практически каждый день.
- Производилась ли инженерная разведка маршрутов движения ваших колонн афганскими саперами?
- Да какие там у них саперы. Инженерная разведка в афганской армии была организована очень плохо. Нет, пару раз все-таки нам выделялся танк с противоминным тралом, но он обязательно во время движения кого-нибудь пропустит вперед себя, а тот возьмет, да и подорвется на мине.
- Во время участия в какой-нибудь из операций, Вы всегда знали, кто вам противостоит?
- Соответствующую информацию до нас доводили, но она не имела никакого влияния на исход операции. Нам было важнее знать, куда нам приехать и где встать, разведать, где наиболее опасные участки. Например, под Кандагаром нашим афганцам удалось обнаружить огромный душманский полевой госпиталь. Боевые действия там шли уже второй месяц, поэтому раненых душманов в нем скопилось очень много. Мы сообщили об этом и летчики, подняв самолеты, полностью его разбомбили. Но среди афганцев действовало правило “око за око”, поэтому в отместку душманы приехали и сожгли афганский двухэтажный госпиталь, который на тот момент никем не охранялся. У нас там лежал один из командиров, которому, при выстреле в него из гранатомета, пером стабилизатора гранаты срезало палец на руке. Впоследствии на первом этаже сожженного госпиталя вновь организовали прием раненых, а наш полк выставили на его охрану.
- С советскими летчиками наладили отношения?
- Самые лучшие отношения у нас сложились с вертолетчиками. Эти пацаны были очень контактными, они и в карты играли, и самогон пили, и по бабам ходили. Но и в бою ребята себя ни капли не жалели. Мой приятель, старший лейтенант Майданов, однажды высадился буквально на головы “духам”, чтобы забрать окруженную группу разведчиков вместе с ранеными, и улетел, пока душманы не очухались. За этот подвиг, как потом я узнал, ему присвоили звание Героя Советского Союза.
- На территории аэродрома у вас была собственная охрана?
- Нет, там была лишь охрана самого аэродрома, и все. Там была такая система защиты: в два ряда забор из колючей проволоки, а в пятиметровом пространстве между ними установлены минные поля. Территория аэродрома была как на ладони и часто случалось, что во время игры в волейбол из соседнего кишлака в нашу сторону открывали стрельбу. Когда начинался обстрел, дежурная группа, кружащая в небе, начинала долбить по тому месту, откуда была замечена стрельба. Дежурная группа всегда висела в воздухе, когда одна садилась, то сразу им на замену взлетала другая. В день моего рождения машина из такой дежурной группы была сбита, и ребята погибли.
Однажды мы влезли на минное поле, когда ночью возвращались с Кандагара. Видимо, “духи” знали, что у нас в этом месте запланирована остановка и буквально нашпиговали минами всю землю на этом поле. Наша колонна была длинной и машины прибывали к месту постепенно. Мне повезло, а вот проезжавший мимо меня БТР наехал на мину. Я в это момент влезал в свой БТР, чтобы разместиться на ночлег. Взрывной волной меня ударило под зад с такой силой, что я влетел внутрь БТРа. На этом минном поле подорвалось шесть или семь машин. Только одна заехала - бах! Тут же заезжает вторая - бах! В тот вечер от установленных душманами мин погибло очень много афганских солдат. Утром поднялись, по приказу командира афганской дивизии аккуратно вывели оттуда всю свою технику и, развернув системы залпового огня, дали хороший залп по расположенному неподалеку кишлаку. Выпустили, наверное, все снаряды, что имелись у артиллеристов, затем собрались и уехали.
Большей частью нам приходилось воевать. Проезжаем как-то через один кишлак и вдруг с крыши какой-то мазанки начинает по нам работать пулемет. Поскольку большая часть личного состава полка ездила не под защитой брони, а в автомашинах, пришлось спешиться. Ну не в атаку же идти на пулемет. Командир полка дал команду, вперед выехал танк и первым же выстрелом разрушил этот дом. Мы потом пошли посмотреть, а там под завалами тела не только афганца с пулеметом, который решил погеройствовать, но и всей его семьи - жены и нескольких детей. Да, негуманно, но зато подобными действиями мы отучили душманов прикрываться своими семьями, рассчитывая, что ответа не последует.
- Когда Вы только прибыли в полк, Вас представляли личному составу полка?
- Да кому мы нужны? Нас лишь представили друг другу, как советников. Прошлый замполит Слава очень любил выпить, наверное, его и сослали туда за его пристрастие к алкоголю. Однажды его “посетила белка”, он взял автомат и начал стрелять во все стороны. С большим трудом у него отобрали оружие и пригласили жену, чтобы она его хоть немного сдерживала. На все посиделки его старались не приглашать, чтобы выпивкой не провоцировать на новый срыв, но тот, кто хочет выпить, тот всегда найдет. Так и дослужил он до своей замены.
- Во время военных операций вы контактировали с подразделениями Советской Армии?
- Мы иногда участвовали в совместных операциях, но у нас с ними были различные задачи, поэтому в боевой работе у нас не было тесного контакта. Зато он был в бытовом плане. Если мы встречались с каким-нибудь из советских подразделений, то устраивали натуральный обмен. Они угощали нас хлебом, а мы взамен им давали мяса, которое у нас было всегда, так как с нами постоянно ездила машина, в кузове которой находились живые бараны. Афганцы постоянно ели свои черствые лепешки, а нам очень хотелось нормального хлеба, поэтому, встречая советских войска, мы сразу предлагали: “Меняем десять буханок хлеба на одного барана”. Однажды афганская машина, перевозившая баранов, подорвалась на мине и несколько баранов погибло. Казалось бы, свежее мясо - разделывай и ешь. Так афганцы этих баранов есть отказались, потому что те не были забиты по всем мусульманским правилам, с направлением на восток. Ну что ж, не пропадать мясу. Поэтому мы, советники, забрали туши погибших баранов, освежевали и от души наелись мяса. Ну, а когда мяса не было, приходилось употреблять в пищу один лишь “бренч” - по-нашему, рис.
- Во что были одеты советники?
- В серую афганскую форму без знаков различий. Чтобы сильно не выделяться среди афганских военнослужащих, приходилось отпускать усы или бороду. Мой друг, увидев однажды меня на фотографии, сказал, что я похож на душмана. Оружие нам тоже выдавали такое же, какое было у афганцев. Мы все ходили с автоматами, пистолеты даже не получали, хотя если было желание, то можно было взять.
- Что можете сказать о качестве афганской военной формы?
- Она была достаточно удобной. Летняя форма была изготовлена из хлопчатобумажной ткани, а зимняя из шерстяной, но чем-то напоминавшей мешковину. Однако, если была возможность где-нибудь раздобыть советскую форму, то с большим удовольствием мы отдавали предпочтение именно ей.
- Во что вы были обуты?
- Афганские военнослужащие были обуты в свою форменную обувь, но мне было удобнее ходить в кроссовках. Сами афганцы очень уж любили наши кирзовые сапоги. В кишлаки северных районов Афганистана иногда приезжали советские агитационные группы, которые просто раздавали местным жителям одежду, обувь, еду и затем уезжали. Сотрудники этих агитационных групп впоследствии статус “афганца” не получали, так как для этого требовалось пробыть на территории Афганистана не менее одного месяца. А они заходили колонной, раздавали подарки и через неделю уходили обратно. Все, что не успевали раздать, они отдавали нашим советникам и те уже использовали полученное имущество в качестве меры поощрения. Однажды ко мне пришел офицер-афганец со словами: “Что вы им раздаете, ведь они душманы. Дайте лучше нам”. Я спросил у него: “Чего тебе надо?” - “Сапоги”. Я попросил советских офицеров дать мне несколько пар сапог для моих афганцев и те с радостью выполнили мою просьбу.
- Вы, как советник, имели право командовать афганскими солдатами?
- А мы ими и командовали. Но через командиров. Афганские офицеры, получали задачу от командира дивизии в присутствии советника командира дивизии и всегда согласовывали свои действия с нами. Советник командира дивизии полковник Медянцев, тоже выпускник Ленпеха, был весьма трусоват, на боевые ходил неохотно, но это не мешало ему регулярно интересоваться у вышестоящего командования, когда ему дадут орден.
Пока не прибыл новый советник командира полка, я три месяца исполнял его обязанности. По правилам, нам, советникам, нельзя было участвовать в боевых операциях, но мы всегда ездили со своими подсоветными. Однажды советник командира дивизии дал нам задание произвести разведку, отправившись по определенным маршрутам, на что я возразил: “Разве я разведчик? Товарищ полковник, каждый должен выполнять свою задачу. Если Вы мне поставите задачу по моей работе, я ее выполню и Вам доложу. А ходить, искать приключения на свою задницу, я не хочу. У вас в дивизии имеется советник начальника разведки, поручите это дело ему, пусть он пройдет по маршруту и разведает”. Недавно прибывший советник начальника политотдела Камышанов стал меня успокаивать, но я сел на свой БТР и уехал к себе в полк. Можно было, конечно, отправить кого-нибудь из своих афганцев, но место, куда следовало отправляться, оказалось таким гиблым, что я не стал рисковать подсоветными. Вместо меня Медянцев отправил в разведку советника из другого полка. Я его потом встретил, и он сказал: “Тебе повезло, там засада была. Вместе с нами рядом шел наш советский спецназ и душманы не рискнули на нас напасть”.
|
|
Советники 20 дивизии перед операцией в Кандагаре |
- У военных советников сохранялась та же самая иерархия, как и в Вооруженных Силах СССР?
- Через некоторое время после нашей ссоры с советником командира дивизии, в полк прибыл новый советник командира полка полковник Вершинин Геннадий Викторович. Советнику командира полка я не подчинялся, хотя мы с ним жили в одном помещении. У нас были замечательные отношения. В связи с тем, что часто случались подрывы, было принято решение выезжать на боевые по двое. Например, я еду с советником начальника артиллерии, а советник командира полка с советником зампотеха.
После нашей с Медянцевым ссоры ему кто-то сказал: “Политработники, что с них взять”, поэтому он впоследствии стал отыгрываться на прибывшем советнике командира полка Геннадии Вершинине: “Теперь он будет ездить на операции постоянно”. Вообще-то мы могли не ездить, и мы поначалу договаривались так: две-три боевых операции ходит один, затем столько же операций ходит другой. Но после ссоры с Медянцевым стали ходить через раз. Когда мы во второй раз возвратились в Зурмат, советник командира дивизии сообщил о нас в Кабул, сказав, что “они не хотят воевать, поэтому остались в Зурмате”. С нами из Кабула связались по радиостанции и спросили, действительно ли мы не хотим воевать. Мы ответили: “Готовы отправиться на войну хоть завтра!” За нами прислали два вертолета, в которые мы загрузили все свое имущество и отправились воевать. Поскольку спиртного в тех краях было не достать, у нас в хозяйстве имелся десятилитровый термос из нержавеющей стали, который мы достали из подорвавшейся на мине полевой кухни и приспособили для изготовления браги. Мы решили: “Что же, пропадать что ли десяти килограммам сахара?”, и термос с брагой тоже отправился вместе с нами.
- Алкоголь ограничивался только брагой?
- Нет, мы там пили самогон и “кишмишовку”. Иногда в дуканах покупали местное вино “Нерон”, редкостное дерьмо, или пакистанскую водку. Что интересно, эта водка называлась “Столичная” и была разлита в большие литровые бутылки. Правда, когда пьешь ее, было ощущение, будто вливаешь в себя ацетон, а не водку. Вот из-за таких особенностей покупного алкоголя мы и старались сами гнать самогон. Мы действовали по графику: двадцать дней ходим, воюем, а десять дней отдыхаем. Получается, за год я примерно одиннадцать раз сходил на боевые действия. Однажды, правда, застряли в Кандагаре на два с половиной месяца. Когда мы возвращались с боевых, к нашему приходу готовилась баня аэродромной обслуги и накрывался стол с выпивкой и закуской. Ребята из аэродромной обслуги, у которых мы арендовали баню, никогда против этого не возражали, а мы часто приглашали их в свою компанию. Чтобы как-то скрасить время, мы вместе с ними играли в карты и в шахматы.
- С собой в Афганистан водку везли?
- Официально я вез две бутылки. Еще думал, что взять на закуску и решил привезти консервированные голубцы. У меня на пограничном контроле спросила девушка: “А что это у Вас такое большое, словно бомбы?” - “Это голубцы, четыре банки. Ведь надо же, девушка, первое время там что-нибудь есть”. Эти банки с голубцами отвлекли внимание девушки, и она не заметила еще две бутылки, тщательно спрятанные мной в сумке. Хотя, возможно, их совершенно не интересовало количество ввозимой водки. Уже когда въезжал в Афганистан второй раз, контроль за ввозимым спиртным был строже и разрешали ввозить только две бутылки водки. У одного из советников сверх нормы оказалась бутылка коньяка и ее провоз разрешать не стали. Тогда советник громко спросил у всех, направлявшихся в Афганистан: “Ребята, кто будет коньяк?” Совместными усилиями всех желающих бутылка была распита и оставлена пустой прямо на пограничном контроле.
- Советникам полагалось табачное довольствие?
- Я не курил, поэтому меня это не интересовало. Нам полагалось лишь пищевое и вещевое довольствие.
- Каким орденом Вы были награждены?
- Орденом Красной Звезды. Чтобы получить орден, награждаемому никуда ездить не приходилось - орден за него получал в Кабуле старший дивизионный советник и привозил непосредственно к месту службы, где происходило вручение в скромном коллективе советников, “за рюмкой чая”.
- Торжественного построения подсоветных по поводу награждения советников не устраивали?
- Нет, в этом плане мы существовали отдельно от них.
- Советники не ходили на операции полным составом?
- Вчетвером на операции мы никогда не ходили, да и незачем это было. Если бы нас прижали, то не сыграло особой роли - четверо нас или двое. А так хоть был какой-то процент сохраняемости.
- Четверо - это советник командира полка, советник замполита, советник артиллериста и советник техника полка?
- Да, это все наши советники. Ну и пятым был переводчик. В качестве переводчиков нам присылали таджиков, бывших студентов, окончивших военную кафедру. Наш переводчик был начальником автоколонны в Ленинабаде, когда ему предложили за хорошую зарплату отправиться переводчиком в Афганистан.
- Срок командировки у переводчика был таким же, как и у офицеров - два года?
- У них контракт был немного другим, они могли и на год записаться работать в Афганистане.
- Существовала ли в афганской армии должность заместителя командира по кадрам?
- Я не знаю. Может на уровне дивизии такая должность и была, но в полку у нас ее точно не было. Кадровые вопросы нас, советников, совершенно не интересовали. Нам главное было найти тесный контакт со своими подчиненными афганцами, потому что бывали случаи, что афганские офицеры поднимали восстания, некоторые уходили к душманам и могли заодно прихватить с собой своего советника. У нас в полку все ребята-офицеры были хорошими, до сих пор всех помню. Мой подсоветный, афганский замполит Фейруз, на тот момент отучился в Московской академии и хорошо говорил по-русски. Возвратившись, он остался в Зурмате и там погиб, подорвавшись на мине. Не исключаю того, что на эту мину его могли натолкнуть свои же. Впоследствии на его место был назначен полковой пропагандист Гульпача. Когда мы в небольшом количестве остались в Зурмате и вокруг гарнизона началось какое-то брожение душманских банд, афганские офицеры нас предупредили: “Мушавер, скажи своим, если будет шум - мы уходим вместе с вами, мы вас не бросим. Но будьте готовы к тому, что придется пробиваться с боями”.
- К какому крылу народно-демократической партии Афганистана - “Хальк” или “Парчам” - относились офицеры полка?
- Почти все офицеры полка были “халькистами”, “парчамистов” было всего один-два человека и столько же “неприсоединившихся”.
- Каков был национальный состав полка?
- Полк состоял, преимущественно, из таджиков. Было несколько пуштунов. Но все в полку жили довольно-таки дружно, поэтому никто из них никуда не уходил.
- Ординарцы советникам полагались?
- Ординарец был только у советника командира полка, остальным офицерам ординарцы не полагались.
- Были открытые нападения с целью уничтожить гарнизон в Зурмате?
- Они не дураки, чтобы нападать в открытую. Дом, в котором мы жили в Зурмате, окружал дувал и по периметру были расположены посты, так что проскочить во двор было не так-то просто. На крыше дома имелась боевая точка, где был установлен пулемет с коробками. Окна в доме были оборудованы под бойницы и из них можно было вести огонь по тем, кто прорвался во двор. Поэтому нападать на укрепленный гарнизон ради четырех советников не было никакого смысла. Большей частью именно поэтому душманы отдавали предпочтение минной войне, поскольку за технику, которая подорвалась на установленной ими мине, платились очень большие деньги. Но иногда душманы обстреливали нас из минометов. У них были хорошие минометчики, которые со временем прекрасно пристрелялись. Однажды одна мина упала возле дувала, а вторая прилетела прямо в комнату, где перед этим ночевали я и советник командира полка. Она взорвалась от удара о крышу, сделав большую дыру в потолке прямо над моей кроватью. На наше счастье, в тот момент никого в комнате не было.
Однажды мы шли на Ургун, и наш “тупчи” Сан Саныч с Украины из Белой Церкви, которому уже пора было уезжать домой, мне сказал: “Мне осталось две операции, а тебя за старшего оставили. Я с тобой схожу, тебя в курс дела введу, а оставшиеся два месяца до ухода “лягу “на сохранение” и участвовать в боевых действиях не буду”. Когда у нас сбежали часовые, Сан Саныч сказал: “Теперь ночью они к нам точно полезут. Стрелял когда-нибудь из миномета?”. Мы достали миномет, приготовили и снарядили зарядами штук пять мин. Ночью слышимость была отличной, просто так, незамеченным, к нам не подойдешь. И как только послышалось какое-то движение, “тупчи” всех предупредил: “Сейчас мы будем делать «зонтик». После того, как вылетит первая мина, я сразу опускаю вторую, за ней третью и так далее”. Когда душманы стали подходить, начались разрывы мин, одна за другой, потом кто-то закричал, видимо мы в них попали. После этого душманы оставили попытки к нам незаметно подойти.
- В своих действиях афганская армия руководствовалась советскими правилами и наставлениями?
- Конечно, ведь их обучали мы - советские специалисты. Тем более, что на дворе стоял 1987-й год и мы были далеко не первыми советниками, которые учили афганцев военному ремеслу.
В 1988-м году советникам запретили выходить на боевые операции. Операция “Магистраль” в окрестностях Хоста была последней, в которой я участвовал. Когда в 1979-м году туда первый раз отправились советские части, им там здорово досталось от душманов. Зная об этом, я понимал, что эта операция тоже не будет простой и легкой. Мне оставалось три месяца до замены, и я решил: “Зачем мне это надо?”, но на операцию все-таки отправился. Правда, в этот раз все обошлось хорошо. Когда мы прибыли на место, “духи” закрепились на высоте и лупили по всему, что движется. У нас даже не было возможности разгрузиться и занять оборону. Я поинтересовался у начальника оперативного отдела дивизии: “Коля, ну, что будем делать?”, тот предложил изобразить обход. Душманы очень боялись захода к ним в тыл. Если подобное случалось, то они могли оставить свои позиции и уйти. Вдвоем с Колей, взяв пару БТРов и человек десять афганцев, мы отправились в обход душманских позиций, поливая их из пулеметов. Те, увидев, что их пытаются обойти, оставив позиции, сбежали с высоты. Вскарабкавшись туда, мы увидели, что на позициях ничего не оставлено, всех своих убитых и раненых душманы унесли с собой, оставив лишь кровь на камнях. Кстати, они всегда уносили своих, независимо от того, ранены они или убиты. Мы оставили там на высотке своих афганцев с одним БТРом, приказав: “Будете находиться здесь до тех пор, пока мы не разгрузимся”, а сами на втором БТРе возвратились к своим.
- Приходилось брать трофеи во время боевых выходов?
- Трофеи были практически всегда. Иногда, кроме оружия, попадалось и что-нибудь интересное. Однажды в Кандагаре, при проверке душманских складов, мы обнаружили среди взятых трофеев запечатанный ящик. Когда его открыли, то обнаружили в нем ампулы с обезболивающим препаратом. Афганцы запросто могли этот наркосодержащий препарат “толкнуть” где-нибудь на рынке, поэтому мы его у них отобрали и под отчет передали в наш военный госпиталь, куда обычно привозили раненых. Для передачи была даже создана специальная комиссия во главе с главврачом госпиталя. Кроме препарата на складе обнаружили три бочки с “кишмишовкой”, самодельным спиртным напитком. Чтобы не рисковать, поскольку “кишмишовка” могла быть отравлена, решили все три бочки вылить на землю. Уходя на эту операцию в октябре, мы взяли с собой провианта на один месяц, но из-за завертевшейся обстановки пришлось задержаться. И уже Новый год подходит, а мы все никак домой не возвращаемся. Есть нечего, решили продукты купить на рынке. Дали афганцам немного денег, те пошли закупаться, а их там чуть не убил наш советский летчик, сбросивший на рынок бомбу. Наши солдаты не пострадали, их взрывной волной забросило под стоявшую машину, а вот гражданских там погибло очень много. Вообще рынок - это была нейтральная территория, на которую иногда приезжали закупаться и душманы. Они оставляли одного, который сидел наверху с автоматом и отгонял всех от машины: ”Буру! Буру!” (что означало: “Пошел вон отсюда!”), а остальные ходили по рынку, покупая все необходимое. Купили, садились обратно в машину, и уезжали.
У нас с командиром полка был свой УАЗик. И однажды с нами в Газни поехал один из вертолетчиков, при этом забыв поставить автомат на предохранитель. Когда на кочке машину тряхнуло, он оперся рукой на стоявший рядом автомат и случайно нажал на спусковой крючок. Произошел выстрел, пули пробили дверь машины и убили находившегося рядом афганского мальчишку. Вертолетчик тут же стал паниковать: “Что делать?”, а мы его начали успокаивать, что все будет нормально, никто не станет устраивать проверку по этому поводу. В результате дело действительно спустили на тормозах и никаких последствий для вертолетчика оно не имело.
Однажды мы с еще одним советником выехали в город на БРДМ. И тут на перекрестке навстречу нам выскакивает “Тойота”, в которой сидят четверо душманов, все вооруженные гранатометами. А у нас в руках только автоматы. На какое-то мгновение все замерли, глядя друг на друга. Расстояние между нами было всего-то метров сорок, однако сделать первый выстрел ни у кого не хватило духа, поскольку все поняли, что победителя в этой стычке не будет. И мы быстренько, дав по газам, разъехались каждый по своим делам.
Когда были в Кандагаре, то шли в колонне вместе с афганской техникой. В районе элеватора около дороги было какое-то болото с густыми зарослями камыша. И когда колонна остановилась в этом районе, напротив нашей машины из камыша вышел мальчишка лет четырнадцати с гранатометом и начал его заряжать. Я в тот день был за старшего и соскочил на землю, собираясь пойти узнать, в чем причина остановки. Но не успел пройти и десяти метров, как увидел этого мальчишку и закричал своему советнику-артиллеристу: «Саня, к пулемету!» Ба-бах! – мальчишка выстрелил из гранатомета, но промахнулся. Из-за того, что мы стояли на возвышенности, граната угодила в землю прямо перед колесами, не причинив вреда моему БТРу. К этому времени я запрыгнул на броню и, пока мальчишка снова заряжал свой гранатомет, скомандовал Игмамату: «Вперед!» Вся колонна старалась по-быстрому покинуть это место. Если бы кто-то в тот момент остановился у нас на пути, мы, ничуть не колеблясь, протаранили бы эту машину и сбросили ее с дороги. Саня дал неприцельную очередь из пулемета, чтобы его испугать, и вторая граната тоже прошла мимо и ударила в забор позади нас. Мальчишка успел пустить вслед нам и третью гранату, но по движущемуся БТРу попасть было сложно, и спокойно ушел обратно в камыши.
- Были в афганской армии подразделения, считавшиеся элитными?
- У них были подразделения “коммандос”. Мой старший группы в Академии им. Ленина Виталий Протасов, ныне живущий в Краснодарском крае, был советником начальника политотдела бригады “коммандос”. Но мы с этими подразделениями в совместных боевых действиях ни разу не участвовали. Хоть они и воевали где-то рядом, видимо вместе с нами ходить по минам у них не было никакого желания.
|
|
С Виталием Протасовым, советником афганской десантно-штурмовой бригады |
- Вы, как советник, имели право поощрить отличившегося афганского солдата?
- Да, безусловно могли, но, опять-таки, через их офицеров.
- У афганцев были награждения личного состава орденами и медалями?
- У них свои награждения были. Но им больше не ордена были нужны, а должности, потому что за них они получали дополнительное жалованье.
- В афганской армии существовали полковые знамена?
- Может оно и было, но признаюсь честно, я ни разу не видел у них знамени. Даже торжественных построений у них не было. Да мы и не старались вникать в те вопросы, которые для нас не представляли никакого интереса.
- В чем заключалась работа замполита в афганских подразделениях?
- В афганских подразделениях замполитам-советникам абсолютно нечего было делать, они, на мой взгляд, там совершенно были не нужны. Но проводить политико-воспитательную работу было все-таки необходимо, поэтому я иногда собирал афганцев и через переводчика рассказывал им о жизни в Советском Союзе и о Москве. На своем офицерском опыте мне было известно, что солдата нужно постоянно чем-то занимать, иначе он начнет лениться. Поэтому я им даже устраивал соревнования. У нас было три миномета и я решил состязательным путем отрабатывать навыки их расчетов. Достав из кармана свои афгани, я показал их афганцам со словами: “Отдам их тому расчету, который быстрее других приведет миномет в боевую готовность”. Состязания на материальной основе очень пришлись по душе афганским солдатам, и они с удовольствием возились со своими минометами. Иногда, опять же за свои деньги, приходилось что-нибудь покупать для солдат, поэтому они относились к нам, советникам, вполне дружелюбно, зная, что с замполитом можно спокойно поговорить обо всем. И мы не боялись, что нам кто-то из солдат полка выстрелит в спину. А там, если в тебя не стреляли и не пытались убить - то это было самое хорошее отношение. Мой подсоветный Фейруз однажды сказал мне: “Мушавер, ты ведешь себя с сарбозами как мулла, уговариваешь их, убеждаешь. А ведь они тебя и без уговоров должны слушаться. Будь с ними построже”. Но мне хотелось быть для афганских солдат не “господином”, а “рафиком”, то есть товарищем.
- К Вам обращались афганские солдаты для разъяснения текущей политической обстановки?
- Это были в своей массе необразованные крестьяне, их политическая обстановка не интересовала абсолютно. Они даже со своими, афганскими, командирами на эти темы не разговаривали. Их только интересовало, куда мы отправимся завтра. Хотя они прекрасно знали, какие банды действуют вокруг и кто их возглавляет. Эту информацию они получали через какие-то свои родственные связи.
- В полку были афганские особисты?
- Возможно в дивизии они были, но я с ними не сталкивался. Прикрепленных советников по линии особого отдела я тоже не встречал. Они, может, и были, но держались особняком от всех. Часто, перед боевыми выходами в полк приезжали представители афганской милиции “царандой” или госбезопасности ХАД и о чем-то беседовали с личным составом полка. Наши подсоветные потом рассказывали, что им доводили оперативную обстановку, рассказывали, против кого предстоит сражаться.
- Вы питались отдельно от своих подсоветных?
- На боевых мы вместе с афганцами питались из одного котла. Я настолько привык питаться вместе с афганцами, что, приехав домой в отпуск, попал в неловкую ситуацию. Когда жена приготовила что-то, и я начал есть, то все смотрели на меня с удивлением: они все держали ложки в руках, а я автоматически ел по-афгански, руками. Пришлось попросить ложку и для себя. А когда находились в расположении, мы брали у них кое-что из продуктов - картошку, сахар, чай, рис и прочее - и готовили себе самостоятельно. За чеки покупали в магазине Военторга на территории аэродрома хлеб. Правда, из-за жары в тех условиях есть сильно не хотелось, поэтому за год я похудел на тридцать килограмм.
- Чем питались ваши подсоветные?
- Сначала они готовили себе плов, но затем, когда со временем мясо заканчивалось, все переходили на рис и бобы. Иногда, на их мусульманские праздники, им давали мяса сверх нормы. Афганцы очень любили праздновать вместе с нами праздновать советские праздники. Прибегут, спросят: “А сегодня праздник? Какой?” Ответишь: “День шахтера”. Так они потом будут целый день ходить и поздравлять тебя с Днем шахтера. Оказалось, у них на празднование праздников полагалось из кассы выделять определенную денежную сумму, и они решили, что праздник мушаверов - и для них тоже праздник. Поэтому афганцы с удовольствием бегали за водкой, покупали плов и хлеб: “Давайте праздновать!”
- Как решался вопрос с водой?
- Мы пили, в основном, либо бутилированную воду, которую привозили в магазин для летчиков, либо кипятили воду из местных источников. В магазине продавалась различная вода, даже “Боржоми” в стеклянных бутылках, которую мы охотно покупали на праздники. На боевых выходах воду перед употреблением тщательно кипятили, так как часто брали ее из луж родникового происхождения, в которых сарбозы мыли ноги и другие части тела. Приходилось на другой день, чтобы лужа не была вновь использована для подобных процедур, выставлять около нее сарбоза, который всем объяснял, что это “ау мушавер” (вода советников - прим. ред.) и ноги в ней мыть нельзя.
Нас очень сильно доставали фаланги. У нас в полку своего кинопроектора не имелось, поэтому, приезжая в дивизию, в “Енот”, мы с удовольствием сидели и смотрели кино. А когда после сеанса включали свет, то было видно, что все стены просто кишат этими фалангами. Когда шли на боевые действия, мы спасались от насекомых овечьей шерстью. Первый раз я сидел у костра и увидел, как Саня со всей силы ударил по земле лопатой со словами: “Поползли, гады!” Оказалось, если ты вокруг себя не набросаешь овечьей шерсти, то все эти фаланги со скорпионами обязательно начнут ползти в твою сторону. Эти насекомые боялись бараньего запаха, потому что, когда животные паслись, то вытаптывали их беспощадно. Однажды видел, как афганские солдаты из пойманной фаланги сделали, залив ее эпоксидкой, набалдашник для рычага переключения передач и в качестве “бакшиша” подарили кому-то из советских офицеров.
- Ваши подсоветные афганцы получали денежное довольствие?
- Денежный вопрос - это был тот вопрос, в который мы не вмешивались совсем. Женщины и деньги были для нас под запретом в общении с афганцами. Нас сразу предупредили: “Вы в их финансы не лезьте, пусть как хотят сами этими вопросами занимаются”.
- Были случаи предательства со стороны афганских солдат?
- В нашем полку не было, только случаи дезертирства. Однажды мы поймали какого-то главаря банды и его, в результате переговоров, обменяли на предателя - бывшего солдата Советской Армии, сержанта-гранатометчика, который перешел на сторону душманов и воевал в их рядах. Душманы сдали его не задумываясь, несмотря на то, что этот солдат воевал с ними уже долгое время и был крепко повязан кровью. Его первое время держали на гауптвахте в Газни, а затем увезли сначала в Кабул, а оттуда в Союз. Говорили, что его потом расстреляли за предательство.
- Когда вы в Газни жили на территории аэродрома, где в это время находился ваш полк?
- Полк останавливался неподалеку, разбив палатки на самой высокой точке Газни возвышенности Майданшар. Афганские командиры к нам никогда на территорию аэродрома не ходили. А тут Вершинин Гена привез жену и в какой-то из праздников афганцы меня попросили: “Мушавер, мы хотели бы покушать еду, приготовленную женщиной. У нас есть все необходимое для этого”. Я попросил Вершинина: “Гена, пусть твоя жена им что-нибудь сварганит из мяса и муки”. Она не отказалась, что-то приготовила и мы, решив, что не везти же им эту еду, пригласили афганцев к себе в гости. Мы взяли командира полка с его заместителями и тайком, в своем БТРе, провезли их на территорию аэродрома к нашему жилищу. На КПП нас никогда не проверяли, зная, что это едут советники. Устроив для афганских командиров небольшой товарищеский обед мы их потом, таким же путем, тайно, вывезли за пределы аэродрома.
- Вы сказали, что въезжали в Афганистан второй раз. Это было после отпуска?
- После полученной в марте из-за подрыва БТР контузии, нас, по возвращении из операции, положили в кабульский госпиталь. Полежали там немного, дней десять, дурью помаялись, и перед самыми майскими праздниками нас выписали оттуда, чтобы отправить в отпуск. Я хотел еще немного задержаться, но мне сказали - вперед! И хочешь - не хочешь, а твое время подошло - год пробыл, пора домой. Числа одиннадцатого мая я полетел в Союз. В Москве жена моего приятеля, встречавшая в аэропорту, так даже не узнала меня, сильно похудевшего за этот год.
- Какой продолжительности был отпуск? Полагались ли к нему дополнительные дни за участие в боевых действиях?
- Обычный отпуск, продолжительностью месяц. Никаких добавок к нему не полагалось. По окончании отпуска с предписанием на руках необходимо было явиться в Москву, в отдел кадров Министерства обороны, где ставилась отметка об убытии. Затем заказывались билеты на самолет и возвращался в Афганистан к месту несения службы.
- На чем Вы возвращались в Афганистан из отпуска?
- На гражданском “Боинге”. И по возвращении снова оделся в прежнюю афганскую робу. Та, которую я получил в самом начале, за год мне стала велика и висела мешком, поэтому я получил новый комплект обмундирования от трусов до немецких утепленных ботинок.
После отпуска я сразу отправился в Газни, нигде в Кабуле у руководства отмечаться о своем прибытии не требовалось. В это время мой полк находился на боевых действиях. Поскольку нас двое вернулось из отпуска, по возвращении с боевых в отпуск тут же отправились следующие двое советников, а мы остались воевать. Впоследствии у меня открылась болезнь и мне пришлось возвратиться из-под Хоста, где в это время прохода операция “Магистраль”. Врач в медсанроте Газни сказал, что из-за обострения состояния они не смогут меня лечить, нужно срочно отправляться в госпиталь. Мне выписали справку о необходимости госпитализации, которую я показал своему старшему, и в конце ноября 1987-го полетел в Кабул. Врачи быстро поставили меня на ноги и перед самым Новым годом я снова оказался в Газни. Вскоре туда же возвратился и наш полк, так что Новый 1988-й год все советники встречали не на боевой операции.
- Как праздновали Новый год?
- Чисто по-русски, стараясь украсить свои жилища и создать новогоднюю атмосферу. Мы собирались всем советническим аппаратом двух полков и двух батальонов и, предварительно сбросившись деньгами, приобретали в дуканах все необходимое для праздничного стола. Среди нас было два или три советника, которые прибыли в Афганистан вместе с женами, поэтому заботу о приготовлении блюд возлагали на женщин. Для встречи Нового года мы все переодевались в “гражданку” и праздновали его исключительно по московскому времени.
|
|
Советники в Кандагаре |
- В честь Нового года наверняка давали салют из оружия?
- Нет, мы-то как раз и не стреляли. Стреляли в новогоднюю ночь только по нам. Поскольку Новый год встречал весь аэродром, душманы надеялись обстрелом сорвать нам праздник. Но после нескольких выстрелов на них обрушился такой шквал огня, такой “праздничный салют”, что желание продолжать обстрел у душманов пропало.
В январе 1988-го, числа десятого, полку предстояло вновь отправиться на боевые, однако вышел приказ о том, чтобы советники не участвовали в боевых действиях. В этот год началось сокращение Ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Полк отправился на боевые без нас и числа 20-го января возвратился, хорошенько получив от душманов. Даже в нашем новом БТРе, который я получил незадолго до этого, душманы сделали пару дырок, правда, никто при этом не пострадал.
Только полк возвратился, как поступило распоряжение о сокращении должности советника начальника артиллерии - “тупчи”, которых всех отправляют в Союз. В соседнем полку “тупчи” только прибыл из Союза и не пробыл даже и месяца. Старший советник Медянцев, видимо, решил от меня избавиться и принял решение: “Этого “тупчи” переведем туда, где Кононенко, а самого Кононенко отправим в Союз, все равно ему уже осталось до замены два месяца”. В конце января мне на замену в полк прибыл новый советник, а я стал собираться домой. Сел в вертолет, а тот, вместо того, чтобы сразу отправиться с аэродрома в Кабул, сначала залетел в расположение 191-го мотострелкового полка. Оказалось, нужно было забрать оттуда тела двух погибших солдат. И всю дорогу до Кабула мы просидели на скамейках, а у наших ног лежали два трупа, завернутые в простыни. Одному из них, чернявенькому солдату, видимо, попали в голову, потому что она была вся перемотана бинтами, а во второго, бывшего водителя, угодила граната. Когда стемнело, вертолет поднялся на высоту три тысячи метров, поскольку все боялись “Стингеров”. Ни у кого из пассажиров вертолета парашютов не было и если бы в него угодила ракета, то спастись не было ни единого шанса. Но даже если бы и спаслись, то выжить на земле вряд ли могли бы, поскольку свое оружие мы сдали при убытии. Нам повезло, душманы не сделали по вертолету ни единого выстрела.
Приземлились в Кабуле, подъехала дежурная автомашина и забрала всех прибывших. Нас отвезли в гостиницу, мы переночевали и утром 1-го февраля сходили отметились о своем прибытии. На следующий день мы получили все полагающиеся нам деньги в чеках и отправились в Союз из аэропорта Кабула. Пассажирский самолет, под прикрытием пары вертолетов, выпускающих тепловые ракеты, по спирали набирал высоту, а ты сидели ждали душманского выстрела “Стингером” с какой-нибудь из окрестных гор.
- Много пассажиров было в самолете?
- Полный борт. Там летели не только офицеры, но и гражданские специалисты, работники посольства. Солдат-срочников на борту не было, их везли на другом самолете.
- Почему Вы чеки получили в Кабуле? В Газни их Вам не платили?
- Нет. Советник начальника штаба афганского учебного полка на боевые операции не ходил, поэтому примерно раз в месяц мы его отправляли в Кабул за продуктами и, заодно, за деньгами, если они кому-то были нужны. Но перед тем как лететь в Кабул, необходимо было отправить заявку на получение. Деньги выдавались нам в афгани, исходя из суммы в двести чеков. Вся остальная сумма наших денег хранилась в Кабуле и выдавалась на руки по убытию из Афганистана. Чеки мы могли потратить там же, в Кабуле, в магазине Военторга, а афгани тратились в Газни. На обратном пути мы всегда останавливались на местном рынке и покупали все, что нам было нужно: чай, зелень и прочие мелочи. Заместитель начальника политотдела нашей советнической братии выдавал нам деньги, меняя чеки на афгани по своему курсу, имея неплохой доход с каждой выданной нам суммы. Причем узнали мы об этом лишь потом, когда его за эти финансовые махинации убрали с должности, исключив из партии. Заместитель начальника политотдела был армянином, поэтому после того, как началось следствие, он стал писать письма во все инстанции, утверждая, что его притесняют по национальному признаку. В результате армянина посадили, а его начальника, в наказание, убрали куда-то подальше.
- Употребление наркотиков имело место среди солдат афганской армии?
- На удивление, этого не было. Пить - пили, но наркотики не употребляли. Они постоянно жевали насвай, но это, вроде, не наркотик. Ходили слухи, что наши советские вертолетчики иногда баловались контрабандой. В то время имели популярность женские платки с люрексом, многие из нас покупали их в качестве подарков домой. Вертолетчики в Афганистане целыми тюками покупали эти платки и во время вылета, залетев на территорию Советского Союза, сбрасывали тюк в нужном месте, даже не совершая посадки. Те, кому этот тюк предназначался, находили его, забирали и уезжали с этого места.
- Как афганцы хоронили своих убитых сослуживцев?
- Я ни разу не присутствовал на похоронах. Знаю лишь, что тела забирали и на машине увозили на окраину Газни, на так называемую “Гору героев”, где уже было похоронено человек пятнадцать погибших афганских солдат.
- Священнослужители в штате афганского полка были?
- В нашем полку муллы не было, в других были. Но это был не профессиональный мулла, который имел соответствующее образование. В полку муллой назначался один из верующих солдат.
- Небоевые потери среди афганцев были?
- При мне одного афганского солдата у нас в полку убили случайно, во время драки. Мы сидели в палатке и услышали рядом сначала какую-то возню, а затем выстрел. Оказалось, офицер подрался с солдатом, в результате чего последний получил пулю в живот. К обеду обоих отправили вертолетом в Газни: одного на “Гору героев”, а второго в тюрьму. В Кандагаре “духи” поймали старшего лейтенанта, начальника штаба батальона, и отрезали ему все, что можно. Поиздевавшись, они бросили его. Однажды мы шли в колонне и тут в нее стали пытаться вклиниться торгаши. У них это не получилось, потому что они наехали на мину. Рвануло очень сильно, прямо перед моим БТРом. Того, который сидел рядом с водителем, выбросило из машины и взрывом оторвало ногу. Машиной перегородило дорогу, а афганец лежал, на земле, истекая кровью, и никто не решался объехать этот подорванный автомобиль по обочине, зная, что там мины. Я прикинул, что душманы никогда не ставят две мины рядом, поэтому решил рискнуть и потихоньку объехал образовавшийся затор. Остальная колонна медленно, по моим следам сделала то же самое, к счастью без подрывов.
- Разве разрешалось гражданским вклиниваться в колонну?
- Они всегда старались, если шла военная колонна, по возможности вклиниться в нее и идти вместе с военными, чтобы не подвергаться по пути разграблению.
- А среди советников были несчастные случаи?
- В одном из подразделений афганской армии взорвался самогонный аппарат и горячей брагой обварило двух советников. Подобное происшествие нужно было как-то “закрыть”, поэтому написали, что они, обгорев, пострадали от взрыва мины. Еще один молодой советник не хотел воевать и хотел, чтобы его отправили обратно в Союз, поэтому устроил себе самострел, оттянув кожу на животе и прострелив ее.
- У советников имелись собственные позывные?
- Только когда мы отправлялись на боевые. Там в эфире мы разговаривали по-русски и обходились обычно цифрами - “первый”, “второй”.
- Медики в афганских подразделениях имелись?
- У нас был медицинский советник, его контузило. Когда я уезжал в отпуск, они отправились на боевые действия, им два снаряда угодило в машины. Один снаряд угодил в мой БТР. После того, как мой предыдущий БТР подорвался, нам его заменили и дали другой - “сто двадцатый”, с открытым верхом. Этот бронетранспортер обычно любили снимать в фильмах про немцев. Афганцы называли его “филь”, что в переводе означало «слон». Он был уже устаревшей моделью, но, видимо, в Афганистан тогда отправляли все, что залежалось на складах. Во время ночной стоянки нашему БТРу в борт попал фосфорный снаряд, однако из него все успели выскочить и потушить возгорание. Неподалеку стоял дивизионный БТР, в него тоже угодил снаряд и там погиб советник начальника политотдела дивизии Камышанов, два месяца назад прибывший в Афганистан. Саперу-советнику, ехавшему в этом же БТРе, оторвало ногу, а двоих, в том числе и медика, тяжело контузило.
- Во время выезда на боевые советники носили каски и бронежилеты?
- Каски, у кого были, те носили. Я не носил. Бронежилетов вообще ни у кого не было, потому что их не было в полку.
- Афганская армия испытывала недостаток в боеприпасах и технике?
- Никогда. Ее просто заваливали всем тем, что у нас до этого хранилось в Союзе на складах. Все солдаты у меня в полку были вооружены только АКМ, никаких ППШ у них не было. Даже когда советские войска ушли оттуда, они оставили очень много вооружения и техники.
- С советниками проводился инструктаж о том, как поступать, если попадете в плен?
- Мы все были советскими людьми, поэтому погибли бы геройской смертью, но в плен не сдались - у каждого при себе были гранаты. Чтобы попасть в плен, это должна была сложиться какая-то особая ситуация, причем только ночью. Днем мы ходили, присматривая друг за другом, прикрывая в бою. Однажды мы возвращались из Кандагара, где, не доезжая километра полтора до аэродрома, стоял афганский пост. Мы подъезжаем и видим, что нас никто не встречает на посту. Оказалось, что душманы вырезали этот пост, но нам удалось проскочить его и уйти, не вступая в бой. Только добрались до своего лагеря, только заехали в ворота, как у нашей машины отвалилось колесо. Водитель-туркмен, прибывший на замену, перед выездом не проверил БТР и допустил такую поломку. Хорошо, что это не произошло где-то в пустыне.
- С афганской авиацией приходилось взаимодействовать?
- Только с вертолетчиками. Они на своих вертолетах иногда вывозили нас на операции. Афганские пилоты были ушлыми ребятами, летали настолько низко, что их можно было тяпкой сбить. Этим пользовались душманы и иногда сбивали афганские вертолеты из гранатометов. Наши вертолетчики летали более аккуратно, чем афганские, не рискуя зря.
- Кроме контузии от подрыва на мине, ранения у Вас были?
- У меня была боевая травма, когда взрывной волной от взорвавшейся рядом машины меня крепко приложило головой. В госпиталь меня не отправили, в санчасти просто залепили рану и выдали справку о полученной травме. Когда я прибыл в Москву, там мне было выплачено в рублях моё денежное довольствие за все время пребывания в Афганистане за вычетом партийных взносов, а по предъявлении справки о военной травме я получил еще и единовременную страховую выплату в размере пятисот рублей. А это по тем временам были довольно неплохие деньги! Подобную страховку получали и те, у кого было ранение, а тем, кто был убит, страховую выплату отправляли согласно завещанию, которое каждый офицер писал перед отправкой в Афганистан.
- Как сложилась Ваша служба после Афганистана?
- Из Афганистана я прибыл в Управление кадров Министерства обороны СССР, откуда был направлен для прохождения дальнейшей службы в Северо-Кавказский военный округ. Тогда редко кого отправляли служить непосредственно на места, минуя кадровое Управление округа, потому что именно округ решал, сколько офицеров ему в данный момент требуется на соответствующие должности. Я прибыл в Ростов-на-Дону, где мне сказали, что есть место в Волгограде, куда я и отправился. В свою очередь, по прибытии, в штабе волгоградского корпуса, мне предложили на выбор: либо быть заместителем начальника политотдела областного военкомата или занять должность старшего инструктора политотдела корпуса по организационно-партийной работе. Мне было уже все равно, поскольку по кадровой лестнице выше того, что было, я уже не поднимусь, поэтому я выбрал службу в корпусе. В тот период военные стремились иметь своих представителей на различных уровнях власти: районной, городской и областной, поэтому на четвертый год моей службы в Волгограде я был избран депутатом районного Совета депутатов. Тут случился августовский путч 1991-го года, после которого начали зажимать политработников в армии, выведя их за штат и стараясь избавиться от них в первую очередь. Кроме политработников, из которых сделали воспитателей, под сокращение попали ветераны боевых действий, видимо, чтобы те не подняли бучу, и, почему-то, финансисты. Поэтому, когда мне предложили возглавить районный Совет депутатов, я, долго не раздумывая, согласился. Через несколько месяцев приказом Министра обороны Павла Грачева я был откомандирован для работы в районном Совете и был, наверное, первым военным человеком в Советском Союзе, который, числясь в армии, официально работал в гражданской структуре. Через года полтора стали потихоньку закрывать и районные Советы. К тому времени я имел за плечами тридцать два года выслуги - двадцать пять “календарей”, плюс война, плюс служба в Заполярье, поэтому в 1993-м году уволился в запас.
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит.обработка: | Н. Ковалев, С. Ковалев |