- Я родился 12 марта 1966 года в селе Дубовском Ростовской области. После окончания Дубовской средней школы поступил на факультет физвоспитания Ростовского педагогического института. Закончив первый курс, Первомайским РВК города Ростова-на-Дону в октябре 1984-го года был призван в ряды Советской Армии и отправился проходить службу в город Ашхабад, в “Первый городок”. Там нам буквально сразу, как только мы сошли с поезда, сообщили, что девяносто пять процентов из нас отправятся в Афганистан, поэтому нужно проходить подготовку: “Если хотите остаться там в живых, то здесь вас всему научат”. “Первый городок” был общевойсковым учебным подразделением, готовящим не только командиров отделений, но и водителей БМП, снайперов, простых водителей, операторов-наводчиков. Седьмая рота третьего батальона, куда я попал служить, была разведротой, в ней готовили сержантов - командиров отделений разведки. Наш выпуск из нее оказался последним. В учебке мы изучали все стрелковое вооружение, которое на тот момент использовалось разведкой: гранатометы, минометы, СВД, автоматы. Стреляли изо всего этого мы день и ночь - либо были дневные занятия по тактике и затем ночные стрельбы, либо мы весь день проводили на стрельбище, а ночью учились водить боевые машины. Нас готовили по полному курсу, в расчете на взаимозаменяемость, мы могли быть и механиками-водителями, и операторами-наводчиками. Ну, и, соответственно, изучали те предметы, которыми необходимо владеть разведчику: горная подготовка, тропа разведчика, рукопашная подготовка, связь, минно-взрывное дело. Как только, приняв присягу, нам выдали автоматы, то вместе с оружием каждый из нас получил и утяжелители на спину. Только проснулся, сапоги надел, умылся, зубы почистил, позавтракал - и сразу, вместе с автоматом, на спину кирпич надеваешь. Этот утяжелитель был для нас как элемент формы одежды, без него никуда.
- Что он из себя представлял?
- Это был бетонный блок, по габаритам как кирпич-ракушечник, весом килограмм шестнадцать, завернутый в плащ-палатку и уложенный в обычный вещмешок. С этим вещмешком за спиной мы бежали на полигон за десять километров, там выполняли все необходимые упражнения и возвращались обратно. Снимали этот утяжелитель лишь когда собирались спать, а также во время занятий по рукопашному бою и занятий на бронетехнике, потому что с вещмешком невозможно было залезать в люки. А на всех остальных занятиях - только с кирпичами: на фланговые с кирпичами, по навесной переправе с кирпичами, в воду с кирпичами.
- Были те, кто не выдерживал подобных нагрузок?
- В учебке таких не было, потому что из учебки невозможно было куда-то перевестись, ведь во всех подразделениях нагрузка была одинаково тяжелой. Из учебки можно было уехать, только получив какую-нибудь травму. А вот когда мы попали в полк, там да, люди не выдерживали, уходили. Но были в Афганистане и те, кто по собственному желанию переводился в нашу разведроту, как правило, это были люди, уже отслужившие по году. Нас приехало в роту восемнадцать человек из призыва, и из этих восемнадцати уволилось девять: один погиб и одного комиссовали, а остальные просто не вынесли нагрузок и разбежались по другим ротам. Этому способствовала и жуткая “дедовщина”, царившая в разведроте, где была своя иерархия, зависящая от призыва. У нас не было никаких землячеств, не приветствовались никакие товарищества - только призыв. Соответственно, основные отношения тоже строились внутри призыва: если вы “молодые”, то всем призывом “летаете”, выполняя всю работу, а стал “черпаком” - тебе уже полегче. Ну, а “дедушкой” живешь, кайфуешь. В учебке же мы, курсанты, все были одного призыва, старше нас был лишь постоянный сержантский состав, поэтому как таковых неуставных взаимоотношений там не было. Ну, иногда сержанты демонстрировали положенное им по должности некоторое превосходство над курсантами, но абсолютно безо всякого рукоприкладства.
- В программу обучения разведчиков входила парашютно-десантная подготовка?
- С нами проводились соответствующие подготовительные занятия, однако до прыжков дело так и не дошло, что-то там у командования не срослось с самолетами. Но морально к совершению прыжков с парашютом мы все уже были готовы.
- В какую форму Вас одели в учебке?
- Обычную общевойсковую форму для жаркого климата: короткие ботинки, панама. Тогда еще в войсках не было ставшей впоследствии знаменитой “афганки”, или как мы ее называли “эксперименталки”, поэтому мы носили легкие хлопчатобумажные брюки навыпуск и легкую куртку на металлических пуговицах. “Эксперименталка” появилась у нас в 1986-м году, уже когда мы собирались на дембель. Она, как и многое другое, проходила “обкатку” в боевых условиях Афганистана. Точно так же в Афгане “обкатывались” и гранаты РГО с контактным взрывателем, которые впоследствии сняли с вооружения из-за частых самоподрывов.
- Сколько по времени продлилась учеба?
- Пять с половиной месяцев. Мы пришли туда в октябре, а в апреле уже отправились в Афган. Перед выпуском из учебки мы, отбегав и отстрелявшись, сдали экзамены. По выпуску почти все получили звание “младший сержант”. Поскольку я показал отличные результаты в подготовке и за период учебы мне трижды объявляли отпуск, то меня планировали оставить в учебке и присвоили звание “сержант”. Кроме меня оставить на замену сержантского состава планировалось Ульянова и Чумакова, потому что мы втроем стреляли из БМП и автоматов сначала за роту, заняв первое место в учебном полку, а потом стреляли за дивизию и за округ. Правда, в отпуск я так ни разу и не попал.
- За что Вам объявляли отпуск?
- Первый раз отпуск объявили перед строем в батальоне, после того, как мы успешно отстрелялись за дивизию. Второй раз объявили его в учебном центре Килита, где на границе с Ираном мы проходили горную подготовку в условиях, максимально приближенных к афганским. Там, во время занятий по организации засадных действий, когда одна рота в ущелье занимает позиции, а другая должна ее обнаружить, нами была своевременно раскрыта поставленная на нас учебная засада. Мы с Мишкой Чумаковым шли впереди роты, в головной дозорной группе, двигаясь по правому склону ущелья. Две другие группы двигались по левому склону и по дну ущелья. Проходя по сопке, я заметил лежащий на земле конверт. Подойдя поближе увидел, что кто-то в этом месте опорожнился, и использовал конверт чтобы подтереться. Я тут же поднял руку, дав сигнал роте остановиться. Пока рота не двигалась, мы прошли чуть вперед и увидели ребят, которые сидели и курили. Мы бросили в их сторону взрывпакет, обозначив, что группа условно уничтожена. В результате наша рота не попала в засаду, а мне объявили недельный отпуск. Но сказали, что я поеду в него лишь когда мы перейдем в постоянный сержантский состав и отправимся за молодым пополнением. Ну, а в третий раз в горах была организована стоянка и мы вместе с Владимиром Ульяновым, разумеется, по прозвищу “Ленин”, находились в пикете охранения. Смотрю: идет командир батальона вместе с начальником штаба. Не знаю, откуда они возвращались, но мы сделали все так, как велит Устав: “Стой, кто идет!” В ответ комбат начал: ”Да ты что, это же я!”, но мы передернули затворы и в результате, как и полагалось, доставили “нарушителей”. В итоге, “за бдительность и выполнение требований Устава караульной службы” мне объявили отпуск в третий раз.
- Сержантский состав в учебке имел боевой опыт?
- Нет, они все были выпускниками этой же роты, просто их оставили как отличников боевой и политической подготовки готовить следующие поколения призывников. С боевым опытом у нас были лишь старшины, которые после Афгана остались на сверхсрочную и занимали, в основном, тыловые должности, да наши офицеры, большей своей частью прошедшие через Афганистан. Командиром нашего батальона в учебке был Плосконос Игорь Николаевич, который за участие в боевых действиях в Панджшере получил звание Героя Советского Союза. Оставить нас сержантами было его идеей, но мы 28 апреля поставили магарыч старшине, и он нас “засунул” в последнюю команду, отправлявшуюся в Афганистан.
- Во время обучения вы получали от офицеров советы, которые откровенно шли вразрез с требованиями Уставов и Наставлений?
- Конечно. Наш командир роты старший лейтенант Пулатов, награжденный орденом Красной звезды, не стесняясь в выражениях, объяснял нам все на примерах из собственного опыта. Эту информацию мы воспринимали, буквально пробуя ее наощупь, назубок. И никто не обращал внимания на наши разбитые в хлам сапоги, на стертые до крови руки. Как гранату бросать, как стрелять, как быстро падать, не думая о комфорте падения - все это мы узнавали от своих командиров и отрабатывали до автоматизма.
- При выпуске из учебки было торжественное построение с напутственной речью командования?
- Нет, никакого построения не было. Просто во время построения после вечерней прогулки зачитывали пофамильно списки тех, кто завтра убывает в Афганистан и кому следует отправляться в каптерку получать обмундирование. И напутственных речей нам никто не говорил, лишь с сержантами обнялись, похлопали друг друга по плечу - и все. Перед отправкой нужно было собрать вещмешок, уложив туда парадку и шинель. Когда мы прибывали в Афганистан, нашу новенькую форму сразу же забирали дембеля и в ней уезжали домой. Парадной формы одежды в Афганистане не выдавали - что привезли “молодые”, в том и отправлялись домой.
- Отправка в Афганистан шла не одной партией?
- Из Ашхабада всех отправляли по разным провинциям Афганистана: кого в Кундуз, кого в Шинданд. Летит, допустим, самолет с дембелями из Кандагара и прилетает в Ашхабад. Там все эти дембеля, человек двадцать - тридцать - пятьдесят, выгружаются, а на их место сажают столько же “молодых” и везут обратным рейсом. Причем, вся “молодежь” не только из нашей учебки, но и из “Тринадцатого городка”, и из Термеза. Всех свозили в Ашхабад, откуда и отправляли в Афганистан. Ну, а там, в Кандагаре, их уже на месте распределяли по провинции: кого в Лашкаргах, кого в Кандагаре оставят, кто-то в бригаде будет служить, а кто-то на охранение дороги отправится. Затем, допустим, прилетает самолет из Шинданда, где стоит мотострелковая дивизия, и вместо их дембелей туда отправляется другая партия “молодых”, даже побольше, чем в Кандагар. Нас в Шинданд отправлялось много - человек сто – сто пятьдесят, наверное.
- На каком самолете вас везли в Афганистан?
- На обычной пассажирской “ТУшке”, которая перед этим привезла в Союз дембелей и отпускников. Нас прямо в учебке, утром, после строевого смотра, посадили в КАМАЗы и «Уралы», и повезли на аэродром. Никакого пограничного контроля мы не проходили, машины подвели нас прямо к трапу, так, что нам по земле пройти пришлось всего метров десять, не больше.
- Аэродром, на который вас привезли, был гражданским?
- Нет, это был военный аэродром. В Шинданде по прилету нас никто не проверял, а вот дембелей, улетающих в Союз, особисты на взлетной полосе шмонали жестко: нельзя было везти в Союз фотографии и шмотки. Через полтора года, когда уже пришел и наш черед уезжать домой, порядки несколько смягчились и можно было вывозить что-то из одежды и прочих вещей, купленных на сумму, не превышающую количества заработанных тобой чеков Внешпосылторга. Эти чеки мы получали, находясь на территории Афганистана, и, кроме того, в Советском Союзе нам на книжку ежемесячно переводилось наше денежное содержание в рублях.
- Каково было первое впечатление от Афганистана?
- Мы полгода провели практически в тех же условиях, что и афганские, поэтому сильного отличия не заметили. Единственное, в Шинданде было несколько жарче, чем в Ашхабаде. Я родом с юга, у нас летом тоже жарко, поэтому мне даже акклиматизация не понадобилась, а вот тем, кто был из Центральной России или из северных районов, те, конечно, жару переносили с трудом. Самым первым впечатлением было, когда открылся люк и из салона самолета, где было прохладно от работающих кондиционеров, ты вышел на трап и словно оказался в сауне. Сухой горячий воздух и легкий ветер с песком - вот чем встретил нас Шинданд. При этом мы даже в воздухе не знали, куда летим: может в Кабул, а может в Газни. Слух о том, что это будет Шинданд, прошел по салону незадолго перед самой посадкой. До этого мы и не знали, что есть такая провинция и где она находится. Перед посадкой посмотрели в иллюминатор: сплошные горы, среди которых мелькнула какая-то воинская часть: ровные квадратики палаток и модулей, техника, выстроенная в ряд.
- Куда Вы попали служить?
- В 24-й гвардейский танковый полк 5-й гвардейской мотострелковой дивизии, где по прилету всех на первое время поместили в “карантин”. В апреле 1985-го в расположении полка в качестве казарм уже стояли не палатки, а модули - длинные щитовые домики. Две недели мы жили в одном из таких модулей, пока нас вводили в курс дела, где здесь столовая, где что. А затем, как и в Союзе, стали приходить покупатели изо всех полков дивизии. Приедут, спросят: “Кто артиллеристы?” и забирают своих в артполк. За ними танкисты для себя людей уводят. А когда наша разведрота возвратилась из операции откуда-то из-под Кандагара, оттуда пришли “деды” и за нами. Слышим, дежурный орет: “Разведчики, на выход!” Выходим и видим четырех сержантов, как потом выяснилось, это были командиры машин и замкомвзводов: “Вы разведчики?” - “Мы” - “Что же вы, сука, такие мелкие?” Наших дембелей было пятнадцать человек, все они были призваны из Белоруссии и были ростом под метр восемьдесят. На их фоне мы со своими “метр шестьдесят” выглядели действительно мелковато. Они нас забрали и сразу же, на машинах, мы отправились на полигон, где пару дней мы только и делали, что стреляли. Затем возвратились и, получив оружие, были уже “официально” зачислены в разведроту. Меня к себе на машину оператором-наводчиком забрал командир машины Тимашков Володя, который был еще и замкомвзвода. Потом, когда он ушел на дембель, я стал на его должность замкомвзвода.
 |
Диларам |
Вообще вся моя служба проходила на “точке” в Дилараме, что в трехстах пятидесяти километрах от Шинданда. Диларам - это пустыня пустыней, посередине между Кандагаром и Шиндандом, там и было место постоянной дислокации разведроты 24-го гвардейского танкового полка. В сам полк роту пригоняли лишь для того, чтобы после операции пополнить личный состав взамен погибших и раненых, ну и чтобы получить от командования “воспитательные мероприятия”. Правда, все эти процедуры заканчивались быстро, пара дней - и роту отправляли обратно в Диларам. В полку нашу разведроту не очень-то жаловали, с командованием полка у нас были натянутые отношения. Разведка есть разведка, со своим специфическим образом жизни. Это не нравилось командованию полка, и они пытались “строить” разведчиков, правда, безрезультатно.
В общем, пришли мы в роту, а рота, растянув полога между восемью БМП, стоит цыганским табором за забором полка, все спят в спальниках или на подушках и одеялах, захваченных у “духов”. В полк разведроту не пускают, потому что каждый из ее бойцов - это потенциальный нарушитель дисциплины, к тому же нарушающий форму одежды. У нас не было принято носить сапоги и х/б, вместо этого мы были обуты в кроссовки и одеты в маскхалаты с тельняшками. Ну, а в полку во всем требовали четкого соблюдения Устава. Поэтому разведроту даже в столовую если и запускали, то с “черного хода” за клубом, где стояли палатки саперов, комендачей и химиков. Только эти три взвода на территории полка располагались в палатках, танкисты же жили в модулях, но мы с ними никогда не имели каких-либо контактов. В полковую столовую мы заходили, уже когда все остальные подразделения закончили прием пищи, но чаще всего рота готовила себе пищу самостоятельно, в афганских казанах, из крупы, макарон и тушенки.
 |
Разведрота в полку перед столовой |
Через пару дней после нашего зачисления в разведроту, кажется, это было пятого мая, началась общевойсковая операция и вместе со всей дивизией разведрота отправилась в сторону Кандагара. Но убыла рота не в полном составе: мы вдвоем с моим приятелем Жадгером Нурписовым из-за дизентерии остались в полку. Увидев, что у нас с Женькой начался понос, “деды” тут же приказали нам бежать в санчасть, иначе могли заболеть все. Тиф, дизентерия, гепатит - эпидемии этих болезней возникали постоянно, и в роте не было ни одного человека, кто бы не переболел чем-нибудь из них.
Пару дней, пока дивизия шла до Кандагара, мы с Женькой провалялись в полковой санчасти. Съели по пузырьку тетрациклина и понос прекратился. А потом мы с Женькой пришли к выводу: “Там начинается первая для нас операция, а мы сидим, обосравшись, в санчасти. Плохая примета так службу начинать”. Договорились с одним белорусом из комендантского взвода, который дружил с нашими дембелями, и тот, используя спецпропуск, вывез нас на БРДМ на аэродром. Узнав, какой вертолет летит в сторону Кандагара, белорус договорился с вертолетчиками и посадил нас на Ми-8, который вез хлеб нашим солдатам. Без оружия, которое осталось в полку, с одними лишь фляжками, мы отправились на войну.
 |
Нурписов Жадгер |
- Кто-нибудь знал о том, что вы самостоятельно отправились воевать?
- Нет, ни в полку, ни в санчасти никто не знал, где мы. Мы фактически дезертировали из полка, но дезертировали на войну. Конечно, потом за это свое самоуправство мы здорово отхватили. Вертушка высадила нас в районе Лашкаргаха, рядом со штабом дивизии, которая только дошла и начала располагаться. В “зеленке” уже шел бой, а здесь медсанбат ставил палатки, связь между кунгами растягивала антенны. Мы увидели идущие в нашу сторону “бээмпэхи” и решили остановить любую из них, чтобы спросить, где наши, но тут из медицинской палатки вышел капитан медицинской службы. Мы к нему: “Где танковая разведка?”, а он махнул рукой: “Вот там, где в “зеленке” война идет”. “А это что за машины едут?” - “Это из пехоты, везут своих “двухсотых” и “трехсотых”. Кстати, у ваших тоже два “двухсотых” и один “трехсотый””. Тут подлетели БМП, и пацаны начали сгружать раненых сразу на операционный стол медсанбата, а одного погибшего отнесли в стоящую рядом палатку морга. Пацан, который при морге служил “гробовщиком”, поинтересовался у нас, кто мы и откуда. Мы ответили, что оба из разведки. “Тут сегодня утром двоих ваших привезли. Документов при них нет, их просто на носилках оставили. Опознать сможете?” - “Ну, пошли”. Заходим в палатку и среди других погибших увидели двоих наших разведчиков: один таджик переводчик, дембель Камил Файзуллаев, а другой нашего призыва, Валерка Смолькин, который только недавно вместо с нами прилетел в Афганистан. Потом мы узнали, что Валерку снял снайпер, попав ему в голову, а Камил пошел его вытаскивать, но снайпер подстрелил и его. В тот же день в медсанбат привезли и Гущу, пацана нашего призыва, которому тот же самый снайпер прострелил обе ноги. Этот снайпер в тот день много бед натворил.
Опознав своих пацанов, мы сели на пехотную БМП, и они нас отвезли к самой границе “зеленки”. Там пехота поехала в свою, левую, сторону, а нам нужно было идти направо. Идем, смотрим: “бээмпэшка” стоит. Подошли ближе, и увидели, что это моя машина, “семерка”, раком стоит. Оказалось, механик обкурился и ушатал машину, свалившись на ней в семиметровую пропасть. Вся левая сторона машины была разбита, все торсионы поотрывались.
- Все живы остались?
- Кроме него в машине никого не было. К тому времени пехота уже ушла вперед, а механик стал на склоне разворачиваться и, не вырулив, свалился вниз. Сам он остался жив, хоть и побился чуть-чуть.
Подошли, сели в машину, сидим, болтаем с механиком. По радиостанции связались с ротным и доложили, что о своем прибытии. Через некоторое время прилетел ротный, поорал на нас и выдал нам два трофейных АКМа: “Держите, грёбаные солдаты, охраняйте машину. Потом с вами будем базарить”. И стали мы втроем - механик, который упал, и мы с Женькой - охранять БМП. Вечером все машины вышли из “зеленки”, разместившись на ночь на непростреливаемом участке плато. Ротный нам еще раз, как и обещал, дал “люлей”: “Вы охренели что ли, на войну с одними ремнями и фляжками прибыли. Вернемся в полк - переведу вас в другую роту”. В “зеленку” нас не пустили, приказав оставаться рядом с машиной. После завершения операции рота в полном составе отправилась в Диларам, к месту постоянной дислокации. Прибыв туда и переночевав, рота наутро получила приказ прибыть в полк, поскольку в ней имелись потери. Погрузившись на свои машины, мы взяли под охрану проходящую колонну и вместе с ней дошли до полка.
 |
Привал на марше |
- Какое наказание вам последовало за самовольное прибытие к месту боевых действий?
- Никакого. Ротный потом поостыл и сказал, что вообще-то нас за это следовало бы наградить. Короче, оставили нас в роте, никуда не перевели. К тому же, до того, как роте отправиться в полк, мы с Женькой за ночь успели собрать разбившуюся машину, почти полностью восстановив ее. В качестве освещения использовали примитивные самодельные светильники из консервных банок, соляры и обрывка шинельного сукна. Используя привезенные “летучкой” с рембата запчасти, и те, что имелись в машине, мы поставили ее “на ход”, поменяв балансиры и торсионы, заменив катки. Не смогли мы починить лишь поврежденный при ударе электропривод башни, поскольку перебитый пучок кабелей требовал перепайки, а ее в полевых условиях произвести было довольно трудно. Утром дембеля проснулись, приехали и увидели, что машина уже почти на ходу. Я в это время сидел и крутил болты на вальце, закрывающем подшипник, но бессонная ночь дала о себе знать, и я уснул, уткнувшись лбом в фальшборт. Проснулся я от сильного удара в спину и крика: “Ты чего, сука, спишь?!” Увидев стоявшего передо мной дембеля, заместителя командира первого взвода Владимира Тимашкова, по прозвищу “Тимоха”, стал оправдываться: “Да вот, ремонтом занимаюсь” - “Сам, что ли?” - “Нет, мы вдвоем с Женькой” - “А он где?” - “С другой стороны машину ремонтирует”. Оказалось, что Женька там тоже сидя спит. “А где механик?” - “Да этот татарин где-то здесь ходил”. Тимоха влез в машину и увидел, что Татарин, разложив сиденье в десантном отсеке, тоже лежит дрыхнет. Тимоха вытащил его оттуда за ноги и в кровь разбил морду. Поэтому, когда решалась наша судьба, Тимоха заступился за нас перед ротным: “Оставь пацанов, они, во-первых, не зассали и сами поехали на войну, а во-вторых, сами машину поставили “на ход””. Тимоха имел в роте непререкаемый авторитет, ему было похрен даже на командира роты, лишь с начальником разведки он разговаривал практически на равных.
 |
Владимир Тимашков (Тимоха) |
Когда мы прибыли в полк, начальник штаба полка Казаков, увидев разместившуюся за забором разведроту, поинтересовался: “А что это разведка приехала и бездельничает за забором? Ну-ка, в модуль их поселить!” Приказание было выполнено, нас переселили в модуль. Но там все стали курить прямо в модуле, что было строжайше запрещено. Дежурный по полку сделал замечание, но разведчики за это ему набили морду. Майор пошел, пожаловался на нас в штаб, там, с криками: “Что за херня?”, решили в качестве наказания поставить разведроту в наряд. До этого нас никогда не ставили в наряд. Никуда. Мы занимались лишь своей службой, а тут первый взвод поставили в караул, а мой, второй - в наряд на хозблок. Ну, что сказать… Завтрак в полку перенесся на полтора часа, обед на три часа, а на ужин мы уже не попали, нас просто сняли с наряда. Вышло так, что дембеля всю ночь “гудели”, пока мы принимали наряд у роты материального обеспечения. Дембеля нам сказали, что если мы не хотим перед сдачей все тщательно вымывать, то должны принять у РМО все чистым и блестящим, как у кота яйца. Поэтому наряд они нам сдавали часов до трех ночи. После завтрака наш наряд по кухне перед всем полком построил начальник штаба: “Товарищи солдаты и сержанты! Если кому-то не досталось мяса, масла или яиц - посмотрите в эти наглые рожи. Можете им задать вопросы, куда все это подевалось”. А у нас в наряде были все вместе: и “деды”, и “черпаки”, и “чижи”. Среди нас был замкомвзвода Артур Королев, здоровый такой парень под два метра ростом, с атлетической фигурой, который поинтересовался у всех бойцов полка: “Кому тут мяса не хватило? Подходите, я вам все расскажу”. Полк поржал, ни у кого претензий не имелось.
Ну, а первый взвод - те вообще молодцы. Они договорились между собой в полночь открыть стрельбу. Ну и началось. Стреляли в парке из БМП, стреляли с вышек, даже вышли на улицу те, кто охранял полковое знамя, и стали в небо поливать из автомата. В патронах разведчики не были ограничены, поэтому стрельба получилась знатной. А тут штаб дивизии под боком, поэтому можно представить, какой там начался переполох. Дивизия располагалась на ровном плато, до гор было далеко, и имела несколько блоков охранения, расположенных на расстоянии два - три километра друг от друга, да еще танки стояли в капонирах с интервалом в двести метров, поэтому подобраться внезапно у противника ни за что бы не получилось. А тут вдруг такая интенсивная стрельба поднялась практически в самом центре дивизии! Разумеется, весь личный состав дивизии был поднят в ружье, а потом, после того как это ЧП было разобрано во всех инстанциях, было приказано, чтобы от нашей разведроты в течении двух часов и духу не было. Командиру полка, которому перед этим вот-вот должны были присвоить звание “полковник”, был объявлен строгий выговор, а начальнику штаба вынесли выговор по партийной линии. В общем, было сказано: “Не было их тут, пусть и дальше не будет”, и разведрота за три часа загрузившись сухпайком, продуктами и боеприпасами, успев пробежаться по дуканам, отправилась своим ходом в Диларам, к месту постоянной дислокации. Вместо погибших ребят, в роту взяли двоих “черпаков” из других подразделений полка, которые просили о переводе к нам. Обычно раньше рота ходила в составе какой-нибудь из проходящих колонн, усиливая ее своей бронетехникой, а тут мы поехали к себе на “точку” сами, зная, что “духи” точно не нападут на наши два “Урала” и восемь БМП. Разбившуюся, но худо-бедно восстановленную БМП, мы оставили в рембате полка, забрав себе вместо нее одну из трех новых машин, прибывших для пехотного полка.
А в Дилараме началась своя служба. Там мы постоянно находились в разъездах. Рядом с нами стояли противотанкисты со своими САУ и один танк какой-то из танковых рот нашего полка, но мы с ними практически не контактировали, поскольку специфика нашей службы совершенно отличалась от их задач. Допустим, поступили разведданные о том, что где-то проходит караван и нужно было выходить на засаду. Начальник разведки полка собирает нас всех и ставил задачу: “Так, пацаны, идем в такой-то район взводом или группой”. В зависимости от количества задействованных в операции мы выдвигались либо на “вертушке”, если нас было человек 10 - 12, либо шли на броне, если участвовал взвод. Всей ротой мы выходили очень редко, обычно это было прочесывание какого-то участка “зеленки” при проведении крупных операций, рангом не ниже армейских.
 |
Начальник разведки полка м-р Лакиза передает дела новому начальнику разведки м-ру Шестаку |
- Начальник разведки полка тоже находился в Дилараме?
- Он постоянно с нами находился. У него имелась аппаратура ЗАС, по которой ему “качали” информацию, плюс он получал информацию от наших советников, которые жили неподалеку, в подразделении афганской армии, располагавшемся на противоположной стороне дороги. Советники получали информацию от своих “подсоветных” и передавали ее нашему начальнику разведки, ну, а он уже принимал необходимые решения по реализации полученных разведданных: “Идем в Бакву, в такой-то кишлак, туда вчера зашли “духи””. Баква - это небольшой район в провинции Фаррах с сетью горных кишлаков. Или, допустим, поступила ему информация, что через иранскую границу пойдет караван. Тогда мы заранее выходим, прибываем на место, броня уходит, а мы садимся в засаду и сидим, ждем. Подошел караван, мы его разбили, броня подъехала, добила тех, кто уцелел, мы погрузились и поехали домой.
 |
Разведрота на засаде в пр. Баква |
- Какая бронетехника использовалась разведротой?
- Только БМП. БТРов у нас не было, потому что это ерунда, а не машина. Иногда в роту давали в качестве прикомандированных БРДМ из автороты полка. Две - три такие машины у нас на “точке” имелись постоянно.
- “Вертушки” откуда были?
- Они прилетали с аэродрома Шинданда. Я даже не знаю, были ли они закреплены за нашей разведротой или нам их давали исходя из того, какие на данный момент были свободны. Нам было все равно: что нам дали - на том и полетели. “Вертушки” мы мало использовали, выдвигались в основном либо на броне, либо пешком. Бывало, нас на вертушках забрасывали на хребет, чтобы нам самим не подниматься, а мы уже там располагались на высотах и, после выполнения поставленных задач, самостоятельно спускались вниз. Но все-таки чаще всего на горных дорогах, где в тебя могли выстрелить из-за любого камня, мы передвигались на броне. При прибытии на место пешая группа уходила дальше, а броня отходила в сторону и, разместившись в безопасном месте, через БРДМ с установленной на ней радиостанцией, находилась на постоянной связи с группой, готовая в любой момент прийти на помощь, и с командованием полка. А у нас в группе для связи использовались переносные радиостанции Р-148 и Р-159.
- Одна радиостанция на группу?
- Одна на отделение, которое составлял экипаж машины - механик-водитель, оператор и командир машины - и перевозимый ею десант - сержант командир отделения, старший разведчик и все остальные - минометчики, снайпер, пулеметчик и прочая пехота. Как правило, командир машины во время операции уходил с десантной группой и на броне оставались лишь механик с оператором-наводчиком.
- В отделениях даже минометы были?
- У нас и АГС были, и минометы. Калибр миномета был небольшим, миллиметров пятьдесят, потому что по горам с такой тяжелой штукой особо не побегаешь. У нас у каждого на автомате были установлены ГП-25, позволяющие бросать гранаты по навесной траектории, поэтому минометы обычно брали с собой лишь когда назревало что-то серьезное.
- Чем еще было вооружено отделение?
- В отделении обязательно были ПК и СВД. Во время выходов на операции каждый из состава отделения брал себе по одному гранатомету “Муха”. РПГ-7 не брали, чтобы излишне не перегружать личный состав, ведь нужно будет и автомат нести и РПГ, а второму номеру еще и выстрелы для него. А так каждый нес по “Мухе” и это выходило по мощности так же, как и иметь РПГ. Но с гранатометом ты должен бегать, даже если к нему закончились выстрелы, а из “Мухи” выстрелил и выбросил пустой тубус. АГС, как правило, тоже использовался, если предстояло сражаться “по тяжелому”, и то в зависимости от территории где придется работать, от кишлака. Если предстояла работа в пустыне, где “духи” на верблюдах да на джипах с ДШК в кузове передвигаются, то АГС можно было и не брать - ничто не мешает просто подстрелить этого пулеметчика из СВД. А когда работаешь в кишлаке или по кяризам, то “духам” надо чем-то сверху накидать.
- Как боролись с нападениями из кяризов?
- “Дух” вылезет из кяриза, выстрелит из гранатомета, и сразу скрывается внутри. Кяризы - это подземные речки, имеющие разветвленную сеть с выходами наверх, поэтому всегда было неизвестно, в какую сторону “дух” будет уходить. В основном кяризы закидывали гранатами. Если замечали, откуда он выстрелил, то сразу бежали к крайним входам в кяриз и бросали туда гранаты. Иногда хватало и одной, после которой оглушенные “духи” начинали вылезать наружу, а здесь мы их просто добивали. Однажды, направляясь на иранскую границу, проезжали мы по дороге, идущей параллельно метрах в трехстах от кишлака и даже не собирались в него заезжать. И тут навстречу нам выбежало несколько собак, больших алабаев. Пацан взял, и из автомата дал очередь, чтобы их отпугнуть. В ответ со стороны кишлака прозвучало несколько выстрелов из “бура”. Об этом сразу по связи передали всем машинам, и мы сразу развернулись в боевую линию. Взводный говорит: “Давай, вправо в боевую и пошли прочесывать”. Начали с ходу стрелять из пушек по кишлаку, шороху навели, куры стали летать в разные стороны. Заходим в кишлак, а там полнейшая тишина. На костре варится еда, стоят коровы, а никого из людей нигде нет. При этом видно было, что буквально минуту назад здесь кто-то был, пыль еще осесть не успела. Начали шмонать кяризы, никого в них не нашли. Пролезли по всем дувалам - нет никого. Пацаны говорят: “Может они в колодце?” - “Ну давай посмотрим”. А посреди кишлака стоял колодец, рядом с ним корыта, сделанные из половинок тракторных шин, из которых пили воду коровы и ишаки. Заглянули в него, там лишь вода на дне и больше ничего не видно. Таджику своему говорим: “Давай, позови кого-нибудь на своем языке, вдруг откликнутся”. Он крикнул раз, в ответ тишина, крикнул второй, опять тишина. Я ему говорю: “Скажи, что я сейчас в колодец гранату кину”. Тот перевел и в колодце сразу кто-то запричитал: “Доз, доз, шурави!” А потом оттуда, как тараканы, полезли афганцы. Полкишлака вылезло: и дети, и старики. Но ни одного мужика среди них не было, все убежали. Оказалось потом, этот колодец не был связан с кяризами, а имел свои ответвления, где, собственно, и прятались афганцы. Рядом с кишлаком проходило сухое русло, когда-то промытое водой, идущей с гор. На тот момент воды в русле не было, одни лишь камни, за которыми мы увидели стоявший зеленый джип “Симург” с установленным в кузове ДШК, прикрытый кошмой, и убегающего по руслу “духа”. Мы его ранили, догнали и начали бить, допрашивая. Тот рассказал, что из колодца есть несколько выходов и один из них вел сюда, к машине. Куда вели другие выходы, он не знал, но остальные четверо “духов” убежали в том направлении. Вот так, нежданно-негаданно, рота разжилась “Симургом”. Правда, нас чуть свои не расстреляли, когда мы на этом трофейном пикапе возвращались к себе на “точку”. Нам хотелось на ней первыми вернуться к себе в Диларам, но машина быстрая, и мы на ней оторвались от колонны своих БМП. А когда стали подъезжать к бетонке, то бронетранспортер из проходящей в это время колонны, остановился и стал наводить на нас пулемет. Пришлось рвать на себе тельняшку и махать им: “Не стреляйте! Свои!” Когда подъехали, из БТР вылез боец: “Вы что, совсем сдурели? На “духовском” джип катаетесь!” А у нас на машине все еще висели флажки от прежних хозяев - один какой-то черный, а другой государственный иранский флаг.
 |
Начальник разведки полка м-р Шестак и начальник связи полка на фоне трофейных машин |
- Приходилось использовать трофейный автомобиль в работе?
- Мы на нем катались до тех пор, пока об автомобиле не просочилась информация в дивизию. Потом у нас еще один джип появился. Мы сидели в засаде и мимо проезжал джип. Водителя мы тихо сняли, “духов”, сидевших в нем, побили, и забрали автомобиль себе. И вот в один из дней к нам на “точку” за трофейными автомобилями прибыли представители разведотдела дивизии. Один из джипов, который захватили самым первым, начальник разведки отдал в дивизию, где впоследствии на нем катались офицеры управления, а второй отдавать не стал, и мы этот автомобиль, чтобы его у нас снова не забрали, просто решили расстрелять. Отъехали на полкилометра от “точки”, и влупили по нему из БМП. Ну, а на первом “Симурге” мы ездили по пустыне и на базар в Диларам. ДШК, разумеется, сняли сразу и сдали как трофей - написали рапорт, что пулемет захвачен при реализации разведданных, при этом ничуть не кривя душой: ведь мы же ехали на засаду. Правда, на запланированную засаду мы все-таки съездили, но толку от этого уже не было никакого, потому что эффекта внезапности мы своим налетом на кишлак лишились. Там ведь как. Только ты выезжаешь куда-то на операцию, как по горам тут же пошли сигналы, днем это дымы, а ночами небольшие костерки. У них на высотах все заготовлено для подачи сигналов и как только поступает информация о нашем выдвижении, все сразу же приходит в действие. Бывало, что вместо сигналов они голубей запускали. В общем, связь у них была налажена достаточно хорошо для тех условий.
Однажды мы собрались ночью выдвинуться на операцию на двух БРДМах. Все было решено делать в режиме секретности, чтобы никто не узнал о том, что мы выехали. Эти два БРДМа вызвали из полка, и они прибыли к нам в колонне, среди других таких же БРДМ, БТР и ЗУшек. За Диларамом был большой такой пятак с ровной площадкой, на котором проходящие колонны вставали на ночлег. Место было удобным, до гор далеко, следовательно, это место никто не обстреляет. Диларам - это середина пути между Шиндандом и Кандагаром, поэтому к нам они всегда приходили часов в семь вечера, а поутру отправлялись в путь. Колонна зашла на площадку, где у них уже все было размечено, кому куда вставать, и встала на ночевку. Ночью, часа в два, перед тем как начало светать, мы своей группой со всем вооружением вышли с “точки”, спустились к реке и, пройдя вдоль русла, поднялись на площадку, где стояла техника колонны. Там, погрузившись в БРДМ, выехали на бетонку. Нам нужно было проезжать через кишлак, поэтому фары при движении не включали, двигались, используя приборы ночного видения ТВН. Проезжаем на скорости через мост, который охранялся с одной стороны нашим постом, а со стороны кишлака был пост охраны “цириков” (“цирики” - название сотрудников “царандоя”, афганской милиции, имевшее хождение среди советских военнослужащих - прим. ред.). Мы несемся на полной скорости, вдруг чувствуем, как машину тряхнуло. Водитель в прибор не углядел никого, а второй пацан, который шел за ним, держал дистанцию и тоже не смотрел, что там на дороге. Его тоже тряхнуло, но никто так и не понял, что это было.
Без всяких непредвиденных обстоятельств добрались до Баквы. Мы поднялись в горы и затаились, а машины ушли в сторону, их экипажи спрятали в русле и накрыли маскировочной сетью. В то время ротного у нас не было, его комиссовали, и вместо него обязанности комроты исполнял командир взвода. Наш выезд был запланирован на два дня, чтобы прибыть на место заранее, сесть в засаду и замаскироваться. Днем там должен был идти караван, который мы должны были взять. Обычно караваны ходили ночами, а этот, почему-то должен был идти днем. Сидим, ждем. И вдруг по связи на нас выходит начальник разведки, который в тот раз остался на “точке”: “Зарывайтесь в землю по уши, и чтобы неделю я вас здесь не видел”. Мы сидим в недоумении, не понимая причину этого приказа. Видим, верблюды идут. Это был тот самый караван, которого мы ждали. Спустились с горы, побили его. Оказалось, в нем килограмм сорок героина везли, ну и оружия по мелочи было - два-три автомата. Вроде и задачу выполнили, а команды возвращаться нет. Сидим, ждем. Прошла неделя, началась вторая. Команды по-прежнему нет. Потом все-таки начальник разведки связался с нами: “Давайте, возвращайтесь”.
Вернулись в Диларам, а там на нас сразу набросились: “Вы что, суки, натворили?” А что мы натворили - мы и сами не в курсе. Вроде ничего такого, караван, как и положено, разбили - и все. И тут начался “разбор полетов”. Оказалось, эти “цирики” вышли на бетонку поспать, а мы через них добросовестно переехали. Ночи там прохладные, и поэтому “цирики” каждую ночь ложились на бетонку, нагретую солнцем за весь день, и спали на теплом. Афганцы, вместе с советниками, после случившегося, сразу прибежали к нам в роту: “Это ваши, больше некому”. Из-за произошедшего ЧП на вертолете на “точку” прилетели из полка особисты и представители афганской госбезопасности. Решили устроить смотр личному составу роты. Начальник разведки сразу отправился к противотанкистам со связистами и несколько их человек поставил в строй, доказывая, что его подчиненные разведчики все на месте. Когда в роту пришли советники и прилетевшие из полка особисты, то, пересчитав всех по головам, незаконно отсутствующих не выявили. Боевые машины в полагающемся количестве тоже все стояли на местах. А что до формы тех, кого поставили вместо нас в строй, то мы там все были одеты кто во что горазд и по внешнему виду отличить разведчиков от тех же, например, связистов, было весьма проблематично - все без маек, кто в штанах, кто в шортах. ХАДовцы все-таки отнеслись с недоверием к представленным доказательствам, но наши офицеры резонно возразили: “Вот вам люди, вот вам техника - чего вы мозги делаете?” А та колонна, которая ночевала в Дилараме, еще рано утром снялась с места и ушла. Пока с ней созванивались, пока решали вопросы, колонна уже вытянулась в ленточку и ушла довольно далеко. Тем более там, в колонне сами толком не считали, сколько у них колесной техники - БТР и БРДМ. Колонну все-таки остановили, советники и ХАДовцы начали искать виновных среди их водителей. В это время оставшийся на “точке” особист начал рыскать по помещениям и вести беседы с личным составом. Конечно же все эти беседы не имели результата - ну кто рискнет сдать своих товарищей особисту, для всех это было конкретное табу. В общем, пришлось возвратиться этой комиссии ни с чем.
- Как вы возвращались обратно?
- Да как обычно: подождали у перевала Каравангах другую колонну, влились в нее и вместе с ней дошли до своей “точки”. На подходе к Дилараму мы спешились, по руслу реки пешком возвратились к себе в расположение, а те БРДМ, на которых мы выезжали на операцию, ушли дальше вместе с колонной.
- Как поступали с оружием и героином, захваченными в караванах?
- Там столько отписок для особого отдела нужно было делать по всему, что захватили. Поэтому весь план, найденный в караване, обычно забирали себе, а пакеты с героином разрезали и перемешивали его с песком. Если была возможность, его обливали соляркой и поджигали. Героин у нас никто не употреблял: курить - курили, но тяжелыми наркотиками никто не ширялся.
- Фотофиксации результатов нападения на караваны не производилось?
- Какая фотофиксация?! У нас фотоаппараты даже иметь не разрешалось! В качестве доказательства успешной работы против каравана или успешного прочесывания “зеленки” мы приносили только оружие. Причем любое: старое, новое - без разницы. Все это оформлялось как трофеи, захваченные при реализации разведданных. А наркоту привозили только в том случае, если по разведданным, полученным от советников, караван вез героин и мы работали только по этому направлению. Если среди груза каравана героин попадался случайно, то с ним предпочитали дела не иметь и уничтожали на месте. После каждого рейда наше командование отписывалось о проведенных действиях, а нас тягали к особисту на беседы. Настолько часто это все происходило, что особист для нас за все это время стал чуть ли не как брат родной. А если рота попадает в полк, то не успеем туда приехать, как бегут к нам гонцы со штаба: “Такого-то на беседу в особый отдел”. Иногда нас даже не по одному, а сразу группами вызывали.
Одно время мне пришлось выполнять обязанности вместо уехавшего в отпуск старшины роты. Я приехал в полк получать боеприпасы, сухпай и прочее барахло. И только приехал, не успев доложить, что прибыл - прибегает посыльный: “Иди, тебя зовут”. Наш особист был родом из Новочеркасска. Прихожу к нему, а он сигарету “Ростов” мне протягивает: “Ну что, земляк, рассказывай”. Я ему, смеясь, отвечаю: “Вы бы меня лучше “Космосом” ростовским угостили, а “Ростова” я и так в виде табачного довольствия сейчас получу четыре ящика”.
- Вам выдавали сигареты такого класса в качестве табачного довольствия?
- Это офицерам шли сигареты либо “Ява” фабрики “Дукат”, либо “Ростов”. А солдатам давали сигареты без фильтра: “Охота”, “Памир” и другие. У нас в полку на складе был прапорщик из Батайска, который мне, по-землячески, давал сигареты из офицерского табачного довольствия. Когда возвращался обратно на “точку”, там пацаны уже ждали меня: “Ну, что привез?” Офицеры наши, ни ротный, ни взводный, не курили ни один. Был из курящих один взводный, но он недолго пробыл у нас, месяца три, и ушел на дембель.
- Что полагалось некурящим вместо табачного довольствия?
- Кто не курил, тем, по накладным, выдавали сахар. Правда, весь он шел для изготовления браги. Я как привык с армии пить чай без сахара, так и до сих пор пью.
Брагу мы ставили из всего, что удавалось достать. В ход шел не только сахар, но и томатная паста и виноград. Заедем в “зеленку” и в стодвадцатилитровые баки для воды накидаем винограда. Пока покатаемся, виноград в этом баке на солнце подавится, поболтается и в результате получается отличная брага. Выпьешь кружечку - в голову сразу дает. Правда, могло дать и в обратном направлении, тогда носишься как реактивный, ища, где бы присесть. Вообще, брагу ставили абсолютно все! У нас ПХДшка стояла, у которой оба бака, в которых кипятили воду, были из нержавейки. Обычно еду, как правило, это был плов, готовили в казане и эти баки не задействовали.
Один из ребят нашего призыва, “Гриша-таджик”, он же Максумов Гашилло Джабарович, родом из Куляба, имел среди местных “цириков” земляка в чине капитана. Там ведь, в Афгане, много проживало и таджиков, и узбеков. Гриша рассказывал, что у них в Кулябе есть навесной мост через реку Пяндж. Он подходил к пограничникам, давал им две пачки сигарет и те его пропускали на сопредельную территорию, где у Гриши в афганских кишлаках проживали тетки и дядьки. Гриша знал, когда у погранцов происходит смена и старался успеть на границу к этому времени. Набрав в Афганистане различного “бакшиша”, на обратном пути пограничнику вручал блок сигарет и через минуту был уже на советской стороне. Я у Гриши как-то поинтересовался: “А что-нибудь запретное удавалось пронести, например, наркоту?”, а он отвечал: “Конечно. Что же он, меня шмонать что ли будет? Я же ему бакшиш делаю или по его заказу приносил из Афганистана какие-нибудь мелочи, например, часы. Кстати, за часы я трижды мог пройти через границу”.
В общем, Гриша наладил контакт с этим афганским офицером, который жил не в казарме, а отдельно от своих солдат. Как придем с Гришей к нему в гости, они с ним то молятся на пару, то музыку слушают. И решили мы один бак из нержавейки с нашей ПХД отнести на территорию, где жили афганские солдаты, чтобы там поставить брагу. Ведь никто не догадается искать наш алкоголь у мусульман, да и никто из них на нее не покусится. Поставили мы брагу и ушли в засаду, возвратившись из нее лишь недели через две. Приходим, а брага в баке чистая, как слеза, и ни капли оттуда никем не взято. Перелили в канистру двадцатилитровую, и в казарму: “Ну что, пацаны, выпьем?” Те поначалу нос воротили: “Вы что, шароп принесли что ли?” - “Да нет, гораздо лучше - кишмишовку!”
- Шароп и кишмишовка - это разные напитки?
- Шароп - это самогон, который делался из разной гадости, его пить было просто невозможно. В голову он, конечно, шибал, но самочувствие после него было ужасным. А кишмишовка - это напиток, сделанный из винограда, типа чачи. Мы ту брагу хотели сначала перегнать, а потом, как попробовали, поняли, что она и так хороша. В общем, не дожила брага до перегона.
- У вас там и самогонный аппарат имелся?
- Да что его, долго было сделать, что ли? Мы рассматривали вариант, чтобы сделать хороший аппарат и передавать его “по наследству”, но дальше мыслей об этом у нас не зашло, потому что все сырье для перегона выпивалось еще на стадии браги. Ну, а если нужен был алкоголь покрепче, то его можно было приобрести в колонне, которая возвращалась из Союза. Двадцать пять чеков - и у тебя бутылка настоящей водки. Дороговато, конечно, но терпимо.
- В местных дуканах водку можно было приобрести?
- Там, как раз, чаще всего продавался вот тот самый шароп. Афганцы его фасовали либо в полиэтиленовые пакеты, либо в стеклянные банки или бутылки. Наш начальник разведки свой шароп хранил в десятилитровой канистре и как только он в ней заканчивался, мы на БМП отправлялись на базар за пополнением его запасов.
- Базар находился в Дилараме?
- Да. Диларам - это поселок, находившийся на противоположном от нас берегу речки. На нашем берегу никакого кишлака не было, лишь воинская часть “цириков” с правой стороны дороги. Оба берега реки соединялись длинным, с километр, мостом. Правда, рекой это русло становилось лишь когда вода разливалась, а в обычное время она была как небольшой ручеек. Мост имел охранение: с нашей стороны он охранялся нашими солдатами, а на другой стороне стоял пост “цириков”, тот самый, который мы подавили во время выхода на засаду. Если ехать из дивизии, то сначала нужно проехать через Диларам, затем по мосту и после него свернуть налево, где находилась наша “точка”.
- Куда чаще приходилось ходить разведроте для выполнения поставленных задач: в сторону пустыни или в сторону иранской границы?
- В основном мы работали у иранской границы. Хотя и пустыня, и иранская граница - это примерно одно и то же направление. В основном работали в районе Фаррахского перекрестка, где соединялись дороги, идущие на Шинданд, через горный массив на Фаррах и, через пустыню, на Кандагар. Вот этот перекресток мы, можно сказать, “курировали”.
- На территорию Ирана заходили?
- Заходили. Однажды там даже школу “духовскую” разгромили. Это произошло еще, когда я был молодым “чижиком”. Мы возвратились из полка, когда устроили там ночную стрельбу, и нам сразу разведданные поступили, что необходимо выдвинуться в район иранской границы, где должен будет идти караван. “Дедам” пора уже было домой собираться, и мы с ними все лето прокатались на операции, во время которых они нас, молодых, обучали всему, что знали и умели сами. Вернемся на точку, сухпай возьмем - и снова в путь. Можете представить себе: пятнадцать “дедов” и нас двое “чижиков” - я да Женька.
- Больше никого из молодых “деды” с собой не брали?
- Как-то так получилось, что они сами их брать не захотели, сказав о нас с Женькой: “Эти “чижи” - нормальные пацаны, в службе шарят”. Конечно, на нас, “чижей”, кроме выполнения боевой задачи, ложились и другие. Днем мы бегали, заготавливая колючку для костра, потом готовили на всех что-нибудь пожрать. За день уставали настолько, что в ночь, пока все спали, “деды” даже не ставили нас “на фишку” нести службу. Благодаря этим выездам с “дедами” участок иранской границы в нашем районе я со временем выучил очень хорошо и мог ориентироваться там без карты.
А в тот раз мы поехали на четырех или пяти машинах. Перед этим наш ротный ушел в разведотдел дивизии, а новый, Дашко, в картах еще особо не разбирался. Да и карты у нас были еще, наверное, годов сороковых, по которым можно было лишь примерное направление определить, да квадрат, в котором находишься. Но, несмотря на это, мы поперли в сторону границы. Ночью задул “афганец”. А это настолько сплошная стена песка, что днем от нее становится темно, как в сумерках. Из-за плохой видимости мы немного сбились с маршрута и километров на шестьдесят зашли на территорию Ирана. Четкой линии границы с пограничными столбами в тех краях нет, поэтому, несмотря на ветер, мы шли вперед, уверенные, что идем правильно. К вечеру следующего дня мы издалека увидели кишлак и решили, что это тот самый кишлак, который нам был нужен. Однако, когда стали к нему приближаться, увидели рядом с ним небольшие озера. Тут-то у нас и начали закрадываться сомнения в том, что мы пришли куда следовало. Но все равно прем на своих машинах, не останавливаемся. Подъезжаем ближе, видим - катер на одном из озер. Ничего себе, “духи” живут! Обычно в афганских кишлаках “зеленка” представляла из себя в основном виноградники и немного деревьев, а здесь весь кишлак просто утопал в зелени. Когда подъехали к “зеленке”, увидели, что на одной из башен стоит ДШК. Мы в прицел посмотрели на башню: “Духи!” И тут этот пулемет начал по нам стрелять. Я выстрелил из пушки, положив этого “духа” с первого выстрела. Остальные “духи” даже не успели сообразить, что к чему, как мы налетели на них всей группой. Хоть нас было человек тридцать, а “духов” в кишлаке оказалось человек пятьдесят, мы побили всех, из живых остались одни только курицы. Среди убитых даже два или три негра было. Пленных не брали - зачем они нам, только лишние отписки делать особистам. Мы всегда так делали, такова была специфика нашей службы, потому что лучше труп, чем лишняя головная боль. Мертвый “дух” никому ничего уже не расскажет - кто там был и что делал, кто прав, кто виноват. После налета стали прочесывать “зеленку” и набрали очень много “бакшиша” - магнитофоны, спальные мешки и прочее снаряжение. Еще там оказалось очень много денег, каких хочешь. Я там впервые увидел иностранную валюту: от американских долларов до иранских реалов. Конечно, деньги мы тоже забрали себе, потому что на местном базаре имела хождение любая валюта. Лишь когда заканчивали прочесывать “зеленку”, заметили, что над кишлаком развевается иранский флаг. Тут до нас дошло, где мы, поэтому быстро попрыгали на броню и дали оттуда деру. В общем, оказался этот кишлак “духовской” школой, где они проходили подготовку перед заброской на территорию Афганистана, а эти негры у них были инструкторами. Кроме негров были еще рыжие европейцы, видимо, англичане или американцы.
- Иностранных инструкторов доводилось брать в плен?
- Да, иногда брали. Мы их передавали в дивизию, а что уж там с ними делали - отпускали или меняли на кого-нибудь - нам не докладывали.
- Иностранцы сами сдавались или вы брали их ранеными?
- Одного, во время засады на караван, оглушило и мы его взяли контуженным, а другой просто сдался. Он был одет в местную одежду и внешне его было не отличить от афганцев, но, когда мы начали шмонать караван, обнаружилось, что у него накладная борода.
- С вашей стороны во время налета на иранскую базу потери были?
- Да ну, какие потери! У нас если в группе во время выхода раненый будет, или, не дай бог, убитый - то командование весь мозг вынесет. Вообще, девяносто процентов потерь в полку были небоевыми от неосторожного обращения с оружием. Боевых потерь у нас в роте очень мало было. В прямые боестолкновения “духи” старались не вступать, они в основном действовали исподтишка, из засад. Однажды мы зашли в ущелье, а они там уже сидят. Ну и начали лупить по нам с высот, вот тебе и потери. На иранской границе позже еще был случай. Караван шел на Фаррах и мы туда пошли группой. Но “духи” разделились, и два джипа стали уходить. Пацаны на броне стали их догонять, но оказалось, что эти джипы их специально заманивали в ловушку. По нашей броне сверху стали стрелять из ДШК, убив двоих наших и одного тяжело ранив. Того, которого ранило, полосанула очередь из крупнокалиберного пулемета, попав в грудь и в ноги. Все это мы видели, поэтому быстро пришли на помощь нашим и влупили изо всех пушек. “Духи” даже не успели подойти к нашим ребятам, чтобы снять с них оружие. А на БМП авиационная тридцатимиллиметровая пушка - просто вещь! Бьет прицельно аж на четыре километра, причем бьет точно, как СВД. Я джейрана из нее однажды подстрелил, когда мы поехали на охоту. Гнали-гнали стадо, а прицелиться толком не можем - рытвина какая-то попадется, приходится тормозить. Джейранам-то что - они перемахнули через нее и дальше бегут. Вот так мы уткнулись в русло и видим, что стадо уходит. Попробовали его из пулемета достать - безрезультатно. Выстрелил по стаду из пушки и попал. Правда, когда приехали на место, увидели лишь разбросанные по сторонам кишки, мяса собрать не удалось. Мы потом заехали к афганцам, взяли у них в пасущейся отаре баранов, забросили к себе и уехали. Афганцы, конечно, поначалу кричали что-то, но потом быстро поняли, что могут получить пулю, и успокоились. Потом трудно будет разобраться, кто их там пристрелил, ведь мы все в роте были вооружены АКМ, калибром 7,62 мм, такими же, какими поголовно были вооружены и “духи”. Иметь АК-74 калибром 5,45 мм было небезопасно - ты мог кого-то не того застрелить и по калибру потом догадаются, что пуля выпущена советским солдатом.
- Почему роту вооружили АКМами?
- Не знаю. У нас оружия было - выбирай, какое хочешь. У меня в военном билете записано, что мой автомат - это АКМ ПБС НСПУ, то есть предназначенный для бесшумной и ночной стрельбы. Так что при стрельбе только магазины нужно было менять: одни для патронов УС, другие для обыкновенных патронов. УС - это специальные патроны с уменьшенным зарядом для бесшумной стрельбы при помощи ПБС. Если сидишь в засаде, зачем тебе стрелять, выдавая себя. Накрутил на ствол ПБС, вставил магазин с патронами для бесшумной стрельбы, включил НСПУ и сидишь, смотришь. Увидел, идет кто-то, и стреляешь. От выстрела ни вспышки, ни звука громкого, лишь щелчок затвора слышен, и все. Цель упала, а ты сидишь, ждешь следующую.
- Все эти приспособления вы постоянно носили при себе?
- Конечно нет. Ну зачем мне днем ночной прицел? Он вместе с ПБС в машине лежал и доставал я их оттуда лишь при необходимости. Не буду же я ходить с ПБС во время прочесывания кишлака или “зеленки”, он только для засады использовался. Но магазин с патронами УС сбоку в “лифчике” у меня всегда торчал.
- Какой боекомплект брали с собой при выходе на засадные действия?
- У нас всегда с собой был двойной боекомплект - распакованный цинк пачками лежал в РД плюс шесть магазинов на груди, четыре гранаты, сигнальные ракеты и сигнальные огни. Для сигнальных ракет ракетница не требовалась, носить ее с собой постоянно, когда каждый грамм на счету, не имело смысла. Сама ракета была компактной, сантиметров тридцать длиной, при необходимости ее можно было запустить прямо из рук, предварительно открутив колпачок. Разновидностей ракет было множество: помимо стандартных белого, зеленого и красного цветов, были осветительные ракеты-люстры на восемьсот, на тысячу двести. Когда сидишь в ущелье и замечаешь какое-то движение внизу, то сразу подвешиваешь “люстру”, которая, спускаясь на парашютике, ярко освещает все вокруг. Поскольку осветительная ракета была реактивной и ее при запуске было трудно удержать, то запускалась она при помощи автомата, упираемого в землю.
 |
Во время выхода на засаду. В центре сидит командир разведроты капитан Прилипко, за ним в тельняшке стоит начальник разведки полка м-р Шестак |
- Сигнальные дымы какого цвета использовались?
- Разных цветов: оранжевого, зеленого, красного. Определить, какого цвета дым, можно было по маркировке. Как правило, сигнальные дымы использовались для обозначения себя, чтобы вертолетчики, прилетевшие нас забирать, не тратили время на наши поиски. Еще были дымы с маркировкой серого цвета. Они использовались нами обычно для того, чтобы, попав под обстрел в каком-нибудь из кишлаков, срочно создать дымовую завесу и под прикрытием этой пелены уйти из-под обстрела.
- Существовало ли правило, по которому магазин снаряжался трассирующими боеприпасами?
- Нет, четкого правила не было, каждый снаряжал магазины на свое усмотрение. Но у тебя в “лифчике” обязательно должен быть магазин с трассирующими патронами, уложенными неважно в какой последовательности - один через три, или полностью ими снаряженный. Если ты обнаружил цель, как ты об этом сможешь сообщить своему товарищу? Или броне, которая находится внизу, и по рации ты ей пытаешься объяснить, где цель, а в ответ только слышишь: “Бл..,, не вижу!”? Только дав по цели ориентир из трассеров, обозначив ее, чтобы твои товарищи могли разглядеть ее среди серых камней. Увидев, куда идут трассеры, броня поймает цель и тоже начнет по ней работать. Укладывать трассеры в каждый из магазинов было нецелесообразно, поскольку трассирующие пули - они только для целеуказания. Если ты ночью начнешь вести огонь, используя трассеры, то тем самым ты обозначишь свою огневую позицию, “духи” ее засекут и начнут стрелять по тебе. Поэтому трассерами лишь обозначаешь цель, а затем меняешь магазин и начинаешь работать, используя обычные патроны.
- Каким гранатам отдавалось предпочтение?
- Конечно, “эфкам”. У РГО был недоработанный запал, и очень часто происходили самосрабатывания, причем даже у тех, которые не были вкручены в гранату. Мы снаряженные гранаты никогда с собой не брали, всегда несли в отдельном кармане “лифчика”, застегнутом на деревянную пуговицу, отдельно запал и отдельно гранату. Чтобы не произошло срабатывания запала, когда ты зацепился за сук или спрыгнул с машины, граната снаряжалась всегда только в процессе боя.
- Системы типа “Охота” или “Реалия- У” вами использовались?
- Нет, эти изделия мы не использовали. Мы пользовались тем, что попроще. Например, сигнальными минами на растяжках, которые выставляли, когда располагались на ночлег. Устанавливались они не сложно: воткнул между камней, закрепил, и проволоку в разные стороны растянул. Мы и вокруг своей “точки” в Дилараме эти сигналки ставили, правда, срабатывали они от всякой ерунды, например, пробежит какая-нибудь живность типа варана или шакала. Поэтому ничего нет лучше живого человека, который просто сидит “на фишке” и службу несет, наблюдая. Вараны у нас рядом бегали просто гигантские, длиной метра полтора, как крокодилы. Я никогда не думал, что варан может сожрать поросенка или ишака. А какие там были змеи - полутораметровые, в руку толщиной! Еще в обилии водились скорпионы и фаланги. На случай, если они кого-нибудь укусят, у нашего медика при себе всегда имелась сыворотка. Однажды выехали на иранскую границу ждать караван, и тут подул “афганец”. Я сплю в спальнике и снится мне сон, что мы с Женькой где-то здорово попали, “духи” по нам долбят отовсюду, а Женька меня за палец схватил и мнет его, да так, что аж щиплет. Я ему кричу: “Женя, отстань, самому страшно!”, а тот все щиплет и щиплет. Просыпаюсь и чувствую, вроде кровь на пальце. А ночь же, ни спичку, ни фонарик не зажечь, чтобы себя не выдать. Но палец щиплет. Плюнул на него и снова дремать. Перед самым рассветом вылезаю из спальника и вижу, что вместе со мной оттуда в разные стороны мыши разбегаются. Оказывается, они, тоже прячась от “афганца”, нашли дырку в моем спальнике и решили там не только переждать непогоду, но и слегка перекусить. Вот и пытались мыши немного моим пальцем пообедать, съев кусок ногтя и принявшись за кожу. Пока она грызла мозолистый участок, я ее не чувствовал, а когда добралась “до живого”, тут-то и мне стало щипать.
- Когда поднимался “афганец”, вы продолжали движение или останавливались?
- У нас же были установлены сроки выдвижения на место, куда мы должны были прибыть в определенной время, чтобы успеть замаскировать технику и оборудовать для себя позиции. Поэтому при “афганце” мы не останавливались, продолжая двигаться по карте, однако темп движения при этом заметно снижался. Ночью, правда, мы не катались по пустыне, иначе можно было куда-нибудь заехать не туда, а вставали на ночлег.
- Как происходило взаимодействие разведроты с авиацией?
- Это все шло через начальника разведки, все вопросы с техникой решались только им. Когда вся армия или дивизия выходили на операцию, им придавались авианаводчики, и мы выступали в роли их группы прикрытия, либо поднимаясь с ними в горы, либо просто следуя с ними по маршруту. Выйдя на нужную точку, они садились и передавали своим подразделениям необходимые координаты, по которым прилетала авиация и наносила удар. А если операция была меньшего масштаба, то авианаводчиков нам не давали, поскольку рота проводила свои поисковые мероприятия. Хотя у нас, разведки, задача добычи разведданных не стояла, мы чаще всего работали по реализации разведданных, полученных агентурными путями.
- Холодное оружие при себе имели?
- Да, нож был у каждого. Нам по штату ножи не полагались, поэтому каждый доставал себе самостоятельно. Чаще всего это был “бакшиш” или трофей.
У нас вся дивизия сидела в месте постоянной дислокации, кроме нас в рейды на реализацию разведданных ходили лишь разведбат, иногда пехотные роты и взводы. Порой могли взять танковый батальон и разбросать его по “точкам” через пять - десять километров, охраняя дорогу - по два танка на “точку”. А все остальные подразделения занимались лишь охраной гарнизона. Необходимости в танках в Афганистане не было, стрелять по горам они не могли, потому что пушка у них поднималась лишь на тридцать пять - сорок пять градусов, не выше. Танки были необходимы были только при проведении крупных операций, чтобы обстрелять кишлаки и сделать дыры в дувалах. Заряд у танка хороший, бьет он издалека, километров с двух. Стрелять из автомата и пулемета по танку бесполезно, а, чтобы уничтожить его из гранатомета, это нужно еще к нему подобраться на расстояние выстрела. Пока “дух” доберется до танка, его расстреляют из пулемета или автоматов. Поэтому служба в полку и дивизии была практически такой же, какой она была бы и в Союзе: что в Афгане пацаны несли каждый день караульную службу, что они делали бы это дома на Родине. К тому же в расположении полка или дивизии все было благоустроено для комфортного пребывания - тут тебе и баня, тут каждый месяц раза по два обязательно приезжают какие-нибудь артисты с концертами: то Розенбаум, то “Верасы”. Даже мы, те, кто сидел на “точке”, два раза попали на концерты. Первый раз прибыли в полк и нам говорят, что Розенбаум будет выступать. Он прилетел в Шинданд и первым на его пути оказался наш танковый полк. Для выступления подогнали два “Урала”, опустили на них борта, а мы принесли и расставили лавки перед этими “Уралами”. Только расселись, только Розенбаум по струнам сделал “дринь”, как прозвучала команда: “Разведрота, в ружье!” Что поделаешь, первые ряды встали и, тихонько матерясь, ушли. Когда возвратились, то Розенбаум уже концерт отыграл, водки попил, “бакшиш” собрал и уехал из полка. Вот тебе и посмотрели концерт! Второй раз попали на концерт группы “Девчата”, правда, когда мы приехали, их выступление уже завершалось. Мы лишь успели послушать пару песен, которые они исполняли “на бис”. Наверное, могли бы и больше послушать, но в полку требовалось, если ты зашел на его территорию, сдать по прибытию все свое оружие в оружейную комнату. Это на Дилараме у нас в оружейке на шкафу висел крохотный китайский замочек, который никогда не закрывался, не то, что здесь. Сначала у нас оружие вообще у каждого по кроватям стояло, а затем, когда стали различные комиссии приезжать, ротный сказал: “Пацаны, давайте, из ящиков сколотите какой-нибудь шкаф для оружия”. А чего там колотить? Мы взяли ящик из-под оружия, поставили его вертикально - вот и шкаф готов, вот и вся тебе оружейка. Главное, что оружие не свалено в кучу и ты всегда знаешь, из какого ящика нужно схватить свой, а не чужой, автомат. А вот когда ты на территории полка, то оружия при себе не имеешь. Однажды, перед Новым годом, роту по какой-то причине поселили в полку, в модулях танковой роты. Я возвратился из госпиталя и удивился: весь полк, кроме РМО, связистов, комендачей, химиков и прочих, стоит на охранении, а наши живут в опустевших модулях. Тем танкистам, кто нес службу в охранении, даже еду из полка развозили на ГАЗ-66, поэтому они себе жрать не готовили. Они себе душ с туалетом оборудовали, у них “чижи” службу тащат, а “дедушки” только план покуривают.
- Анашу там достать вообще проблемой не было?
- Да какая там проблема?! Анаша была абсолютно у каждого! Достаточно было на базаре спросить у любого из афганцев: “Чарс ас?”, и он тебе вынесет или большую лепеху плана, размером с блин, или в виде скатанного шарика. Стоила эта лепеха так же, как и бутылка водки - двадцать пять чеков. Был чарс иранского или пакистанского производства, похожий на жвачку, с фабричным клеймом. Но местный план был, конечно, лучше, потому что был настолько свежим, что с него еще текло масло.
- Многие курили чарс?
- Его курили даже те, кто не курили сигареты.
- Как на это смотрели офицеры?
- Да они сами тоже курили. Только они курили у себя в кубрике, а мы у себя. Запалим чилим и сидим, кайфуем. Чилим - это примерно то же самое, что и кальян, технология одна и та же.
- Были случаи, когда кто-то перебрал с анашой?
- Были среди нас товарищи, которые даже кололись или что-то посерьезнее анаши употребляли. Во взводе у противотанкистов был один подсевший дембель, которого домой раза четыре отправляли. Его на аэродром уже отвозили, так он оттуда сбегал и возвращался к себе во взвод: “Что я дома буду делать, там же наркоты нет, а я без нее сдохну”. Посадили его на колонну, так он до Фарраха доехал и сбежал обратно. На одной из “точек” посидел, дождался обратной колонны и вернулся во взвод. И до тех пор, пока следующий самолет не полетит в Союз, командование его держало в расположении. У нас стояла МТЛ-Б, на которой была смонтирована аппаратура ЗАС с большой антенной, через которую качали из дивизии всю информацию, все приказы. Поэтому о том, что готовится очередная партия дембелей для отправки в Союз, мы у себя тоже знали.
- Все люди из состава роты выдерживали такие боевые условия, или были те, кто “ломался”?
- Разумеется были, потому что служба давалась очень тяжело, особенно в первые дни, когда ты в роту прибыл “чижом” и тебе нужно было и службу нести, и еще “черпаки” тебя постоянно избивают.
- “Ломались” чаще всего из-за неуставных взаимоотношений или из-за условий службы?
- Не могу сказать. Наверное, все-таки, из-за неуставных взаимоотношений. Хотя и служба тоже порой была не сахар. Пришел к нам в роту из автобата один грузин, здоровый такой, словно шкаф. Он по собственному желанию, написав заявление “прошу меня перевести в разведроту” и поставив кому-то магарыч, перевелся к нам. У нас в разведроте, поскольку она считалась боевым подразделением, кандидатский стаж в партию составлял всего полгода вместо положенного года. Этот грузин пришел к нам целенаправленно, чтобы досрочно получить партбилет. Ему дали АГС, который без станка весит 31 килограмм, так он его как пушинку в руках вертел. Он даже из ПК стрелял с одной руки. Пробыл у нас он неделю… После первого же боевого выхода он сел на проходящую колонну и сбежал обратно в полк: “Я не буду тут служить”. Не знаю, как там у него сложилось с получением партбилета, это уже решала полковая парткомиссия.
- А Вы в партию вступили?
- Когда я только пришел в роту, “деды”, узнав, что я после первого курса института, дружно сказали мне: “Будешь у нас “комсюком””. Там у нас все просто решалось, безо всякого голосования, будешь - и все. Я спрашиваю: “А что надо делать?” - “Да ничего, отчеты только, да протоколы собраний будешь в полк писать”. Ну, я и писал: “Состоялось комсомольское собрание, на котором рассмотрели кандидатуру для вступления в партию…”, потом все это оформлял и сдавал. “Черпак”, который сдал мне комсомольские дела, сказал, что председатель комсомольской организации может писать представление на поощрение комсомольской наградой - знаком “Воинская доблесть”, который приравнивался к правительственным наградам. Просто так этот знак не давали, он был именным. Мой предшественник рассказал, что всем дембелям написал представления после возвращения с боевых. Я поинтересовался: “Кто из них получил?”, на что получил ответ: “Никто не получил”. После того, как мы сходили на иранскую границу и на операции в Герат, Муса-Калу и Старый Шинданд, я тоже всей своей роте написал представления к “Воинской доблести”, втайне надеясь, что кому-то все равно дадут. Если засада была удачной и по реализации разведданных мы могли сдать несколько автоматов, я по возвращении по-быстрому садился и писал представления на человек десять. Все эти бумаги я отправлял со взводным, который был у нас секретарем партийной ячейки роты. Правда, когда я приехал в полк, то полковой комсомольский секретарь сказал: “Да ты что, охренел, что ли? Зачем ты пишешь столько представлений?” Я стал возражать: “В полку всего одна рота боевая. Полк за год всего один раз сходил на операцию, а мы постоянно на операциях, на “точку” возвращаемся лишь чтобы помыться и пополнить боекомплект”. В общем, сцепились мы с ним в тот раз. Потом еще раз, когда один пацан “залетел” и его захотели убрать из роты. Я тогда вступился за него перед комсомолом, предложив сначала разобраться, что к чему. А потом мы переругались, и я откровенно послал полковых представителей комсомола и партии.
 |
Валуйский А.В. во время операции в Герате |
- По какой причине?
- Однажды взводный говорит мне: “Поехали, Алексей, в полк. Надо продукты получить и привезти в роту”. Сели на колонну и отправились в путь. Приехали в полк, взводный говорит: “Пойдем, в штаб сходим” - “Зачем?” - “Надо же там накладные получить и в финчасти деньги на всю роту” - “Ну, пойдем”. После того, как все бумаги получили, взводный предложил зайти в отдел пропаганды, где в то время сидели главный комсомолец полка, главный коммунист и пропагандист. Заходим, взводный сразу под козырек: “Товарищ полковник, вот, сержант Валуйский изъявил желание в партию вступить”. Для меня самого это стало неожиданностью: “Ребята, подождите, когда это я изъявил такое желание?” - “Ну, сейчас заявление и напишешь” - “Нет, я не буду этого делать”. Все собравшиеся удивились: “Как это не будешь?” В ответ я начал всячески отшучиваться, но подполковник спросил у взводного: “Ты его рекомендуешь?”, тот говорит: “Да, конечно, рекомендую. Нормальный парень - в институте учится, правильная жизненная позиция, “косяков” за ним нет, дважды представлен к награде”. Я говорю: “Только ни разу ее не получил”. Полковник поинтересовался: “Почему?” - “Не знаю, наверное плохо себя веду” - “Ну вот, пиши заявление, я тебе дам вторую рекомендацию, через пару месяцев выдадим тебе партийный билет и награждения твои ускорим”. Тут я взорвался: “Нормально! Пацанам руки-ноги отрывает, им за это ни одной награды не дают. А мне медаль только за то, что я партию вступлю? Пошли вы нах… со своей партией!” Ну и все… В результате меня не то что не приняли в партию, так еще и из комсомола исключили, отобрав комсомольский билет.
- По какой причине Вы попали в госпиталь?
- Заболел желтухой. У нас был перевал Каравангах, где на серпантине “духи” частенько засады устраивали. Когда колонна подходила к “точке” перед этим перевалом, наши выгоняли танк из капонира на самую высокое место, тот поднимал свой “хобот” и стоял, готовый открыть огонь, пока колонна не пройдет и лишь затем спускался вниз. “Духи”, видя это, делали засаду гораздо ниже танка, куда он не мог опустить свой ствол. И получалось, что они в “мертвой зоне” - сопровождение колонны не может снизу вести огонь по засевшим “духам”, потому что им трудно попасть, а танк с “точки” не может вниз стрелять. Это позволяло “духам” безнаказанно расстреливать наши наливники. И, чтобы “духи” не занимали такую удобную для них позицию, в сентябре 1985-го года, после вышедшего приказа об увольнении в запас для дембелей, было решено заминировать склон горы между дорогой и “точкой”. Пока саперы занимались минированием склона, мы поднялись на вершину, прикрывая от “духов” их работу. Просидишь так целый день наверху, без еды и воды, а затем, спустившись, напьешься холодненькой водички из арыка. Вот там-то меня и прихватила желтуха, хотя незадолго перед этим нам сделали прививки от гепатита. Меня сняли прямо с горы и оттуда привезли на колонне в дивизионный медсанбат Шинданда, где я пролежал неделю. Триста километров по бетонке в кабине “КАМАЗа” дались мне нелегко. Меня постоянно рвало, и я умолял водителя: “Брат, ну остановись ты хоть на минутку”. Но машине, идущей в колонне, останавливаться нельзя, поэтому пришлось страдать дальше. Было желание просто выпрыгнуть из машины и идти пешком.
В медсанбате долго больных не держали и, как только появилась возможность, меня самолетом перевезли в ташкентский госпиталь. В это время должны были лететь на дембель и наши пацаны, которых обязательно “шмонали” перед отправкой в Союз. Желтушечники этой процедуры избежали, поэтому я для своих ребят провез и деньги, и шмотки, которые могли отобрать у них при “шмоне”. Лежу в санбате, мне очень плохо, а тут приходит дежурный: “Слышь, там к тебе “деды” пришли, выйди”. Я выхожу, а они за забором стоят: “Привет!” - “Заходите, там в заборе дырка есть”. Зашли, посидели, покурили. Они говорят: “Нас перед вылетом шмонать будут. Леха, возьмешь к себе наши вещи?” - “Да возьму, конечно”. Взял у них два рюкзака со шмотками и восемьдесят тысяч чеками - по тем временам сумма просто огромная. В то время “Жигули” стоили пять тысяч рублей, а чеки менялись по курсу один к трем. В Ташкент мы прилетели ночью, а дембеля на следующий день. Они сразу по прилету пришли в госпиталь, нашли палату, где я лежу. Меня вызвали на КПП, я вышел, отдал им все их вещи, и они из Ташкента отправились по домам.
- В госпитале никто не обратил внимание на эти два рюкзака с вещами, не отобрал их?
- Да там, в инфекционном отделении госпиталя, всем было абсолютно по барабану, что у тебя за рюкзаки. К желтушечникам все боялись подходить, опасаясь заразиться. Нас поначалу разместили в обычном госпитале, но потом, спохватившись, вместе со всеми вещами и матрасами, в срочном порядке перевели в инфекционное отделение старого госпиталя. Рюкзаки я сдал в каптерку, предупредив каптерщика, что это вещи дембелей и те завтра за ними приедут, а деньги всегда держал при себе.
После Ташкента меня перебросили в Баграм, где я, на базе местного госпиталя, примерно месяц проходил реабилитацию, и тридцать первого декабря я возвратился в Шинданд.
- Чем занимались этот месяц в Баграме?
- Да практически ничем, целыми днями лежали в кроватях, телевизор смотрели, иногда нас отправляли картошку перебирать. Я вообще не понимаю, зачем нас там держали. Если бы я в Союзе нес службу, то меня домой отпустили бы, а тут обратно в Афган вернули.
- Во что вы были обуты и одеты во время выхода на боевые?
- Да кто во что горазд. Обычно это были маскхалаты-“марлевка” и кроссовки. В общем, как говорится, “форма номер восемь - что украли, то и носим”. Кроссовки, кстати, были преимущественно трофейными. Костюмы маскировочные, которые мы носили, тоже были не штатными - кому-то от “дедов” достался в наследство, кому-то земляк в подарок привез, кто-то выменял на что-нибудь. Конечно, нам выдавалось и та форма, которую полагалось носить рядовому мотострелковых войск, но она лежала в каптерке мертвым грузом, потому что никому не была нужна. В хэбэшки мы в машинах переодевались, лишь когда приезжали в полк. Иначе выйдешь в кроссовках и до тебя сразу какой-нибудь прапорщик докопается: “Товарищ солдат, что за х…ня?” Особенно рьяно в полку стали следить за соблюдением формы одежды перед самым выводом.
На голове носили панамы, потому что в других головных уборах уши сильно обжигало. Это в полку офицеры носили отглаженные кепки, а для нас лучше панамы головного убора не было.
- Какой головной убор носили зимой? Шапку-ушанку?
- Да какая зима в пустыне? Там ее практически не было. Единственное, что отличало зиму от остальных времен года, когда жара и ветер - это дождь, который шел два месяца. А самая низкая температура, которая была на моей памяти - четыре градуса мороза. Но эти четыре градуса длились всего полчаса. Речка, которая протекала рядом, за всю зиму даже ледяной крошкой не покрывалась, а снег, если и срывался, то тут же таял. Конечно, зимой мы носили бушлаты, потому что холодно было без них ездить на броне. А вот летом на броню просто не сядешь, для этого использовали сиденья из подушек или сложенных вчетверо одеял. Да и пока туда взберешься, руки обязательно обожжешь.
- Как на “точке” стоял вопрос снабжения водой?
- Недалеко от реки, с нашей стороны, на берегу был колодец. Воду брали оттуда, привозили на “точку”, и затем ее обязательно кипятили с верблюжьей колючкой. В чистом виде воду, даже кипяченую никто пить не станет, потому что колючка ей хоть какой-то вкус и цвет придавала, делая похожей на чай. Для обеззараживания воды в роте были таблетки пантоцида, бери сколько хочешь. Достаточно было бросить одну таблетку на фляжку и через полчаса можно было пить эту воду, в ней уже не было ни одного микроба.
- Перед приготовлением пищи вода тоже обеззараживалась?
- Там достаточно было кипячения. Для чая, для компота - все кипятилось.
- Шприц-тюбики промедола вам выдавались или были только у санинструктора?
- Нет, промедол был у каждого. Медик их получал в полку и раздавал всем. С тем, чтобы кто-то употреблял промедол не по назначению, у нас проблем не было. Правда, был один товарищ, который сидел на промедоле, но он украсть его не мог и просто просил, чтобы с ним поделились. Эти шприц-тюбики были строгой отчетности, но медик их постоянно как-то списывал. Списать не составляло особого труда, например, писали, будто кто-то ногу подвернул и промедол использовали, чтобы снять болевой шок.
- Перевязочные пакеты всегда при себе имели?
- Абсолютно! Те, у кого были автоматы со складным прикладом, их, вместе со жгутами, носили в рамках прикладов автоматов. Применять их приходилось не часто, ведь для нас раненый или погибший - это ЧП, поскольку в разведке такого вообще не должно быть.
- Как проходила эвакуация раненых?
- Грузили в десантный люк брони и увозили из-под обстрела. Однажды пришлось спускать с гор пацана, который сломал себе ногу. Его принесли вниз на плащ-палатке, потом погрузили на броню, которая увезла в безопасное место, а там уже за ним прилетела “вертушка” и отвезла в медсанбат.
- Прямо с гор “вертушки” раненых не забирали?
- У нас таких случаев не было, бог миловал. Высаживать - высаживали, подлетая к склону и цепляясь за него одним колесом. Мы по-быстрому прыгали в люк, и вертолет сразу же улетал обратно. Группа проходила по горам, устраивая, если удавалось, где-нибудь засады, затем самостоятельно спускалась с вершин и, сев на броню, уходила домой.
- Раненого или погибшего эвакуировали вместе с его вооружением и снаряжением?
- Конечно нет, ведь его сразу будут доставлять в медсанбат броней или “вертушкой”. Оружие никто не бросал, оно у раненого или погибшего забиралось, потом разными бумагами оформлялось и, если не списывалось, то затем передавалось кому-нибудь.
- Каски и бронежилеты во время боевых выходов использовались?
- Использовали. По крайней мере, каска и броник всегда лежали в машине. Особенно, если проводились крупные армейские операции по прочесыванию местности, то там средства защиты нужно было использовать в обязательном порядке. А вот в горы тащить лишний груз, где каждый килограмм с каждым шагом становится все тяжелее и тяжелее - ну его нафиг! Там даже старались пожрать с собой меньше взять, чтобы взять побольше воды и боекомплекта.
- Сколько воды с собой брали на выходы?
- У нас были резиновые рюкзаки для воды, объемом десять или двенадцать литров, которые цеплялись на грудь. Идешь в горы, у тебя спереди вода, а сзади БК.
- Старослужащие ходили на боевые после выхода приказа Министра обороны об их увольнении в запас?
- Конечно. Ходили до последнего, стараясь перед дембелем набрать побольше денег и “бакшиша”. К тому же они хотели напоследок испытать это чувства азарта и охоты. Это гражданским людям кажется, что война - это страшно, а для тех, кто постоянно находится в таких условиях, война - это своего рода кайф, это всплеск адреналина, к которому тянет как к наркотику. Поэтому зимой, когда не было боевых выходов, сидя на “точке”, где нет телевизора, где все время одни и те же лица, где каждый день слушаешь одну и ту же музыку, мы сгорали от безделья. В полку там для личного состава давали концерты, показывали кино, а у нас лишь одно было удовольствие - это обкуриться и пожрать.
- Зимой вы никуда не ходили?
- А куда пойдешь в дождливую погоду? Да и “духи” ведь тоже не дураки под дождем целыми днями бегать. Там в сухую погоду земля как бетон, но за месяц дождей она раскисает и превращается в болото, в котором можно завязнуть. Поэтому в этот сезон если и передвигаться, то только по бетонной дороге.
- Как отмечали в роте дни рождения? Например, Ваше двадцатилетие?
- Свое двадцатилетие я встречал, находясь в засаде. Двенадцатого марта 1986-го года я спал в десантном отделении, когда ребята разбудили меня и давай трепать мне уши в честь дня рождения. На день рождения они мне подарили часы “Сейко 5” с синим циферблатом. Я с их помощью потом в студенческом общежитии столько споров выиграл, на глазах у всех демонстрируя, что и после окунания их в кипящую воду они будут ходить.
 |
Друзья дарят часы на 20-летие |
- Саперы в роте были?
- Они у нас были всегда, но были прикомандированными на время проведения операции. Месяц-два они были с нами, потом на замену присылали кого-нибудь другого. Такого, чтобы мы ехали, а они шли впереди и тыкали землю щупом, не было. В “зеленке” обычно идешь и сам смотришь себе под ноги, чтобы не наступить куда-нибудь не туда. Один сапер у нас погиб, когда группа попала в засаду на иранской границе. Я тогда еще был “молодой” и находился в карантине, поэтому не был с ним знаком. Второй сапер погиб, когда ранило ротного. В него было прямое попадание из гранатомета: он стоял на броне, и в него из РПГ-7 выстрелил “дух” из кяриза. Парня взрывом разорвало пополам.
- При каких обстоятельствах был ранен ротный?
- Там мутная история получилась. Ему вскоре нужно было ехать на дембель, а денег он еще не насобирал. Поэтому он вызвал нас, сержантов и предложил сходить в “духовский” район на иранскую границу. Я знал, что там довольно серьезный укрепрайон, где “духи” ходили не таясь, и туда было лучше не соваться, поэтому высказался против: “Нет, не пойдем. Нас там всех побьют. Туда если идти, то только всем полком, как минимум, да подключать к этому авиацию”. Правда, “зеленка” там была богатой! В общем сцепились по этому вопросу мы с ротным сильно, даже до драки дело дошло. В результате меня отправили на гауптвахту, а они все-таки поехали в этот район, где нарвались на засаду. Одну машину у них сожгли, когда начали ее вытаскивать, ранило Мотора, ротного ранило, Ленина ранило. В общем, тяжко им там пришлось.
- Мотор - это кто?
- Это Мотовиц Александр, одессит, парень, который перешел к нам в роту из РМО. Ему пуля из “бура” попала в лоб, выбила глаз, разбила нижнюю челюсть и застряла в шее. От болевого шока Мотор должен был бы умереть, однако, по причине того, что находился “под кайфом”, он выжил. Правда, пожил недолго.
- Было модным среди дембелей отращивать усы?
- Нет, моды не было, усы отращивали те, кто хотел. А вот на “стодневку” все стриглись обязательно. Еще многие кололи себе татуировки - либо на грудь изображение гранаты или патрона с указанием группы крови, либо на плечо вечный огонь.
- Были в подразделении памятники погибшим?
- Был памятник, и в казарме, как заходишь, стояла заправленная кровать со списком погибших на спинке. На эту кровать никто никогда не садился и не ложился, она стояла, как положено, образцово отбитая по всем кантам. Памятник был поставлен “черпаками” при въезде на “точку” буквально перед нашим прибытием в Диларам. На памятнике тоже был полный список всех погибших из нашей разведроты. Говорят, после того, как нас вывели из Афганистана, на наше место сначала поставили пехотную разведку, а впоследствии этот памятник был взорван.
 |
Памятник погибшим разведчикам на дороге у Диларама |
- Доводилось ли вам участвовать в совместных операциях со спецназом ГРУ?
- У нас неподалеку, в Фаррахе, где до этого у перевала даже “точки” не было, на большой площадке рядом с гостиницей, весной 1986-го поставили новый отряд спецназа. Личный состав в него набирали из подразделений, дислоцирующихся на территории Афганистана, в том числе и из нашей дивизии. Само собой, никто туда хороших бойцов отдавать не хотел, поэтому со всей дивизии собрали киномехаников, свинарей и прочих, чьи специальности в армии не очень-то нужны, и откомандировали на формирование подразделения спецназа, где их одели в тельняшки и голубые береты. Туда же пригнали много новой техники, “вертушки”. Мы, когда там были проездом (гнали из Турагунди себе на “точку” машины) и удивились тому, что у них там все по Уставу было, они ходили друг другу воинское приветствие отдавали. Вот с бойцами этого отряда у нас была пара совместных операции.
- В Турагунди вы получили новые образцы бронетехники?
- Нет, нам просто поменяли несколько БМП. В Турагунди мы отогнали старые машины, а вместо них получили абсолютно новые. Мы с сержантом Вячеславом Филимоновым, заместителем командира первого взвода, гнали оттуда три машины - две БМП и одну БРМ. По пути решили зайти в магазин этого отряда. Когда-то у дороги стоял вагончик, затем они его обложили камнями и у них получилось что-то типа блокпоста с магазином. Заходим туда, а там стоят местные, из отряда, и с продавщицей болтают. Мы у них поинтересовались: “Ребята, вы там скоро?”, а нам в ответ: “А вы кто такие? Ааа, пехота прилетела!” Такого обращения к себе мы позволить не могли, и пришлось применить к ним физическую силу. Местные убежали, грозя нам, что сейчас они вернутся и всех нас порвут. Мы подождали у магазина минут двадцать, никто так и не прибыл нас “рвать”, поэтому попили “Си-си” и поехали дальше. Правда, полученная мной новая машина, спустя некоторое время подорвалась на мине, когда мы решили пополнить свои запасы свежего мяса. Мы все разместились на броне, как обычно, а механик сидел в люке “по-походному”. Обычно мина взрывается под первым катком, но за счет того, что мы неслись на большой скорости, мина взорвалась уже за механиком, где броня была усилена пластиной металла размером пятьдесят на семьдесят и толщиной пять миллиметров, поэтому его не разорвало. Взрыв пришелся на третий каток, там, где позади механика обычно сидит старший разведчик, и вырвал кусок брони сантиметров тридцать. Поскольку на каждой машине имелось по два запасных катка с запасными балансирами, а также запасные траки, ходовую часть тут же восстановили, и машина своим ходом возвратилась на “точку”.
 |
Два помкомвзвода - Алексей Валуйский (слева) и Вячеслав Филимонов |
- Был страх ездить на БМП после подрыва?
- Конечно, страх был. Ведь тот подрыв был настолько сильным, что мы с брони разлетелись все, как мячики. Вообще, эта машина оказалась какой-то несчастливой. Первый случай с ней произошел еще когда мы только возвращались к себе в Диларам. Только прошли Каравангах, начали спускаться вниз. Мой механик, Татарин, из-за жары снял шлемофон и рулил без него. Механик передней, Филиной машины, стал по какой-то причине тормозить, видимо нужно было сделать остановку. А мой мехвод, видимо, уснул и не заметил этого. Я ему по связи кричу, чтобы предупредить, а он меня не слышит. Я решил Татарину свистом подать сигнал, но его звук потерялся в шуме идущей машины. И тут со всего маха моя машина бьет филимоновскую. Ваня Щербина, по прозвищу Конь, который ехал и дремал на броне впереди идущей БМП, от удара слетает с нее и, еще находясь в воздухе, успевает разложить сошки и передернуть затвор своего ПК. На “бетонку” он приземляется уже плашмя и, спросонья не сообразив в чем дело, сразу начинает из пулемета долбить в скалу. Он решил, что у нас подрыв, что “духи” устроили засаду, и поэтому открыть огонь было его первой реакцией. Мы сами все побиты этим ударом, все в крови, потому что тринадцать тонн ударилось о стену, а Ваня лупит из пулемета во все стороны. Десантные люки у БМП от удара вошли вовнутрь, выгнувшись горбом так, что их потом пришлось растягивать. Потом, спустя неделю, ротный мне говорит: “Там “цирики” поехали самостоятельно “духов” мочить. Те им хорошенько навешали. Вернулась какая-то их машина, помощи просят. Давай, езжай”. В сопровождении афганской машины мы отправились в горы на помощь “цирикам” двумя машинами - на моей БМП и на БРМ. Приезжаем, а там бой идет. Как оказалось, против афганского отряда, человек с полсотни, на ГАЗ-66 и безо всякой поддержки брони, воюют три банды численностью около семидесяти человек. Видимо “цирики” сунулись туда в попытке набрать солдат, ведь у них при облавах кого поймали - тот и служит. Например, в Кандагаре насобирают человек двадцать новобранцев и отправляют их за триста пятьдесят километров служить, к нам, в Диларам. Дают им форму и автомат - служите! А те ночью, прицепившись к какой-нибудь проходящей афганской колонне или каравану, перевозящему товары из провинции в провинцию, отправляются обратно в Кандагар. Эти колонны и караваны, как правило, досматривались лишь на перевалах, поэтому, спрятав форму и автомат, недавние новобранцы вполне могли беспрепятственно достичь своих родных краев. А там один путь - в банду, русских отстреливать, да к тому же ему автомат покупать уже не надо. И вот мы на своих машинах снимали с гор попавших под раздачу “цириков”. Ленин на своей БРМ стал сбоку, потому что у него 78-мм пушка поднималась слабо, всего на тридцать градусов, да и снарядов в боекомплекте всего пятьдесят штук. А у меня для своей 30-мм автоматической пушки этих снарядов штук пятьсот, поэтому я на своей БМП поехал в ущелье. Механик ведет машину по склону, а я из пушки обрабатываю обе его стороны. Потом говорю механику: “Хорош, давай, разворачивайся”. И только он стал разворачиваться, как у машины, практически на глазах у “духов”, слетает гусеница. Они такой неподвижной мишени обрадовались и давай поливать нас из всего оружия, включая минометы и гранатометы. Я огнем из пушки их поливаю, не даю подняться, и вдруг - бац! - у меня закончился боекомплект, осталось лишь полторы тысячи патронов к пулемету. Пока я отстреливался, пацанам кое-как под обстрелом удалось натянуть “гусянку” и на всем ходу ушли из-под обстрела. Когда мы вернулись к себе на “точку”, то эту новую, недавно полученную, БМП было не узнать: все триплексы разбиты, вся броня в щербинах от пуль, словно градом побитая, аж краска слезла. Ротный сокрушался: “Эх, новая машина!”, а я отвечал: “Ну что ж, не повезло”. Через неделю после этого боя я на ней подрываюсь, и ротный принял решение, что эта БМП несчастливая, потому что в течение месяца с ней произошло три происшествия, и поначалу предложил ее сжечь. Но потом пересмотрел свое решение, и эта БМП была сначала поставлена на стоянку, а затем ее отогнали в рембат.
- Имелись в роте какие-нибудь свои солдатские приметы?
- Война - это охота, поэтому как же без примет-то. Конечно, они были. Перед операцией нельзя было бриться, мыться и переодеваться в чистое. Все старались одевать уже ношенную одежду, которая, как считалось, тебе приносит удачу.
 |
- Баня у вас в Дилараме была?
- А как же! Баня - это святое! Она у нас была своей, мы ее ни с кем не делили, и была оборудована в одном из отсеков помещения. Отапливалась она соляркой и топилась чуть ли не круглые сутки. Поэтому, кроме помывки, мы в любой момент могли устроить себе и стирку. У нас если стиралось, то все сразу. Для этого стоял огромный чан, куда бросалось обмундирование сразу нескольких человек, и вся одежда тщательно в нем кипятилась. Постельное белье нам тоже меняли редко, раз в полгода, в остальное время мы его стирали в этом чане. Поскольку у нас была баня, вшей в роте не было, хотя в полку они иногда бывали. Вообще, эту дорогу, рядом с которой находилась наша “точка”, еще в 60-х годах вместе с советскими специалистами строили чехи. А вдоль дороги были построены площадки, на которых разместились кемпинги, чтобы люди, едущие через пустыню, могли там спокойно отдохнуть. Наша “точка” размещалась как раз в одном из таких кемпингов. Здания кемпинга были построены из камня, их стены имели между собой воздушную прослойку. У нас в казарме окна были толщиной сантиметров шестьдесят, потому что воздушная прослойка была настолько широкой, что туда свободно пролезала рука. В оконный проем мы ставили коробку, с обоих краев прибитой сеткой, пространство между сетками забивали колючкой, которую периодически поливали водой. Колючка служила своего рода фильтром, а воздух, проходящий через нее после того, как ее намочили, становился прохладным и влажным. На улице жарища, а в казарме прохладно и комфортно. Зимой этот оконный проем закрывался деревянным щитом и помещение отапливалось печкой-”буржуйкой”. Электричество к “точке” проведено не было, для этого у нас имелся небольшой бензиновый генератор, который включался вечером на час и питал по одной лампочке у нас в казарме и в комнате, где жили офицеры. Спустя час генератор выключался и следовала команда “отбой”. Мы ложились спать, а у офицеров включалась керосиновая лампа, которая накачивалась топливом, словно паяльная лампа. Вольфрамовая сетка, расположенная внутри лампы, давала яркий белый свет. Эти лампы обычно покупались, хотя иногда и попадались в качестве трофеев.
- Что у солдат ценилось в качестве трофея?
- Как правило, это были часы, потому что среди них попадались довольно-таки хорошие марки, типа “Ролекс” или “Сейко”. Ценились хорошие иранские спальники на лебяжьем пуху или на синтепоне, в сравнении с которыми наши отечественные спальные мешки просто тяжелое говно. Их спальник был легким и компактным, с капюшоном и на молнии, его можно было свернуть до такого состояния, что тот чуть ли не в кружку помещался. Многие старались разжиться иранскими юфтевыми “берцами” с мягкой подошвой и отличным протектором. В таких по пустыне ходишь, в них ни песок не попадает, ни ноги от жары не страдают. Но на операции все-таки выходили в кроссовках, потому что они легче и удобнее.
- Разгрузки у вас были штатными?
- Нет, трофейными. Из штатного снаряжения под ношение боеприпасов у нас имелись лишь подсумки на четыре магазина, которые валялись в оружейке без надобности.
Пришел к нам в полк новый начальник штаба, подполковник, который перед этим десять лет в Союзе отслужил замполитом в дисбате. А тут дивизией была устроена проверка боеготовности подразделений, поэтому всем устроили учебный подъем по тревоге. Мы в тот день были в полку, поэтому похватали оружие и побежали в парк, где находилась наша бронетехника. Короткая дорога в парк пролегала через штаб и, когда мы бежали мимо штабного модуля, навстречу нам выскочил начальник штаба: “Стоять! Вы что, охренели? Что это за банда? Вы что, не знаете, где калитки что ли?” Мы смотрим на него как на дурака: тревога ведь, бежим самым коротким путем, нам на выезд. “Какой выезд!? На плацу строиться!” Выстроил он нас на плацу и стал устраивать строевой смотр: мы выкладывали перед собой на плащ-палатку сухпаёк и БК, выбивали все патроны из магазинов и лент, чтобы начштаба посмотрел, чистые они или грязные. Начштаба спрашивает: “А где ваша фурнитура? А почему вы в маскхалатах, когда вам полагается быть одетым в подобающую форму одежды?” Мы, мягко сказать, недоумеваем: “Какая фурнитура, какое х/б?! Нас по тревоге подняли!” По результатам проведенного смотра начальник штаба сказал: “Собирайте все это, идите к себе в расположение и устраняйте недостатки”, а сам вызвал к себе ротного, всех наших взводных и вставил им хороший такой пистон. Старшина роты в это время в ужасе бегал по подразделениям в поисках подшивочного материала для нас, а также иголок с нитками. В результате нас кое-как одели в х/б и обули в уставные ботинки. Ротный приказал еще и бронежилеты на нас надеть, но мы были против: “Как мы в горы попремся в этих брониках?” - “Бросим их в десантное отделение” - “Ага, тогда нам самим там сидеть будет негде”.
Короче, построили нас второй раз. На этот раз у всех по простыне подшивочного материала, мотки ниток, пуговицы на картонку пришитые. Но начальник штаба заявляет: “В норматив вы не уложились”. Пришлось третий раз подниматься по тревоге и лишь после этого мы прибыли в дивизию. А там уже начальник разведотдела дивизии встречает: “Ну что, разведчики, обосрались? Там пехота уже сопки штурмует, разведбат на хребте уже “духов” давит, а вы еще даже из дивизии не выехали!” За это опоздание начальника штаба наказали, но слегка, а ротному неполное служебное влепили. Затем проходит некоторое время и нас реально поднимают по тревоге. Мы, по привычке, похватали кому что было положено и погнали в Старый Шинданд. Вышли в заданный квадрат, получили приказ: “Броне спешиться и пешим ходом отправиться наверх”. Мы поняли, что нам предстоит ночевать в горах, а половина из нас с собой даже спальники в этот раз не взяли, да и бушлаты были не у всех. Все подумали, что сейчас, по-быстрому, смотаемся, поэтому даже запаса воды не взяли, имея лишь то, у кого сколько при себе было во фляжках. Начальник штаба тоже отправился с нами, взяв с собой лишь АКСУ и спаренный магазин. У него даже фляжки при себе не было. В общем, идет он налегке, подгоняя нас: “Давайте быстрее, чего вы отстаете!”. А как нам от него не отставать, ведь каждый прет на себе двойной БК. Поднялись наверх, расположились - я на одной стороне старшим группы, взводный на противоположной. Конечно же, надо мной командование принял начальник штаба, который поднялся вместе с моей группой. Сидим, по рации с Филей общаемся и думаем, что бы такого придумать, чтобы начштаба больше не захотелось с нами ездить на операции.
Ближе к ночи мои пацаны рассредоточились, места заняли, окопались и я, проверяя свою группу, прошелся вдоль нее, распределяя каждому его службу. Попутно предупредил всех: “Не дай бог кто даст подполковнику пожрать или хоть каплю воды! Сам лично расстреляю!” А начштаба сидит, интересуется: “Как бы чайку попить” - “Фляжка есть, пейте” - “Нет у меня воды” - “Ну, значит не пейте”. Проходит несколько минут, подполковник опять: “Попить хочется” - “Ну спуститесь к родничку, там попьете”. А до этого родника вниз восемьсот метров нужно пройти! Начштаба решил покомандовать:” Слышишь, сержант, что за отношение к офицеру у тебя!” Тут меня прорвало, и я ему высказал все, что думал: “Ты тут не офицер, ты - мяса кусок. Забудь о звании и свои погоны можешь себе в жопу засунуть - сейчас “духи” придут, и ты будешь бежать от них впереди всех. Где твой БК, где твой паек? Нету! Ты сюда что, на прогулку пришел? Сейчас я тебе здесь строевой смотр буду делать!” - “Ты что так себя ведешь?” - “Рот закрой, сейчас пну ногой и полетишь вниз, а я потом скажу, что ты на камнях оступился!” Тут до подполковника стала, видимо, доходить ситуация и он, уже жалобно, еще раз попытался сказать, что ему очень хочется пить. Я ответил, что на засаде так: кто что принес, тот то ест и пьет: “Здесь с тобой даже кашей никто не поделится”. У нас был белорус, земляк начштаба, так тот к нему стал подкатывать. Бульба и рад бы с ним поделиться, но опасливо на меня смотрит: “Можно я ему дам немного?” Водой я разрешил немного поделиться, а вот пайком запретил. День так просидели, каждый экономил еду, съедая по половине банки из сухпайка. Вижу, что начальник штаба голодает. Попытался он, чтобы чувство голода сбить, немного покурить. А я ему опять нагоняя дал: “Курить в засаде? Да ты что?”
И тут мимо нас разведбат куда-то стал проходить. Ночью, по ущелью, прямо по речке. Не знаю кто принял это решение, но мы за малым своих пацанов чуть не положили, обстреляв с двух сторон. Хорошо, что они шли с той же самой стороны, откуда и мы заходили, поэтому мы сразу не стали огонь открывать. Если бы они шли с иранской стороны, то тут бы мы не разбираясь открыли огонь. Сквозь шум горной речки мы расслышали чьи-то шаги, а в таких условиях, как ты не экипируйся, все равно чем-нибудь себя выдашь: то оружие бряцает, то кто-то, оступившись, заматерится. Почувствовав движение, я с Филей вышел на связь: “Какое-то движение. Что там?” - “Да, слышу” - “Что делать будем?” - “Не знаю. Давай их уничтожать”. Я предложил сначала, на “раз-два-три”, бросить с каждой стороны по осветительной ракете: “Повесим гирлянды и сразу станет видно, кто там” - “Давай”. Повесили мы одновременно две “люстры” и увидели, как по дну ущелья идут человек тридцать наших, которые с перепугу начали поливать по нам. Но они стреляли снизу и не могли нам причинить вреда - мы укрылись за камнями на оборудованных позициях и их пули беспорядочно летели вверх. Представляю, какой при этом страх испытал разведбат, когда внезапно их сверху осветили ракетами. Они понимали, что по ним с двух сторон могут открыть огонь и бежать им некуда. Открывать ответного огня мы, разумеется, не стали, дав разведбату уйти обратно. Попытались связаться с броней, но безуспешно. Потом оказалось, что за то время, пока мы были в ущелье, поменяли частоту, а нам забыли об этом сообщить. Да и вообще, похоже, о нас совсем забыли, потому что мы просидели там и третий день. У нас закончилась вода и я послал Бульбу и еще одного пацана с резиновыми емкостями чтобы они спустились к роднику, а заодно нашли нашу броню. Они спустились, нашли броню, набрали у них сигарет, потому что мы за три дня выкурили все свои запасы, куря аккуратно, в кулачок да за камушком, лежа в спальнике. Возвратившись, наши пацаны сообщили, какая частота сегодня рабочая и мы, переключившись, смогли связаться с командованием. Те, как услышали нас, так сразу стали в эфире орать: “Вы какого хрена там сидите? Вы зачем разведбат обстреляли?” - “Да мы откуда знаем! Идет группа, ночью, поди разберись - кто это. Скажите спасибо, что мы их там не положили” - “Спускайтесь!”
Начальник штаба, возвратившийся в полк голодным и испуганным, увидевший, какая она на самом деле эта война, потом стал как шелковый и без нужды солдат не гонял. А про нас говорил: “Разведчики - это мои сынки, у меня с ними хорошие отношения”, и даже выпросил у меня в подарок нож разведчика. Я попросил нашего художника Толика Спиричева сделать на нем надпись: “Подполковнику от разведроты” и торжественно вручил начальнику штаба этот “бакшиш”. Тот на радостях пообещал мне литр водки и свое слово сдержал. А с разведбатом потом выяснилось, что им приказали поменять позицию, а сказать о том, что мы там оседлали господствующие высоты, разумеется забыли. Связи с нами нет - значит и нас самих там нет. А ведь это могло бы стоить жизни пацанам.
 |
На привале в Герате |
- Разведроте самой приходилось попадать под дружественный огонь?
- Война есть война, там такое иногда происходит. Чесали мы “зеленку” и заходили в нее совместно с пехотой, но с противоположных сторон. Шли навстречу друг другу и, разумеется, когда-то должны встретиться. Нервы у всех в это время на пределе, поэтому первый, кто замечал впереди идущих на тебя вооруженных людей, открывал огонь. Но обычно вопрос решался довольно быстро, потому что становилось видно, кто по тебе стреляет.
- Ваш полк был выведен из Афганистана в 1986-м году одним из первых. Как восприняли известие о выводе полка в Союз?
- Весело, потому что нам на дембель предстояло не на самолете лететь, а своим ходом уезжать. Даже не помню сейчас, от кого мы узнали эту новость - от ротного или от начальника разведки полка. На замену нашему 24-му танковому полку, под охрану участок дороги принял 371-й мотострелковый полк, куда пригнали много новых БМП, которые установили на дороге в качестве прикрытия. А танки, из-за их ненадобности, было решено собрать и отправить своим ходом в Союз. Когда о предстоящем выводе из Афганистана стали говорить везде, даже по телевизору, нас сняли с “точки”, разместили в полку и начались бесконечные тренировки по построению в колонну, выезду колонны и прочей ерунде. Тренировался весь полк, были задействованы в этом все машины, которым предстояло выходить из Афганистана. Катали технику туда-сюда две недели, а затем настал день вывода. В результате 24-й танковый полк был выведен на территорию Советского Союза, где ему поменяли литеру, поменяли знамя, всю технику поставили на колодки, дембелей, кто выслужил свой срок, отправили по домам, а в полку остался лишь обслуживающий персонал. Наших “чижей”, которым оставалось служить еще полтора года, отправили по другим частям. Знаю, например, что один пермяк из нашей роты прямиком из Тахта-Базара, куда их поначалу вывели, отправился дослуживать в зенитный полк, расположенный где-то в Забайкалье. Нашего 24-го гвардейского танкового полка сейчас уже не существует.
 |
Сто дней до приказа |
- Как работала в разведроте наградная система?
- Несмотря на то, что наградами нашу роту не баловали, в каждом призыве по три-четыре человека имели награды. Когда полк выходил в Союз, нам довелось вывозить секретную часть полка, а также всю документацию из кабинета, где сидел пропагандист, комсомолец и секретарь парторганизации. В этом кабинете ребята, собирая и вынося ящики, нашли папку с надписью на обложке “Разведрота”. Открыли, а там наградные листы, штук сорок. Начали перебирать их, рассматривать. Я увидел среди них наградные на многих ребят, которые уже давно были дома, а также четыре наградных на самого себя. В этой же папке хранились и те представления, что я лично писал на знак “Воинская доблесть”. Тут всем стало ясно, что никуда эти наградные дальше не пошли, все они хранились в этой папке и ходу им не давали. А мне дали орден “Красной Звезды” только потому, что последний наш ротный Суханов сказал: “Ты обязательно уедешь на дембель с наградой”, на что я ему не поверил: “Да на меня этих представлений написано уже много, а что толку: напишут - снимут, напишут - снимут”. Ротный пообещал: “Если не добьюсь для тебя ордена, я тебе свой отдам”. У него тоже “Красная Звезда” была, правда, не за Афганистан, а за какие-то другие события, где он участвовал. Я говорю: “Толку от того, что ты свою “Звезду” отдашь? Она же именная и номерная”. Но ротный написал представления, лично пошел к командиру полка, подписал их у него и отвез документы в дивизию. У нас было так: если представление вышло из полка и попала в дивизию, то из дивизии оно обязательно уйдет в Союз, куда положено, и ты сто процентов получишь награду. В результате действий ротного, награды получили, кроме меня, еще пять человек. Вручали награды нам в Шинданде, прямо во время вывода полка, после того как прошел митинг, на который понаехало множество журналистов со всего мира, от ТАСС до Би-Би-Си. Награждаемые были из разных подразделений: танкисты, артиллеристы, связисты и прочие. Ну, и разведрота, разумеется. На дороге поставили трибуну, с которой выступал приехавший на вывод президент Афганистана Бабрак Кармаль, или, как его называли среди солдат, “Бабрак Кропаль”. Из всех запланированных к выводу полков, наш полк выходил первым, через Кушку, а потом, спустя некоторое время через Термез стали выводить полки Кабульской зоны. Еще перед вручением наград, во время тренировок построения и прохождения парадным маршем, ко мне подошел журналист Михаил Лещинский и предложил, как награжденному, сказать несколько слов на камеру. Я ему ответил, что представлялся четыре раза, но не получил ни одной из наград. Лещинский возразил: “Мне в штабе сказали, что Вас точно будут сегодня награждать” - “Да не может такого быть”. Журналист подошел к ротному: “Что же Вы меня в заблуждение вводите?”, и лишь тогда ротный мне сказал: “Алексей, тебе “Звезда” пришла”. Это известие меня, конечно, сильно удивило. Между тем ротный дал указание: “Сейчас корреспондент тебя поспрашивает, отвечай на его вопросы”. “Что я ему могу рассказать? Вон, пусть пацаны кто-нибудь дадут интервью”, - и показал на Женьку, у которого уже была “Красная звезда” за большой караван, взятый, пока я был в госпитале. В нем они взяли много пленных, включая китайских и французских инструкторов. Тогда вышло так, что пехотный разведбат вместе с пехотными подразделениями взяли в клещи “духов”, а те начали настолько яростно отстреливаться, что на подмогу пришлось отправиться нашей роте, которую высадили на “вертушках” и она, пройдя пешим ходом по руслу ущелья и зайдя с тыла, ударила по “духам”. И получилось, что все “бакшиши” в этом бою достались нам. За этот бой четверо наших, включая Женьку, получили по ордену и получили они свои награды еще на “точке”. Ну а Лещинскому интервью все же дать пришлось. Просто пообщались с ним под запись, а он потом из нашей беседы выбрал то, что ему было нужно. Это интервью потом месяц крутили по разным программам: то в программе “Время”, то в “Служу Советскому Союзу”.
 |
Интервью на Красной площади |
- Полученные награды успели обмыть?
- В Афгане? Нет, мы их уже в Союзе обмывали, потому что там времени на это не было, нам их вручили, мы сели и поехали. После митинга мы отправились в путь, но успели дойти лишь до Герата. Там полк встал на дороге, расположившись на ночевку, а нас, разведчиков, отправили на соседние сопки в качестве охранения. Мы стояли от машины до машины, в пределах видимости друг друга и у нас с собой в огнетушителях была брага, которую мы допивали. Утром колонна тронулась в путь и пришла в перевалочную базу Турагунди, где техника расположилась в отведенном месте, огражденном колючей проволокой, а нас снова раскидали по сопкам. Правда, на этот раз мы находились друг от друга на расстоянии связи: один на этом гребне, второй на другом. Поутру всю колонну прошмонали перед пересечением госграницы: на досмотровую площадку заходил танковый взвод, четыре танка, за ним закрывался шлагбаум, весь экипаж из брони вылезал, а их машины начинали досматривать пограничники с собаками. Другие пограничники после этого проверяли у экипажей по списку оружие, проверяли военные билеты и через коридор самостоятельно перегоняли танки на другую, “чистую” сторону. Затем туда же пешком переходили те экипажи, которых уже проверили, и занимали места в своих танках. Перегнав танки, пограничники пешком возвращались на площадку досмотра, и туда заходил следующий взвод. Прошедшие проверку танки выстраивались в ряды, люди размещались в палатках чтобы поесть и переночевать, а рано поутру колонну выводили на “бетонку”, по которой она через мост, часов в девять, перешла в Союз. А вот нас совсем не шмонали. Нам утром поступила команда: “К броне, на ленточку” и мы, спустившись с вершин на своих машинах одна за другой, выстроились в колонну, чтобы выйти на “бетонку”. Только мы туда подошли, а там уже танки выходят. Нам поначалу дали команду “экипажам спешиться”, но потом поступила команда “отставить” и приказание встать колонне разведроты позади машины командира полка. Мы заняли указанное место позади БТР, на котором ехал “полкач”. Я по внутренней связи говорю Татарину: “Притормози немного, давай разорвем колонну перед мостом, а потом газанем”. На мосту Татарин так сильно дал по газам, что машину понесло по железному полотну моста и мы на скорости буквально влетели на территорию Союза, где у поворота дороги стояли огромные буквы “СССР”.
- Была ли устроена торжественная встреча полку на территории Советского Союза?
- Была, конечно. Был митинг, была встреча с жителями всей Средней Азии, а также с теми, кто приехал из Европейской части страны. Для этого из Москвы прибыл спецпоезд, в котором приехали офицерские жены и те из солдатских родителей, кто смог приехать.
- Куда отправили разведроту после пересечения государственной границы Советского Союза?
- Мы переночевали на Кушке, а оттуда сразу отправились в сторону Тахта-Базара. Потом меня вызвали в штаб ТуркВО, где откомандировали в столицу для участия 7 ноября 1986-го года в параде на Красной площади, откуда я и уволился в запас.
- Вы шли по Красной площади в составе парадного расчета?
- Нет, в “коробке” я не шел, а смотрел на парад с трибуны. Нас двоих из полка, меня вместе с командиром танкового взвода, отправили на парад, чтобы мы там дали интервью журналисту Фариду Сейфуль-Мулюкову. Нас заранее предупредили, какие вопросы нам будут задавать и что примерно мы должны на них отвечать: “Вот, возьмите листочек. Мы вам здесь набросали, что нужно сказать в прямом эфире. Подкорректируйте и потом своими словами скажите”. Посоветовали в ответах немного коснуться международной обстановки и, в пределах разумного, сказать что-нибудь от себя. Само интервью длилось минуту, а то, может, и меньше. Поскольку мне предстояло сказать слова на всю страну, в кадре я должен был выглядеть соответствующе, поэтому моя парадная форма была образцово-показательной. Единственное отступление от требований Устава - это умеренные вставки в погонах и подбитые каблуки, которые, правда, были так аккуратно отшлифованы, что не отличались от заводских. Когда мы со старлеем шли на Красную площадь, у одного из заграждений нас остановил офицерский патруль - полковник и два майора: как это так, кто-то в форме идет не строевым шагом. Мы им представились и предъявили командировочное предписание, которое было выписано на мое имя. Там говорилось, что я - главный, а старший лейтенант Колесов прилагается. Патруль стал проверять наши документы. Колесов им офицерскую книжку показал, а я сунул им командировочное и опечатанный конверт: “Вскрывайте. У меня таких полномочий до девяти часов нет”. У полковника тоже таких полномочий не имелось, поэтому он вернул мне документы, а своим майорам сказал: “Вот, товарищи офицеры, посмотрите - образцовый солдат!” Но у старшего лейтенанта Колесова сзади оказался зашитым разрез на шинели, что являлось нарушением формы одежды. И его патруль собрался доставить в комендатуру для устранения. Тут я взмолился: “Товарищ полковник! У нас через десять минут интервью с Сейфуль-Мулюковым для телевидения!” Тот ни в какую: “Ты иди, а старлея мы задержим”. На наше счастье нас увидел сам Сейфуль-Мулюков, который убедил этих патрульных, чтобы они нас отпустили, сказав полковнику: “Вы соображаете, что делаете? Вы же весь сценарий трансляции парада, который согласован на правительственном уровне, ломаете!” Полковнику явно не хотелось завтра уехать лейтенантом куда-нибудь в самый дальний угол нашей страны, поэтому он передал нас обоих журналисту. Ну, а после окончания парада и интервью, закончилась и моя военная служба.
 |
Пропуск на Красную площадь |
- Где Вам выписывали проездные и прочие документы?
- Их я получил еще в Ашхабаде, в штабе ТуркВО. Там мне выписали командировочное удостоверение и выдали опечатанный красной гербовой печатью конверт, на котором было написано: “Вскрыть 7-го ноября в девять часов утра”. Когда я его вскрыл в указанное время, там оказались выписанные на мое имя проездные документы. Я с неделю еще погостил в столице, а затем отправился домой, где восстановился в институте и закончил его.
- Во время учебы поблажки, как “афганцу” были?
- Преподаватели относились ко мне так же, как и к остальным студентам, хотя поблажки, конечно же, иногда делали. Но я старался все постигать самостоятельно.
- Какие награды у Вас есть, помимо ордена “Красной Звезды”?
- Есть медаль “За ратную доблесть”, которую я получил уже дома и медаль “От благодарного афганского народа”, которую вручали во время вывода из Афганистана. Ну и всякие разные юбилейные медали.
 |
Грамота Президиума Верховного Совета СССР |
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит.обработка: | Н. Ковалев, С. Ковалев |