Бондаренко Игорь Иванович

- Родился я 11 апреля 1969 года в поселке Шарнут Сарпинского района Республики Калмыкия. Мама, Бондаренко Мария Ивановна, работала завучем в шарнутовской средней школе, а отец, Бондаренко Иван Федорович, работал водителем в совхозе “Степном” - самом богатом совхозе Калмыкии, занимавшемся скотоводством и растениеводством. Перед тем как попасть в армию, об Афганистане я практически ничего не знал, поскольку в те времена такого объема информации как сейчас не было. Если какие-то слухи и доходили до нас, то все они были поверхностными. А поскольку никто из земляков там не воевал, то и информацию нам брать было неоткуда. Насколько я знаю, из Калмыкии очень мало отправлялось служить в Афганистан. Но это я считаю только по ВДВ, о других родах войск судить не берусь. Думаю, если бы мне пришлось уходить в армию из родных мест, то шансы попасть в ВДВ, а тем более в Афганистан, у меня были бы минимальны.

- Откуда Вас призвали в армию?

- Из Ульяновска, где я учился в педагогическом институте на факультете физвоспитания. В школу я пошел учиться с шести лет и уже в шестнадцать стал студентом и даже комсоргом группы. Учился я хорошо и до призыва в армию в мае 1987 года я успел закончить два курса института. Экзамены сдавать пришлось безо всякого напряга: преподаватели, зная, что ты уходишь в армию, жалели и ставили зачеты безо всяких разговоров. Мой призыв совпал со временем, когда проводили эксперимент, забирая в армию студентов институтов, хотя до этого их в армию не призывали. Получив повестку, я съездил домой, там со всеми родными сразу попрощался, поэтому никто провожать меня в Ульяновск не приехал. В воздушно-десантные войска я хотел попасть еще со школьной скамьи, поэтому решил успеть перед армией сделать несколько прыжков с парашютом, чтобы увеличить шансы стать десантником. В Ульяновске я сначала сам отучился в ДОСААФ и отпрыгал, а затем, перед самой армией, когда уже в военкомате была сформирована команда, совершил там же еще три прыжка. Эта команда была набрана для службы в ВДВ и требовалось, чтобы все, входившие в нее, совершили хотя бы по несколько прыжков для того, чтобы на первоначальном этапе убрать из нее тех ребят, которые боялись прыгать. В ДОСААФе, где мы совершали прыжки, меня уже все знали и шутя говорили: “Давай, теперь ты всех учи, как нужно делать, потому что ты сам все знаешь”. В общем, в армию я пришел, имея на своем счету шесть прыжков с парашютом.

Наша команда будущих десантников имела литеру 20А. Не знаю, что означала буква “А” в названии команды, ребята поговаривали, что это означает Афганистан. Вскоре за нами на призывной пункт прибыли “покупатели”, среди которых были сержанты из разведки, с которыми мы быстро познакомились. Нас интересовало, где мы будем проходить службу, а они нам в ответ задавали другие вопросы: “Сколько подтягиваешься, за сколько “трешку” пробежишь?” Конечно, они тогда уже присматривались к нам и я, который учился на физкультурном факультете, был крепким и спортивным, сразу же попал под их внимание. В результате я еще в пути договорился с сержантом, что он приложит все усилия к тому, чтобы забрать меня к себе в разведку.

- Куда Вас привезли? Где предстояло Вам служить?

- В Литовскую ССР, город Гайджунай, где находилась единственная в Советском Союзе учебная дивизия воздушно-десантных войск. Полевая почта 53701.

Когда мы прибыли в часть, на месте началось распределение призывников - кого куда. Тут уже нас ожидали “покупатели” из подразделений и отбирали для себя тех, кто им был нужен. Офицеры сидели за столом, а мы проходили мимо них колонной по одному. Они просматривали наши личные дела, задавали какие-то формальные вопросы, а затем формировали из нас группы, чтобы впоследствии забрать себе в подразделения. Мы, призывники, еще в поезде перезнакомились друг с другом и поэтому я уже знал, кто из себя что представляет. Смотрю, в моей группе собрали всех мальчишек спортсменов, мастеров спорта, тех, кто занимался различными единоборствами. Глядя на это, я обрадовался: “Ну точно нас всех в разведку отобрали!” Мою уверенность в этом укрепил появившийся рядом с нами сержант, костяшки на кулаках которого были основательно набиты. Мы, разговаривая между собой, радовались, что попали в разведку, но сержант охладил нашу радость: “Какая еще разведка? Вы в медсанбат попали служить”. Мы не поверили: “Да ладно! Мы же все спортсмены, какой еще медсанбат?” Я был в шоке: хотел стать десантником, а тут в медики забрали. В панике я побежал, нашел того сержанта, который нас сопровождал в часть из Ульяновска: “Вы же мне обещали в разведку!” Тот удивился: “А тебя куда взяли?” - “В медсанбат”. Сержант сочувственно покачал головой: “Слушай, я ничего не могу сделать. У медсанбата право первого выбора себе самых лучших кандидатов из призывников”. Настроение, конечно, у меня совсем упало, понял, что с медициной о прыжках с парашютом придется забыть.

Но как оказалось, я сильно заблуждался. По штату в нашей учебной дивизии не было спортроты и командование приняло решение собрать всех спортсменов на базе медсанбата. В результате вся дивизия побаивалась лишь разведчиков и медсанбат. Про нас везде потом говорили: “А, медсанбат! Это те дураки-санинструкторы, которые где-то на краю дивизии постоянно носились и к различным “показухам” готовились?” Хотя по численности нас была всего лишь рота трехвзводного состава, называлось это все батальоном. Развитие спортроты началось еще до нашего прибытия туда, когда откуда-то из Африки прибыл новый командир батальона, специалист по рукопашному бою. Сначала это действительно был обычный батальон, готовивший санинструкторов. А потом, за несколько лет до моего прибытия туда, году в 1983-м, там стали собирать спортсменов для всяких показательных выступлений по рукопашному бою. Мы, конечно, в окна не выпрыгивали, но говорили, что еще до нас подготовка в батальоне была гораздо жестче.

- О каких прыжках в окна идет речь?

- Утром открывали окна в казарме и оттуда с сальто и кувырками все выпрыгивали, выходя таким образом на зарядку. Комбаты там раньше, конечно, просто зверствовали, хотя и у нас с этим все нормально было. Поскольку из этой учебки санинструкторы отправлялись во все подразделения ВДВ, то в каждом взводе самыми уважаемыми людьми были замкомвзвода и санинструктор. Кто поначалу прибывал на службу в полк недоумевали: “Как так - какой-то санинструктор?” А там санинструкторы такими амбалами иногда были, потому что всю подготовку они занимались только спортом. А если санинструктор и не выглядел как шкаф, то он обязательно был сильным и выносливым. И все сержанты, прибывающие в полки после учебки, прекрасно знали, что из себя представляют санинструкторы, которые приходят к ним из этой спортроты.

- Среди постоянных физических занятий находилось ли время для медицинской подготовки?

- А вся медицинская наука в армии состоит из умения зеленкой помазать в нужном месте и, разломив таблетку напополам, дать ее солдату, сказав, что “одна половина - это от головы, а вторая - от жопы”. Вот и вся подготовка! Нет, ну целых три дня из всего полугодичного курса обучения нас учили делать уколы, накладывать шины и делать перевязки. В вену колоть нас в учебке не учили, этому я самостоятельно научился уже в Афганистане. В принципе, большего для санинструктора и не нужно было, поскольку мы раненых не лечим - наша задача оказание первой медицинской помощи на поле боя. Поэтому в бою мы могли вколоть промедол, а лечить рану - это уже не к нам, пусть в медсанбате доктора лечат. Санинструктор, он на боевых всегда идет в составе подразделения. Вот, например, как было у нас во 2-м разведвзводе: впереди идет сапер, за ним пулеметчик, потом вытянулась вся остальная группа, а самым последним идет санинструктор. Если кого-то подстрелили или еще чего, санинструктор либо самостоятельно, либо с чьей-то помощью, вытаскивает раненого из-под огня, оказывает ему первую помощь. А чтобы на себе тащить раненого, особенно в горах, нужно быть крепким и поздоровее других, которые просто идут с автоматом или пулеметом. Пулемет весит двадцать килограмм, а человек восемьдесят - разница ощутимая.

Санинструкторы из ПМП. Крайний слева стоит Бондаренко И.И.

- Кто занятия по медподготовке проводил?

- Ох, вспомнить эти три дня из полугодовой подготовки - очень сложная задача! По-моему, все-таки кого-то приглашали со стороны - помню, что кто-то был чужой.

- Кроме физподготовки и медицинской подготовки, какие еще были занятия?

- Да такие же, как и везде: уставы, строевая, огневая. Стрельбы у нас были не так уж и часто, раза два в месяц. Еще мы совершали прыжки с парашютом. Сначала до аэродрома мы совершали марш-бросок километров десять, затем, прибыв на место, получали там парашюты, которые ранее самостоятельно уложили под присмотром инструктора, и грузились в ИЛ-76. До этого в ДОСААФ я прыгал только с АНов - разница, конечно, колоссальная. С ИЛа десантировались в два потока через боковые люки. Допускалось десантирование и в четыре потока, но только либо на учениях, либо в боевых условиях, поскольку создается большая скученность в воздухе, из-за воздушных потоков происходит скручивание и могут быть человеческие жертвы. Но мы ни разу не попадали на такие большие учения, поскольку были лишь учебной дивизией, поэтому всегда десантировались только в два потока. Сидишь в самолете, рампа приоткрывается, и ты смотришь, как сначала мимо тебя пролетают другие ребята, а затем подходит и твоя очередь идти к двери.

- Отказники были?

- Я не помню таких, поскольку мы сначала прыгали с “кукурузников”, а уже только потом с ИЛ-76. Если отказники и были, то они отсеялись еще на этом, самом первом этапе.

- Среди офицеров и прапорщиков учебки были имеющие боевой опыт?

- Мы не настолько были с ними близки, чтобы знать об их опыте. Нами в основном занимались только сержанты, поэтому командир взвода для нас был очень большим начальником, практически царь и бог. Даже своего ротного мы видели очень редко. А сержанты были ребятами крепкими, их слушались беспрекословно. Командиром взвода у нас был старший лейтенант Сердюк, человек, в котором сразу была видна настоящая офицерская косточка. Даже выправкой все остальные офицеры явно ему уступали. Еще одной особенностью командира взвода была его форма. Если все носили полевую форму, так называемую “афганку” темного цвета, то у Сердюка она была выстирана так, что утратила свой цвет и отличалась заметной белизной. Говорили, что даже командир дивизии делал ему замечание за этот внешний вид, за отсутствие единообразия в форме одежды, но он с таким щегольством умел носить форму, даже полевую, что ему это сходило с рук. Бегал он так, что никто не мог его догнать. И если он побежал куда-то со вторым взводом, то весь взвод потом долго приходил в себя. Сердюк был заместителем командира роты и ему часто приходилось водить нас на различные стрельбы и занятия, поэтому мы постоянно, “вешаясь”, бежали куда-нибудь вслед за старшим лейтенантом. Впоследствии, на встречах однополчан, если кто-то слышал, что мы из второго взвода, то сочувствующе говорил: “А, медсанбат, второй взвод… Сердюк вас там, конечно, погонял…”.

- При выпуске из учебки сдавали экзамен по медподготовке?

- Понятно, что сдавали, но все это было по-прежнему на простейшем уровне: как и куда жгут наложить, как шину наложить. Экзаменационная комиссия была сборной, в ней были не только наши офицеры.

- Как шло распределение после окончания учебки?

- Еще во время обучения шло постоянное морально-психологическое воздействие: “Кто залетчик, кто хуже всех бегает и у кого плохая успеваемость, того отправим служить в Афганистан”. Поскольку у меня были хорошие показатели по учебе и по спорту, меня хотели оставить в этой учебке сержантом. Даже собрали по этому поводу собрание, но я на нем публично отказался от оказанной мне чести стать сержантом в этом учебном подразделении. Первый раз в тот день я позволил себя обидеть, получив от сержантов по загривку “каламбаху”. Представляете, на собрании сержанты отобрали самых лучших, которых они хотели бы оставить в учебке, а тут встает какой-то дух, которому была оказана такая честь и заявляет: “Да нет, я с вами не сработаюсь”. У сержантов аж глаза на лоб полезли от такой наглости: “Что ты хочешь этим сказать?” А я, оправдываясь, стал опять что-то говорить о том, что не хочу издеваться над молодыми, что не сработаюсь. В общем, вечером в каптерке дембеля во главе со старшиной роты Покасовым со словами: “Ты что, совсем нюх потерял?” доказали мне, что отказываться от оказанного высокого доверия было необдуманным и неверным решением. “Каламбаха” была распространена в нашей курсантской среде. Когда приходило письмо из дома, в одной из уголков делался надрыв, через который письмо надувалось, ложилось на шею и сильно удрялось ладонью. Получался сильный хлопок взрываемого конверта, но и сам удар происходил весьма чувствительно, доводя до легкого головокружения. Вот этот удар и назывался “каламбахой”.

Вопреки обещаниям, случилось все наоборот: в Афганистан были отправлены как раз те, кто лучше всех занимался и имел лучшие показатели в боевой и физической подготовке. Я не думаю, что специально для отбора кто-то приезжал в учебку из Афганистана. Из нас просто собрали команду, в которую вошли представители всех учебных подразделений, посадили в самолет и отправили в Афганистан на пополнение всех воздушно-десантных подразделений, которые находились на территории республики. Распределение по полкам шло уже на месте, в Кабуле. Там, видимо, существовала разнарядка, по которой нас отправляли по полкам: либо ты остаешься в одном из полков 103-й воздушно-десантной дивизии либо отправляешься в 345-й отдельный парашютно-десантный полк.

- С вами летели сопровождающие из Гайджуная?

- Конечно, с нами были несколько офицеров. Самолет большой был, ИЛ-76, туда нас человек триста загрузили - один офицер с таким количеством солдат не управился бы. Я даже не уверен, что в тот день в Кабул прибыл только наш самолет с молодым пополнением для полков. Перед тем как приземлиться в Кабуле, наш борт совершил промежуточную посадку в городе Мары Туркменской ССР, где его заправили топливом, а нам дали возможность выйти наружу - немного подышать свежим воздухом и оправиться, потому что самолет находился в воздухе около шести часов. Хорошо помню ту жару, которая стояла там несмотря на ноябрь. В Кабул мы прибыли как раз перед ноябрьскими праздниками, шестого числа. Нас всех отвели на окраину аэродрома, туда, где находился штаб 103-й дивизии и стали распределять по полкам. А уже на следующий день, седьмого ноября, меня, в числе остальных прибывших, отправили в Баграм, где дислоцировался 345-й отдельный парашютно-десантный полк, в котором мне предстояло нести службу. Со мной вместе попал еще один парнишка из Казахстана - Валера Ященко, с которым мы вместе служили в одном взводе в гайджунайской учебке. Валера был рослым и крепким парнем, за свои габариты имел прозвище “Слон” и увлекался тогда еще только начинавшим входить в моду кикбоксингом. При этом был довольно спокойным человеком, как и все здоровые парни. Еще со мной в полк попал парень из Ульяновска - Коля Белов - который хоть и проходил обучение в первом взводе, но я с ним был знаком еще с Ульяновска, когда обучал призывников прыжкам с парашютом. Даже в Гайджунае мы с ним старались держаться вместе, вроде как ульяновские земляки, хотя я сам из Калмыкии. У нас с ним шло постоянное состязание в спортивных рекордах - кто больше сделает упражнений на перекладине. Он был полегче меня, поэтому кое в чем ему удавалось опередить, например, я делал всего пятьдесят - семьдесят подъемов переворотом, в то время как Коля запросто мог сделать девяносто.

Бондаренко И.И. г.Баграм.

- Большая группа новобранцев отправилась из Кабула в Баграм?

- Около десятка машин. Наша переброска к месту постоянной дислокации полка осуществлялась не по воздуху, а в кузовах “Уралов”. Машины были наши, баграмские. Они колонной пришли, привезли кого-то, возможно дембелей, а в обратную дорогу забрали нас. Как правило, в дни различных советских праздников у душманов было принято активизировать свою деятельность, и они совершали обстрелы наших колонн. Не стало исключением и седьмое ноября этого года: во время движения по нашим машинам начали лупить со всех сторон. Мы, молодые пацаны, сбились в кучу и у всех в мозгу сидела одна мысль: “Ну все, попали, блин”. Но передвижение колонн было уже годами отработано, поэтому их сопровождали БТРы и БМП, а иногда и танки. Вертолетов в качестве прикрытия колонн я что-то не припомню, видимо, из-за “Стингеров” они боялись летать на такой низкой высоте. В тот день наше сопровождение моментально среагировало на обстрел и открыло ответный огонь. Колонна при этом продолжала безостановочно лететь на полном ходу и под вечер мы уже были в пункте постоянной дислокации 345-го полка.

- Потери в колонне были?

- Нет, обошлось без потерь. Хотя мы, новобранцы, ехали без оружия, нам его выдали уже по прибытии в полк. Мне, как спецу выдали “пукалку” - коротенький АКСУ, который стрелял очень громко. А если с него скрутить компенсатор, то грохот получался просто нереальный! Мы таким образом салютовали в честь Нового года. Точность стрельбы у АКСУ была никакой, поэтому со временем я сменил этот автомат на обычный АКС.

Аэродром в Баграме, на территории которого размещался наш полк, был самым большим в Афганистане, даже больше столичного, кабульского. Тяжелые транспортные самолеты, взлетая и садясь, каждый день летали над нашими головами. Но этот аэродром считался военным, поэтому дембелей отправляли домой через Кабул, поскольку столичный аэродром имел статус международного и там еще в штабе необходимо было оформить дополнительные бумаги на пересечение государственной границы. Там же, на взлетке кабульского аэродрома, дембелям обязательно устраивался строевой смотр и шмон всех личных вещей, чтобы никто не увез в Союз ничего запрещенного и не нарушил уставную форму военнослужащих Советской Армии.

- Что из себя представлял 345-й отдельный парашютно-десантный полк?

- Наш 345-й отдельный парашютно-десантный полк имел трехбатальонный состав, при этом второй батальон постоянно находился в Панджшерском ущелье. Пацаны из этого батальона практически всю свою службу безвылазно просидели там на заставах, ничего, кроме гор, не видя.

- В пункте постоянной дислокации полка никакого имущества 2-го батальона не оставалось? Все оно находилось в Панджшере?

- Да, батальон был там “в ссылке”. И всех «залетчиков» в воспитательных целях ссылали туда. Здесь полк, а значит магазин и все остальные радости, а батальон сидел среди гор, распределенный на пятнадцать застав. В управлении батальона оставались лишь три гусеничные машины разведвзвода: одна БРМ и две БМП. А личный состав остальных батальонов располагался в Баграме, оттуда периодически выезжая на различные операции, или, как у нас было принято говорить, “на войну”. Много чего мне довелось увидеть в Афганистане, поскольку полк участвовал в операциях по всей территории страны. Фраза “идем на войну” часто звучала среди личного состава полка, мы постоянно отправлялись куда-нибудь выполнять различные задания командования.

БРМ разведвзвода

- Куда Вас распределили в полку?

- У нас был медсанбат, который располагался отдельно от полка, а в самом полку находился полевой медицинский пункт, сокращенно ПМП. Всех молодых санинструкторов сначала отправили в ПМП, чтобы, присмотревшись к каждому, затем оттуда уже потихоньку распределить по подразделениям полка. Я, например, когда уже чуть-чуть освоился, попал во второй разведвзвод, кого-то отправили в восьмую роту, а кого-то в ставшую потом знаменитой девятую роту. Спустя месяц вместе с ПМП нас взяли на первую нашу войну. Это была операция “Магистраль”, проходившая в окрестностях города Хост. Туда мы пришли еще в ноябре 1987-го года, а сама операция началась в декабре месяце. Наша медицинская палатка во время этой операции находилась в долине рядом с палатками управления штаба и артиллерией полка. В палатке ПМП жили доктор, водитель дезинфекционно-душевой машины и мы, двое санинструкторов. Нашей задачей было сопровождение различных вспомогательных групп. Например, когда на высоте стали прессовать 9-ю роту 3-го батальона, то на господствующую вершину отправили группу корректировки артиллерийского огня. Роты полка, прикрывающие дорогу, сидели на горах, а артиллерия стояла внизу в долине и, чтобы была возможность точных ударов по наступающим “духам”, необходимо было скорректировать огонь артиллеристов. Если бы не огонь орудий, то всю 9-ю роту “духи” точно перебили бы. Для того, чтобы артиллерийский корректировщик мог безопасно работать, ему для охраны обязательно давали три-четыре человека: радиста, кого-нибудь из разведчиков и санинструктора на случай оказания первой помощи. Вот такой работой мы там и занимались: кто-то идет куда-то, а мы в качестве приданной силы, идем вместе с ним. Мы взяли оружие, боекомплект и со своим офицером-корректировщиком взобрались на гору, откуда он руководил огнем артиллерии, прикрывающей “девятку”.

Разведвзвод 2-го батальона 345 ОПДП

Там же, “на войне”, мы встретили Новый, 1988-й год. Правда, никаких праздничных мероприятий по этому поводу там не устраивали. Командир полка сказал: “Новый год будем праздновать, когда вернемся”. Новогоднего настроения там не было, да и погода не способствовала - было жарко во всех смыслах. Там, почти у самой границы с Пакистаном, мы в эти зимние месяцы загорали под солнцем. Еще когда мы с корректировщиком, спасая 9-ю роту, поднялись на высоту и провели там некоторое время, помню, я сказал: “Никогда еще не загорал перед самым Новым годом!”

- Сколько времени вы с корректировщиком провели на горах?

- Где-то день. Как только вся эта заваруха началась, мы по-быстрому взобрались и весь день он наблюдал и корректировал огонь артиллерии. Но я не помню, чтобы мы там остались ночевать. Как только необходимость в корректировке отпала, мы спустились обратно к полку.

- Кроме оружия и боекомплекта у Вас при себе была медицинская сумка?

- Да, конечно. Я же санинструктор - она мне положена по должности. Что в ней было? Стандартный набор: вата, бинт, шина, жгут, зеленка, йод. Ну и, конечно, оранжевая коробка со шприц-тюбиками промедола - медикамента из числа строгой отчетности. После того, как ты его израсходовал, обязательно должен был отчитаться о том, сколько, куда и на кого использовал. Иначе пойди потом докажи, что ты его не использовал для того, чтобы покайфовать, уколовшись. Еще в сумке у меня были таблетки “Сиднокарб” психотропного действия - скушаешь такую зеленую таблетку и можешь бодрствовать долгое время. Своего рода энергетик. Они не подлежали отчетности, поэтому их можно было есть пачками. Таблетки были классными, что тут говорить - выручали здорово. Достаточно было пары этих таблеток, чтобы глаза у тебя ото сна не закрывались длительное время. Заступил на пост, чувствуешь, что тебя начинает в сон рубить - принял таблетку и желание уснуть моментально пропадает.

- При уходе на операции с места постоянной дислокации снимался весь полк или кто-то оставался в расположении?

- Конечно оставались, чтобы обеспечивать жизнедеятельность расположения полка. Ведь гарнизонную и караульную службу никто не отменял.

- Та артиллерия, работу которой корректировал офицер, придавалась полку?

- Нет, это была наша, полковая, артиллерия со своими гаубицами. В той операции были еще и “Тюльпаны”, но их, вероятно, у нас по ВДВ собственных не имелось, поэтому они для выполнения каких-то определенных операций входили в состав приданных подразделений.

- В ходе той операции было налажено взаимодействие с авиацией?

- Думаю, что да. Хоть я, как простой солдат, не владел такой информацией - этот вопрос решался на уровне штаба полка.

- Сколько по времени продлилась операция “Магистраль”?

- Почти месяц, а то и полтора. Ведь мы потом продвинулись вперед, постояли в каком-то месте, затем дошли до “девятки”, там еще постояли какое-то время. Я помню, что мы по дороге несколько раз оборудовали для себя лагерь, долбя эти камни, подготавливая укрытия. Жили мы все это время в палатках, которые отапливались самодельными печками. Это были даже не широко известные ”буржуйки” - это были обычные самодельные трубы, снизу в которые наливалась солярка. Особых холодов там не было, поэтому топлива на обогрев уходило не много. Но все-таки климат там был резко континентальный и, несмотря на дневную жару, ночью становилось довольно прохладно. Афганский климат, конечно, вещь интересная. Как-то меня спросили про то, какая самая большая температура была в Афганистане. Моему ответу не поверили. Но я не говорил бы, если бы сам не был свидетелем того, что в жаркий солнечный день температура воздуха поднялась до 72 градусов! Это случилось, когда мы пошли воевать в сторону Файзабада. Жара была нереальная! Вода, которую мы с собой везли в резиновых емкостях, была словно кипяток. А если ты дотронулся до раскаленной брони, то все, ожог гарантирован. Нам потом говорили, что за время этой операции у Файзабада, у военнослужащих полка случилось около ста тепловых ударов. Это был единственный за полтора года случай такой температуры, от которой попросту некуда было деться. В тени не скроешься, вода есть, но она кипяток. Такая нереальная жара продержалась дней пять и когда вернулась “нормальная” температура в пятьдесят пять градусов, все приняли это как прохладу.

Файзабад. Жара

- Потери в полку за время операции “Магистраль” были большими?

- Нет, не большими и это все благодаря руководству наших командиров. Они молодцы, делали все по уму, не допуская бардака, ведь они в первую очередь несли ответственность за потери в своем подразделении.

После “войны” я снова вернулся в ПМП и пробыл там до тех пор, пока 2-й батальон не вернулся из Панджшера. Это произошло за полгода до вывода полка из Афганистана. К тому времени уже не проводились крупномасштабные операции, целью которых было уничтожение каких-то банд. Основная масса операций заключалась в том, чтобы либо занять какие-то высоты и обеспечивать проход колонн, либо участвовать в реализации разведданных.

- Первого своего погибшего, которого не смогли спасти, помните?

- Первый, конечно, запомнился. Когда шла операция “Магистраль”, расположение полка в долине подверглось обстрелу “духовскими” эрэсами. Поскольку артиллерии у них как таковой не было, они очень активно использовали реактивные снаряды. Один из них прилетел в расположение полка и там разорвался. Тут, конечно, поднялся шум, все кричат: “Санинструктора сюда!” Прибегаю, смотрю: мальчишке осколок угодил в шею, в сонную артерию. Пытались его спасти, но ничем помочь ему уже было нельзя - пока воткнули в вену капельницу, он уже умер. Это был первый месяц в полку, первая моя война и первый мой погибший. Конечно, я испытал потрясение, увидев окровавленное тело, ведь ранее мне такого видеть не приходилось. Но обстановка вокруг и необходимость делать свое дело заставили быстро взять себя в руки - деваться некуда, нужно быстро оказывать помощь. В тот день другой “эрэс” угодил в “Урал” обеспечения снарядами, тот задымился, и один солдат, вскочив в кабину, увел горящую машину, полную боеприпасов, подальше от расположения. Слава богу, машина не взорвалась, огонь успели затушить, но парень реально совершил подвиг, ведь он не мог знать, сдетонируют боеприпасы или нет. Если бы произошел взрыв, там много техники и людей попросту разнесло бы в клочья. Такие эпизоды самоотверженности тоже надолго запоминаются.

- Кроме этого погибшего много было еще пострадавших от этого обстрела?

- Они всегда били не прицельно, направляя лишь примерно - а там как повезет. В результате точных попаданий, как у артиллерии, у “духов” не было. В тот раз гибель солдата была досадной случайностью. Вообще от обстрелов эрэсами гибло гораздо меньше народу, чем подрывалось на минах. Я знал об этом - нас, “молодых” предупреждали, чтобы под ноги себе чаще смотрели. До сих пор помню эти инструктажи: “Идти нужно след в след. Шаг влево или вправо опасен, можете подорваться”. Но на своей первой войне мне все-таки довелось зацепить растяжку. Саму ее я не видел, лишь почувствовал, как, задев ногой, потянул леску. Хорошо, что я в институте был спринтером - я так дал от того места, что тридцать метров пробежал, наверное, быстрее, чем Усэйн Болт. При этом совершенно не подумав, что впереди могли стоять еще какие-нибудь растяжки или лежать наши же, советские, противопехотные мины - “лепестки”. Даже мысли не возникло - от этой бы убежать подальше. Кстати, подрывы на этих “лепестках” были довольно частым явлением. Ранения при этом были не смертельными, но стопу отрывало гарантированно, делая человека инвалидом.

- Когда Вы задели растяжку, рядом никто не шел?

- Так получилось, что в тот момент никого рядом не было и сработавшая мина никого не зацепила.

Бондаренко И. во время операции в Шинданде.

- Про подрывы на противопехотных минах Вы рассказывали. А велика ли была смертность при подрывах транспортных средств?

- Однажды, когда мы шли на войну, кажется, в сторону Файзабада, у нас погибло сразу семь человек - видимо где-то в кишлаке связистам на броню сумели прикрепить мину-липучку. БТР связистов шел между БТРом командирской связи, утыканном антеннами, и БТРом то ли материального обеспечения, то ли комендантского взвода. Один взрыв - и машина стала могилой для семи человек. Среди них погиб и мой знакомый, санинструктор взвода связи Сашка Изотов.

- На Файзабад шли всем полком или только батальоном?

- Во всех операциях принимал участие весь личный состав полка. Побатальонно на задания мы летали лишь однажды, осенью 1988-го года. Нас погрузили в самолет, и мы полетели в Кандагар. Видимо там понадобились десантники, поскольку в районе Кандагара десантных частей не было. Не помню, был ли я к тому времени уже в составе 2-го батальона или меня, как санинструктора, придавали управлению батальона на время участия в операции. Но то, что батальон отправился один - это точно. Нас было человек двести, и мы летели одним самолетом, а весь полк в “АН” точно не поместился бы. Кстати, это был единственный раз, когда нас доставили к месту самолетом, все остальное время мы передвигались колоннами, на машинах и броне. Кандагарская операция запомнилась мне тем, что мы шли постоянно в пыли, а также тем, что мы там здорово получили от “духов”. Мы находились на равнине, на открытой местности, и, когда шли по какой-то плотине, по нам со всех сторон начали стрелять. Было реально страшно, поскольку спрятаться было негде и абсолютно непонятно, откуда что летит. На горе можно было бы хоть за какой-нибудь камушек попытаться спрятаться, а тут лежишь в пыли и ощущение, что в тебя каждый целится. Бой в тот раз серьезный завязался, этим мне и запомнилась наша кандагарская командировка. С нашей стороны погибшие, конечно, были, но не много.

Весной 1988-го в полк прибыли молодые санинструкторы и нас уже надо было куда-то из ПМП девать. Поэтому нас стали распределять по подразделениям.  Я был назначен на должность санинструктора во 2-й разведвзвод 2-го батальона, недавно возвратившегося в пункт постоянной дислокации полка из “ссылки” в Панджшерском ущелье. Панджшерский батальон был практически настоящим местом ссылки самых отъявленных «залетчиков», ведь чем еще можно было напугать солдата, как не тем, что его отправят служить к черту на кулички. К месту дислокации батальона даже колонны ходили редко, лишь при самой крайней необходимости. В основном проводили туда колонны с боеприпасами. А все остальное снабжение осуществлялось по воздуху. Убитых и раненых оттуда доставляли тоже лишь с помощью “вертушек”.

В кандагарской пыли.

- Назначение Вами было получено сначала в батальон, а там происходило распределение или сразу на должность санинструктора разведвзвода?

- Там сразу была свободной должность санинструктора разведвзвода, на которую меня и назначили. В батальоне кроме разведвзвода были еще и четвертая, пятая и шестая роты, в которых имели свои собственные санинструкторы. 2-й разведвзвод был отдельным подразделением и нумерацию имел по номеру батальона, в состав которого входил. Соответственно, 1-й разведвзвод входил в 1-й батальон, а 3-й был в 3-ем батальоне. Разведвзвод всегда являлся резервом командира батальона и, в случае необходимости, его привлекали для выполнения различных задач, усиления или поддержки: нужно что-то сделать - поехал 2-й разведвзвод, где-то что-то случилось - 2-й разведвзвод туда выдвигается.

- Как приняли в разведвзводе нового санинструктора?

- Нормально приняли, поскольку я к тому времени уже не был молодым солдатом, да и среди сослуживцев нашлись волгоградцы, которые хоть и были родом из соседней области, но, несмотря на расстояние, считались практически земляками: механик-водитель Вовка Сметанин, на машине которого я постоянно передвигался, и Сашка Апанасенко из Иловли. К тому же я сам был компанейским парнем и никогда себя в обиду не дам.

- Эти ребята были старше призывом?

- Сметанин был одного со мной призыва, он сразу после учебки попал в разведвзвод, а Апанасенко - старше на полгода. Длительное нахождение батальона на значительном удалении от пункта постоянной дислокации отложила свой отпечаток на жизнь во взводе: она была немного своеобразной и отличалась от полковой. Так, в разведвзводе солдатам позволялось немного больше, чем, скажем в любом другом батальоне.

Во время рейда. В нижнем ряду с сигаретой механик-водитель Владимир Сметанин, выше него - пулеметчик Юрий Пшеничный

- Где размещался разведвзвод?

- В расположении полка мы жили в модулях, там было все организовано как нужно: жилые модули, клуб - то есть как в обычном военном городке. А во время боевых выходов мы для проживания использовали палатки. По мирному штату во взводе должно было быть человек тридцать, а в наших военных условиях в реальности штат взвода составлял около двадцати человек. Двадцатиместных палаток для проживания у нас не было. Какой смысл использовать на выходе палатку большой вместимости? Одно попадание мины в нее - и все погибнут. Поэтому самая большая палатка из имеющихся вмещала в себя человек десять, не больше. Однажды, когда мы стояли на блоках у Саланга, у нас во взводе сгорела десятиместная палатка из-за нарушения правил отопления. Незадолго до этого, поскольку в нашем питании преобладала одна лишь тушенка, а свежего мяса не было совсем, ребята из разведвзвода, захотев свежатинки, украли у наших полковых саперов и съели какую-то старенькую собаку. Я потом над ребятами смеялся, говорил им, что сгоревшая палатка - это постигшая их кара за съеденную собаку. На тот момент у меня был фотоаппарат, и я снял ребят на фоне этой сгоревшей палатки.

Разведчики у сгоревшей палатки.

- Откуда у Вас фотоаппарат?

- Я его нашел в самолете, когда мы летели в Кандагар, видимо его там кто-то случайно забыл. Это был очень хороший аппарат, “Зенит”, благодаря которому я наделал довольно много фотографий для себя и своих пацанов. Однажды, во время прочесывания “зеленки” мы зашли в брошенный кишлак и в одном из домов обнаружили небольшой “духовский” медицинский склад. Подобные “схроны” мы находили и раньше, но тогда они были с оружием, а в этот раз все содержимое было медицинского направления. Наши ребята говорили мне: “Ну, Док, тебе просто повезло!” Всевозможных медикаментов и оборудования было обнаружено много, среди них были различные сиропы, которых мы раньше даже не видели, и даже портативный флюорографический аппарат. Поговаривали, что наш полковой начмед, благодаря этому аппарату поступил в Академию, подарив его какому-то нужному человеку.

С захваченными медицинскими трофеями

- Трофейными медикаментами пользовались?

- Поскольку на этикетках этих сладких сиропчиков было указано содержание в них витаминов, я их сразу раздал своим ребятам. Полезная штука! А в лекарственных средствах, тем более импортных, я не разбирался, поэтому они все были собраны и отправлены в расположение полка. Возможно там уже начмед решил их дальнейшую судьбу.

- Найденный склад не был заминирован?

- С нами всегда был сапер. У нас во взводе имелся собственный сапер - Олег Фуксов, по прозвищу “Фукс”, который был моложе меня на полгода. Это сейчас он полковник спецназа в отставке, а тогда бегал еще салагой, “Фуксиком”. “Дедовщина” у нас была без фанатизма: руками никого не трогали, но в адрес молодых часто звучало: “Ну-ка, слетай туда, принеси то”.

Вернусь к обнаруженному нами медицинскому “схрону”. Среди всего прочего барахла мы обнаружили там запас различных фотопринадлежностей. Открываем снарядный ящик, а в нем фотобумага, фотопленка и необходимые химреактивы. Ух, мы там наделали фотографий! Ночью заступаешь на дежурство и вместе с радистами сидишь, фотографии печатаешь. Фотоувеличитель, кстати, мы тоже там же нашли. Правда, потом, перед выводом, я свой “Зенит” тоже где-то посеял - он дальше пошел по рукам.

- Как обстояли дела с вывозом этих фотографий из Афганистана? Особисты и политработники этому не препятствовали?

- У нас это не составило труда. Я наличие у себя фотоаппарата не скрывал, мы даже фотографировались вместе со своими командирами. То ли из-за предстоящего вывода, а может из-за объявленной гласности, такой строгости в отношении фотографий у нас уже не было. Перед выходом нас, конечно, пугали: “Вас будут шмонать”, поэтому многие избавились от чего-то запрещенного. Но некоторые товарищи оказались умнее и не только вывезли что надо, но еще и денег на этом заработали. Потому что, уходя, в Афганистане бросали все: всю технику, все оружие. Например, приборы ночного видения в те времена стоили очень хороших денег, при этом, имея небольшие габариты, их можно было спрятать где-нибудь в недрах нашей бронетехники.

- Все имущество просто бросалось?

- Да. По идее, оно должно было передаться “зеленым” - афганской армии, но по факту просто бросалось на территории бывшего расположения нашего полка. Кому там что передавать, если мы уходили последними, да еще под плотным обстрелом “духов”. Снимая по пути наши заставы, мы оттуда забирали лишь людей и броню, а все остальное оставлялось там, на заставах. Перед нашим выходом из Афганистана, “духи” сказали, что мы просто так не уйдем. И, поскольку уходили мы самыми последними, выходить пришлось со стрельбой. Это мы прикрывали выход всем, а нас уже прикрывать было некому. Поэтому Сашка Апанасенко лупил во все стороны фугасными и кумулятивными снарядами из 73-миллиметровой пушки своей БРМ. У нас в полку тогда дали последнего Героя. Начальником штаба батальона у нас был Юрасов по прозвищу “Рэмбо”, который был просто помешан на рукопашке. Гонора у него было много, все пытался разведчиков “строить”, чтобы мы были шелковыми. У нас командиром 2-го разведвзвода был капитан Крамской, который тихонько нам говорил: “Шлите его подальше! Я - ваш командир, слушайтесь только моих приказаний”. Его понять можно: кому из командиров понравится, что его пацанов кто-то пытается “строить”. К тому же среди офицеров имел место свой “дембелизм”, когда старший пытался подмять под себя младшего. И вот этот “Рэмбо” всегда был на первых ролях, где надо и где не надо. Когда под вывод все это началось - война не война, но заваруха серьёзная - наш 2-й разведвзвод стал работать в кишлаках, чтобы прикрывать отход. “Духи”, прикрываясь мирными жителями, стали обстреливать наши проходящие колонны и мы отправились в  кишлак, чтобы прочесать его в поисках душманов. Там мы с “духами” стали сильно стрелять друг в друга, и Юрасов полез в эту заваруху вместе с нами. Помню, во время боя ко мне подбежал Шаповалов Саня из Белоруссии, по прозвищу “Батя”, и, вытаращив глаза, показал мне дыру от пули в своей шапке. У меня, наверное, глаза были бы не меньше, если бы и мне в сантиметре от головы пуля в шапку угодила. Обычно во время боя пули где-то свистят рядом, страшно, конечно, но когда какая-то из них пролетает рядом с головой, это воспринимается совсем по-другому. В этом бою Юрасову прострелили артерии на ногах. Я рядом с ним не шел, поэтому, пока меня позвали, пока я прибежал, естественно, ему ничего сделать не мог, кроме как пытаться остановить кровотечение из ран. Но это было сделать очень сложно, поскольку все артерии там перебило и в результате он попросту истек кровью и умер. За этот бой ему посмертно и присвоили звание Героя Советского Союза. А другим, кто участвовал в этом бою, особист “зарубил” наградные. В тот раз почти все участники были представлены к наградам, кому медаль, а кому орден, но во взводе случился какой-то “залет” (кажется кто-то что-то продал), поэтому, по заведенной в армии коллективной ответственности, были завернуты все представления к наградам. Тогда, по молодости лет, жалели, что остались без наград, но лишь сейчас, с возрастом, начинаешь понимать, что главная награда - это жизнь. Ну, стало бы у меня две медали - от этого что-то поменялось бы? А так есть у меня “За боевые заслуги”, и “Красная звезда” уже ничего не изменила бы.

Снайпер разведвзвода Владимир Хижняк (справа) и приданный взводу сапер.

- За что получили медаль?

- Ее я получил еще “по молодухе”, за участие в операции “Магистраль”.

- На Ваш взгляд, разведвзвод наградами обделяли?

- Не сказать, чтобы обделяли, но и не баловали. Если ты нормально служишь, то медаль тебе обеспечена. У нас в полку у многих были медали, не говоря уже о разведвзводе. Без медалей было лишь процентов десять личного состава, в основном это были злостные “залетчики” и те, кто службу нес на кухне. А остальной личный состав постоянно участвовал в каких-либо операциях, по результатам которых постоянно “наверх” подавались наградные.

- Часто ли встречалось на груди у солдат вашего полка сочетание ордена и медали?

- Поскольку подразделение у нас было боевое, то это соотношение составляло примерно один к двадцати или один к пятнадцати. Наградами, я считаю, личный состав полка не обижали. Одних только Героев Советского Союза за афганскую войну было у нас в полку восемь человек.

- Как стало известно о предстоящем выводе полка?

- Слухи, о том, что советские войска скоро будут выводить из Афганистана, начали ходить еще с весны 1988-го. Говорили, что за этот год выведут всех. В начале осени 1988-го мы встали на блокпост, который стоял перед Салангом. Мы оседлали небольшую вершину и оттуда блокировали возможность нападения душманов на колонны наших советских войск, которые по этой дороге уходили из Афганистана. Наш полк в виде подобных “блоков” растянулся вдоль всей дороги на Саланг: от Чарикарской долины до самого перевала. После перевала, на территории ближе к Советскому Союзу, “духов” было очень мало по сравнению с тем, сколько их было на той стороне, где находились мы. Поэтому нашим войскам нужно было в первую очередь без больших потерь уйти за Саланг, а там уже было бы проще. Мы последними входили в тоннель на своей БМП, вывозя на броне тело своего погибшего сослуживца, кажется, родом из Донецка. Когда вышли на противоположную сторону перевала, кто-то из журналистов сфотографировал лежащее на нашем БМП с номером 427 тело, завернутое в солдатское одеяло. На этой фотографии можно даже рассмотреть лежащую рядом мою санитарную сумку.

- Как погиб этот солдат?

- Он был не из нашего подразделения, не из 2-го разведвзвода, и попал под обстрел, когда они стали сниматься с “блока” чтобы идти в сторону Саланга. Свидетелем его гибели я не был, потому что сам в это время еще сидел на своем “блоке” впереди, чуть выше дороги. Тело погибшего потом просто перегрузили на нашу машину, поскольку помощь ему оказывать было не нужно.

- Что из себя представлял выставляемый блокпост?

- Наш разведвзвод, как и батальонные связисты, всегда находился при командире батальона, поскольку считался батальонным резервом. Управление батальона от этой асфальтированной дороги высоко не поднималось, в отличие от личного состава остальных рот, которые уже стояли на высотках повыше нашей. Рядом с нами стояли полковые машины, батальонная связь, БТРы и БМПшки. Бронетехнику наверх не загоняли, поскольку на БМП в гору особо не заедешь. Вся боевая техника была выставлена вдоль дороги на небольших возвышенностях. По причине того, что мы находились у самой дороги, нам была поставлена задача досматривать весь проходящий афганский транспорт, все их “бурбухайки”. Те ребята, которым довелось стоять на блоках, старались как можно крепче закрепиться. Они старались врыться в землю, насколько это было возможно, выкладывали из камней для себя укрытия.

На БТР связи у Саланга. В центре - Бондаренко И.

- Это были кратковременные блокпосты или они там находились уже длительное время?

- В том месте, где мы расположились, ранее не ставилось задачи по постоянной охране этого участка. Раньше этот участок колонны просто проходили с сопровождением, на высотах никто не сидел. Уже поближе к Салангу - там были заставы мотострелковых полков, которые давно несли службу на постоянной основе. Но плотность размещения этих застав была небольшой. А вот когда уже войска готовились к выходу, тогда эти мотострелковые заставы активно разбавили дополнительно выставленными блокпостами от батальонов нашего полка.

На блоке у Саланга.

- Советские машины досмотру не подлежали?

- Наоборот, их старались пропустить побыстрее. Но иногда мы их подначивали, и ребята-мотострелки, стараясь показать свою крутизну перед нами, десантниками, выруливали на дороге, не уступая друг другу и всячески нарушая правила движения. После того, как мимо нас прошли все мотострелки, стали сворачиваться и мы. Практически в ночь мы подошли ко входу в тоннель на Саланге. Помню, в тот день было очень холодно и ветрено. Если самой жаркой погода за все мое пребывание в Афганистане была, как я уже говорил, в Файзабаде, то самым холодной была та ночь, на Саланге. По неизвестной мне причине не было возможности нашей колонне сразу пройти через тоннель. Нам приказали заглушить двигатели и не запускать их, поэтому мы, набившись в БМПшку, все “давали там дуба”. Хорошо, что я был одет в тулуп, который раздобыл для себя еще когда нес службу на блокпосту. Вообще, форма одежды у нас в тот момент весьма была произвольной: кто в тулупах, кто в бушлатах. На то, кто во что был одет, командир взвода внимания совсем не обращал, у него к этому претензий не было, главное - не замерзнуть. На мне, кроме тулупа, были еще унты, а на голове я носил спортивную шапочку. Если уж нас, тех, кто был ближе к командованию батальона, насчет формы одежды не трогали, то что говорить о других подразделениях, которые сидели подальше от начальства чем мы.

Под утро нам дали команду на движение и мы, переехав на противоположную сторону перевала Саланг, пошли уже в сторону территории Советского Союза, до границы с которым было километров двести. Остальные части в это время стояли, перейдя перевал, в ожидании команды на вывод. Поскольку концентрация армейских подразделений у Саланга была огромной, нам больше не нужно было никого прикрывать и 11-го февраля 1989-го года наш 345-й гвардейский отдельный парашютно-десантный полк спокойно покинул территорию Афганистана.

345 ОПДП уходит из Афганистана

- Был ли устроен вам на советской территории торжественный прием?

- Нет, ничего подобного не было. Мы как вошли в Советский Союз в районе Термеза, так, без остановки и пошли к предназначенному для нас месту. Нас собрали и, не дав времени на обустройство, погрузили в самолеты и перебросили в город Кировабад Азербайджанской ССР.

- Сколько на тот момент Вам оставалось до дембеля?

- В мае уже меня должны были отправить домой. Перед выводом наши командиры убеждали нас: “Вас, ребята, после вывода должны сразу домой отправить. Вы же воевали, неужели вас оставят дослуживать какие-то там месяцы”. Но как оказалось, они ошибались. Нас мало того, что дембелей домой не отпустили, так еще в Кировабаде отправили в учебный центр на переподготовку, заставив прыгать с парашютом, ведь в Афганистане мы не совершали положенные нам прыжки. Конечно, было немного не по себе: на войне смогли выжить, а тут вдруг еще парашют не раскроется.

- В Афганистане были случаи, когда дембель задерживался на несколько месяцев?

- Да, у нас во взводе задержали дембель нескольким солдатам, поскольку не хватало молодого пополнения. Саня Апанасенко, например, переслужил - должен был демобилизоваться осенью, а его держали аж до февраля. Все его одногодки уже отправились домой, а ему замены не было - некого было готовить.

Игорь Бондаренко (слева) и Александр Апанасенко.

- В Баграме, в расположении полка, были какие-нибудь монументы или памятники в честь погибших однополчан?

- Вдоль дорог много памятников стояло, в том числе и ребятам из нашего полка, а вот в самом расположении полка я что-то не припомню. Могу сказать, что во время моей службы никаких памятников уже не ставилось, не до того было.

- Дембелей берегли? Не отправляли солдата участвовать в операции, если ему уже скоро домой?

- У нас не было такого разделение. Дембель ты или не дембель - все равны перед боевым приказом. Сами дембеля абсолютно нормально принимали тот факт, что их отправляют на какую-нибудь операцию несмотря на то, что ему подошел срок ехать домой. Офицеры, особенно те, которые были трусоваты, позволяли себе не ходить на операции в ожидании замены, отправляя вместо себя кого-то другого: заместителя или прапорщика.

- Прапорщики в разведвзводе были?

- Нет, у нас во взводе ни одного прапорщика не было. Даже в качестве старшины. Прапорщики в должности старшины были, как правило, в ротах. А у нас во взводе все хозяйственные вопросы решал “замок” - заместитель командира взвода из солдат - срочников. 

- В батальоне была мода отпускать усы перед дембелем?

- Ну, в принципе да. Я и сам домой приехал с усами. Причем усы - это был не показатель дембеля. Скорее, это был показатель того, что ты уже стал опытным воином, стал мужчиной.

- Какой был самый распространенный “залет” среди личного состава?

- Самым распространенным “залетом” были факты продажи чего-нибудь из военного имущества и продовольствия, или обмена их в местных афганских магазинах - «кантинах» - на какие-то товары. Продавали чаще всего масло, как сливочное, так и машинное. В общем, кто что мог раздобыть, тот то и продавал. Иногда во время выходов ребята выменивали у местных какие-нибудь продукты, арбузы или виноград. Конечно, можно было бы все это попросту забрать, но тогда это уже считалось бы воровством, а за такие дела можно было от особистов крепко получить, вплоть до уголовного наказания. Среди нас таких беспредельщиков, чтобы внаглую у людей что-нибудь забрать, не было. Поэтому как правило обходились обменом. Я был далек от всего этого, от этих рыночных отношений, поскольку был правильным комсомольцем. Иногда в наш разведвзвод приходили особисты и устраивали шмон среди личных вещей, в надежде обнаружить что-нибудь из неположенного. У каждого обнаруживалось что-нибудь, купленное не в магазине Военторга, а в кантинах. Пацаны всегда что-то меняли или чем-то торговали, стараясь обзавестись к дембелю подарками для родных - платками, косметикой, к примеру, или импортными часами. Но покупки в кантинах запрещались, было разрешено совершать покупки лишь за чеки в Военторге. Поскольку афгани у солдат быть не могло, основным вариантом разжиться товаром стал обмен. В тот раз особисты много чего забрали из найденного, а когда открыли мой дипломат, то увидели там лишь кроссовки из Военторга и спортивный костюм из Военторга - все, больше ничего. Нечего у меня забрать! Посмотрел на меня особист и говорит: “Ты, Бондаренко, или самый хитрый, или самый честный!” А я и правда был честным, никогда ничего не продавал, поскольку у меня зарплата и так была хорошая. Я на тот момент был старшим сержантом и получал самую большую зарплату, которую мог получать простой солдат - тридцать шесть чеков. К примеру, австрийские кроссовки “Адидас”, которых я раньше у себя в деревне и не видел, в Военторге стоили семьдесят чеков, а костюм спортивный - сто десять чеков, то есть за несколько месяцев я мог себе свободно их купить.

- Кроме чеков, Вам еще шла зарплата в рублях, как у офицеров?

- Нет, мы только чеки получали. Солдат получал двенадцать - пятнадцать чеков, сержант чуть побольше - в районе двадцати.

- Какие виды наказаний применялись к солдатам?

- В основном это были наряды. Гауптвахты у нас в полку не было, но неподалеку, где-то между мотострелковой частью и медсанбатом, было что-то типа гарнизонной гауптвахты, куда отправляли “залетчиков” из разных подразделений.

- В части устраивались прощания с погибшими?

- Не помню, чтобы такие случаи были. Обычно погибших, вместе с ранеными, “вертушками” сразу увозили куда-то.

- Ваш разведвзвод попадал в засады?

- Ну, чтобы прямо вот так, жестко - нет. Чаще всего это были интенсивные обстрелы, особенно при выводе, когда душманы, нам прямо на пятки наступая, старались причинить максимальный урон, стреляя со всех сторон.

- Во время нахождения батальона в расположении полка устраивались ли учебные занятия для личного состава? Например, учебные стрельбы?

- Нет, учебных стрельб для нас никто не устраивал. Нам и без этого стрельб хватало. Боевых.

- На пункт постоянной дислокации полка совершались нападения из близлежащих кишлаков?

- Нет, потому что все кишлаки в округе были “договорными”, с их старейшинами работали наши советники. В результате мы не трогали местных афганцев, а они не трогали нас. Это позволяло нам спокойно отдыхать в расположении полка. А вот когда уходили куда-нибудь “на войну”, там кишлаки были уже чужими, враждебными. Местные афганцы даже помогали нашим офицерам обеспечить выкуп кого-нибудь из пленных. Балбесов, которых брали в плен, хватало. Например, отправятся куда-нибудь в “зеленку” или в магазин что-нибудь купить, а их там и повяжут. Наш командир полка Востротин сам лично выезжал на подобные обмены. Не будучи уверенным, что афганцы не устроят засаду, он брал с собой наш второй разведвзвод на двух - трех машинах. Пленных меняли, как правило, на трофейное оружие. Подробностей я не знаю, поскольку в детали этого обмена нас никто не посвящал. Мы даже не знали, что за оружие в ящиках нам загрузили, об этом знали, наверное, лишь особисты и те, кто этим занимался. Мы просто ехали и молились, чтобы не попасть в засаду. Авторитет у Востротина среди местных был очень велик, поэтому каждый раз все обходилось без столкновений.

- Как поступали с теми, кого возвращали из плена?

- Я, честно говоря, никогда об этом не задумывался, но, думаю, их либо отправляли дослуживать на хоздвор, либо ссылали куда-нибудь подальше.

- При пересечении государственной границы был ли досмотр колонны со стороны пограничников?

- Нет, никто нас не останавливал и не досматривал, прошли через границу сквозняком. В каком-то определенном для этого месте мы оставили всю свою боевую технику и нас отправили в Кировабад. На то время там дислоцировалась дивизия, в которую влился и наш полк. Матчасть получали уже на месте, хотя мне, как санинструктору никакой матчасти не полагалось, поэтому я, практически дембель, ходил сам по себе, гуляя с собакой.

- Что за собака?

- В частях ВДВ собаки по штату не положены, они, наверное, были только у саперов. Но у нашего взводного была собака по кличке Света. Она с ним была еще в Панджшере и, возвратившись в расположение полка, он отдал ее мне, чтобы я за ней приглядывал. В Кировабаде у меня службы уже особо не было, я никому не принадлежал, поэтому просто дослуживал оставшиеся дни. Меня никто не трогал, поэтому я целыми днями гулял со Светкой. Когда были на прыжках в учебном центре, она мне даже нашла спортивную форму. Пошли гулять с ней по берегу находившегося неподалеку от прыжкового лагеря небольшого озерца. Смотрю, собаку что-то заинтересовало. Подхожу, а там спортивная форма лежит! Ее, возможно, кто-то там припрятал для того, чтобы в самоволку бегать, но, благодаря Светке, этой формой стал пользоваться я сам.

- Какие чувства испытывали, пересекая государственную границу?

- Ну, ощущения, что колонну развернут и отправят обратно, у нас точно не было. Все испытывали радость от того, что все это, наконец-то, закончилось, что можно будет жить спокойно. Потому что всем надоел этот постоянный стресс, состояние нестабильности, когда не знаешь, чего ожидать, когда сегодня рядом с тобой есть друг, а завтра уже его нет. Первые дни не хватало, конечно, оружия рядом. В Афганистане мы привыкли, что автомат не в оружейке, а всегда рядом, под рукой. Когда по прибытию в Союз сдали свое оружие, а наутро, проснувшись и не обнаружив автомата, испытали чувство, будто лишились какой-то части своего тела.

- Что чаще всего покупалось в афганских магазинах?

- Чаще всего покупались подарки для своих родных. Те из ребят, кто выпивал, иногда покупали там водку. Но я лично не видел, чтобы кто-то в открытую употреблял там спиртное, это я знаю лишь по рассказам своих товарищей. Чаще всего водку покупали офицеры, а солдаты ставили для себя брагу, используя для этого любые емкости. Например, минометчики, пока их орудия не были никуда задействованы, ставили брагу прямо в минометных стволах. Те из ребят, кто покуривали травку, тоже выменивали ее на что-нибудь у афганцев в магазине.

- Травку часто курили?

- Да, это явление было сильно распространено у нас во взводе. Курили все, кроме меня, правильного комсомольца, который принципиально не курил. Хотя был еще один пацан, Серега Сергеев, который однажды сильно обкурился, но его организм не принял этой отравы, и он перестал употреблять травку. А остальные накурятся и сидят, смеются друг с друга. А мне, некурящему, со стороны смотреть было непривычно как целый взвод сидит и с чего-то угорает.

- Сигареты солдатам выдавались?

- Да, по три пачки, кажется, давали каждому. Свои сигареты я отдавал кому-нибудь из своих друзей.

- Как кормили вас в Афганистане?

- Кормили нас хорошо. В полку мы питались в столовой, а во время выходов готовили себе сами. Если отправлялись куда-то на крупные операции всем полком, то еду для нас готовили полевые кухни, а мы ходили туда с бачками получать еду на все свое подразделение. Еда, конечно, была без изысков, но вполне себе вкусной. Свежего мяса мы там практически не видели, питаясь вместо него лишь одной тушенкой. Несмотря на то, что в полку была своя хлебопекарня, во время боевых выходов приходилось есть заспиртованный хлеб. У меня еще во время первой моей войны среди поваров неожиданно обнаружился землячок из Калмыкии и я часто к нему заглядывал в гости. Среди нас, санинструкторов, был один дембель, у которого имелись свои друзья, тоже дембеля, из других подразделений. И нам, молодым, нужно было постараться, чтобы услышать от дембелей в свой адрес: “Четкий пацанчик!” А чем в полевых условиях можно было заслужить звание “четкого пацанчика”? Только организацией хорошего питания. Для этого мне приходилось договариваться с земляком, который при возможности выносил с кухни то сгущенку, то еще какие-то солдатские деликатесы. Поэтому я часто слышал от довольных дембелей слово “четкий”.

А вот в учебке питание было сплошным издевательством. В Гайджунае я много занимался на перекладине и оттого, что в питании не стало хватать углеводов, мои результаты стали резко, буквально на глазах, падать. Для меня Афган - ерунда в сравнении с учебкой, где нужно было, надев противогаз, с условным раненым на плече совершить на время подъем в гору. После таких “упражнений” сердце чуть не разрывалось, а легкие можно было просто выплевывать.

- Среди солдат было распространено ношение каких-нибудь амулетов или талисманов?

- Чаще всего носили на веревочках гильзы с вложенными записками, своего рода смертные медальоны, в которых указывались личные данные и группа крови. Многие кололи на груди или руке татуировку с группой крови. Конечно, практичнее было колоть на груди, ведь если руку оторвет - ищи потом ее. Опять же, кололи все, кроме меня, поскольку я, как будущий педагог, не приветствовал какие-либо татуировки: “Как же я, татуированный учитель, буду учить детей?” Вообще татуировки у нас были очень распространены, многие кололи их в память о службе в Афгане и в ВДВ - это было модным, и не только среди дембелей.

- Во время боевых выходов использовали проводников из числа местных жителей?

- Да, иногда такое было. Несмотря на то, что в ВДВ брали служить в основном славян, у нас во взводе было два переводчика таджика, которых взяли специально для этих целей. Поскольку в тех краях таджикский язык был очень распространен, наши переводчики могли вполне сносно разговаривать с местными жителями, чтобы получить от них нужную нам информацию.

- Во время несения службы на блокпостах входило ли в Вашу задачу прикрытие колонн афганской армии?

- Дорога на Саланг была одна, и мы прикрывали любую колонну, проходящую на нашем участке. Нам было без разницы, кто шел мимо нас - “зеленые” или наши. Главное, чтобы это были дружественные нам соединения.

Душманы у дороги, идущей к перевалу Саланг.

- Какие болезни косили личный состав?

- Из-за местной воды самой распространенной болезнью был гепатит. Им переболел, практически, весь полк. Когда я еще был в ПМП, к нам каждое утро поротно или повзводно, приходил весь полк. Все брали пробирочки, писали в них, затем выстраивались в шеренгу, держа эти пробирки в руках, а я ходил, смотрел, какого цвета в них моча. Если она была темно-желтой, то солдата сразу же отправлял проходить проверку на билирубин - показатель тяжести заболевания гепатитом. Ведь при гепатите нет привычных симптомов вроде высокой температуры, там просто разрушается печень. Все симптомы - они находятся внутри, не проявляясь наружу. Я тоже не избежал гепатита, переболев им.

- Лечение на месте проводилось?

- Конечно. А куда там отправишь такое большое количество больных? Поэтому в стационаре лечили, делая уколы от заболевания печени. А увозили для лечения в госпиталях только тех, у кого показатель билирубина был уже очень высоким.

- Вши были?

- Да, были, но массового характера это не имело. У себя я поймал вошь всего один раз за полтора года. Вошь - она ведь обычно заводится при отсутствии гигиены, а у нас в полку была баня, в который мы регулярно мылись, и дезинфекционная машина, которая хоть нечасто, но работала. Так что шанс подцепить вошь был лишь где-нибудь на длительных “боевых”. Наши дезинфекторы иногда ходили с ранцами на дезинфекцию складов от тараканов, крыс и прочей живности. В ранце имелся металлический бачок, у которого, во время нахождения на складе, открывалась крышка и в горлышко загружались банки со сгущенкой и тушенкой. Затем крышка завинчивалась, ранцы вешались на спины, и эти “четкие пацаны” выносили на себе неплохой запас консервов. В результате и дембеля довольны, и нам хорошо.

- По возвращении с операций, устраивался ли вам шмон в расположении полка?

- Нет, у нас такого я не припомню.

- Под дружественный огонь приходилось попадать?

- Это были единичные случаи. Вот в Кандагаре, из-за несогласованности с афганской армией, нас “зеленые” немного обстреляли во время операции. Еще помню, как-то раз какая-то заваруха получилась на равнине, мы попали под обстрел и потом ходили слухи, что это наши немного неправильно стали позиции обстреливать. Да в той ситуации, когда отовсюду что-то летит, невозможно разобраться, кто по тебе стреляет. Однажды, во время выезда на какое-то задание, у нас загорелась БМП. Видимо из-за протечки соляры на машине загорелся моторный отсек. Полыхнуло так, что всем стало страшно, ведь машина загружена боекомплектом, а мы все сверху на броне сидели. Спрыгнули с машины, начали ее тушить. Не помню - чем тушили, был ли у мехвода огнетушитель или нет. Скорее всего мы огонь просто землей забросали. Командира взвода в тот раз с нами не было, был лишь старший машины. И он по рации сразу передал: “Четыреста двадцать шестая горит!” У всех в батальоне тут же мысль: “Попали в засаду и их обстреляли”. Их быстро успокоили, сообщив, что это просто соляра загорелась, но нам потом говорили: “А горели вы круто!”  

- Снаряжение во время выходов использовали только свое, уставное, или трофейное?

- Трофейного снаряжения у нас не было, а вот одежду использовали неуставную. Например, “горники”, брезентовые костюмы, ведь они войскам ВДВ не полагались ввиду особенностей службы, мы должны были носить только “афганку”. Из-за того, что тяжелее всего было идти в горы, мы надевали кроссовки, чтобы хоть как-то ногам полегче было. Сидят наши подразделения на “блоках” высоко в горах и сообщают вниз, что у них закончились запасы воды. Тогда второй разведвзвод берет резиновые бурдюки, наполняет их водой, и прет наверх, к “блоку”. А каждый бурдюк весит по двадцать килограмм, на тебе бронежилет, поверх которого разгрузка на четыре магазина, да плюс еще свое оружие. Жара, но ты тащишь этот бурдюк своим товарищам. Притащил, отдал и в обратный путь. Нас, второй разведвзвод, часто использовали чтобы доставить воду или снять с горы раненого.

- На чем эвакуировали раненых?

- На носилках спускали, больше никак. Я раньше смотрел на горы и думал: “Ну как можно на них вскарабкаться?”, а потом, когда несколько раз на них с грузом поднялся и спустился, приноровился, привык. Налегке в горы никогда не ходили, всегда что-нибудь несли. Пулеметчики прут свой ДШК, минометчики - кто ствол, кто опорную плиту, а мины распределяют между всеми остальными участниками группы.

- В случае получения контузии боец подлежал эвакуации или должен был оставаться в строю?

- Контузия контузии рознь. Но если боец получил серьезную контузию и он, к примеру, теряет ориентацию, то да, он подлежит эвакуации.

- Если во взводе во время выполнения задачи появлялись раненые или погибшие, взвод продолжал движение или дожидался их эвакуации?

- Что ж, если ранили кого-то, то обязательно нужно прекращать операцию? Нет. Взвод должен был в любом случае продолжать выполнение поставленной задачи. А с раненым обязательно кто-то оставался, дожидаясь эвакуации.

- Были случаи явной невозможности оказания первой медицинской помощи?

- Часто такие случаи были, когда солдат получал ранение, находясь на выполнении задания где-то высоко в горах. Оказать ему своевременную помощь не было возможности, потому что требовалось время на то, чтобы подняться к нему в гору, затем время на то, чтобы спустить его с горы. При этом не всегда рядом с раненым мог находиться санинструктор, который бы оказал первую помощь. Дело в том, что санинструктор полагался один на роту, а рота повзводно могла быть разбросана для выполнения задачи по обширной территории. Поэтому, если ранение было серьезным, то для оказания помощи и эвакуации, в нужное место отправлялись другие санинструкторы или даже врачи.

- Бойцы батальона могли оказать друг другу первую медицинскую помощь при ранении?

- Могли, но эта помощь была, как правило, на самом примитивном уровне - перевязать да жгут наложить.

- Жгут и индивидуальный перевязочный пакет имелись у каждого солдата?

- ИПП был у каждого, а жгут не у всех, но у большинства. В обязательном порядке иметь жгут не заставляли никого: если хочешь, можешь брать. Обычно от него не отказывались и брали один жгут на два человека. Носили его, обмотав им приклад автомата. А вот ношение перевязочных пакетов было обязательным. Перед выходами на длительные операции или прочесывание местности, каждый клал пакеты себе в вещмешок, да плюс у меня в сумке всегда были дополнительные перевязочные пакеты.

- Как происходила выдача медицинских принадлежностей?

- Перед отправкой на операцию во взвод обычно приносились патроны, гранаты и каждый брал себе все, что посчитает необходимым. Вот так же и я приносил во взвод все необходимые медицинские принадлежности: перевязочные пакеты и жгуты. Бери, сколько тебе нужно - хоть два, хоть три.

- Приходилось использовать в боевых условиях капельницы?

- Приходилось. Самому первому своему погибшему, получившему смертельное ранение от обстрела во время операции “Магистраль”, я ставил капельницу. В боевых условиях использование капельницы немного отличается от обычного. Если нельзя было поднять голову и не было возможности держать капельницу повыше, то для того чтобы создать необходимое давление, нужно было ложиться своим телом на пакет и собственным весом его создавать.

- Какой характер ранений был наиболее распространен среди тех, кому Вы оказывали помощь?

- Чаще всего это были осколочные ранения от разорвавшихся реактивных снарядов, пулевые ранения можно пересчитать по пальцам. 

- Змеи, скорпионы и прочие жители пустыни вам сильно досаждали?

- Змеи нам часто встречались во время боевых выходов, особенно рядом с нашими палатками. Скорпионов и фаланг тоже хватало, но вот чтобы кого-то из наших они серьезно укусили - этого не помню, ко мне никто из пацанов за помощью не обращался.

- Среди захваченных трофеев попадались какие-нибудь интересные экземпляры оружия?

- В большинстве своем оружие, обнаруженное нами на “духовских” складах, представляло собой автоматы Калашникова. Чьего они были производства - понятия не имею. Наверняка китайские. Еще однажды парнишкой из нашего разведвзвода был обнаружен ПЗРК “Стрела”, что уже само по себе было событием, ведь не каждый раз такое оружие попадало нам в руки.

- Какой боекомплект имели при себе во время выхода на боевые?

- В разгрузке несли обязательный минимум: обычно две гранаты, три магазина в разгрузке и четвертый пристегнут к автомату. Иногда магазины сдваивали. Кроме снаряженных магазинов, в вещмешке всегда лежали дополнительные патроны в пачках и гранаты без вкрученных запалов. В общем, загружались боеприпасами исходя из того, куда и насколько идешь.

Жонглирование гранатами в исполнении И.Бондаренко.

- Каким гранатам отдавалось предпочтение?

- У меня всегда при себе было две Ф-1, а РГД брал по необходимости.

- Патроны всегда были у вас при себе или перед каждым выходом их приходилось получать на складе?

- На склад за патронами ходить не надо было, боеприпасы имелись в батальоне. Перед операцией берешь себе патронов и гранат столько, сколько сочтешь необходимым. А автомат и магазины были всегда при мне.

- Сигнальные дымы брали с собой?

- Нет, у нас они особо не пользовались спросом. Может у офицеров они и были, а мы обычно брали с собой ручные ракетницы, “двадцатки” и “сороковки”, разных цветов - красного, белого и зеленого - и ими подавали необходимые сигналы согласно установленным кодам.  

- Были случаи,когда во время затянувшегося боевого выхода внезапно заканчивался запас боеприпасов или продовольствия? Как поступали в таких случаях?

- Такие случаи были только с водой. В жарких условиях есть хотелось не всегда, а вот запасы воды быстро заканчивались. В таких случаях воду приходилось жестко экономить, слегка пригубив из фляги вместо того, чтобы сделать полноценный глоток. Но при первой же возможности воду нам доставляли любыми способами.      

- Разведвзводу приходилось выходить на операцию, переодеваясь в афганскую национальную одежду?

- Я ни разу не попадал на такие операции. Мы обычно на выходы надевали маскхалаты, чтобы не жарко было.

- Как решался вопрос с дровами?

- С дровами вообще там тяжко было. Поэтому пытались с соляркой как-то выкручиваться. Все блокпосты “сидели” исключительно на ней. В тех условиях ничего иного просто невозможно было придумать.

- Было правило носить с собой один патрон на самый крайний случай, как говорится, “для себя”?

- При том обилии патронов, что у нас было, это было абсолютно бессмысленно. Если уж совсем прижмет, ничего не мешало один патрон отложить “для себя” непосредственно во время боя. Заранее этого никто не делал, это же не Великая Отечественная.

- Потери в вашем разведвзводе были большими?

- До моего прибытия были потери среди ребят одного со мной призыва, а потом, за тот год, что я провел в разведвзводе, погибших в нем не было, только раненые.

- Некомплект личного состава в разведвзводе был большим?

- Мне кажется, его не было совсем. Сколько полагалось иметь стрелковых штатных единиц, я не знаю, но у нас все экипажи боевых машин были полностью укомплектованы, все основные должности, полагающиеся по штату - пулеметчик, санинструктор, переводчик - тоже были заняты. По крайней мере, мы на себе не ощущали какой-то нехватки личного состава.

- Придавались ли вам на время участия в операциях какие-нибудь дополнительные силы?

- Однажды вместе с нами на операцию ездил миномет “Тюльпан”, в расчете которого даже обнаружился мой земляк - парнишка из Волгоградской области. По штату ВДВ этих минометов не было, поэтому нам его придали из какого-то другого подразделения. Эта огромная “дура”, пришла своим ходом и встала рядом с нами. Говорили, что этих орудий всего три на весь Афганистан и калибр у нее такой, что в образовавшуюся от взрыва воронку мог поместиться грузовой автомобиль.

- Какой род войск в афганской войне, кроме своего, разумеется, Вы считаете наиболее героическим?

- Летчиков. Когда они летали, “духи” в них старались стрелять изо всего, чего можно. А уж про ПЗРК я вообще молчу. Напрямую с авиацией у нас не было связи. Когда у нас был “двухсотый” или “трехсотый”, мы по связи выходили на свое командование, а уже они связывались с командованием вертолетчиков на баграмском аэродроме, чтобы те прибыли для эвакуации.

- Политработниками проводились инструктажи о том, как себя вести при попадании в плен.

- Нет, такого не было у нас. Да мы и мысли себе не допускали, что можем попасть в плен.

- В Афганистане Вам объясняли, как нужно себя вести в этой стране?

- Когда мы “молодыми” только попали туда, нам выдавали памятки, в которых разъяснялось, как нужно вести себя военнослужащему Советской Армии и вдобавок к этому замполиты постоянно вели с нами работу, постоянно рассказывая, что можно делать, а что нельзя в общении с местными жителями.

- Какое отношение было к политработникам?

- У каждого было свое мнение по поводу того, нужны были замполиты в армии или нет. Кроме замполита у нас была и комсомольская организация, правда, в нашем взводе комсорга не было, вся работа организации была на уровне полка. Меня в Афганистане партийный работник “сватал” в партию, и я чуть-чуть не успел в нее вступить. Это сейчас, повзрослев, мы сами стали понимать политику партии в то время, а тогда еще были молодыми и нам ее должен был кто-то объяснить. По крайней мере, в армии от замполитов хуже точно не было.

- Кроме бронежилетов, каски носили?

- Да, каски тоже носили с собой, но редко. По крайней мере разведчики на выходы их брали не каждый раз, либо возьмешь и она не на твоей голове, а на броне рядом с тобой едет. Потому что по горам лазить и так жарко, а тут на голове у тебя еще эта раскаленная железная каска. Иногда офицеры, когда намечалось что-то серьезное, давали команду: “Все, надеваем каски!”, но это было очень редко.

- В качестве головных уборов носили кепки или отдавали предпочтение панамам?

- На боевых носили, как правило, панамы, потому что они спасали от жары. Если в кепке пойдешь, у тебя сразу же обгорят нос и уши. При этом нам выбора не оставалось, офицеры чуть не в приказном порядке заставляли нас носить панамы.

- Во время операций вам ставилась задача по захвату пленных?

- По крайней мере в тех операциях, где мне довелось участвовать, таких задач нам не ставилось. Ребята со взвода пленных брали, но это было еще в Панджшере, до того, как я пришел во взвод. Их сразу отдавали особистам, и те уже начинали с ними заниматься.

- Полковые особисты сильно лютовали?

- Не скажу, что лютовали, но работу свою они выполняли как надо, “залетчиков” среди нас выявляли. Понятно, что без их работы в армии был бы небольшой бардачок, ведь если человек что-то сделал нехорошее и ему за это не последовало никакого наказания, то он в следующий раз сделает что-то большее. Это нам кажется, что особисты - они какие-то нехорошие дядьки, а, по большому счету, с возрастом начинаешь оценивать их работу совершенно по-другому.

- Приходилось сопровождать колонны афганской армии?

- Нет, мы сопровождали только свои колонны. А когда проходили колонны “зеленых”, батальон в это время нес службу на блоках вдоль дороги.

- К вам с концертами приезжали какие-нибудь артисты?

- Да, помню, перед нами выступал Николай Гнатюк. В тот день не было никаких операций, весь полк находился в расположении, поэтому в клуб набилось много народу.

- В батальоне, кроме офицеров, были медики из числа прапорщиков?

- Да, у нас в батальоне фельдшером был прапорщик-медик, возрастом чуть постарше нас, “срочников”. У него было прозвище “Комсомолец”, поскольку он был комсомольским секретарем батальона. В ротах, как и у нас в разведвзводе, все санинструкторы были из числа солдат срочной службы. Несколько офицеров было врачами в стационаре ПМП, куда клали всех больных. Ну и, соответственно, офицером был начмед, которому подчинялись все медики, начиная от начальника ПМП и заканчивая санинструкторами.

- Женщин много было в полку?

- Вообще единицы. В столовой были женщины. Даже в полковом ПМП на штатных должностях женщин не было. Хотя у нас там жила подружка нашего начмеда, которая не была медиком, а была его походно-полевой женой. Наш начмед, родом с Украины, несмотря на небольшой рост, был человеком шустрым и весьма любвеобильным. Ему на тот момент было лет сорок пять, а его подружке двадцать пять.

- Ранения у Вас имеются?

- Нет, бог миловал.

- Как происходило награждение медалью?

- Вручали мне ее на плацу, там, в Баграме. В тот раз сразу награждали большую партию. По случаю награждения пришлось “проставиться” перед ребятами, но, поскольку я тогда был еще “молодым”, все обошлось лишь праздничной жареной картошкой да баней, которая с бассейном находилась на территории нашего ПМП. В этот вечер начмед в бане попарился со своей подругой и, когда они ушли к себе, мы с пацанами решили воспользоваться уже натопленной баней: в парилке посидели и в бассейне накупались.

- Награждённые медалями постоянно носили их на форме?

- Нет, это у нас не принято было. Медали просто лежали у каждого в дембельском “дипломате” и надевались лишь на какие-нибудь торжественные построения.

- Как в Афганистане готовилась “дембельская” форма?

- Дело в том, что я на дембель уходил уже из Союза, а когда пришел в разведвзвод, то все мои “деды” к тому времени ушли на дембель. Так что процедуру подготовки “дембельской” формы в Афгане я не застал. Знаю, что ребята обычно старались немного ушить ее и украсить аксельбантами, сплетенными из добытых любыми способами парашютных строп, поэтому тем, у кого были золотые руки, работы хватало. Когда мне пришла пора уходить на “дембель”, я подготовкой своей формы просто не стал заниматься.  

- Чем занимались в свободное время?

- Чистили оружие, писали письма, играли в карты. Если во время несения службы на блоках ночью заступали на дежурство, то отдыхали после службы. Несколько раз, когда стояли у Саланга, нам привозили и показывали кинофильмы.

- Письма домой часто писали?

- Часто. При этом у меня дома не знали, где я служу, поскольку в адресе указывался только номер полевой почты и все. Еще в “учебке” я сообщил родителям, что меня, возможно, отправят служить в Венгрию, поэтому они знали, что я нахожусь за границей.

- Чем Вы занимались после вывода из Афганистана?

- Когда полк уже дислоцировался в Кировабаде, его перебросили в Грузию, где нам пришлось подавлять массовые беспорядки. Свое двадцатилетие я встречал уже в Тбилиси. Отправив нас туда с оружием, патронов при этом никому не выдали. Конечно, ящики с патронами мы с собой тоже везли, но все они были опломбированы. Мы ехали на тентованых “Уралах” и нас забрасывали камнями. Тенты от этого рвались, а ты даже ответить не можешь, поскольку у тебя на коленях лежит автомат с пустым магазином. Сидишь и думаешь: “В Афгане уцелел, а на Родине сейчас нас тут всех камнями забьют”. Конечно те ребята, кто был в Афганистане, оказались предусмотрительнее - мы себе немножечко патронов припасли, решив, что если уж совсем плохи дела наши будут, то мы и собственными патронами обойдемся. Хорошо, что с нашей стороны все обошлось без потерь и мы тоже никого не тронули. Жили мы все это время на территории какой-то воинской части в ожидании команды, если при обострении ситуации понадобится наша помощь. Грузия запомнилась мне тем, что там совсем не давали сдачи в магазинах. Например, покупаешь что-нибудь за пятьдесят копеек, даешь рубль, а сдачи для тебя нет. Стоишь и думаешь: “Хорошо вы тут живете, ребята! А для солдата и пятьдесят копеек - деньги”. Примерно через неделю мы вернулись обратно в Кировабад.

Кировабад. В центре стоит командир 345 ОПДП Герой Советского Союза гв.п-к Востротин В.А.

- После прыжков в Кировабаде и возвращения из Грузии стали готовиться к дембелю?

- Мы совершили по три прыжка и в мае уже из полка стали отправлять по домам нулевую партию дембелей. При формировании партий абсолютно не учитывался факт того, что ты воевал - все делалось по заведенному в армии порядку. Мои родители сначала не знали, что я полтора года провел в Афганистане, об этом им стало известно лишь уже когда я служил в Кировабаде. Разумеется, для них эта новость была просто шокирующей. А тут меня еще и домой почему-то не отпускают! Отец в то время болел, и мама выслала в адрес части телеграмму об этом. И лишь только получив эту телеграмму, меня на майские праздники отправили домой. А иначе мне бы пришлось неизвестно сколько просидеть, ожидая своего дембеля. Добираться домой пришлось через Грузию, где мы совсем еще недавно подавляли беспорядки. Нам сказали, чтобы по территории Грузии мы ни в коем случае не передвигались в форме. Пришлось переодеваться, и в “гражданке” на автобусе проехать через всю Грузию до Ставропольского края, а уже оттуда добираться домой. Конечно, было напряжно: едешь в автобусе, а грузины сидят, на тебя смотрят, ведь несмотря на то, что ты в “гражданке”, явно видно, что ты солдат. Но ничего, добрался домой без приключений. Приехал к родителям, отдохнул немного после службы и поехал в Ульяновск, восстанавливаться в институте.

Когда я уезжал из Кировабада, там наступила весна и все начинало уже цвести. Приехал домой в Калмыкию, через несколько дней начали цвести сады и здесь. Затем приехал в Ульяновск - и там тоже начало все расцветать. Весна буквально шла за мной по пятам. Я потом спрашивал у своих друзей: “Кто-нибудь из вас встречал за один год три весны?” - “Нет” - “А я встречал”.

- По возвращении из Афганистана были какие-нибудь проявления так называемого “афганского синдрома”?

- Да, многие себя не смогли найти в гражданской жизни. Но у меня, слава богу, с психикой все было нормально, поэтому все обошлось. Единственное, что могу отметить - это то, что появилось обостренное чувство справедливости и было очень трудно сдерживать себя при малейших проявлениях несправедливости.

Интервью:	С. Ковалев
Лит. обработка:	Н. Ковалев, С. Ковалев