Кашуба Евгений Николаевич

- Родился я в 1948-м году на Украине, в городе Харькове. По окончании Донецкого высшего военного училища инженерных войск и войск связи три года отслужил офицером в Волгограде, на острове Зеленом, где был заместителем командира роты по подготовке водолазов. Там я получил от военного контрразведчика предложение перейти на работу в органы государственной безопасности. Пятого августа 1974-го года я был исключен из списков части, а, следовательно, и из списков Министерства обороны, а уже через три дня приказом, подписанным Юрием Владимировичем Андроповым, был зачислен в органы госбезопасности. Так что мой стаж контрразведчика начинается с 1974-го года. Целых два дня я был “никто” - не чекист и не офицер Министерства обороны. После увольнения из армии мне сказали: “Пока гуляй”, и я гулял, прежде чем мне сообщили, что я зачислен в особый отдел Комитета государственной безопасности Волгоградского гарнизона, который располагался в одном из зданий областного Управления КГБ СССР.

После смены ведомства я тщательно готовился, читал соответствующую литературу, а затем был направлен на учебу в Новосибирск, где закончил Высшие курсы контрразведки. Учеба у меня заняла ровно год: приехал я туда в августе и обратно уехал тоже в августе. Через двенадцать месяцев я получил назначение в Урюпинск на должность оперуполномоченного по обслуживанию кадрированной 259-й мотострелковой дивизии. Эта дивизия была размером с развернутый полк, и поэтому в ней не было отдела. Кроме дивизии, я обслуживал все окрестные объекты, имеющие отношение к армии и Министерству обороны. В Урюпинске я провел четыре года. Через два года после того, как я приступил к исполнению обязанностей, в 1978-м году, мне была присвоена должность “старший оперуполномоченный”. А в январе 1980-го года я убыл в Грозный, в учебную дивизию, на должность заместителя начальника особого отдела. Этот небольшой отдел, численностью девять человек, обслуживал военные объекты Грозного, кроме объектов ракетных войск стратегического назначения и знаменитого аэропорта Ханкала, где стоял учебный летный полк Ставропольского летного училища. Эти объекты обслуживались своими старшими оперуполномоченными, которые мне не подчинялись. Через несколько лет я стал уже начальником особого отдела военной контрразведки, но на этой должности я пробыл всего месяцев семь: в июле я убыл в Москву в распоряжение Первого Главного управления (ПГУ) КГБ СССР, занимавшегося внешней разведкой. 

- Дома Вы сказали, куда уезжаете?

- Нет. Нам только уже из Москвы разрешили позвонить домой. Да мы и сами, когда летели в столицу, еще не знали, куда нас отправят. А проявлять излишнее любопытство в органах не принято. Приказ получил - приехал в Москву, доложил. О цели своей командировки мы узнали лишь на первом вводном занятии, когда приехал один из руководителей ПГУ КГБ СССР и объявил: “Решением Политбюро ЦК КПСС Комитету государственной безопасности СССР рекомендовано создать органы госбезопасности Демократической Республики Афганистан”. Этот руководитель оказался очень эрудированным человеком, он провел с нами немного, минут тридцать, выступая кратко, сжато. Все мы прониклись уважением к нему и его выступлению, в котором он за короткий срок нам рассказал столько, что вопросов к нему ни от кого не последовало. Выступили перед нами и другие сотрудники внешней разведки.

В Москве мы опять проходили обучение - нас обучали ребята, которые работали на Ближнем Востоке, в Афганистане и Пакистане, по пятнадцать - двадцать лет. Обучали всему, начиная от того, как вести себя с местными жителями, и заканчивая тем, какая там бывает погода. Они рассказывали нам, что нельзя подходить к местным женщинам и разговаривать с ними, нельзя пользоваться общественным транспортом - в общем, все, что связано с менталитетом и местными обычаями Афганистана.

- Языковую подготовку проходили?

- Языковая подготовка была, но незначительная. Основную часть знаний языка мы уже постигали на практике, в Афганистане, через прикрепленного переводчика. Мы использовали свое свободное время, обучаясь местному языку, поскольку нам необходимо было в своей работе допрашивать задержанных. Через три-четыре месяца я уже мог всех, кто были арестованы, допрашивать самостоятельно, не прибегая к услугам переводчика - где и сколько банд, кто главарь, есть ли там американские инструкторы.

- Перед отправкой в Афганистан Вы проходили медицинскую комиссию? Необходимые прививки Вам делались?

- Все это делалось еще в Москве, в период подготовки. Наша подготовка длилась четырнадцать дней и как раз совпала с подготовкой к открытию Московской Олимпиады. Как раз в тот день, когда в столице проходило открытие Олимпийских Игр, наш самолет вылетел на Кабул.

- Вылетали гражданским рейсом?

- Нет, это был ведомственный самолет, принадлежавший КГБ СССР. Мы прямым рейсом, без промежуточной посадки, отправились из Москвы в Кабул. Лететь туда было не так уж и долго: позавтракали мы в Москве, а обедали уже в нашем посольстве в Кабуле.

Нашей задачей по линии внешней разведки было оказание помощи в создании органов государственной безопасности Афганистана. Все мы были собраны из различных управлений: кто-то, как я, был военным контрразведчиком, кто-то занимался у себя дома вопросами идеологии, обслуживая институты, кто-то обслуживал заводы и промышленность, кто-то работал с интеллигенцией, кто-то работал в Академгородках, кто-то работал в территориальных отделах. У нас не производилась разделение по прежней деятельности - все это в группе было условным. Из числа местных комсомольцев, молодых ребят, и наиболее грамотной части местной молодежи, нам постепенно стали давать “подсоветных”. Важным требованием к ним было умение хоть немного писать, поскольку оперативники занимаются этим много и часто. В Афганистане было тридцать с лишним провинций и всех нас, прибывших из Советского Союза оперативников, разделили между большинством этих провинций на группы. В каждой такой группе был назначен старший. Я попал советником на север Афганистана в провинцию Джаузджан с административным центром городом Шибарган. Нас, оперативников, работавших в этой провинции, было четверо и еще переводчик. Группы, работающие в провинциях, объединялись в зоны: “Север”, “Юг” и еще какая-то, сейчас названия уже не помню. Все руководители этих зон находились в Кабуле и имели полковничьи или генеральские звания. Старшим в нашей зоне “Север” был на тот момент сорокапятилетний полковник Барышев, который впоследствии получил генеральское звание. Мне же в то время шел тридцать третий год. Распределение по провинциям шло в зависимости от важности региона. Например, в Кундуз и Джелалабад, на границу с Ираном и Пакистаном, отправились группы численностью побольше нашей - человек по пять. Каждому нашему оперативнику давалось конкретное задание: создавать в провинции определенный отдел будущей структуры новой службы государственной безопасности Афганистана.

- Переводчик вашей группы тоже был штатным сотрудником госбезопасности СССР?

- Он, хоть и являлся сотрудником КГБ, числился работником ЦК ВЛКСМ Таджикской ССР и владел языком дари. Наш переводчик был профессионалом, много лет проработавшим на Ближнем Востоке - в Пакистане, Афганистане, Иране. 

Все сто человек, прибывшие из Москвы, первое время жили в подвале здания советского посольства, там же прошли и дополнительную доподготовку. Эти подвалы - только одно название, на самом деле они были оборудованы весьма комфортно для проживания. Там, в посольстве нас ознакомили с различными минами-сюрпризами, например, авторучкой, которая могла взорваться от того, что ее взяли в руки, или радиоприемником, который взрывается после его включения. Мы получили тщательный инструктаж о том, что можно было брать, а что нельзя. Для демонстрации нам использовались реальные объекты, полученные нашей армией в ходе различных спецопераций. К тому времени, когда мы прибыли в Кабул, 40-я армия уже более полугода находилась на земле Афганистана и я не знал, что в 1983-м году я снова попаду в Афганистан, и буду работать теперь уже в военной контрразведке. А тогда, в посольстве, нас напутствовали по-простому, сказав лишь: “Вживайтесь в обстановку”.

- Вас, военного контрразведчика, обязали везти в Афганистан военную форму?

- Нет, мы прибыли в Афганистан в гражданской форме одежды, отрастили там солидные усы и бороды. Этот внешний вид так понравился моей дочке-пятикласснице, что она в одном из писем написала мне: “Папа, не сбривай усы”.

- На чем прибыли из Кабула к месту несения службы?

- На самолете афганской гражданской авиации, вместе с афганцами, которые летели в Мазари-Шариф. В Шибаргане на тот момент не было своего аэродрома, ближайший был в ста тридцати километрах, в Мазари-Шарифе.

- Где ваша группа разместилась?

- В Шибаргане находился крупнейший в Афганистане газоперерабатывающий завод, построенный еще в 60-е годы ХХ-го века советскими инженерами и строителями. Он функционирует до сих пор, качая газ на Туркмению и Узбекистан.  На тот момент, когда мы прибыли в Шибарган, на заводе работала лишь небольшая группа советских специалистов, участвующих в его эксплуатации. Это был мощный завод, занимающий огромную площадь. При заводе имелся Дом культуры, бассейн, были возведены щитовые дома, в которых проживали специалисты. Каждый дом был оснащен кондиционером. Под “крышей” этого газоперерабатывающего завода нас и разместили. Жили мы, конечно, там шикарно. Но о том, что мы из органов государственной безопасности, никто из сотрудников завода не знал и не догадывался. На все любопытные расспросы мы поначалу отвечали, что мы из одного “интересного ведомства”. И все. После этого, конечно, все стали постепенно догадываться, поскольку мы получили в свое распоряжение машины, на которых ездили по городу, изучая его. Кроме самого Шибаргана выезжали и в провинцию, знакомясь с местностью. Поскольку мы были там новыми людьми, нам на время поездок полагалось сопровождение. Но мы, как правило, брали с собой кого-нибудь из тех афганцев, которые уже прибыли к нам на обучение и которые могли хотя бы указать дорогу. Брали обычно одного человека, этого было вполне достаточно. Если дорогу никто не знал, мы пользовались топографическими картами. Своими автомобилями, двумя “Нивами” ярко-желтого цвета, мы управляли сами. Поэтому мы садились в них так: “подсоветный”, переводчик и двое наших ехали в одной машине, остальные садились в другую машину. Иногда, обычно по выходным, на выездах обходились одной машиной, если кто-то оставался дома варить для всех суп. Всем нам выдали удостоверения голубого цвета с нашими фотографиями, в которых на языке дари было написано: “Всем гражданам Афганистана оказывать всяческую помощь данному сотруднику газоперерабатывающего завода”. Свое истинное лицо мы должны были раскрывать только в самых крайних случаях. Кроме техники нашу группу снабдили и оружием - нам привезли из Кабула четыре автомата, четыре пистолета и гранаты.

- Но ведь для хранения оружия и боеприпасов необходимо было оборудовать оружейную комнату.

- А у нас все условия позволяли хранить оружие без оружейной комнаты. Мы проживали в комнатах по двое человек и могли обеспечить безопасность и сохранность оружия. Тем более, окружающая обстановка была такой, что мы постоянно передвигались только с оружием. В баню - с пистолетом, обед, завтрак, ужин - с пистолетом. Даже в туалет ходили с ним. При этом пистолеты обязательно старались не демонстрировать, а спрятать под одеждой, чтобы не пугать газовиков. Они бы не одобрили того, что на газоперерабатывающем заводе ходят люди с огнестрельным оружием. Чтобы не допустить случаи нападения душманов на завод, он по всему периметру хорошо охранялся подразделениями 201-й дивизии, которая дислоцировалась в Кундузе. Под охраной этой дивизии находились объекты не только в Шибаргане, но и в Мазари-Шарифе. С частями дивизии, несущими службу по охране завода, мы неплохо контактировали: они помогали нам тушенкой, хотя питание у нас и так было хорошим.

- К моменту вашего появления в провинции Джаузджан подразделение афганской госбезопасности этой провинции еще находилось в зачаточном состоянии?

- Его там просто не было! Во всех провинциях, не только в этой, никаких органов госбезопасности попросту не существовало. На тот момент было только Министерство госбезопасности в Кабуле, обеспечивающее безопасность столичных министерств и ведомств по линии военной контрразведки. Да и сама страна на тот момент представляла собой древнее феодальное государство. Поэтому нашей задачей и стало создание территориальных органов госбезопасности государства практически “с нуля”. Каждый из наших сотрудников работал по созданию различных отделов. Я, например, работал по созданию органов военной контрразведки - отдела, работающего в армейских подразделениях и тюрьме. Оперативник, прибывший из Украины занимался вопросами идеологических диверсий, а тот, который прибыл из Белоруссии, занимался тем, что мы сейчас называем террором и антитеррором. У каждого из нас были свои “подсоветные” из афганцев, которые поступали к нам на подготовку не сразу. У меня сначала был один “подсоветный”, затем стали постепенно прибывать и другие, в результате у меня их было пять человек.

Кашуба Е.Н. (в центре) с коллегами из Украины и Белоруссии

- “Подсоветных” вам рекомендовали?

- К нам их отправляли целенаправленно по рекомендации из Кабула. “Подсоветных” нам привез на самолете из Кабула наш старший - представитель ПГУ КГБ СССР полковник Барышев. Нам была поставлена задача из этих ребят создать сотрудников будущего Шибарганского управления Службы государственной безопасности (ХАД), или, как это название звучало на дари, “Хедматэ Эттмиате Доулати”. Большинство прибывших ребят были жителями провинциальных городов - кто из Мазари-Шарифа, кто из Джелалабада, кто из Кундуза - никого среди них из кишлаков не было, потому что к ним предъявлялись требования минимальной грамотности - они обязаны были уметь считать и писать. До тех пор, пока мы, советские представители не прибыли на территорию Афганистана, подбора кадров для формирования органов ХАД на местах не производилось.

- Членство в партии для них тоже было обязательным?

- Конечно, каждый из них должен был быть членом НДПА. Но эта партия делилась на два течения - хальк и парчам - которые нещадно грызлись между собой. Это была, можно сказать, дружба с ножом за спиной.

- При создании ХАД отдавалось предпочтение халькистам или парчамистам?

- В каждой группе было по-своему. У меня в группе было их практически поровну, у другого были все представители хальк, у третьего был один из парчам, остальные халькисты. Специально по партийной линии никакого подбора не осуществлялось, потому что нам нужно было как можно быстрее дать людей, которые могли бы работать в создаваемой организации. Поэтому, невзирая на партийную принадлежность, мы их учили как нужно вербовать, как допрашивать - то есть азам оперативно-агентурной работы.

- Ваши “подсоветные” были из армейской среды или просто партийными?

- Если проводить ассоциации применительно к нашим реалиям, то они были, скорее, комсомольцами или молодыми членами партии. У меня в группе не было ребят моложе двадцати и старше тридцати лет. Когда я был в Афганистане в 1984-1985 годах, я случайно встречал в других местах Афганистана некоторых из них. За эти пять лет некоторые из них выросли до больших должностей и уехали из Шибаргана кто в Кабул, кто в Кандагар, кто в Джелалабад, а кто в Мазари-Шариф, или “Мазор”, как называли этот город местные жители. Те ребята, которые первыми пришли в ХАД, впоследствии хорошо выросли в чинах и должностях.

- В Ваши обязанности входила дополнительная проверка своих “подсоветных” на преданность идеалам Апрельской революции?

- Все это делалось еще в Кабуле перед тем, как отправить их к нам на обучение.

Когда Барышев прилетел к нам и привез наших первых “подсоветных”, он ознакомился с условиями, в которых мы жили, и осмотрел место, в котором нам предстояло проводить занятия с афганской молодежью.;

- Эти места далеко находились друг от друга?

- Дорога от территории газоперерабатывающего завода до места, где проходило обучение, занимала у нас минут двадцать – двадцать пять, не более.

- Где проходило обучение “подсоветных”?

- Для этого губернатором провинции в Шибаргане специально было подобрано здание, представляющее собой огромную глинобитную виллу, имеющую современные большие окна и окруженную толстым забором - дувалом. Толщина забора была не менее полуметра, а то и больше. В такой дувал если попадет снаряд от танка, то забор лишь сместится на метр, но даже не разрушится.  На вилле постоянно находился управляющий, который следил там за порядком и решал все бытовые вопросы. В этом здании было много комнат для занятий и даже специальная комната для чаепития. Чай мы пили часто, через каждые два - три часа я слышал от своих “подсоветных”: “Рафик Женя, чой”.; Мы удалялись в комнату, рассаживались там и управляющий виллой, афганец возрастом пятидесяти - шестидесяти лет, ставил перед каждым небольшой серебристый поднос с пиалой, чайником и маленькой мисочкой орешков, посыпанных сахаром. Сахар тоже всегда был, но там не было принято пить с ним чай. Чаще всего пили чай с различными восточными сладостями, которые тоже имелись в избытке. А чай там был такой, что просто закачаешься! Аромат заваренного чая разносился по помещениям словно парфюм. Это был действительно не чай, а “чой”. Самые дорогие сорта, продающиеся у нас в стране, там считались самыми дешевыми. Любили афганцы “чой”, хоть питание у них было скудным. Первый чай, затем, через полтора часа второй чай. Проходит полтора-два часа - опять надо пить чай, а там уже и время обеда. Перерыв. Только приезжаем с обеда, слышим опять: “Рафик Женя, чой”. Значит опять надо пить чай. За день они четыре - пять раз садились пить чай. При этом все они были очень худыми - размер их одежды был в основном 46 или 48. Я не встречал афганцев, молодых ребят, с размером одежды от 50 и выше.

Конечно, нам хотелось их подкармливать, чтобы они не были такими худыми. Обеспечивали продуктами нас там капитально - то, что мы ели в восьмидесятые годы в Афганистане, в Союзе не было и в помине. Получаемые нами продукты сначала поступали в Кабул по линии торгового представительства, а затем, распределяясь по провинциям, развозились каждой нашей группе. Обычно за чаепитием мы, советские советники, сидели полукругом, а “подсоветные” располагались напротив нас, чтобы удобно было всем общаться между собой. Отмечали мы как-то наши советские ноябрьские праздники и пригласили к себе своих “подсоветных” на праздничный обед. На столе у нас стояли банки с говяжьей и свиной тушенкой, а также рыбные консервы - сом и щука. Мы смотрим, ребята едят только щуку и сома, при этом тихонечко шепчутся между собой. Через переводчика мы поинтересовались, в чем дело. Они нам, указывая на банку со свиной тушенкой, где на этикетке была изображена хрюшка, отвечают: “Мы не будем это есть”. Ну что ж, не хотите - не надо. Перед Новым 1981-м годом, тридцатого декабря, мы решили опять устроить праздничный ужин. Но предварительно, перед тем как поставить на стол, со всех банок содрали этикетки. На этот раз свиную тушенку все уплетали за обе щеки, ведь мясо в ней нежнее и она гораздо вкуснее чем говяжья. И впредь, какой бы мы из праздников не отмечали - афганский или советский - свиную тушенку обязательно ставили на стол, предварительно содрав с нее этикетку. Оказалось, что этот продукт они ой как любят!

- Во время чаепитий занятия прерывались или вы продолжали учебный процесс?

- Поначалу, первые два с половиной месяца, занятия прерывались. О чем нам с ними было говорить за чаепитием, если они еще ничего толком не знали? А вот уже потом, когда мы их всему необходимому научили, когда у них появился необходимый багаж знаний, можно было различные оперативные и иные вопросы решать и за чаепитием.

Некоторые из моих “подсоветных” немного понимали русский язык, поскольку мы находились на севере Афганистана. В этих краях подавляющее большинство населения составляли узбеки и таджики, которые имели прочные родственные связи с теми, кто проживал на советской территории. Мне попался один парень, который проявлял особенное рвение в учебе. Сначала мы им рассказали, что такое оперативно-агентурная работа, чтобы они хоть немного представили себе суть предстоящих действий, ведь основы оперативной работы они одинаковы везде - хоть в КГБ, хоть в ЦРУ, хоть в Моссаде. Агентура, доверенные лица, агентурный аппарат - они всегда были, есть и будут основной частью оперативной работы. И этот парень, заинтересовавшись, после этого сам постоянно задавал мне вопросы, уточняя некоторые моменты: “Рафик Женя, а как это делается? А как то делается? А что такое оперативная комбинация?” С таким любознательным учеником мне было гораздо проще работать. Был среди “подсоветных” еще один парнишка, который тоже тянулся к учебе, но были среди них и двое, которых по-русски можно назвать “лоботрясами”. Этим двоим было достаточно, что ХАД обеспечил их работой, им платили деньги, им оплачивали жилье, потому что все они были иногородними. Особой заинтересованности в учебе они не проявляли.

- Где проживали “подсоветные”?

- Все они проживали в Шибаргане на квартире у партийных сотрудников НДПА. Они их размещали у себя в мужской половине дома. Партийные работники были старше наших “подсоветных” лет на пятнадцать, что позволяло им командовать своими “квартирантами”.

- Во время занятий все “подсоветные” находились в одной комнате?

- Нет, мы, каждый со своими “подсоветными” расходились по разным комнатам и там уже занимались вопросами обучения по своей линии. Поскольку переводчик был единственным, его приходилось делить между нами четверыми, уделяя каждому по полтора часа, иногда по два - смотря сколько продолжалось занятие. Если он помогал мне проводить занятия, то в это время остальные советники со своими “подсоветными” либо занимались какими-то общими вопросами, не требующими досконального перевода, либо отправлялись в тир заниматься огневой подготовкой. Затем, разумеется, менялись местами и теперь уже я со своими ребятами уходил стрелять из оружия. Но были и общие темы, когда мы сажали своих афганцев и рассказывали им те вопросы, которые касались сразу всех групп. Например, это были сотрудники ХАД, которые поступили к нам на учебу позже других и которых нужно было обучить тем же азам, которым уже обучили тех, кто прибыл раньше.

- Тир находился в этом же здании?

- Он был не в здании, а во дворе виллы. Вся ее территория была огорожена огромным забором высотой в два с половиной метра и это позволяло решать все учебные вопросы, в том числе и оборудовать небольшой тир. Еще во дворе мы показывали афганцам необходимые физические упражнения для развития силы - отжимания, подтягивания - потому что сотрудник госбезопасности не должен быть “ни рыба, ни мясо”. Для них устанавливались определенные нормативы: столько-то раз присесть, столько-то раз подтянуться или отжаться. В первые месяцы никто из них не мог не то что выполнить ни одного из этих нормативов - даже подтянуться ни единого раза не могли. Какая же сила может быть у этого двадцатипятилетнего парня, если он ест плохо?

- А где питались Вы?

- Мы у себя, на территории завода завтракали, обедали на вилле, а ужинали опять у себя дома. У “подсоветных” был такой же распорядок, только на вилле они обедали отдельно от нас, потому что питание у них и у нас было разным. У нас на обед была гречка с мясом, а у них своя, особенная кухня - та, к которой они привыкли. Приготовлением пищи на вилле заведовал тот самый старик-управляющий. Мы привозили туда ящики с тушенкой и мясо-растительными консервами и ему оставалось только разогреть все это для нас. Фактически мы там употребляли в пищу сухой паек. Я с тех дней и до сих пор люблю гречку с мясом. Со временем и афганцев заинтересовала наша пища, но это произошло не скоро, месяца через три.

- Раз уж этому управляющему доверили питание вас и ваших “подсоветных”, то он наверняка прошел всевозможные проверки по линии госбезопасности?

- Он был родственником того партийного сотрудника, у которого проживали наши “подсоветные”. В афганистане, для того чтобы обеспечить безопасность, очень хорошо используются родственные связи. Например, в охране высокопоставленных лиц, как правило, были одни лишь родственники, даже если этому охраннику уже за пятьдесят. Эти старики могли сидеть около дома, наблюдая за улицей, за подходом к дому. Когда охраняемый едет куда-то, он обязательно сопровождает его в машине.

- Выходные дни вам полагались?

- С выходными получилась такая ситуация: у нас в Союзе выходными считались суббота и воскресенье, а у афганцев пятница - на дари “джума” -считается днем, когда нужно отдыхать. Поначалу мы не приноровились к такому графику и решили этот вопрос согласовать с Кабулом: “Как нам нужно отдыхать? Ведь сначала у них выходной день, а потом у нас суббота с воскресеньем”. Нам ответили: “Перестраивайтесь и отдыхайте только один день - в пятницу. Суббота и воскресенье для вас рабочие дни”.

- Какой климат был в провинции Джаузджан?

- Эта провинция находится в предгорьях и по большей части представляет из себя степь. Горы Гиндукуша мы видели лишь далеко вдали. Жаркое лето в тех краях длится месяцев пять. Часов в шесть-семь утра было еще хорошо, а с девяти уже начиналась жара, длящаяся весь день до самого позднего вечера. Небо было высоким, безоблачным, солнце светило очень ярко. Там мы впервые столкнулись с природным явлением, называемым “афганцем”. Это сильнейший ветер, пурга из песка и пыли. Причем эта пыль не просто поднимается облаком, а идет валом, сплошной стеной. Мы как раз в восемь часов утра выехали на работу в Шибарган по отличной, идущей от завода, асфальтовой дороге. И вдруг, повернув головы, увидели эту стремительно приближающуюся с севера мощную коричневую волну. Раньше мы только слышали об этом природном явлении, нам говорили: “Не бойтесь его, это всего на несколько минут”, но в тот раз поняли, что сами угодили в него. Мы тут же закрыли все окна в машине, достали платки и все, что было в машине, набросили на себя, оставив открытыми лишь глаза для того чтобы контролировать ситуацию вокруг и не допустить внезапного нападения. Скорость ветра, конечно, была колоссальной: наша машина ходуном ходила от его порывов. Несмотря на закрытые окна, все мы были в песке, который проник даже в рот и уши. Песок был в оружии, был в подсумках, мы еще долго избавлялись от него. А вообще в тех краях жаркое лето начиналось в мае и заканчивалось в сентябре. У них нет ярко выраженных весны и осени, да и те длятся всего по полтора месяца.

- Во что вы были одеты?

- Кто в чем. Что привезли с собой из Союза из гражданской одежды, в том и ходили. Нас перед вылетом предупредили, что в командировку необходимо взять с собой комплект осенней и зимней одежды, но для работы в жарком климате. При этом никто из нас не взял парадно-выходную и хорошую новую одежду. Предпочтение отдавалось уже ношеной, а также спортивной одежде. Как потом оказалось, это был подходящий вариант для климата той местности, в которой нам пришлось работать. В общем, мы выглядели так же, как и те работники газоперерабатывающей промышленности, среди которых мы жили. Несмотря на то, что декабрь и январь перенесли вполне терпимо, в феврале прижал холод и нам немного пришлось померзнуть. Но, поскольку в конце февраля мы уже улетали домой, то на этот холод особого внимания не обращали.

- Практические занятия проводились?

- Разумеется. Например, пока мы доучивали тех, кто прибыл позже, самые первые уже выезжали и вовсю занимались вербовкой собственной агентуры. При осуществлении ими вербовки мы там уже “не рисовались”, все действия и решения они принимали самостоятельно. Первую вербовку они проводили либо среди своих родственников, либо среди тех, с кем они где-нибудь учились. Старались вербовать той же национальности, что и были сами: например, тот узбек и этот узбек, тот таджик и этот таджик.

- Это были своего рода учебные вербовки, на которых просто приобреталось мастерство?

- Нет, это были самые настоящие вербовки. Тот, кого удавалось завербовать, уже должен был давать необходимую информацию. А тот, кто завербовал, по возвращении обязательно писал отчет и о вербовке и о полученной от своего агента информации, начиная собирать на него досье.

- Вы, по своему направлению, подготовили только четверых работников ХАД или к Вам на обучении они шли постоянным потоком?

- Сначала, в августе и сентябре, у меня был всего один “подсоветный”. Уже к октябрю у меня их было трое. А под Новый год уже пятеро. Мы старались дать им как можно больше знаний, поскольку нам предстояло в скором времени улетать домой, а они оставались здесь работать и нашей помощи и совета получить уже не могли. Я вот только до сих пор не могу понять, почему нас отправляли туда всего лишь на полгода, ведь за этот срок людям, которые до этого понятия не имели об оперативной работе, можно было дать лишь азы, лишь малую часть того, что им понадобится в будущем. Я, перед тем как стать оперативным работником, год учился, а афганцы все постигали “с нуля”.

- Среди тех “подсоветных”, что находились на обучении у вашей группы, были женщины?

- Нет. Может, после нас уже и появились среди сотрудников ХАД женщины, но при нас их не было. Более того, нам категорически запрещалось работать с афганскими женщинами, ведь ввиду национальных особенностей, с чужой женщиной там не то что работать, даже разговаривать нельзя было. Мы старались тщательно соблюдать советы, данные нам в Москве и Кабуле относительно местного менталитета. На 28 февраля 1981-го года, когда мы улетали в Союз, ни у кого из нас, советских оперативников, на связи не было ни одной местной женщины. Хотя я не исключаю того, что кто-то из женщин мог уже быть на связи у “подсоветных” моих коллег. 

- Во время обучения использовались какие-нибудь наглядные пособия?

- Специально для этого нам ничего не поставлялось из пособий, мы все делали сами на месте. На листах формата А4 мы рисовали и чертили все то, что считали необходимым для проведения занятий. Иногда мы использовали в качестве наглядных пособий то, что было изъято в ходе боевых действий против банд, например, взрывные устройства. Примерно такие же нам демонстрировались в посольстве, а теперь мы и сами могли показать подобное своим подопечным.

- Практические занятия где проходили?

- Все занятия проходили только в этом здании, в котором потом разместилось шибарганское Управление ХАД. Это здание впоследствии было наполнено всевозможными сотрудниками: не только оперативными работниками, но и делопроизводителями, охраной, кодировщиками.

- Поскольку Вы еще готовили “подсоветных” для оперативной работы в тюрьме, вам приходилось выезжать в местные тюрьмы?

- Так как я являлся единственным военным контрразведчиком в нашей группе, то мне выпало работать с афганцами, которым предстояло тоже работать по этой линии. А работа в тюрьме - это было дополнительным направлением в обучении. Основным местом работы у моих “подсоветных” планировалась быть армия Афганистана. Специально в тюрьмы нам выезжать не приходилось, но моим воспитанникам ставилась задача иметь свои источники информации и среди небольшого аппарата местной тюрьмы. Шибарганская тюрьма была небольшой и не такой известной, как, например, кабульская или мазари-шарифская. Выезжать вместе с нашими “подсоветными” в тюрьму или в воинские части для того, чтобы они там вели оперативно-агентурную работу, не было необходимости - они прекрасно справлялись самостоятельно с поставленными задачами. Впоследствии силами КГБ СССР были подготовлены “подсоветные”, которые уже постоянно находились в подразделениях афганской армии, особенно тех, которые дислоцировались в крупных городах республики: Кабул, Кандагар, Герат, Джелалабад, Мазари-Шариф. Эти специалисты уже непосредственно жили на территории дивизий и полков, находясь в тесном контакте с их командованием. Разумеется, готовили и контролировали их до самого вывода советских войск наши, советские, советники из Третьего Главного управления КГБ СССР, занимавшегося военной контрразведкой.

- Как и кем оказывалась медицинская помощь вам и афганцам?

- Приведу пример. Возьмем обычную верблюжью колючку. Ее корень, в зависимости от условий произрастания, уходит в землю на глубину от двух до четырех метров. Верхняя часть может поедаться верблюдами, а афганцы ее срезают и сбивают в кирпичик, размером чуть меньше посылочного ящика, который используют в качестве топлива для своих жилищ. Лесов у них нет совершенно, поэтому приходится вот таким образом находить выход из ситуации. Затем выкапывают на глубине примерно один метр оставшийся в земле корень верблюжьей колючки, обрабатывают его, измельчают и делают отвары, которым лечат бронхит и воспаление легких. Затем роют дальше. Из того корня, который они достанут с глубины полтора-два метра, они тоже изготавливают отвары и настои, которыми тоже лечат, но уже заболевания желудочно-кишечного тракта. И все это изготовление отваров в зависимости от глубины, передается из поколения в поколение. Для них верблюжья колючка - и топливо, и лекарство. Так что афганцы в аптеки не ходили, они использовали все то, что им дает природа, что апробировано столетиями. Впоследствии даже наши солдаты стали употреблять отвары из верблюжьей колючки, которые являлись прекрасным дезинфицирующим средством. У нас как-то заболел сотрудник, тот, что из Белоруссии, и мы поделились с афганцами информацией, что рафик Володя сегодня не будет присутствовать на занятиях. Афганцы поинтересовались: “А что с ним?” - “Простыл”. Через пару часов они нам приносят коробочку: “Это колючка, ее при простудах принимают. Из нее нужно сделать отвар и пить его каждые полтора-два часа”. Народное афганское средство быстро подняло на ноги Володю, через четыре дня он уже вышел на работу. Просто постоянно пил отвар и бегал в туалет. Мы там много чего приобрели из знаний и опыта, и я благодарен КГБ СССР за то, что он меня отобрал и направил в первую афганскую командировку. О многом, что я узнал и увидел там, я даже бы и в книгах не прочел никогда.

Поскольку мы прилетели в Афганистан в июле, нам выдали всем солнцезащитные очки. А я почему-то игнорировал их ношение, постоянно катаясь на своем БТР. Через неделю у меня заболели глаза от яркого солнечного света: утром еще ничего, а днем они начинали сильно слезиться. Я сразу сообщил своему руководству и меня тут же отправили в кабульский госпиталь. Врач осмотрел меня и говорит: “Что же ты наделал? У тебя же ожог глазного дна”. Потом он выписал мне рецепт, я сходил в афганскую столичную аптеку и купил там лекарство. Правда, это было не народным средством, на упаковке стояла надпись “made in USA”. Доктор сказал: “Капельки хорошие, ожог зарубцуется. Но Вы не пренебрегайте солнцезащитными очками”. Пять дней я это лекарство прокапал и все у меня прошло, больше глаза не слезились. Но, наученный этим горьким опытом, я теперь стал носить солнцезащитные очки.

- Кто обучал руководство ХАДа?

- Если Вы имеете ввиду шибарганское руководство, то их обучали мы. До нас в Шибаргане не было управления ХАД и из тех, кого мы обучили, кто-то стал начальником созданного управления, а кто-то его заместителями. Те из “подсоветных”, которые более халатно относились к обучению, высоко не поднялись, став лишь начальниками отделов. Но все, кто первыми пришли к нам на обучение, стали впоследствии руководителями. А те, кто поступал через четыре-пять месяцев, становились уже рядовыми сотрудниками. Я знаю, что один из моих бывших “подсоветных”, впоследствии был переведен на работу в Кабул, получил генеральское звание и в 1985-м году стал одним из высокопоставленных сотрудников центрального аппарата ХАД. Такой резкий карьерный взлет не удивителен - в то время афганский офицер мог за неделю пройти путь от лейтенанта до полковника, поскольку ощущалась острая нехватка кадров. Правда, дальнейшая его судьба мне неизвестна.

- Кто обеспечивал вас простейшими вещами необходимыми при занятиях, например, канцелярскими принадлежностями?

- Афганская сторона. С точки зрения делопроизводства снабжение осуществлялось безукоризненно. Все, что нам требовалось, поставлялось точно и в срок. Не ощущалось недостатка в карандашах и ручках. Нам даже пишущие машинки привезли, на которых мы печатали свои докладные в Центр, в Москву.

- Как часто писались докладные?

- По мере поступления информации. А отчеты о несчастных случаях и о проделанной работе мы писали ежемесячно. Сначала нам вообще нечего было докладывать - август и сентябрь мы ни одной докладной не написали. Первая информация от нас пошла наверх только в октябре 1980-го года.

- Какие несчастные случаи у вас происходили?

- Ну, например, происходили различные взрывы. Также сообщали об имеющейся информации о нападении на кишлаки: какой кишлак, в какое время, сколько человек погибло. То есть сообщалась вся информация по оперативной обстановке в провинции Джаузджан, где мы находились. Мы не знали, докладывает ли об этих происшествиях местное руководство НДПА, но по своей линии мы обязаны были уведомить Кабул.

- На газоперерабатывающий завод нападения случались?

- Нет, бандиты на завод нападать не рисковали. Банды орудовали ближе к горам, периодически совершая нападения на отдельные кишлаки. В то время они лишь совершали робкие вылазки на равнину, боясь заходить в Шибарган. Основными целями бандитов было продовольствие: они забирали у местных жителей баранов и крупы. При нас была задержана небольшая душманская группа, были захвачены небольшие трофеи. Мне довелось пострелять из настоящего “Маузера” времен гражданской войны, который был на вооружении у душманов. До этого я видел этот пистолет лишь в кино и книгах, а он оказался очень хорошим оружием.

С трофейным маузером

- Лично Вы занимались вербовкой местного населения, создавая собственную агентурную сеть?

- В нашу задачу входило только обучение будущих сотрудников ХАД. Поэтому мы не занимались вербовкой, чтобы не подвести своих “подсоветных”.

- Как в целом на тот момент местное население северных провинций Афганистана относилось к советским людям?

- Очень положительно относились. Северные провинции населяли в основном узбеки и таджики - те же самые национальности, которые проживали и в приграничных районах СССР. Большинство социальных объектов и инфраструктуры на севере Афганистана было построено советскими специалистами. Взять, к примеру, тот самый газоперерабатывающий завод в Шибаргане - он был построен советскими инженерами, и благодаря этому многие афганцы получили гарантированную работу. Поэтому относились к советским людям очень уважительно. Или, например, знаменитый тоннель на перевале Саланг, через который из СССР поступали товары в центральную и западную часть Афганистана. Кто его строил? Московские метростроевцы.

- С другими “четверками” ваших коллег, работавших в соседних провинциях, вы поддерживали связь?

- Только при возникающей необходимости, а все остальное время работали каждый сам по себе. Да и опасно потом стало передвигаться между провинциями: выехав, к примеру, в Мазари-Шариф, до конечного пункта можно было и не доехать: за любым камнем мог лежать душман в ожидании проезжающих “шурави”.

- Какие деньги Вам платили - местные афгани или чеки Внешпосылторга?

- По линии внешней разведки мы получали афгани, а когда впоследствии работал там по линии военной контрразведки, то получал на руки чеки.

- Деньги на оперативные расходы в Шибаргане Вы получали?

- Очень хорошо работала в Афганистане та агентура, которой платили. Деньги даешь агенту - он тебе приносит информацию, не дашь денег - смотрит на тебя и руками разводит: “Нет никакой информации”. Их можно понять: там голодный край, работы нет, у них упадок сил. Дашь ему четыреста афгани, так он пулей летит сначала что-нибудь покушать, а потом уже отправляется выполнять задание, добывая информацию.

- Центр без проблем выделял средства на агентурную работу?

- Недостатка в обеспечении нас денежными средствами не было.

- Ваши “подсоветные”, получив от Вас деньги на оперативную работу, давали расписки в получении денежных средств?

- Деньги на оперативную работу, а также для обеспечения оперативных задач и агентуру им выдавал наш старший группы Витя Бычков, а не мы сами. А для проживания и питания средства получались “подсоветными” напрямую из Кабула. Кроме денег на оперативные расходы мы получали в посольстве СССР в Кабуле и собственное денежное довольствие, называемое на местный манер “пайсой”. Кроме денег из Кабула привозилось несколько ящиков, в которых были консервы и спиртное. На каждого из нас в месяц полагалось по одной бутылке водки и по бутылке коньяка. Официально алкоголь выдавался для решения различных бытовых вопросов и для использования в праздничных мероприятиях. Поскольку я со спиртным сильно не дружу, те бутылки, которые у меня оставались, служили резервом нашей группы для установления контактов с представителями афганских властей. Мы, русские, народ хлебосольный и учили этому своих афганских коллег. Однажды переводчик мне говорит: “Рафик Женя, “подсоветный” спрашивает, сколько Вы выпиваете в месяц”. При этом слово “выпиваете” на дари звучало как “лечитесь”. Получалось, для них мы водку и коньяк не пили, а лечились этими напитками. Качество поставляемых нам спиртных напитков можете себе представить сами, ведь в посольстве СССР плохих напитков попросту не могло быть.

- Кроме вашей группы в Афганистан вводились еще какие-нибудь спецподразделения КГБ СССР?

- Практически вслед за нами были созданы такие подразделения как “Каскад” и “Зенит”, задачей которых было охрана высокопоставленных лиц и сотрудников органов госбезопасности, находящихся в Афганистане, а также решение различных войсковых и специальных операций. Нас тоже охраняли сотрудники “Каскада”, но прибыли они уже потом, в октябре, как раз уже холодно стало. До ноября мы их не видели, а потом, перед ноябрьскими праздниками, нам сообщили: “К вам выезжает группа “Каскад””. Приехали ребята, одетые в форму песочного цвета, разместились так же, как и мы - в городке при газоперерабатывающем заводе. Тот факт, что они из Комитета госбезопасности, сильно не афишировался - мы пустили слух, что эти ребята прибыли в город по линии Министерства обороны СССР.

- С местной милицией - царандоем - сотрудничество было?

- Сначала никакого сотрудничества с ними не было, потому что с нашей стороны некому было общаться. Так и жили - они по себе, а мы по себе. В то время в царандой тоже прибыли наши советники по линии МВД СССР, которые так же, как и мы, помогали “с нуля” создать местные органы правопорядка. А когда в августе - сентябре были подготовлены первые сотрудники ХАД, сотрудничество с царандоем стало обязательным. К ноябрю уже были налажены довольно тесные контакты между нашими организациями.

- Где на тот момент проживали советники по линии МВД?

- Наши, шибарганские, советники царандоя жили тоже на территории газоперерабатывающего завода.

- Ваших “подсоветных” впоследствии переодели в форму или они продолжали ходить кто в чем?

- При нас они все ходили в своей национальной одежде: длинных рубахах и шароварах. На ногах у кого были галоши, у кого носки. Речь о том, что их нужно переодеть всех в однообразную форму, зашла лишь после того, как мы оттуда уехали.

- “Подсоветным” ношение оружия разрешалось?

- Да, разрешалось - у них у каждого имелся пистолет, которым их обеспечило кабульское Управление ХАД. С учетом боевых действий сотрудник органов госбезопасности не мог быть без оружия. Как и где они его носили - нас сильно не интересовало, но большинство их них носило пистолет в оперативной кобуре. У нас тоже каждый всегда имел при себе пистолет, автомат и гранаты. Уезжая, мы все свое оружие и боеприпасы сдали, разумеется, за исключением израсходованных. Получали мы свое оружие в Кабуле, туда же и сдали обратно.

По результатам докладов нашего руководителя, уже генерала Барышева, в Кабуле решили, что минимальную задачу по созданию структуры государственной безопасности мы выполнили. Мы и не думали, что сможем обучить за полгода основам оперативной работы людей, ранее не имевших об этом даже представления. Но в результате нами был сформирован и подготовлен основной костяк будущей организации, а они, в свою очередь, стали уже подбирать и обучать других, пришедших работать в органы госбезопасности Афганистана. 

Несмотря на то, что нам при отправке в эту командировку сказали, что мы уезжаем на полгода, по прошествии этого времени в Шибарган прибыл руководитель группы советников зоны “Север” и нам четверым сказал: “Москва предложила: кто хочет, может остаться в Афганистане на два - три года. Те, кто останутся, пойдут на две категории выше в должности”. На тот момент я имел звание “майор”, присвоенное мне по линии ПГУ КГБ СССР и мне Барышев сказал: “При возвращении в Союз пойдешь сразу на полковничью должность”. На размышление нам дали день, вернее, ночь. Трое из нашей группы, включая и меня, от такого предложения отказались и отправились домой. Когда я снова попал в Афганистан, я встречал там ;своих бывших товарищей, которые остались служить на три года. Им уже разрешили привезти к себе своих жен, а тем, кто работал в Кабуле - даже и детей, которые учились в школе при посольстве. Но справедливости ради хочу сказать, что все они вернулись в Советский Союз на генеральские должности - например, один мой приятель -Владимир Чурин - занял должность начальника Вологодского областного управления КГБ СССР. Он приехал в Афганистан майором, уехал полковником, а дома через два года получил должность начальника Управления и генеральское звание. Мы трое - оперативники из Белоруссии, из Украины и я - возвратились в СССР. Остался только Виктор Бычков, который непрерывно, с перерывами на отпуск, провел в Афганистане не три, а целых пять лет и, прилетев туда майором, обратно в Советский Союз вернулся в 1985-м году уже генералом.

Мы сели в Мазари-Шарифе в самолет и отправились в Кабул, где провели четыре дня в ожидании рейса в Советский Союз. Каждый день нам говорили: “В Москве сильный туман. Ждите, самолет прилетит за вами завтра”. Находиться на территории аэропорта нам было запрещено. Не знаю, почему существовал это запрет, ведь кабульский аэропорт по всему периметру охранялся врытой в землю бронетехникой квартировавшей там же 103-й Витебской воздушно-десантной дивизии. Поэтому один день мы провели на территории советского посольства, а три дня в Кабуле на территории виллы, принадлежавшей ХАД. Правда не все знали, что это ХАДовская вилла. В это время там же находились и сотрудники КГБ СССР, которые прибыли в Афганистан для того, чтобы заменить нас и заниматься подготовкой кадров для ХАД. Но об этом я узнал уже гораздо позже, поскольку лично мы там не общались, а расспрашивать друг друга в нашем ведомстве не принято. Мы только видели, что они куда-то днем уезжали, возвращаясь на виллу лишь под вечер.

Из Кабула мы улетали на самолете авиапарка КГБ СССР, между собой мы его называли “андроповский”. Это был “Ту-154”, принадлежавший Председателю КГБ СССР Ю.В. Андропову, правда, не основной его “борт”, а один из запасных. Снаружи он ничем не отличался от обычного рейсового “Ту-154”, отличия были только изнутри. Шикарный самолет с отсеками и каютами, кресла в нем не такие, как в обычных самолетах, а мягкие. Стюардесс в этом лайнере не было, были стюарды в майорских званиях. Хоть и они и экипаж были людьми при званиях, формы они не носили, были одеты в гражданское. Когда пересекали границу, в салон вышел один из пилотов и сказал: “Ребята, под нами граница Советского Союза!” Не скрою, я очень большое удовольствие получил от перелета на этом самолете. На комитетском самолете такого класса мне больше не довелось летать, все свои последующие перелеты в Афганистан и обратно я совершал на самолетах Ил-76 армейской транспортной авиации.

По возвращению, в Москве мы доложили о проделанной работе, и мне сообщили, что я, после выполнения правительственного задания, зачислен на первый курс Академии им. Дзержинского. Сам я туда не просился, это было своего рода поощрением за службу и зачисление производилось без сдачи каких-либо экзаменов. Мне лишь сказали: “Поезжайте домой, отдохните немного и возвращайтесь - у Вас через десять дней сессия”. Приехал в Грозный, увиделся с детьми, поскольку жена прилетела ко мне в Москву чуть ранее. ПГУ КГБ СССР организовало приезд жен всех сотрудников, возвратившихся из командировки в Афганистан: были выделены машины для встреч в аэропорту, номера в гостинице. С учетом всех сложностей нашей командировки, всем нам был обеспечен очень хороший отдых в столице. На тот момент, 1981-й год, во всем Грозном было всего два человека из госбезопасности, которые успели побывать в Афганистане: я по линии ПГУ и еще один офицер из территориального Управления КГБ СССР по Чечено-Ингушской АССР. Другие сотрудники из нашего Управления тоже работали в Афганистане, но к тому времени они еще не вернулись обратно.

Спустя отведенных мне десять дней я возвратился в Москву для учебы в Академии. Сразу началась начитка, зачеты, экзамены, то есть все делалось одновременно: нам читают лекцию, затем следуют практические занятия и зачет. Через три-четыре дня так же проходил второй экзамен, а за ним и третий. Таким образом, в 1981-м году я уже сдал все предметы, закончив первый курс обучения. Поскольку у тех, у кого уже было высшее образование, срок обучения составил всего два с половиной года, в июне 1983-го года я сдавал уже выпускные государственные экзамены. В один из дней меня вызвал дежурный по общежитию и сказал: “Тебе нужно позвонить в кадры по такому-то телефону”. Я подумал, что мне за Афганистан дадут какой-нибудь орден, но вместо этого услышал следующее: “Вам предложена подполковничья должность в Баграме. Пойдете?” Странный вопрос! Ну как здесь можно было сказать “Нет”? Если бы я отказался, то через некоторое время, возможно, пришлось бы уволиться из органов.

После возвращения из Афганистана, я из состава ПГУ КГБ СССР возвратился обратно в военную контрразведку и отправился домой в Грозный, где приступил к исполнению своих обязанностей. Дождавшись спустя месяц того, кто должен был сменить меня на моей должности, я сдал ему дела и через три дня снова улетел в Кабул, но теперь уже через Ташкент. На этот раз лететь пришлось на ИЛ-76 армейской авиации. По прибытию в Кабул, я отправился в аппарат 40-й армии, где представился начальнику особого отдела армии генералу Румянцеву Виктору Дмитриевичу и доложил о своем прибытии. Он говорит мне: “Ну что я буду тебе рассказывать? Ты же второй раз здесь, и так все знаешь. Сейчас “вертушка” будет на Баграм отправляться - пятнадцать минут, и ты уже там.” Так 28 августа 1983-го года началась моя вторая командировка в Афганистан. На должность заместителя начальника особого отдела по 108-й мотострелковой дивизии меня назначили не приказом начальника особого отдела по 40-й армии, а назначение происходило в Ташкенте, в окружном аппарате особого отдела. Несмотря на то, что работа особого отдела армии замыкалась на Москву, все кадровые вопросы решались в Ташкенте. Видимо, это было сделано для того, чтобы снять со столицы нагрузку по кадровой работе с оперативным аппаратом, ведь каждому сотруднику нужно было дать очередное звание или представить к награде, обеспечить своевременный выезд в отпуск, сообщить, если что-то дома случилось и так далее.

Командование 108 МСД с оружием,захваченным во время операции. Второй слева - Кашуба Е.Н., третий слева - командир дивизии Логинов.

В Баграме находился штаб 108-й мотострелковой дивизии в которую входило шесть полков: четыре мотострелковых, один танковый, который впоследствии расформировали, и зенитно-ракетный полк, который вскоре вывели обратно в Советский Союз. Кроме того, в состав дивизии входило десять отдельных батальонов. Суммарная численность всех подразделений дивизии составляла двенадцать с половиной тысяч человек. На период с декабря 1979-го по февраль 1989-го более крупной дивизии в Вооруженных Силах СССР не было - чаще всего численность других дивизий составляла от семи до десяти тысяч человек. Кроме 108-й дивизии на территории Афганистана находились 5-я гвардейская мотострелковая дивизия, которая дислоцировалась в Герате, 201-я дивизия, дислоцировавшаяся в Кундузе, и 103-я гвардейская дивизия ВДВ, разместившаяся в кабульском аэропорту, которые были меньше нашей не только в численном выражении. Например, если у нас особый отдел дивизии составлял 24 оперативных сотрудника, то численность их особых отделов была менее 20 сотрудников.

Штаб дивизии, как я уже говорил, располагался в Баграме, четыре полка дивизии были размещены в Кабуле, один, 177-й полк, в Джабаль-ус-Сарадже на дороге, идущей к перевалу Саланг и знаменитый 682-й полк охранял вход в Панджшер в населенном пункте Руха. Про этот полк я немного подробнее расскажу позже, потому что там погиб мой сотрудник. Все дороги охранялись заставами от Джабаль-ус-Сараджа, где находился вход в тоннель перевала Саланг со стороны Кабула. Заставы располагались на расстоянии километра два-три друг от друга. Разброс подразделений 108-й дивизии был огромным.

- Почему штаб дивизии находился в Баграме, а не в Кабуле, где у нее дислоцировалось несколько полков?

- Потому что аэродром в Баграме по всем показателям превосходил кабульский и был приспособлен для приема любых типов самолетов. И в военном плане этот аэродром на тот момент был защищен лучше всех остальных. В Баграме всегда приземлялись самолеты высокопоставленных лиц, прилетавших в Афганистан: председателя КГБ СССР, Министра обороны СССР и всех его заместителей, начальника Генерального Штаба, а также различных партийных представителей. Никто из них не летел в Кабул напрямую, предпочитая совершить посадку именно в Баграме. Даже Витебская 103-я дивизия ВДВ, когда прибыла в Афганистан для того, чтобы брать штурмом дворец Тадж-бек, то все ее самолеты сели в Баграме и уже оттуда личный состав на бронетехнике был доставлен в столицу Афганистана. Территория Кабула - огромного города с населением более двух миллионов - была условно поделена между полками 108-й мотострелковой дивизии. Северная его часть была взята под охрану двумя полками - 180-м и 181-м, расположившимися у дворца Тадж-бек, а на юге Кабула стояли еще два полка дивизии. С помощью бронетехники эти полки могли не только защитить город от внешнего нападения, но и провести необходимую операцию в самом Кабуле. В столичной архитектуре преобладали одноэтажные строения дувального типа, но встречались и многоэтажные (по местным меркам) дома высотой в три - пять этажей, например, гостиница “Националь”, построенная еще при королевской власти. Были отдельные районы с многоэтажными домами, построенные советскими специалистами в 60-х или 70-х годах, когда там одновременно возводились заводы. Поэтому размещение советских мотострелковых полков было вызвано необходимостью оперативного реагирования на возможные душманские контроперации. Из Кабула шли дороги на Кандагар и Джелалабад и безопасность последней полностью обеспечивалась заставами тех полков нашей дивизии, которые дислоцировались в Кабуле. Из каждого полка забиралось по нескольку человек, не ущемляя в военном отношении: заставы формировались в каждом батальоне. Кроме направления Кабул - Джелалабад заставами этих полков обслуживалось и направление Кабул - Саланг вплоть до зоны действия нашего 177-го мотострелкового полка. В сторону Кандагара дорога лишь на нескольких участках прикрывалась заставами наших полков, ответственность за остальной промежуток дороги возлагалась уже на кандагарскую 70-ю отдельную мотострелковую бригаду.

- По сколько военнослужащих было на таких заставах?

- Их численность колебалась от пяти до десяти человек. Много было солдат, кто всю свою службу провел на подобных заставах: прибыл в Кабул, отправили оттуда на заставу, и, если ты выжил, то оттуда и увольняешься. Тяжело им там было службу нести: грязные, черные, изможденные, худые. Питание на заставах было только из консервов, хотя на некоторых ребята сами решали вопрос с разнообразием в собственном питании, установив взаимоотношения с местными афганцами. Бывало, те даже угощали наших солдат бараниной. В общем, заставы переходили полностью на автономное существование, потому что наши тыловики добирались до застав в лучшем случае раз в неделю или две. Приспособляемость в самообеспечении наших солдат порой достигала порой неожиданных форм. Например, на одной из таких застав, где мы были вынуждены остановиться, нас накормили пельменями. Оказалось, в ближайшем дукане ребята купили муку, взяли мясо из барашка, превратив его в фарш и у них получились прекрасные пельмени! Мы прибыли на эту заставу, а нам неожиданно предлагают: “Товарищ майор (а у меня тогда было еще это звание), Вы пельмени будете?” Я не понял сначала: “Что за пельмени? Афганские какие-нибудь?” - “Да нет, мы сами сделали”. Пельмени, повторюсь, были у них шикарные!

- 177-й полк тоже своими заставами прикрывал дороги?

- На них была возложена обязанность по охране тоннеля перевала Саланг на входе и выходе. Со стороны Кабула было несколько их застав - до поворота на Баграм, а все остальные находились по другую сторону перевала. Все заставы по прикрытию дорог простояли на своих местах всю афганскую войну: как их поставили в 1979-м или 1980-м, так через девять лет и сняли во время вывода войск.

- Во время прибытия в Баграм, кому Вы обязаны были представиться?

- Я должен был представиться, что прибыл по решению 3-го Главного Управления КГБ СССР на обслуживание 108-й мотострелковой дивизии командиру этой дивизии Уставщикову Григорию Ивановичу. На момент моего прибытия тот уже готовился к замене по причине окончания срока своей двухгодичной командировки. Начальником штаба дивизии на тот момент был полковник Кандалин Геннадий Иванович, а начальником политотдела дивизии - полковник Козлов Александр Иванович. За мои два года, проведенные в особом отделе дивизии, сменилось четыре командира дивизии. Один из командиров упал из вертолета с высоты девять метров, получил контузию и через три недели был отправлен в Союз. На его место пришел генерал Исаев Василий Иванович, который после Афганистана был сначала назначен на должность заместителя командующего армией в Германии, а затем заместителя командующего Приволжским военным округом. Замечательный был человек, умный, даже стихи писал. К сожалению, жизнь его оборвалась трагически - он погиб вместе со своей женой, врезавшись на машине в КАМАЗ. За тот период, когда дивизией командовал генерал Исаев со своим начальником штаба полковником Кандалиным, дивизия имела наименьшее количество потерь. Остальные комдивы по сравнению с ними проводили операции неумело.

- Какова была структура особого отдела по 108-й мотострелковой дивизии?

- Каждый из шести полков обслуживался двумя оперативниками: старшим оперуполномоченным и оперуполномоченным - майором и капитаном. В отдельных батальонах было только по одному старшему оперу, как правило, майору. Кроме подразделений 108-й дивизии мы еще обслуживали армейский понтонный полк, стоявший в Чарикаре. Там находился старший опер который входил в особый отдел нашей дивизии по оперативному подчинению. Еще в состав особого отдела дивизии входил оперативный работник, который работал “по окружению”. То есть, он занимался работой с местным населением на баграмском участке, выезжал в разные полки дивизии, проводил работу и там, общаясь с местными жителями. В его обязанности входило выявление с помощью афганцев душманов, разоблачение деятельности разведывательно-диверсионных групп, который пытались проникнуть в части и захватить либо оружие, либо солдат и офицеров. Безусловно, им проводилась очень большая оперативная работа.

Мне хотелось бы рассказать о некоторых сотрудниках особого отдела по 108-й мотострелковой дивизии, для того, чтобы отдать дань уважения их работе. 177-й мотострелковый полк, стоявший на Саланге, обслуживал старший оперуполномоченный особого отдела Подлесных Владимир Викторович. Каждый оперативный работник, обслуживавший полки или отдельные батальоны, имел служебный транспорт, каковым являлся БТР-70. На этих машинах они выезжали к нам в Баграм на занятия или на постановку задач. В тот день Подлесных выехал к нам в сопровождении еще одного БТРа прикрытия, выделенного подразделением для следования в пункт назначения. Проехав пять или шесть километров, обе машины попали под обстрел душманов. И этот старший опер, которому до замены оставалось всего два месяца, организовал прикрытие и умелое руководство обороной, потому что кроме него, офицера, все остальные были солдатами-срочниками. Правда, те рядовые и сержанты были уже опытными бойцами - необстрелянных ребят среди них не было, ведь мы брали “на БТРы” исключительно только тех, кто уже воевал и участвовал в различных операциях. Подлесных сообщил в полк о нападении и сумел организовать оборону до подхода помощи. Из 177-го полка немедленно выдвинулась группа на двух БТРах, но, пока они ехали, Владимир Викторович получил смертельное ранение. Перед этим он успел скомандовать ребятам, чтобы те уходили в “зеленку” рядом с дорогой: “Прячьтесь там до подхода наших. Помощь уже вышла”. Старший оперуполномоченный Подлесных умер от потери крови. Кроме него погибших в группе не было, лишь двое солдат получили ранения. За этот бой Владимир Викторович Подлесных был посмертно награжден орденом Красного Знамени. У него уже был на тот момент орден Красной Звезды за участие в обороне Саланга в составе 177-го полка. По результатам боя командование полка вышло с ходатайством перед командованием дивизии о награждении старшего оперуполномоченного особого отдела Подлесных В.В., который был 1955-го года рождения, то есть на тот момент совсем еще молодой мужчина. Первое его награждение произошло еще до моего прибытия, потому что когда я прибыл в дивизию, Подлесных оставалось всего два месяца командировки и он готовился к замене.

Подлесных В.В.

- Сколько личного состава было задействовано при сопровождении БТРа оперуполномоченного?

- В каждом БТРе сидели механики-водители и башенные стрелки, а остальные бойцы сидели сверху на броне второй машины. Внутрь БТРа никто не садился, поскольку, если машина наскочит на мину и подорвется, те, кто сидел внутри, сразу погибнут. А сидя сверху на броне есть шанс остаться в живых: хоть и можно получить ранения, но все-таки останешься живым. Обычно в качестве десанта брали с собой двух человек, больше нельзя было. Потому что негде было их брать - все было расписано, каждый солдат и без того был на вес золота, а не то чтобы их еще военной контрразведке отдавать. Полки и без этого были оголены тем, что значительную их часть забрали на укрепление застав вдоль дорог и, к тому же, личный состав косили болезни. Холерой заболевали единицы, а вот тиф и все гепатиты, какие только существуют, любой батальон и полк не миновали. Полного штата в две с половиной тысячи у полков никогда не было: выбывали раненые, убитые, а на их смену еще никто не прибыл. Полная комплектация у подразделений была только при вводе в Афганистан и при выводе в Союз, потому что перед выводом укомплектовали всех, чтобы обеспечить достойный вывод. Обычно в батальонах вместо 225 человек было 180 - 170 с учетом раненных и погибших. Вот, говорят: “Батальон воевал...” Какой батальон!? В батальоне и так чуть больше половины положенной численности личного состава, а при выходе на боевые операции в пункте постоянной дислокации еще остается часть военнослужащих, которых у нас называли “порученцами”. В их обязанности входило к возвращению личного состава с боевых, подготовить баню, накрыть столы. Они же все это время несли еще и караульную службу, охраняя расположение полка или батальона от нападения и разграбления складов с оружием.

Расскажу еще один случай. В марте 1984-го года начала готовиться крупная войсковая операция в Панджшерском ущелье продолжительностью около трех недель, и в преддверии этого события особый отдел нашей 108-й мотострелковой дивизии прошел полную доукомплектацию. Кстати, в 1984-м году наши войска в Афганистане понесли самые большие потери за все девять лет своего пребывания там. Прилетает, значит, ко мне в начале апреля вертушка, в которой прибыли из Кабула наши ребята - военные контрразведчики. Перед этим мне сообщили: “К тебе летит новый работник - Щендригин Всеволод Андреевич, 30 лет, из Риги”. Я еще подумал, что не успеет он подготовиться к началу панджшерской операции, ведь нельзя за месяц обучиться поведению в боевых действиях. Прибывший новый сотрудник был примерно на голову выше меня, стройный, поджарый. Мы с ним поговорили, и он произвел приятное впечатление. Я ему сказал: “Ты извини меня, пожалуйста, Всеволод Андреевич. Сейчас готовится операция, поэтому ты побудешь сегодня пока здесь, в особом отделе дивизии, почитаешь различные документы. А завтра я тебя “вертушкой” отправлю в полк”. Сходили мы с ним вместе на ужин, утром он пришел с докладом, что “вертушка” прибыла: “Разрешите убыть”. Мы ему выдали все полагающееся вооружение и экипировку - пистолет, автомат, гранаты - и он убыл в 682-й полк, стоявший у входа в Панджшерское ущелье. Больше живым я его не видел.

Щендригин В.А.

В полку он пробыл около месяца и обслуживал капитан Щендригин 1-й мотострелковый батальон, которым командовал капитан Королев А.Ф. Этот командир батальона был вообще умным мужиком, на это указывает даже то, что он в звании капитана уже командовал батальоном. Свою храбрость он показал, еще будучи командиром взвода и роты. В Афганистане дойти от взводного и ротного до комбата за такой короткий промежуток времени - всего полтора года - было дано не каждому. Такое было возможно лишь за счет собственных боевых результатов.;

С 14 апреля по 5 мая 1984-го года в Панджшерском ущелье проводилась крупная войсковая операция по уничтожению отрядов полевого командира Ахмад-шаха Масуда. К участию в операции было привлечено более 11 000 советских и 2600 афганских военнослужащих, а также наши спецподразделения по линии КГБ СССР. В общей сложности было задействовано 33 батальона. Руководство операцией осуществлял Первый заместитель Министра обороны СССР Маршал Советского Союза Соколов С.Л. Это была крупнейшая операция на тот период, правда, потерпевшая фиаско. Все время с начала операции я находился на КП с командиром дивизии генералом Логиновым Виктором Дмитриевичем. Хороший мужик был этот комдив, рыжий, у меня с ним были неплохие отношения. Правда, он впоследствии “попал под жернова” и его сняли с должности.

Когда началась операция, поначалу все шло хорошо. Первый день, второй… Потихоньку наши подразделения заходили в этот длинный Панджшер. Первоначально, на входе в ущелье, душманов без проблем расколошматили и на этом военном энтузиазме двинулись далее вглубь ущелья. Места там, конечно, красивые, я туда ранее раз в квартал прилетал на несколько часов вертолетом в сопровождении “вертушек” прикрытия для проверки работы оперсостава на местах.

В ущелье Хазара сначала входили, насколько было возможно, на бронетехнике. А когда техника уже не могла идти, ее оставили и продолжили движение пешком по отрогам высот. Вместе с 1-м батальоном двигался и капитан Щендригин, у которого шел сорок шестой день пребывания в Афганистане. И этот батальон попал не просто в боестолкновение, а в самое настоящее окружение. Углубившись в ущелье на несколько километров, опытный комбат Королев, нарушив все правила, снял взвода, которые должны были идти по гребням высот, приказав им двигаться внизу по ущелью. А в горах кто на высоте - тот и пан, ему видно всех. При этом батальон перед операцией был развернут до полного штата и обеспечен всем необходимым. Поскольку технику пришлось оставить несколькими километрами ранее, все бойцы батальона были сильно нагружены.

По самому ущелью Хазара подразделения двигались практически беспрепятственно, а вот когда стали заходить в отроги ущелья, тут уже их ожидал “сюрприз” от Ахмад-шаха, который был очень умным человеком в военном отношении. Масуд посадил на высоты слева и справа расчеты ДШК и своих бойцов, вооруженных винтовками “бур”. Била эта винтовка очень сильно: далеко и мощно. Вот в этот отрог и вошел батальон капитана Королева А.Ф. Впереди колонны двигалось несколько саперов с миноискателями, за ними шли разведчики из разведвзвода. За разведчиками разместилось командование батальона - сам Королев А.Ф. и рядом с ним наш сотрудник Щендригин В.А., начальник связи, начальник штаба батальона. Позади командования шли все остальные военнослужащие батальона. По дну ущелья протекала речка Хазара, и весь личный состав батальона, разделившись, шел по обеим ее берегам. И когда батальон вышел на открытую местность, а, следовательно, стал виден как на ладони, “духи” взяли их в мешок и сверху стали расстреливать разведчиков и командование батальона. Прятаться было негде. Лишь несколько человек, около десятка, выжили благодаря тому, что укрылись за большими камнями. Они даже ранены не были, а остальным приходилось укрываться за трупами своих товарищей, либо набирать воздуха и нырять в речку. В результате, по официальным данным, батальон потерял погибшими 67 человек. Эту же цифру доложили в Москву. На самом деле, было уничтожено более 100 наших военнослужащих. 67 убитых - это только те, кого вывозили в Баграм вертолетами, где рядом с аэропортом находился крупнейший морг. А всех раненых увозили в госпитали - тяжелораненых сразу в баграмский, потому что время не позволяло везти в кабульский. В этих двух госпиталях от полученных ранений впоследствии умерло еще более сорока человек из состава 1-го батальона 682-го полка, но они, почему-то, по результатам боя проходят как раненые, а не как погибшие. Не понимаю, зачем командованию было самим себе врать? Ведь этот солдат тоже скончался, только не сразу на поле боя, а при транспортировке или спустя день-два в реанимации на больничной койке! Поэтому все официальные цифры - они не верные.

Я все это время, пока шел бой и операция по спасению батальона, находился на КП дивизии. Мы все не спали несколько дней. Операция по вывозу тел закончилась лишь 2-го мая, когда удалось “вертушками” вывезти тела всех погибших. В первый день задействовать авиацию для этих целей было невозможно - в ущелье опустился сильный туман. До сих пор помню тот запах, который раздавался из распахнутой вертолетной дверцы: весь салон был завален трупами наших ребят. Перед отправкой в морг на обмундировании каждого погибшего, куда можно было прицепить, вешали бирки с указанием фамилии погибшего и дату его гибели, иначе потом было бы трудно определить, кто из них кто.

Я получил разрешение оставить КП дивизии и выехать в морг, чтобы разыскать тело погибшего Щендригина. Со мной поехал начальник медицинской службы дивизии, подполковник, кандидат медицинских наук из Ленинграда, который осмотрел труп Щендригина и сказал: “Евгений Николаевич, у него три ранения и все не в жизненно важные органы - одно в ногу ниже колена, другое в живот и третье в руку. Его бы вовремя доставить в госпиталь - в живот ранение не смертельное, зашили бы, да и всего делов. С такими ранениями не умирают. Он умер просто от потери крови”. 

Перед своей смертью Щендригин успел нам доложить о ситуации и просил передать его жене, что он ее очень любит. Слышать такое просто невозможно! Когда твой сотрудник в эфире говорит: “Мы погибаем, батальон расстрелян…” - это просто ужасно! В этот момент все, кто был на КП дивизии, затихли и молча слушали эти прощальные слова двадцатидевятилетнего парня, который просит сообщить его жене о том, как он погиб. Щендригин еще что-то попытался сказать, но успел лишь доложить, что убит командир батальона, убит начальник штаба, начальник связи ранен, а он взял на себя руководство батальоном. Извините, но даже сейчас, спустя годы, я не могу спокойно вспоминать тот день.

Дивизионная артиллерия оказать помощь обороняющимся не могла: гребни окружающих гор были высотой около трех тысяч метров и снаряды “Градов” туда попросту не долетали. А если отправить артиллерию к тому месту, откуда была возможность обстреливать засевших в ущелье душманов, время однозначно было бы уже потеряно, потому что бой был скоротечным, менее часа. На выручку батальону, конечно же, сразу были отправлены дополнительные силы, но душманы, которые расстреляли батальон Королёва, уже ушли - не будут же они дожидаться, пока кто-то нашим придет на помощь. Через несколько дней, когда наши войска прошли еще немного вперед, в ущелье применили авиабомбы различного типа. После гибели батальона командующий армией дал приказ авиации на отработку целей в Панджшере. Правда, Ахмад Шах узнал об этом и увел своих бойцов из опасного района. Ну, а авиации до лампочки, куда сбрасывать бомбы: кишлак - бабах! - кишлака нет. Правда, в результате этой бомбардировки погибли не столько бандиты, сколько мирное население - целые кишлаки были стерты с лица земли. Афганцы, для того чтобы укрыться от наших бомбардировок, активно использовали кяризы - подземные каналы, сделанные там, где мягкий, не каменный, грунт. Панджшерские кяризы были даже порой получше наших, баграмских.

Посмертно капитан Щендригин был награжден орденом Красной Звезды. А все наши объективные данные, которые мы докладывали “наверх”, спустя годы были перевернуты с ног на голову и на всеобщее обозрение были показаны лишь минимальные цифры потерь. Кстати, погибшие в том бою были не только из 1-го батальона, несколько человек погибло из числа приданных саперов. А в целом дивизия понесла в этой операции такие потери, каких не было ни до 1984-го года ни после.

- Как вывозили тела погибших из ущелья? На бронетехнике?

- На броню, оставленную у входа, погрузились те, кто смог вырваться из ущелья живым. Механики-водители оставались в охранении рядом со своими машинами, поэтому было кому вести БТРы. Тела погибших вывозились вертолетами: часть “вертушек” села на дно ущелья под загрузку, а часть боевых вертолетов кружила в это время в воздухе, расстреливая на склонах каждое подозрительное движение. Трупы собирали несколько дней, настолько их было много. Тело Щендригина я опознал лишь утром 2-го мая, когда его извлекли из этой массы человеческих тел.

- А сразу нельзя было вызвать вертолеты для прикрытия батальона с воздуха?

- Вызвали “вертушки”, но в первый день из-за тумана им довелось лишь немного поработать по высотам. Это был конец апреля, начиналась жара и за счет не высоко поднявшихся испарений от реки, экипаж вертолета не мог разглядеть поверхности земли, не мог выбрать, куда сесть. Горы и предгорья были острыми, там тоже сесть было совершенно некуда, не было ни одной ровной площадки. Для того, чтобы эвакуировать раненых и убитых, вертолету нужно было гарантированно сесть. А куда садиться - там лопастями за камни можно зацепиться. Во второй день, когда погода нормализовалась, вертолетчикам стрелять было уже не по кому, поэтому они вели огонь по всему живому, что попадалось им на пути, не разбираясь - из кабины особо не разглядишь, душман это или нет. К тому же “духи” часто для маскировки переодевались в паранджу и поди разберись, кто там - мужик или баба, а он мог из-под паранджи достать автомат и начать стрелять в ответ. Эта война была не с регулярными частями, это была война против бандитов.

- Панджшерская операция на этом не завершилась?

- Разумеется нет. Потери потерями, но поставленную задачу нужно было выполнять. Наученное горьким опытом, командование после этого случая стало активно использовать авиацию: штурмовики, вертолеты - территория ущелья активно подвергалась бомбардировкам. То есть войска начали делать то, что следовало делать изначально.

А командира дивизии Логинова сразу же сняли с должности, причем сняли не за неумелое руководство действиями дивизии, а именно за неоправданно большие потери. Его откомандировали в Ташкент, где он был взят под стражу, затем переведен под домашний арест и впоследствии предстал перед судом военного трибунала. Комдив есть комдив - он отвечает за любого военнослужащего своей дивизии, независимо от его звания и должности. Кстати, командир 682-го полка подполковник Суман тоже пошел под следствие в связи с этими событиями.

- Как действовали в этой операции подразделения афганской армии?

- Афганцы не стремились лезть под пули своих душманов, они их боялись. Среди них были лишь отдельные личности, которые смело вступали в бой со своими соплеменниками - узбеками или таджиками. Остальные просто шли вперед, не совершая ни единого выстрела, чтобы, попав в плен, по законам шариата не попасть случайно под кровную месть. Сложно с ними было все, чего там говорить. А такие действия афганских военных приводили к тому, что наши солдаты недостаточно активно могли применять свои боевые возможности, зная, что афганцы могут бросить свой участок наступления или обороны. Бой афганской армии напоминал какую-то странную игру - наступление вроде бы идет, но среди них нет ни раненых, ни убитых. Сложно было убедить афганцев, что мы находимся там ради завоеваний их Апрельской революции.

- Подразделения афганской армии в операциях действовали обособленно или их вливали в состав советских подразделений под командование советских офицеров.

- В операциях каждому подразделению нарезались определенные участки. Согласно операции, советским командованием задача афганским подразделениям ставилась в самую последнюю очередь, потому что всегда была возможна утечка информации о начале операции. На этом наши войска уже прокололись в 1981-м и в 1982-м году. Поэтому в последующие годы и до самого вывода наших войск, командование афганской армии приглашалось на постановку задач операции лишь за несколько часов до ее начала, максимум за сутки. И все равно зачастую происходила утечка информации - кто-то узнавал о ее начале и бежал к душманам, чтобы сообщить им эти сведения. Поэтому потери были, как правило, из-за того, что душманы знали о том, что придут советские войска и ждали их в подготовленных засадах.

- Как происходило принятие дел по прибытию в Баграм?

- Все происходило как обычно. Объехал все подразделения дивизии, расположенные вдоль дорог от Джелалабада до Кабула и от Кабула в сторону Кандагара. Побывал в Панджшере и на Саланге, где за вход и выход из тоннеля отвечал 177-й мотострелковый полк. Вообще, за два года и два месяца, что я провел в Афганистане, я побывал везде, добираясь на места где “вертушками”, а где на броне БТР. Выходил “на боевые” вместе с подразделениями дивизии, посещал на местах своих работников, оказывая им всяческую помощь в работе и узнавая, какой информацией они располагают. За месяц я в Баграме проводил лишь третью его часть, все остальное время находясь в поездках по зоне ответственности дивизии. Информацию от своих сотрудников я получал по телефону и, в зависимости от значимости этой информации, выезжал на места, а если туда нельзя было доехать, то брал у комдива “вертушки”. Все эти поездки позволили мне очень хорошо изучить жизнь Афганистана, ведь там по сути был еще феодальный строй. Проезжаешь мимо поля, а на нем местные крестьяне пашут землю деревянной сохой. Но рядом с полем стоит старый-старый автомобиль, на котором эти крестьяне приехали обрабатывать свой участок земли. Я был поражен такому контрасту.

На боевом выходе

- У Вас было налажено взаимодействие с особыми отделами других подразделений 40-й армии?

- Обязательно. Но мы в случае необходимости не сами ехали к ним, а выходили на Кабул с сообщением, что у нас есть информация, например, для Герата, Кандагара или джелалабадской бригады. В Кабуле занимались сортировкой полученной информации и, исходя из оперативной необходимости, сообщали о ней в 40-ю армию, а та уже, при помощи шифровок или просто по телефону, передавала в бригаду. Для связи с Кабулом мы пользовались закрытой правительственной телефонной линией ВЧ, с которой снять информацию было невозможно. Аппаратуру ЗАС для этого мы не использовали, поскольку эти линии находились в ведении Министерства обороны и там была возможна утечка информации. ЗАС использовался только для разговоров между мной и моими сотрудниками, находящимися в подразделениях дивизии, потому что работнику особого отдела при каком-нибудь отдельном батальоне аппарат ВЧ не полагался. По аппарату ВЧ можно было связаться не только с Кабулом, но и с Москвой, и с другими городами Советского Союза. Например, когда погиб капитан Щендригин, по ВЧ мне позвонил генерал Румянцев, назначенный после Афганистана начальником особого отдела Прибалтийского военного округа, с просьбой дать размеры гроба для организации похорон. Просьба была оперативно выполнена.

- Где Вы разместились в Баграме?

- Особый отдел КГБ СССР по 108-й мотострелковой дивизии размещался в одном из модулей рядом со штабом дивизии, куда мы часто ходили в гости “попить чаю”. В штабе дивизии располагались оперативный отдел штаба со всеми картами и топографическими средствами, инженерная служба, химслужба и все остальное, что полагалось развернутому штабу дивизии. Неподалеку от нас размещался отдельный разведбат. Мой модуль, в котором расположился особый отдел, был таким же, как и у штаба дивизии, но чуть попросторнее - ведь в штабе было очень много сотрудников, а у нас всего 24 человека, которые сидели по двое в каждом кабинете, а в одном даже по трое. При особом отделе была шифровальная комната и маленькая гостиница, где останавливались ребята, которые прибывали из подразделений. Если кто-то из наших оперативников не успевал убыть из расположения дивизии засветло, они обязательно оставались у нас на ночь, поскольку все ночные передвижения были запрещены приказом, будь это “вертушка” или БТР. Один раз в месяц те работники, которые не были задействованы “на боевых”, приезжали в особый отдел дивизии на совещания. Как правило, их собиралось человек шестнадцать - восемнадцать. Собрать отдел в полном составе было нереально из-за отпусков, болезней и т.д. Совещания проводились в течение дня. На них подводились итоги, доводились новые документы из тех, что нельзя было рассылать в батальоны и полки, поскольку местные особые отделы не были обеспечены защитой в инженерном плане, как это было в особом отделе дивизии.

- Что входит в понятие “защита в инженерном плане”?

- Наличие сейфов для хранения секретной документации, возможность взорвать эти сейфы в случае попытки проникновения и захвата. Все это заранее предусматривалось.

- В этом плане здание особого отдела дивизии было подготовлено?

- Конечно. У меня в этом помещении было отделение охраны численностью десять человек - два механика-водителя моих БТР-70 и восемь человек стрелков. Эти военнослужащие отделения охраны, равно как и БТРы, входили в штат нашего особого отдела и к дивизии не имели никакого отношения. Свои “семидесятые” мы получили в аппарате армии тоже именно для контрразведки. Я у командира дивизии брал только   солярку для своих машин или, при необходимости, какие-нибудь запчасти, но все это делалось исключительно на доверительной основе, на дружеских отношениях. Военнослужащих для отделения охраны мы себе подбирали сами среди солдат дивизии, проверяли, изучали и лишь потом их приказом переводили в штат особого отдела КГБ СССР. Молодых солдат, если они провоевали меньше чем полгода, в отделение охраны мы не набирали, поэтому у нас были только те ребята, которые уже понюхали пороху “на боевых”. Механики-водители - те вообще были умницы, умели первоклассно работать со своей техникой.

- Какую форму носили солдаты из отделения охраны, ведь они уже числились по штату в КГБ СССР?

- Такую же, как и у остальных мотострелков - они ничем не отличались от военнослужащих дивизии. Я и сам носил подобную форму, потому что мне нельзя было выделяться среди остальных офицеров, иначе я бы стал первоочередной мишенью для душманов. Такие попытки до этого уже случались. Была одна особенность - в отличие от армейской техники, наши БТРы, как и техника особого отдела 40-й армии в Кабуле, не имела нумерации.

- Особому отделу дивизии придавалась авиация?

- Были приказы Министра обороны и Председателя КГБ СССР о взаимодействии, где предписывалось оказывать всестороннюю помощь в выделении вертолетов для перемещения сотрудников КГБ СССР. При необходимости я звонил командиру дивизии, а лучше всего начальнику штаба дивизии, поскольку командир дивизии занимается другими вопросами. Начальник штаба давал команду своему порученцу, тот звонил на аэродром: “Особому отделу необходимы “вертушки”. Летят в Джелалабад” - и все. Мы приезжаем на аэродром Баграма (там ехать от штаба дивизии минут пятнадцать) и нас уже ожидают вертолеты местной эскадрильи.

- А где Вы проживали в бытовом плане?

- Метрах в трехстах от того модуля, где размещался особый отдел дивизии, стояли точно такие же сборно-щитовые дома с отдельными комнатами, разделенными посередине длинным коридором. У меня, как у руководителя отдела, было отдельное помещение, а другие офицеры штаба дивизии проживали в комнатах по двое и по трое. Подобные сборно-щитовые дома имелись в каждом батальоне и в них, соответственно проживало командование батальона.

- Женщины при штабе дивизии были?

- На территории штаба дивизии был оборудован отдельный модуль для проживания женщин. Когда я еще в 1980-м и 1981-м годах несколько раз побывал в войсках, вошедших на территорию Афганистана, то женщин, кроме работников медсанбата и госпиталя, я там не встречал. А в 1983-м и позже их было уже очень много. Если ранее роль делопроизводителей и машинисток выполняли военнослужащие, в большинстве случаев мужики, то затем приказом Министра обороны было разрешено военкоматам подбирать на эти должности вольнонаемные кандидатуры, потому что солдат нужно было поставить в строй взамен раненых и убитых. Генеральным штабом было обосновано и впоследствии принято решение упразднить штатные должности, которые в Союзе занимаются вольнонаемными женщинами. Это позволило влить в части несколько тысяч боевых единиц. Надо сказать, что женщины в Союзе сами рвались в Афганистан, ведь по истечении двух лет, если она не была ранена или убита, то возвращалась обратно, имея хорошие денежные сбережения, а также со множеством различных товаров - одежды, аппаратуры и прочего. Оклады у женщин в Афганистане были большими, особенно у тех, кто работал в аппарате штаба армии, поэтому по возвращении в Союз они имели возможность еще и отовариться в “Березке” на полученные чеки Внешпосылторга.

Хочу рассказать еще об одном сотруднике особого отдела КГБ СССР по 108-й мотострелковой дивизии. В любой части разведка - это самое боевое подразделение, которое всегда несло самые большие потери. 781-й отдельный разведывательный батальон, стоявший в Баграме рядом со штабом дивизии, возглавлял старший брат будущего президента Ингушетии Адам Аушев. Старшим опером особого отдела в этом батальоне был капитан Соколов Борис Иннокентьевич, 1953-го года рождения, прибывший в Афганистан из Улан-Удэ в декабре 1983-го года, на четыре месяца позже меня. Он закончил Иркутский авиационный техникум, затем трудился на заводе, откуда был призван в армию. Во время службы в Вооруженных Силах поступил в Казанское высшее военное инженерное училище, закончил его. Когда служил офицером, попал в поле зрение органов военной контрразведки, куда его пригласили работать. После обучения на годичных Высших курсах военной контрразведки КГБ СССР в Новосибирске его в 1983-м году отправили на практическую работу в Ленинградский военный округ, откуда он и был направлен в свою афганскую командировку.

Герой Советского Союза к-н Соколов Б.И.

781-й отдельный разведбат не сидел в Баграме, а постоянно находился в разъездах. К примеру, Соколова я встречал всего лишь один - два раза в неделю, несмотря на то, что жили мы с ним в одном модуле. Иногда, если они возвращались с длительной операции и им давали несколько дней на отдых, я мог встретить его раза три. То есть за месяц он “на боевых” был дней восемнадцать -двадцать. Он не мог постоянно сидеть в Баграме, поскольку в таком случае он не мог бы работать с агентурой и резидентами, получая от них необходимую информацию. И все видели, что старший опер капитан Соколов, будучи дважды ранен и контужен, всегда выходил “на боевые” вместе с батальоном, ничем не отличаясь от любого военнослужащего разведбата, будь это рядовой, сержант, прапорщик или офицер.

Разведбаты не только проводили подготовку и выполняли задачи, необходимые для успешных операций, проводимых дивизией, но и осуществляли отдельные операции. Например, брали караваны, перевозящие оружие и наркотики, выявляли среди бандитов иностранных инструкторов, стремящихся попасть в Панджшер для обучения душманов. Задачи у разведбата были значительно шире, чем у других подразделений, отсюда и самые высокие потери среди личного состава. Я нигде не видел таких изможденных, грязных, немытых солдат, как бойцы разведбата, возвратившиеся из двухнедельного рейда. Когда батальон возвращался в Баграм к месту своей постоянной дислокации, я всегда удивлялся героизму этих ребят, тому, как эти девятнадцатилетние-двадцатилетние парни выдерживали это напряжение службы. Заслуживали уважения и их молодые командиры-лейтенанты, которые, получив после училища пару месяцев подготовки, приезжали в Афган, где набирались боевого опыта. И ведь никто из них не сломался, не предал своих товарищей, сбежав в какой-нибудь другой батальон или полк. А про то, чтобы уйти к душманам я вообще молчу - за девять лет не было ни одного такого случая.

В 1985-м году ставится задача всем отделам контрразведки четырех дивизий и отдельных бригад доложить свои соображения о том, кто из старших оперов или оперов за участие в боевых действиях имеет ранения, а также эффективные дела по разоблачению агентуры Пакистана, Ирана или США. Если таковые имеются - представить к награждению и званию Героя Советского Союза. Собираю на совещание особый отдел дивизии. Правда, прибыли тогда не двадцать четыре сотрудника, а человек двадцать, плюс на совещании присутствовал еще и старший прапорщик, секретарь отдела. Соколов, который на тот момент уже получил звание “майор”, в этот день тоже присутствовал вместе со всеми. Я говорю своим собравшимся подчиненным: “Такие вот требования были выставлены руководством. Как вы считаете, кто у нас больше всех соответствует этим требованиям? Кто больше всех на сегодняшний день имеет боевых выходов, проведенных приказом?” В ответ все отвечают единогласно: “Соколов”. Потому что у него 69 боевых выходов только по приказу, а сколько раз он еще без приказа ходил на караваны! “Кто имеет среди нас ранения и продолжает службу, не улетев в Союз?” Опять оказалось, что Соколов и еще один сотрудник. “Кто имеет результаты по разоблачению иностранной агентуры из числа афганцев?” - “Соколов” - “Кто у нас самый боевой, который на месте не сидит, а постоянно воюет?” - “Соколов”. Я при всех беру трубку и звоню начальнику особого отдела КГБ СССР по 40-й армии генералу Бойченко: “Товарищ генерал, решением всего коллектива особого отдела по 108-й дивизии разрешите подготовить документы на представление к званию Героя Советского Союза старшего оперуполномоченного отдела майора Соколова”. Тот не возражал: “Пиши”.

Подобных представлений мне ни разу не доводилось писать, поэтому я запросил округ: “Дайте мне шаблон, как заполняется представление к такому высокому званию”. Всех сотрудников особого отдела по 108-й дивизии на том совещании я попросил, пока звание не присвоено, не распространяться об этом, поскольку Москва могла и не дать хода нашему представлению. По линии Министерства обороны такое случалось часто - представления подавали, но звания Героя не давали. Хотя награждали в 108-й дивизии часто: за девять лет войны больше всего Героев Советского Союза было именно у нас в дивизии – 49 человек, больше всего награжденных орденами Красной Звезды и Красного Знамени - тоже у нас. Правда, и самые большие потери были тоже в 108-й дивизии - только убитыми более 3000 человек.

Отправил представление на звание Героя Советского Союза Соколову Боре, а сам в октябре месяце возвратился в Союз, не зная результата. Представленные мной материалы сначала попали в аппарат армии, оттуда в Ташкент, а затем в Москву. Потом я узнал, что Соколова для награждения спецрейсом Кабул - Москва отвезли на самолете в столицу, где ему высокую награду вручил лично Председатель КГБ СССР Чебриков в присутствии всех своих заместителей.

Борис Соколов должен был уехать из Афганистана в Союз в декабре 1985-го, а уехал летом 1986-го. У него, как у Героя Советского Союза, было право не возвращаться после награждения обратно в Афганистан. Ему Чебриков предложил самостоятельно выбрать новое место службы - любой округ, любой город. Но он от этого категорически отказался, удивив тем самым всех собравшихся, и сказав, что он должен отработать это высокое звание, ведь он единственный из военных контрразведчиков, кто получил это звание будучи живым. На своем веку я повидал множество оперативных работников и считаю, что Борис Иннокентьевич Соколов - один из самых порядочных и честных людей, прекрасный агентурист. У него не было большого опыта оперативной работы в Союзе, но здесь, в Афганистане, он быстро сориентировался в боевой обстановке, показав прекрасные результаты работы. У Соколова всегда были отличные показатели в агентурной работе. После возвращения с разгрома очередного каравана, он приходил и докладывал, к примеру: “По данным агентуры, у прапорщика такого-то изъят персидский кинжал” или “В ходе проведения операции у таких-то военнослужащих изъяты небольшие карманные пистолеты пакистанского производства”. То есть информации ему шло очень много и реализовывал он ее сполна. Конечно, вся эта информации об изъятии ложилась на стол командиру дивизии в виде отпечатанного на машинке листа, но зато ни по одному результату изъятия не было возбуждено ни одного уголовного дела. В мирное время особые отделы взаимодействовали на уровне командиров дивизии и начальников политотделов дивизии, письменно предоставляя им необходимую информацию. В некоторых случаях письменно мог быть проинформирован командир полка, а замполиты полков информировались лишь в устном порядке. В условиях боевого времени некогда было заниматься бумагописанием, задачи ставились и выполнялись молниеносно. Батальон только вернулся с задания, личный состав еще не успел помыться в бане и вывести всех вшей, а к некоторым военнослужащим уже вопрос: “Где пистолет?” Тот, кого об этом спрашивали, сильно удивлялся, хотя прекрасно все понимали, что работает агентура. Изъятие носило, скорее, профилактические меры, не позволяя дальнейшего провоза оружия на территорию Советского Союза. При этом у Соколова не было ни одного случая расшифровки агентуры, работал он очень чисто. 

После моего отъезда Соколова перевели в кабульский аппарат особого отдела КГБ СССР по 40-й армии, в девятое подразделение, где он занимался розыском военнослужащих, пропавших без вести. Это подразделение было менее опасным, поскольку там работа не была связана с боевыми выходами, а считалась интеллектуальной - ее сотрудники занимались оперативно-агентурной работой, взаимодействием с органами государственной власти Афганистана и освобождением пленных. На новом месте Борис Иннокентьевич тоже себя показал с лучшей стороны. Впоследствии он дорос до генерал-майора ФСБ России, работал за границей по линии ПГУ КГБ СССР, был заместителем начальника Академии госбезопасности имени Дзержинского. После того как он оставил службу в ФСБ России, ему была предложена должность заместителя начальника Гохрана России, с которой он ушел на заслуженный отдых.

Срок моей командировки в Афганистан закончился 1-го октября 1985-го года, пробыл я там два года и два месяца. По возвращении мне предоставили сорокапятидневный отпуск, который я отгулял и в середине ноября приступил к обязанностям начальника особого отдела КГБ СССР по 42-й учебной дивизии в г. Грозном. Только начал работать, как мне говорят: “Позвони в Ростов, в аппарат округа”. Звоню. Мне говорят, что необходимо прибыть в Ростов, а причину не сообщают. Прилетел туда: “Зайдите к начальнику”. Начальник встретил меня, пожал руку и обратился по имени, как у нас было принято: “Ну что, Евгений, ты награждаешься вот этим орденом Красной Звезды. Заходи в зал, а я сейчас соберу аппарат и торжественно вручу тебе эту награду”. Собрался оперсостав особого отдела округа и, в присутствии многих людей, свои награды получили я и несколько других оперативных работников, которые в разное время проходили службу в Афганистане. Оказалось, моя награда очень долго ходила по разным инстанциям: меня представили к ордену в начале 1985-го года, а получил я ее лишь спустя почти год.

- За что Вы были представлены к ордену?

- Эту награду я получил за то, что совместно с органами госбезопасности Афганистана, которые я помогал создавать в 1980-м, мы вывели из банд двух советских солдат: рядового и одного сержанта, которые были пленены и содержались в этих бандах. Мы провели разработку, оперативную комбинацию и сумели совершить обмен. В одном случае обменяли на сына муллы, который являлся руководителем одной из бандгрупп. Наш сержант уже так давно находился среди душманов, что по-русски практически не говорил и нам приходилось его фактически заново обучать русскому языку. Второй солдат попал в банду на почве наркотиков и, хоть впоследствии и говорил, что в боевых действиях против советских войск не участвовал, стал обучать душманов стрельбе из автомата и пулемета. За время нахождения в плену оба успели жениться на дочках бадитов, жили вместе с ними и вели собственное хозяйство. В результате мы их обменяли, вывели из банд, провели необходимую работу, допросив их в Кабуле, а оттуда этих солдат отправили в Ташкент. А когда из них выжали всю интересующую информацию, то отправили обоих по домам. По их словам, никто из них не был в Пакистане и не участвовал в боевых действиях против советских войск. В результате оперативной работы от душманов было получено подтверждение всего сказанного и, поскольку они были захвачены в плен, а не перешли к врагу по собственной воле, уголовного преследования этих военнослужащих не было. Во всей армии за девять лет было захвачено в плен около трехсот военнослужащих, только в нашей дивизии эта цифра составила около шестидесяти человек. Не было в Афганистане ни одного подразделения, в котором бы не захватывали в плен наших солдат или в которых кто-то, испугавшись трудностей и боевых действий, самостоятельно не переходил на сторону душманов. Каждый вывод наших солдат из душманских банд - это особая комбинация действий, работа в тесном сотрудничестве как с органами госбезопасности Афганистана, так и с местными религиозными деятелями. Фактор религиозного влияния среди афганцев велик - иногда нашего солдата возвращали не решением начальника ХАД, а лишь решением муллы. Мулла сказал - обмен состоялся.

- Те военнослужащие, которых выводили из банд, они сами-то хотели возвращаться в Советский Союз?

- Да. Только они не могли и не знали, как им это сделать. Вот для этого и разрабатывалась специальная комбинация с привлечением агентуры ХАДа из числа членов бандформирований. Но прежде чем был получен положительный результат, проходили не дни и недели, а месяцы кропотливой работы. Каждый шаг просчитывался, потому что нельзя было допустить ни малейшей оплошности, иначе могла пострадать агентура, которую попросту расстреляли бы при расшифровке.

- Были случаи, когда пленного не обменивали а выкупали?

- Да, были и такие случаи, когда наших солдат отдавали за деньги. Количество их не буду озвучивать. Финансировались такие операции ХАДом, а он, в свою очередь, деньги получал из Советского Союза.

- Было ли уголовное преследование возвращенных из плена?

- Те, в отношении которых имелись подтвержденные данные о том, что они участвовали в боях против войск Советской Армии, были осуждены. Таких тоже выводили из банд и некоторые из них признавались, что участвовали в боевых операциях в составе душманских банд. Дальнейшая оперативно-агентурная работа в Союзе проводилась в отношении всех, кто был выведен из состава банд, поскольку военнослужащий мог быть завербован уже находясь в банде. Поэтому КГБ СССР всех, кого мы вывели, наблюдал долго, изучая досконально. Разумеется, эти наблюдения не афишировались и те ничего не знали.

- Были среди пленных гражданские служащие?

- В нашей дивизии таких не было. У нас, в 108-й дивизии, было не только самое большое количество потерь и награжденных, но и больше всего попавших в руки душманов. Несмотря на то, что кто-то попал туда случайно, а кто-то перешел по собственному желанию, работа по выводу из банд проводилась в отношении всех наших солдат, но, к сожалению, вернуть удалось не всех. На тот момент, когда мы этим занимались, некоторые из них уже находились в Пакистане, Германии или США, поскольку в Афганистане работали разведки и этих государств. Всего за девять лет войны из советских подразделений, находившихся на территории Афганистана, пропало без вести и попало в плен 417 человек, из которых 119 были освобождены.

- Лично Вы имели право выезжать с каким-нибудь из подразделений дивизии “на боевые”?

- Отдельно, с полком или батальоном, я никуда не выезжал - у меня там были старший опер и опер, которые обязательно выезжали на операции со своими подразделениями. Если командование дивизии выдвигалось куда-нибудь на боевую операцию, то и руководство особого отдела выезжало и оказывало помощь в проведении операции. Я со своими двумя БТРами обязательно выезжал и во время проведения любой операции всегда находился на командном пункте вместе с командиром дивизии, начальником штаба дивизии, начальником политотдела, начальником разведки и начальником связи. Ни одна операция без участия военной контрразведки не обходилась. Это делалось для того, чтобы командованием дивизии давалась объективная оценка обстановки. Например, после событий с 1-м батальоном 682-го мотострелкового полка, мы давали информацию и для командования армии, и для Москвы, и для суда, что подполковник Суман выполнил приказ командира дивизии генерал-майора Логинова Виктора Дмитриевича не занимать господствующие высоты и идти по низу. Тем самым мы спасли его, иначе бы командир полка понес всю ответственность за то, что душманы расстреляли наших ребят.

- В обязанность особого отдела дивизии входила перлюстрация солдатских писем?

- Нет, мы этим не занимались.

- Были в подразделениях неуставные взаимоотношения, доведенные до суда?

- Были, но очень редко, так как там у всех в руках было боевое оружие. Мы с командиром дивизии летали по одному такому поводу в район Саланга. Правда, не по эту сторону, где Джабаль-ус-Сарадж, а нам пришлось перелететь на вертолете через сам перевал Саланг, туда, где со стороны Союза был вход в тоннель. Там стоял наш 177-й полк и оттуда мы получили данные, что молодой солдат, рядовой, расстрелял старослужащих, которые над ним регулярно издевались. Служба на заставе - это тяжелейший солдатский труд: рядом никого нет, ничего нет, вокруг только камни, дорога и речка (если есть) - и все. И “дембеля” с этой заставы нагружали полный рюкзак камней и заставляли молодого солдата бегать с этим рюкзаком вниз по склону к реке и обратно. Солдат не выдержал таких ежедневных истязаний и ночью, когда “старики” спали, расстрелял их из автомата. В результате с заставы увезли четыре трупа тех, кто через полгода должен был уехать домой. Этот пример был в обязательном порядке доведен до всех военнослужащих дивизии и заставил “дембелей” призадуматься: “Зачем мне молодого гонять, ведь мне домой надо попасть живым и невредимым”.

- Собственные следственные органы у военной контрразведки имелись?

- Нет, проведением следственных действий занимались органы военной прокуратуры, работники которой не только жили рядом с нами, но и работали в тесном контакте. В вертолете на Саланг вместе с нами летел военный следователь, который занимался осмотром места происшествия, на месте составил нужные протоколы и произвел арест парнишки, расстрелявшего своих сослуживцев. Арестованного отправили сначала в Кабул, затем в Ташкент.

- Суициды среди военнослужащих случались?

- Очень редко, я не буду о них подробно рассказывать. За мои два года пребывания там всего один случай произошел: молодой лейтенант застрелился от неразделенной любви. Знаю, что передо мной еще один или два случая было. Считаю, что причиной малого количества суицидов являлось то, что боевая обстановка - она закаляла людей. Человеку, впервые попавшему на войну, трудно первые две - три недели. Затем, неоднократно побывав “на боевых”, становится понятным, что выжить можно только вместе, дружно, умело защищая друг друга. На мой взгляд, суицид - это результат того, что военкомат не сработал при подборе, медицина не до конца проверила психологию того или иного призывника.

- Идеологические диверсии против советских военнослужащих имели место?

- Да, это было. В Пакистане и других странах изготавливались различные печатные издания, которые душманы пытались распространять через “бачат”, контактировавших с нашими военнослужащими. Афганские пацаны в возрасте от шести до десяти лет приходили к расположению наших частей за тушенкой или сгущенкой, за солдатским хлебом, и устанавливали дружеские отношения с некоторыми нашими военнослужащими. Вот через них и были попытки распространения печатной продукции идеологической направленности. Чаще всего это были примитивные, топорно сделанные, листовки типа: “Русский Ваня, сдавайся”, “Русский Ваня, не ходи “на боевые””, “Русский Ваня, пока ты в Афгане, твоя Манька изменяет тебе”. Но кто знает, какое воздействие эта листовка окажет на неокрепшие солдатские умы? Поэтому спецслужбы большей частью забрасывали не высокой идейности агитационные материалы, а самые простейшие, с расчетом на то, что именно бытовая составляющая затронет солдатскую душу. Но замечу, что таким воздействиям поддавались лишь считанные единицы. Кроме листовок были попытки распространения среди советских военнослужащих различных брошюр антисоветского содержания: их оставляли на постах, подбрасывали на периметр военного городка или приносили “бача”. Иногда, при посещении дуканов, дуканщик мог вручить нашим военнослужащим что-нибудь из агитационных материалов антисоветского содержания, с призывом покинуть Афганистан и уезжать обратно к себе в СССР.

- Слушали ли в Афганистане “Голос Америки” и прочие вражеские радиостанции?

- Нет, эти радиостанции никто не ловил, хотя радиоаппаратуры в военных городках хватало. Где-то с 1981-го года в Афганистане стала массово продаваться различная ;радиотехника и каждый офицер, готовясь к возвращению в Союз, обязательно покупал себе самую свежую, самую новую аппаратуру. Мне, как сотруднику особого отдела, тоже некогда было заниматься прослушиванием вражьих голосов. Я уставал настолько, что, возвращаясь вечером к себе в комнату, моментально засыпал. Но даже если бы и довелось слушать, то на нас, военных контрразведчиков, она не возымела бы никакого действия, ведь мы были идеологически выдержаны до мозга костей. Если иногда ко мне в руки попадала какая-нибудь старая афганская магнитола, то я ее отдавал в солдатскую палатку, чтобы у них была возможность послушать музыку. Я, конечно, допускаю, что кто-то хотел слушать иностранные радиостанции, но ему не давали это сделать те, кто был с ним рядом.

- Были случаи утечки секретной информации о предстоящих операциях?

- Этим, как правило, грешили наши афганские союзники. Операции обычно разрабатывались оперативной группой штаба 40-й армии. Первые годы имела место неосторожность заранее предупреждать Генштаб афганской армии, их дивизии и полки о месте и времени планируемой операции, о задействованных подразделениях. Афганское военное руководство даже приглашали “на карты”, чтобы они видели, где будет проводиться операция. В результате получалось, что операции проходили не совсем удачно, при больших потерях. Или, когда приходили на место, то там некого было уничтожать - бандиты покидали этот район. Затем тактика изменилась. Во-первых, сроки проведения заранее не ставились конкретные - не говорили, что, например, “операция начнется первого октября”, а объявляли об этом, скажем, тридцатого сентября. Делалось это для того, чтобы у афганцев не было возможности своевременно оповестить об этом душманских командиров, сообщив о привлекаемых силах и средствах, о применении авиации, о применении спецподразделений. Наше командование поняло, что с афганскими военнослужащими следовало работать осторожно. Во-вторых, у разведки нашей 40-й армии появилась своя агентура среди сотрудников Генерального штаба Вооруженных сил Афганистана, от которой стала поступать информация о том, что о предстоящих операциях моментально сообщалось Ахмад-шаху или другим крупным полевым командирам. Да и из самих банд агенты сообщали, откуда к ним стала поступать информация. Несмотря на то, что наше командование старалось не обострять отношения с афганским военным руководством, каждого выявленного вражеского агента из числа офицеров или генералов арестовывали и передавали в руки ХАД. Иногда аресту за шпионаж подвергались даже афганские партийные чиновники, которых привлекали к разработке той или иной операции. Всех, кого арестовывали, всегда брали с поличным. Среди вражеской агентуры в Генштабе Вооруженных сил Афганистана были даже те, кто был завербован в Пакистане и работал на разведку этой страны, правда это особо не афишировалось.

- 26 апреля 1985-го года произошло восстание советских военнопленных в крепости Бадабер неподалеку от Пешавара. Вас, военных контрразведчиков, информация об этом событии как-нибудь коснулась?

- Вся информация, которую мы на тот момент получили, сейчас известна по книгам и кинофильмам, вышедшим в последнее время. Ничего добавить я не могу, единственное скажу, что на тот период нам была поставлена задача найти агентуру из числа тех афганцев, кто бывает в Пакистане или имеет родственников в тех краях, чтобы узнать детали и подробности происшедшего, узнать фамилии погибших и убедиться в том, что они действительно погибли. Среди восставших был и военнослужащий из нашей 108-й дивизии, который ранее попал в плен. Безусловно, несколько наших ребят в Бадабере, нанеся врагу значительный урон, сделали то, что порой и полки не могли сделать.

- Как остро в дивизии стояла проблема наркомании среди солдат?

- Вот как листовки массово распространялись афганцами, так же обстояло дело и с наркотиками. Приносили и передавали солдату где-нибудь на КПП или на заставе: “Кури”. Тот покурил сегодня, завтра, а потом уже не может без этой дури - его к ней тянет. Но получить бесплатно дозу он уже не может, афганец говорит ему: “Ты мне дашь штук пятьдесят патронов?” - “Дам” - “На, держи”. А потом уже и посерьезней требования были: “Ты мне дай оружие”. В общем, втягивали ребят как могли. Да, наркомания среди военнослужащих была, скрывать это бессмысленно - случаи приема наркотических средств выявлялись часто. При явной невозможности вылечить солдата от наркозависимости и не допустить дальнейшего усугубления ситуации, его отправляли в Ташкент. Массовой ротации военнослужащих по причине наркомании, конечно, не было - отправляли в Союз пару - тройку солдат. По прибытию их сразу помещали в гражданские наркологические центры, где они проходили лечение вместе с алкоголиками. Я общался с коллегами, которые были в Афганистане еще в первые годы нахождения наших войск - все они отмечают, что всплеск наркомании среди наших солдат произошел примерно году в 1982-м, до этого выявлялись лишь единичные случаи.

- Среди офицеров и прапорщиков случаи наркомании были?

- Хочу заметить, что наркомании были подвержены преимущественно солдаты срочной службы. За время моего пребывания в 108-й дивизии ни одного случая наркомании среди офицерского состава там выявлено не было. За другие периоды не могу ничего сказать, потому что не знаю.

- На Ваш взгляд, стоило бы включить водку в норму солдатского довольствия в Афганистане, как это было в Великую Отечественную?

- Я считаю, что этого делать не следовало. Афганский климат - это ярко выраженное лето с марта по октябрь, это жара до пятидесяти градусов! Какая может быть водка при таких условиях? К тому же на тебе автомат, боекомплект. Выпьешь водки и автомат свой потеряешь. Поэтому введение водочного довольствия было бы откровенной попыткой спаивания армии. А ведь среди советских военнослужащих встречались и люди, склонные к пьянству. Но хорошее спиртное в Афганистане можно было раздобыть с трудом, а тот самогон, что самостоятельно делали в подразделениях, был очень вонючим и по вкусу не отличался от бензина. Поэтому любого отпускника, прибывшего из Союза, без спиртного не встречали, каждый обязан был привезти в чемодане несколько бутылок водки. Иногда таможней закрывались глаза на то, что у возвращающихся в Афганистан офицеров, в нарушение всех норм, в чемодане лишь водка да коньяк, ведь они прекрасно понимали, что эти парни едут туда умирать. Были, конечно, среди таможенников и такие, кто отбирал у военных лишнее спиртное в свою пользу. С такими старались не вступать в скандалы, иначе он заберет всю водку. В каждом подразделении всегда имелась “дежурная” бутылка хорошей водки, чтобы выпить ее по возвращении “с боевых”, помянув погибших товарищей. Самогон из винограда даже стали делать местные жители, потому что русские офицеры и прапорщики научили их этому уже через год после того, как советские войска появились в Афганистане. И гонят его афганцы до сих пор.

- На Ваш взгляд, какие ошибки командования советских войск были в оценке противника при проведении боевых операций?

- Наше командование недооценило оперативно-агентурную работу душманов среди военнослужащих советских войск. Афганские мальчишки следили за обстановкой в наших военных городках. Если бронетехника начинала готовиться к выходу, значит в скором времени предстоял какой-то выход. Поэтому они старались через наших солдат уточнить предстоящий маршрут: “А куда вы выходите? А когда выходите?” И наши солдаты, в силу своей беспечности, выкладывали им нужную информацию: “Да мы через два дня выходим в район Чарикара”. Вот так они получали очень доступную информацию буквально на бытовом уровне. Поэтому и безо всяких карт и Генштабов душманы уже знали, что будет и где будет, а, значит, с пути следования советской бронетехники лучше убраться. Хоть и регулярно предупреждали наших солдат, их болтливость делала свое дело.

- Случались ли задержания иностранных инструкторов подразделениями 108-й дивизии?

- Нет, в период моей службы в нашей дивизии подобных случаев не было.

- На каком уровне проводилась координация совместных боевых действий с афганской армией или ХАДом?

- Только на армейском уровне, потому что все боевые операции утверждались только в аппарате армии. Командир дивизии без санкции 40-й армии не мог провести ни одной операции. Исключения составляли лишь непланируемые боевые действия, вызванные боевой обстановкой, например, нападения на посты или военные городки. В таких случаях командир дивизии обязательно немедленно докладывал в штаб армии: “Произошло нападение на военный городок, расположенный там-то. Приступил к отражению нападения”. Тут уже командир дивизии самостоятельно, исходя из обстановки, принимал решение о том, как действовать и сколько сил и средств задействовать в данной ситуации. Штаб 40-й армии всегда знал о всех крупных боевых столкновениях, происходящих на территории Афганистана.

- Ваше отношение к Апрельской революции? Как Вы считаете, были среди афганцев настоящие революционеры?

- Да, были. В этом я убедился еще в первую свою командировку в ходе общения с местными партийными представителями.

- Были среди членов партии НДПА так называемые “приспособленцы”?

- Этого я не могу сказать, поскольку мне такие не встречались. Встречались лишь “сачки” - те, которые не очень хотели работать.

- Необходимо ли было, на Ваш взгляд, присутствие советских войск в Афганистане?

- Я всегда считал, что не надо было вводить наши войска на территорию Афганистана. Надо было поддержать Апрельскую революцию какими-нибудь другими способами. Я прекрасно понимаю, что если бы наши войска не оказались там, это место было бы занято войсками других государств, например, США. Тем более что они имели планы захватить плацдарм у самого подбрюшья СССР. Но даже этот факт никак не может оправдать гибель 15 000 советских граждан. Как рассказать матери погибшего солдата, что он погиб за жизнь какого-то афганца? Те потери, что понесла в Афганистане наша страна, несоизмеримы с тем, что она там приобрела. Там, наверху, Политбюро ЦК КПСС и Министерство обороны видели перед собой лишь карты, а мы у себя внизу видели оторванные руки и ноги, видели, как в гроб клали один сапог и полголовы - все то, что оставалось от солдата. Разве стоит какая-то Апрельская революция всего этого? Вот создали мы им органы государственной безопасности, уехали оттуда и пусть бы они самостоятельно боролись с душманами, без нашего участия. А мы бы им только оказывали всяческую поддержку горючим, боеприпасами, оружием - воюйте сами, разбирайтесь между собой сами. Но это я говорю сейчас, в 2021-м году, а тогда все в войсках считали, что мы помогаем афганскому народу, тем силам, которые борются с душманами. Находясь в Афганистане, я был уверен, что делаю там очень важное дело, выполняю возложенную на меня страной очень важную задачу. Потом, после возвращения, конечно, со временем пришлось переосмыслить все это, но в те годы эта идеология очень прочно сидела в наших головах.

Во время вывода советских войск из Афганистана не обошлось без потерь из числа военных контрразведчиков 108-й мотострелковой дивизии. Один из оперуполномоченных особого отдела 177-го полка, стоявшего в Джабаль-ус-Сарадже, погиб уже в процессе вывода. Он ехал на БТРе и вместе с другими солдатами попал под обстрел. За последние полтора месяца пребывания в Афганистане погибло 53 военнослужащих из числа тех, кто обеспечивал безопасность вывода войск в Союз. И это жертвы не боевых операций - это те, кто прикрывал джелалабадские, кабульские, гератские дороги, по которым уходила наша боевая техника и войска. Позволю себе озвучить официальные цифры наших афганских потерь. За все девять лет через ограниченный контингент советских войск в Афганистане прошло 525 000 солдат и офицеров Советской Армии, 90 000 военнослужащих пограничных войск и других подразделений КГБ СССР, 5000 сотрудников МВД СССР. Всего побывало “за речкой” 620 000 военнослужащих и сотрудников различных ведомств, из них 72 стали Героями Советского Союза, большей частью посмертно. Погибло в Афганской войне 14 453 человек: из них потери Советской Армии составили 13 898 военнослужащих, КГБ СССР потеряло 572 человека, МВД СССР - 28 человек. Потери среди других министерств и ведомств (партийные советники, комсомольские работники и другие) составили 20 человек. В числе погибших - 4 генерала, 2 129 офицеров, 632 прапорщика. В связи с ранениями, увечьями, тяжелыми заболеваниями, которые не позволяли продолжать службу, из армии было уволено 11 654 человека. Из них 672 человека стали инвалидами первой группы, 4 216 человек - инвалидами второй группы, а 5 863 человека получили третью группу инвалидности. Теперь о потерях техники. За девять лет войны Советский Союз потерял 118 самолётов, 333 вертолета, 147 танков, 1314 БМП и БТР. Вот так воевал наш противник - “на босу ногу с ДШК”. Кроме того, мы потеряли в Афганистане 433 орудия и минометов, 510 инженерных машин и 11 369 автомобилей. Если каждое число разделить на девять, то вроде бы и не такие большие среднегодовые потери получаются, но суммарно - это страшные цифры потерь. С афганской же стороны потери никто не считал, но адекватная экспертная оценка позволяет полагать, что было уничтожено около 100 000 душманов. Но ведь гибли и мирные жители, попавшие под огонь как наших войск, так и душманов. После стрельбы “Градами” никто там среди кусков мяса не ходил, не пересчитывал, разделяя их на мирных и душманов. Поэтому к этой цифре, на мой взгляд, следовало бы смело прибавить еще 100 000 человек - тогда будет численность погибших афганцев, более приближенная к реальности. Для афганцев “Грады” были самым страшным оружием, для них это было страшнее чем авиабомбардировка. Спастись от обстрела “Градами” могли только те, кто, услышав залп этих установок, успевал спрятаться в кяризы. Если спрятался - у него был шанс выжить, так что кяризная система очень выручала афганцев. 

Личный состав особого отдела по 108 МСД на сборах. 21.10.1984 Стоит справа (в очках) Соколов Б.И.

- Известны ли Вам результаты работы военных контрразведчиков в афганской войне?

- С 1979 по 1989 годы в органах военной контрразведки 40-й Армии работало 1200 оперативных работников. С начала декабря 1979 года ими было предотвращено 40 попыток захвата советских военнослужащих, 117 попыток оставления военных городков (фигурантами были преимущественно солдаты и пара прапорщиков, офицеров среди них не было). 40 военнослужащих были откомандированы в Советский Союз с целью недопущения совершения ими преступлений. Это означает, что по агентурной линии мы получали некоторые данные, позволяющие не доводить до возбуждения уголовного дела, а отправить сознавшегося военнослужащего в качестве профилактических мер дослуживать в Советском Союзе. Было выявлено и разоблачено 110 главарей и активных участников бандформирований, предотвращено 38 терактов, разоблачено, арестовано и осуждено 12 диверсантов, задержано и арестовано 42 агента вооруженных формирований и 2000 членов вооруженных групп, разгромлено 15 исламских комитетов. Все это, напомню, сделано силами лишь военных контрразведчиков 40-й армии. Для реализации всего этого создавались усиленные группы, армия придавала нам бронетехнику и вертолеты.

Напоследок мне хотелось бы перечислить всех начальников, которые все девять лет возглавляли особый отдел КГБ СССР по 40-й армии. Первым в этом списке будет фамилия генерал-майора Божкова Сергея Ивановича, который входил в Афганистан вместе с первыми подразделениями 40-й армии и возглавлял особый отдел с декабря 1979 по 1983 год. Его сменил Виктор Дмитриевич Румянцев на период с 1983 по 1984 год. Затем до 1985 года особый отдел возглавлял Бойченко Александр Петрович. В 1985 году на эту должность был назначен Овсиенко Михаил Яковлевич и пробыл до 1986 года, когда его сменил генерал-майор Черемикин Владимир Степанович. Последний покинул Афганистан вместе с командующим 40-й армией генералом Громовым.

Кашуба Е.Н. 2021 г.

- Большое спасибо Вам за интересную беседу!