Машенцев Владимир Валентинович

- Я родился седьмого мая 1968-го года в городе-герое Волгограде. Отец мой, Машенцев Валентин Владимирович, бывший сотрудник КГБ СССР, работал вторым секретарем горкома комсомола, а мама всю жизнь отработала простым токарем сначала на авторемонтном, а затем на канатном заводе. В 1978-м году отца по партийной линии направили в командировку в Монголию, и мы уехали туда вместе с ним. Поскольку за границей у нас не было партийных организаций, отец свою работу выполнял в роли партийного организатора. Через три года мы возвратились в Волгоград и я, окончив среднюю школу, в 1985-м году поступил на первый курс политехнического института, а в 1986-м уже был призван в ряды Советской Армии. Двадцать второго июня я сдал последний экзамен в институте, а двадцать четвертого июня отправился служить. Безусловно, отец мог посодействовать мне в этом вопросе, но из-за того, что он в свое время отказал военкому в какой-то просьбе, у меня на карточке, как потом выяснилось, уже было написано “команда 20А”. То есть я изначально должен был идти в Афганистан. Это подтвердили и в учебке, куда я попал служить. Там командир поинтересовался у меня: “Как это тебя сюда занесло, ведь у тебя стоит “команда 20А”?”

- Перед тем как уйти в армию, Вы слышали что-нибудь про Афганистан?

- К тому времени из Афганистана стали возвращаться служившие там ребята из нашего двора, от которых мы узнавали всю информацию. Среди нас получили популярность афганские песни, которые с удовольствием пели под гитару. Еще тогда у меня появилось ощущение того, что я обязательно попаду в Афганистан, я даже ребятам сказал об этом. Конечно, желания попасть туда не было, но морально к этому я был готов.

Однако вместо Афганистана я отправился служить в Новочеркасск, в артиллерийскую школу сержантского состава, где попал во взвод специалистов по ремонту стрелкового оружия и средств ближнего боя. Кроме автоматов и пистолетов нас обучали ремонту АГС, РПГ, ручных пулеметов, а также пулеметов “Утес” калибра 12,7 мм. Хоть мы и занимались постоянно сборкой-разборкой оружия, обучение наше было поверхностным и больше теоретическим. В учебных классах мы изучали какие-то таблицы, нам что-то рассказывали и все это мы конспектировали. Но значительную часть времени нам приходилось проводить либо в нарядах, либо в колхозах на уборке урожая. Поскольку нас призывали как студентов, после сдачи сессии, то на учебу нам было отведено всего три месяца вместо шести. Мы попали в учебку в первых числах июля, а ребята там находились уже с мая. Так как учебка наша относилась к Северо-Кавказскому военному округу, то в ней было триста человек русских и четыреста ребят с Кавказа. Поэтому всю географию Кавказа я изучил в учебке, в постоянных стычках с ингушами, аварцами, кабардинцами.

Новочеркаск. Полигон учебки. 20 октября 1986 г.

Перед выпуском из учебки пошли слухи и сплетни о том, что пришел приказ отобрать тридцать два человека в Афганистан, а в начале сентября были составлены списки для прохождения медкомиссии. Зрение у меня было плохим и медкомиссию в госпитале я прошел только благодаря тому, что выучил наизусть таблицу окулиста. Об этом способе я когда-то узнал от папы, который рассказывал, что так сделал его коллега, чтобы его не уволили по состоянию здоровья, и он мог остаться работать в КГБ. Конечно, врач заметил эти мои попытки, но не подал виду. К тому же я попросил его, чтобы он написал мне, что я годен. Он поинтересовался: “Ты действительно этого хочешь?”, я ответил: “Да”, и получил от врача его положительное заключение. Еще нам заранее сделали все необходимые прививки и в начале октября мы уже знали, что действительно отправляемся в Афганистан.

- Чем руководствовались при отборе кандидатур?

- Точно не скажу, но ходили слухи, что туда отправили тех, кто активно участвовал в стычках с кавказцами. Командир взвода у меня был по фамилии Начуев, поэтому мы с Лагутиным Сашей и попали в этот список. Но я нисколько об этом не жалею, потому что за время, проведенное в учебке, перезнакомился со всеми ребятами, с кем ранее имел стычки, и они оказались хорошими людьми. Мы, расставаясь, обменялись адресами и с некоторыми до сих пор поддерживаем дружеские отношения. Со мной в группу был включен Тимур Аушев, который говорил, что у них все мужчины должны были пройти через Афганистан. В Кабуле на пересылке нас разбросало, и он мне потом говорил, что пытался меня разыскать в Афганистане, но безуспешно. Встретились мы с ним уже по возвращении оттуда.

- Как проходила отправка в Афганистан?

- В последних числах октября 1986-го нас собрали для отправки. Ко мне, сидящему на вещмешке, подошли ребята-кавказцы, с которыми я когда-то со всеми передрался, и оставили свои домашние адреса со словами: “Если будешь жив, в любое время приезжай в гости. Ты наш брат, мы тебя всегда примем”. Меня это очень тронуло, и мы тепло попрощались. Затем нас строем провели через город, мимо Войскового собора, на вокзале посадили в электричку и повезли в Ростов-на-Дону. Там, опять же строем, никуда не заходя, отправились в гражданский аэропорт, а оттуда на Ту-134 вылетели в Ташкент, где, рассадив в кузовах бортовых машин, отвезли в город Чирчик. Нам сказали, что здесь мы будем проходить двухнедельную подготовку, прежде чем отправимся в Афганистан. В Чирчике нашу группу разместили в огромном палаточном лагере на семьсот человек, куда стали прибывать и другие группы из различных родов войск. В результате общее количество проживающих в лагере превысило две тысячи человек. Например, в нашей палатке, рассчитанной на сорок человек, проживало около семидесяти, поэтому спать приходилось достаточно плотно, лежа на боку.

Поскольку граница была закрыта в связи с предстоящим празднованием 7 ноября, в лагере нам пришлось просидеть десять дней, улетев из Чирчика лишь десятого ноября. Все это время нас использовали как рабочую силу, ежедневно вывозя то на разгрузку армейских складов, то в какой-то госпиталь. В лагере с едой случались перебои и мы с радостью старались попасть на склад, зная, что там нас обязательно покормят. К тому же оттуда удавалось, спрятав, привезти с собой банку тушенки или консервов.

- Конфликты случались?

- Из-за большого скопления народа, на территории лагеря случались конфликты на межнациональной почве. Но наша группа в них не участвовала, поскольку среди нас были и татары, ингуши, грузины. И когда разъяренная десантура пыталась ворваться в нашу палатку чтобы “бить черных”, мы их попросту не пустили, отбив у них своих ребят. Подобные конфликты вспыхивали не раз. Например, крикнет кто-нибудь: “Казахи, вы за кого?” - “За русских!” - “Пойдемте бить таджиков и узбеков!” И начиналось… Для того, чтобы пресечь беспорядки, вызывались военнослужащие расположенного рядом полка гражданской обороны. Оттуда приезжали вооруженные узбеки, собирали на плацу всех славян и командование нам говорило, что “так поступать нельзя”. Во время этих беспорядков никто не пострадал, это, по сути, была обычная мальчишеская драка, просто принявшая большие размеры.

- Конфликты по родам войск имели место?

- Нет, по родам войск никто не конфликтовал. Десантура держалась особняком, а все остальные рода войск постепенно смешались и из них стали комплектоваться группы. Наша группа, прибывшая из учебки, оставалась неизменной, к нам лишь добавилось несколько человек.

Десятого ноября нас из лагеря партиями стали увозить на военный аэродром, где, посадив в Ил-76, отвезли в Кабул. Я сейчас не помню всех нюансов нашего прибытия, но еще на аэродроме Кабула мы все, прибывшие из Новочеркасска, прошли рентген и сидели на своих мешках под солнцем, прямо на полосе, в ожидании своих “покупателей”. Нам был тогда совершенно неведом принцип отбора, и мы не знали, кто за нами приедет и куда мы отправимся. У меня на руке были электронные часы “Монтана”, которые мне подарили на день рождения, и один из улетающих из Афгана дембелей безуспешно попытался их у меня выпросить, убеждая, что они мне все равно здесь будут не нужны. Уже потом, учитывая тот факт, что подобные часы можно было купить и в Афганистане, я понял, что этот дембель скорее всего был из числа, мягко говоря, неуважаемых людей. А свои часы я впоследствии все-таки где-то посеял.

Наконец за нами приехали “покупатели”. Один из них поинтересовался: “Кто из вас сможет сделать десять раз подъем переворотом?” Мой друг Сашка Лагутин хоть и был не особо спортивным, однако сразу отозвался: “Я могу сделать!” Я его толкнул локтем: “Ты же ни разу не можешь подтянуться. Какой еще подъем переворотом?”, а он отвечает: “Мне надоело здесь сидеть, хочу поскорее в часть отправиться”. А у офицера поинтересовался: “Мы на самолете полетим?” Тот возразил: “Нет, мы полетим на вертолете. Самолеты часто сбивают”. Как потом оказалось, этот невзрачный, маленького роста, пацан попал служить в ДШБ, причем не слесарем-ремонтником, а в боевую часть. С Сашкой мы встретились случайно спустя полтора года, под Гардезом, во время операции “Магистраль”. Мы тогда шестнадцатого ноября дошли до Гардеза, но из-за взорванного моста не могли двигаться дальше и были вынуждены в ожидании отправки заночевать на базе ДШБ.

Ну, а меня забрал к себе какой-то прапорщик и, посадив в двухмоторный Ан-12, повез к месту моей службы. Во время взлета я впервые увидел, как самолет отстреливает тепловые ловушки. Оказалось, что я сидел на этой пушке и почувствовал, как что-то здорово бабахнуло под задницей, и не раз. Тогда я еще не знал, что это, и подумал, что в нас попал снаряд. Я сжался и ждал, когда мы начнем падать, но сидевший рядом прапорщик меня успокоил: “Расслабься, это самолет отстреливает тепловые ловушки”. Посмотрев в иллюминатор, я увидел, как от самолета разлетаются яркие ракеты, и успокоился.

- Сколько человек из вашей группы отобрали вместе с Вами?

- Нас было пять человек и все мы прилетели в Баграм, первое мое знакомство с которым началось с минного поля. Только мы вышли из “борта”, как стали осматриваться: вокруг горы, летают самолеты, где-то слышна стрельба. Я обратил внимание, что под ногами у нас ровная распаханная земля. И тут, из остановившегося позади нас УАЗика раздалось: “Эй, дураки! Куда вас понесло на минное поле?” Только тут мы увидели установленные флажки, обозначающие границы минирования. Но далеко сопровождающий нас прапорщик завести не успел, поэтому, слава богу, все обошлось хорошо, мы погрузились в бортовой “Урал” и отправились в часть.

- Что это была за часть?

- 884-й отдельный ремонтный батальон ракетно-артиллерийского вооружения специального назначения. Численность батальона составляла триста человек, из которых половину составляли офицеры и прапорщики. Батальон был сформирован в Союзе в 1984-м году как кадрированный и в том же году вошел в Афганистан. Батальон подчинялся штабу спецчастей, командир батальона и его заместитель были переведены из десантуры, а остальные офицеры и прапорщики представляли собой смешение различных родов войск. Для службы в составе батальона присылали из Германии даже офицеров военной прокуратуры. Из нашего батальона молодые офицеры имели возможность перевестись служить в другие части, например, ДШБ либо подразделения спецназа. Ну а мы, солдаты-ремонтники, все считались артиллеристами.

- При таком смешении родов войск какую форму носили в подразделении?

- Каждый офицер носил форму своего рода войск. У нас, солдат, в петлицах были эмблемы артиллеристов, при этом мы носили тельняшки.

- Какие задачи выполнял батальон?

- У батальона было две задачи. Первая - ремонт вооружения подразделений. Первая рота батальона отвечала за ремонт гаубиц Д-30 и Д-20, а также минометов “Василек”. Наша вторая рота занималась ремонтом стрелкового вооружения калибром от 5,45 до 12,7 миллиметров. На третью роту возлагались задачи по ремонту больших диаметров - минометов калибром 82 и 120 миллиметров. Кроме минометов, если я не ошибаюсь, они ремонтировали еще и КПВТ с автоматическими пушками у “Ноны”, а также “Грады” и “Скады”. Четвертая рота занимался обеспечением работы остальных рот, ну а пятая несла службу в боевом охранении батальона. Конечно, рота - это слишком громкое название, поскольку в каждой из них солдат-срочников было человек по двенадцать, максимум двадцать. Иногда батальон выезжал “на боевые”, и тогда, в зависимости от поставленных задач, формировалась группа из специалистов трех рот, целью которой был необходимый ремонт вооружения на местах. Как правило, это были подразделения, которые находились в постоянном движении и не имели собственных ремвзводов - десантура, разведка. Например, мы приезжали куда-то на точку, где требовался ремонт гаубиц Д-30, а я, как старший группы, отвечал еще и за ремонт “Утесов” для десантуры в 345-м полку. У нас были две машины: ЗиЛ с кунгом-мастерской, где проводился ремонт и КАМАЗ, который перевозил трофейное вооружение. Вот как раз ремонт трофейного вооружения и был второй задачей нашего батальона. Наверное, правильнее будет сказать, что именно это и составляло большую часть, процентов восемьдесят, всей нашей работы.

- Что из себя представляло трофейное оружие?

- Все, что попадалось нашим войскам в качестве трофеев, все передавалось нам и мы приводили это оружие в соответствующий порядок. Через наши руки прошло много оружия - китайского, египетского, сирийского, кубинского. Чего там только не было! Попадались нам и чешские пулеметы 1936-го года и пистолеты “Астра”, однажды мне довелось держать в руках американскую винтовку М-1. В общем, многое из тех видов стрелкового оружия, что на тот момент имелось в мире, обязательно побывало в нашем батальоне. Такие эксклюзивные виды оружия как мультуки, кремневые ружья и пистолеты, нами тоже приводились в порядок и отправлялись в музей.

- Какой?

- Не могу сказать. Но нам говорили, что в музей. Мы все ремонтировали, шлифовали, чистили инкрустацию, чистили стволы, упаковывали и куда-то отправляли.

И если с массивом отечественного оружия было все понятно, то при работе с трофейным оружием мы зачастую попросту не знали, что за модель держим в руках, поскольку никакой соответствующей документации у нас не имелось. Когда мы поинтересовались у своего командования: “А как мы будем их ремонтировать?”, те ответили: “Ну как… Методом тыка”. То, что касалось отечественного вооружения, например, ДШК, то их устройство нам показывалось и объяснялось нашими офицерами и прапорщиками, но постигать все тонкости работы с оружием нам приходилось самостоятельно.

- По советскому вооружению наверняка имелись соответствующие “Наставления”?

- Не было ничего. Я не помню ни одного “Наставления” ни по одному из видов вооружения. Все проходило по принципу “показали - запомнил”, а с трофейным оружием действительно приходилось работать пресловутым “методом тыка”, самостоятельно подбирая весь необходимый алгоритм действий. Например, мне самостоятельно пришлось разбирать пистолет “Маузер”, попутно запоминая принцип действия его механизма. Кстати, этот пистолет, который любили басмачи, оказался довольно хорошим, удобным и дальнобойным оружием. Отличал его от работ наших отечественных оружейников тот факт, что в нем использовались пластинчатые пружины, которые забивались песком и требовали идеальной подгонки для отличной работы. В то же время красный от ржавчины “Калаш”, весь в грязи и с разбитым прикладом, но у которого работает затвор, обязательно будет стрелять несмотря на все эти условия. Даже если у него внутри будет отслойка ствола и ржавчина, по нему достаточно ударить несколько раз молотком, опустить в бензин или соляру, через некоторое время автомат будет готов к стрельбе.

- Как поступали с трофейным оружием после приведения его в порядок?

- Редкие экземпляры, как я уже говорил, отправлялись в музей, а большинство остального оружия, те же ДШК и “Калашниковы” китайского производства, передавалось нашим советникам по линии МВД. В батальон приезжали мужчины, которые это оружие принимали. Хоть они и были одеты в гражданку, оказалось, что один из них носил звание “генерал”, а тот, что сидел за рулем, был майором. Как нам говорили, впоследствии эти советники передавали полученное у нас трофейное оружие силам местной самообороны.

В Баграме, недалеко от нас, размещался 345-й гвардейский отдельный парашютно-десантный полк, с которым нам иногда приходилось выходить на боевые. На операции мы всегда размещались на некотором отдалении от них, но взвод восьмой или девятой роты этого полка всегда охранял нас по периметру. Десантники нас слегка недолюбливали и между нами иногда возникли конфликты из-за того, что, по их мнению, они забирают трофеи, передают нам, а мы, восстановив это оружие, передаем его “духам”. Мы, шутя, отвечали, что через три месяца это оружие снова попадет к нам как трофейное.

- Где располагался батальон?

- На окраине города Баграм, в получасе езды от аэродрома. Напротив нас, через речку, в восьмистах метрах, находился кишлак Комсомольский с его огородами. За забором батальона, примерно в километре, находились артдивизионные склады. С другой стороны от нас находился автомобильный рембат, а за ним 345-й гвардейский отдельный парашютно-десантный полк. С флангов от нас располагались отдельный батальон материального обеспечения и саперы. Каждая из частей имела свою ограду, поэтому иногда приходилось искать прямую дорогу сквозь дыры в заборах, чтобы не обходить эти части.

- Раз батальон имел собственное ограждение, значит вам еще приходилось нести и караульную службу?

- Да, караульная служба неслась вдоль саманного забора, на каждом углу периметра ограждения батальона стояли вышки и имелись выносные боевые посты. Помимо нашего боевого охранения круглосуточную несли службу ребята-азербайджанцы с зенитными установками. Они относились к пятой роте нашего батальона, бойцов которой мы видели лишь проходя мимо них во время смены караулов и имея возможность переброситься парой слов.

- В качестве материала для ограждения использовался саман?

- Для внешнего ограждения использовалась колючая проволока, а для внутреннего - саман. Более того, у нас по периметру имелось минное поле, тоже огороженное колючей проволокой.

- Вернемся немного назад. Как Вас приняли в батальоне?

- Нас, вновь прибывших, собрали в одну учебную роту типа “карантина”, которой командовал капитан Литрук, и мы жили отдельно от других рот, занимаясь обучением. В первый же день ротный посадил нас в Ленинской комнате и заставил написать письма домой, сказав: “Чтобы ваши матери нас не дергали, вы должны писать письма родителям в обязательном порядке один раз в три дня”. Нам даже выдали календарики, в которых мы отмечали дни недели, когда нами было написано и отправлено очередное письмо. Комбат у нас был очень строгим и всех предупредил: “Не дай бог кто-то из вас не будет писать домой, либо напишет какую-нибудь гадость, напугав маму - будет иметь дело со мной!” В тот первый день в батальоне я впервые сообщил домой, что нахожусь в Афганистане, до этого они ничего не знали. Через пару дней у меня, что называется, упали с глаз розовые очки, и я понял, что здесь довольно-таки страшно.

После окончания “карантина” нас стали распределять по ротам. Перед этим планировалось торжественное построение батальона и мне дали задание произнести приветственную речь от вновь прибывших. Я должен был пойти к замполиту и взять у него заготовленную речь. Но когда мне продиктовали текст, мне все это не понравилось и на построении я все сказал по-своему, пусть немного с использованием ненормативной лексики, но зато от души. Эмоции меня на тот момент просто переполняли. С тех пор замполит стал меня невзлюбил, зато ребята речь оценили, даже дембеля похвалили: “Хорошо сказал”.

На построении нас торжественно передали по ротам и для нас началась простая работа: караулы, наряды по кухне, ремонтные работы. На первые “боевые” я выехал лишь спустя год службы в Афганистане. Наши ребята ездили и раньше, но я в январе попал в инфекционный госпиталь с тяжелейшей формой гепатита и вышел оттуда, вернее сбежал, только в мае. За все это время у меня была желтуха, тиф, малярия и снова рецидив желтухи. Полтора месяца я провел под капельницей, организм мой был ослаблен и, когда привезли кого-то с тифом и малярией, я подхватил и их. Хорошо, что все это происходило в госпитале и с появлением первых признаков заболеваний, мне была сразу же оказана вся необходимая помощь. Но когда в госпиталь привезли десантников из 345-го полка с холерой, из которых, по слухам, человек семь умерло, я, испугавшись, отпросился и убежал оттуда. И хотя мне полагался некоторый период реабилитации, я решил возвратиться к себе в часть. Мне было стыдно за то, что я несколько месяцев торчу в госпитале, пока мои пацаны ездят на боевые, поэтому я предупредил начальника отделения майора Стесина что все равно убегу в батальон. Моей формы в госпитале уже не было, я взял чужую форму какого-то танкиста и обув чьи-то ботинки, через территорию медсанбата ушел к себе в часть. Когда я шел по территории медсанбата, караульный меня пытался остановить и даже начал стрелять. В результате меня задержали, завели в палатку, но меня спасла медсестра, которая была подругой комбата медсанбата и лечила меня в инфекционном госпитале. Прибыв в батальон пешком и в чужой форме, я просто сказал своему командир: “Я вернулся”. Мои сослуживцы мне завидовали: они все были обуты в сапоги, а у меня на ногах красовались короткие ботинки и мне не нужно было заправлять в них штаны. На построении я потом так и стоял, как офицер, с брюками навыпуск. Меня пытались переодеть и переобуть, но комбат разрешил мне ходить в том, чем пришел до тех пор, пока мне не будет положено новое обмундирование взамен моего утраченного. По возвращении в батальон первые две недели шли выяснения между собой: “Мы тут на боевых, а ты там в госпитале”. Добавилось и то, что я оказался единственным прибывшим из Новочеркасской учебки, кто из своего призыва получил звание “сержант” и стал командиром отделения: “Мы тут «броники» таскаем, а ты уже командир”.

- Где Вы заболели желтухой?

- Заболеваемость желтухой с начала осени всегда начинала принимать массовый характер. Да у нас ей полбатальона переболело, несмотря на то, что мы тщательно мыли свою посуду и ложки. После тяжелой формы желтухи обычно отправляли в Союз на месячную реабилитацию, затем военнослужащий обязан был возвратиться в Афганистан. Но я от прохождения реабилитации отказался.

- Госпиталь находился в Баграме?

- Да, это был инфекционный армейский госпиталь. Неподалеку находился и медсанбат, где лечили раненых. Кстати, все эти инфекции косили не только солдат, но и офицеров с прапорщиками тоже. Вместе со мной в госпитале лежали офицеры от лейтенанта до полковника.

- Палаты для них были отдельными, офицерскими?

- Первое время я лежал в палате, где были только солдаты, а недели за две до моей выписки меня перевели в палату к офицерам. Там я, как положено, по указанию товарищей офицеров бегал закрывать двери, открывать окна, в общем, выполнял различные их поручения.

- Как кормили в госпитале?

- Нормально кормили, я не помню, чтобы были какие-то проблемы с питанием. Помню, нам давали мясо бизонов, мороженые туши которых со штампиком “US Army” привозили со склада и мы, выздоравливающие, впятером катали тележки с этими тушами из холодильника в столовую. В батальоне питание было совершенно другим: яйца нам давали очень редко, масло привозили в банках, а хлеб был заспиртованным в пакетах. В батальоне у нас собственной столовой не было, мы были по довольствию прикомандированы к авторембату и ходили питаться в их столовую.

- Из госпиталя сообщили о Вашем побеге?

- Безусловно. Начальник отделения госпиталя сообщил в часть о том, что я оставил госпиталь, а командование батальона, в свою очередь, уведомило руководство госпиталя о том, что я прибыл в часть. Все мои документы о том, что я выписался, впоследствии были нарочным отправлены из госпиталя в батальон.

- На территории батальона имелись площадки для хранения оружия, подлежащего ремонту?

- Да, конечно. На площадках у нас размещалось все то, что нам доставили для ремонта. Рядом с каждым РМЦ или, как их называли, “ремонтными кунгами”, имелось по площадке. Отдельная площадка была на территории парка, где разместился склад боеприпасов. Во втором парке на второй площадке размещалась наша ремонтная техника - ГАЗ-66, ЗиЛы с мастерскими МРС. И была еще одна площадка, на которой стояли минометы, гаубицы, “Ноны”. Все стрелковое вооружение хранилось в отдельном складе, оборудованном в ангаре, где размещались основные наши мастерские и была оборудована зона ремонта: станки, верстаки. Этот ангар разделялся на две половины: левая половина была нашей, где мы ремонтировали стрелковое вооружение, а в правой производился ремонт как стрелковой оптики, так и оптики для “дальномётов” - гаубиц и прочей артиллерии. Оптикой у нас занимался отдельный взвод, с которым мы постоянно находились вместе. Еще был склад, в котором хранились ДШК как стандартного, образца 1939-го года, так и револьверного типов. Честно говоря, я не знаю, как они правильно назывались, поскольку у нас не было на них соответствующей документации, нам просто привозили их и говорили: “Вот два ДШК. Один револьверный, в котором лента проходила через ротор, а второй обычный”. И мы, разбирая, постепенно изучали устройство обоих пулеметов: эта пружинка должна быть здесь, эти щечки вот отсюда, с затвора. Помню, что у привезенных нам ДШК были очень сильно раздуты стволы и мы производили их замену. Стволы - это было болезнью у пулеметов, как у ПК, так и на ДШК.

- Советское оружие времен Великой Отечественной вам доводилось ремонтировать?

- У нас на складе лежали пулеметы Дегтярева, пистолеты-пулеметы ППШ и ППС, мы их иногда разбирали. Но все это лежало аккуратно на полках. А вот трофейные пистолеты “Астра” лежали просто кучей: отдельная куча магазинов и отдельная куча самих пистолетов в разобранном виде - затворы и рукоятки. Очень часто нам привозили автоматы Калашникова не советского производства, например, румынские с рукояткой под цевьем. Все это мы сортировали, классифицировали и раскладывали по полкам на складе в ангаре. Сортировка происходила по принципу: “этому требуется ремонт, а этот сильно разбит и его уже пора отправить на списание”. Зачастую все это привозили в машине насыпом, после того, как их собрали на месте боев, поэтому бывало, что привезенные автоматы, перед тем как их складировать, приходилось отмывать от крови и от грязи. После того, как внешний вид оружия был приведен в должное состояние, мы занимались чисткой каждого из стволов.

После произведенного ремонта каждое оружие еще раз проходило сортировку и последующий отстрел. Все побывавшее в наших руках оружие обязательно отстреливалось, не зависимо от его происхождения и принадлежности. Для этого у нас имелась собственная отстрелочная площадка, которую мы оборудовали самостоятельно. Под площадку для отстрела, как я уже говорил, был выделен участок на территории батальона в сторону речки, на противоположном берегу которой находился кишлак. На площадке мы целых шесть месяцев закапывали в землю большой кунг, в котором впоследствии хранились трофейные боеприпасы. После произведенного отстрела, все оружие чистилось и, если требовалось, его деревянные части покрывались лаком. Эту процедуру обязательно проходили английские винтовки “бур”, а также различные виды карабинов - как длинные, так и укороченные, кавалерийские. Затем приведенное в порядок оружие складировалось, упаковывалось и передавалось нашим советникам.

- Во что упаковывалось оружие?

- В снарядные ящики. После отстрела гаубиц Д-30, которые ремонтировала первая рота, этих ящиков было много. Мы их и на дрова пускали, и оружие в них укладывали, проложив промасленной бумагой.

- Первая рота свои орудия отстреливала там же, где и вы?

- Они, после того, как сделали гаубицу, брали ее, выезжали куда-то на полигон и лупили из нее по горам. Однажды они решили подшутить над своим молодым лейтенантом, который не знал местных ориентиров, и в результате сержант Кривовицын выстрелил, попав по одной из наших “точек”. Никто от огня гаубицы не пострадал, но разборки после этого, разумеется, были.

- “Ноны” тоже отстреливали на полигоне?

- Не могу сказать. Я видел, что их пригоняли на ремонт, которым занималась третья рота, а вот где и как их отстреливали - не готов сказать.

- С какой целью производился отстрел оружия?

- После произведенного ремонта оружие должно быть отстреляно для того, чтобы проверить его работоспособность. Поэтому, после завершения работ по ремонту, мы брали тачку, грузили в нее все оружие, требующее отстрела (а это, как правило, штук двадцать ДШК или штук сорок автоматов), и тащили все это на наше стрельбище.

- Отстрел производился в присутствии офицера?

- Нет, командир взвода лейтенант Захаров доверял мне, как сержанту, заниматься этим процессом. На отстрел оружия выделялось максимум два человека, но иногда приходилось этим заниматься мне в одиночку. Однажды целый день пришлось отстреливать карабины СКС китайского производства - я думал, что надолго оглохну после этого. Все эти карабины оказались в идеальном состоянии и их сразу было решено разложить по ящикам. По-моему, их даже не стали чистить после отстрела. Офицеры на площадке присутствовали лишь пару раз, когда там производился отстрел зенитных установок. Наше стрельбище от берега реки и, соответственно, от кишлака, было отгорожено остовами разбитых и сгоревших “КАМАЗов”, которые были нагромождены друг на друга и служили своего рода ограждением. Вот по ним мы и лупили из зенитных установок.

- Пули не улетали сквозь ограждение в сторону кишлака?

- Улетали. Однажды у меня был подобный случай, когда я отстреливал зенитную установку кубинского производства, представлявшую из себя счетверенные пулеметы ДШК. Перед этим, когда мы ее ремонтировали, мой земляк мне ломом поранил палец: мы не знали, как сжимать пружину у ДШК, поэтому пытались это сделать при помощи лома. Разумеется, лом сорвался и мне ударил по пальцу. Я влез в кузов “КАМАЗа”, на котором была размещена эта установка, зарядил полный боекомплект на все четыре ствола и направил их в сторону остовов. У этой установки был ножной привод, и я нажал сразу на все четыре гашетки. Установка была довольно серьезным оружием, все четыре ее ствола были отцентрованы в одну точку, поэтому останки “КАМАЗов” она резала, словно сваркой. Но, видимо, я что-то сделал неправильно, поскольку возникла ситуация, когда я отпускаю гашетку, а установка продолжает лупить. При этом реактивной тягой “КАМАЗ” отталкивает назад и у меня весь боекомплект идет выше нагромождения остовов прямо в кишлак, выбивая пыль из дувала. Увидев, что в кишлаке на огородах работают люди, я стал пытаться руками перекосить ленты, чтобы добиться заклинивания патрона. Не сразу, но заклинить установку мне все-таки удалось. Не знаю, пострадал ли кто-нибудь от моей стрельбы в кишлаке, но к комбату с жалобами никто не приехал.

- Помимо оружия, привозили другие типы вооружений?

- С боевых нам привозили не только стрелковое вооружение, но и РСы, которые “духи” запускали при помощи электропривода с различных направляющих, трофейные снаряды для “безоткаток” и немецкие 82-миллиметровые мины в красивых тубах. Наши 82-миллиметровые мины, серого цвета и сделанные словно молотком, укладывались в деревянные ящики, а у трофейных мин каждая была упакована в черную тубу. И дополнительные заряды к нашим минам представляли собой мешочки, а у них это были специальные пластиковые насадки, которые надевались на “хвостовик” мины.

Поскольку у нас имелось много довольно экзотического оружия, как же было с ним не сфотографироваться? С этой целью к нам приезжали офицеры из различных штабов, привозя с собой своих подруг. С оружием фотографировались и так, и эдак, особенным спросом пользовались английские автоматы с магазином с правой стороны, потому что незадолго до этого они “засветились” в фильме “Пираты двадцатого века”.

- Патроны для всей этой экзотики имелись?

- Когда забирали трофейное оружие, то забирались и все имеющиеся к ним боеприпасы. Поэтому недостатка в патронах к экзотическим видам вооружения не имелось, их привозили нам целыми ящиками с маркировкой. Например, для стрельбы из “буров” мы использовали бельгийские патроны калибра 7,65 с трубчатым порохом внутри, потому что они прекрасно подходили для этого типа оружия.

- Помимо боеприпасов, привозили гранаты?

- Привозили и гранаты. У нас хранились английские гранаты, причем, кроме современных были и химические, еще с Первой мировой войны.

- Обстрелы расположения батальона были?

- Были, но очень редко. Самый большой обстрел произошел в августе 1987-го года, когда по нам серьезно били минами. К счастью, погибших в тот день не было. На территории батальона имелось собственное бомбоубежище, куда я, как командир отделения, уводил при обстреле весь свой личный состав.

Со временем я получил звание “старший сержант” и, кроме ремонта, стал заниматься обучением молодых солдат. Поэтому на свои первые “боевые” я попал только лишь в ноябре 1987-го года. Капитан Литрук сказал: “Есть два варианта: либо на Саланг на месяц, либо на Гардез на две недели. Только на Саланг надо ехать в декабре, а на Гардез в ноябре”. Я решил, что лучше поехать сейчас, чем ждать еще месяц, и шестнадцатого ноября 1987-го мы отправились в “двухнедельную” командировку, которая закончилась лишь двадцать пятого января следующего года. Там, под Гардезом, мы попали под обстрел, но ребята из десантуры оперативно сработали и вывели нас из-под обстрела, при этом серьезно никто не пострадал.

Во время операции “Магистраль” ребята взяли в качестве трофеев около 400 реактивных снарядов, которые погрузили в наш “КАМАЗ”, порядка 200 82-миллиметровых мин, ну и большое количество различного стрелкового оружия. У нас даже был пулемет “Максим”, как говорится, практически в смазке, с которым мы все любили играться. Были винтовки “Винчестер”, с отщелкивающимся снизу затвором, с которыми мы тоже играли “в индейцев”, вынув из патронов пули и вставив вместо них пыжи. Мы бегали по окопам и “стреляли” из этих винтовок, тревожа располагавшихся рядом десантников. Они не любили подобные наши игры, говоря: “Ну вы и дураки! Мы думаем, что у вас там ночью стрельба идет, а это вы, оказывается, “в войнушку” играете”. Что с нас взять - мы были молодыми, нам было всего по девятнадцать лет и нам было скучно и страшно там, в горах. Вернее, скучно не было, было просто страшно.

- Как поступили с таким количеством трофеев при наличии всего лишь одного “КАМАЗа”?

- Во время операции “Магистраль” все собранные трофеи хранились на некотором удалении от того места, где разместилась наша группа из восьми человек, на оборудованном нами и огороженном камнями складе предварительного хранения. Там, на площадке, мы все оружие сортировали и складировали, а затем, когда поступил приказ, мы должны были отправить его туда, куда нам прикажут. Все трофеи мы ввосьмером грузили в кузов “КАМАЗа”, и кто-то из водителей, либо Лобков, либо Джабалов, вывозили все это несколькими партиями. К завершению операции двадцать пятого января на площадке предварительного хранения ни одной единицы вооружения уже не оставалось. С собой в часть по возвращении с операции я привез только стрелковое оружие, а все остальное - РСы и мины - были вывезены и переданы кому-то еще.

Кстати, после того знаменитого боя девятой роты все, что из вооружения там осталось, привезли мне. Я занимался сортировкой как трофеев, так и оружия наших десантников. Среди погибших десантников был пулеметчик по фамилии Александров, который посмертно был представлен к званию Героя Советского Союза. Именно его “Утес” я принимал с приказанием восстановить. Сам пулемет представлял из себя решето, считая со стойкой и стволом мы в нем насчитали тридцать две дырки, про коробку я вообще молчу. Нам удалось его восстановить, заварив все дыры и восстановив ствол. Но потом нам сказали, что этот пулемет будет размещен в музее и необходимо его вернуть к тому состоянию, в котором его привезли. Пришлось нам этот “Утес” везти на стрельбище и заново расстреливать из китайского автомата, делая в нем нужные музею дырки.

- Прием трофеев как-нибудь актировался?

- Во время операции никаких актов “сдал-принял” мы не писали. Мы сидим у себя в кунге, занимаемся своими делами, чиним. Тут подбегает кто-нибудь и говорит: “Там тебе привезли”. Я выхожу из кунга и вижу, как уезжает “Урал”, а неподалеку лежит груда оружия, которую нам нужно разобрать.

- При таком количестве неучтенного оружия и боеприпасов наверняка были попытки что-нибудь продать?

- “Неучтенки” и впрямь было просто валом, поэтому в глазах других солдат мы, оружейники, считались самыми богатыми. Но, к чести ребят своего отделения, должен сказать, что ни одного ствола, ни одного патрона нами не было продано “на сторону”. Будучи пацанами, мы все-таки относились к этому очень серьезно. Хотя возможностей таких было очень много. Однажды ко мне подошел один водитель-азербайджанец с предложением продать афганцам десяток автоматов. За подобное предложение я его слегка побил, и он на меня обиделся. Ребята меня поддержали, поэтому никто никуда докладывать не стал. Был еще один казах в батальоне, который тоже искал возможности что-нибудь продать. Я этого товарища предупредил, чтобы он не занимался подобными вещами, но тот не послушался и во время совершения сделки его взяли наши и афганские особисты. Задолго до нас в батальоне был военнослужащий по фамилии Морозов, который продал КПВТ. Он был водителем, часто мотался через границу, и его задержали, когда он был на территории Советского Союза.

Лишь однажды мы на что-то выменяли “Винчестер” у офицера соседнего батальона и две единицы оружия мной были переданы непосредственно генералу Громову. С ним мы познакомились в конце операции “Магистраль”, числа двадцать первого января, когда в наш кунг открылась дверь и появилась чья-то голова. Мы, не разобравшись, крикнули: “Дверь закрой! Мороз на улице, а мы тут отдыхаем, газеты читаем”. Затем в дверях появился начальник артвооружения майор Коровин: “Вы ох…ли! Командующий к вам в машину заглянул, а вы ему …! Строиться!” Вышли, построились. Подхожу к Громову, докладываю: “Товарищ генерал-майор, Отделение в полном составе построено!” Тот спрашивает: “Что, делать нечего вам?” - “Ждем отправки трофеев” - “Выкопай мне щель на случай артобстрела. У тебя сорок минут, приеду, проверю. Действуй”. Мороз, горы и сорок минут на работу. Мы взяли ломы и попытались долбить землю, но она была словно бетон и от нее под ударами лома откалывались лишь небольшие крошки. Тогда решили пойти по другому пути. Взяли снарядные ящики, сделали из них домик, присыпали снегом и слегка облили водой. Когда перед нами остановился громовский “УАЗ”, я доложил: “Товарищ командующий, Ваше приказание выполнено!” И поскольку к тому времени я уже был довольно бравым сержантом, отслужившим почти два года, а потому слегка наглым, добавил: “Правда у нас получилась не щель, а ДЗОТ”. Громов, рассматривая наше сооружение, позвал меня: “Сержант, иди сюда! А как ты будешь в этот ДЗОТ влезать?” Оказалось, что после того, как мы полили водой, ящики слегка сдвинулись с места и вместо входа образовалась узкая щель, войти через которую внутрь было проблематично.

- В общей массе оружия, привезенного вам, наверняка было уже явно непригодное для использования. Как с ним поступали?

- Подобное оружие списывалось. Хоть оружие на операции и не актировалось, я все равно его вручную переписывал, составляя списки убористым почерком на небольших листочках. На боевых я занимался в основном сортировкой, основные работы по ремонту собранного оружия начинались уже по возвращении в часть.

- В этих списках указывались номера оружия?

- Нет. Поскольку это не было документом строгой отчетности, номера оружия я не переписывал, указывая лишь наименование и количество. Например: “Калашников, в скобочках “китайского производства”, тридцать штук”.

- После списания оружия не подлежащего ремонту и восстановлению, куда девался весь этот металлолом?

- Я не знаю. Я был всего лишь сержантом, а этим вопросом занимались наши командиры. От них мы получали указания отсортировать оружие и кучу с тем, что уже не восстановить, пометить табличкой “неисправное”. Ну, а дальше что-то могло остаться на запчасти, а все остальное увозилось. Куда - мы этому значения не придавали.

- Вам разрешалось для ремонта советских автоматов Калашникова использовать запчасти от автоматов Калашникова, скажем, китайского или румынского производства?

- Мы никогда не делали этого, потому что нам поступали готовые заводские ремонтные комплекты на советское вооружение, включающие в себя даже штык-ножи и накладки. А вот среди трофейного вооружения мы могли какие-то части автомата заменить между собой. Например, один из ДШК мы использовали в качестве донора для ремонта других пулеметов этой модели.

- Трофейное оружие, насколько я понял, строгому учету у вас не подвергалось. А боеприпасы к нему?

- Тоже не учитывалось. Например, при отстреле оружия я мог использовать столько боеприпасов, сколько мне было необходимо, никто их не считал. То же самое касалось и гранат. Даже если я не использовал все выданные мне гранаты советского производства, их попросту списывали. У меня в кунге лежало несколько таких неиспользованных гранат. А уж про трофейные я вообще молчу - их нигде не записывали. Английские гранаты я даже ни в какие списки не вносил, и они также лежали у нас в кунге как экзотические сувениры. У меня был товарищ, который любил разбирать все, что ему непонятно, и, когда он пытался разобрать английскую химическую гранату, подошедший офицер сказал ему: “Ты что, дурак? Смотри - это же химия”.

- Это были дымовые гранаты?

- Не знаю, мы читали по-английски плохо и не понимали, что на них написано. Были у нас и гранаты, на которых все надписи были выполнены иероглифами.

- Офицеры в плане знаний были более подкованы, чем вы? Они-то хоть разбирались в оружии?

- Безусловно, офицеры у нас в части были довольно грамотными и могли разобраться в том, что нам поступало для ремонта. Но во время выхода на боевые я был в своей группе самым старшим, офицеров среди нас не было. Был прапорщик, но он пробыл с нами недолго, а затем его отправили обратно в часть. Прибывший ему на замену другой прапорщик появился у нас лишь за неделю до окончания командировки, так что всю работу по обеспечению деятельности группы пришлось выполнять мне.

- С трофейным оружием, например ДШК, к вам поступала какая-нибудь соответствующая документация?

- Ничего подобного не было вообще, только оружие. Попадались различные листовки, но они не интересовали нас никаким образом, хотя я собирал различные интересные вещи, например, у меня была кнопка от “Стингера”. Его самого я вживую не видел, у нас были лишь ящики из-под него - красивые, изнутри все в бархате.

- Откуда они у вас появились?

- Да так же, вместе с трофеями привезли. С одного из ящиков я и снял себе на память кнопку с надписью “Аризона”.

- Случаи непроизвольных выстрелов имели место?

- Были, и очень часто. Особенно при проверке поступившего вооружения. Были подобные случаи и у меня. Постоянно имея дело с оружием, ты со временем начинаешь расслабляться и нарушать правила техники безопасности. Проверяешь какой-нибудь автомат, а там патрон в патроннике - бах! - и пуля летит в пол, а оттуда рикошетит в сторону. Когда мы выдвигались на “Магистраль”, при начале движения колонны у “Утеса” произошел самопроизвольный выстрел, в результате погиб один парень. То есть мы еще не прибыли на место, а у нас в колонне уже были потери. Очень часто происходили непроизвольные выстрелы в оружейных комнатах, когда к нам в батальон приходили “молодые”. Они забывали разрядить и ставили в пирамиду автомат с патроном в патроннике. Задачей дежурного было проверять все автоматы, и он ходил, выборочно щелкая затворы. Примерно раз в месяц при проверке оружия дежурным в оружейке происходили выстрелы. Один из моих солдат травмировал себя, играясь с запалом от гранаты, который сработал у него прямо в руке.

- Как “молодым” передавался опыт работы с оружием?

- В батальоне еще с Союза было заведено, что если ты дежурный, то должен был встречать как молодых солдат, так и молодых офицеров, прибывающих в батальон. А однажды мне пришлось даже проводить экскурсию для прибывших по всему нашему хозяйству, рассказывая о порядке, регламенте и минных полях. Когда мне во взвод давали кого-то из “молодых”, я начинал его обучать всему, что знал сам. Обучение начиналось, как правило, с китайского ДШК, поскольку их у нас было много.

- В чем отличие ДШК китайского производства от советских образцов?

- Даже не могу сказать, поскольку ДШК советского производства к нам не поступали, только китайские. Те, что были у нас, различались лишь способом подачи ленты: она была либо стандартной, либо револьверной. Причем пулеметов с револьверной подачей у нас было всего три экземпляра.

- Гранатометы вам для ремонта поступали?

- Мы ремонтировали только подствольники, РПГ я не помню, чтобы поступали ко мне в мастерскую, ни китайские ни российские. Пару раз мы ремонтировали китайские “безоткатки”.

- Чем занимались в свободное время?

- Смотрели по “Орбите” телевизор. Поскольку мы были за границей, туда шла трансляция советских телеканалов только по системе “Орбита”. Еще мы много общались, много смеялись.

- Где жили? В палатках?

- Нет, нам в батальон привезли модули, в которых были установлены кондиционеры. Кондиционер имелся даже в “караулке”, а на территории батальона был оборудован бассейн. Правда, нам, солдатам, в нем купаться не разрешалось, это было привилегией офицеров. Еще у нас было две бани: солдатская и офицерская. В общем, жили мы неплохо.

- После удачно проведенных операций устраивались для командования выставки трофеев?

- В батальоне мы подобных выставок не устраивали, это делалось во время выезда на боевые. Как только я принимал первые партии захваченного оружия, к нам буквально на следующий день прибегал какой-нибудь майор, посыльный из штаба армии. Радиостанции у нас не имелось, поэтому посыльному, чтобы предупредить о предстоящем визите делегации, приходилось до нас добираться либо пешком, либо приезжать на УАЗике. Ну, а спустя некоторое время приезжала и сама делегация из штаба армии, для которой мы аккуратно раскладывали различные образцы того, что удалось взять десантникам в качестве трофеев. Во время визита мы, чтобы не мозолить глаза начальству, уходили подальше от разложенного оружия, а штабные начинали его разглядывать и фотографировать. Еще, когда стояли в горах, к нам приезжал корреспондент Михаил Лещинский. Для него мы тоже выкладывали на земле свезенные к нам трофеи, и он ходил все это снимал. Правда, меня в тот момент не было на месте, я куда-то отъезжал по делам. Двое наших ребят с Лещинским ездили на одну из точек, где была проблема с минометом. Пока наши занимались ремонтом, Лещинский ходил, снимал материал для своего репортажа.

- Кто еще из известных личностей к вам приезжал?

- В ноябре, когда мы были на боевых, к нам в часть приезжал Розенбаум. А еще раньше, летом, приезжала группа “Девчата”. Нас, солдат, к артисткам не подпускали, зато офицеры вокруг них кружились постоянно, оказывая знаки внимания. “Девчат” было пять человек, они у нас остались пообедать, а потом наши офицеры разложили перед девчонками из группы разное трофейное оружие и устроили показательные стрельбы из АГС. У нас был один товарищ, который мог стрелять из АГС, держа его в руках. Попробовали пострелять из автомата и артистки, правда, при этом одной из них отдачей повредило плечо.

- Письмо продолжали писать регулярно, по установленному правилу?

- Да, регулярно писали. С одним и тем же текстом: “Мама, у меня все хорошо. Вокруг нет никакой стрельбы”. Даже когда были на боевых, письма писали домой регулярно. Главное было не перепутать в письме даты. Затем письма целыми пачками пешком относили в штаб армии, а там их забирала машина и увозила на отправку.

- Для перевозки оружия с гор вертолеты использовались?

- Нет, все увозилось только машинами. Проблем с топливом не было никаких. Если требовалась соляра, то к нам прямо на нашу точку приезжала цистерна, с которой мы заправляли свои машины.

- Как среди солдат батальона решался вопрос с алкоголем?

- В Кабуле, когда мы шли на Гардез и делали остановку в штабе спецчастей, к которому были прикомандированы, договаривались и покупали либо у ребят в проходящих колоннах, либо у афганцев пакистанскую водку в литровой бутылке. Если не ошибаюсь, стоила такая бутылка восемь тысяч афгани. В качестве закуски к ней использовали югославский консервированный салат. В горах, на “Магистрали”, мы брали у десантуры дрожжи и на сгущенке с добавлением изюма ставили брагу в баке для воды. Среди нас был товарищ из Белоруссии, который смог из обыкновенного переносного умывальника с крышкой и краником соорудить самогонный аппарат, спираль для которого ему удалось стащить у танкистов. Мы закрывали его под тентом КАМАЗа, где он паяльной лампой грел брагу и гнал из нее самогон. Вот так, в полевых условиях, буквально из ничего, из подручных средств, шло изготовление алкоголя.

- Где брали воду для браги в условиях ее дефицита?

- За питьевой водой мы ездили в штаб армии, где набирали в двухсотлитровый металлический куб свежую воду из стоявшей там цистерны. Если была нужна вода для технических нужд, то мы топили снег, собирая его либо в артиллерийские мешки из-под пороха, либо в снарядные ящики.

- Наркомания коснулась кого-нибудь в батальоне?

- Коснулась. У нас был Олег Шеремет, родом из Украины, которого из-за наркотиков списали подчистую. Это был здоровый спортсмен, который подсел на наркотики и в мое дежурство тронулся рассудком. Когда я вел его, чтобы поставить в боевое охранение, он был нормальным, а буквально через пару часов, когда я за ним пришел, у него произошло отключение сознания, он даже не смог подняться на вышку и стоял не двигаясь. Я вызвал себе кого-то на помощь, и они увели Шеремета, держа его под руки. На следующий день мы наблюдали, как Олег ходит в трусах, не замечая окружающих и распевая песни. Когда он вышел за территорию части и попытался уйти, его догнали и отвели в санчасть. Больше мы Шеремета не видели, к нам он не вернулся. Коснулась наркотики и меня, но в слабой форме. В госпитале мне, «молодому», дембеля впервые дали попробовать покурить чарс, который представлял из себя небольшие прессованные палочки зеленого цвета. Этот чарс меняли у местных на сгущенку, полотенца и другие мелкие бытовые предметы. Покурив, я испытал панический страх, и настолько мне это чувство было неприятно, что в следующий раз я решился покурить уже в горах, седьмого января 1988-го года. Кстати, в этот день произошел знаменитый бой у девятой роты 345-го гвардейского парашютно-десантного полка. Вечером я уложил своих ребят спать, а сам остался посидеть со своим земляком из Волжского. В тот вечер шел снег. Сначала нам показалось, что вертолеты пролетели, затем мы услышали стрельбу и подумали, что ребята-десантники просто что-то празднуют. Покурив, мы отправились в кунг, но чтобы согреться, не придумали ничего лучше, чем использовать для этого поставленную на пол паяльную лампу. Проснулся от того, что в кунге весь кислород сгорел и дышать практически нечем. Мучась от тяжести в голове, я эту лампу ударом ноги выбил из кунга. Наутро мало того, что все, угорев, чувствовали себя очень плохо, так оказалось, что мы поставили лампу рядом с двумя ящиками с гранатами. Угол ящика с запалами успел сгореть и начала тлеть оберточная промасленная бумага. Еще бы минуту времени, и, если бы я не проснулся, то нас восьмерых там просто не собрали бы. Более того, рядом стоял КАМАЗ с РСами. Когда я все это увидел и до меня дошло, чем все это могло обернуться, я отключился почти на сутки. Ребята потом мне сказали, что я потерял сознание, а они меня положили на столик, связали и привязали к ногам пустую канистру, для того, чтобы я не мог внезапно вскочить и побежать, схватиться за автомат и натворить глупостей. Очнулся я лишь спустя почти сутки и с того дня больше вообще никогда ничего не курил.

- Небоевые потери в батальоне были?

- Мне говорили, что, когда я отсутствовал в части (наверное был в госпитале), от неразделенной любви на вышке застрелился кто-то из «молодых». А вообще за время моего пребывания в батальоне, за полтора года, не погибло ни одного человека, даже ранений не было, не считая травмы от запала гранаты. А вот уже после того, как я ушел на дембель, первого сентября, попав в засаду, в батальоне погибло семь человек и среди них мой земляк Юра Кристев, самый борзый “молодой”, которого я в свое время воспитывал. (Кристев Юрий Георгиевич, 1968 г.р., рядовой, старший мастер отдельного ремонтно-восстановительного батальона. Погиб 01.09.1988 года во время боевой операции. Награжден орденом Красной Звезды (посмертно). Похоронен в станице Распопинской Волгоградской области. - прим. ред.)

Как единственному кандидату в члены партии из числа солдат и сержантов батальона мне довелось в Кабуле присутствовать на совещании спецчастей, где собрали представителей пяти батальонов специального назначения, как офицеров, так и солдат. На совещании также присутствовал командующий армией. Я не помню уже, о чем шла речь на этом совещании, какие вопросы поднимались, но запомнил лишь, что в одном из докладов выступающих было озвучено, что в спецчастях более 80% потерь составляют небоевые потери в результате невыполнения приказов и неосторожного обращения с оружием.

- В батальоне была мода на ношение усов?

- Это, скорее, была не мода, а признание твоих заслуг, своего рода вид поощрения. Вопрос о том, будет ли разрешено тебе носить усы, решался лично комбатом и никем более. Мною такое разрешение было получено, и я носил усы, уже считаясь не юношей, а довольно серьезным дядькой.

- Татуировки били?

- У нас была машинка, сделанная из механической бритвы и доставшаяся по наследству от прошлых призывов. Я рисовал ребятам картинки, а они набивали себе татуировки, используя стержни от шариковых ручек. Самой распространенной татуировкой было небольшое изображение на груди патрона, группы крови и года службы.

- Как обстояли дела с фотографиями: чем снимали и как перевозили через границу?

- У нас в части был свой фотоаппарат “Смена”. Фотографировались мы как в части, так и брали его, тайком от офицеров, во время выходов на боевые. Где брали к нему пленки - не помню, скорее всего привозили офицеры из Союза. Чтобы переправить фото в Союз, я разрезал проявленную пленку на отдельные части по два - три кадра и, положив их в открытку, отправлял письмом на имя отца. Так как отец был сотрудником КГБ, то его почта не досматривалась и все негативы дошли без потерь.

Баграм. 1987. Земляки. Слева направо - Владимир Машенцев, Валерий Улискин, Александр Шувакин

- К дембелю начинали готовиться заранее?

- Нет, у нас не было так заведено. Мы даже не готовили “парадки”, лишь где-то за месяц купили себе дипломаты. Когда в апреле вышел приказ, нас, дембелей, уже никуда на боевые не дергали. За два месяца до дома ехать куда-то на боевые было очень страшно. Был один случай, когда парня в апреле отправили на боевые. Он уезжал со слезами на глазах, настолько ему было страшно рисковать своей жизнью. В Афгане самыми страшными были первые два месяца и последние два месяца. Если раньше тебе было все равно, то за пару месяцев возникал панический страх погибнуть. Но третьего мая приехал комбат из штаба армии и сказал: “Ребята, служить вам еще долго, на дембель поедете не раньше чем в феврале”, а мы ему ответили: “Тогда готовьтесь к всплеску неуставных взаимоотношений”. Нервный срыв у дембелей был настолько серьезным, что от нас убрали всех “молодых”. Мы все понимали, что эти полгода нам предстоит ходить на боевые, которые могут неизвестно чем закончиться. За два последующих дня мы смирились с этой информацией и немного успокоились. А шестого мая нам объявили, что нас все-таки увольняют. Когда мне об этом сказали, я подумал, что это шутка и хотел уже наказать за подобный “юмор”. Но оказалось, что это вовсе не шутки, нас действительно отправляют по домам. Я побежал в штаб, смотреть списки дембелей, но в штабе сидели свои шутники: “А ты чего прибежал? Тебя нет в списках”. Меня чуть удар не хватил, но штабной перевернул лист со словами: “Это список рядовых, а ты у нас старшина, поэтому твоя фамилия на другой стороне листа”. Затем я побежал к парторгу, поскольку успел в армии вступить кандидатом в партию. Забегаю, радостно говорю ему: “Я еду в Союз, я еду домой!”, а он: “Ты же с партийного учета не снялся еще, куда тебе домой. Надо сначала поехать в Кабул и там сняться с учета”. Я потихоньку начал вскипать: “Да Вы что, издеваетесь, что ли?” Парторг тут же пошел на попятную: “Ну, если ты мне пришлешь из дома бронзовую статуэтку “Родина-мать”, то я сам сниму тебя с учета” - “Пришлю! Хоть две! Хоть три!” Парторг был из Львова и я, возвратившись в Волгоград, сдержал свое слово, отправив ему во Львов обещанную статуэтку.

Седьмого мая, в свой день рождения, я вместе с другими дембелями вылетел из Баграма в Кабул. Там на пересылке мы проторчали до десятого числа, потому что из-за празднования Дня Победы получилась задержка с рейсами, а затем вылетели в Ташкент. В Афганистане я провел ровно полтора года: туда пересек границу 10-го ноября в 10-00 и улетел обратно 10-го мая тоже в 10-00.

- На пересылке много было народу?

- Очень много. Там была сборная солянка: десантура из 345-го и 350-го полков, мотострелки и другие рода войск. Много ребят, которые приехали прямо с “точек”, поэтому кто-то был в “парадке”, а кто-то, как мы, просто в полевой форме. Все, что мы имели при себе, это дипломат и кроссовки “Пума”. Перед вылетом нам устроили большой шмон, отобрали сувениры, которые мы везли с собой. В ответ мы устроили небольшую забастовку, отказываясь улетать домой: “Что хотите с нами делайте, но мы не полетим”. В результате нас все-таки погрузили в Ил-76 и отправили в Ташкент.

- Какие сувениры у вас отняли?

- Ну, у меня, например, был набор различных патронов. Разумеется, они все были без пороха, капсюли на них были пробиты, а в гильзах просверлены отверстия. Среди других сувениров были сережки и какая-то другая мелочь из бижутерии.

- В Ташкенте вам была устроена еще одна проверка?

- Нет, больше никаких проверок нам не устраивали, зато там мы получили на руки полагающиеся нам деньги. Пока мы были в Афганистане, мы получали денежное довольствие в чеках Внешпосылторга, но при этом какая-то часть шла нам на счет в рублях. В аэропорту нам сказали идти к сберкассе, где по спискам будут выдавать деньги. Помню, выдали мне тогда сто рублей. В аэропорту для нас была устроена торжественная встреча пионерами, однако мы по-быстрому, обогнув толпу встречающих, оттуда сбежали и направились к сберкассе. А тех ребят, кому не повезло, задержали пионеры.

В Ташкенте на вокзале мы впервые увидели видеосалон, для нас показ западных фильмов был чем-то необычным. Конечно, мы посмотрели несколько фильмов, в частности, фильм “Конвой”. Хоть у нас и имелись деньги, за просмотр мы расплатились жевательной резинкой, которой у нас при себе было много. Там же, в видеосалоне, у нас украли один из дипломатов, который мы безуспешно пытались разыскать.

Получив деньги, мы, четверо волгоградцев, которые служили вместе еще с “учебки”, стали пытаться улететь домой, но на самолет билетов до Волгограда не было, поэтому пришлось брать билет на поезд до Куйбышева, а оттуда уже отправляться на Волгоград. О своем прибытии я заранее родителей не предупреждал, более того, я успел им написать, что остаюсь служить еще полгода. Это письмо я писал ночью шестого мая, утром отдал на почте, а вечером нам сообщили, что мы улетаем. Но письмо уже не вернешь, оно ушло. Мама успела его получить до моего приезда, поэтому дома меня не ждали. После проводов по домам всех ребят, с кем мы приехали в Волгоград, у меня в кармане оставался всего один рубль, который был потрачен на билет на электричку и цветок для мамы. Приехав к себе в район, я увидел своих родителей, идущих навстречу мне. Проходя мимо, они окинули меня взглядом, отец даже сказал маме: “Какой-то солдат стоит, на Вовку похож”. Они совсем меня не узнали: загорелый, в форме, усатый. В общем, четырнадцатого мая 1988-го года я был уже дома.

- Какие награды у Вас за Афганистан?

- Восьмого января 1988-го года мне сообщили, что за участие в операции “Магистраль” я представлен к медали “За боевые заслуги”, однако вручил ее мне военком уже дома, спустя четыре года после возвращения из Афганистана.

В Гардезе во время операции Магистраль