Немыкин Александр Дмитриевич

- Родился я в январе месяце 1943-го года в городе Кузнецк Пензенской области. Отец мой служил техником в авиации и после войны, в сорок шестом году, мы с мамой перебрались в Болгарию, где на тот момент базировался авиаполк, в котором служил отец. В 1948-м году полк вывели оттуда, и мы в теплушках отправились в город Чирчик Узбекской ССР. Пока ехали, мама в поезде родила мне сестренку в точности так же, как это показано в фильме “Офицеры”. Первое время мы пожили в Чирчике, а затем полк перебросили в город Мары Туркменской ССР, где отец и прослужил до 1960-го года, пока не попал под сокращение. В армии он служил с 1936-го года, захватив еще сражение на Халхин-Голе, поэтому у него на тот момент имелось достаточно выслуги и он ушел на пенсию.

В пятнадцать лет мы с друзьями по глупости записались на строительство Каракумского канала, необходимого для освоения целинных земель. Наш военный городок, в котором мы проживали, находился километрах в тридцати от города, если ехать на машине, а если идти напрямик, то расстояние сокращалось до десяти километров. Мы узнали, что набираются добровольцы и пешком пошли в городской комитет комсомола проситься на эту стройку. В комитете комсомола нам выдали путевки, даже не спросив о том, в курсе ли наши родители. По полученным путевкам мы уехали, втихаря от родителей. Разумеется, нас дома стали искать, но мы сообщили домой только тогда, когда уже прибыли на место в совхоз “Москва”. Месяца три я там поработал и меня направили в училище механизации сельского хозяйства в городе Кизыл-Арват Туркменской ССР, где через год получил удостоверение тракториста-машиниста широкого профиля и вернулся обратно в совхоз работать на тракторе.

Когда отец демобилизовался, он предложил всей семьей уехать в Волгоградскую область, где у мамы в городе Волжском проживала родная сестра. По приезду тетин муж устроил меня работать на буксир, который ходил по реке и таскал за собой большое количество плотов. Эти плоты мы брали в городе Ставрополь-на-Волге (тогда он еще не назывался Тольятти) и месяц тащили их вниз по реке до Волжского, где потом их оставляли, и кто-то тащил их дальше. Папа устроился работать на строящуюся Волжскую ГЭС, и я иногда бывал у него на работе. Затем я поступил в астраханскую мореходку, прошел там годичное обучение и был направлен в Бакинское морское пароходство. Там я получил повестку с указанием прибыть в военкомат имени 26 бакинских комиссаров и в дальнейшем был отправлен для прохождения военной службы в Севастополь. Мне можно было сразу отправиться служить мотористом, ведь я на тот момент уже был подготовленным специалистом, но из меня решили сделать корабельного ракетчика. Я прошел девятимесячное обучение в “учебке” и меня отправили служить на Северном флоте в городе Северодвинске.

Через четыре года, в 1966-м, демобилизовавшись, вернулся в Волжский к отцу с матерью и устроился работать наладчиком на завод ГПЗ-15, где получал просто бешеную по тем временам зарплату, доходящую до 380-ти рублей. Для сравнения: у начальника цеха зарплата была 120 рублей. В 1968 году в Волгограде открылась Высшая следственная школа МВД СССР и я загорелся желанием поступить туда на учебу. В то время с подачи Министра МВД СССР Щелокова шла сильная пропаганда милицейской работы, поэтому я очень хотел работать в уголовном розыске. Для учебы в Следственной школе необходимо было среднее образование, а у меня оно было неполным средним. Я поступаю в вечернюю школу, оканчиваю ее и ухожу работать в милицию на 65 рублей зарплаты. Меня взяли сотрудником патрульно-постовой службы, а тогда офицером можно было стать, лишь поступив в высшее учебное заведение, даже не имея оконченного высшего образования. В милиции мне сказали: “Ты же уже командир отделения! Зачем ты пойдешь в Следственную школу? Давай, иди в юридический институт - мы тебя туда отпустим. Будешь одновременно учиться заочно и работать, семью содержать”. Я согласился и в 1969-м году поступил в Саратовский юридический институт, закончив его в 1974-м году. Поработал немного в уголовном розыске, получил однокомнатную квартиру, поскольку на тот момент у меня уже было двое детей, затем мне предложили перейти в ОБХСС. Работая там, я слишком глубоко “копнул” и вышел на директора Торга, за что мне “дали по рукам”. Заместитель начальника Волжского ГОВД мне сказал: “Ты куда лезешь? Занимался котлетами, вот и занимайся ими дальше! Иначе двухкомнатную квартиру не получишь!” Я здорово разозлился, решив, что не буду работать больше в милиции и написал рапорт на увольнение. Хотел пойти в адвокатуру, пришел, а мне говорят: “Нет, мы бывших ментов к себе не берем”. Приехал в областное УВД, а там кадровик подполковник Головчанский стал меня расспрашивать о причинах увольнения. Я ему открыто сказал: “С этим подонком я работать не буду! Он сам кругом нарушает и нам работать никому не дает, не позволяя лезть туда, куда бы он не хотел”. Головчанский мне предлагает: “В Урюпинск следователем поедешь?” - “Поеду!”, и меня переводят следователем в Урюпинский райотдел. Пытался свою квартиру из Волжского поменять на Урюпинск, но это были не нынешние времена: тогда в предпочтении были такие города как Москва, Киев, Волгоград, а какой-то там Волжский поменять было бесполезно. Несмотря на то, что квартиры в Урюпинске ценились, жена, приехав туда и осмотревшись, сказала, что жить там, среди песка и мух, не будет. Я обратно к Головчанскому: “Не могу в Урюпинске оставаться, с жильем никак не решу вопрос”. Он спрашивает: “В Волжском в двенадцатую колонию работать пойдешь?” Я поехал туда, посмотрел и видимо приглянулся начальнику колонии, поскольку он сразу предложил должность дежурного помощника начальника колонии. Но в Управлении, учитывая, что у меня не имелось опыта работы в колонии, предложили для начала должность старшего инспектора оперативной части или по-простому - опера. Спустя три года я становлюсь начальником оперчасти, но для этого пришлось вступить в ряды КПСС - ни на одну начальствующую должность нельзя было поставить беспартийного сотрудника. В те времена для того, чтобы сотруднику органов внутренних дел стать членом партии, нужно было стоять лет десять в очереди, ведь мы не были ни армией, ни рабочим классом, где вступить в партию можно было гораздо быстрее. В МВД даже не было собственных партотделов и все наши коммунисты состояли на учете в своих городских партийных комитетах. Начальник моей колонии, уважаемый в городе человек, поехал в горком партии, достал там для меня именную анкету и меня приняли кандидатом в члены партии, сразу же назначив на должность начальника оперчасти.

В 1980-м году вызвал меня к себе начальник УИТУ УВД Волгоградского облисполкома Коновалов Алексей Дмитриевич, участник Великой Отечественной войны и говорит: “Предлагаю тебе должность начальника оперативного отдела области. Справишься?” Если перевести на милицейский язык, то эта должность сродни должности начальника областного уголовного розыска. Я, конечно, согласился, поскольку носил погоны капитана, а должность была подполковника.

В 1981-м году приходит шифровка: “Двух начальников колоний, хорошо знающих оперативную работу, направить в командировку в Афганистан”. Все начальники колоний, кроме одного - начальника 15-й колонии Сизухина Михаила Васильевича, отказались от этой поездки. Я к своему начальнику: “Игорь Николаевич, разрешите я поеду?” Но у меня, оказывается, в управлении появился конкурент по фамилии Брехов - начальник режимного отдела, натуральный казак, который тоже стал проситься в Афганистан. Начальник УИТУ ему говорит: “Ну ты же «режимник», у тебя же совершенно нет опыта оперативной работы. У нас даже не все начальники колоний приходят из оперов и хорошо знают оперативную работу”. В общем, выбор остановился на мне и на Сизухине. Брехов тут же кинулся к начальнику управления, а тот ему ответил: “Знаешь что, я на фронте с твоим отцом воевал и лично его там похоронил. Я тебя в Афганистан не отправлю”.

Прошли мы с Сизухиным медицинскую комиссию, стали готовиться к отправке в Афганистан и тут - раз! - мою поездку отменяют полностью. Во время подготовки к командировке за Сизухина к начальнику УВД генералу Иванову ходила ходатайствовать жена и просила, ссылаясь на возраст мужа, не отпускать его в командировку. Ей повезло, кандидатуру ее мужа не утвердили, а мне просто отказали в командировке. Прошел почти год и вдруг приходит еще одна шифрограмма: “Немыкина Александра Дмитриевича срочно направить в город Ташкент. Срок прибытия - через неделю”. Ё-моё, я уже и забыл думать об этой командировке в Афганистан! Кроме меня из областного УВД туда же направлялись восемь человек, но им всем нужно было проходить медкомиссию, а меня брали сразу, уже без медицинского осмотра. В самолете, летящем в Ташкент, мне досталось место рядом с Новиковым Вячеславом Алексеевичем, работавшим начальником уголовного розыска Ворошиловского района Волгограда. Мы с ним познакомились и хорошо подружились, правда, он впоследствии попал работать в Кабул, а я в Кандагар. Я три раза был в командировке в Кабуле и каждый раз останавливался у него. Слава там был командиром отделения, у него была служебная “Нива” и мы с ним по городу покатались, он мне Кабул показал. Потом мы с ним крепко дружили до самой его смерти от инсульта.

Забыл сказать, что, когда еще первый раз готовился отправиться в Афганистан, мы прошли обязательное собеседование в обкоме партии с секретарем Аликовым, курирующим местное УВД. И беседа длилась не какие-то две-три минуты, а каждому уделялось минут по двадцать. Во время этой долгой беседы выспрашивалась вся подноготная твоей жизни. Во второй раз со мной такой беседы уже не проводилось, но все остальные обязательно прошли через обком партии. Нас, сотрудников МВД, не отправляли просто по приказу, как военных - у нас шел жесточайший отбор кандидатов на работу в Афганистане.

В Ташкент я прибыл в феврале 1982-го года. Там нас всех разделили по группам, по командам, но мы еще не знали тогда, кто куда попадет работать. У всех у нас забрали документы, забрали нашу гражданскую одежду, взамен всех одев в военную офицерскую полевую форму без погон и знаков различия. К форме полагались ботинки, панама и портупея. После того, как всех переодели, стали распределять по группам и после завершения нашей группе объявили, что мы едем в Кандагар.

- Перед отправкой Вы прошли какую-нибудь подготовку?

- Да, мы прошли двухнедельную подготовку. В основном она в себя включала боевую подготовку: работу с оружием, передвижение на БТРах, метание гранат. Все это происходило там же, в Ташкенте, на полигоне внутренних войск. Была и теоретическая подготовка, но она заключалась в основном в ознакомлении, что из себя представлял Афганистан. Оперативной работе в афганских условиях нас там никто не учил, все это постигать пришлось уже на местах. Нам только сказали, что оперативная работа будет такой же, какой мы занимались в Союзе и плюс еще мы будем работать с населением, потому что “каскадеры” из спецгруппы “Каскад” КГБ СССР не имеют достаточного опыта работы в этом плане. Это откровенно прозвучало от нашего руководства еще перед отправкой наших групп в Афганистан. Причина была в том, что в Советском Союзе эти сотрудники КГБ работали с культурной интеллигенцией, а в Афганистане им пришлось окунуться в средневековый феодализм. Изначально наши группы “Кобальт” направлялись в помощь органам государственной безопасности, а потом оказалось, что мы их в этих вопросах полностью заменили, взяв на себя оперативно-боевую работу. Основной нашей задачей было выявление нахождения бандформирований, получение оперативных данных, выявление баз, выявление отдельных групп, исламских комитетов и последующая реализация этих разведданных с нашим участием путем бомбо-штурмовых ударов. Каждый такой удар мы обязательно контролировали: если я заказал бомбежку какого-то района по координатам, то я обязательно должен был лететь туда на вертолете вместе со своим агентом, скрывающим лицо, чтобы лично убедиться и перепроверить полученные ранее данные. А если проводилась войсковая операция, то я со своим агентом-“наводчиком” шел вместе с армейскими подразделениями. Правда, слово “наводчик” мы там почти не использовали, предпочитая вместо этого другую формулировку - “доверенное лицо”. Слово “агент” там не использовалось вообще. Но из представительства МВД СССР в Афганистане нам было дано указание с ротами не ходить, оставаясь на КП батальона, при этом я должен в роту отдать своего афганца-“наводчика”. Получалось, что я - трус, остаюсь в тылу, а “наводчик” пойдет под пули. Поэтому, разумеется, это указание Центра нами игнорировалось и буквально все ходили с ротами. Когда моего напарника Женю Ермакова, погибшего в одной из таких операций, представили к званию Героя Советского Союза, генерал-майор Ключников, представитель МВД СССР в Афганистане, в награде отказал, заменив Звезду Героя на орден Боевого Красного Знамени с формулировкой “нарушив приказ Представительства МВД СССР, пошел в боевых порядках роты”.

Ермаков Евгений во время прохождения срочной службы

Еще, во время подготовки в Советском Союзе, нам преподавали приемы рукопашного боя. Каждый день. Можешь ты или не можешь, но на занятиях по рукопашному бою присутствовать был обязан. Не хочу сказать, что мы все поголовно им овладели в совершенстве, нас ему обучали просто “на всякий случай”. Среди нас был прапорщик внутренних войск Витя Путилов, который служил в группе спецназа “Витязь” и числился в одной из групп стрелком, так вот он нас и тренировал по рукопашному бою. Он за Афганистан впоследствии получил медаль “За отвагу”, а за освобождение заложников в сухумском следственном изоляторе орден Боевого Красного Знамени.  

- Во время подготовки в Ташкенте Вам делались прививки от различных болезней?

- Нет, ничего подобного не было. Да и медкомиссию я проходил лишь за год до того, как попал в Ташкент. Впоследствии наши люди в Кандагаре, например, Толик из Мурманска, болели разными местными болезнями. Ох, как они болели! Но я прожил все детство в Средней Азии, поэтому, с детства получив акклиматизацию, переносил местные условия более спокойно и меня местные болезни совершенно не коснулись, ведь Афганистан - это та же Средняя Азия по сути: зимой холодно, летом жара.

- Были в группе те, кого по каким-либо причинам отсеяли во время подготовки?

- В шифровке, которая пришла в УВД, не было написано, что нас набирают в отряд “Кобальт” - такое название не фигурировало нигде. Считалось, что мы отправляемся в Афганистан работать советниками и когда в Ташкенте нам объявили, что “вы будете работать в составе спецподразделения “Кобальт” и будете заниматься тем-то и тем-то, в том числе и боевыми задачами”, несколько человек тут же написали рапорта. Их по-быстрому уволили из органов внутренних дел - и все. Но это были ребята из других регионов, наши волгоградцы с честью и достоинством выполнили свой долг, несмотря на то, что всех нас разбросали работать по разным местам.

Когда я получил назначение в кандагарскую тюрьму, я радостно подумал: “Как здорово, прямо по моей специальности!” Но оказалось, что местная тюрьма - это самое поганое место в Кандагаре. В этом городе есть площадь, именуемая “Черной площадью”. На этой площади, в память о битве, в которой англичане были разбиты, выставлены в качестве трофеев английские пушки. Ведь эта местность всегда была наиболее воинственной и англичан там пуштуны били всегда, как, впрочем, и сейчас американцев. После этой площади начинался Пуштунбах, представляющий из себя дорогу сквозь сплошную “зеленку”, за которой уже размещалась кандагарская тюрьма, в которой нам с Женей и предстояло работать. Самым трудным и опасным делом в Кандагаре было проехать вот эту “Черную площадь” и Пуштунбах. В этом Пуштунбахе нас уже в октябре месяце здорово подбили. Когда по единственной дороге, идущей через Пуштунбах (да и в целом через Кандагар) проходила советская колонна, душманы уходили за тюрьму и с той стороны начинали ее обстреливать из минометов, чтобы вызвать огонь на тюрьму, якобы огонь ведется именно оттуда. Приходилось, узнавая о времени прохождения колонны, выставлять в “зеленку” за тюрьмой выносные посты, чтобы не дать душманам подойти близко и обстреливать из минометов дорогу. Поговаривали, что были случаи, когда ответным огнем из колонны накрывали и территорию тюрьмы.

- Вернемся в Ташкент. Как происходило распределение по местам несения службы?

- Я не знаю, чем руководствовалось наше начальство, распределяя нас. Нас собрали в большом зале, кто-то из руководства к нам вышел и зачитал списки, кого куда направляют работать: “Команда такая-то. В нее входят такие-то. Направляются туда-то”. И все. Потом прозвучала команда построиться - строились согласно этим спискам. Все группы состояли из оперативников, стрелков и водителей. Оперативные работник все имели офицерские звания, а на должности водителей и стрелков личный состав набирался из старшин милиции (тогда в милиции звания “прапорщик” не было) и прапорщиков внутренних войск. Срок нашей командировки изначально планировался шесть месяцев, но по истечении этого срока нам ее продлили до года, при этом сократив должности стрелков, оставив лишь водителей. Стрелки уехали домой и мы, офицеры, стали одновременно и оперативниками и стрелками.

Кстати, в Ташкенте, перед отправкой в Афганистан, нам всем досрочно присвоили звание на одну ступень выше. У меня имелся на тот момент не снятый строгий выговор за побег заключенных из колонии. Мой оперативник прошляпил этот факт, я у него потом в сейфе нашел сообщение двухмесячной давности о том, что готовится побег, что копают подкоп. Он не придал сообщению значения и это привело к тому, что оперативника уволили. А через этот подкоп из колонии сбежало девять человек, которых потом задержали. Вот за этот побег у меня был строгий выговор и, когда приехал замминистра внутренних дел Елисов объявлять нам о присвоении внеочередных специальных званий, я поинтересовался у кадровика, есть ли у меня шансы с моим взысканием. Тот ответил: “Ну, значит не получишь”. А потом на построении внезапно зачитали и мою фамилию: “Немыкин. Майор”. Так я получил звание на полтора года раньше. Звания раздавали до полковника включительно. Леонид Кудря на тот момент буквально месяца два назад получил звание “подполковник”, а в Ташкенте уже стал полковником. Раздавали кому как повезет: если оставалось до следующего звания всего неделя, давали за неделю. Начальник нашего всего отряда “Кобальт-3”, полковник Карпов, который потом из Кабула руководил всеми нашими командами в разных провинциях Афганистана, так в прежнем звании и остался.

Немыкин А.Д. перед выездом

- Для пересечения государственной границы вам были оформлены загранпаспорта?

- У нас не то что загранпаспорта, у нас при себе вообще никаких документов не было, когда мы появились на территории Афганистана. Когда перед нами выступал заместитель представителя МВД СССР в Афганистане генерал-майор Ключников, он сразу сказал: “Запомните, ребята! Ни в коем случае в плен не попадать! У военнослужащих есть документы и они в Афганистане находятся на законных основаниях, а вы -  никто. Вас там нет! Вы из Министерства внутренних дел и по закону вас там просто не должно быть”. Он откровенно нам сказал на той встрече: “Если будет угроза того, что попадешь в плен, выход один - пустить себе пулю в лоб”. Когда мы вернулись в Советский Союз, всем, кто там воевал, выдали удостоверение о льготах, а нам ничего не дали: “Вас там не было!” Но потом нас решили все-таки посчитать “афганцами” и свое удостоверение я получил лишь спустя несколько лет, в 1985-м году.

- Как Вы входили в Афганистан?

- Каждую группу сажали в военно-транспортный самолет АН-12 и доставляли сразу к месту несения службы. Мы, например, сразу прибыли в Кандагар. Самое интересное, что мы все прибыли на территорию Афганистана, абсолютно не имея при себе никакого оружия. То, которое мы получали для занятий в Ташкенте, мы его там и оставили. С той командой, которая работала до нас в Кандагаре, мы практически не встретились, они уже улетели домой. Оставался только один человек из этой команды, который должен был передать нам имеющееся оружие. На аэродроме нас встретили на двух БТРах, безоружных посадили под защиту брони. Мы успели проскочить участок, именуемый “лужа”, между аэродромом Кандагара и городом. Расстояние это составляло примерно километров десять и на этом участке пути всегда стреляли. Обстреляли и нас, но не попали. Там я впервые увидел, как, оставляя за собой шлейф, летит граната, выпущенная из гранатомета.

Разместились мы на окраине Кандагара в бывшей американской базе, на которой когда-то давно, еще до войны, проживали инженеры, строившие дорогу и прочие объекты. Эта база называлась “ооновским городком”, поскольку эти строители ранее работали под эгидой ООН. На базе разместились КГБшные “каскадеры”, наша группа “Кобальт” и советники ХАДа из сотрудников различных управлений КГБ СССР. Советники МВД жили на территории кандагарского аэродрома под прикрытием нашей 70-й мотострелковой бригады. “Ооновский городок” был огорожен большим дувалом и охранялся пулеметными точками, а также несколькими БТРами. Никакой дополнительной охраны у городка не было: его охраняли только мы и “каскадеры”, по очереди заступая на дежурство. У нас было распределено, на каких точках стоит “Каскад”, а на каких “Кобальт”. Городок обстреливался из минометов практически каждую ночь.

- Солдат-срочников для охраны городка вам не выделили?

- Нет, у нас срочников не было. Они были только у “каскадеров” из числа погранцов и выполняли функции стрелков.

- Охрана городка была круглосуточной или осуществлялась только в ночное время?

- Заступали дежурить на сутки, но, как правило, мы охраняли себя только по ночам - днем обстановка была спокойной. Когда мы прибыли в Кандагар, нас поразила первая же ночь. Еще в Ташкенте мы посмотрели фильм, в котором опровергалось мнение иностранных средств массовой информации о том, что Кандагар превратился в афганский Сталинград. Об этом писали все мировые информационные агентства, утверждая, что там сплошные трущобы и руины. И вот, когда мы приехали, в первую же ночь началась бомбежка Кандагара. Мы все повылезли на крыши домов и наблюдали это зрелище: развесив над окраиной города на парашютах осветительные бомбы, от которых было светло как днем, на невидимые нам объекты один за другим совершали бомбовые удары наши СУшки. Нам было очень интересно наблюдать за этим, ведь у себя в Советском Союзе мы такого нигде увидеть не могли. Утром, отправляясь знакомиться с руководством местной тюрьмы, мы своими глазами увидели, что половины города попросту не существовало. Оказывается, окраина Кандагара обильно изрыта подземными колодцами и переходами - кяризами, и, разрушив все здания на земле, эти переходы, по которым передвигались душманы, остались целыми. Бомбардировкам подвергались не все окраины, а лишь частично, при этом центр, в котором располагались административные здания, обстрелам не подвергался, потому что там находились сотрудники царандоя, то есть наши союзники. В общем, город напоминал слоеный пирог: на окраинах душманы, а в центре государственная власть. Примерно такая же ситуация была на тот момент и в Кабуле. Кстати, Кандагар - это древняя столица Афганистана, правда тогда эта страна именовалась Пуштунистан. До сих пор Кандагар является столицей афганской оппозиции. Кандагар значительно древнее Кабула и в нем есть мечеть, в которой хранится плащ Пророка Магомета. В городе можно было увидеть постройки, которым лет двести, а то и больше. Безусловно, Кандагар - красивое и уникальное место. В Афганистане основной национальностью являются пуштуны, на втором месте - таджики. По этой причине Бабрака Кармаля не очень-то и поддерживало местное население: у них у власти всегда стояли пуштуны, а тут назначили руководить страной таджика. Самой низшей национальностью в Афганистане считались хазарейцы, они были как “неприкасаемые” в Индии и не могли избираться ни на какие руководящие должности.

- Кроме оружия, от предыдущей группы “Кобальт” вам передавались какие-нибудь дела или агентурная сеть?

- Ничего не передавалось, все приходилось создавать и начинать практически по новой. Афганцы - это такие люди, которые могут и не пойти на контакт с другим человеком, поэтому мы ездили, знакомились, заводили себе новую агентуру. Конечно, рушить уже созданную агентурную сеть было непродуманным ходом, хотя там много чего было непродуманно на тот момент. Например, если заказываешь бомбежку определенного района через наше представительство МВД, то получаешь на нее разрешение только дня через три-четыре, пока твой запрос пройдет несколько пунктов согласования. А караван, что, будет ждать все это время что ли? Поэтому старались как-то по-своему выходить из этого положения. Я наладил контакты с одним из ГРУшников, которые жили в нашем городке. У этих ребят из Главного разведуправления армии не было ни своих БТРов, ни другой какой-либо бронетехники, лишь один только старый разбитый УАЗик. И я, подружившись с одним их старлеем, заказывал бомбежку через их ведомство. Тут уже все решалось гораздо быстрее: сегодня заказал - завтра уже все выполняется. Но ГРУшник сразу поставил условие: “Пятьдесят процентов по информации - мне”, поскольку у них не было возможности работать с агентурой. Я посчитал такое предложение взаимовыгодным и согласился. Хоть и отдавал часть полученной мной информации, зато знал, что на следующий день получу сообщение: “Разрешение получено, давай на выезд. Вертолеты уже ждут на аэродроме”. Правда, этого старлея потом убили: когда он проезжал через “Лужу”, по машине лупанули из пулемета. А что такое УАЗик? Никакой брони, поэтому шансов у него спастись не было никаких, хотя водитель его чудом остался жив, получив ранения. Не знаю, как тому удалось из последних сил добраться до своих.

- Расскажите, пожалуйста, поподробнее, в каких условиях Вам приходилось жить? Что из себя представлял “ооновский городок”?

- Под наше жилье были приспособлены помещения, по-видимому ранее бывшие складскими: бетонный пол, небольшое фойе при входе, внутреннее помещение разделено на небольшие комнатушки. Говорили, что американцы в те времена в этом городке не жили, там проживала лишь их обслуга. А сами американцы жили в городских отелях, ведь тогда войны не было и проживание в городе было безопасным. Условия проживания у нас были вполне сносными, правда, туалет был на улице. Самое удивительное это то, что во дворе нашего городка был бассейн, в котором мы постоянно купались. Правда, его приходилось регулярно чистить, поскольку через пару дней он уже покрывался слизью. Бывало, плаваешь в бассейне и вдруг начинается минометный обстрел. Все мигом оттуда выскакивали и в плавках неслись в ближайшее укрытие.

Поскольку мы находились рядом с Кандагаром, территория вокруг нашего городка была окружена минными полями. Причем, кроме противопехотных мин, устанавливались и сигнальные: как только кто-нибудь заденет “сигналку”, так в небо со свистом устремлялись яркие ракеты.

- Проблем с водой в городке не было?

- Нет, у нас был свой гидрант, в городок был проведен собственный водопровод, поэтому мы особых проблем со снабжением водой не испытывали. В Кандагаре много чего было такого, что мы увидели впервые. Например, жестяные баночки с различными напитками. Идет афганец, везет на тележке груду льда, а среди этого льда лежат упаковки “Пепси-колы”. У них там в городе был свой маленький заводик по производству этого напитка, поэтому он был в любом местном магазине. Один такой заводик мы непродолжительное время, по просьбе афганских властей, немного поохраняли. Еще нас удивило количество магнитофонов. Часто можно было видеть картину, как на улице сидит афганец и клепает что-то в японском магнитофоне, ремонтируя его. Я оттуда в 1983-м году привез “Шарп”. Нам ребята из других ведомств, которые жили рядом, рекомендовали покупку техники производить только в Кабуле и каждый раз, когда туда отправлялся наш руководитель группы, мы обязательно делали ему заказ на что-нибудь из техники. У местных покупать не рекомендовалось, потому что могли подсунуть китайскую подделку. При этом продавец того кабульского дукана, в котором покупался магнитофон, обязательно выдавал небольшую записочку, служившую своего рода гарантийным талоном. В случае чего, с этой запиской можно было приехать к нему, и он заменит вышедшую из строя вещь.

- Когда Вы прибываете к месту несения службы, по всем правилам Вы обязаны представиться местному начальству. Кому представлялись?

- Наш руководитель команды прибыл вместе с нами, а уже он сам представился кому-то из местного партийного руководства. Самым большим советским начальником в Кандагаре был старший партийный советник, который жил в авиагородке на территории кандагарского аэропорта. Именно ему представлялись руководители любых групп, прибывающих работать в Кандагаре. Руководителем нашей группы стал полковник внутренней службы Леонид Кудря, до командировки в Афганистан работавший начальником одного из отделов ОБХСС г. Ленинграда. Старшим оперативным начальником по нашему городку являлся руководитель “Каскада”, несмотря на то, что он не имел права принимать решения и давать нам какие-либо указания и рекомендации в нашей работе. Он даже контролировать нашу работу не мог, поскольку у нас были свои секреты, а у них, КГБшников, свои.

Немыкин А.Д., 1983 год

- Сколько человек было в Кандагарской команде?

- Около двадцати. Вся команда разбита на группы. Командир распределял, кто где будет чем заниматься: “Эти двое будут со мной работать, вот эти -  в батальоне царандоя, вот эти - в администрации”.  Мне и Жене досталось работать в тюрьме.

- Право выбора место работы давалось?

- Никакого. Командир назначил - значит все, будешь там работать. Мы же погоны носим, поэтому обязаны выполнять приказы и распоряжения начальства.

- Бронетехнику ваша команда получила?

- У нас было три БТР, один из которых был закреплен за мной лично, и мы могли, отправляясь на работу в тюрьму, захватить с собой наших ребят, которым досталось работать в батальоне царандоя, располагавшемся в центре города. Ведь нам, чтобы попасть в тюрьму, нужно было сначала добраться до города, затем, проехав его с одного края в другой, пересечь “Черную площадь”, Пуштунбах и только потом мы достигали своего конечного пункта назначения. А когда возвращались обратно, снова забирали их с собой. Один из БТР вместе с водителем Игорем был передан нам в подчинение командиром 70-й мотострелковой бригады в обмен на старенькую “Ниву”, на которой тот разъезжал по территории бригады.

Прибыв в первый день в тюрьму, мы сами, без командира, представились начальнику этого учреждения. Все сотрудники тюрьмы были афганцами и самое интересное то, что начальник кандагарской тюрьмы, равно как и начальник местного аналога ГАИ, не менялись при всех видах режимов, которые царили в городе: служили и при разных шахах, и при президентах, и при демократическом строе. Этих двоих никто не трогал, и они даже могли позволить себе передвигаться по городу в мундирах. Начальник местной тюрьмы оказался отличным мужиком, вполне коммуникабельным. Остальной состав тюрьмы набирался из других провинций, среди них местных никого не было, все были кто из Мазари-Шарифа, кто из Кабула. Поэтому, когда они выходили в город, они переодевались в “гражданку”, сняв афганскую форму, чтобы - боже упаси! - никто не узнал, что они работают в тюрьме. Таких сотрудников, если узнавали, в городе отстреливали. А вот начальника тюрьмы и начальника ГАИ никто не трогал!

- Сотрудники тюрьмы где проживали?

- Жили они там же, прямо на тюремной территории. Вообще их тюрьму с нашими не сравнить, у них там все устроено иначе. Их заключенные содержались в основном в ямах, камеры, конечно, тоже имелись, но в малом количестве. Когда мы приехали, то сразу начали знакомиться с теми ребятами, которые там работали, они нас провели по территории тюрьмы, показали, где кто у них содержится. В кандагарской тюрьме сидели как уголовники (это одна категория), так и те, кто был задержан в ходе боевых действий или операций (это другая категория заключенных). При этом военные отчитывались, что они захватили много пленных, а на самом деле пленных в тюрьму практически не поступало. Поэтому нам впоследствии была дана команда и мы, когда ездили с военными на операцию, обязательно следили за тем, чтобы всех пленных военные нам отдавали, а не расстреливали. Чтобы нам поступали люди, с которыми можно было бы работать и получать оперативную информацию. Пленный мог просидеть в яме на территории тюрьмы сутки или двое, а затем его отпускали, даже несмотря на то, что он бандит. А уголовник при этом сидит черт знает сколько. Мы одного через переводчика спрашиваем: “За что сидишь?” - “Да вот, за то-то и то-то” - “А сколько лет тебе дали?” - “Десять лет” - “И сколько уже просидел?” - “Пятнадцать”. Спрашиваем начальника тюрьмы: “Почему его не выпускаете, ведь он уже пять лет как пересидел?”, тот отвечает: “Только революционный прокурор своим решением может его освободить”. “Ну, а чего он тогда не освобождает?” - “Так он сюда ни разу не приезжал”. И такие уголовники сидят безропотно в тюрьме. Спрашиваем: “А кто же их кормит?” - “Им родственники привозят еду. Или они идут в услужение более богатым уголовникам, обстирывая и обслуживая их”. Такого понятия сродни нашему - “вор в законе” - в Афганистане не было, там просто шло разделение на бедных и богатых даже в уголовной среде.

Питание бандитов, задержанных во время операций, шло за государственный счет, причем питались все из одного котла -  и бандиты и сотрудники тюрьмы. Уголовников же кормили их родственники. Во время экскурсии мы зашли на кухню - мрак и полнейшая антисанитария! Полная чернота, вокруг роятся мухи, в котле что-то варится и повар, размешивая это варево, совершенно не обращает внимания на попавших в пищу мух, продолжая орудовать черпаком. После знакомства, афганцы накрыли для нас стол и приготовили шулюн. Сидим на полу, поджав ноги на восточный манер, и офицеры более высшего ранга разливают похлебку офицерам низшего ранга. Нам с Женей, соответственно, наливает сам начальник тюрьмы. Налив, берет своими грязными пальцами кусок мяса с тарелки и опускает его в суп, погружая туда кисть руки чуть ли до середины. Смотрю, Женя сидит, смотрит на это все, с трудом подавляя в себе рвотные позывы. Я, наклонившись к нему, тихонечко говорю: “Женя, сиди тихо, терпи! Терпи!” Это был единственный раз, когда мы ели вместе с афганцами, в последующие разы мы старались вежливо отказываться от их приглашения пообедать. А в тот первый раз нам пришлось терпеть афганское гостеприимство, мы даже выпили с ними. Кстати, афганцы очень любят выпить - будучи “под мухой” они становились разговорчивее и давали порой весьма необходимую информацию.

- Пили водку или местное спиртное?

- Нееет, местных спиртных напитков мы всячески старались избегать! У них в дуканах продавали в маленьких завязанных полиэтиленовых пакетах водку, которая называлась “ангурка” из-за сорта винограда “Ангур”, используемого в изготовлении. Для пущего воздействия на мозги, в нее местные добавляли всякие наркотические вещества. Нас об этом сразу предупредили еще в Союзе, поэтому нам разрешалось в самолете провозить с собой водку, и мы привезли в Афганистан целый ящик. Никакой таможни, никакого пограничного контроля, направляясь в Афганистан, мы не проходили, поскольку летели самолетом военно-транспортной авиации. Привезенная водка прекрасно пошла на установление контактов с местным населением. Как потом оказалось (правда, мы узнали об этом лишь спустя полгода нашей командировки), нам на каждого сотрудника полагалось ежемесячно по бутылке водки, шампанского и коньяка. Когда командир ездил в Кабул, он оттуда, из магазина при представительстве, привозил полагающийся нам алкоголь. Разумеется, за все это мы платили деньги, но сумма была просто копеечной, несмотря на то, что продукция отличалась завидным качеством - например, водка вся была экспортного варианта. Мой знакомый мулла, которого я не вербовал, но от которого получил много полезной информации, очень любил приезжать к нам в гости в те дни, когда из Кабула привозили водку. Он очень любил выпить, а, выпив, становился весьма словоохотливым. Я это всегда использовал в своих интересах, повернув наш с ним разговор в нужное мне русло. Единственное, мы всегда в беседах соблюдали правило не расспрашивать собеседника о его семье и его женщинах - на эти вопросы было табу. Об этом нас предупреждали еще в Ташкенте. 

- Какова была зарплата сотрудников спецотряда “Кобальт”?

- Зарплата у нас была неплохая, поскольку мы получали больше, чем армейские офицеры, которые денежное довольствие получали в чеках Внешпосылторга. Все армейцы, кто был там, получали по двести чеков и плюс им шла их зарплата в Союзе. У нас тоже зарплата на нашей основной работе в Советском Союзе сохранялась полностью, ее у меня дома жена получала, и дополнительно к этому мы в Афганистане получали зарплату в местной валюте - афгани. Это было обусловлено тем, что мы жили среди местного населения, и нам необходимо было постоянно покупать себе что-то из продуктов в местных дуканах и на базарах. Мы не относились к армии, а, следовательно, не имели постоянного снабжения продовольствием. Получать зарплату в афгани было гораздо выгоднее, чем в чеках: на наши деньги в афгани мы получали примерно по семьсот рублей. Для сравнения, в Союзе у меня в то время зарплата на должности начальника оперативного отдела была около трехсот восьмидесяти рублей. При этом в армейской бригаде мы получали тушенку и бензин для своих старых БТР-60. Потом, когда нас сократили, а срок командировки продлили, нам резко вдвое увеличили зарплату в афгани и на наши деньги мы стали получать примерно тысячу триста рублей, что по тем временам было очень большими деньгами. Бензин и солярку мы продолжали получать в 70-й бригаде, правда питаться при этом мы стали полностью за свой счет. Впоследствии мы все свои афгани переводили в чеки и в результате получалось гораздо больше, чем если бы нам платили чеками.

По линии внутренних войск МВД СССР мы были полностью обеспечены различным вооружением и боеприпасами лет на десять вперед. У нас у каждого под кроватью стояли ящики с гранатами, патронов пистолетных было валом. Автоматы у нас и всех наших подразделений были калибра 5,45 мм, при этом афганская армия была поголовно вооружена автоматами калибра 7,62, видимо выбор калибра оружия был обусловлен тем, чтобы наши сотрудники не занимались торговлей боеприпасами и наши патроны не попали в руки к душманам. А вот пистолетными патронами торговали в советских армейских подразделениях сплошь и рядом. Говорили, что их якобы вываривали перед тем, как продать афганцам - да какое там! Захотят деньгами разжиться по-быстрому, просто продадут и все, без всякого вываривания. У нас в группе один сержант-таджик попытался бензин продать афганцам, так его на этом поймали и сразу же отправили домой, а отправка в Союз считалась у нас самым страшным наказанием. Этот таджик служил у нас переводчиком. Я, кстати, от полагающегося мне переводчика сразу отказался. Я нашел переводчика-афганца, пуштуна по национальности, который прошел обучение в нашей Волгоградской Высшей следственной школе МВД СССР и знал пять языков, в том числе русский и немецкий - в совершенстве. Тогда в политической системе Афганистана произошли разногласия по партийной линии, и партийцы разделились на два течения: парчам и хальк. Мой переводчик относился к течению парчам. Звали его Гульфахит, а на пушту его полное имя звучало как “Гульфахит сын Мухаммед Омара”.

У входа в тюрьму. В центре – А.Д. Немыкин, рядом с ним в мундире – переводчик Гульфахит

- Где Вы нашли этого переводчика?

- Да там, прямо в тюрьме, где он служил офицером. Если проводить аналогию с нашей исправительно-трудовой системой, то он занимал должность начальника отдела режимной части тюрьмы. Причем это не я его, а он меня сам нашел, когда узнал, что я из Волгограда. Хорошим оказался парнем, настоящей находкой для меня. Наши переводчики из числа сотрудников МВД, как показало время, оказались малограмотными в языковом плане. Например, переводчиками могли поставить узбеков, а этот язык в Афганистане практически не используется и им приходилось переучиваться. Еще одно время у меня был переводчиком один таджик, тоже опер, но тот был своеобразным человеком и зачастую переводил только то, что сам считал нужным. К тому же он очень боялся ездить в тюрьму, поскольку там стреляли по дороге и могли его убить. Он часто заявлял мне: “Я не поеду. Я заболел”. И когда я нашел себе переводчика из местных, мне больше никто не был нужен. Мы столько данных получили через этого афганского офицера, столько реализаций сделали!

- Как Вы принимали работу в тюрьме? На заключенных там имелись какие-нибудь дела?

- Ничего я не принимал, поскольку в тюрьму я пришел работать под видом советника. А потом начальник тюрьмы мне как-то говорит: “Я вот не пойму… Ты вроде бы советовать должен, а ты все выспрашиваешь и выспрашиваешь”. Поэтому мы во все вникали самостоятельно. Какие там дела?! Если есть на заключенного пара листочков текста, то уже хорошо. И то, все эти листочки заполнены на афганском, по-русски там ни одного слова. С заключенными тюрьмы мы знакомились через местных офицеров. При этом мы работали не с уголовниками, а с пленными, поскольку нам нужна была оперативная информация. А что мне уголовник сможет сказать, если он тут уже не один год в камере или яме сидит? Тюрьма делилась на две части: в первой сидели уголовники, а вторая представляла собой фильтрационный пункт, через который проходили все, захваченные в плен. Поначалу фильтрационный пункт представлял собой просто большую площадку, на которой размещали доставленных пленных, а затем это пространство огородили и возвели там небольшие навесы, под которыми люди могли спрятаться от солнца. Через фильтрационный пункт как через решето производился отсев лиц, не представляющих оперативного интереса. Этим занимались афганские офицеры, мы в это не влезали. И если офицер говорил на кого-то из задержанных, что этот человек - враг, то, значит, он имел на это свои веские причины.

Иногда к нам на фильтрационный пункт привозили и афганских солдат-новобранцев, которых отлавливали по окрестностям. Их собирали у нас в тюрьме для того, чтобы они не имели возможности сбежать. Высокий крепкий тюремный дувал и пулеметы на стенах отбивали у самых ретивых мысли о побеге.

- Как осуществлялся прием доставленных на фильтрационный пункт?

- Их прямо с поля боя царандой привозил на машинах и выгружал на площадке фильтрационного пункта, где задержанные рассаживались на корточках по всей площадке. Затем сотрудниками тюремного фильтропункта производился обыск каждого из доставленных на предмет наличия скрытого оружия, несмотря на то, что их сразу же обыскали еще на поле боя. Тех, кого обыскали, помещали либо под навес, либо в какие-то временные постройки на территории фильтропункта. Афганцами велся подробный учет, они записывали данные каждого, кто попадал к ним в руки. При каждой доставки задержанных они делали огромное количество различных записей, на каждого человека у них уходило несколько листов бумаги. Самое интересное, что начальник фильтрационного пункта подполковник Халиль, будучи по званию и должности ниже начальника тюрьмы, при этом полностью ему не подчинялся, лишь в оперативном плане. За все действия с пленными ответственность нес только подполковник Халиль.

Немыкин А.Д. (четвертый справа) с афганскими и советскими военнослужащими. Пятый справа – начальник фильтрационного пункта подполковник Халиль, второй справа – замполит тюрьмы Наджибулла

Как только нам пригоняли партию пленных, я сразу начинал среди них проводить отбор, выявляя тех, кто мне может оказаться полезным. Вербовка среди афганцев производилась либо на материальной основе, нам для этого специально выделялись деньги, либо на личной неприязни к кому-нибудь из разрабатываемых лиц. Особенно здорово срабатывало, если разработка велась на фоне клановой вражды. Вроде и тот душман и этот, но он обязательно сдаст своего коллегу, поскольку тот из противоборствующего клана, ради какой-то, пусть и самой маленькой, своей выгоды. Ну, а нам какая разница? Главное - информация. Но были и другие, которые помогали нам очень искренне, желая, чтобы Афганистан стал шестнадцатой советской республикой. Таким идейным агентом был завербованный мной начальник фильтрационного пункта подполковник Халиль, который имел возможность получать и передавать мне значительный объем полезной информации. Эту информацию ему удавалось получать через таких людей, которых я и знать не знал и вряд ли бы самостоятельно смог их завербовать. Мой переводчик мне говорил: “Тебе оно надо, с ними знакомиться? Они все равно с тобой на контакт не пойдут”. Кстати, среди афганских офицеров было много желающих, чтобы их страна вошла в состав Советского Союза.

- Уголовники были совсем бесперспективными в плане получения информации?

- Он информацией мог владеть, только находясь на свободе, а в тюрьме он мне практически ничего не мог дать. Поэтому среди них агентуру не вербовали, для этого хватало пленных.

- Были среди завербованных Вами не рядовые бандиты, а высокопоставленные?

- Только на уровне лиц, приближенных к главарям банд. Руководители напрямую на работу со мной не шли, все это осуществлялось через Гульфахита, который мне предоставлял данные. Хотя я знал, что у него на связи имелся кто-то из главарей бандформирований, с которым имелись общие интересы.

- Прежде чем попасть в тюрьму, пленные проходили какую-нибудь предварительную сортировку?

- Каждый из пленных в обязательном порядке проходил через меня, я проводил с ними предварительную беседу. 

- Какие вопрос при этом задавались?

- Ну, например, как попал в банду. Разумеется, при этом почти каждый убеждал меня, что его “забрили” туда против воли и что он там оказался случайно.

- В тюрьме до Вашего прибытия велась оперативная работа среди заключенных?

- Нет, как таковой оперативной работы в тюрьме официально не велось вообще. Вся эта работа выполнялась исключительно по собственной инициативе сотрудников тюрьмы, работающих с заключенными.

Должен сказать, в царандой, благодаря нашим прикомандированным сотрудникам из внутренних войск, шел жесткий отбор. Если разобрать суть работы царандоя, то это что-то среднее между полицией и внутренними войсками. Там, в Кандагаре, я встретил земляка-волгоградца Пеньшина Бориса Михайловича, который был советником в царандое и помогал в его формировании. В состав нашего отряда “Кобальт” он не входил, а приехал к нам с какой-то инспекционной проверкой. Мы с ним тогда познакомились, а встретились потом спустя двадцать лет уже в Волгограде, на мероприятиях нашей ветеранской организации. Он мне рассказывал, что если процент “побегушников” в афганской армии доходил до 80 - 90 %, то в царандое количество перешедших на сторону душманов составляло всего от 1 % до 5 %. Наши советские ребята работали в царандое и по линии уголовного розыска, помогая местным офицерам в раскрытии уголовных преступлений. Сами душманы, если узнавали, что этот человек служил в царандое, то его сразу же расстреливали. Поэтому в царандой отбирали самых сильных духом. Когда Горбачев сдал Афганистан, мне было очень жалко тех ребят из царандоя, которых фактически предало руководство нашей страны. 

А вот в армию забирали всех остальных, кого поймают. Получалось, что в царандой был отбор, а в афганскую армию - отлов.  Причем поступали так: в Кабуле поймают и сразу отправляют в какую-нибудь другую провинцию, чтобы было подальше от дома. Я видел таких на пересыльном пункте в Кандагаре, некоторых даже к нам в тюрьму привозили на непродолжительное время, потому что негде было их разместить. С этих рекрутов сразу же сбривали всю растительность на лице, чтобы сразу в глаза бросалось, ведь какой пуштун позволит себе по собственной воле отказаться от усов или бороды. А когда нужно было идти в бой, командиры афганской армии давали команду, чтобы все новобранцы сделали из оружия первый выстрел в воздух. Для чего? А потому, что новобранец в бою смотрит, на чьей стороне перевес. И если душманы оказываются сильнее, то он отправляется к ним, заткнув тряпочкой ствол и, сдаваясь, показывает его со словами: “Смотрите, я в вас не стрелял!” Чтобы это пресечь и делался выстрел в воздух, после которого уже не предъявишь чистый ствол в качестве доказательства. То, как стреляли в воздух афганские новобранцы, я лично наблюдал в Кандагаре.

Еще один момент, о котором забыл упомянуть. Несмотря на то, что в стране произошла народная революция, каждый афганский офицер и сержант имел собственного денщика, поскольку они считались средним командным составом. Афганский сержант по статусу был очень близок к офицеру и зарплату в афгани получал больше, чем наши, советские офицеры. Хоть после революции денщиков официально и отменили, но никто от их услуг отказываться не стал. Когда нам приходилось обедать вместе с кем-нибудь из офицеров или сержантов, их денщик обязательно прислуживал нам за столом, поднося еду, а мы его постоянно благодарили. Лишь потом мы узнали, что в Афганистане с денщиками так обращаться не положено, что денщик - это лишь слуга, пустое место. Со временем мы, конечно, привыкли к этому.

- Денщики были на содержании у офицеров и сержантов?

- Нет, ведь они были обычными солдатами. Никто им за это не доплачивал. Да и какая ему разница, как он исполняет свои солдатские обязанности?

- Партийные противоречия имели место среди сотрудников тюрьмы?

- Нет, поскольку все сотрудники царандой относились к течению парчам, а ХАДовцы были поголовно сторонниками течения хальк. Подполковник Халиль, будучи грамотным офицером, рассказал мне, что никакого практического различия между этими двумя партийными линиями не существует. Но почему-то большинством членов афганской партии сторонники противного течения встречались как враги. Мой переводчик рассказывал, что, когда он учился в Волгограде, у них в Следственной школе МВД СССР между халькистами и парчамистами чуть ли не настоящая война развернулась.

- Какие-нибудь иные противоречия были? Например, клановые или на национальной почве?

- Нет, не было, потому что в царандой, благодаря нашим советникам, производился тщательный отбор. Офицеры царандоя практически все были грамотными, а это весьма важный показатель для тех мест. С некоторыми из них мне довелось близко познакомиться, например, с командиром батальона царандоя. Это был весьма своеобразный мужик, истинный убежденный царандоевец, которого мы научили гнать самогон и он очень этим увлекся у себя в батальоне. Каждый раз, когда мы к нему приезжали, он старался нас угостить алкоголем собственного производства. Однажды он своим самогонным аппаратом чуть не спалил свой дом: заходим к нему, видим, что аппарат аж подпрыгивает, а все его жены в ужасе на это смотрят. Поскольку в городе им находиться было опасно, все сотрудники царандоя, от рядового до командира, вместе с семьями проживали на охраняемой территории батальона. Несмотря на то, что в царандое служили представители различных национальностей, на национальной почве тоже никаких противоречий не было, поскольку все прекрасно отдавали себе отчет, что они делают общее дело и рискуют жизнью одинаково, независимо от национальной принадлежности.  

- Как у Вас связь с Родиной осуществлялась?

- Мы получали почту, правда в качестве адресата указывалась полевая почта расположенной в Кандагаре 70-й мотострелковой бригады. Все письма приходили на бригаду, только в нашем адресе, после номера войсковой части, стояла литера “К”, означающая “Кобальт” - в/ч 22727 “К”. Когда ребята ездили в расположение бригады за продовольствием, они получали там и предназначенную нам почту. 

- Как проходила вербовка афганцев из числа пленных?

- У меня все почему-то получалось на добровольной основе. Проще всего работать было с офицерами, хотя и с простыми афганцами тоже находил общий язык. Вообще, афганцы - люди компанейские, легко идущие на контакт, а для оперативника разговорить человека - обычное дело. Начинаешь с разговора о родных, детях и дальше все сильнее втягиваешь его в беседу. Но перед этим обязательно предварительно поговоришь с переводчиком, чтобы выяснить, на какую тему с этим афганцем можно вести беседу, а на какую нет. Нельзя было, как правило, в разговоре затрагивать тему женщин. А потом, в течение неспешного разговора, начинаешь выводить беседу в нужное тебе русло. Затем аккуратно начинаешь предлагать деньги за сотрудничество и вдруг чувствуешь - идет на контакт. Деньги там очень много значат! Нас еще в Союзе генерал-майор Ключников предупреждал: “Знайте, что для афганца нет понятия “продал” или “предал” и он не будет по этому поводу испытывать муки совести. Если перевести на наш язык, то, по их понятиям, он просто сдал себя на время в аренду. Поэтому он за деньги может одновременно работать на несколько разведок, давая данные тому, кто больше заплатит. Приготовьтесь к тому, что он и на вас будет давать кому-то сведения. Они все друг друга сдают и это считается нормальным”. Именно по причине отсутствия моральной составляющей у афганцев, нам работать в Афганистане было в каком-то плане даже легче, чем дома, если, конечно, перед тобой не сидел настоящий враг. По местному летоисчислению я работал в Афганистане в 1361-м году и это исчисление вполне по моральным законам соответствовало тому, что мы там наблюдали. Если человеку нужны деньги, он все расскажет, что тебе нужно, но никогда ничего не расскажет про своих родных.

- Документально фиксировалось согласие на его сотрудничество с Вами?

- Фиксировалось. Ему давалась бумага, к которой он прикладывал свой палец, ставя отпечаток, поскольку они поголовно были неграмотными и расписываться не умели.

- Согласие на сотрудничество оформлялось на афганском или русском языке?

- На русском конечно же, ведь я же русский и эту бумагу заполнял я сам, ему достаточно было только поставить на ней оттиск пальца или крестик. Хотя, что значил этот крестик? Фактически ничего! Но нам и он шел в качестве доказательства для отчетности. Я сейчас уже не вспомню, сколько у меня было всего проведено вербовок, а общие результаты моей работы вкратце указаны в справке, подготовленной руководителем нашего отряда “Кобальт-3”.

- Как же это соотносится с мнением, что клятва, данная правоверным мусульманином неверному, не имеет никакой силы и не обязательна к исполнению?

- У меня одним из доверенных лиц был мусульманский священник и однажды он высказался насчет различных подобных высказываний, сказав: “Говорят, что мусульманам нельзя пить водку, но в Коране об этом ни слова не сказано, там сказано, что мусульманину нельзя пить только вино. То же самое и про отношение к неверным. В Коране нет выражения “убей неверного” - это вольные трактовки реакционных течений ислама. Ничего нет в Коране и о клятве мусульманина неверному. И вообще, ислам, как и любая другая религия, проповедует любовь к ближнему, поэтому настоящий правоверный мусульманин будет поступать так, как велит Коран”. Хотя больше, конечно, встречалось совершенно иных мусульман: таких, с которыми разговаривать было бесполезно, их следовало только уничтожать.

- Офицеры, работающие в тюрьме, проходили стандартную вербовку или информация от них получалась больше в результате доверительных бесед?

- Со своим переводчиком я работал на доверительных, а трех офицеров из тюремного персонала я завербовал уже конкретно, получив от них уже не оттиск пальца, а личную подпись, поскольку эти ребята были грамотными. Причем они поставили по две подписи: на русском и на своем. Эти офицеры царандоя все были идейными и работали без вознаграждения. А своего переводчика я не рискнул вербовать по причине того, что считал его практически своим другом.

- Работники тюрьмы тоже входили в состав царандоя?

- Да, поскольку система была одна и та же - МВД, равно как и у нас в Советском Союзе.

- Женщины были в тюрьме? И среди сотрудников, и среди заключенных?

- Среди сотрудников тюрьмы женщин не было. Была в тюрьме одна девочка, из-за которой афганским царандоем на меня было заведено уголовное дело, хотя я об этом совершенно не знал. Начальник тюрьмы однажды сам мне сказал: “Я тебе сейчас покажу одну красивую девочку у нас в тюрьме”. Приводит меня к камере, там сидит женская фигурка. Он ей что-то на своем буркнул, та открыла лицо. Конопатенькая, рыженькая, ведь там много живет пуштунов абсолютно не чернявых. Весьма симпатичная, шестнадцать лет ей было. Поговорили мы с ней из простого любопытства, а потом, спустя несколько дней узнаю, что кто-то донес ее мужу, что я ее лицо увидел, тот пожаловался местному прокурору и на меня за это дело уголовное завели. Мужу ее было уже за шестьдесят, и он эту девочку сам в тюрьму посадил. 

- Без суда и следствия?

- Какой там суд, если у них все решает только революционный прокурор! У них там было принято по религиозным правилам, что ты сам можешь посадить свою жену за какие-нибудь подозрения в тюрьму, для этого достаточно было написать прошение тюремному руководству и освободить ее могли только когда ты сам этого захочешь. И это еще гуманный способ! Измена у них вообще каралась сурово, могли камнями насмерть забить. Но, если муж решил наказать свою жену тюремным заключением, то он был обязан полностью ее там содержать и кормить.

- Это была единственная из женщин, находящаяся в тюрьме?

- Нет, там находились и другие, но они отдельно от других заключенных находились. А пообщаться мне довелось только вот с этой девчушкой.

- Если женщины содержались отдельно, неужели не было женщин-сотрудниц, которые бы с ними работали?

- Я ни одной женщины-сотрудницы там не увидел вообще. А вот в царандое женщин видел. У меня даже фотография есть с двумя сотрудницами. Сотрудницы использовались в царандое для того, чтобы обыскивать женщин и для других деликатных вопросов. Несмотря на то, что в Кабуле в то время женщины ходили цивилизованно, без паранджи, в Кандагаре строго соблюдался ислам и ни одной женщины без паранджи нельзя было встретить. Поэтому все сотрудницы, как только выходили за территорию царандоя, обязательно надевали паранджу, иначе их могли просто убить, как любого сотрудника царандоя. У меня так убили одного моего знакомого, лейтенанта Шер-Ахмата, который тоже мне дал подписку о сотрудничестве. Когда в тюрьму попадал такой пленный, по которому было видно, как он ненавидел новую власть и готов был убивать любого его представителя, когда было понятно, что этого подонка нельзя выпускать на свободу, достаточно было сказать Шер-Ахмату пару слов и этого бандита расстреливали “при попытке к бегству”. Видимо, за это бандиты и отомстили Шер-Ахмату, забравшись однажды к нему на пост и отрезав ему голову.

А.Д. Немыкин с девушками – сотрудницами царандоя

- Попытка к бегству наверняка провоцировалась, ведь все заключенные сидели по камерам?

- Да там камеры - одно название! Это даже не камера, а какое-то общее помещение, ничего не имеющее общего с нашей тюрьмой. Те, кто сидел за уголовные преступления, находились в гораздо лучших условиях, чем те, кто был взят в плен. К ним даже тюремная охрана лучше относилась. Но даже в таких условиях душманы умудрялись убивать офицеров тюремной охраны. По пятницам у тюрьмы собирались родственники заключенных, которые привозили им еду и прочие необходимые вещи. Скапливалось столько народу, что пространство перед тюрьмой превращалось в базар. А ребята из тюремной охраны стояли там и, проверяя на наличие запрещенных предметов, принимали эти передачки. Кто-то из душманов бросил в это скопление людей гранату, от взрыва которой сильно пострадал один офицер Абдулла, чуть не погиб, еле-еле его отходили. Разумеется, были пострадавшие от этого взрыва и среди мирного населения.

А.Немыкин (в центре) с солдатами охраны на тюремной стене

- Случалось, чтобы кто-то из однажды задержанных попадал в тюрьму повторно?

- Да такое сплошь и рядом происходило! Их, как правило, долго не задерживали и отпускали. Все понимали, что он, возвратившись в свою местность, снова попадет под душманское воздействие и те его заберут к себе в банду, а если откажется, то будет попросту расстрелян. Афганцы уже научились к тому времени различать, кто из бандитов действительно враг, а кто был в банде по принуждению. Душманы часто прибегали к расстрелам, чтобы запугать население. У меня один знакомый афганский офицер был, Насурла-хан, родом из Мазари-Шарифа. Он поехал к себе домой, а когда приехал туда, то своих родителей в живых не застал - их незадолго до приезда расстреляли бандиты за то, что их сын служит в царандое. Хороший мужик был Насурла-хан, не знаю, жив ли.

- На допросах, проводимых сотрудниками тюрьмы, Вы присутствовали?

- Конечно. В самый первый день, когда я только познакомился с сотрудником фильтропункта Абайдулло, он спросил меня: “Мы сейчас допрашивать душмана будем. Хочешь поприсутствовать?” Разумеется, мне стало интересно, и я согласился. Сидим в кабинете, заводят афганца. Абайдулло с ним по-своему о чем-то немного поговорил, обнявшись, как положено, три раза. Кстати, мы тем и отличались от американцев, что не дистанцировали себя от афганцев, постоянно с ними при встречах обнимаясь. Обнялись они, значит, сели. Афганец что-то лопочет моему Абайдулло, а тот, внимательно слушая его, достал полевой телефон, подсоединил идущие от него провода к кончикам ушей ничего не подозревающего афганца и внезапно крутанул рукоятку аппарата. Афганца, естественно, ударило разрядом тока, он подпрыгнул на стуле, а Абайдулло тем временем продолжал крутить рукоятку телефонного аппарата. Я ошалел от увиденного - у нас такое не практиковалось - и говорю ему: “Ты чего делаешь!? Так нельзя! Ты же только что с ним обнимался и целовался!”, на что получил от Абайдулло спокойный ответ: “Но он же враг! А не обняться с ним мне было нельзя, ведь мы оба афганцы”. Вообще, все допросы, проводимые сотрудниками афганской тюрьмы, были довольно жесткими, особенно в отношении взятых в плен представителей вооруженных бандформирований. Иногда нам приходилось, закрывая глаза на происходящее, выходить из кабинета. И били в тюрьме, и пытали - образно говоря, все действия соответствовали реалиям 1361 года.

- Какая-нибудь управа на работников тюрьмы за это находилась?

- Это было бесполезно, куда-то жаловаться. Их только могли отстреливать в городе, и все. Но за исключением начальника тюрьмы и начальника ГАИ - эти были своими для всех. Они все время по городу ходили в форме и их никто не трогал! Знаю, что тот же начальник тюрьмы без зазрения совести сдавал всех, даже нас, советских сотрудников.

Однажды мне позвонил начальник нашей команды: “Нужен срочно БТР”, ну, я, соответственно, отправил свою машину в городок. Затем мне позвонили, сказали, что БТР отправился обратно в нашу сторону, но почему-то он долгое время у нас не появлялся и мы решили поехать домой через весь город на афганском такси. Что из себя представляло это такси? Это трехколесный мотороллер, закрытый чехлом. Мы с Женей садимся в это такси и вместе с нами попросились втиснуться два афганских офицера. Получается, поскольку мы были вооружены автоматами, то были для афганцев как вооруженное сопровождение. Когда мы прибыли в городок и командир нашей кандагарской команды узнал о том, что мы поехали на такси, да еще вдобавок вместе с афганцами, он нам устроил оглушительный разнос: “Вы что, совсем страх потеряли? Вы уверены в тех афганцах, которых посадили вместе с собой? Они же могли вас просто сдать душманам и получить за советского советника большие деньги!” Нам ничего не оставалось, как с ним согласиться. Наш командир был своеобразным человеком, старался замалчивать все наши боевые операции, чтоб не дай бог не получить за это “сверху”. Ко мне в кандагарскую тюрьму он приезжал всего один раз. Мне повезло получить орден Красной Звезды только потому, что в тот момент у нас находился представитель МВД СССР, приехавший из Кабула. Седьмого июня 1982-го года группа “каскадеров” попала под вражеский огонь и вела бой. У них на тот момент был один погибший и одиннадцать раненых, то есть вляпались они очень сильно. Мы тогда фамилии друг друга не знали, я только знал руководителя команды “Каскада” - им был волгоградец Володя Рябинин, с которым мы по-землячески были накоротке. После этого боя “каскадеров” здорово наказали, Рябинина отправили в Союз, а нас, сотрудников “Кобальта”, участвовавших в том бою, наградили.

Кандагарское такси

- Расскажите, пожалуйста, про этот бой. 

- Как оказалось, в тот день 70-я бригада ушла на операцию и в Кандагаре остались только подразделения царандоя и ХАДа, сотрудники которых первыми приняли на себя удар. “Каскадеры” по своим каналам получили оперативные данные, что город решили захватить душманы, поэтому, когда раздались первые выстрелы, они на двух своих БТРах сразу же отправились туда, чтобы вмешаться, а в результате попали в засаду. Мы же об этом не знали и сидели у себя на базе в городке. Вдруг слышим по рации голос руководителя “каскадеров” Рябинина: “Мы попали в засаду, наши БТРы подбиты. Всех, кто есть рядом, всех, кто нас слышит, просим оказать помощь!” Наш командир в сердцах выругался: ““Каскадеры” вечно на нас кляузы пишут, а сами вляпались!” Но помощь нужно было оказать срочно. “Кто поедет?” Я тут же вскочил и своему командиру группы говорю: “Давай я поеду!” Командир согласился и вместе со мной отправил на втором БТРе сотрудника по линии уголовного розыска Виктора Карих, назначив его старшим. В интернете есть ролики об этом бое, в котором сотрудники “Каскада” рассказывают на камеру, как у них там все это происходило. В этих роликах говорится, что на помощь им подоспели “кобальтовцы” на четырех БТРах и якобы душманы тогда просто не знали, что у нас в каждом БТРе всего по два человека было: водитель и наводчик. На самом деле мы не на четырех БТРах приехали - у нас их всего-то было три, но один на тот момент находился в 70-й бригаде, поэтому мы подскочили лишь на двух БТРах. В моем БТРе нас было пятеро: я, водитель - украинец Володя Лила, наш штатный “поваренок” старшина милиции Пантелеев и еще один таджик, единственный на ком был бронежилет. Примерно столько же народу запрыгнуло и в БТР Карих, сейчас даже не могу точно сказать, кто с ним поехал. Когда я подъехал на своей машине к месту боя у административных зданий губернаторства, то увидел окровавленного Рябинина, который сразу бросился ко мне: “Земляк, выручай! Видишь, наш БТР, там наши ребята лежат раненые!” Я увидел стоящий между двумя зданиями один из подбитых БТРов “Каскада” и лежащих неподалеку раненых сотрудников. БТР заблокировал узкое пространство между зданиями и мешал эвакуировать из-под огня раненых. Однако подобраться к БТРу “каскадеров” не позволял огонь, ведущийся душманами с крыши и окон соседнего двухэтажного здания. Я говорю своему таджику: “Нужно лезть, зацепить тросом подбитый БТР, чтобы вытащить его оттуда”, а он трясет головой испуганно: “Нет, я не полезу”. Тогда я открыл люк и мы вместе с Пантелеевым выбрались наружу, готовые прикрывать друг друга из автоматов. И только мы вылезли на броню, как по БТРу шарахнула пулеметная очередь, срезавшая антенну радиостанции (Володя Лила потом себе на память забрал кусок этой антенны). Но мы быстро пришли в себя и, пока я прикрывал “поваренка” огнем, он по-быстрому зацепил трос за подбитую машину. Володя Лила в это время уже сидел за пулеметом, но у него не было зоны обстрела, поэтому прикрывать Пантелеева пришлось только мне огнем из автомата. В это время раненые смогли подползти и укрыться от душманского огня в мертвой зоне, дожидаясь, пока мы их оттуда вытащим. Сразу после того как мы вытащили подбитый БТР, Виктор Карих на своей машине приступил к эвакуации раненых. В это время наш экипаж прикрывал их, ведя огонь из автомата и КПВТ по окнам второго этажа, в которых были видны вспышки выстрелов. О погибшем сотруднике “Каскада” мы тогда еще не знали. Второй офицер-“каскадер” умер на обратном пути прямо в БТРе. Ему пуля попала под бронежилет и там, в теле, начав кувыркаться, порвала все, что можно было. Еще один парень был сильно ранен, у него из ноги торчали обломки кости, ребята думали, что он не перенесет дороги и умрет, но оказалось, что он выжил. В том бою получил очень серьезные ранения начальник царандоя, его впоследствии увезли в Кабул, где прооперировали. Но его из-под огня вытаскивали не мы, а сами царандоевцы, нашей задачей было спасение конкретно сотрудников “Каскада”. После того, как всех раненых удалось вытащить из-под обстрела в безопасное место, машина Карих взяла на буксир второй подбитый БТР “каскадеров”, стоявший вне зоны обстрела, и мы понеслись в сторону нашего городка. Мы уехали, а сотрудники царандоя и ХАДа продолжили вести бой. Подъехав к нашему городку, мы по-быстрому отцепили поврежденный БТР от машины Карих и тот на полном ходу помчался в госпиталь, расположенный на территории аэродрома, чтобы отвезти раненых.

Слева направо: А.Немыкин, водитель БТР Игорь и Е.Ермаков

- Среди сотрудников “Кобальта” были раненые?

- Нет, никого из нас не зацепило.

- Была создана комиссия для разбора случившегося?

- Прилетала только комиссия по линии “Каскада”, а мы сразу же написали объяснительные представителю МВД, который в тот момент был у нас в городке. Как потом оказалось, под видом душманов в город вошла переодетая рота пакистанской армии. Сражаясь с ними, мы понятия не имели, против кого воюем. Уходя из города, трупы погибших пакистанцы вывозили на двух машинах. Говорят, их было около восьмидесяти человек.

Самое интересное, что и когда мы только ехали выручать “каскадеров” и когда сражались с пакистанцами, мы не испытывали страха, действуя чисто на механике. Все началось потом, по возвращении, когда стал в голове прокручивать картину произошедшего - вот тут-то я покрылся весь холодным потом, тут уже пришел настоящий страх. Кстати, Виктора Карих наш командир здорово потом “отодрал” за то, что тот передал свой БТР под командование “каскадерам”. По прибытию на место боя, к нему забрался кто-то из “Каскада”, согнал его с командирского места и даже стал руководить действиями Виктора. Ко мне тоже попытался влезть “каскадер” с такими же намерениями, но я ему ответил: “Нет, здесь я командир и никому свою машину не отдам”. А Виктору Карих наш командир влупил на всю катушку: “Как ты посмел отдать свою боевую технику?!” “Каскадеры” в интервью говорят, что благодаря тому, что они приняли бой, удалось воспрепятствовать захвату губернаторства. На самом деле, и им и нам запрещалось вмешиваться в боевые действия. На нас, “кобальтовцев”, уже однажды уходила наверх кляуза от командира “Каскада” за то, что наши сотрудники как-то вляпались в какую-то ситуацию с перестрелкой. Не скрою, мы часто влезали в подобные перестрелки, несмотря на запреты. И наш командир постоянно эти случаи скрывал, потому что боялся ответственности.  А, поскольку в этот день у нас присутствовал представитель из Кабула, он опросил всех нас и дал указание срочно писать представления к наградам.

- Кого наградили по результатам этого боя?

- Наградили только нас двоих: меня и Пантелеева - тех, кто вылез из-под защиты брони и действовал под огнем. Меня представили к ордену “Красной звезды”, а Пантелеев был награжден медалью “За боевые заслуги”. У нас было принято так: если представлялся к награждению медалью кто-то из внутренних войск, то ему давали медаль “За отвагу”, а если из милиции, то “За боевые заслуги”. После окончания командировки, некоторые сотрудники “Кобальта” сержантского состава получили медали просто за то, что находились в составе этого спецподразделения на территории Афганистана. Виктор Карих, несмотря на то, что считался старшим в нашей группе, к награде представлен не был, по причине того, что в бою передал командование своим БТРом “каскадовцу”.

Наградной лист на орден Красной Звезды

В октябре месяце подбили и наш БТР. К тому времени Женя Ермаков уже погиб, а на его место прибыл Саша Некеров, начальник одного из ОВД Оренбургской области, который пробыл у меня всего месяц. Мы на БТРе втроем выезжаем в тюрьму: я, водитель и Саша. Я сижу за пулеметом, Саша рядом с водителем. По нам сзади бьют из гранатомета и граната попадает в десантный отсек. Если бы там сидели люди, они бы точно погибли. Я начинаю крутить пулемет и пуля, угодив в лючок, рикошетит мне в голову. У меня от этой пули и от осколков потом на голове были многочисленные ранения, из-за которых мне в Союзе дали инвалидность по военной травме. Там, в Афганистане, я не стал обращаться за медицинской помощью, мне на шестой день по возвращению в Союз врач-офтальмолог, не доверив эту работу хирургу, самостоятельно сделала операцию, вытащив шесть осколков, которые могли угрожать моему зрению. Командир отряда по привычке пытался скрыть это происшествие, но сделать это было непросто по причине того, что у Саши была перебита коленка. Моего напарника тут же отправили в Союз, вручив медаль “За боевые заслуги”. Про то, что при этом обстреле пострадал кто-то еще, сообщать командир не стал - живой и живой, слава богу. С Сашей я потом некоторое время переписывался. Он рассказал, что его после ранения сразу же отправили в госпиталь, где, оказав первичную помощь, погрузили в самолет и увезли в Кабул. Все произошло настолько быстро, что все его вещи остались в нашей комнате и я ему впоследствии выслал их домой. Саша мне с юмором потом написал в одном из писем: “Я в командировку уезжал в хорошем костюме, а вернулся домой в том, во что был одет во время ранения - в офицерском полевом обмундировании без знаков различий, бушлате, портупее, ботинках, панаме. И вдобавок на костылях. Я жене месяца два ничего не писал о своем ранении и вдруг неожиданно явился в таком виде!” У нас, кстати, не было принято сообщать своим родным и близким о полученных ранениях, они об этом узнавали уже только после нашего возвращения.

- Вы каждый день, добираясь к месту несения службы, подвергались обстрелам?

- Практически каждый день. Была такая история, еще Женя был жив. Проезжая мимо дукана, я предложил ему: “Давай в дукан заглянем?” Зашли в дукан, оставив снаружи одного пулеметчика. Женя говорит: “Забыл люк закрыть” и собрался выходить из дукана. В это время слышим - граната бабахнула. Мы выскакиваем наружу и понимаем, что кто-то, просто проходя мимо, бросил в наш БТР гранату и она лишь по счастливой случайности не попала в люк, а, скатившись по броне, упала и взорвалась уже на земле. Другой раз, проезжая Пуштунбах, видим - стоят два горящих афганских танка. Да так сильно горят, что даже металл раскалился. Один еще более-менее целый, а второму удар пришелся, видимо, в боеукладку, потому что его очень сильно разворотило, и он перегородил дорогу. Мы немного издалека по “зеленке” постреляли, а потом поняли, что на этой дороге сегодня неспокойно, раз целые танки жгут из гранатометов, поэтому развернулись обратно и в тюрьму в этот день уже не поехали. Еще случай. Едем там же, через Пуштунбах. На дороге стоит зарытый в землю афганский танк, но уже армейский, не царандоевский. Мы подъезжаем. Хоть переводчик мой был в тюрьме, но мы к тому времени уже научились немного изъясняться на местном языке и спросили у афганского солдата: “Душман аст?” (“Душманы есть?”). Тот закивал головой “Аст, аст!”, а сам из автомата лупит в “зеленку”, водя стволом туда-сюда. Ну, мы тоже решили долбануть из своих пулеметов и тут - на тебе! - КПВТ заклинило, пришлось стрелять только из ПКТ. Приезжаем в тюрьму, ее начальник мне стал высказывать: “Зачем стрелял?!” - “Так нам солдат вон там, у танка, сказал, что там душманы!” - “Да ты посмотри, где этот танк!” Мы глянули, а танк, сразу после нашей стрельбы, уехал куда-то дальше по дороге. “Мы там, в Пуштунбахе, операцию свою проводим. Там наши ребята сидят, а вы по ним из пулемета стреляете! А этот солдат, наверное, сам на стороне душманов был”. Ё-моё! Мы за головы схватились и стали ждать возвращения с операции сотрудников царандоя, молясь, чтобы никто от нашего огня не пострадал. Слава богу, все удачно получилось - они все вернулись целыми и невредимыми, да еще смеялись, что наши пули рядом с ними прошли.

Танк в Кандагарской тюрьме

- Душманами производились минирования дороги через Пуштунбах?

- И неоднократно. Но дело в том, что БТР мины не очень боится, а вот БМП - та от мины очень сильно пострадает при взрыве. У БМПшки днище не бронированное и его пробивает сразу же, а у бронированного БТР взрывом лишь колесо оторвет. Подобный подрыв случился на “Луже”, правда не на моем БТРе, когда мы ехали в сторону 70-й мотострелковой бригады. Примерно на этом же месте в свое время расстреляли ГРУшника в УАЗике.

- Много было погибших среди советских специалистов, живших вместе с Вами?

- У “каскадеров” в том бою погиб один офицер, у нас, “кобальтовцев”, погиб Женя, а у ГРУшников вот этот старлей. Еще у “каскадеров” погиб один сержант из срочников - прямо на территории городка при неосторожном обращении с оружием один солдат застрелил другого.

- Расскажите, при каких обстоятельствах погиб Евгений Ермаков?

- Мы с ним обычно вместе ходили на реализацию разведданных, но в тот день, 11 августа 1982 года, мы оказались в разных местах, поскольку требовалась реализация сведений, полученных не только от нас, но и из источников армейской разведки. Женя сказал, что у него тоже есть данные в тех краях и решил, пользуясь возможностью, пойти вместе с мотострелками. Я обычно ходил вместе с десантно-штурмовой группой 70-й мотострелковой бригады, а Женя в тот день пошел вместе с ротой из той же бригады, потому что в роте было много его земляков-костромичей. Ребята из десантно-штурмовой группы обычно ходили налегке: в кроссовках, в тельняшках. В других же подразделениях бригады такой вольности не позволялось. Позже, ко мне на службу в колонию попал Виктор Соловьев, который в то время проходил срочную службу в 70-й бригаде, и он утверждал, что в том, что Женина группа попала в засаду, виновен был командир роты мотострелков. Я думал, что командир роты тоже погиб в том бою, но он сказал, что командира тогда сильно ранили и его удалось вытащить с поля боя. Правда, впоследствии за это отдали под суд за допущенные ошибки, повлекшие гибель подчиненных. Когда их окружили и убили командира взвода, Женя возглавил подразделение и стал руководить обороной. До утра они отстреливались, пока не подоспели вертолеты. В той операции участвовали два взвода, причем один взвод при нападении успел укрыться в развалинах, заняв круговую оборону, и с ним душманы ничего не могли сделать. А тот взвод, с которым шел Женя, поймали в винограднике, шансов где-либо укрыться, а, следовательно, выжить, у них не было совсем. Вертолетчикам пришлось потом только собирать убитых и раненых. Из Жениных земляков-костромичей в живых, по-моему, всего двое осталось после этого боя: один санинструктор, а другой - двадцатилетний сержант по имени Костя, награжденный орденом Красной Звезды. Его, говорят, представляли к Боевому Красному Знамени, но учитывая то, что он был разгильдяем и часто ходил в самоволки, ограничились Красной Звездой. Сержант Костя потом мне рассказывал, что последними словами Жени были: “Костя, выводи пацанов, иначе все здесь полягут. А я вас прикрою”. Ермаков Женя был похоронен на костромском кладбище за счет Костромского УВД. За этот бой его наградили посмертно орденом Боевого Красного Знамени, несмотря на то, что он нарушил приказ и пошел в составе роты, хотя представляли к званию Героя Советского Союза.

- Помимо того, что Вы в тюрьме занимались оперативно-агентурной работой, Вам тоже приходилось совершать выходы на реализацию агентурных данных?

- Очень часто! Мы и пешком ходили, и вылетали на вертолетах, с которых наносился бомбовый удар. Постоянно закрепленных за нами бортов не было, поэтому мы были вынуждены делать на них заявки. Но, как я уже говорил, авиацию получить в свое распоряжение всегда было делом нелегким. Однажды произошел неприятный случай. Мы вылетели на бомбовый удар, отбомбились по кишлаку, а когда возвратились обратно, командир вертолета мне говорит: “Слушай, мы, оказывается, отклонились на пять - десять километров и подолбили не тот кишлак, который ты заказывал”. Я опешил: “Как так?” - “Да твой агент показал вниз: “Вон душман и вон душман” - значит надо бомбить. У нас такие отклонения допускаются”. Я тут же доложил своему командиру: “Мы разбомбили кишлак, в котором были душманы, но командир экипажа вертолета утверждает, что имело место отклонение от маршрута. Но из этого кишлака по нам открыли огонь и вертолет был обстрелян”. Проходит какое-то время и начались разборки. В царандой поступили данные о том, что советскими вертолетами был разбомблен мирный кишлак, откуда на телегах привезли трупы и сказали, что «такого-то числа прилетали вертолеты и бомбили». Начинают поднимать документацию, выяснять - кто летал и бомбил, по чьему заданию. Оказалось, “Кобальт” заказывал. Меня тут же отстранили от работы до окончания разбирательств. А в это время приходит указ о награждении меня орденом Красной Звезды. Какая там Звезда!? У меня паника полнейшая, мне совершенно не до награждения - лишь бы не посадили. В моей голове не укладывалась сложившаяся ситуация: как мы с вертолетчиком могли ошибиться? И тут одновременно старший военный советник получает данные, нашедшие подтверждение как по линии “Каскада”, так и по нашей линии, о том, что что в тот день, в таком-то квадрате в кишлаке собралось несколько бандформирований, но прилетевшие вертолеты нанесли по ним бомбовый удар. Озлобленные душманы едут в соседний кишлак, там расстреливают несколько мирных, бросают их тела на телеги, привозят в местный царандой и говорят, что русские вертолеты разбомбили мирный кишлак.  Как-то так получилось, что эта информация пришла из разных источников и по различным каналам, следовательно, являлась подтверждением наших действий. В этом случае, честно говоря, за такую информацию на нас нужно было новый наградной готовить, но я был рад и тому, что это дело просто спустили на тормозах. Наш командир мне сказал: “Тебе крупно повезло!” Впоследствии все поняли, что в тот день разбомбили именно тех, кого было нужно, хоть и не в том кишлаке, куда летели. Бомбардировка оказалась результатом случайного отклонения пилотов от маршрута, но это отклонение привело нас к нужной нам точке. Вот такое стечение обстоятельств.

p>- Нет, у нас ничего такого не было. Нам еще в Ташкенте сказали: “У вас у каждого есть опыт оперативной работы, используйте его в полной мере”.

На одной из операций

- Как обычно происходило нанесение ракетно-бомбового удара?

- Каждая бомбежка проводилась не только вертолетами. Сначала пара наших вертолетов обычно долбили указанное место неуправляемыми снарядами. Затем, отработав по целям, вертолеты поднимались вверх, а их место занимали самолеты “Су”, тоже нанося удары своим вооружением, включая бомбы. Обычно удары наносились не по кишлакам, а по отдельным строениям, в которых собирались душманы.

- По тому кишлаку, который был изначальной целью, все-таки отработали?

- Нет. А зачем? Поезд уже ушел. Тем более, что у нас были данные о том, что там собираются устроить сходку, а в результате оказалось, что сходка состоялась совершенно в другом месте. Зачем же бомбить кишлак с мирными жителями?

- Существовал ли у вас в отряде лимит на количество наносимых бомбовых ударов?

- Абсолютно такого не было. Если имелась достоверная информация - ее нужно было отрабатывать. Желательно, конечно, чтобы в твоей работе были учтенные запросы на авиационную поддержку.

- Какие варианты реализации данных существовали помимо ракетно-бомбовых ударов?

- Войсковая операция. Женя Ермаков погиб как раз в результате такой войсковой операции. Мы ходили вместе с подразделениями 40-й армии в те места, где, по имеющейся информации, имелись скопления душманов. Вот, например, в 1980-м году у нас, еще в первом “Кобальте”, был капитан милиции Исаков, из Прибалтики. Он за участие в одной такой операции получил звание Героя Советского Союза. Там сложилась следующая ситуация, нам ее доводили еще перед отправкой в Афганистан. Их группа, состоящая из сотрудников “Кобальта” и “Каскада”, попала в засаду. От огня душманов сначала погибло двое человек, а затем семеро. Исаков остался один и, забравшись под навес скалы, он вел бой, не подпуская врага к телам своих товарищей. В Ташкенте нам сказали, что виновным в этом оказался войсковой командир, который повел обратно их той же тропой, по которой они пришли на место. Если бы они пошли другой тропой, то на засаду бы точно не нарвались, но армейский командир настоял. В результате погибли еще и армейские. Под навесом скалы Исаков нашел “мертвую зону” и это позволило ему продержаться там почти двенадцать часов. Душманы пытались сверху бросать на него гранаты, но они скатывались вниз и не причиняли никакого вреда. Пытались Исакова со всех сторон обложить, но он отстреливался, используя укрытие. Капитан был здоровым мужиком и часто на выходах вместо продовольствия таскал на себе вещмешок с патронами россыпью. Все над ним посмеивались, но в результате этот мешок пригодился и спас ему жизнь. Мне довелось познакомиться с Героем Советского Союза Исаковым в Москве, когда там встречались ветераны “Кобальта”.

- Свой орден Красной Звезды Вы получили уже в Союзе?

- Да, мне его начальник Волгоградского УВД генерал Иванов Константин Дмитриевич вручал уже дома. В Афганистане нам наград не вручали, ведь нам там даже никаких документов иметь при себе не полагалось, не то что наград. Там мне только объявили, что уже есть указ о награждении и назвали его номер.

- Обмывали награду?

- Награждение произошло как раз в то время, когда мы ошибочно нанесли бомбовый удар, поэтому в то время было не до обмывания - я пребывал в таком нервном стрессе, что ни о чем и не думал. Потом, конечно, все было. Мы там и день рождения мой в январе месяце отмечали.

- Если не ошибаюсь, спецотряд “Кобальт” в 1983-м году был расформирован?

- Да, наш “Кобальт-3” был последним отрядом. Несмотря на то, что мы ехали в командировку сроком на полгода, нам ее продлили еще на полгода. Мы единственный из отрядов “Кобальт”, который пробыл в Афганистане больше установленного срока. В апреле 1983-го мы все уже были в Союзе. На нас существование “Кобальта” закончилось, после нас на замену приехали ребята из Украины, которым предстояло работать уже на должностях советников и срок командировок которых составлял два года. Они приехали незадолго до нашего отбытия в Союз и некоторое время, наверное с месяц, мы с ними поработали совместно, передавая им свой опыт. Им в этом плане повезло гораздо больше чем нам, когда мы впервые прибыли в Афганистан. В отличие от нас будущих советников гораздо дольше учили в Ташкенте, прежде чем отправить “за речку”. Готовили их более основательно, они даже изучали пуштунский язык.

Кандагарская группа отряда «Кобальт-3»

- Как всеми было воспринято сообщение о том, что вам командировку продлевают и вместо полугода вам предстоит еще столько же провести в Афганистане?

- Многие отказались продлевать свою командировку. Я, кстати, тоже сперва хотел отказаться и уехать домой, но меня уговорил наш командир группы, сказав: “По твоей линии здесь больше некому работать. Если новые ребята придут, они же тюрьму совсем не знают”. Отказы продлить командировку руководством воспринимались вполне нормально, никаких наказаний для отказавшихся не последовало. Среди нашей группы тех, кто уехал домой по истечении полугода работы, оказалось всего два человека.

Немыкин А.Д. (крайний слева) с прибывшими на замену советниками царандоя

- Когда пленных расстреливали при попытке к бегству, их тела захоранивались на территории тюрьмы?

- Нет, они отдавались родственникам для погребения, при этом никакой мести с их стороны в отношении сотрудников тюрьмы не было. Все понимали, что идет война и побег из плена мог оказаться и неудачным.

- Каким образом вам в тюрьму доставлялись пленные после войсковых операций?

- Обычно на машинах привозили. Причем пленных у военных забирали представители царандоя, они же и доставляли их в тюрьму. Бывало, что и я сам вместе с царандоем выезжал забирать пленных. Когда я только прибыл в тюрьму, я стал сверять количество доставленных пленных. Спрашиваю у начальника тюрьмы: “Сколько нам пленных привезли?”, тот называет число. Я сверяюсь со сводкой, и говорю: “А военные отчитались, что взяли их в пять раз больше”. Начальник тюрьмы удивлялся: “А куда же они делись?” И вот поди разберись, то ли были они, то ли не были. То ли их расстреляли, чтобы такое большое количество не везти.

- С пленными начинали работать только при поступлении в тюрьму?

- Когда я лично выезжал на операцию, я начинал первичную обработку попавших в плен душманов прямо на месте, по горячим следам. Мне в этом никто не препятствовал. В войсках к нам относились как к спецназу, и мы имели полное право на собственные мероприятия. Причем такое отношение сохранялось к нам не только в боевой обстановке. Когда с концертом в 70-ю бригаду прилетал Кобзон и давал концерт в ангаре, мы не сидели вместе со всеми на скамейке перед сценой, мы сидели сбоку на самой сцене и до Кобзона можно было рукой дотянуться.

- Во что Вы были там одеты?

- У нас было три вида формы. Если мы шли вместе с армейскими подразделениями, мы надевали, соответственно, армейское обмундирование: панама, гимнастерка, ботинки. Если мы действовали совместно с афганцами, то на нас была уже надета афганская полевая форма. Причем на всю команду афганскую форму получал я. Получал в тюрьме. Вынесли мне тюки с одеждой, а вместе с ними протянули и какие-то бумаги, листов пятнадцать, густо исписанные по-афгански: “Распишись”. Я местному вещевику говорю: “Слушай, я всего-то на двадцать человек обмундирование получаю, а здесь, наверное, на целый батальон список!” Афганец мне отвечает, что такой большой список получился лишь из-за особенностей афганского языка. Но делать нечего, проверить я не мог, поэтому пришлось поставить подпись: “рафик Саша”, то есть “товарищ Саша”, поскольку мы свои фамилии не должны были называть по причине секретности. Представляю, сколько они в этом списке списали различного обмундирования! А третьей формой одежды была обычная гражданская одежда. Несмотря на то, что у нас “гражданку” отняли в Ташкенте, кое-что все-таки мне удалось провезти из Союза. Да, к тому же, что-то приобретено было уже в местных дуканах. Мы часто ходили на работу, даже на операции ездили, в смешанной форме одежды, представляющей из себя смесь “гражданки” и военной формы, хотя нам и рекомендовалось “не выделяться”. При этом всегда, при всей форме, мы были без знаков различия и на плечах имели пустые погоны. И этим отсутствием знаков различия мы выделялись среди общей массы: все знали, что это либо “Кобальт” либо “Каскад”.

- Во время операций не приходилось переодеваться в местную одежду?

- Нет, нам не приходилось, этим больше разведчики занимались. Но для фотографии я как-то однажды чалму надел. 

- Какую обувь носили в местных условиях?

- Обувь у нас была лучше армейской. Когда мы получили царандоевскую форму, к ней полагались ботинки, произведенные в Чехословакии. До сих пор жалею, что не привез с собой пару этой замечательной обуви. Чешские ботинки были в разы лучше тех, что нам давали вместе с советским армейским обмундированием. Они были легкими и практичными, не имели шнурков, застегиваясь сбоку на ремешки с пряжками.

- Как происходил прием-передача оружия при смене команд?

- За пару дней до того, как команда должна прибыть из Союза (и это практиковалось во всех отрядах “Кобальт”), в города, где планировалось разместить группы, приезжали двое человек из наших же ребят, которые принимали для нас оружие и боеприпасы. Когда прибывали остальные члены команды, оружие уже было пересчитано и принято под отчетность.

- Вы передвигались постоянно с оружием?

- Только так. Всегда обязательно при себе имел пистолет и автомат.

- Какой боекомплект при себе имели?

- Два пистолетных магазина и четыре автоматных магазина в подсумке. На самом автомате крепились два магазина, соединенных между собой при помощи изоленты. Некоторые пытались таким образом и три магазина соединить, но это оказалось очень неудобным. Подсумки с дополнительными магазинами мы брали только тогда, когда отправлялись на какую-нибудь операцию, а так обычно обходились двумя магазинами на автомате.

- На территории тюрьмы тоже с оружием ходили?

- Да, везде ходили только с оружием.

- Ножи при себе имели?

- Только штык-ножи, которые были в комплекте с автоматом. Несмотря на то, что они были туповаты, ими очень хорошо консервы было открывать.

- Гранаты у Вас были?

- Гранаты у нас в ящике под койкой стояли. Если хочешь - бери сколько нужно, никто не запрещал. Мы их брали только когда участвовали в наземной войсковой операции, а когда приходилось лететь на вертолете обходились без гранат - не дай бог еще внутри салона случайно взорвется.

- По караванам приходилось работать?

- Целенаправленно - нет. В случаях с караваном, если мы получали о нем информацию о месте, где он должен пойти, то только вызывали авиацию для нанесения ракетно-бомбового удара. Или передавали данные войскам, если те хотели не уничтожить, а самостоятельно захватить этот конкретный караван. Но сами понимаете, что пока авиация все согласует, этот караван успеет туда-сюда сходить. У одной нашей группы, находящейся в Лашкаргахе, рядом располагалась небольшая часть от кандагарской бригады и при них имелась вертолетная группа в составе четырех машин, охраняемая парой танков. Они, конечно, здорово выручали наших.

- Кандагар славился своей контрабандой. Вам довелось работать с контрабандистами?

- Действительно, там до пакистанской границы было менее ста километров и контрабандисты часто ходили через границу. Мне с ними работать не пришлось, а вот те наши ребята, которые работали с царандоем по линии уголовного розыска, они контрабандистами иногда занимались, но их интересовала только контрабанда оружия. Оружие шло валом, в основном китайское. Автомат Калашникова китайского производства от нашего отечественного можно было отличить даже по звуку: их автоматы при стрельбе издавали более звонкие звуки. Поэтому при стрельбе на дороге в “зеленке” мы по звуку отличали, кто стреляет - душманы или армейцы с царандоем. Носить всегда при себе оружие у афганцев было в порядке вещей, но не у каждого афганца была возможность раздобыть себе оружие. Поэтому мне как-то довелось наблюдать такую картину: неподалеку от дукана сидит афганец и прямо на земле клепает из подручных средств автомат Калашникова. Правда, на творение прославленного оружейника это было мало похоже, поскольку ствол он приладил от какой-то старой винтовки. И что поразительно - эти самоделки, собранные буквально на земле, стреляли!

- Что еще контрабандой везли через границу?

- В то время большого вала наркотиков не было, поэтому основной поток контрабанды шел в виде промышленных товаров. В Кандагаре, если у тебя есть деньги, ты мог купить практически все, хоть танк.

- Тюрьма подвергалась обстрелам со стороны душманов?

- Очень часто. Но у нас на каждом углу тюрьмы стояло по пулемету ДШК, поэтому при любом обстреле обязательно из этих крупнокалиберных пулеметов долбили по тем местам, откуда велся огонь. По вечерам и наш городок частенько обстреливали из минометов, хоть он и находился на противоположном краю Кандагара. После первого такого обстрела мы стали надевать бронежилеты, правда долго их носить было невозможно, ведь это были не нынешние облегченные средства защиты - чуть ли не до колен, мощные, тяжелые.

- А каски носили?

- Периодически. Вроде бы и понимали, что все это носить обязательно, но поносишь немного и расслабляешься. А потом опять попадаешь под обстрел и снова все на себя напяливаешь 

- Какое ограждение имела кандагарская тюрьма?

- Она была обнесена огромным мощным дувалом, перед которым был вырыт ров. С одной стороны перед стенами тюрьмы протекала река, в которой мы иногда ловили рыбу маринку.

- На территории тюрьмы, кроме стрелкового и крупнокалиберного оружия имелось еще какое-нибудь вооружение?

- При необходимости тюрьма могла вести оборону как крепость - там имелись минометы и даже был свой собственный танк с экипажем.

- ХАДовцы к вам в тюрьму заглядывали? Пытались контролировать Вашу работу?

- Нет, они у нас не появлялись и в нашу работу не вмешивались.

- Происходило ли у вас в городке прощание с погибшими сотрудниками?

- Нет, никаких прощаний в нашем городке не устраивали. Тело Жени, после того как эвакуировали с поля боя, сразу увезли в морг. Поскольку у нас в Кандагарском госпитале не имелось собственного морга, погибших увозили в госпиталь, расположенный в другой провинции. А потом Женю повезли хоронить на родину. Его в пути сопровождал наш замполит, который сам был из Рязани и хотел по пути заскочить на денек к себе домой. Сначала хотели отправить сопровождать меня, поскольку он был моим другом и мы с ним вместе работали, но потом замполит попросил и я ему уступил. У “каскадеров” такая же картина - тело сразу в морг, там его запаивали в цинковый гроб и оттуда сразу отправляли домой.

- У вас в группе даже замполит был?

- Конечно. Подполковник. Но он нас не сильно утруждал различными политзанятиями. Мы все прекрасно понимали, что эта должность нужна больше для проформы. У нас же боевое подразделение, а в нем, как полагается - командир команды, командиры отделений и замполит. Еще в нашу команду, с руководством в Кандагаре, входили отделения, расположенные в провинции Гильменд - там несколько точек было, на которых работали наши “кобальтовцы”. Мы из Кандагара ездили в командировки или с проверками туда, в отдаленные точки. Я, например, ездил в Лашкаргах к Саше Санжаревскому, с целью оказать помощь. Пробыл там неделю, контролируя их работу, наблюдая, как они работают с агентурой и принимая участие в реализации их разведданных. По результатам своей командировки я готовил докладную своему командиру, рассказывая, что все там у них нормально. В Лашкаргахе наша группа размещалась в больших красивых коттеджах, окруженных стенами полутораметровой высоты и растущими рядом кипарисами. Неподалеку протекала река Гильменд, большая и быстрая, а уже в паре километрах от нее начинались пески пустыни Регистан.  В Гильменде находился афганский пионерский лагерь, в котором мне довелось познакомиться с местными пионерами и их вожатыми. Пионерский галстук у афганских пионеров был трехцветным, как и государственный флаг. Черный цвет их галстука означал темное прошлое под игом англичан, красный - кровь, пролитую в борьбе за независимость, а зеленый - светлое будущее. Впервые я там увидел афганских женщин, которые ходили без чадры и даже носили джинсы. На то время всего два места было во всем Афганистане, где женщинам позволялись такие вольности - это Кабул и провинция Гильменд. Больше нигде такой свободы для них не было, я словно в другой мир попал. Это было связано с тем, что в провинции Гильменд власть была действительно народной. Воинственное племя белуджей, проживающих на территории провинции, приняло новую власть и было полностью на стороне народа. Они взяли на себя обязанность по охране территории всего Гильменда, поэтому душманы туда даже не совались. В Гильменде было настолько спокойно, что можно было ходить совсем без автомата. В других же местах мы всегда при себе имели и автомат и пистолет. Народ в провинции был весьма приветлив: идешь по улице, а за тобой всегда вприпрыжку бежит стайка местных ребятишек, выпрашивая “бакшиш”. Белуджи - отличные стрелки. В Гильменде водилось очень много диких уток, и мы однажды решили посоревноваться с белуджами в стрельбе. Когда мы увидели, как они с одного выстрела из автомата на лету бьют утку, мы поняли, что соревноваться с ними бессмысленно.

Сотрудники «Кобальта» с представителями племени белуджей. Провинция Гильменд. А.Немыкин – второй слева. Второй справа – А.Санжаревский

- Как часто Вам приходилось заниматься подготовкой докладных о результатах своей работы?

- Я наверх никаких докладных не отправлял, это входило в обязанности нашего командира группы. А вот ему самому я о своей работе докладывал ежедневно. Каждый вечер, возвращаясь к себе в городок, я ему отчитывался о том, что мной проделано и предоставлял, при необходимости, копии агентурных сообщений.

- На чем Вы добирались в Лашкаргах?

- Туда только на вертолете можно было добраться. Однажды я там участвовал в войсковой операции километрах в сорока от границы с Пакистаном. Я шел в составе десантно-штурмового батальона. Это был просто мрак какой-то! Нам на командирском БМП приходилось пробираться и через горы, и через пески. Пыль невыносимая, ложилась на лицо густым слоем. Попьешь воды, этот участок губ становится чистым, а все остальное лицо - серого цвета.

- Попадать в засады Вам приходилось?

- Вот только один раз, когда при попытке проскочить Пуштунбах наш БТР обстреляли из засады. Нас там ждали, вели огонь плотно, но мы смогли проскочить, поскольку ехали на одном БТРе. Шли бы в колонне, шансов уцелеть у нас было бы очень мало.

- Вы сказали, что самым страшным наказанием для всех была отправка в Союз. А какими были другие наказания для проштрафившихся?

- У нас практически наказаний не было. Вот только одного таджика отправили обратно из-за того, что он пытался продать бензин или солярку. Бывало, что совершали и уголовные преступления. У нас в Кабуле двое напились местной водки-”ангурки”, от которой у них “кукушка улетела”, обложились гранатами, думая, что вокруг душманы, и никого к себе не подпускали, отстреливаясь. Их сразу отправили в Союз, а там под суд отдали.

- А как развивалась дальше ситуация с уголовным делом, которое завели на Вас афганцы?

- Да заглохла она сама собой. Причем нам официально никакого уведомления об уголовном деле не поступало. О том, что возбуждено дело мне рассказал начальник тюрьмы, больше ни от кого я об этом не слышал. Ну, возбудили и возбудили - у нас ни фамилии, ни звания нет, я для них лишь “рафик Саша”, не более. Да и тот мужик, который на меня пожаловался, вряд ли мог на меня указать, поскольку его ко мне даже не подпустили бы, чтобы он смог увидеть мое лицо.

- Занимались ли Вы пропагандой среди местного афганского населения?

- Мы вели небольшую пропаганду только среди тех, с кем работали. Никаких средств пропаганды, брошюрок и листовок, мы не использовали, полагаясь только на беседу. Мы и сами были заинтересованы в том, чтобы показать свою страну с лучшей стороны. Среди советских специалистов были такие, в обязанности которых входило проведение пропаганды. У меня в авиагородке был знакомый, комсомольский работник из Ленинграда, который работал с афганской молодежной организацией. В авиационном городке жило три таких комсомольца, которые подчинялись старшему партийному советнику. Все советники по партийной линии проживали на территории кандагарского аэродрома, потому что тот имел очень хорошую охрану. Кстати, аэропорт Кандагара был гораздо лучше, чем в Кабуле, его в свое время построили еще американцы. Вот эти комсомольские работники как раз и занимались конкретной пропагандой среди населения, распространяя через местные комитеты свои брошюры. У них была агитационная машина с громкоговорителями, через которые они вели какие-то трансляции на местном языке. Вообще, афганцы весьма восприимчивы к чужим языкам. Расскажу одну историю. Я со своим командиром Кудрей по служебным делам несколько раз летал в Кабул, где местный аэродром охранялся как советскими, так и афганскими солдатами. Обычно мы уже знали тех, кто там несет службу, а в тот раз на КПП оказался какой-то новый афганец. Кудря у него по привычке поинтересовался: “Как дела?”, а тот показал знаками, что ничего по-русски не понимает. Пробыли мы в Кабуле неделю и, когда возвращались обратно, теперь уже я поинтересовался у этого солдата: “Ну, как дела?”, на что получили неожиданный ответ: “Зае..сь!” Кудря его стал поучать: “Так нельзя говорить! Это слово плохое!”, а афганец спокойно ему отвечает: “Нет! Плохо - это когда “зае..лся”, а “зае..сь” - хорошо!” Представляете, наши солдаты уже не только научили афганцев материться, но и разъяснили им, что хорошо, а что плохо! И афганцы искренне считали, что русский мат - это очень хорошо, что это нужная вещь, которая служит не только для связки слов, поэтому их речь очень часто переплеталась матерными словами.

- Что Вы чаще всего покупали в дуканах?

- Первую часть своей командировки мы практически не ездили в дуканы, поскольку питались теми продуктами, что получали в бригаде. А потом, когда нам стали доплачивать, то стали периодически заглядывать и в дуканы и на базарчики. Разумеется, все это осуществлялось под охраной, по одному старались никуда не расходиться. На базарах покупали, в основном, продукты. А в дуканах можно было купить абсолютно все, кому что было нужно. К примеру, я в Лашкаргахе купил огромный тюк цветной лощеной ткани, которую обычно покупали таджики для свадебных платьев. Привез домой после командировки, а мне говорят: “Ты чего привез?” Я отвечаю: “Ткань на платье” - “Да эта ткань даже воздух не пропускает, из нее можно только покрывало сшить”. У нас один ОБХССник был, так тот накупил ткани-марлевки и домой привез. Жена, когда узнала об этом, мне стала выговаривать: “Вот марлевку тебе и надо было брать, а не эту ткань!” Ну, а на подарки домой в дуканах обычно покупались дубленки, магнитофоны, красивые индийские платья для детворы.

- Приготовлением пищи занимались своими силами?

- У нас по штату был повар, который числился стрелком. Но, так как мы, русские, не очень хорошо умели готовить, то, по общему соглашению, этим делом у нас занимались таджики, а на нас ложилась обязанность мыть посуду. Конечно, готовили они великолепно: плов - это был плов! В Афганистане рис был совершенно иным, чем у нас в Таджикистане и плов из него получался очень вкусным. Недостатка в витаминах у нас не было - бананы продавались как у нас картошка, гранатовые рощи росли у каждого кишлака. Я раньше думал, что гранат - это дерево, а оказалось, что это большой кустарник. Из-за этих гранат нас афганцы сильно невзлюбили, несмотря на то, что поначалу относились очень даже хорошо. “Советник - хороший человек, солдат - плохой человек”, - говорили они. Вот, к примеру, идет по дороге колонна наших войск. А вдоль дороги с одной стороны виноград растет, а с другой стороны - гранат. В афганских кишлаках земля поделена на участки между дехканами, на которых они стараются вырастить максимально возможный урожай. И вот колонна советский войск останавливается на этой дороге, дается команда: “Пулеметы направо и налево. На все про все даем двадцать минут”, и все солдаты, спрыгнув с бронетехники, бегут по этим виноградникам и рощам. Через десять минут все уже выглядит, словно прошла стая саранчи. И никто из солдат при этом не задумывается, что тем самым они лишили простых крестьян годичного пропитания. Какая там пропаганда!? При таких действиях наших солдат никакой политики не надо было - “Советские войска плохие, грабят”. Однажды возвращаемся с войсковой операции на своем БТРе (мы хоть и редко его брали на выходы, но с ним все-таки было удобнее, поскольку можно было загрузить его необходимым грузом) и видим: стоят два наших солдата и старик-афганец, ругаясь, на них машет руками. Мы остановились: “В чем дело?” Афганец через переводчика нам отвечает, что эти солдаты зашли к нему в дом и забрали у него магнитофон и прочие вещи. Мы, конечно, солдат задержали и все украденное вернули афганцу. Тот так обрадовался и постоянно нам кланялся, благодаря за защиту. Наши солдаты очень часто грабили афганское население, хотя и их понять тоже можно: постоянно голодные, жрать охота, да к тому же друзей убили - вот и вымещали свою злость на афганцах.

- Воду, которую вы пили, приходилось обеззараживать?

- У нас в городке был водопровод, но мы все равно эту воду кипятили. А перед выходом в горы, старались меньше пить воды, но больше холодного чая. Я по собственному опыту жизни в Туркмении знал, как нужно экономить воду, а вот ребята откуда-нибудь с севера во время выходов всю свою воду первыми выдуют, а потом пристают с просьбами: “Ну дай попить!” А на жаре ведь чем больше пьешь, тем больше пить охота. Если была возможность, на выходы старались флягу брать с собой не отечественную, а афганскую армейскую - она объемистая, с суконным чехлом. Если этот чехол намочить, то вода во фляге долгое время остается прохладной даже на такой жаре. А в это время броня БТРа раскалялась настолько, что можно было даже яичницу жарить.

- На чем вы готовили себе еду?

- У нас городок был хорошо обеспечен электричеством, поэтому для приготовления пищи мы использовали электрические плитки. А если нужно было приготовить плов, то разводили костер. С дровами там, конечно, дела обстояли не очень хорошо, там они больших денег стоили. Но, поскольку мы плов готовили не каждый день, то для его приготовления дрова мы находили. 

- Приметы какие-нибудь или суеверия за время нахождения в Афганистане у Вас появились?

- Не знаю, может у молодых ребят что-то подобное и появилось. А я туда попал, будучи уже достаточно взрослым мужиком - в Афганистане я отпраздновал свое сорокалетие. Жене Ермакову еще в Ташкенте исполнилось тридцать лет, а когда он уже прибыл в Кандагар, ему пришло известие, что у него дома родился сын.

Евгений Ермаков (справа) и Александр Немыкин перед отправкой в Афганистан

- Как Вы проводили свободное от работы время?

- Занимался спортом. Нас собралось несколько человек, энтузиастов спортивного образа жизни, и мы практически каждый день или поднимали тяжести, используя вместо гирь ящики с патронами, или устраивали пробежки по территории городка.

- Кино в городок привозили?

- Нет, поэтому мы сами развлекали себя, как могли. Купили магнитофон и слушали музыку. Впервые песню Пугачевой “Миллион алых роз” я услышал там, в Афганистане, на кассете, купленной в местном дукане. Кассет там продавалось очень много и на любой вкус. Особенно большой выбор был в Кабуле и наши, возвращаясь оттуда из командировки, всегда привозили какие-нибудь новинки. У нас в Кандагаре основная масса продаваемых кассет была с индийской музыкой, поскольку пуштуны очень обожали ее. Часто можно было наблюдать такую картину: верхом на ишаке едет местный дехканин, на нем чалма длинная, позади топают три или четыре его жены. А на руке у этого афганца висит магнитофон, откуда на всю округу грохочут индийские песни. Афганцы почему-то предпочитали тяжелые магнитофоны: если мы старались купить себе магнитофон покрупнее, но полегче, то у афганцев были иные предпочтения - поменьше, но потяжелее.

- Кроме Кобзона какие еще артисты к вам приезжали?

- Еще приезжали Лещенко и дуэт Вероники Маврикиевны с Авдотьей Никитичной. Все они дали свои концерты или на территории авиагородка или на территории бригады в огромных ангарах. А потом Лещенко с дуэтом, по приглашению руководства “Каскада”, заглянули и к нам в городок. “Каскадеры” привезли артистов на машине, и они дали для нас небольшой концерт прямо рядом с нашим бассейном. Затем “каскадеры” пригласили артистов на небольшое застолье, выпили с ними и увезли обратно на аэродром. Мы же, рядовые сотрудники “Кобальта”, в этом застолье не участвовали, от нас там был лишь наш командир.

Выступление столичных артистов на базе «Кобальта» и «Каскада»

- Вы сказали, что некоторые из ваших сотрудников сильно болели. Это были серьезные болезни типа гепатита?

- Наш командир кандагарской группы Леонид Кудря заболел гепатитом. С такой болезнью обычно отправляли в Кабул, а затем возвращали в Союз. Но Кудря, полежав немного в кабульском госпитале, вернулся обратно. Кроме него у нас больше никто гепатитом не болел, но в других отрядах, знаю, были заболевшие. У нас в основном болели кишечными заболеваниями, но обходились без госпитального лечения - пронесет и все. Например, Толик из Мурманска почти месяц так страдал - он приехал в Афганистан довольно грузным человеком, а уехал обратно сильно похудевшим. 

- Насекомые и прочая пустынная живность сильно досаждали Вам?

- У нас там было очень много фаланг, некоторые ушлые ребята собирали целые гирлянды из этих членистоногих. Фаланги прыгали и кусали, но укус их был неядовитым, по ощущениям как щипок. Правда, во время укуса фаланга могла занести в рану какую-нибудь инфекцию, поскольку питалась падалью. Были еще и скорпионы, у тех укус был уже ядовитым. Нам еще до прибытия в Афганистан рекомендовали прежде чем надеть какую-нибудь одежду или обувь, тщательно их вытряхивать и осматривать. Мы каждый раз так старательно все это проделывали, что ни одного укушенного у нас не было.

- На случай укусов имелось какое-нибудь противоядие?

- У нас только штатная аптечка имелась и все.

- В вашу группу входил медицинский работник?

- Да, у нас имелся штатный фельдшер. Прапорщик внутренних войск, приехавший из Одессы.

- Наверное, сидел без работы?

- Нет, он работал, как и все. Он числился стрелком, поэтому вместе с нами ездил на операции. Если мы участвовали в операции вместе с армейскими подразделениями, то обычно ехали на их БТРах, но если была возможность, то старались использовать собственные машины.

- Какой брали с собой боекомплект во время выездов на операции на собственном БТР?

- Брали по ящику патронов на КПВТ и ПКТ, ну и для своего автомата ящик с патронами лежал всегда внутри БТРа. Хочу заметить, что КПВТ во время стрельбы часто отказывал, чего не скажешь о ПКТ, который работал безотказно в любых условиях. Еще у нас на броне был ремнями на всякий случай закреплен АГС. Но его закрепляли только во время выездов на операции. Иногда, при необходимости, брали с собой пару-тройку одноразовых гранатометов “Муха”.

- Собственная радиосвязь у вас имелась?

- Да, ведь мы только по радиостанциям и общались между собой, телефонов же не было. Стационарная радиостанция с огромной антенной у меня стояла на БТРе, а при себе была переносная рация. Но у переносной радиус действия был не сильно большим, поэтому она использовалась для переговоров между собой на недалеких расстояниях, например, на территории тюрьмы. В нашем БТРе постоянно находился водитель, слушая эфир по стационарной станции и, при необходимости, всегда нас мог вызвать по переносной радиостанции.

- Тяжко, наверное, приходилось водителю весь день сидеть под раскаленной броней.

- Нет, он ставил свою машину на территории тюрьмы поближе к деревьям, сам вылезал наружу и сидел рядом, прячась в тени. Он себе друзей завел из числа сотрудников тюрьмы, те его чаем поили.

- На случай возможного захвата в плен, у Вас имелись так называемые “последний патрон” или “последняя граната”?

- Мы всегда носили оружие. На крайний случай у меня при себе имелся пистолет в кобуре.

- После отработки оперативной информации что считалось результатом: подтверждение либо уничтожение?

- По результатам операции отчитывались войска, а если их отчет прошел по всем инстанциям, то и нам это засчитывалось. Каждый месяц наш командир ездил в Кабул, в штаб 40-й армии, где предоставлял результаты работы нашей команды, а начальник штаба армии, после сверки результатов, отчитывался о совместной работе. Ведь изначально и планировалось, что “Кобальт” будет помощником 40-й армии, ввиду того, что “Каскад” с этой задачей справлялся не в полном объеме. Наш командир, каждый раз возвращаясь из Кабула, говорил: “Армия на высоком уровне оценила работу спецотряда “Кобальт””.

- Были случаи, когда полученную информацию отдавали на отработку, но впоследствии оказывалось, что агент вас дезинформировал?

- Может где-то такое и было, но точно не у нас. Мы очень тщательно подходили к получению информации и старались десять раз ее перепроверить, прежде чем пустить в отработку. Но, как правило, простые афганцы не давали недостоверной информации, поскольку они получали за это деньги. Хотя они могли давать информацию одновременно нескольким сторонам - информировать нас или дать информацию на нас кому-то еще, например, душманам или их китайским советникам.

- Вы имели право уничтожить агента, заведомо дезинформирующего вас?

- Мы вообще не имели права никого уничтожать, разве только если в бою. Вообще мы старались связываться с такими людьми, с которыми устанавливались весьма доверительные отношения и которых мы считали своими друзьями. Может быть, они нас и сдавали, но мы об этом ничего не знали. 

- “Кобальтом” выставлялись блокпосты для контроля миграции населения?

- У меня был друг Слава Цымбал, он был еще в первом “Кобальте” и работал в Мазари-Шарифе. Этот город находился достаточно близко к Советскому Союзу и вот там они выставляли свои блок-посты, чтобы отслеживать миграцию местных жителей, особенно тех, кто ходил через советскую границу. В наших краях, в Кандагаре, в этом не было смысла, поскольку на этой территории проживали коренные жители пуштуны и никакой миграции, как в приграничных с Советским Союзом районах, не было.

- Как и где осуществлялось хранение секретной документации, используемой при оперативной работе?

- Никаких агентурных дел на разрабатываемых объектов, как это требовалось при работе в Союзе, у нас не было. Имелись только небольшие личные дела на каждое свое доверенное лицо, в котором указывались фамилия, имя, когда и на каких условиях завербован. Эти личные дела хранились безо всякого сейфа у меня дома в ооновском городке. Любопытства со стороны “каскадеров” или ГРУшников я не боялся, поскольку у них имелась собственная агентура, да и не принято было между нашими конторами интересоваться делами друг друга. Ну, а если бы даже это дело увидел кто-то из афганцев, то вряд ли бы понял, что там написано, поскольку весь текст был на русском языке.

- Специально для работы спецподразделения “Кобальт” Министерством внутренних дел СССР выпускались какие-нибудь методические рекомендации или справочники?

- Нет, у нас ничего такого не было. Нам еще в Ташкенте сказали: “У вас у каждого есть опыт оперативной работы, используйте его в полной мере”.

Группа «Кобальт-3» во время прохождения подготовки в Ташкенте. Верхний ряд: второй слева – В. Лила, третий слева – В.Пантелеев. Внизу: в центре - Е.Ермаков, крайний справа – А. Немыкин

- Деньги на оперативные расходы Вы там получали?

- Да, как и в Союзе они назывались “по статье девятой”, поскольку оперрасходы списывались по девятой статье финансовых отчетов МВД СССР. За полученные деньги каждое мое доверенное лицо, как и полагалось, давало расписку. Вернее, я писал за них расписку: “Я такой-то, получил столько-то афгани”, а они только прикладывали свои пальцы вместо подписи.

- Где Вы получали эти денежные средства?

- Раз в месяц наш командир привозил их на всех из Кабула и раздавал каждому определенную фиксированную сумму, которая требовалась для оперативной работы. Большая часть оперативных средств уходила в царандой, потому что они там работали с уголовным розыском по раскрытию преступлений. Мне таких сумм не давали, говоря: “Тебе таких сумм не нужно, у тебя в агентах много офицеров, они тебе и без денег информацию давать будут”. Получение средств на оперативные расходы происходило так же, как и в Союзе - я писал на имя начальства рапорт с указанием необходимой мне денежной суммы для оплаты услуг резидента. Резиденты были на постоянной основе, получающие ежемесячно фиксированную сумму и были такие, которые просто поощрялись денежным вознаграждением за свою работу. В Афганистане, конечно же, ежемесячно никто из моих доверенных лиц денег не получал, лишь только в качестве поощрения за полученную информацию. Сумму вознаграждения я уже не помню, могу только сказать, что она составляла всего несколько тысяч афгани. Когда агент выдавал очень ценную информацию, я к этой сумме добавлял и свои деньги. Деньги, как на оперрасходы, так и собственные, полученные в качестве зарплаты, я хранил открыто в своей комнате, поскольку у нас там никакого воровства не было.

- Как происходило Ваше возвращение в Союз?

- Сначала вся наша кандагарская группа прилетела в Кабул, там формировали большую партию для отправки домой и, когда формирование было завершено, нас посадили в самолет и отправили в Союз. Этот самолет уже был пассажирским, а не военным, поскольку его пилоты были в форме гражданской авиации. В самолете кроме наших “кобальтовцев” летели и армейские офицеры. Вот не помню, были ли среди нас солдаты-срочники или нет.

- Во время отправки в Союз устраивалась проверка личных вещей?

- Да, шмон на обратном пути нам устроили. Дело в том, что “Кобальт-1” назад возвращался с оружием и во время попытки их ошмонать, поскольку они очень много барахла везли, они ощетинились стволами и не позволили никому этого сделать. Был большой скандал и после этого случая приезжали и уезжали без оружия, оставляя его в расположении, а нам устраивалась проверка в несколько уровней. Первый обыск личных вещей производился в Кабуле. На аэродроме нас привели в одну из палаток 103-й Витебской воздушно-десантной дивизии, которая там размещалась. В этой палатке мы провели день, там же переночевали, а на второй день нам приказали все свои вещи разложить на земле. Мимо этого строя проходили наши советники по линии МВД и тщательно проверяли все наши сумки. У меня была довольно толстая пачка фотографий, их посмотрели и сказали: “С оружием нельзя”. Все фотографии, которые я ранее отправлял через полевую почту или передавал в посылочках с летчиками - те благополучно пришли домой. А в Кабуле подошли жестко: “Есть на снимке автомат - рви”. Что поделать, рвали. Такая же участь постигла и рубашки, купленные в дуканах, и имеющих на себе какую-нибудь американскую символику. Либо ты выдираешь все эти флаги и орлы, либо выбрасываешь. Ну что, неужели кто-то будет заниматься тем, чтобы аккуратно срезать с рубашек всю эту чепуху? Поэтому такие рубашки тоже уходили в мусорку. Фактически все, что из подарков дошло до моих родных - все это было передано через летчиков. Вез еще царандоевскую фуражку в подарок племяннику, так ее чуть не отобрали уже в Ташкенте, где таможенная проверка уже была капитальной. Еле уговорил: “Да это племяннику на память везу. Ведь царандой - наши союзники, фуражка не вражеская”. В общем, уговорил - пропустили. А пачку царских сторублевок с Екатериной Второй отобрали на границе. Этих денег тогда было очень много в Афганистане, поскольку после революции многие азиатские богатеи сбежали туда. В дуканах нашими дореволюционными купюрами были стены оклеены. Я раздобыл себе у одного дуканщика пачку сторублевых купюр, несмотря на возраст практически новых, так на границе все изъяли: “Это иностранная валюта” - “Какая еще иностранная?” - “У Вас есть документы на эти деньги?” Ну что, будешь спорить что ли? Пришлось их сдать таможенникам без оформления.

- По возвращении в Советский Союз куда Вас направили?

- Нас всех отправили по местам своей службы. По прибытию в Ташкент мы никаких отчетов о командировке не писали, встретившие нас в аэропорту представители МВД СССР всем выдали на руки авиабилеты, и мы из узбекской столицы небольшими группами стали отбывать домой. Как только наш самолет сел в аэропорту Волгограда, за одним из командированных, который летел вместе с нами из Ташкента, прибыл служебный ПАЗик. Мы все сели в этот автобус и поехали сначала ко мне домой, немного там посидели, выпили, отметили свое возвращение, а затем ПАЗик отправился всех остальных развозить по домам.

- Подписку о неразглашении у Вас взяли?

- Это сделали еще в самом начале, в Ташкенте, когда мы только собирались отправиться в Афганистан. По возвращении никаких подписок уже не брали, я лишь доложился начальнику управления о том, что прибыл и все тут же забыли, что я где-то был в командировке. Не прошло и недели, как я отправился в госпиталь, где мне вырезали из тела осколки. Когда уходил на пенсию, пришлось подтверждать свое ранение, поскольку я в госпитале не лежал. Начальник медицинской комиссии сначала сделал запрос в МВД о моей командировке, там подтвердили, что у меня было ранение. Но предварительно представителями МВД был сделан опрос среди моих бывших коллег по “Кобальту”, и все тоже подтвердили, что я был ранен. Так что мой уход на пенсию прошел без проблем.

- После Вашего возвращения из Афганистана со стороны руководства были какие-нибудь поощрения за проведенную работу?

- Случайно узнал от своего друга в кадрах о том, что есть приказ о том, что можно еще раз досрочно получить звание, но его не афишируют: “Если твое руководство пойдет на это и походатайствует, то можешь получить звание “подполковник””.  Я к начальнику управления Кучеренко: “Владимир Степанович, вот такая ситуация. Хочу попробовать досрочно получить очередное специальное звание” - “Давай, готовь представление. Я подпишу”. Кадры быстро подготовили на меня представление, отправили документы и в результате я получил звание “подполковник”. А когда пришло время получить звание “полковник”, поскольку я находился на полковничьей должности, внезапно поменяли лимит должностей и моя должность стала подполковничьей. Поэтому мне еще два года пришлось походить подполковником, пока в качестве поощрения не присвоили звание “сверх потолка” за то, что мы в течение пяти лет держали переходящее Красное знамя МВД СССР с учетом производства и оперативных данных. Только присвоили звание, как месяца через три возвращают лимит, и моя должность снова становится полковничьей.

Немыкин А.Д., наши дни

- С “псевдоафганцами” Вам доводилось сталкиваться?

- Однажды, работая в колонии, мне поступил один человек, бывший атаман казачьих войск из Астраханской области, которого арестовали в Москве за самовольное присвоение себе высокого казачьего чина и хищение казачьей казны (тогда еще казаки себе сами присваивали звания, на местном уровне, а не через Президента). Оказалось потом, что он был простым уголовником и в столице его задержали с пистолетом в руках. Осудили его на строгий режим и направили ко мне в колонию. Сижу я на комиссовке, а он мне говорит, видимо узнав на этапе, что я “афганец”: “А я тоже в Афганистане воевал”. Я к “афганцам” всегда очень хорошо относился, помогая, как мог, тем, кто попадал ко мне в колонию. Разумеется, я сразу заинтересовался: “А где?”, он отвечает: “В Кандагаре”. Мне сразу интересно стало, я начал его расспрашивать, где именно он служил в Кандагаре. Тот сразу стал юлить: “Да я там в госпитале лежал”. Я у него спрашиваю: “А как же ты мог в Кандагарский госпиталь попасть, если там не служил? А где госпиталь располагался-то?” Кто был хоть раз в Кандагаре знает, что госпиталь на территории аэропорта находился. А тот и не знал, что ответить на такой простой вопрос. Ну, и “поплыл”…

Немыкин А.Д. в афганской форме

Интервью:	С.Ковалев
Лит. обработка:	Н.Ковалев, С.Ковалев