- Я родился в семье фронтовиков, участников Великой Отечественной войны. Познакомились мои родители в ноябре 1942-го года под Сталинградом, перед началом контрнаступления наших войск. Папа был рядовым сапером и в районе Дубового оврага, где готовилось наступление, 17-го или 18-го ноября 1942-го года он ушел в ночь на разминирование прохода в минном поле. У работавшего рядом с ним командира его отделения, старшины по званию, что-то пошло не штатно - произошел подрыв фугаса и от старшины остались лишь одни ботинки. Ползший неподалеку папа получил от этого взрыва тяжелую контузию и когда он пришел в себя, то увидел вокруг белый потолок и белые стены. Он грешным делом подумал, что попал к немцам, но вошла в палату миловидная санитарка и объяснила ему, где он находится и как он сюда попал. Этой девушкой была моя мама, которая все то время, пока папа находился на излечении, ухаживала за ним. После контузии папу отправили на реабилитацию и на Сталинградский фронт он уже не вернулся, а дальше пошло наступление и догнать свою часть ему не удалось. Вместо этого ему предложили отправиться учиться на офицерских курсах. Когда они расставались, мама оставила папе адрес в Каменск-Шахтинске, где жили ее родители: “В любом случае я вернусь туда, где мои родители, где мой дом”. Правда, тогда она еще не знала, что их дома уже нет - дом находился рядом с железнодорожной станцией и от регулярных бомбардировок там вообще ничего не осталось. Дедушка, мамин отец, в это время находился в эвакуации и, вернувшись с приходом советских войск, выкопал во дворе землянку, где и поселилась вся его семья. Именно в этой землянке папа и нашел маму после войны, когда она только демобилизовалась и еще даже не успела трудоустроиться. Незадолго до этого, папе дали направление на учебу в военное инженерное училище в Ленинграде, но он, вымарав в направлении хлоркой свою фамилию, вписал туда фамилию своего друга, которому предстояло ехать в Северо-Кавказский военный округ. В общем, обменялись они направлениями, и папа отправился искать маму. К слову, высшее инженерное образование папа впоследствии все-таки приобрел, и даже не одно. По имеющимся документам он был и инженер-путеец, и инженер-мостовик, и инженер-сапер.
Поскольку он служил в железнодорожных войсках, работы у папы хватало - необходимо было восстанавливать разрушенную войной всю железнодорожную инфраструктуру страны. Из-за такой кипучей деятельности подразделение, в котором служил папа, приходилось перебрасывать с одного места на другое, оседлой жизни не было никакой. И вот в феврале месяце, в теплушке идущего воинского эшелона, где-то на перегоне между Сталинградом и Куйбышевом, появился на свет Ваш покорный слуга. Естественно, во время родов никто в окно не смотрел, какие там населенные пункты мимо проплывали, но ребенка нужно было узаконить и в документе указать место рождения. Фельдшер, который принял роды, должен был дать письменное объяснение о случившимся, а это объяснение должен был кто-то из представителей советской власти обязательно заверить. Можно было, конечно, сделать это и начальнику эшелона, но у того не имелось никакой печати, чтобы заверить бумагу. А без печати любая бумага - филькина грамота. Ближайшей станцией, которая оказалась на пути эшелона, была Сызрань. Фельдшер с начальником эшелона отправились к начальнику станции, рассказали ему все и тот выдал справку о рождении ребенка, на основании которой впоследствии было оформлено официальное свидетельство о рождении. Таким образом, в моих документах появилась запись о том, что я рожден в городе Сызрань, хотя я был в нем лишь в момент получения на станции документа. Впоследствии я все-таки побывал там еще раз, чтобы просто посмотреть, где же я родился.
- Как Ваши родители оказались в Сталинграде?
- Папа и мама всегда стремились поселиться в Сталинграде, поскольку оба считали этот город знаковым в их жизни. И когда папа попал служить в Харьковский железнодорожный корпус, у которого одна из частей дислоцировалась в Сталинграде на территории Свято-Духова монастыря, он не задумываясь попросил его отправить для прохождения службы именно туда. Впоследствии родители получили квартиру, и их мечта сбылась.
В детстве я каждый день играл в «войнушку» в настоящих окопах и блиндажах, а впоследствии проводил все свободное время вместе с солдатами на спортгородке. Папа и мама были фронтовиками, дедушка на Украине командовал партизанским отрядом и был казнен “бандеровцами”. Кем еще мог хотеть стать мальчишка, имея таких родных и всю свою жизнь проведя в воинской среде? Конечно же военным. Еще учась в школе, я усиленно занимался прикладными видами спорта, наметив себе цель в жизни, а ДОСААФ предоставил мне возможность заниматься парашютным спортом. Никаких других вариантов своей жизни я не рассматривал - только военная служба.
- Какими видами спорта Вы занимались в школе?
- Легкой атлетикой, бегал на средние и длинные дистанции. Мои “коронки” - бег на 800 и на 3000 метров. На кроссовой “трешке” я даже выполнил программу кандидата в мастера спорта. Еще занимался в секции самбо при Доме пионеров Красноармейского района Волгограда. Руководить этой секцией пришел тренер, отслуживший четыре года в каком-то из спецподразделений. То, что он нам преподавал, сильно отличалось от самбо и больше было похоже на русский стиль рукопашного боя. Кроме того, что он был нашим тренером, он был еще и очень хорошим психологом: мозги он нам вставлял так, как нужно. На современном сленге он был для нас гуру, все буквально ловили каждое его слово. Наша секция самбо не принимала участия в различных соревнованиях, поскольку тренер нам сразу сказал: “Вы будете тренироваться только для себя, ни на какие соревнования не рассчитывайте”. Он, конечно, прекрасно понимал, что если мы выйдем на поединок с обыкновенным самбистом, то сразу сорвемся на рукопашный бой и тем самым выдадим с головой и себя и тренера. Однажды школьный учитель физкультуры порекомендовал мне с друзьями пойти в Доме пионеров и на секцию ручного мяча. Поначалу нам этот вид спорта не понравился, но затем мы втянулись, и наша команда “Пионер” на городских соревнованиях могла запросто побеждать команду института физкультуры.
- Как при этом шла учеба?
- Поначалу, когда начались нагрузки в спортивных секциях, я слегка “поплыл” в учебе. Но тренер по самбо, посмотрев мой дневник, с которыми мы всегда приходили на занятия, сказал: “Еще одна троечка и я к тренировке тебя не допущу”. Пришлось взяться за ум и по-быстрому “подтянуть” свою школьную программу. Так что спасибо тренеру - школу я закончил хорошо. Еще хотелось бы выразить благодарность учительнице по немецкому языку. Я не думал, что этот язык мне впоследствии пригодится, но эта женщина сумела настолько заинтересовать меня языком, что мне он стал даваться очень легко, причем не только грамматика, но и разговорная его часть.
После четвертого класса я самостоятельно, тайком от родителей, обратился в военкомат с просьбой поступления в суворовское училище. Но там мне ответили, что я слишком мал и поэтому необходимо заявление от родителей. Я к маме. Та одобрила мое решение, но папа ответил отказом. Папа родился и вырос в семье директора лесхоза и, будучи единственным военным в семье и вкусив всех прелестей службы, на мое желание связать свою судьбу с армией, показал мне кукиш и сказал: “Военным ты точно не будешь!” Вторую попытку попасть на учебу в суворовское я предпринял после восьмого класса, решив поступать туда со своим соседом Славой Евдокимовым. Но мне папа снова отказал, сказав: “Не надо. Живи полноценным детством. А там ты будешь уже в погонах и ограничен в своих действиях”. То есть резал он мою мечту со страшной силой. Когда подошел срок окончания учебы в школе, папа задал мне вопрос: “Ну что, куда будешь поступать? Если не определился еще, подумай о Бауманском училище. У тебя хорошо идет физика с математикой”. Бауманка» - это, конечно, хорошо. Но у меня мозги были направлены в совершенно ином направлении. К тому времени я в ДОСААФе заканчивал курс теоретической подготовки и собирался ехать в Среднюю Ахтубу, где должен был совершить свои первые прыжки с парашютом. К моменту окончания школы я имел на своем счету семь прыжков вместо трех полагающихся. Когда пришла пора поступать в ВУЗ, я отправился поступать в «Бауманку». Но это так думал мой папа. На самом деле у меня давно уже были готовы документы в Рязанское воздушно-десантное училище. Медкомиссию я ранее прошел на сборном пункте областного военкомата, но еще до того, как отправить мои документы в училище, я в обязательном порядке должен был пройти спецпроверку на секретность, чтобы впоследствии получить доступ к работе с секретными документами. Обо всех этих процессах мама знала, а отец даже не догадывался.
Отправился я в Рязань, где успешно сдаю почти все экзамены. Мне остается сдать лишь самый последний, но даже если я его сдам на двойку, у меня уже достаточно баллов для поступления. За мою кандидатуру очень сильно зацепилась кафедра физической культуры и спорта, потому что к ним поступает готовый разрядник: мастер спорта по ручному мячу и кандидат в мастера по легкой атлетике. При этом в училище приходят из разрядников в основном либо борцы, либо боксеры. Зная о том, что нахожусь в довольно выгодной для себя ситуации, я решил похвастаться этой информацией со своими земляками-”партизанами”. Вступительные экзамены мы сдавали не в самом училище, а на полигоне в Сельцах. В лесу, рядом с полигоном, еще до нас были вырыты землянки, где во время вступительных экзаменов сидел народ, который не добрал необходимых для поступления баллов. Вот таких абитуриентов в училище и называли “партизанами”.
Прохожу я через КПП и вижу стоящего неподалеку своего отца в орденах и медалях. Задаю ему самый дурацкий на тот момент вопрос: “Ты что здесь делаешь?”, на что получаю ответ: “И я тебя хотел об этом же спросить. Ты что здесь делаешь?” Я радостно отцу все рассказываю, как есть: что я молодец, я экзамены сдал и практически поступил в училище. Батя говорит: “А я приехал к Чикризову, начальнику училища” - “А откуда ты его знаешь?” - “Да познакомились еще на фронте, вместе в одной операции участвовали”. Перебросились еще парой слов с отцом и разошлись. Когда я возвратился от “партизан”, мне на КПП сказали, что батя мой уже уехал: Чикризов дал ему машину, которая увезла его на вокзал.
Через день я прихожу, как положено, на экзамен, а меня в списках допущенных к экзамену нет. Этот список я перечитал несколько раз, но своей фамилии так и не нашел. Я обратился к проходящему мимо офицеру: “Как же так?! Вот мой экзаменационный лист, а в списках меня почему-то нет”. Тот говорит мне: “Ты знаешь, могла быть техническая ошибка. Сходи в штаб, в учебную часть, и там все выяснишь”. Я отправился в учебную часть, те говорят: “Мы ни при чем. Мы тебя хотели включить в список, но поступило указание из строевой части не включать”. Иду в строевую часть. Там сидит майор и на мое возмущение говорит мне: “Знаешь что, парень. Вот ты приехал к нам, имея на руках командировочное предписание из военкомата и проездные документы. Мы понимаем, что тебя направили поступать в училище. Но дело в том, что твое личное дело к нам не дошло. Если мы тебя сейчас допустим к экзаменам, то юридически мы тебя должны будем зачислить в училище. Но при этом мы совершенно не знаем, прошел ты спецпроверку или нет - твоих документов в училище нет”. О том, что майор соврал, я понял гораздо позже. Ведь если бы мои документы не пришли в училище, то меня и к первым экзаменам попросту не допустили бы. Майор продолжал: “В общем, езжай к себе в Волгоград и ищи там свои документы. Единственное что порекомендую тебе - обязательно забери с собой свой экзаменационный лист. Если все в порядке, приедешь и будешь зачислен”.
Возвращаюсь в Волгоград и сразу же иду в военкомат, начиная требовать от военкома свое личное дело. Военком вызывает «секретчицу», та приносит толстую книгу исходящих секретных документов, открывает ее на нужной странице и, тыча пальцем, показывает запись об отправке в училище моего личного дела. Военком спрашивает меня: “Ты можешь поверить в то, что могут потеряться секретные документы? То, что твое личное дело в училище - однозначно. Может у тебя там что-то случилось?” Я ему рассказал о визите в училище отца и о его знакомстве с начальником училища. Тот мне посочувствовал: “Ну что ты хочешь… Раз уж начальник училища дал команду… Я тебе сообщу, когда твои документы вернутся в военкомат”. Документы вернулись спустя полгода и смысла мне ехать в училище уже не было. К тому же я, закусив удила, сказал отцу: “Ты зря это делаешь, ведь я своего все равно добьюсь! Сейчас никуда я поступать не буду. Я закончил политехническую школу, у меня есть корочка токаря 3-го разряда, поэтому я пойду работать токарем на завод”. На одной с нами лестничной площадке жил дядя Толя, работавший фрезеровщиком высшей квалификации на Волгоградском опытно-экспериментальном заводе. Я его попросил, и он меня устроил на работу к себе на завод.
Спустя некоторое время меня призывают в армию, и я волею случая попадаю в «учебку», где готовят младший командный состав для подразделений глубинной разведки. После «учебки» я был направлен в линейную часть, расположенную в Прибалтике. В “линейке” командир батальона, фронтовик, с каждым из прибывших на пополнение проводил долгую и подробную беседу. Нас было около десяти человек и с каждым он беседовал не меньше часа. Комбат был отличным командиром и знал душу каждого своего солдата. Когда я рассказал ему об истории, приключившейся со мной и отцом, он уточнил: “Экзаменационный лист сохранил?” - “Сохранил” - “Квалификационные книжки по спорту сохранил?” - “Сохранил” - “Пиши домой, чтобы мать выслала эти документы заказным письмом”. Я написал рапорт на поступление в Рязанское воздушно-десантное училище, который, вместе с присланными из дома документами, был отправлен туда секретной почтой. На момент отправки я еще не прослужил положенного года, но, когда я должен буду поехать поступать, год как раз пройдет и никаких правил при поступлении нарушено не будет. Как я понял, у комбата уже был решен вопрос непосредственно с Чикризовым, поэтому он взял машину, второго водителя, чтобы было кому вести машину обратно, и мы отправились в Рязань. По прибытию туда никаких экзаменов мне сдавать не пришлось, фактически комбат сдал меня “по описи”. На тот момент у меня уже было звание “старшина”, поэтому меня сразу назначили командиром абитуриентской группы, и я переоделся в десантную форму. Вот так я все-таки попал на учебу в Рязанское воздушно-десантное училище.
 |
Павловский В.Б. 2021 г. |
- Какую форму Вы носили до училища?
- Я до этого носил в петлицах танковые эмблемки, а тут мне разрешили надеть голубые десантные погоны и петлицы, правда еще не курсантские.
- Почему петлицы были танковыми?
- У разведчиков существует традиция носить танковые эмблемы. Я на фотографиях афганского периода тоже в танковом мундире, поскольку нам запрещалось надевать десантную форму.
Когда я поступал в училище первый раз, на экзамене по немецкому языку преподаватели отметили мое хорошее знание языка, но никаких предложений от приемной комиссии в тот раз мне не поступило. А вот когда я приехал второй раз, то на собеседовании мне сразу сказали: “Ваш командир батальона сказал, что у Вас с немецким языком все хорошо, поэтому мы предлагаем Вам пройти обучение на разведфакультете”. Правда, этот факультет широко не афишировался и в составе училища имел собственное название - девятая рота. Разумеется, я не стал отказываться, получив такое предложение. Я по этому поводу даже не стал ни с кем советоваться, просто ответив: “Да, я согласен”. Да и как я мог не согласиться - романтика, десантная разведка, элита!
- Во время прохождения срочной службы у вас тоже была языковая подготовка?
- Да, конечно. Кроме немецкого языка, который у нас считался основным, нам дополнительно преподавали еще и польский язык. Поскольку я знал украинский, то на базе этого языка польский мне пошел сравнительно легко. В случае начала войны, местом действия нашего батальона планировались Германия и Польша - страны, ближайшие к нашей границе. Поэтому мы изучали об этих странах все, вплоть до того, как отличить колодец, в котором проложен кабель от колодца, в котором проходит канализация или газ. Мы знали в лицо все командование войск этих стран, их штатную структуру, вооружение, технику. При этом часть вооружения мы изучали практически, разбирая и стреляя, а вот технику только в теории.
- Та часть, в которой Вы проходили срочную службу, отличалась от остальных частей Советской Армии в бытовом плане или была обычным воинским подразделением со своими “болячками” в виде неуставных взаимоотношений и прочего?
- Во-первых, никакого “неуствняка” в такой части не может быть по причине того, что люди туда проходят сильнейший отбор. Во-вторых, сказывается специфика работы, специфика боевого применения: ты всегда находишься в составе своей группы. Минимально группа состояла из трех человек, максимально могла разрастись до больших размеров. Каждый за каждого был в ответе, во время работы в приграничной зоне взаимовыручка очень нужна. Поэтому, если в группе возникнет какой-то конфликт, то зачинщику может не поздоровиться. Еще всех очень сильно сплачивал рукопашный бой, поскольку все мы работали в плотном контакте. Если командир увидит, что между кем-то что-то идет не так, например, старший призыв начинает притеснять младший призыв, он садится, пишет конспект занятий по рукопашному бою и так на этих занятиях отделает того, кто не прав, что у того пропадает всякая охота. Своего рода воспитательная работа через процесс обучения. Еще на всех нас оказывалось моральное воздействие: “Ребята, какие еще “неуставняки”? Неужели вы будете этим позориться? Вы же элита - разведка!” Так что в батальоне у нас культивировалась взаимопомощь, взаимовыручка и, как у нас говорили, “разведывательный шовинизм”. И третий момент. Каждый из нас прекрасно отдавал себе отчет в том, что если он совершит какой-нибудь серьезный «залет», не совместимый с честью разведчика, то будет отправлен служить в пехоту. Боялись этого как огня! Потерять честь разведчика и оказаться в пехоте - хуже наказания невозможно было придумать!
- Ваш батальон относился к частям специального назначения или имел армейское подчинение?
- Он замыкался напрямую на разведотдел округа, но подчинялся Главному разведуправлению. То есть он работал в интересах Прибалтийского военного округа. Нашей задачей было ведение разведывательно-диверсионной деятельности на глубину от пятидесяти и более километров от нашей границы. До пятидесяти километров работала войсковая разведка, а далее в дело должны были вступать мы. Мы в любой момент были готовы уйти в поиск на территорию Польши и дальше на Германию.
- Способ доставки на чужую территорию - десантирование?
- Различными способами: и десантированием, и своим ходом. Техники в нашем батальоне, кроме командирского ГАЗика и нескольких грузовиков, выполняющих хозяйственно-вспомогательную службу, не было. Разведка всегда выполняет задачу без техники, «на своих двоих». А во время боевых действий ты сможешь самостоятельно раздобыть себе любую технику, какая понадобится.
- Командиры имели боевой опыт?
- Несколько офицеров из управления батальона участвовали еще в Великой Отечественной. А командирами групп были в основном лейтенанты и старшие лейтенанты, недавно выпустившиеся из Киевского и Алма-Атинского училищ, где имелись разведфакультеты. Еще было два офицера из общевойсковых училищ - Бакинского и Орджоникидзевского.
- Но вернемся в Рязанское училище…
- В общем, понеслась моя курсантская жизнь. Это были, наверное, самые лучшие годы моей жизни. Несмотря на то, что жили в разных казармах, от курсантов других факультетов мы никак не дистанцировались - мы с ними интенсивно общались, поскольку находились на одной территории и занятия проходили в одних и тех же аудиториях. Спортивные праздники и соревнования мы проводили тоже вместе. В учебном центре у нас, разведчиков, тоже была отдельная казарма и на полевых выходах мы тоже всегда ставили отдельную палатку. Как правило, в этих выходах мы выполняли задачи против остальных курсантов училища. Это позволяло всем отрабатывать необходимые навыки: десантникам - как нужно препятствовать действиям разведгрупп противника, а разведчикам - как нужно действовать в условиях, когда на тебя идет “охота”. Вот только в этом плане мы были антагонистами.
- Чем, кроме языкового вопроса, учебная программа разведчиков отличалась от учебной программы десантников?
- Всей тактико-специальной составляющей. Они изучали тактику применения воздушно-десантных войск, а у нас упор делался на предмет ОРД - основы разведывательной деятельности. Так что у нас все другим было в обучении. Даже в прыжках мы от них очень сильно отличались. Десантники во время подготовки прыгали потоком с АН-12, когда рампа опускается и десантники, снаряженные по-боевому, оттуда сыплются один за другим. У нас же этот вариант прыжка был исключительно только ознакомительным: мы просто прыгали, даже не в боевой выкладке. Но зато мы прыгали с малых высот, к тому же совершали прыжки на лес, на воду, то есть у нас была совершенно иная специфика десантирования. У нас это было основными видами, а у десантников такие виды прыжков были ознакомительными. Не знаю, все ли десантники в училище прыгали с мешками, а вот у нас это было обязательным для всех. К тебе цеплялось все необходимое имущество в громадном мешке, который летит ниже тебя и приземляется первым, а вслед за ним уже ты сам. Все, что могло понадобиться разведчику во время рейда в одну РДшку никогда не впихнешь, поэтому и использовались вот такие грузовые мешки.
- Смертельные случаи во время совершения прыжков в училище были?
- За время моей учебы в нашей девятой роте не было ни одного подобного случая. Были только нештатные ситуации, например, перехлест стропы, нераскрытие купола.
- Кого-нибудь “списывали” из разведфакультета на другие факультеты училища?
- Да, у нас двое курсантов перевелись в десантники. Попросту не потянули программу обучения. Один из них, проучившись полгода, сказал: “Не мое это, лучше я в десантники пойду”. Он пошел к начальнику училища, потому что это было обязательным условием при переходе на другой факультет - подготовка разведчиков находилась в ведомстве Главного разведуправления, а подготовкой десантников занималось Министерство обороны. С собеседования он вернулся красный как рак, видимо “накачали” его там по полной программе, но в результате его все-таки перевели, и он вполне успешно закончил училище.
- Были случаи, чтобы к вам на разведфакультет переводились курсанты других факультетов?
- Нет, потому что у нас на разведфакультете изначально шла интенсивная языковая практика. А изучать предмет нужно всегда с самого начала, то есть с первого курса. Если ты пропустил большую часть подготовки по предмету, то это нужно быть гением, чтобы все это наверстать. А я считаю, что это сделать просто нереально, потому что ты находишься целый день в языковой среде.
- Что значит “языковая среда”? Вы каждый день общались на том языке, который изучали?
- Да, мы общались только на “своем” языке. Все время. Даже не только в учебных, но и в бытовых условиях. Разумеется, когда ты приходишь на спортплощадку или в столовую, где, кроме тебя, присутствуют курсанты других факультетов, ты не будешь на немецком болтать. Понятно, что они тебя все равно не поймут, но зачем лишний раз обращать на себя внимание. На нашем факультете всегда был принцип: “Будь незаметным, не высовывайся”.
- Языковая подготовка включала в себя изучение различных диалектов или изучался только классический, литературный вариант языка?
- Сначала нами изучался “хохдойч”, то есть литературный немецкий язык. А потом, когда тебя начинают готовить на какое-то конкретное направление, начинается изучение определенных местных диалектов. Потому что направления работы внутри разведки - они тоже разные: кто-то выходит как офицер спецназа, а кто-то выходит как офицер разведки. Спецназовцу диалекты абсолютно не нужны, ему главное понять информацию. У немцев не так много диалектов, которые не поймет другой немец, они отличаются в основном по произношению: баварцы, например, “шэкают”.
- В каком году Вы окончили училище?
- В семьдесят пятом.
- Распределяли или была возможность выбора места службы?
- Выбора не было никакого. Куда Родина приказала - туда и вперед!
- И куда приказала Родина?
- А Родина мне приказала отправиться в Западную Германию, работать по линии Главного разведуправления. Когда мы еще проходили обучение, со всеми нами работали офицеры Главного разведуправления, которые определяли твою профпригодность, решая, где человек может больше пригодиться. В результате кто-то уходил в разведку ВДВ, кто-то уходил в разведку морской пехоты, кто-то, как я, отбирался для агентурной работы, но основная масса шла служить в спецназ ГРУ, подразделения специального назначения.
В ГРУ такой роскоши, как “крыша посольства” не существовало. Все, что связано с посольством, торгпредством, “Аэрофлотом” - все эти места уже были заняты Комитетом государственной безопасности. Нам оставались только военные атташе, журналистика, ну или нелегалы. Последний вариант достался мне, и я пошел во внедрение.
- Сколько времени занимает легализация?
- Это зависит от того, какова легенда: куда тебя, чего и как, под каким соусом тебя будут подавать. Цель у нас всегда одна - мы должны контролировать передвижение войск, их наращивание и заботиться о том, чтобы все, что является секретными разработками новых вооружений и техники, перестало для нас быть секретным. Вот и все, что нас интересует, поэтому мы ни в политику, ни в экономику никогда не лезли.
- Для того, чтобы плодотворно работать, нужна агентурная сеть...
- Обязательно! Потому что без нее ты никто. Иначе как ты будешь получать необходимую тебе информацию?
- До Вашего прибытия там наверняка кто-то уже работал. Вы получили в свои руки готовую агентурную сеть или создавали ее с нуля?
- Тут специфика такая: если агент готов работать с другим человеком, его могут передать, а если не готов, то он не будет работать. Мне пришлось свою сеть создавать практически с нуля. Но я благодарен своим командирам за то, что меня настолько хорошо подготовили, что я оказался в нужное время и в нужном месте, где были те люди, которые представляли для меня интерес. Мне оставалось только наладить с ними контакт. А это довольно-таки тонкое искусство, причем не того, кто исполняет, а искусство тех, кто все это организует. А организаторы у нас были отличные! Всем этим, разумеется, занимался не один человек, а большая группа людей, которые очень опытные, я бы назвал их профессионалами высочайшего класса. Эти люди сами прошли агентурную работу, поэтому прекрасно знали, что такое “работа на земле”.
К сожалению, о нелегальной работе очень много не расскажешь. Хочу сказать, что с развалом СССР и возникновением на карте Российской Федерации, двое человек из тех, с которыми я работал в Западной Германии, узнав о том, что я, оказывается, русский, были шокированы. Когда они узнали, что я живу в Волгограде, они приезжали ко мне сюда в гости. Я их повозил по всей области, проехался с ними по местам боев Великой Отечественной, рассказал о том, что вытворяли здесь их соотечественники.
- Ваша работа с агентами строилась на возмездной основе?
- У меня в Германии не было платных агентов. Немцы к этому относятся так: “Если я беру деньги, то я продаю родину”. Поэтому большинство работало за идею, просто ради того, чтобы не повторилась война.
- Ощущали на себе работу местной контрразведки?
- Естественно. Она заключалась в пристальном внимании ко всем, кто проявлял интерес ко мне. Даже очень пристальном! Меня спасало то, что квартира, в которой я жил в Гамбурге, находилась на одном этаже с квартирой высокопоставленного офицера полиции и мы с ним были хорошими друзьями. В обязанности этого полицейского входило охранять морской порт, который меня очень интересовал. Чтобы не давать повода привлекать к себе излишнего внимания, я не позволял себе ездить на территорию ГДР, хотя мне очень хотелось побывать, например, в Дрездене, я очень хотел увидеть Ваймар. Но после такой поездки сразу бы возникли вопросы: “А чего это он туда ездил? Что ему понадобилось на территории врага?” Поэтому я старался обходить такие вещи десятой стороной. Но зато очень хорошо поработал во французских архивах, почитав подлинники уникальных документов по истории нашего казачества, тех, что эмигранты вывезли после гражданской войны.
- За счет каких средств Вы там жили?
- Я был мелким предпринимателем, бизнесменом. У меня там было свое дело, но назвать я его Вам не могу.
- Меня всегда интересовал такой вопрос. Когда разведчики работают под прикрытием бизнеса, какую часть из полученной прибыли они оставляют себе, а какую перечисляют собственному государству?
- Ну, государству ты фактически ничего не отправляешь, потому что финансовый канал постоянно отслеживается. Поэтому разведчики, как правило, большим бизнесом не занимаются. А если уж из них кто-то развернулся очень круто, то он втягивает в свою сеть тех людей, которые работают вместе с ним, заключая с ними какие-то договора, проплачивая какую-то деятельность или проводя какие-то отчисления, в общем, помогая другим. Таким образом получается завуалированное финансовое снабжение. Но все эти финансовые передвижения проводятся только внутри компании. Поэтому жить на всю катушку тебе не позволит никто - ни твое начальство, ни налоговая служба того государства, в котором ты работаешь. К тому же немцы живут скромно, они постоянно bezahlen, то есть считают свои деньги. Когда мой приятель-немец впервые повел меня в гости к своим родителям показать, какой у него появился друг, мы по пути зашли в магазин купить чего-нибудь из спиртного. В немецких магазинах винная полка заполнена так, что самые дешевые сорта выставлены на нижних полках, а самые дорогие - на самых верхних, до которых без специальной лесенки не дотянешься. Подходим к водке: средняя полка, средняя цена. Смотрю - русская водка стоит, изготовленная в Союзе. Я беру бутылку, непрозрачный бумажный пакет для нее и иду на кассу. А сам думаю: “Как символично - русский идет в гости к немцам с бутылкой русской водки!” Правда, этот символизм был только для меня, поскольку мой приятель даже не догадывался о том, что я русский офицер. Когда мы пришли в гости, я отдал свой презент его отцу, тот принял бутылку, похвалил мой выбор, но тут же, открыв холодильник, спрятал туда принесенную мной бутылку, вытащив взамен бутылку какого-то дешевого немецкого спиртного напитка. Посидели мы, выпили то, что хозяин поставил на стол, поговорили, пообщались. Собираемся уходить. Папа моего приятеля вышел в соседнюю комнату и возвратился оттуда, вручив сыну листок. Это был счет, или, по-немецки Rechnung, сыну, за то, что мы у него съели, поскольку эти расходы в бюджет отцовской семьи не входили. Сын, не возражая, достал портмоне, отсчитал нужное количество купюр, вручил своему отцу, расцеловался с ним, и мы ушли. Поэтому в Германии особо не пошикуешь. Ты даже если там купил какую-то шмотку броскую, это уже повод за тебя зацепиться. А разведчик должен быть серой мышью, которому не нужно излишнее внимание - для него это смертельно опасно.
- Вы там жили как холостяк или вели семейную жизнь?
- Нет, я там вел холостой образ жизни. Хотя, если возникала необходимость, тебе могли прислать сотрудницу, которая будет с тобой работать. Как правило, такие рабочие пары перерастали в семейные. В Германии с этим было просто, поскольку там весьма солидных лет мужчины предпочитают вообще не жениться. По крайней мере, так было в то время. Встретить тридцати- или сорокалетнего мужчину, который до сих пор не женился было в порядке вещей.
- А настоящая семья у Вас в то время уже была?
- Да, у меня семья была, но она жила в Союзе. Причем все они были уверены, что папа служит в одной из воинских частей где-то в Группе советских войск в Германии. И считали так очень долго. Они даже потом не знали о моей первой командировке в Афганистан. Узнали только когда я во второй раз туда отправился, но к этому времени я был уже официально “легализован” в Советском Союзе и жил вместе с со своей семьей.
- Когда Вы находились на нелегальной работе, Вы получали зарплату в Советском Союзе?
- Конечно. Здесь мою зарплату получала моя семья. Из заработной платы даже вычитались партийные взносы. Все как положено.
- Связь с семьей каким-то образом поддерживалась?
- Мы получали друг от друга письма, фотографии. Вся корреспонденция шла через Группу советских войск в Германии. Из портового города Гамбурга не составляло труда отправить мое письмо в ГДР, а там его пересылали по назначению. Обратная связь шла примерно тем же путем.
- Вам приходилось в своей работе иметь дело с местным криминалом?
- Нет, потому что я не видел в этом необходимости. Для плодотворной работы агента нужно обучить, а использовать его втемную - от него мало толку будет: какая полезная информация может быть в этой уголовной голове. К тому же местный криминал четко знал, что это друг начальника полиции и его нужно обходить десятой дорогой.
- Сколько Вы пробыли в Германии на нелегальной работе?
- Я там пробыл до ноября 1979-го года, потому что у нас перед началом афганских событий все было сделано “правильно”. Начали с того, что все разведподразделения, которые дислоцировались на территории Туркестанского и Среднеазиатского военных округов вдоль государственной границы и которые работали по территории Афганистана, Пакистана и Ирана, были сокращены практически под ноль. “Почему?” - этот вопрос меня всегда очень интересовал. Там стояла Ферганская воздушно-десантная дивизия, но ее почему-то расформировывают. Вместо целой дивизии остается один 345-й отдельный воздушно-десантный полк. А когда начинаются афганские события, туда зачем-то отправляют Витебскую воздушно-десантную дивизию, предназначение которой воевать в лесах и болотах, а не в горной и пустынной местности. В связи с развитием событий внезапно оказывается, что разведподразделений не хватает и начинают набирать народ откуда только можно, практически заново создавая разведку. И поскольку я на своем направлении был самым молодым, а, следовательно, в меня было меньше всего вложено сил, времени и средств, мне предстояло отправиться на формирование подразделений разведки. И спустя некоторое время Ваш покорный слуга, без знания языка, без знания местных нравов и обычаев, не умеющий толком работать в горах, был переведен на новое место службы.
Прибыв из Германии в Среднюю Азию, меня сначала направили для прохождения переподготовки. Кроме меня там было еще несколько офицеров, направленных заниматься разведкой. На переподготовке мы учили язык, нравы и обычаи. Нам объясняли, как себя вести, что можно, а что нельзя. Мы учились правильно выстраивать диалоги. Мне, проходившему подготовку для работы в Центральной Европе, все эти азиатские нюансы были в диковинку. Взять хотя бы элементарное пожатие рук - там по тому, как тебе пожимают руку, ты можешь понять, как к тебе относятся. Если тебе, здороваясь, протянули одну руку, а второй придержали твою руку под локоть, тебя уважают. А если просто пожали руку - это фактически означает “пошел вон!” Или, например, по тому, как тебе чай наливают. Если тебе в пиалу плеснули до самых краев, то можешь пить, а можешь не пить - с тобой тут никто разговаривать не собирается и вообще чай может быть отравлен. Вставай и уходи, и чем быстрее ты унесешь отсюда ноги, тем лучше. А вот если тебе налили чая на два-три пальца и только ты сделал глоток, как тебе сразу же долили, то тебя уважают и с тобой будут разговаривать. И таких нюансов в восточной жизни - масса! Кто как одет, какая одежда каким сословием может носиться. По внешнему виду нас учили определять, кто перед тобой - белудж, пуштун, хазареец, таджик или кто-то другой.
- Какие языки изучали на переподготовке? Пушту, дари, фарси?
- Там мы учили лишь фарси кабули. Правда, он меня в моей работе ни разу не выручил абсолютно, потому что я попал работать в провинцию, где говорили в основном на таджикском и на пушту. Пришлось уже на месте изучать эти языки.
- Тяжело давались восточные языки?
- Когда ты понимаешь, что от этого зависит твоя жизнь, мозги начинают работать как надо. Причем работа проходила в таком напряжении, что сам удивляешься, откуда в организме берутся такие резервы.
По приезду в Кабул я сразу отправился в Витебскую дивизию, начальником разведки которой был Скрынников, ранее служивший в Ферганской дивизии. Это был человек опытный, знающий все местные тонкости, язык, нравы и обычаи и умеющий работать в горах. Одним словом, спец. Я к нему приехал: “Выручай. У меня и моей “банды” нет никакого понимания - как, чего и почем”.
- Вы не один туда прибыли?
- Нас небольшая группа офицеров собралась тех, кого направили заниматься разведкой. Скрынников на мою просьбу ответил: “Да легко”. Мы с ним сели в УАЗик и отправились в самый конец аэродрома. Привез он нас, свистнул молодецким посвистом и на его сигнал вдруг появился солдат. Скрынников приказал: “Люба, ко мне!” Подходит «Люба». Никаких знаков различия, это потом мы узнали, что он сержант, один из разведчиков Скрынникова. “Вот этих ребят отдаю тебе на неделю. Они скажут, что им от тебя нужно” - развернулся и уехал. Мы остались, и сержант «Люба» учил меня, двадцатисемилетнего капитана и моих соратников всем премудростям.
- «Люба» - это, видимо, прозвище, производное от фамилии?
- От фамилии Любкевич. И мы, прошедшие переподготовку в Союзе, прибыв в Афганистан, проходили дополнительную подготовку у этого сержанта, который уже имел собственный наработанный боевой опыт. Что он только с нами не делал! Он показывал все: от захвата пленного до выставления засад. Он обучил нас управлению всеми необходимыми сигналами, потому что в горах расстояния большие. От него мы узнали, как по зеркалам распознать, какую информацию передают “духи”. Практически все, что они сами к тому времени уже узнали и чему научились, он передал нам, офицерам, не имеющим никакого опыта. И это несмотря на то, что на дворе было лишь начало 1980-го года, ведь опыт на войне приобретается очень быстро. Там люди сразу делятся на “черное» и «белое”: то есть вот эти - настоящие бойцы, смелые, решительные, не впадающие в ступор, хорошо соображающие и быстро принимающие решения, а вот эти - прямая им противоположность. Поэтому командиры обычно поступали так: брали тех, кто хуже действует в боевых условиях и оставляли их нести службу в карауле, для охраны и обороны мест постоянной дислокации. Они не ходили на боевые операции, хотя, конечно, были в их числе и такие, которые рвались в бой. Их иногда брали, одного-два человека, но обязательно курировали их опытные бойцы.
Чем еще был знаменит сержант «Люба», так это своим звериным чутьем на мины. Если он шел впереди группы, ни одна мина на их пути не попадалась. А если попадалась, то он ее чувствовал, командовал: “Саперы, вперед” и те ее точно находили. Вот откуда у этого молодого пацана был такой нюх на мины? Не иначе как природный дар. После того, как его ранили в правую руку, он не мог из-за гипса на руке вести огонь из оружия. Но тут понадобилось провести какую-то срочную операцию, и бойцы его разведвзвода решили: “Без «Любы» не пойдем!” В результате они выкрали своего сержанта из санчасти, сходили с ним на «боевой» и, возвратившись без потерь, аккуратно вернули его обратно.
- Прибыв в Кабул. где Вы числились? В 103-й воздушно-десантной дивизии?
- Нет, мы даже не входили в состав 40-й армии. Мы действовали в интересах ее подразделений. Разумеется, свое нахождение на доподготовке я согласовал со своим руководством. Моя деятельность на территории Афганистана не была из разряда “что хочу, то ворочу”, поскольку передо мной вышестоящим командованием были поставлены четкие задачи, я получал информацию от агентуры, находящейся за пределами Афганистана (в данном случае - на территории Пакистана) и я в своей работе находился в тесном взаимодействии с разведотделами 40-й армии. У нас на территории Афганистана находился свой разведцентр, на которого и была замкнута работа большинства наших разведчиков. Но я, к примеру, был замкнут на разведцентр, который находился на территории Советского Союза. В ту глухомань, где мне довелось работать, просто так, по земле, колонне добраться было непросто - для этого пришлось бы проводить операцию армейского масштаба. Колонна на Файзабад - это ужас просто.
- Где Вы разместились по прибытию в Афганистан?
- В Кабуле мы сначала жили у разведчиков 103-й дивизии. Там нас мы чувствовали себя среди своих, ведь разведка разведку всегда примет хорошо. А в Файзабаде для нас была арендована вилла.
- В какую форму Вы были одеты?
- Там нам можно было вообще никакую не носить. Поначалу, когда в январе месяце мы только переходили через Амударью, мы поснимали фуражки, сняли с них кокарды, а сами фуражки выбросили в реку. Из-за погодных условий в то время мы даже не были в шапках, но нам сказали, что фуражку видно издалека и по ней можно признать в нас командиров. По той же причине мы заранее сняли с себя портупеи. На территорию Афганистана я вошел 7-го января 1980-го года, одетый в обычную солдатскую телогрейку образца Великой Отечественной. Должен сказать, очень практичная и удобная вещь! В общем, по нашему внешнему виду было очень сложно сказать, кто мы такие. Кокарды на шапках мы не носили, заменив их на простые звездочки, и погон на плечах у нас не было. А потом вообще перешли на “мабуту”, на которой никаких знаков различия. Из головных уборов в Афганистане мы всей своей группой отдавали предпочтение панаме: во-первых, в ней уши не обгорали, а во-вторых, под ней имелась воздушная прослойка, которая гораздо больше чем у кепи, и голове было достаточно комфортнее.
 |
- Как переходили государственную границу СССР?
- По наплавному понтонному мосту. У командира нашей группы при себе был список личного состава, заверенный вышестоящим штабом, а у личного состава загранпспорта, которые мы предъявили на пограничном контроле. Нас проверили по списку и - добро пожаловать в Афганистан!
- Пешком?
- Нет, на машине. Своей техники, у нас, как таковой, не существовало. Необходимую технику мы получили уже на территории Афганистана. Но там тоже без курьеза не обошлось, потому что по каким-то внутренним договоренностями между нашими советниками и местным партийным руководством, которое все это организовывало, все подразделения должны были иметь звуковещательные станции для оповещения населения о начале операции на их территории. Вот такое неоправданно глупое решение, тем не менее вынуждены были и мы получить такую машину. Ну, а какой командир отдаст исправную машину? Конечно же все поступали по принципу “на тебе, боже, что нам негоже”. Звуковещательная станция на базе БРДМ-2 имела поднимающуюся платформу, на которой были установлены две большие квадратные бандуры, изготовленные из сплава, похожего на алюминий и которые должны вещать: “Идет разведка! Кто не спрятался, я не виноват!” На той машине, что досталась нам, механизм подъема рупоров был заклинен, причем в верхнем положении. Машину мы получили в Кундузе и ее нужно было перегнать своим ходом на Файзабад. Я договорился, что нас транспортники возьмут на борт и перебросят к месту назначения, но до аэродрома нужно было добираться самим. Перед поездкой нужно было посадить в машину кого-нибудь, кто мог бы хоть немного рулить этой машиной. Все бойцы отказались садиться за руль, потому что все прекрасно понимали, что по этой машине обязательно будут стрелять. И как тут не стрелять, когда по дороге едет какая-то непонятная, возможно ракетная, установка. Не знаю, спичку они тянули или монетку бросали, но, в общем, сел за руль один из бойцов и поехал. За всю дорогу произошел один-единственный выстрел из гранатомета, который пришелся именно по этой машине! Благо, попадание пришлось в дальний отсек и боец, сидевший за рулем, был лишь контужен. Я подбежал к машине, в ней началось задымление, а тут уже начали постреливать. Запрыгнул внутрь, вытащил водителя наружу, опустил на землю и полез обратно за оставшимся внутри автоматом. Когда я только влез внутрь, машины пыхнула огнем, и я непроизвольно сделал вздох, получив ожог верхних дыхательных путей. При этом все мои остатки волос, брови, ресницы, усы, борода - все, осмолившись, исчезло. За этот случай, за то, что вытащил водителя из горящей машины, я был награжден медалью “За боевые заслуги”.
- Что за вилла была вам выделена для проживания в Файзабаде?
- Честно говоря, я даже не знаю, кто там располагался ранее. Такая практика размещения в отдельных виллах была повсеместно - так же размещались и военные советники, и отряды “Каскада” (спецподразделения КГБ) и “Кобальта” (спецподразделения МВД). Все размещения были стандартны и отличались друг от друга только «шиком-блеском».
- Эти виллы находились отдаленно от города или в советских городках, где дислоцировались наши части?
- Нет, они находились в жилых районах. Разумеется, они имели хорошее ограждение и охрану. Плюс к этому мы на своей вилле установили “колючку” и “сигналки”, поскольку мины устанавливать мы не имели права. Рядом с нами не было ни одного советского человека, самые ближайшие были в 860-м отдельном мотострелковом полку, который дислоцировался на окраине Файзабада. При этом я со своей группой появился еще за месяц до того, как туда пришел этот полк, поскольку нашей задачей было оперативное обеспечение ввода 860-го полка.
- Как именовалось Ваше подразделение? Имело ли оно собственный номер?
- Называлось оно просто и обезличенно: оперативно-агентурная группа, а моя должность именовалась “старший оперативно-агентурной группы”. Номера наша группа не имела, у нее был только собственный радиопозывной.
- Вы в Файзабад прибыли в том же составе, в котором проходили доподготовку в Кабуле?
- Да, и нас потом еще усилили, поскольку из-за специфики работы мы находились далеко. Даже если мы запросим помощь, к нам не успеют вовремя подоспеть. Допустим, мы получили информацию, что с озера Шива пошел караван с оружием. Пока мы сделаем запрос на нанесение удара по нему с воздуха и этот запрос пройдет все стадии согласования, то даже “Грачи”, которые способны выполнить эту задачу наиболее успешно, эту задачу выполнить все равно не успеют - караван растворится в каком-нибудь кишлаке и его попросту не найдешь. Поэтому использовались “МиГи”, которые более скоростные. Эти самолеты взлетали и наносили ракетно-бомбовый удар по каравану.
- Откуда они взлетали?
- Как правило с Баграма, самого ближайшего аэродрома. Иногда с Кундуза. С Кундуза могли и “грачи” успеть долететь, а вот с Баграма - нет.
- Личный состав из солдат-срочников у вас имелся?
- Вот как раз их и придали на усиление. Они занимались не только охраной нашей виллы, но, если я отправился на встречу с агентом и мне необходимо прикрытие, то естественно я возьму с собой этих ребят. И обязательно там будет связист.
- На караваны ходили таким же составом?
- Мы не занимались ликвидацией караванов, мы лишь проводили разведку и доразведку, а затем передавали разведданные, а реализаторами являлись уже другие подразделения. В то время у нас там спецназа еще не было, поэтому основным реализатором был 3-й батальон 56-й десантно-штурмовой бригады, в их интересах мы и работали. Потом, со временем, “оперился” кундузский разведбат и он в своей зоне начал работать. Затем к этому подключили 345-й отдельный парашютно-десантный полк, который вылетал на вертолетах на реализацию разведданных. Ну а вскоре хорошо начал работать и соседний 860-й отдельный мотострелковый полк, причем работать не только разведротами, но и теми подразделениями, которые у них находились в Кишиме, Ишкашиме, Артынжелау и Бахараке. Особенно хорошо работали, конечно, бахаракцы, которые стояли у восточного входа в Панджшерское ущелье. Перед каждой панджшерской операцией мы уходили туда работать для того, чтобы определить, где у душманов находятся склады, госпитали, учебные центры, скопления личного состава. Все это мы сначала там отрабатывали, а уже затем, на реализацию наших разведданных, шли наши войска.
- Срочники, которые работали вместе с вами, относились к какому из подразделений?
- Они относились к тем частям, откуда мы их набирали, но были прикомандированы к нам. Поначалу нам просто дали несколько человек из срочников, а затем мы уже стали сами для себя подбирать людей, которые нам были нужны, поскольку у нас было такое право - выбирать для себя лучших из лучших. Узнаешь о подобном кандидате, приезжаешь и забираешь его к себе.
- Как Вы узнавали о таких кандидатах?
- Тут все просто - мы же разведка! Конечно, любой командир не станет отдавать своих самых хороших солдат, но что он может поделать, когда ему выдают требование, которое он обязан выполнить. Я мог прийти и забрать у него даже лучшую технику, поскольку он знал, что я работаю в его интересах и ему было важно обладать наисвежайшей разведывательной информацией. А где он ее без меня возьмет?
- Командир не будет командиром, если не станет пытаться оставить себе самых лучших.
- Нет, они не юлили, они понимали, что от нас зависят множество жизней, в том числе и его, как командира. Я всегда командиров заранее предупреждал, какая опасность подстерегала его лично, поскольку головы командиров Советской Армии стоили бешеных денег. И если я ему своевременно не скажу, кто из полевых командиров конкретно на него “зуб точит”, то назавтра мы можем просто лишиться нашего офицера.
- При подборе срочников Вы старались выбирать их из одного призыва?
- Нет, призыв значения не имел, основное внимание уделялось личностным характеристикам человека, на что он способен.
- Неуставные взаимоотношения между ними случались?
- Упаси бог! Никакого «неуставняка» между ними не было. У нас даже между солдатами и офицерами взаимоотношения были почти родственными. Например, я брал себе на оба захода в Афганистан связистов родом из Волгограда и Волгоградской области, рассчитывая, что если, случись чего, он повезет хоронить и хоть расскажет родственникам, как все случилось, поскольку он всегда при мне. Даже сейчас, если мы приходим на какую-нибудь встречу, например, посвященную годовщине вывода войск из Афганистана, оба места, справа и слева от меня, оставляют пустыми, предварительно интересуясь: “Твои “архангелы” будут?” Мои связисты обязательно садятся рядом со мной, поскольку наша дружба и боевое братство длится уже давно и его никак и ничем не сотрешь из сердца и памяти.
- Срочники жили вместе с вами на вилле?
- Жили на вилле, спали рядом, ели из одного котелка и разницы между офицером и солдатом не делалось никакой. Когда к нам приходил новый человек, я его спрашивал: “Ты знаешь, какая между нами с тобой разница?” - “Не знаю” - “Мина, пуля, фугас, снайпер, душманский нож - они тоже никакой разницы между нами не знают. А разница есть только одна - я знаю больше, чем ты, и больше чем ты умею. И все. Поэтому я - командир, а ты мой подчиненный. Во всем остальном мы с тобой абсолютно одинаковы”. Эти правила, можно сказать, были нашим внутренним кодексом, которому мы подчинялись все безоговорочно.
- Как обращались друг к другу?
- Мы никогда не обращались друг к другу по званиям, чаще в обращениях используя лишь свои позывные. Например, ко мне обращались либо “командир”, либо “Мулла”. Изначально мой позывной был “Мулат”, но со временем, благодаря языковой специфике, буква “Т” отвалилась, а вместо нее добавилась еще одна “Л”.
- Кто раздавал позывные? Или сами себе выбирали?
- Нет, никто не выбирал, их нам назначали связисты “сверху”. Но это только офицерам, а для определения позывных для солдат, вступало в действие коллективное решение, чаще всего это были их прозвища, которые они получили от своих товарищей в повседневной жизни. Во всех наших разведподразделениях именно так происходило и по-прежнему происходит: посмотрят на человека, на его фамилию, на его повадки и - бах! - прилепилось к нему какое-то прозвище. Вот, к примеру, был у нас парнишка по фамилии Корчагин. И, хоть и звали его Сергей, но сами понимаете, что никакого иного прозвища у него кроме “Павка” быть не могло.
- Сколько человек вас проживало на вилле?
- Не скажу, потому что точное число мне нельзя оглашать. Могу только сказать, что это было небольшое подразделение численностью менее тридцати человек.
- Кроме срочников и офицеров в составе вашего подразделения были прапорщики?
- Конечно. Но мы их не набирали, как срочников, поскольку они уже по штату входили в состав и числились у нас как узкие специалисты, без которых никак, например, “специалист по спецминированию”. У меня все прапорщики были старше меня по возрасту, а возраст в этом случае указывает на значительный опыт в своем деле. Наши прапорщики были мастерами высочайшего класса, достойными восхищения и уважения, у которых мы научились многим хитростям и премудростям.
- Как и где вы кормились?
- Мы получали свой продовольственный паек, который нам полагался, в продслужбе 860-го полка и затем, на вилле, готовили себе пищу сами. В паек обычно входили консервы, мясо, крупы, ну и хлеб, который пекли в полковой хлебопекарне. Дополнительно ходили на местный рынок, где покупали и местные продукты, поскольку чисто на армейском пайке прокормиться было бы довольно сложно.
- Во время нахождения на вилле соблюдалась форма одежды?
- На вилле мы ходили кто в чем хочет. Но когда ты идешь на официальную встречу с местными старейшинами, религиозными деятелями, ХАДовцами (местная госбезопасность), ДОМАвцами (местные комсомольцы) или царандоевцами (местной милицией), ты естественно надеваешь свою советскую форму, обыкновенную “мабуту”, и идешь к ним только в ней. Правда, не имея на форме никаких знаков различия. Потом нам пришла новая форма, так называемые “эксперименталки” песчаного цвета, которая впоследствии получит название “афганка”. Хотя нам по штату положена песчаная форма спецназа, но мы ее не надевали исключительно ради того, чтобы не “светить” себя. Надеть эту форму было бы сродни тому, чтобы на себе написать краской “спецназ”, поэтому мы эту форму избегали. Ну, а когда мы уходили в горы, тут уже одевались исходя их необходимости: на голове шапочка паколь, так называемая “пуштунка”, а на теле их очень удобные длинная рубаха и шаровары.
- Такие “маскарады” часто приходилось использовать?
- Фактически всегда, когда уходили в горы, потому что так издалека нас было трудно идентифицировать. Но была у этого переодевания и обратная сторона: в одной из операций мы чуть не угодили под огонь собственных “Ураганов”. Идем себе спокойно по дорожке, но видимо где-то ближе к нам находился артиллерийский наводчик, корректировщик артиллерийского огня. И я только успел увидеть, как где-то вдалеке поднялась пыль, даже установок не успел заметить - настолько далеко они находились. Но я моментально понял, что это произошел пуск реактивных снарядов. Так быстро мы еще никогда не бегали! Мы чудом успели добежать до ближайшей пещеры и влететь в нее. Потом, когда мы вышли наружу и увидели, что там наделал огонь этих систем залпового огня, мы быстро вышли на связь и обозначили себя, кто мы такие. Ребята перед нами извинились, а мы их в ответ похвалили: “Молодцы, хорошо работаете”. На что они пошутили: “А вы хорошо бегаете, раз успели убежать от нашего огня!” Мы, конечно, вместе с ними посмеялись, но жути было от такой ситуации много. У каждого в организме проснулся страх, причем животный такой страх. До сих пор вспоминая этот эпизод, невольно вздрагиваю.
- Были еще случаи попадания под “дружественный огонь”?
- Нет, к счастью это был единичный случай, потому что мы всегда брали с собой как можно больше оранжевого дыма. При появлении нашей авиации или при входе в зону где могла работать наша артиллерия, мы всегда применяли оранжевый дым. В этом случае мы не успели применить его, потому что не знали, что в этом районе уже есть наши войска и наша артиллерия.
- Рассказывая про свое обучение восточным языкам, Вы сказали, что в тот момент Ваш организм работал на пределе. Были еще случаи, когда человеческий организм в боевой обстановке проявлял чудеса, совершая невозможное?
- Были, и очень много. Наша техника, стоящая под открытым небом, раскалялась до такой степени, что на ней реально можно было жарить яичницу. Но нужно срочно выполнять задачу, например, начался обстрел. Ты взлетаешь на броню, хватаясь за нее руками и абсолютно не чувствуешь никаких ожогов. Однажды был случай. Мы идем, а впереди нас идет головной дозор, который выдвигается вперед по горной тропе, а за ним уже следует командир, затем связист, а позади все остальные. Файзабад находится среди гор Гиндукуша на высоте, дай бог памяти, две тысячи четыреста шестьдесят семь метров. И это считалось низиной. Идешь значит, а у тебя с одной стороны скала, а с другой обрыв, причем глубокий, с почти отвесной крутизной ската. Разведка всегда находится от тебя на визуальном расстоянии, а если она поворачивает за угол, я ускоряю шаг. Так я сделал и в тот раз. Но, подходя к повороту вижу, что оттуда выкатывается граната Ф-1, при этом хлопка замедлителя я не слышал. Если я ее ударю ногой вперед, она полетит по траектории, взорвется в воздухе и накроет разведку, потому что радиус поражения это позволяет сделать. Если я просто катну ее вниз, то идущий внизу по серпантину, получит ею по башке. Если назад - я, соответственно, останусь без тех, кто позади меня. Я даю команду “ложись!”, а сам, увидев расщелину, перебрасываю автомат в левую руку и с размаху влетаю в нее. При этом на мне надет РД и “лифчик” с магазинами. Раздается взрыв, от которого у меня срывает индивидуальный перевязочный пакет, который был пришит на левом рукаве (тогда еще не было формы с нарукавными карманами, и мы ходили в “мабутовках”), появляется несколько царапин на сложенном металлическом прикладе автомата. В общем, ерунда, ничего серьезного. Самое главное, что я вылезти из этой расщелины не могу! Мои ребята начинают срезать с меня все и пытаться вытащить меня оттуда. Вытащили. Я потом в одном тельнике пытался туда ради интереса влезть - хрен там! Там того пространства только бы на РД и “лифчик” хватило. Как я там смог поместиться?! Ржали все как кони над моими потугами. Оказалось потом, что разведчик неграмотно закрепил гранату за кольцо, что категорически запрещено делать, и она у него просто сорвалась. “Лифчики” у нас были самодельными, мы их себе шили из старых плащ-палаток. И вот ткань со временем протерлась и граната вывалилась в дырку, будучи закрепленной за кольцо “на всякий случай”. Под собственным весом усики разжались - и вот результат.
Поскольку разведчик должен передвигаться бесшумно, то, если он применил оружие, он тем самым обозначил себя. Хотя было несколько раз, когда нам приходилось вступать в боестолкновения. Но если есть возможность избежать боя, то лучше это все-таки сделать. Например, мы идем вшестером, а нам навстречу внезапно вываливаются человек двести душманов. Ну что, разве будешь вступать в бой при таком соотношении? Тут сразу начинаешь искать пути отхода и искать “Ромашку” - радиостанцию, по которой связь с авиацией держишь. Если кто-то из них поблизости есть, то наводишь их по ней на цель. А артиллерию наводить бесполезно - туда, куда мы забирались, их орудия не доставали и помочь нам не могли.
Там вообще своя специфика из-за которой приходилось нестандартно мыслить. Вот, например, граната в стакане - “привет «духам»” называется. Идешь по горам, видишь - внизу «духи». Выстрелить из гранатомета не получится, если ты свесишься вниз, граната вывалится. Если высунуться по пояс и начать поливать из пулемета, то «духи» тебя снимут на раз, потому что стрелки они отличные. Если ты просто выдернешь чеку у гранаты и бросишь ее, то граната взорвется через четыре секунды, не успев долететь туда, куда нужно, потому глубина ущелий там очень большая. А если ее бросишь в стакане, выдернув чеку, то она взорвется только когда достигнет поверхности. Стакан разобьется, как бы он не упал, рычаг освободится и через четыре секунды произойдет взрыв. Но произойдет он уже на земле, а не в полете.
Из-за такого использования стаканов с гранатами на меня в свое время сильно обиделся Лев Яковлевич Рохлин. Он тогда командовал 860-м полком, единственным полком в провинции Файзабад, которую я обслуживал. Рохлин был отличным командиром полка, хорошим хозяином, заботился о солдатах. Его солдаты поначалу пили чай из алюминиевых кружек, но Лев Яковлевич озаботился и каким-то образом раздобыл для полка граненые стаканы. А тут мы пришли к ним в гости, “на баню”. На следующее утро в полку осталось только три стакана, из которых я, Рохлин и его начальник штаба Рябшев пили водку. Мы после посещения 860-го полка ушли работать, а когда возвратились, Рохлин на меня сильно кричал: “Зачем вам эти стаканы?!” Он тогда еще не знал о таком способе использования, и я ему показал, взяв стакан, воткнув туда гранату и выдернув чеку. Спрашиваю: “Ну теперь ты понял?” - “Не понял”. Пришлось поподробнее рассказать и показать. Тогда он меня спросил: “А как же вы раньше без этого обходились? Чем вы до этого пользовались?” – «А мы сначала перебили все свои стаканы, а потом научились резать стеклянные бутылки. Брали ниточку, макали ее в солярку, обматывали вокруг бутылки и поджигали. Через несколько секунд бутылка легко делилась на две части и была готова к использованию в горах».
- Вы вели широкую агентурную работу. Вам помогали в этом сотрудники местной госбезопасности?
- Агентурная работа нами велась для того, чтобы мы могли по максимуму владеть информацией о происходящем в нашем районе. Но я бы не сказал, что мы опирались на помощь местных властей. Ведь чем особенна провинция Бадахшан? Это самая реакционная и самая оппозиционная провинция по отношению к Центру. Порядка пятидесяти процентов всех афганских контрреволюционеров вышли из провинции Бадахшан, большая их часть на тот момент находилась на территории Пакистана, занимаясь подготовкой боевиков, которые потом отправлялись на афганскую территорию. Поэтому сотрудничать там с кем-то можно было лишь очень и очень выборочно. Я всегда долго изучал, с кем работает тот или иной полевой командир, и только после этого принимал решение - сотрудничать с ним или отдавать его на уничтожение. Будем мы с ним воевать или будем сотрудничать - это очень трудное решение, которое требовало длительной проработки. Иногда мы для этого использовали весьма нестандартные подходы. Например, мы запросили медицинскую группу, которая состояла из женщин восточных национальностей - таджичек или узбечек. Они приехали, мы им обеспечили безопасность, и они работали в душманских кишлаках, откуда были родом главари банд, их финансисты, муллы и прочие высокопоставленные чины. С афганскими женщинами работали только наши женщины, поскольку если к местной женщине прикоснется чужой мужчина, да к тому же “неверный”, то она будет считаться оскверненной. Наши медицинские работники, помогая местным женщинам, во-первых, располагали их к себе, а во-вторых, мы уже по спискам, которые нам дали ХАДовцы, знали, чьи это жены. Женщины-медики, в наших интересах, вели с ними беседы, после которых жены стали понемногу оказывать влияние на своих мужей: “Нас приехали вылечили, а вы на них засады устраиваете”. В то же время после таких бесед мы даже получали информацию, где находятся их мужья, задавая невинные, на первый взгляд, вопросы: “А почему твой муж тебе не может помочь? Он что, далеко?” Перед каждым выездом медицинских работников в кишлаки, мы проводили с ними работу, рассказывая им, как правильно и грамотно выстроить диалог, для того чтобы получить первичную разведывательную информацию. Вот такой была специфика нашей работы, направленной на то, чтобы знать, чем дышит население провинции. Например, у меня в провинции было два фактически независимых полевых командира, которые не были ориентированы на Гульбеддина Хекматияра, давящего со стороны Пакистана, ни финансово ни вооружением. По сути дела, эти командиры стояли только за себя, за свою территорию, на которую никого не пускали. Одного из этих командиров по имени Пахлаван я отдал в разработку своему однофамильцу Юре Павловскому, начальнику разведки 860-го полка, поскольку этот душман был мелкого, “полкового”, уровня. С этим командиром, возглавлявшим небольшую банду, Рохлин впоследствии заключил соглашение о перемирии, отдав тому небольшую часть захваченного трофейного оружия. В результате, в районе трех кишлаков по рохлинским колоннам перестали стрелять. Для командира полка факт примирения с кем-то из местных полевых командиров - дело престижное, это сразу поднимает его авторитет в высоких штабах. Со вторым полевым командиром мне пришлось повозиться основательно, я до него “добирался” почти полтора года. В результате он все-таки согласился на встречу и я ходил к нему в банду со своим переводчиком. Свой орден Красной Звезды я получил как раз за успешную вербовку этого бандитского главаря.
- Имя его помните?
- Имя помню, но назвать не могу, поскольку он до сих пор живет в Афганистане и имеет там авторитет. Мы с ним иногда общаемся по телефону и я, при возможности, передаю ему небольшой бакшиш, т.е. подарок.
- Как проходила вербовка этого полевого командира, на чем она основывалась?
- Ох, это был очень длительный и нелегкий процесс! Мы проводили работу в кишлаках, где проживали его родственники, непосредственно работали с его женами, в общем, провели целый комплекс мероприятий. Я к нему подбирался полгода. “Взяли” мы его на родственных связях, вернее, на отношении к его родственникам. Когда заболела его жена, я, узнав об этом, направил к ней с сопровождением женщину-медика. Жену вылечили, а она была ему не безразлична, поскольку являлась любимой из четырех жен. Естественно, полевой командир знал, кто это сделал - что это не пехота сделала, а те ребята, которые почему-то живут отдельно от всех на вилле. Затем мы получили информацию, что из Пакистана идет его финансист и несет деньги. Пришлось выделить ему сопровождение, чтобы этому “банкиру” ненароком кто-нибудь из других банд не отстрелил голову. И он тоже об этом знал, поскольку ребята наши сопровождали финансиста так, что тот их видел и понимал, что они никаких действий против него не предпринимают. И так далее. Вплоть до того, что мы приехали к нему в кишлак и обули почти всех жителей в галоши, а самым приближенным к этому полевому командиру выдали еще и по халату. Да еще налили керосина и ножницами отрезали целый рулон таблеток: “Лечитесь!” Таблетки были простыми, травяными, от кашля, копеечными по цене, но на афганцев они произвели огромное впечатление. У меня есть фото, на котором мы с кузова ГАЗ-66 раздаем харчи жителям этого кишлака. Кстати, на переднем плане этой фотографии запечатлен местный комсомолец - ДОМАвец. Это его последняя прижизненная фотография, поскольку этой же ночью он был уничтожен при попытке убить меня и моего водителя. Причем никакого политического подтекста в этой попытке убийства не было - “комсомолец” просто хотел получить за наши головы денег, чтобы заплатить калым за невесту и сыграть на оставшиеся свадьбу. Участвовать в этом он подговорил и других ДОМАвцев, хотя еще днем помогал нам во всем, даже списки для нас составлял, кому что выдать нужно было в этом кишлаке. Но мы эту “комсомольскую банду” там в кишлаке и положили почти всю, а меня спас юродивый дервиш.
 |
Раздача продовольствия афганцам. В центре - тот самый ДОМАвец |
- Если можно, расскажите поподробнее об этом случае.
- Закончив работу, мы обычно никогда не оставались в кишлаках на ночлег. А в этот раз получилось так, что на приличном отдалении от кишлака не оказалось ни одной подходящей площадки, на которую бы мы могли выйти и там заночевать. Пришлось вынужденно остаться в этом кишлаке и расположиться в нем на ночлег. Мы подогнали свою “шишигу” (Жаргонное название автомобиля ГАЗ-66 – прим. ред.) и КАМАЗ задними бортами к дувалу, за которым находился дом этого самого “комсомольца”. В «шишиге» находились остатки продовольствия и разные промтовары - примусы, мотыги, а у меня в КАМАЗе оставались бочки с бензином и керосином. Водителя “шишиги” я выставил в охранение, и он ушел, а мы с моим водителем решили спать в машине, потому что кузов у машин тентованный - кто-нибудь разрежет ночью ножом и бакшиш уйдет. Кроме своего охранения на улице, где мы стали на ночлег, на центральной улице выставили “Шилку” 860-го полка, которая сопровождала нас в этой поездке. “Шилка” - средство хорошее, “духи” «радуются», когда она начинает по ним работать. Вечереет, мы с водителем Русланом открыли консервы и сидим ужинаем. Вечернее похолодание еще не наступило, жарища, двери у машины открыты. Смотрю, идет по улице юродивый - весь в струпьях, смотреть на него страшно. Подходит ко мне и тихонько так, что даже Руслан не услышал, говорит: “Мулла, в машине сегодня не спи”. У меня в руке была недоеденная банка сгущенки, я отдал ее этому нищему, который, изобразив великую радость, побежал дальше по улице. Я бы мог не поверить ему, мог посчитать, что это провокация для того, чтобы я ушел из машины на ночь, а ее грабанули. Но он, во-первых, говорил без акцента, а во-вторых, назвал мой позывной. В тот момент мой мозг начал лихорадочно работать, обрабатывая полученную информацию. Это точно был кто-то из агентурщиков и у него была информация на этот счет. Я говорю Руслану: “Ночуем сегодня под машиной. Ты под задний мост ложишься, я под передний”. Как только стемнело, мы взяли спальники - и туда залегли. Мне показалось, что я на какую-то долю секунды провалился в сон, и в это время на кабину из-за дувала бросили связку гранат. Рвануло так, что от кабины ничего не осталось. Меня спасло то, что я лежал под двигателем, который принял на себя всю силу взрыва. Сорванным двигателем меня ударило по голове, и я мало того, что получил от взрывной волны, так еще и от двигателя досталось. Разумеется, я потерял сознание. Когда пришел в себя, смотрю - на улице светло как днем, трассера летают, а я ничего не слышу. И тут вижу, как из кузова КАМАЗа течет струйка бензина из опрокинувшийся от взрыва бочки. Сразу сработала мысль: “Сейчас как рванет! Где Руслан?” И я, развернувшись, очень быстро, как мне казалось, пополз из-под КАМАЗа. Прямо очень-очень быстро! Вдруг меня кто-то ловит за ногу, вытягивает наружу, забирает у меня автомат и начинает со мной разговаривать. И тут я понимаю, причину того, что светло как днем: это “Шилка” заехала в улицу и светя своим громадным прожектором, добивает тех ДОМАвцев, которые напали на нас. От КАМАЗа ничего, кроме кузова, не осталось. Как он не загорелся - ума не приложу. А вот наш “шестьдесят шестой” сгорел, моментально вспыхнув от взрыва. Со мной разговаривают, а я абсолютно ничего не слышу, при этом у меня все плывет перед глазами. Я огляделся, вижу, неподалеку стоит мой водитель: “Ага, Руслан жив, значит все хорошо”. Потом, конечно, были разбирательства с местными органами, сразу подключились особисты, которые стали работать по полной программе и по партийной линии стали интересоваться у афганцев: “Ребята, как же так? Вы что ж бандитов-то пригрели?” От партийных работников и сотрудников ХАД мы потом и узнали мотивы нападения на нас. Кстати, там осталось в живых несколько человек из нападавших.
- Вам не давали их на беседу?
- А смысл? ХАДовцы и сами всегда умели очень жестко работать с задержанными.
- Как Вы перенесли полученную контузию?
- Меня сразу отправили госпиталь: сначала вертушкой до Кундуза, а оттуда бортом, по какой-то причине миновав Кабул, перебросили сразу в Ташкент. Благодаря тому, что двигатель хорошо принял на себя удар и упал на раму, не придавив меня, полученная шишка быстро сошла, координация восстановилась и я вскоре возвратился обратно, потому что было очень много работы. Фактически, я сбежал из госпиталя. Правда, одним ухом я еще некоторое время плохо слышал. Обратно я возвращался своим ходом: пошел к погранцам, объяснил ситуацию, и они меня вертушкой перебросили на сопредельную территорию к своим же погранцам, которые стояли на нашем участке, и дальше я уже самостоятельно добрался до Файзабада.
- Было ли у Вас оперативное взаимодействие с мотоманевренными группами пограничных войск КГБ СССР?
- Особенно на первом этапе, когда у меня в реализаторах была 56-я десантно-штурмовая бригада. Их батальоны постоянно меняли место своей дислокации, и я мог воспользоваться ими только когда они стояли в Кундузе. То же самое обстояло и с разведбатом 201-й дивизии и 345-м отдельным парашютно-десантным полком. 345-й полк был настолько массово задействован в различных операциях, что “выбить” десантуру для реализации своих разведдданных у меня фактически не было ни времени, ни возможности. И вот поэтому я начал писать докладные и на Москву, и на Ташкент с просьбой дать мне постоянных реализаторов. Но бюрократия тянулась до тех пор, пока я не стал “сливать” информацию погранцам, и они стали у меня реализаторами номер один. А когда пошли наверх донесения, что в районе Файзабада реализовано то-то и то-то, и каждая реализация проходит по линии КГБ, армейская бюрократическая машина стала потихоньку двигаться - в Файзабад прибыл 860-й мотострелковый полк и я начал работать с разведротой этого полка. Вернее, это было лишь название “разведрота”, на самом деле в каждом батальоне было создано по дополнительному разведподразделению, с которыми мы стали активно сотрудничать в реализации полученных разведданных.
- При получении согласия на сотрудничество кого-нибудь из аганцев это как-то документировалось?
- Как правило, никакими бумагами это не оформлялось. Во-первых, они боялись ставить свою подпись под какими-либо бумагами, справедливо полагая, что если этот документ куда-то попадет, то они лишатся жизни. У нас все основывалось больше на взаимном доверии, поскольку вербуемые сидели на более крепких крючках, нежели подпись на бумаге. Мы прекрасно знали всю подноготную того, с кем работали. Во-вторых, на 99% все агенты были платными, получая за свою информацию некоторую сумму денег.
- Каков был размер денежного поощрения?
- Не более ста долларов. Но это сумма за очень ценную информацию. В других случаях стоимость значительно снижалась.
- Получая денежный бакшиш, они Вам оставляли расписку, ведь средства на оперрасходы Вам необходимо было списывать?
- По-разному было - иногда давали, а иногда нет. Все зависело от того, в каких условиях передавались деньги. Если встреча для передачи денег происходила где-нибудь в дукане или на базаре, при скоплении народа, то расписку в получении денег я никак не мог от него получить. Эти деньги впоследствии обязательно списывались актом, с этим не забалуешь.
- Каким способом можно было передать агенту деньги при таком большом скоплении людей? Просто незаметно сунув в руку?
- Способов существовало очень много. Например, я заклеивал денежную купюру под этикетку банки сгущенки или тушенки и, проходя мимо своего информатора, эту банку отдавал ему при всех со словами типа: “Что-то ты, братан, плохо выглядишь. Возьми, подкрепись”. Способов передачи было великое множество, нужно было только проявить смекалку.
- Но ведь информатору еще нужно было догадаться, что там, под этикеткой, спрятана купюра.
- Да они это сразу соображали, моментально понимая, что я им передал эту банку не просто так! А если встреча происходила где-то в относительно безлюдном месте, то можно было просто “ненароком” обронить, а он, идущий позади, обязательно поднимет то, что у меня упало.
- Насколько сложным было для Вас находить общий язык с религиозными руководителями?
- Я бы сказал, сложностей в этом было не много, нужно было лишь углубленно прочитать Коран. Я хоть и читал его в переводе на русский язык, но проштудировал “от и до”, найдя очень много схожести с Библией. Эти схожести я старался использовать в беседах с мусульманами. На одной из подобных встреч я сказал: “Вот видите у меня в руках четки? Это христианские. Но ведь у вас тоже имеются свои, мусульманские четки. Мы очень похожи в своих религиях, к примеру, у вас Исса, а у нас Иисус. Так почему же мы для вас “неверные”?” И когда “припрешь” его в беседе такими вот фактами, священнослужитель начинал краснеть. А поскольку он на встрече присутствовал не один, то он постарался религиозную тему свернуть по-быстрому и уйти в беседе на другую тему. А в конце встречи он даже подарил мне свои четки за то, что я хорошо знаю Коран. Эти четки я храню до сих пор. Примерно после этой беседы у меня в позывном буква “Т” и отвалилась.
Религиозная составляющая играла не последнюю роль в подготовке афганских боевиков. Численность наших войск, вошедших в Афганистан на первом этапе, составляла 76 000 человек. И это включая все обозы, медицину, хлебозаводы, заправщики и прочие вспомогательные части. “Курковых” - тех, кто выполнял боевые задачи, было не более 25 000 человек. И то, эта цифра по самому максимуму, включая тех, кто стоял в карауле. А численность нашего противника на тот момент уже составляла 110 000 подготовленных боевиков. Вот таким было соотношение сил. И мы это прекрасно осознавали и прекрасно понимали, чего они хотят. Они боялись, что мы перекроем их наркотрафик - и мы его перекрыли. Я орден “За службу Родине” получил за взятие “железного” каравана, которые вез 2,5 тонны чистого героина, маркированного “тремя девятками”.
- Расскажите об этом случае, пожалуйста.
- Мы обычно никогда не работали по караванам, в наши задачи это не входило. Но получилось так, что мы выдвинулись в тот район, где я должен был провести разведку, выяснив кое-какие разведпозиции. Поскольку при выдвижении я не “свечусь” и не еду на автомобиле, я топаю по горам собственными ножками. Причем делаю это не по протоптанной тропе, а по тактическому гребню. Тактический гребень - это максимально высокий маршрут следования по горе, но с условием того, чтобы твоя голова не высовывалась выше силуэта вершины, и чтобы твой идущий силуэт невозможно было различить на фоне неба. И вдруг со своей высоты я вижу внизу пыль на дороге и понимаю, что это идет караван. Мы находились на горном плато и имели очень удобное расположение по отношению к этому каравану: сверху, да еще среди крупных камней. На далекие расстояния я всегда выходил с группой прикрытия, которая имела вооружение как обычная разведгруппа. Мы быстро рассредоточились, замаскировались, и по моей команде открыли огонь. Первым выстрелом из гранатомета была подбита передняя машина, затем подстрелили заднюю машину, а дальше началась работа пулемета, снайпера и автоматчиков. Караван состоял из восьми пикапов “Тойота” и мы его забили довольно быстро, минут пятнадцать у нас ушло на все. Встреча с этим караваном оказалось чистой случайностью, и мы просто не могли не среагировать на него.
- Машины каравана после первых выстрелов не разъехались в разные стороны?
- Нет, они не успели, поскольку снайперы стали целенаправленно бить по водителям остальных машин, а пулеметчики уничтожали тех, кто стоял в кузове за пулеметом ДШК. Этих пулеметных установок в караване было три штуки. Две из них были уничтожены на первой и последней машинах, оставалась та, которая была в машине, идущей в середине каравана. “Духи” просто не успели очухаться, как их караван был уничтожен. После этого мы спустились, чтобы досмотреть машины и поняли, что мы “попали”. В машинах оказался только героин и ничего более: “три девятки”, расфасованный в кирпичики серого цвета весом по килограмму. Вот что мы могли с этим сделать? Выхожу на связь с вертолетчиками и прошу Колю Майданова, царство ему небесное: “Коля, привези мне соляры”. В ответ получаю резонный вопрос: “Нахрена тебе соляра?” - “По радио не могу сказать, прилетишь - покажу”. Через некоторое время Коля на своем вертолете привозит мне две бочки солярки. К этому моменту мои бойцы вспороли каждый из кирпичиков, сложили их двумя небольшими пирамидками, а потом на вершину каждой поставили по бочке соляры. Отойдя на расстояние, расстреляли обе бочки, и солярка потекла на героин, который тут же подожгли. Даже если часть его уцелеет в огне, то она пропитается солярой и использовать его по назначению уже будет невозможно. Конечно же разведоперация нами была сорвана, потому что “духи” из того кишлака, в который мы шли, увидели все это дело, поднялись и пошли в нашу сторону. Поэтому мы уносили ноги оттуда настолько быстро, как только могли. Часть группы я отправил вместе с двумя вертолетами, потому что на мой вызов пришла “восьмерка” и с ней “крокодил”. Вся группа в “восьмерку” не поместилась и я, оставшись с несколькими ребятами из группы, стал уходить в горы, договорившись, на какую площадку за нами прибудет “вертушка”. Первую группу вертолетчики вывезли не в конечный пункт, а лишь на безопасное расстояние, чтобы они не пострадали от душманов. Затем вертолеты возвратились, “крокодил” обстрелял “духов”, нас забрали с заранее оговоренного места, и мы все оттуда улетели.
- Почему Вы приняли решение самостоятельно уничтожить этот караван?
- По нему было видно, что это непростой караван. Во-первых, наличие ДШК и сидящие по бортам вооруженные люди указывали, на то, что это совсем не мирный караван. А во-вторых, так называемые “железные” караваны, перевозящие груз на автомобилях, в нашей местности были очень большой редкостью - у нас в основном ходили вьючные караваны. Поэтому пропустить такой лакомый кусочек было бы себе дороже. Честно говоря, у меня в тот момент была мысль, что в этом караване везут кого-то из высокопоставленных лиц - главарей банд или инструкторов-иностранцев, поэтому мы начали работать с целью обнаружить и захватить кого-нибудь из этих пассажиров.
- Вам доводилось встречать среди душманов их иностранных инструкторов?
- Доводилось. Несколько из них даже имеется на моем личном счете. Встречи с ними происходили всегда по-разному. Один попался просто случайно. Нас преследовали “духи”, и мы вынуждены были пройти сквозь кишлак. Причем пройти очень быстро, чтобы успеть выскочить из него, а не воевать внутри, потому что любой бой внутри населенного пункта приведет к материальным и физическим потерям жителей кишлака, что настроит их против нас. Но, к сожалению, тот кишлак, сквозь который мы намеревались пройти, тоже огрызнулся на нас огнем. Я шел по улице и стрелял короткими очередями, просто для острастки - мы вообще никогда не давали длинных очередей. И вот, при такой бесцельной стрельбе, на выходе из кишлака мой магазин заканчивается. Я отсоединил его от автомата и в момент, когда я опускал его в “лифчик”, передо мной внезапно появился человек, у которого почему-то оружия в руках не было. Наклонив на секунду голову при замене магазина, я просто не успел заметить, откуда он появился. Увидел его уже только когда достал магазин, при этом патрона в патроннике у меня не было. Я хотел было присоединить магазин, но этот человек ударом ноги выбил его у меня из руки. Так и стояли мы доли секунд друг против друга: он налегке, а у меня в руках лишь автомат без магазина и со сложенным прикладом. И тут незнакомец стал махать ногами, показывая мне “балет” с ударами ногами, вертушками и прочей атрибутикой из карате. Ну кто же в бою такое использует? В бою ногами нужно не выше мужского достоинства бить, а этот “балет” вовсе ни к чему. Я его поймал на элементарный прием. На автомате есть мушка, которая в рукопашном бою может служить страшнейшим оружием: если я зацепил ею за щеку, шею или подмышку - я могу дернуть и вырвать кусок, если я просто зацепил за одежду и сделал вращение восьмеркой - можно лишить противника равновесия. Так я и сделал. Когда он попытался ударить меня ногой, я зацепил его мушкой за штанину под коленом, а дальше дело техники - противник на земле, прыжок, удар одной ногой в солнечное сплетение, второй в гортань - и все.
- Ваш противник был европейцем?
- Да, это был чистый европеец, у него даже крест висел на теле католический. Этот крест у меня дома хранится в качестве трофея. Я обыскал труп: документов у него при себе не было никаких, всяческие наколки на теле отсутствовали.
- Во что он был одет?
- Одежда у него была какая-то странная, я такой раньше не видел. Добротно пошитый костюм песочного цвета полувоенного образца. Я бы сказал, что этот костюм больше походил на охотничий для сафари. Почему он был без оружия - я не знаю, хотя нож у него был. Возможно мы его просто застали врасплох, потому что мы с ребятами шли по параллельным улицам, и он уходил от кого-то из них.
- Вы успели его и обыскать?
- Это делается обязательно и моментально. А вдруг бы он представлял какую-нибудь ценность, например, имел при себе какие-нибудь документы? Если бы он при себе имел какую-нибудь карточку, удостоверяющую его личность, тут бы я уже мог рассчитывать на орден Боевого Красного знамени, но, к сожалению, он для меня оказался бесполезен.
- Среди иностранных инструкторов попадались китайцы или негры?
- Темнокожих инструкторов я ни разу не то что не встречал, даже в бинокль их не видел. А вот, поскольку наша провинция Бадахшан граничит с Китаем, то китайские спецподразделения приходили поработать в нашу провинцию. Готовились они тщательно, изучая местность, а потом устраивали засады на наши подразделения. Но мы со временем изучили их деятельность, стали отслеживать их маршруты и, когда они заходили на территорию Афганистана, то получали от наших войск по полной программе. Успешной операции на моей территории они не провели ни одной. Чаще удавалось полностью уничтожить китайскую группу, а, если, им удавалось отойти, то они не утруждали себя эвакуацией раненых, пуская тем в головы разрывную пулю. Это не позволяло идентифицировать личность погибшего. К слову сказать, китайцы единственные, кто оставлял на поле боя тела своих погибших, не эвакуируя их на свою территорию. Но я бы не сказал, что китайцы проявили себя крутыми бойцами.
- Какие засады устраивались китайскими спецподразделениями?
- Самые простые - на нашу пехоту, которая работал на своей территории, на передвигающиеся колонны с продовольствием и боеприпасами. Снабжение обычно шло через файзабадский аэродром, откуда “вертушкой” доставлялось на Кишим, где стояло вертолетное звено. Но вертолетами не все можно было доставить, поэтому приходилось задействовать и транспортные колонны. Вот они и становились мишенью не только китайского спецназа, но и всех, кто действовал против Советской армии и СССР. В начале своего пребывания в Афганистане я ездил в Бахарак, который находился в сорока километрах от Файзабада, на одиночной легковой машине - настолько там было спокойно. А потом все - денежка пошла, начали финансировать борьбу против советских войск - война начала принимать свои уродливые формы.
- Откуда поступала информация о предстоящем “визите” китайского спецназа? Из кабульского разведцентра?
- Частично я получал информацию от своих агентов, которые находились на китайской границе и у которых имелась радиостанция. Если кто-то из них встретил китайскую разведгруппу где-то на границе, то у меня был примерно трехсуточный запас времени до того момента, когда китайцы дойдут до наших краев. Ведь китайцы не шли по дорогам, чтобы случайно не быть обнаруженными, они боялись караванщиков.
- Не было случаев уничтожения китайцами караванов из-за их обнаружения?
- Я такой информацией не обладаю, но думаю, что вряд ли они решились бы на подобное. Иначе поднялось бы против них все местное население и не позволило им в тех краях в дальнейшем пересекать границу. Несмотря на то, что таджиков не принято считать воинственным народом, мстить они умели будь здоров! Хотя в провинции проживали не только таджики, там было такое скопление различных национальностей - даже киргизы и монголы. Единственные, кого я там ни разу не встретил - это хазарейцы, которые в тех краях являются изгоями, самой низшей нацией.
- Спецподразделения каких еще стран заходили на территорию Афганистана на Вашей территории?
- В моей провинции больше никого не было.
- Индия как-то косвенно участвовала в Афганских событиях?
- Да, участвовала. Она поддерживала душманов оружием, боеприпасами и особенно сильно медикаментами. Фармацевтика Индии поставляла целый спектр продукции: одноразовые шприцы с капельницами, обезболивающие препараты высочайшего класса и многое другое.
- Индийские инструкторы среди душманов были?
- Я хочу сказать, что с инструкторами из Индии афганцы бы точно не сработались, потому что у них существуют серьезные религиозные противоречия. Причем, похлеще чем с нами. Об этом свидетельствуют постоянные противостояния между Пакистаном и Индией. Афганцы вообще индусов считают грязными животными, они негра еще могут послушать, но индуса - точно нет, это для них будет позором. Но это им не мешало принимать любую материальную помощь от Индии.
- Пакистанская армия заходила на территорию Афганистана?
- Да. Причем это были далеко не спецподразделения, поскольку они заходили порой на афганскую территорию с артиллерией и танками. Артиллерийские перестрелки между Советской Армией и армией Пакистана происходили очень часто. Иногда пакистанская артиллерия со своей территории поддерживала вошедшие на территорию Афганистана собственные спецподразделения. Даже случалось, что пакистанская авиация залетала на территорию Афганистана и вела огонь. Так что можно сказать, что Пакистан никогда не упускал возможности повоевать в Афганистане, поскольку по обе стороны границы жили пуштуны, которые никоим образом не признавали так называемую “линию Дюранда”, разделившую их племена как государственная граница между Афганистаном и Пакистаном.
- На территории провинции Бадахшан кроме суннитов проживало некоторое количество исмаилитов, которые являются шиитами. Учитывалось ли в Вашей работе разногласие этих исламских течений?
- На разногласиях всегда нужно было играть, поскольку это наш козырь. Естественно, мы в своей оперативной работе использовали подобные противоречия. Скажу больше, мы даже иногда в собственных целях разжигали эти разногласия. Если у нас появлялся какой-то интересант из шиитов, то мы его слегка “подтравливали”: “Вы-то - ого-го кто! А они - никто!” А вот в обратную сторону, с суннитами, этот метод, увы, не работал, поскольку их и так было много, и они уже находились на ключевых постах. В своей работе мы даже воинственные кочевые племена белуждей использовали, которые ходили из Пакистана в нашу провинцию вместе со своими караванами: кроме товара они оттуда привозили и необходимую нам информацию. Опять-таки, в этом мы использовали их противоречия и противостояния с пуштунскими племенами, которые они, мягко говоря, ненавидели.
- Я слышал, что Советский Союз поддерживал, снабжая оружием, пуштунские племена, живущие на территории Пакистана и ведущие повстанческую борьбу против правительства страны. Это действительно так?
- Да, было такое, но это не входило в зону моей ответственности. Там было восстание пуштунских племен, причиной которого послужило то, что правительство очень сильно перекрыло кислород их бизнесу. Пуштуны подняли очень сильную бучу, причем это происходило одновременно не только на территории Пакистана, но и на территории Афганистана. Для того чтобы поддержать эти восстания, было решено передать этим пуштунским племенам трофейное оружие, которое было захвачено на душманских складах, в схронах и в боестолкновениях. У меня тоже были факты передачи трофейного оружия тем двум полевым командирам, с которыми мы заключили договоры. Но отдавали мы им не наше оружие, стоящие на вооружении советских воинских частей, а условно трофейное - например, ППШ, автоматы китайского производства или китайские ДШК. Часть трофеев передавалось из того, что было захвачено у душманов 860-м полком, тем самым он избавлялся от лишнего груза, которому требовалось обеспечить условия хранения. Разумеется, все передачи вооружения строго согласовывались на высших уровнях. Трофеев было очень много, и они отличались завидным разнообразием. Кое-что из трофейного оружия мы брали и для себя. Я, например, ходил с автоматом “мини-узи”.
- Какое вооружение имела ваша группа при выходе на задание и какой боекомплект?
- Это всегда зависело от глубины выполнения задачи и от ее продолжительности, смотря куда пошли и зачем пошли. В группу входили и гранатометчики, и пулеметчики, и снайперы. В зависимости от поставленной задачи мы могли, к примеру, не брать с собой РПГ, а взять вместо них “Шмели” или “Мухи” из-за их компактности и эффективности. Вооружались мы только советским оружием, поскольку надежнее него ничего нет, а “мини-узи” - это так, на базар сходить. Кроме вооружения мы применяли и технические средства разведки - комплексы “Охота” и “Реалия”. Это комплексы датчиков вибрации и датчиков движения, которые могут сочетаться для применения огня артиллерии по заранее подготовленным площадям, или с минными полями. Сам комплекс “Охота” представляет собой только электронную начинку, а что ты напихаешь туда, зависит от твоей фантазии. Ты можешь МОНы поставить или любые другие мины, ты можешь артиллерию на этот участок навести, заранее пристреляв. Комплекс “Реалия” - это более современный и более мощный комплекс из тех, что мы применяли. Ставился он на вероятном направлении выдвижения противника. Если недалеко находится артиллерия, скажем, “Грады” или гаубицы, способные добить до места установки, то наводишь их для нанесения удара. Если была возможность, то можно было навести авиацию. Но для этого нужно было знать, что враг туда непременно придет, чтобы самолет не крутился бесцельно в небе, пугая душманов и сжигая топливо. В нужное время срабатывали датчики, показывая тебе, чего и сколько там идет, а ты уже даешь команду на уничтожение и все.
- Технические средства получения информации какие-нибудь использовались? Подслушивающие и подсматривающие устройства?
- В реалиях наших условий использование этих средств было бессмысленным. Поставить “жучка” на какой-нибудь из встреч с представителями афганской стороны было бы опасным занятием, поскольку, если бы его обнаружили, то сразу же исчезло бы доверие ко мне, и я из друга превратился бы во врага. Это же Восток, дело тонкое. Самый главный “жучок” - это твой человек, который внедрен куда надо, который работает и безотказно передает тебе всю необходимую информацию. Да, все мои информаторы в Афганистане работали исключительно за деньги, здесь никакая идейность и рядом не стояла, только бакшиш. Причем, этот информатор мог деньги получать сразу от разных сторон, сливая им всем как необходимую информацию, так и «дезу». Поэтому сведения, полученные от платных информаторов, подлежали обязательной проверке, перепроверке и доразведке. Полностью доверять было нельзя. Первую свою минно-взрывную травму и контузию я получил, когда пошел на встречу с таким двойным агентом. Поскольку кишлак, где предстояла встреча, находился недалеко, я взял с собой только пулеметчика и снайпера, а сам прихватил на всякий случай щуп, чтобы, если понадобится, отслеживать мины. Когда мы пришли на точку встречи, уже вечерело. Я сразу почувствовал что-то неладное, сработала какая-то чуйка. Вход в дом был один, и я сказал пулеметчику: “Станешь под углом к открывающейся двери, чтобы мог поразить огнем того, кто будет открывать дверь. Если при открытии произойдет взрыв, то ударная волна пойдет прямо и тебя не заденет”. Спецификой всех местных строений было то, что они выложены из камня, а, следовательно, имели значительный запас прочности. Глинобитные строения, конечно, тоже встречались, но в горных условиях камень - это самый доступный строительный материал. Прямо у глухой стены здания, не имеющего ни одного окна, расположился снайпер, обязанностью которого было открыть дверь щупом, сделав для этой цели на его конце петлю. Я тоже расположился под углом градусов сорок пять к двери, которая открывалась на меня. Я посчитал, что такое мое расположение спасет меня в случае срабатывания взрывного устройства. Но взрыв оказался такой силы, что меня просто размазало. У меня за спиной висела “эрдэшка”, поэтому ударом взрывной волны отбросило назад мою голову и нижнюю часть туловища. Результат - повреждение двух отделов позвоночника и контузия. После подрыва пулеметчик бросился оказывать мне помощь, а снайпер начал отслеживать возможные цели. Ему удалось обнаружить того урода, который на нас охотился и всадить ему пулю в лоб. Оказалось, что он не просто наблюдал за тем, как мы погибнем, но и снимал все это на видеокамеру. В общем, агент заработал свое, хотя перед этим он мне такие песни пел, столько информации выдавал. Но я потом начал сомневаться в достоверности получаемой информации и он, видимо, почувствовав это, решил от меня избавиться, попутно заработав на мне некоторую сумму денег.
- Что это был за агент?
- Если использовать принцип иерархии, то он был агентом среднего звена. Что удивительно, он не был членом душманской банды, а входил в формирование того полевого командира, которого я потом завербовал и который впоследствии стал подписантом договорной зоны. Получается, что этот двойной агент работал еще и на Пакистан или на хекматияровскую разведку. Там ведь кто только не работал! В нашем котелке варился такой змеиный супчик!
- Как Вас эвакуировали после полученного ранения?
- Ребята на себе меня дотащили до нашей виллы, там погрузили на УАЗик, который отвез до “вертушки”, а та уже повезла меня восстанавливать здоровье в Кабул. Там в госпитале я пришел в себя, стал немного слышать и соображать, а затем даже ходить. Потом на долечивание меня перебросили в Союз и я, спустя некоторое время, вернулся обратно в Афганистан. Мое восстановление здоровья заняло в общей сложности около двух месяцев. Задерживаться дольше я там не хотел, поскольку меня ждали мои люди и моя агентура, с которой надо было работать, ведь за мое отсутствие никто новый на работу с агентами не пришел. А даже если бы и пришел, то ему нужно было бы начинать все с нуля.
- Как агентура восприняла Ваше двухмесячное исчезновение?
- Мои агенты начали разбираться, выясняя по своей линии и пытаясь узнать подробности. Слава богу, что они очень хорошо относились к моему связисту - я имею ввиду не к личному связисту, который всегда ходил рядом со мной с радиостанцией, а к начальнику связи у нас на вилле. Вот через него, через старшего прапорщика, они и получили кое-какую информацию. Связист иногда встречался на базаре или в дукане, чтобы получить информацию, но не непосредственно от агента, а через кого-то из его доверенных людей.
- Как удавалось соблюдать режим секретности при выдвижении на агентурные встречи?
- Хороший вопрос. Естественно, духи знали, что на вилле живет кто-то весьма непростой и за нами с их стороны велось постоянное наблюдение. Все выходы на маршруты совершались через какие-то промежуточные точки, иначе ты просто и сам “спалишься” и “спалишь” собственную агентуру. Будешь идти прямо и целенаправленно - твой маршрут движения могут вычислить на раз и во время следующего выхода просто попадешь под пулю снайпера, прилетевшую неизвестно откуда, ведь твоя голова стоит больших денег.
Расскажу один из способов, каким мы пользовались. Садишься ты в УАЗик и едешь в 860-й полк, там пересаживаешься внутрь машины-водовозки и она выезжает за водой. По пути ты выходишь и отправляешься по собственному маршруту.
- Но вместимость водовозки ограничивает количество перевозимого личного состава.
- В цистерне водовозки спокойно помещается шесть человек, это проверено на собственном опыте.
Другой способ. Боевое подразделение приезжает на аэродром, садится в “вертушку”, и та пошла. Во время следования по маршруту вертолет совершает большое количество промежуточных посадок, порой больше десяти, при которых поднимаются такие клубы пыли и песка, что трудно разобрать, кто, где и в каком количестве из машины высадился.
Третьим способом было отправиться по маршруту темной ночью, когда на небе ни звезд, ни луны не видно - иди себе спокойно. Можно уйти куда хочешь, и никто тебя не увидит.
- Вы вычисляли тех, кто приглядывает за вашей виллой?
- Конечно, мы их знали в лицо. Даже иногда прикалывались над ними. Сидел напротив нашей виллы один наблюдатель. Ну до того был внимательный - не отвлекался ни на минуту, даже на намаз. Однажды нам пришла партия свиной тушенки, мягко говоря, не вкусной, особенно в жару есть ее было еще тем “удовольствием”. Наши бойцы взяли, переклеили этикетки с банок говяжьей тушенки на эти банки со свининой и, выйдя за забор, отдали эти банки наблюдателю в качестве подарка: “Молодец, ты нас охраняешь, бережешь! На тебе бакшиш”. Разумеется, афганец взял бакшиш, но его на следующий же день сменил другой наблюдатель.
- Где брали амуницию для “маскарадных” выходов?
- Покупали в дуканах. Честно говоря, брать с убитых одежду мы брезговали. Были случаи, когда караван брали, а там перевозили что-то из новенькой амуниции или обуви, например, итальянские горные ботинки. Однажды мне такие достались, и я в них постоянно ходил. Хотя, честно говоря, в горах летней обуви, лучше чем кимровские кроссовки, не было ничего. Это действительно была прочная и практичная обувь. Все эти “адидасы” и “найки” разваливались через пару-тройку выходов, хана им наступала. А “кимры” есть “кимры” - это, конечно, вещь! Мы скидывались своими деньгами, давали ростовку и заказывали их ребятам, которые покупали в Союзе эти кроссовки. В Военторге такие кроссовки не продавались, там в основном были импортные.
- Как в месте вашей дислокации решался вопрос с гигиеной?
- У нас на вилле была своя банька, которую мы сделали своими руками из снарядных ящиков. У нас еще была очень хорошая баня в 860-м полку, куда можно было поехать и где можно было отдохнуть по полному циклу: попариться, покушать, вздремнуть и отправиться обратно. Единственным минусом было отсутствие на вилле стиральной машинки. Но нас выручал старый добрый пакистанский стиральный порошок. Я не знаю, по какой причине его не поставляют в Россию, но это было нечто уникальное. Берешь, насыпаешь его в холодную воду, опускаешь туда одежду и тазик ставишь на крышу, где он нагревается под лучами солнца, поскольку греть воду на огне выходило дорого. Потом в этой воде достаточно было один раз постирать свою одежду, прополоскать ее и все! Этот порошок нас очень выручал.
- Вы и ваши бойцы брились или отпускали бороды для большего соответствия местному населению?
- Основная масса, даже солдаты-срочники, носили бороды. Даже те, у кого они были светлыми. Но достаточно было их слегка подкрасить басмой, и они становились темными. Ношение бороды не только не возбранялось, но даже и поощрялось, при этом никто никого не заставлял это делать, все было по личному желанию.
- Головы стриглись наголо?
- Брить не брили, но под машинку стриглись обязательно, потому что если ты пошел в горы, обратно ты обязательно вернешься со вшой. Ни разу без вошки не возвращались, педикулез был рядовым явлением.
- Как боролись со вшами?
- ДДА - пропарочная машина на базе ГАЗ-66. Прибывали в полк, сдавали свое завшивленное обмундирование, сидели немножко, дожидаясь, пока они все пропарят. Затем, когда забирали свою форму, дополнительно проходили по ней утюгом, уделяя внимания швам, где могли укрыться гниды. Был еще вариант, когда обмундирование погружали в бочку с керосином. При этом было видно, как вши пытаются всплыть на поверхность. А ты их берешь и иголочкой топишь обратно, приговаривая: “Ах ты, зараза! Кусала меня!”
- Туалет где был оборудован?
- На улице, обычный туалет типа “сортир”. Мы его не строили, он был, как говорится, штатным. Периодически его просто нужно было вычерпывать, и мы для этого нанимали местных афганцев. У них в этом была своя специфика - они все, что вычерпали, пускали на удобрения. Поэтому работа местных ассенизаторов была золотым дном.
- Как часто выходили в город по своим делам, не связанным со службой?
- За территорию виллы мы могли в любой момент. Но выходили обязательно количеством не менее двух и обязательно при оружии. Вот в этих случаях меня выручал мой “мини-узи”, который я прятал под куртку за пазуху. При необходимости его можно было извлечь за две секунды, а можно было вести огонь даже не доставая.
- Что покупали в дуканах?
- В местных дуканах можно было купить все. Несмотря на то, что продовольствие мы получали в полку, фрукты и овощи мы приобретали у местных торговцев. Самой распространенной покупкой в дуканах был голландский лимонад “Sisi”, который очень ценился среди советских солдат. Во-первых, он очень хорошо утолял жажду, во-вторых это была для нас экзотика. Нам настолько надоедало пить отвар из верблюжьей колючки, для того чтобы не подцепить тиф и гепатит, что хотелось выпить чего-то другого. И еще, кроме отвара из колючки, мы целыми днями пили чай. Чай - это элемент их культуры, поэтому от него никуда было не деться, особенно во время встреч и переговоров. Еще в дуканах мы покупали различные сладости - орешки, изюм, урюк - как для себя, так и для приема различных гостей. Если к нам официально приходит какое-то руководство, то ли от духовенства, то ли от ХАДа, мы обязательно должны были накрыть стол для встречи гостей. А когда принимали какого-то очень дорогого гостя, то угощали его пельменями из тушенки, которые шли просто на “ура”. Еще нашим гостям очень нравилась десантная каша - пшенка вместе с тушенкой. Тушенка там вообще шла почти во все блюда.
 |
Переговоры с местными старейшинами |
- Кто готовил все эти блюда?
- Готовились они сообща. Все засучивали рукава: “Что готовим сегодня? Пельмени? Отлично! Погнали делать пельмени!” Иногда, по большим праздникам, баловали пельменями и сами себя. Допустим, 5-е ноября, День военной разведки - ну как его без пельменей праздновать? Наша провинция была знаменита поставкой рыбы маринка. Эту рыбу мы передавали в качестве презента всем своим друзьям и знакомым. Особенность этой рыбки в том, что если ее неправильно почистить, то она становится ядовитой. А если ее правильно почистить и пожарить, то это получается вкуснейшее блюдо. Эта рыба водилась и в Кабуле, но во-первых, там она была мелкой, а во-вторых, что такое река Кабул - сточная канава. А у нас шла с гор чистейшая вода, рыба в ней крупная, необыкновенно вкусная. Если я летел на встречу в разведотдел 40-й армии к генерал-майору Дунцу, я обязательно сообщал об этом своему приятелю, офицеру по информации Ибрагимову Рамилу Мансуровичу, к сожалению, уже ушедшему из жизни. Тот мне говорил: “Без маринки не приезжай, даже дверь тебе не открою”. Приходилось жарить рыбу, укладывать ее в термос и везти товарищу. Да и наш собственный рацион маринка здорово разбавляла. Афганцы рыбу практически не едят, а у нас она шла за милую душу.
- Из промышленных товаров что приобретали в дуканах?
- Из промышленных товаров мы покупали в основном только то, что хотели привезти в подарок семье - “Sharp”, “Sony”, “Panasonic”, а также часы различных марок. Конечно брали что-то и для своего личного пользования, например, у нас на вилле стоял приобретенный нами телевизор. Что интересно, там прекрасно работали наши отечественные коротковолновые транзисторные приемники благодаря тому, что мы поставили на некоторых высотах кабины от разбитых машин, служивших в качестве пассивных ретрансляторов. Однажды включили приемник, покрутили настройку и случайно нашли волну ленинградских таксистов и сидели, слушали, как они переговариваются. Затем нашли на радиостанции их частоту и вышли к ним на связь с просьбой: “Ребята, поставьте какую-нибудь современную музыку” - “А вы кто такие?” - “Да мы из Афгана” - “Да ну, врете. Из какого там Афгана?” - “Не веришь?” - “Не верю!” - “Слушай, сейчас будет очередь”. И как дали от души очередь из автомата. В ответ сразу: “Ого! Нихрена себе!” - “А сейчас слышишь, муэдзин орет?” - “Слышу, ё-моё! Друг, какую тебе музыку поставить?”
- А какую музыку вы предпочитали слушать?
- Нашу, отечественную. У нас на кассетах было все - от “Пинк Флойда” до “Аббы” и битлов, даже наши, советские, самые популярные на тот момент песни.
- Эти кассеты приобретались в дуканах?
- Нет, они привозились из Союза. В Афганистане западная музыка не пользуется спросом, поэтому им не выгодно ее привозить туда для продажи - некуда сбывать.
- Как там обстоял вопрос с алкоголем?
- Поначалу вопрос решался так. Ребята с мангруппы летят с той стороны границы, мы их просим: “Ребята, водочки привезите” - “Хорошо, привезем”. Потом у нас была налажена поставка алкоголя по собственным каналам для оперативных нужд, для использования во время различных встреч. Это только говорят, что мусульмане не пьют алкоголь. Ничего подобного, еще как пьют! Только нужно над головой полог из парашютного шелка развернуть, чтобы Аллах не видел этого. Да и в Коране написано лишь про запрет на употребление вина, а про водочку там ни слова не сказано. Поэтому они “кишмишовочку” тоже попивали. Этот напиток продавался в дуканах в целлофановых пакетах. Мы с ребятами однажды попробовали этот напиток и дружно решили, что это дерьмо пить мы точно не будем. Поэтому наши товарищи прапорщики в старых больших огнетушителях, позаимствованных в 860-м полку, ставили бражку нашим, традиционным способом - с сахарком и дрожжами. Затем эту брагу перегоняли и у нас на вилле был свой собственный самогон. Но алкоголем у нас никто не увлекался по причине того, что мы все знали о том, что алкоголь разжижает кровь. И если у тебя, не дай бог, ранение в какую-то крупную артерию, то остановить кровь из-за ее плохой свертываемости, будет очень трудно. То есть это - твоя смерть. Да к тому же никогда не знаешь, через какое время после употребления алкоголя тебе предстояло отправляться на выход. Культа из алкоголя у нас не делалось, исключительно только в качестве соблюдения традиций: ну, например, на день рождения можно было по рюмочке выпить или на праздники - День ВДВ и День военной разведки.
- Как отмечались праздники в вашем коллективе?
- Тут пытались придумать что-нибудь необычное в качестве угощения. Могли сделать пельмени, могли пойти на базаре купить баранины и пожарить шашлычок. Шашлыком не злоупотребляли, потому что готовишь его на улице и запах от него стоял по всей округе. Все понимали, что у русских какой-то праздник. Поэтому на вилле мы жарили шашлык очень-очень редко, в исключительных случаях. Если мы уж так сильно хотели поесть шашлыка, мы ехали на пост Джунгар, располагавшийся на горе. Там у них стоял мангал, на котором можно было приготовить и привезти обратно уже готовый шашлык, но это был слишком длинный путь. Еще на праздники мы могли приготовить хороший плов, его готовили очень часто. Не могу сказать, что у нас были еще какие-то особые разносолы. Самыми желанными продуктами были всегда черный хлеб, селедка и соленые огурцы - то, чего там отродясь не водилось. Мы пробовали сами солить местные афганские огурцы, но их сорт был такой, что максимум через пять дней после засолки огурцы превращались в какую-то слизь. В свежем виде - огурец как огурец, но в соление он не годится категорически.
- Кто и где готовил для вас пищу?
- Все зависело от того, что мы хотели увидеть у себя на столе. Если мы хотели хорошего борща, то готовил хохол, если хорошего плова, то готовил его таджик или узбек, пельменями занимались сибиряки. Штатного повара в нашей группе не было. Зачастую можно было увидеть, как я, командир группы, стою у кухни и кашеварю вовсю, готовя какое-то свое блюдо.
- Каков был национальный состав группы?
- Очень разношерстным. Скажу сразу, что кавказцев не было ни одного. Это зависело не от национальной неприязни, просто языковая специфика была очень сложной для кавказцев и изучение местных языков представляло для них большие трудности. Еще руководство сверху приняло решение, что если брать солдат только из мусульманских республик, то могут быть случаи предательства с их стороны. Поэтому таджики в нашей группе были только как переводчики, иной функции они не выполняли. Прибалтов в нашей группе тоже не было. Основной состав нашей группы составляли славяне - русские, украинцы, белорусы. Во время второго моего захода в Афганистан, в моей группе практически все были сибиряками, но это просто так получилось.
- Переводчиками были простые солдаты-срочники таджикской национальности?
- Там был старший переводчик из офицеров и переводчик из срочников. На первом заходе оба были таджики, а на втором заходе один из них был таджиком, а другой узбеком. Первые два таджика владели только таджикским, поэтому, если разговор уходил на фарси кабули или пушту, то мы оставались глухими и слепыми. На мой запрос мне прислали парнишку, который учился на пятом курсе МГИМО, который знал фактически все языки Афганистана. Причем он не только знал язык, но и мог хорошо преподать его тем, кто владел им слабо. Мы все очень были ему благодарны, поскольку он смог всем нам поставить язык, используя простые ассоциации, после которых мы начинали не просто понимать, а “видеть” язык.
 |
1986 г. |
- Вы упомянули про “второй заход”. Когда он состоялся? После ранения?
- Я в Афганистан пришел седьмого января 1980-го года и ушел в конце июля 1982-го года. Это был мой первый заход, моя первая командировка. Я обеспечил все, что мог, дальше меня там держать было нельзя - отбыл командировку сроком в два года и свободен. Я и так переходил на целых полгода. За то время, пока я был в Союзе, я стал готовиться к поступлению в Академию, о котором давно мечтал. Но мне предложили вышестоящую должность, перейти на которую я согласился. К тому времени я уже стал открытым разведчиком, приобретя свое собственное имя, свое воинское звание. Теперь я стал больше организатором, чем исполнителем. Когда в 1986 - 1988 годах возникла необходимость вывода 860-го отдельного мотострелкового полка из провинции Бадахшан, мне было приказано готовить к уходу полк. Не сам полк, а атмосферу вокруг него. Это оказалось для меня весьма сложным делом, потому что противник очень четко стал отслеживать все наши гарнизоны. В результате гарнизон в Бахараке был блокирован и вывести оттуда бронетехнику мы не могли. По земле выйти оттуда мы не могли и даже не пытались, потому что я разъяснил обстановку как своему руководству, так и командованию 40-й Армии. Было принято решение взорвать оставшуюся в Бахараке бронетехнику. Предварительно нами были сняты клин-затворы, стрелковое вооружение и радиостанции с пятнадцати БМП, которые уничтожили подрывом.
- В чем заключались причины невозможность вывода гарнизона?
- Зона перестала быть договорной. С одной стороны, из Панджшера стал давить Ахмад-шах Масуд, а с другой Хекматияр выдавил практически полностью с этой территории местные вооруженные формирования. И если с Ахмад-шахом еще можно было договориться, то с Гульбеддином договориться не смогли, настолько непримиримым был этот командир. Именно Хекматияр являлся и является родителем и радетелем всей этой нечисти, которая расползлась сейчас по всему свету и творит свои террористические дела. Бен Ладен по сравнению с ним просто “шнурок”. Они подошли и стали так плотно, что сбить их с занятых территорий было уже невозможно. Они стояли рядом, но по самому населенному пункту Бахарак огня не открывали. Поэтому личный состав и все, что было возможно мы вывозили оттуда “вертушками”, а то, что вывезти было нельзя, мы оставляли, предварительно уничтожив.
 |
В.Б.Павловский со своими разведчиками. Сентябрь 1988 г. |
- Во время эвакуации личного состава не было атак на вертолеты?
- Вертолетами эвакуировать пришлось из-за того, что там не было площадки для посадки самолетов. Но никаких попыток сбить вертолеты не было, потому что мы организовали контрмеры. Против душманов открыто стояли огневые точки, готовые к тому, чтобы вести огонь на поражение. Наша артиллерия готова была, в случае открытия огня со стороны душманов, накрыть их позиции, а подразделения воздушно-десантных войск и спецназа, которые тоже обеспечивали вывод 860-го полка, должны были добить тех, кто уцелеет после артподготовки. Вывод наших войск из Бахарака - это сложнейшая операция была, которая оказалась сложнее чем ввод! Хотя и при вводе этот полк в горах показал, конечно, что-то невероятное. Морозы за тридцать, перевалы завалены снегом, метели, радиаторы кипят, резина “летит”. БМПшки чуть ли не в обрыв сваливались. Танки дивизии вообще не смогли идти ввиду того, что были гораздо шире, чем колеи афганских горных дорог. Их даже из колонны вывели, оставив в Хороге, и танковые экипажи двигались вместе полком без своих машин. Впоследствии экипажи ездили получать для себя танки в кундузскую 201-ю дивизию. И вот при таких условиях полк смог прибыть к месту дислокации практически без потерь. Когда они пришли в Файзабад в январе 1980-го, я на них смотрел, как на сошедших с небес в прямом смысле слова.
- В Бахараке при выводе была оставлена и взорвана только бронетехника?
- Все остальное успели вывезти. Артиллерия изначально успела выскочить и занять позиции на прикрытии, а на БМПшках планировалось вывезти личный состав. Но не получилось. Там началось сплошное фугасное минирование на дороге, что требовалось проводить колоссальную инженерно-саперную операцию. На это потребовалось бы значительное время и нам попросту не дали бы выйти.
- У Вас было еще одно ранение. При каких условиях оно было получено?
- Множественное осколочное ранение было получено мной во время движения в колонне. Я сидел сверху на броне, наши стволы были елочкой развернуты в разные стороны. Я сидел, держась за ствол пулемета, ноги опустив на плечи водителя. Это был способ управления: я сижу выше, мне лучше видна дорога и в любой момент ударом ног по плечам мог дать команду на резкую остановку. Перед нами могла проехать “бурбухайка” и с нее могли сбросить в колею мины. Дорожная пыль там лежала толстым слоем, сантиметров в пятнадцать - тридцать, и лишь по некоторым признакам можно было заметить, что в колее какой-то предмет. Идущая впереди “бурбухайка” поднимает такое облако пыли, что ее саму не видно, не говоря уже о том, кто там в ней что делает. И вот я сижу на броне, на дорогу поглядываю. А мимо Каракамара мы никогда без приключений не проезжали, это был “веселый” кишлак, который все время поливал огнем. И вот в этот раз тоже оттуда прилетела пуля от ДШК, которая прошла рядом с моей головой и попала в башню. Рубашка от пули, осколки башенной брони разлетелись в разные стороны и угодили мне в спину и в руку, которой я держался за ствол пулемета. Колонна ревет движками, из-за этого звука выстрела не было слышно и поначалу ощущение было таким, словно я обжегся обо что-то. Затем я услышал, как механик кричит: “Командир, ты ранен? С тебя кровь течет!” А я, видимо, сначала в шоке был, потому что не ощутил ничего. Затем, когда стал себя осматривать, увидел, что у меня и рука и спина в крови. В общем, сорок семь мелких осколков в общей сложности извлекли из меня. Я быстро достал из РД бутылку водки, половину вылил в себя, затем приказал: “”Пинцета” ко мне!” (“Пинцетами” у нас называли санинструкторов) Тот прибежал, осмотрел меня и говорит: “Командир, давай я вот здесь надрежу и осколочек вытащу”. Я ему отвечаю: “Ты меня еще резать собрался? Тебе что, дырок мало?” И, поскольку я запретил резать себе руку, он с дуру ума тащил этот осколок через всю ладонь, чтобы вынуть его. Потом уже, в спокойной обстановке, большинство этих осколков было удалено. Один из них, правда, по-прежнему сидит в моем локте, но он уже закапсулировался и не беспокоит. Как-то меня стала беспокоить почка и, когда сделали рентген, оказалось, что один осколок пришел туда и уткнулся, не пробив почечную оболочку. Я предложил медикам удалить и этот осколок, но те меня отсоветовали: “Пусть это будет и небольшой надрез, но, при удалении мы тебе травмируем почку. Тебе это надо? Ходи с ним”. Вот и хожу до сих пор. Раньше мои осколки звенели при прохождении рамки металлодетектора, и я носил при себе справку о наличии осколков в теле. Потом со временем они перестали звенеть, а на последнем УЗИ даже уже и капсулы в районе почки не было видно - получается, что она растворилась организмом.
- Вы сказали, что ходили колонной. Что это за колонна и как такой открытый способ передвижения вяжется с режимом секретности, присущем вашей группе?
- Ну, мы же иногда и под пехоту работали. Идет, к примеру, пехотная колонна и мы входим в ее состав. Прибываем в полк, садимся вместе со всеми на броню и выдвигаемся из расположения полка. А где-то, на каком-то километре, мы все из колонны “вываливаемся” и отправляемся по нужному нам маршруту.
- Какая техника была закреплена за вашей группой?
- У нас был один УАЗик и один БТР. И еще вот эта БРДМ с громковещательной установкой, благо, на ней был пулемет установлен. Мы ее отволокли к себе на виллу, отремонтировали, но эти рупоры с нее за ненадобностью все-таки срезали. Огромным плюсом для нас стало наличие в этой БРДМ бензинового генератора, который давал нам электричество. Вилла до этого не была электрифицирована, поэтому появление генератора позволило улучшить нашу жизнь, например, у нас появился холодильник. С заправкой генератора проблем не было, бензин в полку был халявным - бери сколько хочешь. Генератор мы, разумеется, с машины сняли и перенесли его в специальное место, а то не дай бог кто из “духов” стрельнет в эту БРДМ и мы лишимся всех благ цивилизации. Мы свой генератор укрыли, сделали газоотвод для него и его работу стало практически не слышно с улицы. Саму БРДМ тоже немного привели в порядок. Поскольку машина высокая и ее пулемет слегка возвышается над забором, мы усилили его дополнительной броней, соорудив защиту для пулеметчика. И пулеметчик прекрасно себя чувствовал на посту, имея при этом возможность простреливать прилегающую территорию.
- Давайте поговорим о наградной системе.
- Это больная тема. Мне, как командиру группы, было гораздо труднее получить награду, потому что меня представлять к награде было некому. Не буду же я сам на себя писать представление! Единственное что я мог, так это ребятам в разведотделе приложить копию донесения о проведенной операции, хотя мне это и не всегда было нужно. И они, на основании этого донесения делали представление. Разумеется, когда я по своим каналам доложил “наверх” о вербовке полевого командира и представил все необходимые материалы, то тут вопрос с представлением решался сам собой - указ о награждении орденом Красной звезды прилетел мгновенно. А вот на солдат-срочников представления писал уже я сам. Но считаю, что они наградами были обделены и причиной тому тот факт, что наградная система очень сильно “буксовала”. Бойцы-то были не моими, поэтому представления на их награждения я направлял на 40-ю Армию, а там уже, прочитав, считали: “А кто это такие? Да пошли они!” Но я продолжал биться за их награды даже когда некоторые из них поувольнялись. Даже когда я сам был в Союзе, я продолжал давить на реализацию. Спасибо командующему армией Громову - когда я к нему обращался с просьбами за своих ребят, он знал, кто они такие. И он помог мне реализовать некоторые мои представления, которые лежали в штабах годами. Ребята потом присылали мне фотографии с полученными наградами, выражая в письме слова благодарности. К сожалению, получали они эти медали уже дома, их вызывали в военкомат и там вручали заслуженные награды. Среди моих бойцов считалось достаточно высокой наградой получить в военном билете запись военно-учетной специальности “разведчик” или “старший разведчик”, заверенную печатью. Это было круто, когда он, вернувшись домой, мог смело раскрыть перед друзьями свой «военник» и показать, что он не простой мотострелок или десантник, а разведчик!
- Амулеты или талисманы среди личного состава имели популярность?
- Нет, все это было категорически запрещено, так же, как и татуировки. Приметы были, но они были “общеафганскими”, например, нельзя было помочиться на колесо, иначе обязательно им на мину наедешь.
- Потери в вашей группе были?
- Я «счастливый», у меня в группе никто не погиб. За оба захода я не потерял ни одного человека.
- Кроме педикулеза какие еще заболевания имели место среди личного состава?
- Тиф, паратиф, гепатит, холера, малярия - такие “букетики”, когда сразу несколько заражений подхватываешь одновременно, среди солдат в Афганистане были. Но у нас они очень редко случались, поскольку специфика организации нашего быта была такова, что из посторонних источников мы практически ничего не пили. Мы постоянно мыли руки, пили отвар колючки и обеззараживали воду пантоцидом. Последний присутствовал у нас в изобилии - бери сколько хочешь.
- Где брали воду для питья?
- У нас на территории виллы был свой источник. И несмотря на то, что из этого источника брали воду только мы одни, мы эту воду обязательно кипятили, поскольку не знали, откуда она к нам приходит. Условно говоря, обстрелом могло убить ишака, и он упал в тот ручей, вода которого шла в наш источник. Что могла вода принести нам с этого трупа? Вот поэтому мы и не рисковали. У меня один человек заболел желтухой, но он подхватил ее контактным путем из-за того, что контактировал с больным. А другой попил водички где не надо и сразу поймал и тиф, и паратиф, и гепатит. Его сразу же отправили в Союз, откуда он к нам больше не вернулся. Можно было его оставить в Афганистане, отправив в инфекционный госпиталь, располагавшийся в Пули-Хумри, но прилетевшая “вертушка” его сразу увезла в Кундуз, а оттуда то ли в Чирчик то ли в Ташкент.
- По кяризам бродить доводилось?
- Я по кяризам предпочитал не гулять, потому что от местного населения знал, насколько они разветвлены и знал, что они минированы. Рисковать своей жизнью смысла не было: если тебе не нравился кяриз, то туда, как правило, отправлялась пара “эфок” или лучше МОН-50, а то и МОН-100. Бабах! - и этот кяриз тебе более не интересен.
- Какие деньги вы получали в Афганистане?
- Нам платили дважды: в Союзе мы получали рубли, которые шли на книжку, а в Афганистане мы получали на руки чеки Внешпосылторга. Дома семья могла получать те деньги, которые были на книжке. Нам чеки были ни к чему, поскольку ближайший магазин, в котором мы могли что-нибудь приобрести за них, был магазин Военторга, который находился на территории 860-го полка. Можно было потратить чеки во время командировочных выездов в Кабуле и Баграме. Конечно, за чеки можно было приобрести что-то и у афганцев, потому что они имели хождение среди местного населения. Так что чеки оставались в качестве финансового резерва для поездки в отпуск или в командировку, чтобы привезти домой что-нибудь из одежды или электроники. У нас в Союзе еще таких товаров не было даже в “Березке”, какие имелись в их простом занюханом дукане.
- Афгани вы не получали?
- Нет, афгани в качестве зарплаты получали лишь наши советники, “мушаверы”. Но если в караване попадались афгани, то конечно, в кармане сразу появлялась и местная валюта. Главное, чтобы об этом не узнали местные особисты. На эту денежную “неучтенку” тут же нами приобретался какой-то бакшиш для поощрения наиболее отличившихся агентов. Официальный бакшиш - крупы, сахар - с каждым годом все труднее стало выбивать у командования 40-й армии для своих оперативных нужд. Мне говорили: “Да ты с ума сошел! Мы еле полк можем прокормить, продукты колоннами с таким трудом доставлять приходится, а ты хочешь этих кормить”. Поэтому, если была возможность, мы поощряли свою агентуру средствами из своего кармана. Ну, а еще мы из Кабула получали доллары, которые также шли на оплату работы нашей агентуры.
- Отчеты о потраченной валюте писали?
- Естественно. Писалось все - сколько и на кого было потрачено. Доллары были деньгами строгой отчетности.
- На агентурную работу выдавалась определенная сумма по Вашему запросу или Вам выдавалась некая фиксированная сумма, из которой, при необходимости, производились расчеты с агентами?
- Выдавалась фиксированная подотчетная сумма., которая хранилась у нас на вилле.
- Особисты к вам заглядывали?
- Они к нам и носа не казали. Наоборот, это я к ним заглядывал. Первый особист, который пришел с 860-м полком, был золото-парень. Он так великолепно работал с агентурой, что я даже хотел было его забрать к себе. Но поскольку мы относились к разным ведомствам, так сказать, конкурирующим конторам, мои желания не удалось воплотить в реальность. У него, как и у меня, всегда было море информации, которой мы постоянно обменивались. Это просто супер парень был, мы с ним жили душа в душу! На втором заходе особист в полку был уже не таким активным и занимался он больше своим полком, бегая, высунув язык на плечо, из гарнизона в гарнизон. Ему явно было не до меня, но и я на тот момент уже был старым опытным подполковником, поэтому решил, что нечего к нему лезть, пусть он сам в своей каше варится.
- Судя по тому, что вам на виллу выдали агитационную машину, агитация нашими войсками среди местного населения велась активно?
- Да, существовали специальные агитационные отряды, в том числе и в составе 860-го полка. Эти отряды при помощи кинопередвижек демонстрировали фильмы в кишлаках, они вывозили выставки детского рисунка, чтобы привлечь детвору. Эти рисунки рисовали наши советские дети, таджики и узбеки, специально для афганских детей. Выставки привозили специально из Союза, сначала развозя и демонстрируя по афганским населенным пунктам, а впоследствии даже раздавали эти картинки афганской детворе. Еще агитационные отряды занимались раздачей материальной помощи, чем мы, кстати, очень хорошо пользовались. У нас были свои списки, и мы вместе с отрядом выезжали, чтобы на месте материально поощрить того, кто нам более интересен и кого мы могли переманить на свою сторону. Такие люди могли получить от нас керосин, семенной фонд, могли получить более глубокие галоши. Мы, кстати, этими галошами обули весь Афганистан. Его женская половина могла получить от нас новый халат или какие-то лакомые кусочки пищи. Иногда даже мы раздавали афганцам бензин для того, чтобы они могли использовать его в каких-то своих целях, например, заправить свою “бурбухаечку”.
 |
Агитационная работа среди местного населения |
- Как воспринималось соседями такое пристальное внимание к тем, кто вас интересовал?
- А это делалось не в открытую, не при всех. Раздоры среди сельчан - дело ненужное. Просто подходил к нему человек, шепнув на ушко: “Ты сейчас не ходи туда, где раздают. Потом придешь и тебе дадут”.
- Листовки среди местного населения распространялись?
- Да, и не только листовки. Готовились целые радиопередачи, которые транслировались через “матюгальники”, с рассказами о том, для чего здесь советские войска. На мой взгляд, агитационная работа в Афганистане была поставлена очень хорошо.
- Использовалась ли в агитационной работе религиозная тематика, ведь Советский Союз был атеистическим государством?
- Этот вопрос лучше задать спецпропагандистам, которые занимались этим вопросом. Я старался дистанцироваться от этого как можно дальше. Меня интересовало в данной ситуации только то, что пока они показывают кино, у меня была возможность пообщаться со своим агентом и, при раздаче бакшиша выделить кого-то, кто для меня интересен в плане дальнейшей разработки.
- Использовалось ли вами трофейное снаряжение?
- Сначала мы все снаряжение шили для себя сами, а потом появились и трофеи, которыми мы вовсе не гнушались. Первыми у нас появились китайские “лифчики” из караванов, шедших из Китая и попавших под раздачу. Хорошие, удобные, но самыми великолепными были их спальные мешки - у нас у каждого их было по несколько штук. Наш спальник здоровый и тяжелый, а их легкий и удобный. Еще хорошей была китайская зимняя верхняя одежда. Мы тогда еще не знали, что такое синтепон, а китайцы уже вовсю эту синтетику использовали для изготовления теплой и легкой одежды.
- Трофеи брались из тех караванов, в уничтожении которых Вы лично участвовали?
- Мы по своим разведданным всегда знали, какой караван будет идти и сообщали об этом тем подразделениям, которые будут реализовать предоставленные нами сведения. Но, поскольку нам необходимо было по каждому случаю писать отчет, то мы обязательно прибывали на место, чтобы удостовериться в правдивости полученной агентурной информации и убедиться, как реализуются наши разведданные. Чаще всего где-то на подлете стояла наша “вертушка” и мы, получив сигнал о завершении операции, тут же прибывали на место, где был застигнут и захвачен караван с целью сфотографировать все и задокументировать. Фотофиксация не была обязательным условием, но если ты хочешь, чтобы твое руководство выглядело очень хорошо при докладе вышестоящему начальству, то, естественно, фотографии не будут лишними. Ну а уже там, те, кто уничтожал караван, делились с нами захваченным в нем добром. Мы не брали захваченное в караване оружие, особенно тяжелое - это все уходило тем, кто громил караван. Поэтому случались такие казусы, что нас приглашала в гости пехота, мы приходили, садились вместе за стол и наблюдали у них на груди целые иконостасы, а у нас самих на груди были лишь комсомольские и десантные значки. А получалось так потому, что после разгрома каравана они возвращались и выкладывали в ряд все захваченное вооружение: “Вот ДШК, вот стрелковое оружие, вот мины, вот боеприпасы”. Им по результатам по-быстрому писались представления и щедро приходили награды. А мы, разведка, оставались не у дел. Мы в первую очередь искали среди имущества каравана различные документы. То, что мы находили, безоговорочно было нашим, с документами работали только мы.
- Как те документы, которые были обнаружены в захваченных караванах, доставлялись Вашему вышестоящему руководству? Через разведотдел 40-й Армии?
- Нет, это шло либо напрямую на наш разведцентр, расположенный в Союзе, либо в тот разведцентр, который находился в Кабуле. Все зависело от того, какой важности был документ и на кого он был рассчитан. Если, например, документ в интересах армии, то он идет туда, если более серьезный и имеет политическое значение, то он идет сразу на Москву. Вся передаваемая документация отправлялась через “секретку”, опечатываясь и пломируясь.
- Холодное оружие Вы при себе имели?
- Разведчик без холодного оружия - никто, поэтому холодного оружия у тебя всегда при себе несколько видов. Одним ты можешь перерезать колючую проволоку, не используя для этого штык-нож, который очень громко гремит, когда его носишь. Для этого в рембате из клапанной стали нам делали ножи, очень крепкие, которым не страшны даже гвозди - такой нож у меня до сих пор дома имеется. Затем обязательно при себе иметь три - четыре метательных ножа для бесшумной работы. И плюс еще бытовой нож, которым можно что-нибудь порезать, а, при необходимости, и кого-нибудь. Так что оставаться без ножа нам было совершенно невозможно.
- Сколько воды брали с собой на выходы и в чем ее хранили?
- По-разному, смотря куда шли. Стеклянных фляг, как было в пехоте, у нас не имелось. У тех были стеклянные фляги еще предвоенного выпуска, их перед вводом наших войск выгребли со складов и раздали всем “партизанам”, из которых были укомплектованы воинские подразделения. А те, увольняясь, там, в Афганистане их и пооставляли. Вообще у наших солдат там были различные варианты фляг: были стеклянные, были алюминиевые обычного объема, которые, как десантные, вставлялись в котелок или как пехотные крепились на ремне, и были пластиковые фляги увеличенного объема, так называемые “горные”. У нас, кроме штатных, были еще и свои слегка закругленные фляги, которые делались на заказ из пищевой нержавейки. Они по размеру и объему как раз входили в автоматный подсумок, если у него внутри убрать перемычки. Кроме этой большой фляги, была такая же, но размером чуть поменьше. Эту флягу можно было носить в нагрудном кармане формы-“эксперименталки”, в таком случае она являлась дополнительным прикрытием сердца, а в зимнее время тепло тела не давало воде замерзнуть. Кстати, об этой экспериментальной форме, которую нам тоже довелось поносить, и которая потом получила в народе название “афганка”. Нам ее еще до введения дали для испытаний в полевых условиях. Получив и используя в службе эту форму, мы долго над ней плевались. Внутренние карманы у нее застегивались на две большие пуговицы, плюс «липучки» спереди, плюс простроченные складки. И когда ты надеваешь “лифчик” с бронежилетом, в горах ты фактически стираешь тельняшку до голого тела и на теле у тебя появляются мозоли. Ладно, внутренние пуговицы ты можешь срезать, как и складки с передних карманов. Но сами карманы срезать не получится, иначе это будет нарушением формы одежды. Считалось, что эти карманы полезны, потому что я могу в них что-нибудь положить. Что я могу туда положить, если на мне сверху надет бронежилет? То же касается и накладных карманов на рукавах: летом еще польза от них имеется - в одном ИПП, в другом аптечка. А зимой ты попробуй их оттуда достать - ты же рукой не дотянешься ни туда, ни сюда. Для чего сделаны боковые карманы на штанах? Магазины туда класть? Попробуйте положить туда магазины, как планировали создатели формы, и спрыгнуть с БТРа. Где будут те штаны, полные магазинов? Вы будете собственные штаны ловить или воевать? А вот непромокаемого кармана в этой “эксперименталке” очень не хватало. Ладно, разведка ходит без документов, но обычные бойцы должны где-то хранить собственные документы. Солдат потеет, а значит комсомольский билет, который он постоянно носит при себе, со временем расплывется и придет в негодность от собственного пота. Мы как-то пытались повлиять на эту форму, но нас, видимо, не услышали.
- Как соседствовали и уживались с насекомыми и прочей живностью гор и пустыни?
- Как я уже говорил, самое “любимое” у солдата насекомое - это вошь. Ни из одного похода мы без них не возвращались. Посидишь дома у афганца и обратно придешь уже имея на себе эту сволочь, потому что платяная вошь - практически домашнее животное афганцев. Второе по степени “любви” насекомое - муха. Покушать спокойно в летнее время было просто невозможно - одной рукой ложку ко рту несешь, а другой мух вокруг нее отгоняешь. Если она упадет в суп, ее оттуда достаешь, выбрасываешь и продолжаешь прием пищи, не обращая на это внимание. Что касаемо другой живности. Из-за горной местности фаланга у нас была редкостью, она там практически не жила. Попадался тарантул, попадался скорпион. Но если ты его не трогаешь, то и он тебя тоже не тронет, предпочтя, как и змея, обойти десятой стороной. Для змеи достаточно было потопать ногами, и она уползет стороной, если, конечно, ты не к ее кладке идешь. В этом случае она начнет тебе показывать, что может тебя атаковать, главное вовремя заметить и уйти.
- Укусы случались?
- Нет. У нас были свои прибамбасы типа немытого шнурка из овечьей шерсти, которым можно было огородить участок пространства и коварные насекомые, как скорпион, так и фаланга, туда не могли проникнуть. Даже змея не любит этот вонючий овечий запах, потому что, когда баран идет, он и змею может не глядя затоптать. Иногда от животных мы не то, чтобы укрывались, а наоборот их приманивали. Большим подспорьем в горах были тушканчики: если еды не хватало, мы ставили на них силки, ловили их и, пожарив в крышке котелка на огне спиртовочки, ели их мясо. Приготовлением мяса мы занимались исключительно в безлюдных условиях, чтобы не быть обнаруженными по запаху.
- Домашних животных у себя на вилле заводили?
- У нас были кошки и собаки. Кошки были местные, афганские, сколько их было - не знаю, я их даже не считал. Мы их подкармливали, одни уходили, другие приходили. Собаки тоже были местные, такие же приблудные. Надо отдать им должное, они очень быстро становились хорошими сторожами, зная, что их будут здесь кормить. Нам эта кормежка не составляла труда - взял ложку жира из тушенки, в кашу бухнул, размешал и собаке под нос сунул. Та поела, сыта, довольна и готова порвать всех, кто на территорию виллы зайдет. А наши советские собаки были только в полку у саперов, там их было много.
- Клички своим собакам давали?
- Конечно. К кличкам могли подходить творчески, но чаще всего это были Полканы, Шарики, Тузики. Были, конечно, и другие варианты. Одного пса, у которого был свирепый взгляд даже после того, как ты его покормил, назвали Душман. Со временем этот пес у нас пообжился, взгляд его подобрел, и он из Душмана превратился в Душика.
- Какие самые необычные трофеи брались в караванах во время реализации Вашей развединформации?
- Очень ценились хорошие афганские ножи, иногда в караванах попадались даже имеющие украшения. Но мы такие украшенные старались не брать, потому что за это могли “зацепиться” особисты. Нам главное, чтобы нож был из хорошей стали и имел клеймо мастера.
- В качестве подарка такие ножи отправлялись “наверх”?
- У нас такое не поощрялось и не практиковалось. Никаких подарков мы не отправляли. Хотя должен сказать, что когда мы ходили в Панджшерское ущелье, у нас под ногами лежали рубины, лазуриты. Лазурит - его было заметно сразу, а рубин - он по виду серого цвета, просто требует хорошей шлифовки. Но мы просто по ним ходили, они у нас под подошвами похрустывали. Конечно, по маленькому камешку для себя кто-то обязательно брал, но там не до них было, главное - выполнить задачу и в живых остаться.
- ХАДовцы к вам частенько заглядывали?
- Да, они приходили к нам в гости. Мы с ними очень плотно сотрудничали в своей работе, получая от них необходимую информацию. Например, они помогали нам составлять списки: у кого какой родственник в какой банде и с кем нам можно было вести оперативную работу. И все. Порой случалось, что ДОМАвцы, местные комсомольцы, могли оказать большую помощь, чем ХАДовцы. Первичную информацию от ХАДовцев я не получал, поскольку у меня были свои источники. ХАДовцы были просто партийными активистами, которые максимум что могли сделать для меня, так это разобраться с задержанными. Свою первичную информацию я получил в результате внутрикамерной разработки тех, кто был задержан и сидел в тюрьмах. Ведь кроме нас, разведки ГРУ, в Афганистан зашли и сотрудники группы “Кобальт” МВД СССР, среди которых были и начальники тюрем и оперсостав, который там работал. Поэтому, когда мы сообщали “кобальтёрам”, руководящим афганской тюрьмой, о том, кто нас и из какой провинции интересует, они начинали внутрикамерную разработку. Если все складывалось благополучно, “кобальтёр” давал тебе этого человека и если тот подписывал договор о сотрудничестве, то становился твоим агентом. После этого новоиспеченный агент возвращался обратно в свою провинцию и там начинал активно работать. А если он не был согласен на сотрудничество, то приходилось выходить на его родственников и те, в обещании того, что его выпустят, тоже начинали давать интересующую информацию. С царандоевцами, местными милиционерами, мы старались вообще дела не иметь, поскольку те сегодня здесь, а завтра там, в какой-нибудь банде. Утром он пришел получать свою пайку как милиционер, ночью стреляет по тебе же из своего автомата, а утром снова, надев форму, приходит покушать.
- Как решался вопрос с дровами для приготовления пищи, ведь ящиков на это не напасешься?
- Сразу скажу, что дров мы, как афганцы, не покупали. Дрова у них продавались на рынке, при этом взвешиваясь на весах. Нас выручала солярка. Даже наша кухня, на которой мы готовили, была оборудована штатной армейской форсункой для использования соляры в качестве топлива. Дрова на вилле мы тратили только для приготовления шашлыка, а при выходах в горы применялись небольшие спиртовые горелки с таблетками сухого спирта, которые входили в состав сухпайка.
- У вашей группы был собственный адрес полевой почты?
- Нет, наша почта приходила на адрес 860-го полка, отличаясь от полковой лишь литерой “А” после номера полевой почты.
- Вы упомянули об оснащении группы радиостанцией “Ромашка” для наведения авиации. Вы проходили курсы подготовки авианаводчиков?
- Нет, на таких курсах я не обучался. Всю необходимую для этого информацию я получил во время обучения в Рязанском воздушно-десантном училище. Каждый разведчик умеет навести огонь артиллерии и авиации и решать артиллерийские задачи как командир батареи. Вести корректировку огня способен не то что каждый разведчик - каждый десантник, кроме, конечно, рядового состава.
- Во время выхода на агентурную встречу как поддерживалась связь с виллой?
- Если позволял летающий ретранслятор, то связь поддерживалась, если не было такой возможности, то обходились без связи. Летающий ретранслятор - это специальный самолет, который поднимался в воздух, летал некоторое время над территорией Афганистана и вел ретрансляцию всех переговоров. Он работал на все войска, а не только для нас. Например, давалось ему задание “ретрансляция на северо-восток”, он входил в эту зону, забирался на установленную высоту и начинал работать, обеспечивая всех устойчивой связью для успешной работы. На нашей вилле постоянно было организовано постоянное дежурство на связи, которым руководил один из наших прапорщиков. Если со связью ретранслятора были проблемы, приходилось брать трофейную радиостанцию японского производства и начинать работать на ней, поскольку она была мощнее, чем наши штатные радиостанции. Увы, но это так. Поэтому захваченные в караванах радиостанции мы могли оставить себе, особенно нас интересовали коммутаторы, аккумуляторные батареи и зарядные устройства к ним.
- Вы проводили среди личного состава инструктаж о том, как себя вести при попадании в плен?
- Конечно. Мы моделировали различные ситуации, при которых можно было оказаться в плену и, в зависимости от этих ситуаций, выстраивался алгоритм необходимых действий. Это была своего рода ролевая игра: я - допрашивающий, а он мне отвечает. Попутно мы анализировали все его ответы и поправляли их при необходимости. Но эти занятия проводил не только я, но и все офицеры и прапорщики нашей группы, поэтому мои разведчики были морально готовы к такому развитию событий, хотя и относились все к этому скептически, зная, что попасть в плен они могли только в бессознательном состоянии. Если солдат был в сознании, то он обязательно воспользовался бы тем, что имел в качестве “последнего шанса”.
- У разведчиков был припасенный для себя последний патрон?
- Был. Но обычно это была граната Ф-1. Чаще всего ее зашивали под подкладкой куртки, делая клапан, закрывающийся на липучку и наружу торчало только кольцо. Достаточно было лишь открыть клапан и выдернуть кольцо, при этом рычаг уходил вниз в прорезь. В пылу боя ты эту гранату никак не достанешь из-за подкладки, потому что это нужно лезть глубоко, чтобы ее вытащить, поэтому ее задачей было помочь уйти быстро, прихватив с собой еще кого-нибудь за компанию.
- В штате группы замполит имелся?
- Нет, у нас замполита не было. Но я и без него знал истинное лицо каждого из солдат.
- Бойцы-срочники владели той же оперативной информацией, какой владели Вы?
- Конечно, мы до них обязательно доводили полученную информацию, и они ей полностью владели. Они знали порой то, чего не знали высокопоставленные офицеры 40-й Армии, например, какому полевому командиру с какого счета какие деньги пришли из какой страны. Разумеется, была и информация, о которой срочники не могли знать, например, с кем из полевых командиров мы сотрудничаем или кто является моим крупным агентом. Не ко всем секретам их можно было допускать, а то, не дай бог, попадет кто-нибудь из них в плен - беды не оберешься, вся агентурная цепочка может рухнуть. А эта цепочка выстраивается не за один день. Радиостанции агентам не всегда выдашь, чтобы они из дальнего кишлака выходили с тобой на связь, значит нужно использовать их сеть, а для этого выстроить всю цепочку, проверив каждого из ее участников.
- Вы прошли большую подготовку, как разведывательную, так и боевую. На Ваш взгляд, какой подготовки Вам оказалось недостаточно в Афганистане?
- Для меня это в первую очередь горная подготовка, ведь меня изначально готовили для работы на европейском театре, а я оказался в горах. Многих элементарных вещей я на тот момент просто не знал, учиться приходилось на ходу. Допустим, ты уходишь высоко в горы и не знаешь, сколько времени там пробудешь. Как в этом случае быть с водой? Можно, конечно, попросить, чтобы “вертушка” привезла тебе воду, но, во-первых, в таком случае она тебя демаскирует, а во-вторых, в нашем высокогорье она не сможет приземлиться, а значит, воду придется сбрасывать, но канистра при ударе о камни, как правило разбивается. Своими мозгами додумались взять чулки от ОЗК, налить в них воду, и завязать. Благодаря имеющейся на них тесемки эти импровизированные емкости не улетают и в пропасть не скатываются. Главное, что они не лопаются, но для этого нужно было их наливать не полными. Еще в горах спасали простые целлофановые пакеты: если их на распорках расставить среди камней, то за ночь на них мог конденсироваться минимум целый стакан дистиллированной воды. А если тебя мучает сильная жажда, то можно в рот положить обыкновенную пуговицу, которая вызывает слюноотделение, и жажда уже не так мучает. И таких нюансов немеряно, но до большинства приходилось доходить своим умом - нас этому специально никто не учил. Иногда приходилось за помощью и разъяснениями обращаться к тем, у кого уже имелся подобный опыт. Например, так нам разъяснили об акклиматизации. Когда ты должен оказаться в определенное время на какой-то высотной точке, ты обязательно берешь запас времени на акклиматизацию. Если ты взбираешься на четыре тысячи метров вверх, ты обязательно должен пройти акклиматизацию: поднялся хотя бы на пол высоты, затем чуть приспустился, акклиматизировался и только тогда пошел дальше. Организм должен почувствовать нагрузку, привыкнуть к ней, затем ты даешь ему слабину, спустившись пониже, и только потом продолжаешь восхождение. Если так не сделать, то все - организм может не выдержать. Альпинисты этот вопрос знают, а вот мне все эти вещи пришлось «на бегу» узнавать, испытывая на собственном горбу.
- Душманы на вашу радиочастоту влезали? Радиоэлектронная борьба против вас велась?
- Влезали и очень часто, разговаривая с нами на русском языке. Были с их стороны и просто попытки пообщаться с нами, и угрозы с попытками психологического давления. Из-за этого приходилось постоянно менять радиочастоты, благо у нас их было постоянно около десятка. Мы же были на приграничной территории, поэтому радиоэлектронная борьба там шла очень интенсивная. Наши переговоры постоянно пеленговались душманами и это не составляло для них особого труда, потому что у каждого полевого командира имелся сканер, который достаточно было включить, и он начинал ловить наши волны. Должен сказать, что душманы, общаясь с нами, ни разу не смогли назвать ни настоящих имен моих сотрудников и бойцов, ни воинских званий, ни откуда мы были родом - они знали только наши позывные. Их агентура, конечно, тоже работала против нас, но имела довольно слабую информацию, потому что мы при общении между собой не называли друг друга по именам, а фамилии свои вообще никогда не озвучивали. А информация о том, кто откуда родом, в общении озвучивалась только между собой и в закрытом помещении, во время празднования дней рождения. Все понимали, что от этого зависит жизнь, поэтому старались лишнего в разговорах не болтать, ведь если ты для кого-то стал “кровником”, то тебя найти смогут везде, даже через множество лет.
- Ваша группа постоянно взаимодействовала с определенными экипажами вертолетов?
- У нас были вертолетные подразделения, стоявшие на аэродромах в Кишиме и Файзабаде, которые помогали нам в нашей работе. В этих подразделениях были и МИ-8, и МИ-24, которых звали “крокодилы”. Мы с этими экипажами были не просто лично знакомы, мы были близкими друзьями, боевыми братьями. Если нам требовалась их помощь, они порой взлетали, даже не запрашивая разрешения на это у своего вышестоящего начальства - лишь у аэродромной службы запросились и ушли. Тут огромную роль играли личностные отношения. Даже если им потом кто-то мог предъявить: “А что это у вас вертолетчики без разрешения летают?”, то они смело отвечали: “Да это они после ремонта опробовали двигатель”.
- Были еще случаи, когда вертолетчики Вас по-настоящему спасли?
- Мы старались не встревать в такие ситуации, работали продуманно и осторожно, поэтому нас бог миловал. Основная их помощь заключалась в том, что если появлялся объект, который нужно было срочно уничтожить, то ближе них у меня никого не было. Если вертолетчики не были на этот момент задействованы в выполнении другой работы, то они моментально взлетали, безоговорочно отрабатывали по полной программе и мы шли только на досмотр.
- В составе вашей группы были медики?
- У нас в группе был только санинструктор. Наш “пинцет” был нештатным, он был просто подготовленным из числа “курковых” ребят. А вообще медики периодически, по необходимости, у нас появлялись, обычно это был медик из 860-го полка. Вообще, 40-я Армия была подчинена Южной Ставке с центром в Баку и оттуда иногда прилетал мобильный госпиталь, который оказывал нам медицинские услуги. Еще прилетали медики из Кабула, Ташкента или Кундуза. Основными задачами прибывающих медицинских работников были осмотр личного состава и оказание помощи при вспышках инфекционных заболеваний. Например, если в 860-м полку кто-то из солдат, получив ранение, был признан нетранспортабельным и ему необходимо было оказать помощь на месте, то выручали вот такие бригады медиков.
- Если ваш санинструктор был нештатным, на кого возлагался учет медикаментов, например, того же промедола?
- Это все лежало грузом на командире, то есть на мне - я был ответственным лицом.
- Бронежилеты и каски носили во время выходов?
- Обычно нет, поскольку этот лишний груз и в условиях нашего высокогорья это вообще не оправдано. А вот саперную лопатку с собой брали, убирая ее в пространство между “лифчиком” и обмундированием. Таким образом она служила дополнительной защитой от пули и можно было ее, быстро достав, использовать либо как оружие рукопашного боя. Ну, и по основному назначению, разумеется, ее тоже использовали, когда нужно было окопаться.
- Помимо вышеуказанного случая применения навыков рукопашного боя, имелись еще подобные случаи?
- Всего пару раз. Да какие из афганцев “рукопашники”? Один выпад с ножом, первая атака - и этого “рукопашника” уже нет. Был случай, когда с топором бросился афганец: я пропустил топор, грамотно сопроводил его ему же в ногу, а после следующего движения его уже не было в живых. В таких случаях я даже не успевал достать свой нож, приходилось использовать либо оружие противника, либо собственные руки.
- Трофейное оружие использовали?
- Я боялся его, как черт ладана. Китайское - означало ненадежное: автомат мог в любой момент при нажатии повести себя непредсказуемо. Мы стреляли, как правило, одиночными, а тут ты нажал на спусковой крючок при предохранителе, установленном на одиночный огонь, и пока автомат весь магазин не высадит, не остановится. При этом он так скачет в руках, что ни о какой кучности и речи быть не может. Нафиг он такой нужен? И китайский пулемет вел себя так же непредсказуемо. Но мы очень хорошо использовали итальянские ребристые пластиковые мины, правда, исключительно в качестве пепельниц, хлебниц и абажуров для лампочки - отличная вещь!
- При реализации Ваших разведданных ставилась задача по захвату пленных?
- Конечно. Если приходила информация, либо с сопредельной территории, либо с нашей, что в составе каравана может быть ценный “язык” - инструктор или кто-то из главарей - то спецгруппа работала именно по нему и все знали, что его ни в коем случае нельзя ликвидировать, максимум могли ногу или плечо прострелить. Во время нападения на караван снайперы своим огнем не давали “языку” двигаться и в то же время прикрывали, отсекая его от своих душманов, чтобы те не решили уничтожить ценного пассажира. Иногда нам попадались очень хорошие экземпляры. Советников, правда, и инструкторов мы не брали, а вот казначеи, те, кто возил деньги, встречались довольно часто. При этом у казначеев при себе имелись такие ценные вещи, как бухгалтерские книги, в которых записывались и учитывались лица, состоящие в бандах.
- Какова судьба этих пленных?
- Сначала с ними работали мы, а затем мы отдавали их в руки ХАДовцев. Это было обязательным условием. Но первичный допрос пленным мы устраивали прямо на месте разгрома каравана, а затем увозили их в расположение 860-го полка. К себе на виллу мы никого из пленных никогда не доставляли, потому что незачем было навлекать на себя гнев душманов. Пехота в своем расположении была защищена танками и артиллерией, а наша вилла не была похожа на крепость.
- Первичный допрос пленных Вы проводили лично?
- Или я или кто-то из нашей группы, кто в то время находился на этом месте. Ведь я не всегда выезжал на реализацию разведданных. Но во время первичного допроса пленный отрабатывался по полной! Если же выяснялось, что он являлся объектом, представляющим особый интерес, то он даже мог не передаваться ХАДу, а грузиться в “вертушку” и доставляться прямиком в разведцентр, расположенный в Кабуле.
- Были случаи, когда пленный не шел на контакт?
- А какой ему смысл геройствовать? Тут вступали в действие методы физического воздействия. Чего больше всего боится правоверный мусульманин? Умереть от удушья или быть повешенным, потому что в таком случае его душа к Аллаху не попадет. Если пленный не хотел говорить, то на шею ему набрасывался ремень автомата, который пару раз вращался вокруг своей оси и все выкладывалось как на духу.
- У ХАДовцев эти пленные выживали или их отпускали после допроса?
- С ХАДом отдельная песня. Все зависело от того, какому ХАДу ты отдаешь пленного. Иногда мы отдавали плененного душмана, а через пару недель снова его захватывали в одном из караванов. Причем такое бывало зачастую: душман просто или сам откупался, или его выкупали родственники. ХАД комплектовался, как правило, по территориальному принципу, поэтому его сотрудники работали там же, где и жили, и мы к ним доставляли их соплеменников. Неужели они их не отпустят? Если требовалось, то мы этого пленного передавали для того, чтобы его содержали в тюрьме, но только уже не местной. Для нас таким вариантом была тюрьма в Кундузе - пленного, минуя местный ХАД и Кабул, сразу отправляли туда и там с ним начинали плотно работать. Как и все другие, это была афганская тюрьма, но которой руководили мушавер или старший мушавер из числа наших, советских товарищей. Оперативники в тюрьмах, кстати, тоже были из наших, советских сотрудников МВД СССР.
- Возникала ли при первичном допросе языковая проблема?
- Как правило, трех языков вполне хватало, чтобы наладить с пленным контакт. Ведь они либо таджикский, либо пушту, либо дари знали обязательно.
- Но Вы же не три языка знали.
- У каждого была своя специфика. Я, например, два языка знал - пушту и фарси кабули. Но у нас были и такие ребята, которые даже на хазарейском разговаривали. Этим полиглотом был офицер, выпускник разведфакультета Киевского ВОКУ, на котором они изучали эти восточные языки. Когда он к нам пришел и продемонстрировал свои языковые познания, я был просто приятно шокирован: “Вот какой подарок судьбы!”, на что получил ответ: “Не могу согласиться, ведь если бы я этого языка не знал, то служил бы сейчас где-нибудь в Союзе”.
- То есть к вам в группу поступали и молодые офицеры после училища?
- Да, поступали. Их наставниками становилась сразу вся группа, начиная с сержантов. Никакого гонора у новоиспеченных офицеров не было, поскольку все прекрасно понимали, что от полученных знаний и навыков зависит их жизнь. Но приходил обычно один офицер, поэтому благодаря общим усилиям, он быстро вливался в коллектив.
- Как происходил прием-передача оперативной обстановки после завершения первой Вашей командировки?
- Никак. Меня просто отозвали и все. Фактически со мной ушла и вся моя группа, поскольку мы выполнили поставленную нам задачу. Впоследствии работа подобной группы понадобилась опять и туда снова прислали людей, которые работали, но уже только в Файзабаде. Правда, численность их была гораздо меньше нашей группы, которая имела свои отделения в Кишиме и Бахараке. Во втором моем заходе у меня уже не было кишимского отделения, только бахаракское и файзабадское. Должен заметить, что наша агентура работать с теми, кто пришел после нас, отказалась. Даже разговаривать о сотрудничестве с ними было бесполезно, поэтому нашим сменщикам приходилось строить всю агентурную сеть с нуля. Но, когда я второй раз вернулся в Файзабад, я сразу же поднял свою старую агентуру - всех, кто на тот момент оставался в живых. Они с радостью возобновили сотрудничество со мной и я, который в первый свой заход постоянно мотавшийся по кишлакам чтобы отработать информацию, на втором заходе чаще просто гулял по городу, собирая информацию от агентов. Ну, иногда уходил ночами недалеко на встречи с теми, с кем не имел возможности встретиться днем.
- Снова в Файзабад Вы попали по назначению или сами изъявили желание?
- Назначить меня не имели права, поскольку у меня уже было трое детей и была возможность вообще не ехать в Афганистан. Но когда начали формировать группу, я увидел, что возглавлять ее идет “зеленый” капитан, с полным отсутствием опыта работы в Афганистане. А сроки выполнения задания были очень сжаты, нужно все было делать очень быстро, поэтому я, на тот момент будучи уже подполковником, написав рапорт, сам возглавил эту группу, а того капитана взял себе заместителем. Мое решение, конечно, вызвало недоумение у вышестоящего командования, ведь я по сути пошел на понижение в должности.
- В Афганистане была практика создания лже-банд, как это делалось, например, органами госбезопасности после Великой Отечественной войны на Западной Украине?
- Я слышал о применении такой практики в Панджшерском ущелье. Но Панджшер - не моя зона ответственности и я этим вопросом не занимался. Для меня это было бессмысленно, поскольку в условиях высокогорья, где населения очень мало и люди знают друг друга в лицо, замутить что-либо подобное было фактически невозможно. Появление одного - двух чужих людей в тех краях уже вызывало подозрение у местных, поэтому информация о пришлых моментально мне сообщалась по радиостанции завербованным мной полевым командиром: “Мулла, у меня тут какие-то люди появились. Их приметы…”. Кстати, с передачей информации этим командиром у меня прямо гора с плеч свалилась. Рядовому агенту ведь не дашь радиостанцию, чтобы он по ней на меня выходил - это будет вызывать нездоровый интерес, его быстро вычислят и порежут в мелкую лапшу. А командир - он всегда с японской радиостанцией в руках, это в порядке вещей. Поэтому, как только ему стекалась какая-либо информация, он тут же связывался со мной по рации, и я был в курсе происходящего.
- Проводились ли агентурные игры с разведками Пакистана и Китая?
- Этим вопросом я не занимался, у меня были свои задачи - агентурная разработка и вербовка. Агентурными играми занимался разведцентр, находящийся в Кабуле, поскольку это было их прерогативой и для проведения этих игр требовалось привлечение довольно многих специалистов.
- В Вашу обязанность входило изучение микроклимата в бандах?
- Обязательно. Через своих людей в этой банде я знал, кто там чем дышит. И эта информация не была чьим-то субъективным мнением, поскольку многократно перепроверялась другими источниками. От одного источника никогда не получишь достоверной информации, для более-менее реальной картины требовалась информация, полученная минимум из четырех источников. Но кроме человека, который работает у тебя непосредственно в банде, есть и люди, живущие в кишлаках, где была сформирована эта вооруженная группировка. Через них мы узнавали, что творится в семье большинства из бандитов: кто кого обидел, кто у кого урожай украл, кто у кого “кровники”. Даже кто кому сколько денег должен - и то знали.
- У душманов имелась собственная контрразведка?
- Имелась. И были случаи, когда не единожды моих агентов в банде вычисляли. Одного моего агента сильно пытали перед смертью, срезая с него живьем кожу, а затем отрезали ему голову. Второй агент оказал вооруженное сопротивление и был убит в перестрелке. Но несмотря на это, другие агенты от работы не отказывались.
- Ощущали ли Вы вину за гибель этих агентов?
- Нет, моей вины в этом не было никакой. Они прокололись на собственной алчности: что один, что второй просто захотели поиметь больше денег и полезли туда, куда я их предупреждал, что лезть не следовало. Я говорил агенту: “Если ты узнаешь, где хранят казну, то сообщишь мне”, а он не просто узнал, но и захотел поживиться. То, что под пытками агент мог выдать меня, я не боялся, поскольку обо мне он не знал ничего, даже имени. Для него я был лишь “шурави командор” - и все.
- Что из себя представлял Лев Яковлевич Рохлин как командир и как человек?
- Личностью он был неоднозначной. Человек повышенного служебного рвения, очень тщеславный, несдержанный и порой неадекватный в принятии решений, особенно в боевой обстановке. Он мог предпринять действия, которые приводили к нежелательным результатам. Приведу два примера. Пример первый. Я сообщаю ему информацию, что днем по ущелью будет выдвигаться бандитский караван и его реально можно накрыть огнем полковой артиллерии. Для любого командира забить караван силами полковой артиллерии - это фактически представить своих людей к наградам, включая и себя самого. Орудия вывозят на позиции, устанавливают, а мы стоим на командном пункте и нам видно это ущелье. Появляется нужный нам караван, Рохлин дает команду начальнику артиллерии полка на открытие огня. Но перед этим пристрелка орудий шла по реперу, чтобы затем перенести огонь вглубь ущелья, и орудия вернуть на нужную позицию не успели. Рохлин дает команду “огонь”, а артиллерия не стреляет. Он начинает орать матом, а начальник артиллерии, соответственно, дает «люлей» артиллеристам. Те начинают торопиться, звучат выстрелы, но снаряды падают совершенно в другом месте. Рохлин разворачивается, да как вмажет кулаком в лицо начальнику артиллерии! Тот отвечает Рохлину: “Да пошел ты нах..!”, разворачивается и уходит с командного пункта. Рохлин, видя это, мечется по КП, кричит: “Кто стрелять будет?!” Я ему говорю: “Стреляй сам” - “Да я не умею!” Пришлось мне брать трубку и управлять огнем артиллерии. Караван, конечно, забили. Но кто же так поступает со своими офицерами? Начальник артиллерии, подполковник - какое право ты имел так поступить с ним на глазах у других своих подчиненных? И что эта несдержанность дала в итоге, кроме того, что начальник артиллерии стал усиленно писать рапорта на своего командира полка? Артиллериста потом потихоньку перевели на другое место службы, но ведь остальные офицеры стали смотреть на Рохлина уже совершенно по-другому. Другой случай. Полк получает задание на совершение выхода в район, где проводилось бомбометание с больших высот, как я понимаю, там применялся боеприпас объемного взрыва по разрушению кишлака. Ну ты получил задачу разведать там обстановку, посмотреть на результат работы - слетай туда на самолете или вертушке, осмотри все что нужно и доложи наверх. К тому же я ему докладываю данные, что там “духовский” район, места сосредоточения банд на карту нанесены, и соваться туда незачем. При этом топлива в полку оставались на тот момент сущие капли. Ну если хочешь ты землей туда прорваться, залей в две БМП полные баки и сгоняй. Нет, он “размазывает тонким слоем” весь запас топлива по всей технике батальона! В результате он попал в засаду, своих людей много положил. Говорили, что в том бою он, видимо находясь в состоянии аффекта, не прячась от пуль, ходил вдоль цепи, пиная уже мертвых солдат, отдавая им приказы и не понимая, что они уже трупы. Рохлин потом говорил, что хотел погибнуть в том бою, чтобы избежать позора. За то, что по его вине погибло много солдат, его сняли с должности и некоторое время он находился в Ташкенте под следствием. Я тоже туда летал, давал показания следователям, поскольку мы всем офицерским составом пытались спасти Рохлина. В результате он был оправдан, однако переведен в другой полк с понижением в должности. Так что человеком Рохлин был неоднозначным. Справедливости ради нужно заметить, что, придя в полк, он начал за полк и за своих бойцов бороться, выбивая для них самые простые на первый взгляд вещи. Например, именно благодаря его стараниям алюминиевая посуда в полку была заменена на керамическую, а вместо металлических армейских кружек у солдат в столовой появились простые стеклянные стаканы. При Рохлине улучшилось снабжение полка, он заботливо пестовал свою разведку, создав нештатные разведвзвода дополнительно в каждом батальоне. Эти разведвзвода были полностью укомплектованы и вооружены, люди в них отбирались самые лучшие. Выводы из Афганистана Рохлин, конечно, сделал и во время боевых действий в Чечне это был уже совершенно иной Рохлин.
- Можете вспомнить случаи героизма Ваших подчиненных?
- Сам факт службы в таком подразделении, когда ты постоянно под прицелом, это уже героизм. Выдерживали не все. У некоторых стала проявляться фобия постоянного нахождения на мушке и они, даже реагируя на блек какого-нибудь стеклышка, падали на землю как под прицелом снайпера. У людей расшатывалась психика, они начинали паниковать и их приходилось возвращать обратно в те подразделения, откуда их набирали. Еще не каждый был готов морально в любой момент применить холодное оружие для уничтожения противника. Это гораздо сложнее, чем применить огнестрельное оружие и нужно было постараться, чтобы преодолеть себя. На удивление, азиаты в этом плане оказались откровенно слабее, наши русские ребята были хладнокровнее. Случаи, когда наши ребята действовали фантастически геройски, можно рассказывать неделю. Ну вот такой, например, случай. Мы получаем по своим каналам информацию, что будет сходка главарей на подответственной нам территории, причем все главари настроены враждебно по отношению к нам. Это происходило как раз накануне выхода 860-го полка. Естественно, что мы заинтересованы в том, чтобы нанести по ним удар, а желательно, конечно, взять их в плен. Информация о предстоящей сходке уходит напрямую в разведцентр и оттуда просят провести доразведку. Но мы уже знаем, что главари уже в кишлаке, однако не выполнить приказ разведцентра мы не можем. Каким способом провести доразведку? Пролететь над ними на “вертушке” - уйдут. Выдвинуться на бронетехнике - уйдут. Пешком - мы не успеем уйти из-под удара, если их начнут уничтожать авиацией. А поскольку артиллерия туда не достает, то будут задействовать только авиацию. Сидим мы, ломаем голову, как нам быть. И вот сибирский мальчишка, могу открытым текстом назвать его имя - Володя Толчин из Заводоуковского района Тюменской области, говорит: “Командир, у нас же есть трофейный “ИЖ-Планета спорт”. Давай мы с Андрюхой снимем глушитель и мотнемся туда. Вы по соседнему ущелью выйдете раньше на технике, а мы туда залетим, обстановку посмотрим, потом мотоцикл нахрен в пропасть, а сами через гору к вам уйдем”. Я понимаю, что парень на верную смерть пойдет, но он сам просится. И еще понимаю, что другого выхода у нас нет.
 |
Старший разведчик В.Толчин |
- Для чего нужно было снимать глушитель с мотоцикла?
- Треск в горах, ничего не поймешь - кто, откуда, куда и почему. Поди по звуку догадайся, что это трещит. И вдруг треск где-то в горах внезапно прекращается и все, кто его до этого слышал, не понимая источника, слегка расслабляются и успокаиваются.
Мои ребята, одетые в афганскую одежду, в чалмах с бородами доехали почти до кишлака, скинули мотоцикл в пропасть, дальше прошли пешком, визуально все осмотрели и по всем признакам определили, что те, кто нам нужен, уже в кишлаке, охрана уже выставлена. Затем перевалили через горушку, а на той стороне мы их уже поджидали на бронетехнике. Они запрыгнули к нам на броню, и мы дали ходу оттуда. Работу двигателей нашей “брони” на той стороне горы, где находился кишлак, даже не было слышно, поэтому мы спокойно ушли. Разве эти ребята не герои - съездить вдвоем в кишлак, где собралось несколько банд? Однозначно герои!
- Со стороны противника были поступки, достойные уважения и которые Вы могли бы оценить, как героические?
- Сам по себе поступок полевого командира, который пошел на сотрудничество с “шурави”, зная, что здесь его семья, здесь его род и что это не будет одобрено из-за границы - достоин высочайшего уважения. А у меня таких было двое!
- Ваши бойцы перед увольнением готовили дембельскую форму?
- Обязательно. Причем неважно, из какого рода войск они ко мне приходили, на дембель все уходили в десантной форме, при тельниках и аксельбантах.
- Из чего плелись аксельбанты?
- О, эти найдут из чего сплести! Они договаривались с десантурой, доставали через них парашютные стропы и из этих строп плели аксельбанты. Или, опять-таки, договаривались с артиллеристами и брали у них шнуры от осветительных ракет.
- Как же солдат мог уйти на дембель в десантной форме, если Вы его брали к себе, к примеру, из артиллерийской части и он числился в своей части?
- Я перед дембелем бойца выходил на командира его части, тот мне отдавал его приказом, затем сообщал мне номер этого приказа, и я вписывал его в военный билет этого бойца. Затем увольнял его своим приказом, ставил свою печать, и боец уже сразу от меня уезжал домой, не возвращаясь в собственную часть. Но такое происходило только перед самым увольнением в запас. Пока они служили, их в штате у меня не было, они числились лишь прикомандированными. У меня в подразделении штатное расписание имелось, но там были должности только офицеров и прапорщиков.
- Солдатская мода уходить на дембель с усами коснулась солдат Вашей группы?
- Как правило, наоборот. Учитывая, что все время они ходили с растительностью на лице, они перед дембелем старались все это сбрить. Причем носили они только бороды, а усы, на местный афганский манер, всегда сбривали.
- Если солдата уже ждал дембель, его не брали на выходы, берегли?
- Они все ходили на выходы до самого крайнего дня, практически до посадки на борт. И если бы ему сказали: “Мы тебя не берем, потому что тебя ждет дембель”, то обида была бы на всю оставшуюся жизнь.
- «Залёты» среди личного состава случались?
- Нет. Думаю, это из-за того, что мы жили очень сплоченным коллективом и основным сдерживающим фактором было то, что «залётчика» могли отправить обратно.
- Когда Вы покинули Афганистан?
- В 1988-м году, в начале августа. Когда ушел 860-й отдельный мотострелковый полк, я сначала улетел в Кабул, там пробыл некоторое время, занимаясь отчетами, а затем убыл в Союз, где и продолжил свою службу. Закончил ее в Волгограде, уволившись с должности заместителя командира корпуса, на тот момент имея лет сорок выслуги в льготном исчислении. Представляете, мне было сорок три года, а я имел уже сорок лет выслуги! Поэтому я сказал: “Хватит! Штык в землю!”
 |
Павловский В.Б. после возвращения из Афганистана |
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит. обработка: | Н. Ковалев, С. Ковалев |