- Я считаю себя коренным сталинградцем, поскольку у меня в свидетельстве о рождении, выданном в 1959 году, местом рождения записан город Сталинград. Родился и рос я лет до шести в Красноармейском районе города, затем папа получил комнату в Центральном районе, и мы переехали туда. В 1967 году я пошел в школу, закончил ее и поступил в Волгоградский инженерно-строительный институт. Отучившись там три семестра, я понял, что настроя на учебу у меня нет и принял решение прервать учебу. Поработав пару месяцев решил уйти служить в армию с мыслью: “Потом вернусь и доучусь. Может больше желания к учебе будет”.
В военкомате меня записали в пограничные войска и когда я об этом сообщил маме, та заохала, вспомнив все, что знала о границе из фильмов и книг: о перестрелках на границе, шпионах, пограничнике Карацупе со своей собакой и так далее. Она сказала, что не хочет, чтобы я шел служить на границу, потому что там страшно. Тогда я предложил ей поговорить со своим знакомым из Центрального военкомата, чтобы меня вместо границы забрали служить в десантники.
В общем, пришел я к этому майору, а он меня спрашивает: “Чего хочешь?” Отвечаю: “В армию меня забирают. Я бы хотел попасть в ВДВ”. Тот обрадовался: “Да это не проблема! Где там твое дело?” Ему принесли дело, он его посмотрел: “Ты здоров, все у тебя нормально. Сходи вниз, там прапорщик Мансуров выпишет тебе повестку и послезавтра ты приходишь на сборный пункт”. Как сейчас помню, номер моей команды был 3101.
В указанное время я прибыл на областной призывной пункт. Там сказали, что моя команда, в которой было пятьдесят человек, поедет в учебную дивизию ВДВ, которая находится в Литве. Когда зачитали список команды, оказалось, что меня в нем нет. Тех, чьи фамилии зачитали, забрали с собой приехавший офицер с двумя бойцами, а я остался стоять на плацу. Вдруг слышу, меня кричат в какую-то команду. Я молчу, не отзываюсь, и принял решение не отставать от команды десантников: куда они идут, туда и я, они в столовую - и я за ними. Никто на меня, прибившегося к команде не обращал внимания, никакой перекличек не устраивалось. Более того, нас, волгоградцев, каждый вечер отпускали домой, поскольку эшелона для команды еще не было, а утром все приходили, как положено, собираясь.
- Были те, кто не возвращался?
- Нет, что Вы! В общем, два дня я за ними ходил. Потом, когда мы сидели в спортзале, офицер объявил: “Вот эти и эти не подойдут для службы в ВДВ. У вас там болезни обнаружены, мы вас не берем”. И спросил у ребят, кто сидел неподалеку: “Кто желает служить в ВДВ?” Конечно же, желающие сразу нашлись, в том числе и я. Офицер стал устраивать для кандидатов проверку нашей физподготовки. Когда я прибежал первым, он поинтересовался у меня: “А ты в какую команду записан?” Я сказал, что я был записан именно в эту команду 3101, но по каким-то причинам меня из нее исключили. “Как так?” - “Ну, вот так вот. Не знаю” - “Хорошо, сейчас схожу, посмотрю”. Он сходил, взял мое личное дело, и я был зачислен в эту команду теперь уже вполне официально. Перед отправкой в часть необходимо было пройти последнюю медкомиссию. Захожу к хирургу, тот меня смотрит и интересуется: “А ты куда у нас записан?” - “В ВДВ” - “Нет-нет, подожди… Какое ВДВ? У тебя плоскостопие”. Я, набравшись наглости предложил хирургу: “Доктор, давайте мы забудем об этом? Давайте попросту закроем глаза?” Тот начал меня убеждать: “Тебе же в армии будет тяжело бегать и прыгать”, но меня переубедить было трудно: “Я сейчас по восемь километров бегаю, самбо занимаюсь на “Динамо” и ничего у меня не болит”. Доктор, сказав: “Ну смотри сам..,”, шлепнул в моем личном деле штамп “годен”.
Получив на призывном пункте сухпайки, нас привезли на вокзал. Когда стали садиться в поезд, я заметил, что к нашему эшелону по перрону идет еще одна команда ребят, которых тоже ведут десантники. Но эта команда была гораздо многочисленнее, чем наша. Наши сопровождающие сказали, что это команда 3102, которая направляется прямиком в Витебскую дивизию ВДВ. Как потом оказалось, среди этой команды были двое ребят-земляков, с которыми я впоследствии служил в одной роте и которые погибли в Афганистане. В Белоруссии команда 3102 вышла с поезда, а мы поехали дальше, в Литву. С нами еще ехала команда морских пехотинцев, которые поехали куда-то дальше нас, на Балтику.
В часть мы приехали вечером 3-го ноября 1979-го года, это оказался 226-й полк 44-й учебной дивизии. Помню, стояла большая армейская палатка, в которой расписывали по подразделениям и перед которой все новобранцы выстроились в очередь. Подбегает к нам какой-то коренастый сержант с вопросом: “Ребята, а кто из вас занимался борьбой или боксом?” Я признался, что занимался. Сержант меня спросил: “А хочешь пойти в санбат санинструктором?” Я подумал, и, решив, что санинструктором быть как-то стремно, отказался. Сержант сказал: “Ну, не хочешь - не надо” и ушел. Потом оказалось, что у них в медсанбате из занятий шесть часов занимала физподготовка с рукопашкой, и всего лишь пара часов медподготовка.
Когда пришла наша очередь зайти в палатку, мы увидели сидящего за столом офицера, который стал спрашивать каждого: “Ты кем хочешь стать?” Большинство отвечало, что хотят быть разведчиками, а я сказал, что хочу быть командиром машины и меня без вопросов записали на эту должность. Водительские права у меня к тому времени уже были, поскольку я после школы отучился в профцентре.
После распределения нас отвели в спортзал, где построили человек по десять. Каждый из этой десятки должен был выйти перед строем и управлять этой оравой, давая команды “налево”, “направо”, “кругом” и другие. После этого, пока всех загнали на перекладину, чтобы подтягивались, ко мне подошел один сержант и говорит: “Что-то ты командуешь как-то скромненько”. В общем, не взяли меня в командиры боевых машин, а записали в механики-водители. Сержант, который командовал механиками, сказал: “Не переживай, потом посмотришь, что не прогадал”. Так и случилось: мы для занятий на танкодром идем спокойненько, а командиры боевых машин туда же бегом бегут, да еще с пулеметами на плечах.
Учеба моя продолжалась почти полгода: с ноября 1979-го до двадцатых чисел апреля 1980-го года. Еще в самый первый день нас посадили нас в Ленинской комнате, пришел какой-то сержант и спросил: “Ну что, кто-нибудь из вас был связан с комсомольской работой?” Я сказал, что в школе немного этим занимался. “Отлично! Будешь комсгрупоргом!” Что такое - бог его знает! Оказалось, меня назначили комсомольским организатором взвода. В этом были и несомненные плюсы, поскольку раз в неделю, пока все надрывались на занятиях, мне нужно было ходить в школу комсомольского актива, где сидеть, подремывая, на занятиях. После окончания учебы в этой школе мне выдали удостоверение, которое впоследствии давало право выбора, в какую дивизию после учебки ехать служить. Большинство из нас рвались в Тульскую и Каунасскую дивизии, поскольку первая считалась самой крутой, а вторая привилегированной, поскольку участвовала во всех мероприятиях стран Варшавского договора. Были и те, кому нравилась Болградская дивизия, находившаяся под Одессой. Из-за обилия виноградников в тех краях, дивизия получила прозвище “пьяная”. Не помню, чем был мотивирован мой выбор, но я попросился в Ферганскую дивизию. На меня посмотрели как на дурака: “С чего вдруг? Это же Фергана - Тмутаракань и край географии!”, а я ответил: “Там хотя бы тепло”.
- При выпуске Вы получили сержантское звание?
- Нет, механиков-водителей выпускали рядовыми. В нашем полку было три батальона: первый выпускал командиров машин, второй батальон - это наводчики-операторы, третий батальон - механики-водители. Сержантов выпускал только первый батальон, причем первая рота этого батальона были специалисты разведки, которые получали по выпуску должность командира отделения разведки, а вторая и третья роты - просто командиры боевых машин. Ну а второй батальон и мы, “мазута”, выпускались рядовыми.
- Как кормили в учебке?
- Честно говоря, кормежка там была слабенькой. Супы были еще ничего, правда, мяса практически не было, в основном одно сало, а на второе было очень много перловки. Голодать не голодали, но нашим молодым организмам жрать хотелось постоянно, поэтому мы ели все подряд. Каждое воскресенье в этом плане было повеселее, поскольку всем давали по два яйца и кусочек масла размером побольше чем обычно.
В январе я заболел корью. Сержант мне сказал: “Что-то ты выглядишь неважно. Иди в туалет, посмотри на себя в зеркало”. Я подошел, смотрю: что-то непонятно, пятна какие-то красные на лице. Я тельник задираю и вижу, что весь покрылся этими пятнами. Сержант мне сразу приказал: “Быстро в ПМП!” Прихожу туда, а там меня встретил сержант-санинструктор, “семь на восемь”.
- Огромный размерами?
- Да они там все страсть какие были здоровые, просто ужас! Мы их как огня боялись! И этот тоже на меня уставился и басом спрашивает: “Ты чего пришел? Больной что ли?” Я в ответ промямлил что-то, что у меня температура и пятна. Только увидев эти пятна, мне сказали: “Иди сюда”, подвели к боксу, открыли дверь и почти втолкнули внутрь, где уже сидели пятеро таких как я, с пятнами. С этой болезнью положен карантин в двадцать один день, но реально мы там пробыли всего дней семь: “Температура есть?” - “Нет” - “Вперед, в роту! Хорош, отболел!” Я ужасно переживал, что попал в ПМП с болезнью, поскольку на ближайшие дни были назначены первые прыжки с парашютом с Ан-2. Прыжки начинались рано утром, всех спозаранку вывозили на аэродром и к обеду все это уже заканчивалось. После обеда в ПМП приезжают санинструкторы, лица у всех хмурые. Оказывается, при совершении прыжков двое ребят разбились.
- Погибшие были из вашей роты?
- Нет, они были, кажется, со второго батальона. Парашюты у них раскрылись, но они сошлись близко и их стропы перепутались. Один из ребят смог выкинуть запаску, но та тоже переплелась со стропами основных парашютов. Короче говоря, оба они разбились. Позже, когда я возвратился в роту, нас командир роты построил и предложил: “Если есть те, кто не хочет продолжать службу в воздушно-десантных войсках, те, кто боится прыгать с парашютом, пожалуйста, подойдите потом ко мне”. Вечером, на очередном построении, ротный сказал: “Я рад, что за день ко мне никто не подошел, что вы все хотите продолжать службу”.
В декабре меня послали в Ригу делегатом на комсомольскую конференцию Прибалтийского военного округа. От курсантов полка (а по-местному, “курков”) я был единственным делегатом. По возвращении, в клубе собрали весь личный состав полка и мне, наряду с другими делегатами от нашей учебной дивизии, пришлось выступать перед своими товарищами и что-то говорить им с трибуны. Незадолго перед Новым годом нас вечером построил ротный и говорит: “Позавчера 103-я Витебская воздушно-десантная дивизия вошла в Афганистан для выполнения интернационального долга. Есть желающие поехать туда? Если есть, пишите рапорт”. Разумеется, мы бросились рвать тетрадки на листки и строчить рапорта. Написали все, вся рота! Написали и отнесли ротному. Я потом разговаривал с ребятами из других рот и с удивлением узнал, что не во всех ротах прозвучало от командования такое предложение. Со временем за ежедневной круговертью, за постоянными занятиями, про поданные рапорта позабылось. Не до Афганистана всем было: мы учились ездить на машинах, изучали двигатель и радиосвязь, нам даже весной стали подрывное дело преподавать. В основном это были теоретические занятия, но случались и практические, где мы учились подрыву. В марте, когда уже сошел снежок, мы отправились в лес. Нам выдали по две двухсотграммовых тротиловых шашки, куску шнура длиной сантиметров десять и спички. Каждый по очереди брал шашку, обжимал, вставлял детонатор и поджигал шнур. Подожжешь и стоишь, считаешь до пяти. Затем офицер командовал: “Кругом!”, ты поворачиваешься и уходишь. Я свой шнур зажег, он начал гореть, а соседний боец все никак не может поджечь свой шнур. Я знал, что время горения шнура один сантиметр в секунду, поэтому складывающаяся ситуация мне не нравилась. Я повернулся, чтобы уйти, однако офицер меня остановил: “Светлов, ты куда?” Я говорю, указывая на соседа: “Не горит у него. А ведь ему тоже нужно будет постоять у своего шнура для успокоения”. Офицер понял, что моему шнуру осталось гореть совсем недолго, поэтому скомандовал: “Кругом! Шагом марш!” Мы успели отойти всего метра на три, как за спиной бабахнула моя шашка, раскидывая всякую хрень в виде веточек и палочек.
- Какие выпускные экзамены сдавались после учебки?
- Мы сдавали физподготовку, рукопашный бой, стрельбу, устройство и вождение БМД. Во время сдачи экзамена рядом с нами в машине никто из экзаменаторов не сидел. Мы садились на место механика и ехали самостоятельно, проходя через весь комплекс препятствий: эскарп, контрэскарп, горка, колейный мост на подъеме, проход в минном поле, проход в противотанковом рву и другие. За определенное время ты должен все это пройти и прибыть на исходную. Помню, что колейный мост я просто пролетел, чуть не соскользнув с него машиной. На занятиях мы обычно ездили “по-походному”, когда ты сидишь, высунувшись из люка и головой вертишь, а тут ехать нужно было “по-боевому”, когда люк у тебя задраен и ты смотришь на дорогу лишь в триплексы, в которые ничего не видно. Машины старые, учебные, битые-перебитые, неукомплектованные. Вонища внутри стоит неимоверная, потому что щитки между боевым отделением и двигательным отделением были без уплотнений и все газы перли оттуда. Я подлетаю на исходный рубеж, открываю люк и вижу, как вместе со мной наружу вырываются клубы сизого дыма. Это заметил не только я - сержант, который подошел к моей машине, поинтересовался: “Слышь, а ты как там, вообще-то, дышал?”
- Во время сдачи экзамена кроме Вас в машине был кто-нибудь еще? Например, такой же курсант - командир боевой машины?
- Нет, только один мехвод. А когда экзамен сдавали операторы и они ехали стрелять, то у них механиком сидел кто-нибудь из сержантов - инструкторов.
- Были те, кто не сдал вождение?
- Это же армия, там нельзя не сдать. Потому что, если ты не сдал с первого раза, то ты будешь сдавать до тех пор, пока все-таки не сдашь. И каждый понимал, что лучше приложить все усилия и сдать сразу, потому что товарищ сержант не любит, когда его подчиненные что-то не сдают. Методы воспитания личного состава при этом использовались разные. Например, как-то во время занятий по тактической подготовке, когда прозвучала команда: “Ложись!”, мы плюхнулись в снег, но оказалось, что под снегом и травой вода. Я привстал на локтях и коленях, держа автомат перед собой. Ротный подходит: “Светлов, ты чего это?” У него всегда при себе был металлический тросик со шпилькой, используемой при открывании парашюта, и в тот раз он мне этим тросиком как даст по заднице: “Ну-ка, убрал жопу!” Делать нечего, пришлось снова плюхнуться на землю и ползти по этому снегу вперемешку с водой.
- В учебке производилось десантирование с техникой?
- Нет, мы прыгали только сами, без техники. Видимо, учебные планы не подразумевали десантирования с техникой. Мы, механики, лишь учились заезжать на платформу и швартовать технику для ее дальнейшего десантирования, несмотря на то, что к тому времени десантирование на парашютных платформах уже выходило из темы. Сама платформа была небольшого размера, гусеницы машины свисали в обеих сторон сантиметров по пять, поэтому разместить на ней машину было делом непростым: то проедешь ее, то свалишься набок. И за каждый неудачный заезд на платформу приходилось получать от сержантов.
Незадолго до выпуска заступил я дневальным. Дело было уже под утро, стою я на тумбочке и, видать, маленько закемарил. В это время незаметно для меня в расположение вошел командир роты. Я, разумеется, не подал положенной команды, потому что был в сонной отключке. Проснулся лишь от того, что на меня опустился кулак ротного. Тот, был вечным старшим лейтенантом по званию, несмотря на то, что по возрасту должен был быть уже подполковником. Но ему мешал расти в звании тот факт, что он любил выпить и, поговаривали, даже лечился от зависимости. Несмотря на это, он был мужиком спортивным и когда-то становился чемпионом войск по бегу и легкой атлетике. Роста в нем было примерно метр девяносто, кулаки - мама дорогая! Вот один из этих кулаков на меня приземлился так, что я вместе с тумбочкой отлетел в сторону: “Зайди в канцелярию!” Я зашел и ротный начал орать: “Я тебя и так, я тебя и эдак! Поедешь у меня в Витебскую дивизию!”
- Это он пригрозил отправить туда с намеком на Афганистан?
- Да, ведь она уже была там. И в Витебскую дивизию у нас из учебки отправляли всех “залетчиков”. В результате, после выпуска, вместо Ферганы я отправился в Витебск. Но даже если бы я все-таки попал в Фергану, я все равно попал бы в Афганистан, поскольку ферганскую дивизию расформировали и от нее остались лишь небольшие подразделения, например, 345-й отдельный парашютно-десантный полк, который тоже отправили в Афган.
После выпуска нас собрали в клубе, где уже сидели офицеры, прибывшие из Витебской дивизии. Они стали нам рассказывать, как хорошо служить в дивизии, как там классно кормят, но мы-то уже знали, что там происходит. Один из офицеров сказал, что кто-то из наших отказался ехать в Витебск и поинтересовался, есть ли желающие поехать вместо. Поскольку Витебская дивизия в глазах курсантов учебки уже была боевой, то многие рванули записываться в эти “желающие”. У одного претендента офицер поинтересовался: “А ты в какую дивизию едешь?” - “В ферганскую”. Офицер лишь махнул рукой: “Ты и так там будешь”.
Привели нас сначала в 301-й полк, где когда-то снимался фильм “В зоне особого внимания”, там пробыли пару часов, принимая в состав команды новоиспеченных специалистов из других учебных полков, а затем за нами прибыли автобусы, которые повезли на вокзал, откуда мы поездом отправились в Витебск. В конце своего пути мы прибыли в летний лагерь 317-го парашютно-десантного полка, который называется Лосвидо. Сама Витебская дивизия разбросана по нескольким населенным пунктам: 317-й полк и артполк расположены в Витебске, почти в самом его центре, а два полка, 350-й и 357-й, находились километров за сто в Боровухе, под Новополоцком.
В Лосвидо привезли всех, кто будет служить в различных полках дивизии. Там стояли одноэтажные бараки, выполняющие роль казарм, в которых нам предстояло прожить ближайшие десять дней, попутно проходя какое-то обучение. Так получилось, что в роту записывали пофамильно, и, поскольку моя фамилия начинается на букву “с”, я оказался в самом конце списка. Но пришел какой-то офицер, взял по три последних человека из каждой роты, составил список и мы, человек двадцать, отправились в Витебск. Честно говоря, я сидел в автобусе и чуть не плакал от того, что все сейчас отправятся в Афганистан, а мне выпало отправляться в расположение полка. В 317-м полку, который в то время находился в Афгане, оставались лишь хозвзвод, рота охраны да дембеля, которые собирались домой. Нам, “молодым”, пришлось заменить дембелей и ходить в караул, как говорится, “через день на ремень”. Полдня мы проводили на каких-то работах, а потом заступали в караул. Затем через сутки менялись, потом снова на работу и вечером в караул. За это время я даже побывал в Волгограде, куда мы в составе караула приехали получать новые боевые машины на тракторном заводе. Нас было четверо бойцов во главе с офицером, и мы должны были нести караульную службу эшелона. Но эшелон оказался большим, несмотря на то, что получить должны были много машин, а получили всего штук пять. Поэтому к нашему эшелону прикрепили платформы с другими боевыми машинами, которые охраняли танкисты из Волгограда.
- Куда шли эти машины?
- Нас в Белоруссии отцепили, а их повезли куда-то дальше, за границу. Свои полученные машины мы отогнали в Боровуху. Едем по городку, а я вижу: народ к нам бежит, кричит что-то. Я ничего не могу понять, гусеницы по асфальту лязгают. Где-то на перекрестке я притормозил и расслышал, как кто-то меня спрашивает: “Что, полк вернулся?” - “Да нет, это мы свои машины перегоняем”. Там же вся жизнь Боровухи была на полк завязана, поэтому больше половины населения так или иначе были связаны с жизнью полка. Вот они и подумали, что это их близкие возвратились из Афганистана.
Пока находился в полку, я успел опять заболеть. Почувствовав себя плохо, я отправился в ПМП, где руководил старый прапорщик, который еще в составе дивизии участвовал в чехословацких событиях 1968-го года. В ПМП никого из народу практически не было, нас там всего трое лежало, поэтому мне досталась отдельная палата. Еще в учебке у нас комиссовали одного парня, которому стало плохо с сердцем и, когда я, перевернувшись на бок, почувствовал боль в левой груди, то испугался, что меня тоже комиссуют и отправят домой. Кроме нашего ПМП, на территории полка находился и медсанбат - большое такое здание, в котором работал один замечательный доктор, полковник по званию. Я про него потом читал, что тот совершал прыжок с парашютом на какую-то из арктических станций “Северный полюс”, чтобы прооперировать полярника, у которого случился приступ аппендицита. За этот случай ему вручили Красную звезду. Однажды позвонил какой-то лейтенант из медсанбата и сказал, чтобы я собирался, что меня повезут в городскую больницу, где мне сделают рентген. Возвратившись, через пару часов этот лейтенант звонит снова: “Собирайся, мы тебя из ПМП к себе забираем, у тебя воспаление легких”. Я обрадовался этому диагнозу - значит меня точно не комиссуют. Начали меня усиленно ставить на ноги, делая по четыре укола в день. Потом этот полковник меня вызвал и обрадовал, сказав, что в день теперь будут делать по одному уколу и то в вену. В общем, пролежал я в медсанбате месяц.
За это время в полк стало прибывать молодое пополнение, в основном из учебки, а также привезли нескольких ребят из Афгана, которые переболели желтухой. В полку был один пост, на котором мы несли службу с автоматом, но без патронов. Нужно было просто бродить по территории полка типа одиночного патруля и я, из-за вылезшего на ноге чирья, ходил, широко расставив ноги. Стоим на вечерней поверке и вдруг чувствую, что теряю сознание: мое зрение сужается, все вокруг плывет. Стоявшие сзади парни успели меня подхватить, когда я начал заваливаться. Меня подхватили под руки и потащили в ПМП. Там меня осмотрели и говорят: “Слушай, а у тебя не желтуха ли? Ну-ка, поехали”. Меня тут же посадили в УАЗик-”буханку” и повезли в гражданскую больницу, где меня стали осматривать более пристально: “Как ходил в туалет? Цвет мочи какой?” - “Да все нормально, вроде” - “Нет у тебя желтухи. Одевайся”. Когда я стал одеваться, врач обратил внимание на мой чирей и вместо желтухи в ПМП стали лечить фурункул.
Сижу я дежурным на телефоне, как звонит мой ротный: “Боец, Светлова позови” - “Это я, товарищ майор” - “В общем, давай, собирайся в роту. Завтра утром самолет на Кабул, поедешь в Афган”. Я понял, в чем причина этого. Незадолго до того, как заболеть, я заступал в караул по парку. Перед этим я зашел в наш полковой магазин, который среди солдат назывался “булдырь”, и купил себе немного печенья. Ночью, обходя пост, я увидел, что двери парка БМД, которые всегда были опечатаны, открыты. Я зашел внутрь, в темноте уселся на передок первой “бээмдэшки” и сижу, хрумкаю печеньем. Тут внезапно открывается дверь, загорается освещение и я вижу майора, начальника штаба. Он тоже удивился не меньше моего: “Светлов, ты что, охренел?!” В мой адрес посыпалось много ненормативной лексики, а подводящим итог было выражение: “Это залет, воин!” В тот раз от Афганистана меня спас вылезший чирей, а вот очередной отправки избежать уже не удалось. Собственно говоря, это была первая отправка пополнения после ввода полка в Афганистан.
 |
Светлов Михаил Юрьевич |
В Афган из полка народ отправляли по очереди, небольшими партиями. Собирали в тот раз всех: кто был лишним в подразделениях, кто переболел желтухой, “залетчиков” типа меня. Тогда после желтухи отправляли домой на месяц для восстановления, а затем, по возвращении в полк, сажали на борт и снова в Афганистан. В общем, среди такой сборной команды оказался и я.
В Витебске мы погрузились на Ил-76 и отправились в путь. Сначала мы сели в Подмосковье, в Медвежьих озерах, где дислоцировался батальон оперативной связи ВДВ, на территории которого мы переночевали. Утром снова погрузились на борт - и вперед. Приземляться мы должны были уже в Кабуле, но нас тормознули километрах в пятидесяти от границы, на аэродроме Кокайты недалеко от Термеза, где размещались истребители МиГ-21. Объяснили эту посадку тем, что якобы где-то с Ил-”семьдесят шестым” произошла какая-то поломка и сейчас ни один из Ил-76 не поднимается в воздух, все они проходят проверку. Дней пять мы болтались по аэродрому: нас разместили в каком-то бараке в конце взлетной полосы, дали каждому по матрасу и поставили на довольствие, выдав посуду и термосы для переноски пищи. В первый день за нами приехал ЗиЛ-157, чтобы загрузить термосы и ехать в авиационную столовую получать еду. Приехали мы рано утром, нас запустили в варочный цех, и мы стояли, ждали. Я посмотрел в окна и увидел, как в столовую ломится куча народа с котелками - видимо, это местные дембеля заслали молодых, чтобы те им дополнительную жрачку тягали. Разница между нами и местными солдатами из аэродромной обслуги была колоссальной: мы хоть и направлялись в Афган, но вид у нас был соответствующим - чистое обмундирование, подшива, в общем, все супер-пупер. А они были одеты кто во что горазд - кто в шинелях, кто в тапках, кто в галошах каких-то. Ужас просто! Потом мы на этой же машине поехали сначала развозить еду местным солдатам по точкам, а лишь затем к нам в барак. Когда мы приезжали на очередную точку, солдаты с котелками вылезали откуда-то из кустов и шли к машине, где им накладывали еду. Я шокированно смотрел на их внешний вид и думал: “Ничего себе! Вот это бойцы!” Когда мы улетали, к самолету подъехал заправщик, водитель которого был обут в непонятные тапочки и одет в грязную шинель без хлястика. На его фоне мы выглядели просто красавцами!
Пока мы еще находились на территории Советского Союза, мы решили, собрав у кого сколько было при себе денег, сходить в местный магазин, чтобы купить винишка. Пошли в населенный пункт Кокайты и меня не покидало ощущение, что мы годах в двадцатых находимся и сейчас из-за угла на нас выскочит банда басмачей. Дорог нигде не было, повсюду лишь песок, местные жители в тюбетейках и халатах - прямо хоть фильм снимай. И только стоявшие в некоторых дворах современные автомобили возвращали нас в реальность, в цивилизацию.
- Среди вас были ребята, которые уже побывали в Афганистане?
- Да, это были те, кто переболел желтухой. Кроме того, среди нас были офицеры, которые направлялись в командировку. Народу, в общей сложности, было довольно много.
- Еще будучи в Витебске, вы получали какую-нибудь информацию от тех, кто возвратился из Афганистана, о том, что происходит в этой стране?
- Нет, не особо, честно говоря. Хотя от некоторых все-таки кое-какая информация доходила. Например, у нас в полку было два человека, возвратившиеся из Афгана по ранению. Вот они немного рассказали о том, что там происходит, рассказали про боевые действия батальона, в который мне потом довелось попасть. 29 февраля 1980-го года батальон высаживали в горах для участия в Кунарской операции. Погибли ребята из седьмой роты, а в нашей “девятке” погиб практически весь второй взвод, в живых остались лишь командир взвода и Алик Исаев из Казани.
- После таких рассказов не пропало желание поехать в Афганистан?
- Нет, вообще не изменилось. Даже мыслей подобных не возникло.
- Все, кто летел в одном с Вами самолете, прибыли в 317-й полк?
- Нет, в “семьдесят шестом” летели в разные полки, особенно офицеры. Например, у тех, кто летел в наш полк, был свой старший, а у тех, кто в другие полки - свои.
 |
9 рота 3 батальона 317 ПДП |
- Вас встречали в Кабуле?
- Конечно встречали, даже сверяясь со списком.
В Кабул мы прилетели под вечер и направились в штаб полка, который располагался на территории президентского дворца. Нас посадили в кузов тентованного ГАЗ-66 и, поскольку я сидел с самого края, мне было удобно рассматривать окружающие пейзажи. Проезжая через город, я увидел афганский Т-34, на котором сидели афганские солдаты, державшие в руках автоматы ППШ. При этом на головах у них были надеты немецкие каски. Зрелище было настолько нереальным, что я засмеялся. Ребята, которые сидели в глубине кузова поинтересовались, с чего это я хохочу. А когда я рассказал, то те из них, кто уже был в Афгане, пояснили, что немецкие каски - это элемент военной афганской формы.
Территория президентского дворца делилась на две части: непосредственно сам дворец и большая прилегающая к нему часть с садом. Наши первый батальон полка, медсанбат, разведрота и штаб полка были расквартированы во внешнем периметре, как раз на этой территории, в саду. Кроме наших войск вокруг дворца стояли и афганцы. Например, на каждых воротах с одной стороны стоял афганский военнослужащий, а с другой - наш, советский солдат, причем в афганской форме. На территории дворца я пробыл всего три дня. Однажды мы куда-то поехали и, выезжая из ворот, я увидел, что на воротах стоит наш, рыжий парень, которого даже афганская форма не могла изменить. Мы от души поржали над этим “афганцем”.
Штаб полка вместе с разведротой размещались в каком-то деревянном здании. Нас завели в актовый зал, где какой-то офицер стал по списку зачитывать наши фамилии и распределять по подразделениям: “Такой-то - такая-то рота, такой-то - такая-то рота!” Некоторые попадали в ту же роту, в которой числились еще в Витебске, остальных направляли в другие роты. Пришла моя очередь: “Светлов!” - “Я!” - “Третий ЗРВ!” Что такой “третий ЗРВ” и где он есть - бог его знает. Ну да ладно. Со мной туда же попал еще один парень из прибывших, призывом постарше, оказавшийся связистом из третьего батальона, который сказал мне: “Это к нам. Вместо поедем”. Но ждать отправки нам пришлось еще пару дней. Все это время мы провели, отсыпаясь в медсанбате, где были поселены на время.
Затем нас погрузили в самолет Ил-18, и мы полетели в Кандагар, потому что, несмотря на то, что сам полк находился в Кабуле, третий его батальон дислоцировался именно там. Первый батальон 317-го полка охранял по внешнему периметру всю президентскую резиденцию, второй батальон занимался охраной Кабульского политехнического института и телевидения, и жил в здании напротив президентского дворца, а третий батальон еще летом 1980-го года отправили в Кандагар для усиления стоявшей там 70-й мотострелковой бригады, несмотря на то, что бригаде уже был придан десантно-штурмовой батальон из 56-й отдельной десантно-штурмовой бригады. Сама 56-я бригада на тот момент была разбросана побатальонно по всему Афганистану, лишь спустя какое-то время ее собрали воедино в городе Гардез.
Десантно-штурмовой батальон 70-й мотострелковой бригады находился в Кандагаре напротив нас, через дорогу. От аэродрома шла дорога, буквально в никуда, в степь, и с одной стороны от этой дороги стояла бригада, а с другой - наш батальон, рота военных строителей, различные склады, в том числе и ГСМ и вещевой, и армейский хлебозавод, куда мы за хлебом бегали. При этом колючкой были огорожены только склады, все остальные здания ограды не имели. Наш батальон располагался в палаточном городке: стояла штабная палатка, а рядом ротные палатки и обеденные палатки, в которых подразделения принимали пищу. Однажды подул ветер-”афганец” и стало темно, ничего не видать. Мы в это время с парнем зашли в обеденную палатку, собрались идти обратно и не можем в поднявшейся пыли найти свою, несмотря на то, что каждый день ходили этим путем и знали его практически наизусть.
Палатки поначалу отапливали дровами. А где ты их достанешь - было неважно. Пацаны сказали: “Знаем, где взять. Ночью пойдем”. Неподалеку огораживали какой-то склад, ставя столбы и натягивая между ними “колючку”. На одном из участков ограждения столбы уже стояли, но колючки пока не было. Причем столбы даже не были врыты в землю, а просто стояли в ямках. Мы взяли вдвоем по столбику и утащили их себе в роту, где быстро попилили и порубили на дрова. И так продолжалось несколько дней, вернее, ночей: днем они столбы ставят, а ночью мы их уносим. Со временем нам сделали печки-”капельницы”, работающие на капающей солярке, поэтому необходимость в дровах отпала сама собой. Это была вынужденная мера, поскольку такое количество людей обеспечить дровами было невыполнимой задачей.
- Как Вас приняли в батальоне?
- В принципе, приняли по-простому. Когда я прибыл туда 21 декабря 1980-го года, батальона не было, он был в рейде. За день до моего прибытия в восьмой роте, попав в засаду, погибло двенадцать человек, поэтому бойцы батальона возвратились в расположение хмурыми. Когда мы с этим парнем - связистом приехали на “шишиге” с аэродрома, мы совершенно не знали, куда нам идти. Офицер, который нас сопровождал, спросил у связиста: “Ты откуда?” - “Я из взвода связи” - “А, ну давайте, идите во взвод, там побудете пока”. Первое время мы жили во взводе связи, но потом я сказал, что я вообще-то не из этого подразделения. Мне возразили: “Какая тебе разница? Живи здесь”. Когда батальон возвратился, я пошел в штаб. Захожу, там сидит какой-то офицер. Я ему так мол и так, живу во взводе связи, хотя приписан ко взводу ЗРВ. Он говорит: “А, иди в девятую роту, там найдешь командира роты, и он тебя определит куда надо”. Пришел в роту, захожу в палатку. Там сидит замкомандира роты старший лейтенант Фарид Хабибулин и какой-то прапорщик. Командира роты на тот момент у нас не было, его сняли с должности после Кунарской операции. Я подошел, представился. Оказалось, что этот прапорщик - мой командир взвода Миша Козырев.
- Прапорщик командовал взводом?
- Да, потому что у нас был взвод ПЗРК и по штату им командовать должен прапорщик. Козырев мне сказал: “Иди в палатку, там найдешь Ковальчука, тот тебе все покажет и расскажет”. Серега Ковальчук из Алма-Аты был нашим замкомандира взвода. Нашел нужную мне палатку, захожу, там сидят ребята, на гитаре что-то бренчат. Спрашиваю: “Ковальчук есть?” - “А что ты хотел?” Я объяснил, что я приехал из Витебска и меня сюда прапорщик Козырев отправил. Ковальчук махнул рукой: “А, ну давай, иди, вон там располагайся, на свободной кровати”. Поутру мне показали на автомат, стоящий в сколоченной из досок пирамиде: “Этот свободный. Бери”. При этом никакой записи в журнале не делалось, я просто взял тот, на который мне указали. Подойдя к пирамиде, я увидел стоявшую там мосинскую “трехлинейку”, да еще с оптическим прицелом. Взял ее в руки, повертел, пощелкал затвором: “Прикольно!” Как потом оказалось, первые СВДэшки в части выдали чуть позже, году в восемьдесят первом, а в восьмидесятом году и в начале восемьдесят первого на вооружении все еще состояли снайперские варианты “трехлинеек”. Хоть эта винтовка и считалась устаревшей, но била она хорошо, бабахала хлестко.
 |
Светлов (слева) и командир взвода Козырев |
- На какую должность Вас назначили?
- По штату я должен был быть механиком, но нам во взвод дали два БТР-Д, которые были приписаны ко взводу управления батальона и прибыли уже с водителями. Правда, вскоре один БТР-Д забрали, но другая машина с бортовым номером 542, где механиком-водителем был Вовка Ионов из Мордовии, осталась во взводе и мы на ней гоняли по Афгану. Вообще БТР-Д был изготовлен на базе БМД, но, в отличие от нее, имел корпус чуть длиннее, в ходовой части у него было на один каток больше и отсутствовала башня. Внутри для перевозки личного состава имелось четырнадцать сидений. Из вооружения БТР-Д имел два курсовых пулемета. Во взводе связи у нас был другой вариант БТР-Д - командирская машина связи “Сорока” с длинной антенной рации. По причине того, что ПЗРК в Афганистане не использовались, мы по факту являлись взводом огневой поддержки 9-й роты и нам выдали гранатометы АГС-17, которые кто-то потом придумал прикрутить ремнями к поручням БТР-Д и это оказалось очень удобно. АГСными взводами сделали не только наш взвод ПЗРК, но также взвод химиков в 8-й роте и батарею ПТУР в 7-й роте. Поскольку у душманов не было ни танков, ни самолетов, то получалось, что взяли “ненужные” в тех условиях взвода и переделали их во взводы огневой поддержки. Однако, несмотря на то, что нас переквалифицировали, свои ПЗРК мы с собой по-прежнему возили, поскольку они полагались нам по штату.
- Какие типы ПЗРК стояли на вооружении взвода?
- “Стрела-3”, по-моему. Они хранились в ящиках, и мы их однажды утопили, когда после дождей прорвало дамбу на какой-то из рек. Ракеты хранились в палатке и этим потоком воды затопило нижние два ящика. Те ракеты, которые оказались в воде, впоследствии просто отстрелили в сторону солнца. Поскольку всем было интересно сделать выстрел из ПЗРК, бросили жребий, кто будет стрелять. Повезло моему земляку санинструктору Валерке Орлову и нашему новому замкомвзвода Салмакееву, у которого был орден Красной звезды за Кунар. Валеркина ракета ушла нормально и где-то в высоте взорвалась, а у Салмакеева она даже не вышла из пусковой установки. К несработавшей установке потом примотали тротиловую шашку и уничтожили подрывом.
- Вы уже на тот момент отслужили год и “молодым” не считались. А как относились во взводе к “молодым”?
- А у нас их и не было. После того, как отправились по домам “дембеля” май-81, к нам молодого пополнения не приходило. Был лишь один “молодой” - это командир отделения Слава Савин из Кургана, на призыв младше меня, имевший прозвище Сява. Первая “молодежь” к нам стала приходить лишь из осеннего призыва 1981-го года. Когда уже мы уходили домой, у нас во взводе из “стариков” остались лишь Сява и еще один командир отделения с которым тот вместе был в учебке и которого прислали к нам со второго батальона. Остальные - необученная “молодежь”.
В Кандагаре мы прожили до конца марта 1981-го года, а вообще батальон там стоял с июля 1980-го. Мне, прибывшему в батальон зимой, проходить потихоньку акклиматизацию было легче. А те ребята, которые прибыли летом, говорили: “Мы когда в Кандагар приехали, это было нечто. Стали выходить из самолета и в лицо ударило таким горячим ветром, что мы подумали, будто самолет еще не выключил двигатель”. Из Кандагара наш зенитно-ракетный взвод уходил еще в прежнем составе, с опытными “дембелями”. Командованием было принято решение весь батальон передислоцировать в Диларам. Выезжая, мы собрали весь свой скарб: палатки, кровати, склад боепитания - столько вещей было погружено нами в КАМАЗы, мама дорогая!
 |
Взвод АГС в Кандагаре |
- По какой причине произошла передислокация батальона?
- Я не в курсе, но говорили, что наш батальон находился в оперативном подчинении мотострелковой бригады. Афганистан в то время был разделен на зоны ответственности и в Кандагаре была зона 70-й бригады и боевые задачи ставились нашему батальону ее командованием.
От аэродрома, где мы стояли, до самого Кандагара, нужно было еще проехать километров десять. Только мы проехали Кандагар, тут - бац! - колонна встает. Остановились и тишина. Наш БТР-Д встал рядом с деревом, а я высунулся из бронетранспортера и слышу, вроде как птички посвистывают. Прапорщик Козырев спрашивает: “Ты чего высунулся?” - “Да вроде как птички чирикают”. Он меня потянул за ремень вниз, обратно под броню: “Дурак ты! Какие птички? Это стреляют!”
Выстрелы быстро прекратились и все повыскакивали из машин, начав оглядываться. Мы даже не открывали ответного огня. Неподалеку от дороги находился колодец, поэтому поступила версия: “Может это из колодца по нам стреляли?” Подобных колодцев-кяризов там было много, и душманы часто лазили по ним, совершая нападения на советских солдат. Пошли мы к колодцу. Первым шли Ковальчук с Богданом, и последний, достав Ф-1, собрался бросить ее вниз. Но подошедший прапорщик сказал: “Не надо этого делать. Видишь, там вода течет и никаких дырок в сторону от ее русла нет. Тут я увидел, как Богдан пытается выдернутую чеку обратно в запал гранаты вставить и решил, что надо от него подальше держаться и потихоньку отошел в сторону - вдруг он промахнется и не попадет чекой в маленькую дырочку. Но ничего, обошлось и мы поехали дальше. Подобные обстрелы колонны у нас повторялись и потом, иногда даже очень сильные. В этих случаях в ту сторону, откуда стреляли душманы, открывался огонь всеми развернутыми башнями бронетехники, и ребята давали серьезный отпор нападавшим. Мы, конечно, со своей “каракатицей” развернуться не могли, чтобы тоже ответить огнем. В колонне всегда вся бронетехника шла, развернув стволы башен “елочкой”: у одной БМД ствол смотрел влево, у другой вправо, а у последней машины, идущей в колонне, башня была повернута назад.
- Как формировалась колонна?
- Нам обычно был придан танковый взвод и впереди колонны шел их танк Т-55 с тралом. Но это лишь в том случае, если колонна шла по грунтовке, по асфальтированной дороге шли обычно без трала. За танком с тралом шел простой танк, без трала, и замыкал колонну тоже танк. Между головным и замыкающим танками формировалась колонна из БМД и автомобилей. Но в тот раз колонна была сформирована по упрощенному варианту, поскольку мы не отправлялись куда-то на операцию, а просто переезжали с места на место, меняя дислокацию. В колонне было так: идет рота, а за ней движутся все ее грузовики со скарбом. Затем другая рота со своим барахлом. И так далее: штабные машины, машины взвода управления.
- Вы упомянули некоего Богдана. Какая фамилия у него была?
- Богданов. “Богдан” - это было его прозвище. У нас почти у всех были прозвища. Например, Ковальчук почему-то у нас был Мутявый. Откуда взялось у него это прозвище - уже тогда никто и не помнил. У меня, когда я появился в батальоне, тоже появилось прозвище, я стал Академиком. У нас в третьем взводе был Гурген Саркисян, мы с ним как-то сидели, разговаривали и он, узнав, что я закончил два курса института, внезапно сказал: “О! Ты будешь Академиком!” Нам часто приходили различные письма из училищ, в которых девчонки хотели познакомиться с кем-то из солдат. И из-за того, что я мог “красиво” разговаривать, меня друзья часто просили помочь им сочинить письмо подругам: “Академик, ты там это… накидай чего-нибудь покрасивее…”.
Наш переезд к новому месту дислокации занял не слишком много времени, к концу дня мы уже подошли к Дилараму. Новое место, конечно, оказалось ужасным - там начиналась пустыня Регистан и не было практически ничего. Пейзаж был однообразным: песок да камни, словно сцементированные вместе. В том районе батальон ходил к иранской границе на реализацию каких-то разведданных. Батальон ведь в том или ином месте не просто так стоял. Как только появлялась информация о появлении в наших краях какой-нибудь банды и ее составе, как наутро для нас звучала команда: “По коням!” - и мы погнали эту банду окружать и уничтожать. Сильно далеко от места дислокации не уходили, как правило, шли на расстояние дневного перехода. Бывало, что и ночные выходы совершали. Правда, наш взвод почти не задействовали в ночных засадах, а вот ребята из ротных взводов часто туда ходили. Тогда еще подразделений спецназа на территории Афганистана не было, поэтому практически все засадные функции приходилось выполнять таким же батальонам, как и наш. Снаряжались соответствующе: маскировочной сетью с тоненькими ячейками обматывали автоматы и антабки ремней, чтобы те не звякали. Командир батальона пришел однажды и приказал, чтобы у всех каски были обшиты масксетью. А где ее взять для этого - никто не сказал. Но это армия - команда получена и выполняй как хочешь: не можешь достать - роди! У нас маскировочной сетью был огорожен сортир и утром, выйдя в туалет, я увидел, что масксети там уже нет, сперли. Зато в роте на всех касках были масксети!
- Как был оборудован сортир?
- Вырыта траншея, поверх которой положены доски, по краям врыты столбики метра полтора высотой, между которыми натянута масксеть - вот и весь сортир. После того, как масксеть сперли на каски, натягивать новую не стали и все в сортире сидели, как говорится, на виду.
- Батальон действовал в пределах только одной провинции?
- Преимущественно - да, но иногда заходили и на территорию близлежащих провинций. Однажды мы даже из Кандагара на территорию Пакистана забрели. Честно говоря, попали мы туда совершенно случайно. Была информация, что должен в том районе проходить какой-то караван, поэтому нас выставили в виде постов на различных участках. Пограничных столбов там нет и не узнаешь, что ты государственную границу пересек. Нам комбат сказал: “Горы видите? Вот туда и езжайте”. Мы и поехали. Приехали на место, встали, по рации доложили. Нас спрашивают: “Где вы стоите?” Мы объяснили, используя карту. Сначала из штаба ответили: “Ага, ясно”, а спустя пару минут в эфире раздался мат-перемат: “Мать вашу! Это уже пакистанская территория! Давайте, быстро сдавайте назад, в Афганистан!” А как тут узнаешь, где уже Афганистан? Поэтому мы просто сдали метров на триста назад, и снова встали, решив, что теперь то мы точно на территорию Афганистана возвратились. Постояли мы на этом месте, пару дней там переночевали, и уехали обратно.
- Пакистанская авиация вас не засекла?
- Нет, никто над нами в тот раз не летал. Это же было еще самое начало афганской войны, поэтому пакистанские вооруженные силы не вмешивались. Это потом уже появились всякие “Черные аисты”, пакистанский спецназ, а в тот момент ничего подобного среди наших противников не было. Сами афганцы продолжали ходить и с винтовками какого-то большого калибра, и с карабинами времен Второй мировой войны. Нет, конечно китайские “калаши” и пулеметы у них уже были, мы их часто брали во время рейдов. Но на тот момент, все-таки, снабжали их оружием из-за рубежа довольно скудно.
В Дилараме мы простояли месяца полтора. Затем “майские” дембельнулись, и батальон отправился в Лашкаргах, где разделился: седьмая рота осталась в Лашкаргахе на аэродроме, а восьмая рота вместе с девятой пошли дальше. На каком-то из перекрестков обе роты разъехались в разные стороны. Наша девятая рота разместилась в кишлаке Дарвишан, недалеко от протекавшей там реки Гильменд.
Наш путь в Дарвишан пролегал через песчаную пустыню и это был сущий кошмар. Мы-то на гусеницах проходим, а вот наши КАМАЗы и Уралы вязли в песке. Приходилось из кузова застрявшего КАМАЗа выгружать ящики со снарядами и пытаться бээмдэшкой с двумя приданными нашей роте танками выдернуть его из песка. Выдернули, оторвав при этом бампер, снова загрузили в него ящики. Тот проехал метров сто и опять застрял. Мы опять его разгрузили, выдернули, загрузили. Он проехал пятьсот метров и снова застрял. И таким образом мы целый день ехали восемь километров. Сколько раз мы разгружали и загружали наши машины - даже вспоминать страшно.
Дарвишан - это было классное место, тихое и спокойное, в котором мы пробыли месяца полтора. Арбузы, дыни, виноград - всего этого было вокруг в избытке, а нам так хотелось сладкого. Поэтому мы каждую ночь шныряли по местным бахчам и виноградникам. Набьешь ночью виноградом полный рюкзак, а днем сидишь, ешь и наслаждаешься. Афганцы, правда, приходили жаловаться на нас командиру, но тот лишь посоветовал нам быть аккуратнее и стараться, чтобы нас никто из афганцев не видел. Местный виноград был, конечно, великолепным - вкусный, сочный - такого не ел никогда. А вот арбузы афганские, наоборот, были абсолютно невкусными. Они имели вытянутую форму и сладости в них не было ни грамма. Поесть его - словно воды попить.
Река Гильменд протекала метрах в двадцати от наших палаток. Выходишь утром - и вот она, речка - пошел, искупался. Там когда-то находился сельскохозяйственный техникум, но местными он был сожжен, и от него остались лишь П-образно стоящие, обгоревшие изнутри, бараки. Все было бы в Дарвишане хорошо, но в этом месте начал наш народ болеть малярией. Один заболел, за ним второй, третий. Температура поднималась под сорок, люди падали как во время движения, так и стоя в строю. С каждым днем заболевших становилось все больше и больше. Приехали к нам медики, начали делать прививки пневматическим шприцем. Одним уколом не ограничились: делали по уколу в плечо каждой из рук и еще в задницу. У нас после этих прививок полдня руки и ноги двигались с трудом, все ходили, как роботы. Рота десантная и так небольшая по численности, порядка семидесяти человек, плюс постоянный некомплект личного состава, а в Дарвишане после болезни она лишилась примерно своей трети. Сначала заболевшие лежали прямо там - мы их отделили ото всех, бросив им матрасы в одной из комнат сгоревшего техникума, а потом прилетевший вертолет увез заболевших малярией в Кандагарский госпиталь.
В Дарвишане мы пробыли до августа, успев отпраздновать там День десантника, как полагается, со стрельбой трассерами и прочими фейерверками. Рядом с нами стоял батальон местных афганских воинов, те тоже любили шумно отмечать свои праздники. Однажды во время празднования они устроили стрельбу из минометов. Поскольку нас осталось народу совсем немного, получалось так, что мы сами себя всю ночь охраняли: по одному человеку с каждого поста спят, а остальные в это время несут службу по охране подразделения. Мы и так все уставшие были, а тут эти мудаки устроили ночью стрельбу и грохот. Как-то мы ездили вместе с ними на операцию, в которой нашему взводу была поставлена задача окружить деревню. Рота пошла на прочесывание кишлака, а мы встали мы на дороге, распаковав свой АГС - если на нас кто-то будет выходить, то мы их встретим огнем. Кто-то из афганских солдат в этот момент вроде бы кого-то увидел, (хотя я, сколько не всматривался, ничего не заметил) и начали они всей своей толпой куда-то молотить из всего оружия. Причем я сижу на броне, а афганец, стоящий рядом, из “калаша” лупит куда-то в ту сторону, а сам смотрит на меня. Его всего трясет от отдачи, но он стреляет “в белый свет”, даже не видя куда. Позже, когда мы находились в Лашкаргахе, или по-нашему, в Лошкаревке, наш комбат на построении сказал: “Вы, когда с ними вместе где-нибудь идете, то гоните их впереди себя, чтобы по вам меньше стреляли”. А какой там “гоните впереди”, когда после первого же раздавшегося выстрела смотришь - а их никого уже рядом с тобой и нет! Куда они все девались, оставалось загадкой. Воины из них были еще те! Во время какой-то из операций зашли в один из кишлаков, а с нами были местные афганские активисты, вооруженные, конечно. Заходим во двор, там мужчины сидят, женщины. Тут забегает вслед за нами один из активистов и, не успели мы слова сказать, как тот перестрелял всю эту семью. Среди нас был переводчик, Рузиль Аюпов, который попытался образумить этого афганского активиста, но с ним оказалось бесполезно разговаривать, он лишь повторял: “Душман, душман”.
- Это была штатная должность переводчика?
- Нет, по должности он был таким же заряжающим, как и я. Несмотря на то, что по национальности он был башкир, его в свое время гоняли на недельные курсы языка фарси, чтобы он мог пару слов сказать при необходимости. У Рузиля при себе была тетрадь типа разговорника, а все остальные знали лишь по паре афганских слов, которые могли нам пригодиться.
- Расстрел мирных жителей афганцем на вас никак не отразился?
- Нет, на нас никто вину за произошедшее не сваливал. Просто я потом понял, что этот афганец разделался со своим классовым врагом точно так же, как у нас это происходило во время Гражданской войны. Местный бедняк записался в активисты, ему дали оружие, и он видел в каждом врага революции. А кто его знает, душман это или не душман.
- С органами госбезопасности ХАД вам приходилось вместе работать?
- Эти были у нас постоянными гостями у нас в батальоне. Когда планировались совместные операции, представители всех местных силовых структур приезжали и с комбатом обсуждать подробности. Но, в отличие от афганской армии, непосредственно сотрудники ХАД в боевых операциях вместе с нами не участвовали.
- После того, как треть батальона, заболев малярией, выбыла из строя, перед ним не ставилось боевых задач?
- Да в тот момент об этом никто не задумывался даже: “Вас осталось сорок человек из шестидесяти, но поставлена боевая задача - будьте добры выполнить!” Просто нам повезло, что на тот момент у нас не было крупных операций, к участию в которых нас могли привлечь.
В Дарвишане мы простояли полтора месяца и никуда не ездили. Единственным минусом было то, что к нам любили приезжать наши начальники. Когда с очередной проверкой в Дарвишан прилетел целый вертолет офицеров разного ранга, наш комроты капитан Валерий Вербанов устроил для них перестрелку. Наш взвод был определен ответственным за склад боепитания, причем это был не наш склад - когда мы туда прибыли, там уже находились все эти ящики со снарядами и патронами, а рядом с ним был оборудован блиндаж и вырыты ходы сообщения, накрытые маскировочной сетью. В ту ночь я стоял в карауле на посту у склада. Смотрю: с противоположного берега реки в нашу сторону стреляет пулеметчик. И главное, трассеры идут не по земле, а уходят хорошо так вверх. Передо мной росли деревья, которые затрудняли мне возможность открыть ответный огонь, и я подумал: “Сейчас выберу себе местечко поудобнее и пальну в ответ из автомата”. Тут подошел прапорщик Козырев, которому я рассказал о своем решении, но получил категорическое: “Нельзя!” Я не понял запрета: “Почему? Он же стреляет, даже видно откуда!”, на что опять получил указание ответного огня не открывать. Ну ладно, нельзя так нельзя. Тем более, что огонь с противоположного берега вскоре прекратился. Как потом оказалось, это ротный послал несколько человек во главе с Вовкой Трофимовым, наводчиком-оператором, на другой берег с задачей, как стемнеет, устроить эту стрельбу для проверяющих из полка. Те, «побывав под обстрелом», как только наступило утро, всей толпой погрузились в свой вертолет - и до свидания!
Из Дарвишана мы отправились в Лашкаргах, где все это время находилась наша вторая рота, разместившаяся у аэродрома с грунтовым покрытием. На том месте, где встала наша рота, по слухам, до этого стоял какой-то десантно-штурмовой батальон, потому что уже были кое-где вырыты капониры и прочие инженерные сооружения. Говорили, что нашу вторую роту чуть ли не каждую ночь обстреливали, хотя, когда мы туда приехали, было довольно-таки тихо. В тех краях проживало какое-то местное племя, у них даже имелась своя небольшая крепость. Это племя возглавлял предводитель - солидный усатый мужик, у которого была на удивление белокожая супруга. Когда вождь племени приехал к нам в батальон, из машины, вслед за ним, одетым в одежду полувоенного образца типа камуфляжа и с чалмой на голове, вылезла молодая женщина, облаченная не в паранджу, а, по-европейски, в белый брючный костюм. Но больше в глаза бросался не ее брючный костюм, а висевший у нее на плече гранатомет РПГ.
Когда в Лашкаргахе собрался весь наш батальон, мы разместились, поставили палатки. Начальник штаба говорит: “Надо организовать зенитный пост”. Мы начали возражать: “Зачем он нужен, ведь вокруг никаких вражеских самолетов?”, но начштаба был непреклонен: “Раз в батальоне есть зенитно-ракетный взвод, значит и пост тоже должен быть”. Хрен с ним, вырыли мы этот круглый окоп, который полагался расчету “Стрелы”, поставили рядом столбики и натянули масксеть, чтобы комфортнее было сидеть целый день на солнце. Заступали на пост обычно рано утром, часов с шести. На аэродром по утрам регулярно прилетал самолет Як-40 местных афганских авиалиний, который привозил гражданское население. Перед тем, как ему прилететь, на аэродром приезжал местный царандой и выставлял свои посты. Хотя “посты” - это громко сказано: вдоль взлетной полосы просто бродили афганские милиционеры в своих гражданских балахонах. Очередным утром лежим мы на плащ-палатке с Аюповым в окопе под маскировочной сетью, и видим, как в нашу сторону идут вооруженные два царандоевца. Дорог там не было, а лишь слегка вытоптанные тропинки. Я поднялся, вышел из окопа и пошел навстречу афганцам, крича им “стой!” и размахивая руками, давая понять, чтобы они возвращались обратно. А они, что-то лопоча на своем языке, по-прежнему продолжали идти на меня. Когда до них оставалось метров тридцать, я взял свой автомат наизготовку и рукой ухватился за затвор, готовый его передернуть. Афганцы остановились, продолжая что-то говорить, но после моих указаний, все-таки развернулись и отправились назад. Каждое утро наш начальник штаба совершал пробежки, заодно проверяя, как посты несут службу. В то утро он успел пробежать мимо нашего поста еще до того, как к нам подошли царандоевцы, а спустя час к нам прибежал посыльный из штаба: “Оба быстро в штаб!” Мы собрались, пошли. Только мы прибыли, как начальник штаба начал на нас орать: “Вы почему на пост допустили посторонних!?” Мы стоим, недоумеваем: “Кого мы допустили и на какой пост?” Я стал докладывать, что остановил афганцев, развернул и отправил обратно: “Что мне их, застрелить, что ли, нужно было?” Но начштаба продолжал бесноваться и объявил по трое суток ареста каждому из нас.
Батальонная гауптвахта была оборудована в палатке, которую обнесли рядами колючей проволоки. В середине каждой роты были установлены штабные палатки, ПХД и какое-то строение, ротные палатки были разнесены от них на удалении метров за сто в разные стороны, а для машин были сооружены капониры. Восьмая рота стояла практически у самой полосы, а наша рота разместилась, прикрывая южную сторону расположения. В каждой роте было по четыре палатки - по одной на каждый взвод и одна палатка командира. По углам каждой из палаток было вырыто по окопчику для внутреннего охранения, куда каждую ночь садилось по одному бойцу. Естественно, проверяющие проверяли как внешнее охранение вокруг батальона, так и внутреннее охранение рот. Подойдут, в палатку заглянут, посмотрят, кто где спит и все это берут “на карандаш”. А на утреннем построении батальона всех провинившихся отправляли на гауптвахту, причем раздавали сутки ареста так активно, что она со временем перестала вмещать в себя всех “желающих”. Хоть палатка гауптвахты и была небольшой, в ней порой сидело чуть ли не половина батальона. Сутки мы просидели в этой палатке, а потом командование приняло решение пересмотреть вариант отбывания наказания. Незадолго до этого рядом с нашим зенитным постом ПВО поставили шлагбаум: “Будете заодно проверять тех, кто здесь ездит. В батальоне должен быть контрольно-пропускной пункт”. И вот сидим мы на посту: вокруг пустыня, ни дороги, ни забора, ни хрена нет - и посреди всего этого шлагбаум батальона! Из-за отсутствия ограждения на территорию батальона можно было заехать с любой стороны, и разумеется, через шлагбаум никто не ездил. Поэтому начальник штаба батальона, силами гауптвахты, поскольку она разрослась, решил копать в обе стороны от шлагбаума окоп, играющий роль ограждения. Приходишь на пост и за сутки ты должен вырыть три метра окопа полного профиля. Чтобы не перегружать гауптвахту, было принято решение: “Все залетчики, кому назначена гауптвахта, ночуют у себя в ротах, а утром с лопатами в руках отправляются работать”. Земля там была в виде слежавшегося песчаника с различными вкраплениями в виде камней, поэтому копать ее было мучением, приходилось долбить киркой. Порой невозможно было справиться с землей, бьешь киркой, а от нее лишь искры летят, словно наткнулся на какой-то бетонный блок. Глядя на это, майор сжалился и засчитал мне “трудодень”, несмотря на то, что норму я не выполнил.
Второй раз я “залетел” когда сидел в окопчике внутреннего охранения, рассматривая поселок Лашкаргах и немного задремал. Проснулся от светящего в лицо яркого луча фонаря: “Ну что, спим? Зови сменщика”. А мы делили на двоих всю ночь и мне оставалось буквально минут десять до смены. Утром нас построили: “Залетчики, выйти из строя!” Вышли, стоим. Вдоль строя идет комбат и спрашивает каждого: “Ты за что?” - “Уснул на посту” - “Пять суток! А ты за что?” - “Ушел сменщика будить” - “Трое суток!” Я смотрю, идет тенденция раздачи - три и пять. Когда подошел ко мне с вопросом: “За что?”, я, не моргнув глазом, сказал: “Сменщика пошел будить” и в результате схлопотал всего трое суток ареста на гауптвахте.
После возвращения с боевых, ввиду отсутствия парка, все наши машины выстраивались метрах в двадцати за палатками. Во время боевых патроны часто рассыпались, попадая под полики и по возвращению, во время техобслуживания, их оттуда вынимали, чтобы из-за них ничего не заклинило. Рядом с расположением роты у нас была большая яма для мусора, которую регулярно увеличивали курильщики, пойманные замполитом за тем, что выбросили окурок в неположенном месте. Причем, если тебя замполит за этим застукал, он молча показывал два пальца: “Понял?” и ты, кивнув: “Понял”, шел, брал лопату и рыл яму размером два на два метра. Механики, собрав у себя в машинах рассыпанные патроны, шли и высыпали их в эту мусорную яму, туда же шла и промасленная и пропитанная соляркой ветошь. И вот стою я как-то под грибком рядом с палаткой командира роты и слышу, как из ямы раздаются звуки - бам! бам! бам! - и в небо один за другим улетают трассеры. Ротный вылетает из палатки: “Кто стрелял?” Я отвечаю: “Это из ямы стрельба идет. Наверное, тряпка какая-нибудь загорелась от солнца или от брошенного окурка”. В общем, командир роты приказал мне потушить огонь в мусорной яме. А как это сделать? Мне не хотелось лезть туда, откуда неконтролируемо разлетаются пули, поэтому я вызвал дневального свободной смены. Из палатки выскочил Исимбаев, которому я сказал, что ротный ему приказал потушить огонь в яме. Тому тоже не хотелось попасть под шальную пулю, поэтому он налил полное ведро воды и по-пластунски пополз к краю ямы, толкая перед собой ведро. Несколько раз ему пришлось подобным образом приближаться к яме, но огонь там, в конце концов, удалось потушить.
Возвращались мы как-то всем батальоном с боевых, сделали остановку и увидели, что рядом с БТРом бродят бараны. Прапорщик приказал нам захватить одного из них. Мы решили, что два лучше, чем один и, прихватив пару баранов, бросили их в нутро БТРа. Правда, потом очень сильно пожалели об этом, потому что бараны со страху обосрались так, что нам потом пришлось отмывать всю машину. В расположении батальона начали выгружать из машин все свое барахло и оказалось, что по два - три барана было практически в каждой из машин - наши забрали почти все стадо. Комбат как увидел такое количество баранов, стал орать, чтобы мы их убрали из расположения батальона. А куда девать эти почти сто голов? Пришлось часть баранов по-быстрому сварить, часть растащить, попрятав в капонирах, а остальных просто выгнали за расположение, где они разбежались.
Вернулись с боевых, все целы, никого не убило и даже не ранило. Только приехали, как прозвучала команда: “Батальон, строиться!” А мы еще даже помыться не успели. Но что поделаешь, пошли строиться. Оказалось, пока мы ездили, дневальный из 8-й роты от безделья начал разбирать запал гранаты и ему два пальца оторвало. Ну не дурак ли? Зачем тебе это надо было? Сидел бы лучше курил, а так без пальцев остался. Были, конечно, и “хорошие” подрывы. Однажды сидим и кто-то прибегает: “Давайте скорее БТР-Д снарядим, там машина подорвалась афганская!” Оказалось, что этот грузовик вез гранаты, в смысле, фрукты. Я гранат с детства не любил, когда еще мама мне покупала его во время болезни. Азербайджанский - он был совершенно невкусным, кислым, а вот афганский - это совершенно другое дело. Когда кусаешь этот сказочный плод, то сладкий сок из него просто льется.
- Хозяин машины не возражал против того, что вы забрали часть его товара?
- Когда мы приехали туда, у машины никого не было. Автомобиль немного съехал с дороги и подорвался на мине. Видимо, водитель отправился куда-то за подмогой, а тут приехали мы и немного поживились гранатами.
- Часто происходили подобные подрывы? Дороги часто минировали?
- У нас в батальоне на минах подорвалось около четырех БМД. Причем, когда бээмдэшка подрывается, от нее практически ничего не остается. 15 июня 1981-го года, когда мы ходили на Зарандж, подорвалась машина второго взвода, которой управлял Саня Веденский и в которой погиб Сергей Рыбко. Эту машину по какой-то причине тормознул взводный и она отстала от основной колонны. Догоняя ушедших вперед они, видимо, съехали с колеи и напоролись на мину. Я не исключаю и того, что “духи”, увидев отставшую машину, успели заминировать колею - они иногда так делали. Еще говорили, что душманами используются мины с кратными подрывами, то есть настроенные на определенное количество прошедших транспортных средств. Подорвавшуюся машину потом притащили в батальон, сняли с нее хороший движок и переставили его на другую машину. А сам корпус потом просто валялся в расположении. В своей смерти Серега был сам виноват - нам сказали, что ездить нужно на броне, а Серега был с дембельским гонором и вел себя слегка вызывающе. Это его и сгубило, поскольку все остальные пацаны на броне ехали, а тот решил поваляться под броней на сиденьях в десантном отделении. Оператор сидел в башне, повернув пушку в левую сторону, и в результате подрыва у нее оторвало половину ствола. Самого оператора ранило в колени, сидевший на броне рядом с левым передним люком командир взвода получил осколок в задницу, а Сереге Рыбко взрывом перебило ноги. Ему жгутами перетянули раны и стали ждать вертолет, который прилетел лишь под утро. Умер Серега уже в вертолете, когда его везли в госпиталь. Механик-водитель, Саня Веденский, при подрыве не пострадал, правда, умер потом дома, уже после возвращения из Афгана.
 |
На останках подбитой БМД |
Почти все подрывы машин происходили далеко от расположения батальона, а вот командир седьмой роты однажды подорвался неподалеку от расположения. Подрыв произошел во время проведения учебно-тактических занятий, еще когда мы в Кандагаре стояли. Бойцы занимались согласно плану, а командир роты ездил по дороге туда-сюда. И вдруг - бац! - подрыв. Серьезных повреждений машина не получила, лишь один каток оторвало, главное, люди в ней все остались целы. Еще одна машина у нас очень сильно подорвалась, механика в куски порвало. Танк стал объезжать эту машину и тоже подорвался. Танку-то что - у него только каток отскочил и все, а наша машина - в хлам.
- В ней только механик погиб?
- Нет, там слева на броне пулеметчик сидел - его тоже на куски. Ну и других ребят, которые сидели на броне, тоже хорошо зацепило.
- Какова была основная задача взвода во время боевых выходов?
- Задача ставилась обычно “спецами”, чью принадлежность я даже не знаю. Поскольку они приезжали к нам обычно с погранцами на их БТР или УАЗике, а “зеленые фуражки” относились к КГБ СССР, то, думаю, это были ребята из госбезопасности. Они работали с агентурой, которая давала им информацию о том, где какая банда работает, где пойдет караван. Ну а нам ставилась задача исходя из этой информации. Серега Патунин, пулеметчик, получил медаль “За отвагу” как раз за то, что из своего пулемета “гасил” один из таких караванов. Прочесывание населенных пунктов было тоже боевой задачей. Например, стало известно, что банда находится в каком-то кишлаке. Кто конкретно из жителей состоит в банде - мы не знали, поэтому заходили в каждый дом. Иногда делали это вместе с местными агитаторами, которые нам говорили, что у хозяина этого дома должен быть паспорт зеленого цвета. Да бог его знает, какие у них там паспорта были! В первую очередь мы шмонали дома в поисках оружия, бывало, что и находили. Все мужское население того дома, где было обнаружено оружие, мы забирали, а женщин, разумеется, никто не трогал. Однажды мы тормознули на дороге афганца и в его машине нашли окровавленную солдатскую шапку. Взводный говорит: “Мы с ним не сможем поговорить, везите его в батальон”. Мы на БТР с механиком доставили афганца, и я пошел в штаб, где встретил майора, которому доложил о том, кого и почему привезли. Тот спросил меня: “Зачем ты его привез? На хрена он здесь нужен?” Меня это ошарашило: “А куда я его дену?” - “Ну ты через пустыню ехал, там бы его и оставил”. И тут я понял, что пленные нашему командованию совершенно не нужны. Нет, конечно, были выходы, когда пленного ну никак нельзя было брать.
Например, наш взвод шел ночью, какой-то афганский парень это увидел и его поймали. Ротный говорит Рузилю Аюпову: “Нельзя нам пленного брать. И отпустить мы его не можем тоже”. Тот сразу не понял: “А что нам с ним делать?” - “Как это “что делать”? У тебя штык-ножа нет что ли?” Пристрелить афганца тоже не было возможности, иначе бы взвод себя демаскировал, поэтому Рузилю и пришлось воспользоваться штык-ножом. И это не было неоправданным действием: у афганцев очень хорошо работала разведка. Только батальон куда-нибудь выходит, как афганцы уже сидят на горах, дымы пускают. Мне взводный однажды сказал: “Видишь, на горке дым? Это афганцы дают сигнал своим, что мы куда-то едем”. Со временем нам пришлось сменить тактику. У себя в расположении роты мы изготовили макет прилегающей местности с дорогами и горами, ротному сделали длинную деревянную указку и он, как маршал Чуйков, на макете руководил действиями роты. При постановке боевой задачи, он постоянно использовал одну и ту же фразу: “По нашим данным, мирных жителей в селе нет”, что означало лишь одно - вали, кого хочешь. Когда мы еще стояли в Лашкаргахе, нам была придана батарея “Градов” и, перед тем как нам выходить на боевые, эта батарея выезжала чуть пораньше нас, вставала на позицию, накрывал залпом кишлак, а затем туда приезжали мы и начинали отлавливать тех, кто уцелел. Честно говоря, результат работы “Градов” на меня не произвел никакого впечатления. Я думал, там от кишлака после их удара ничего не останется. Куда там - как стоял, так и стоит, лишь по улицам валяются разорванные куски “градовских” снарядов! Конечно, кроме снарядов, то там то сям лежали и трупы убитых душманов, которые не успели спрятаться от обстрела реактивными установками. Вообще, глинобитные стены кишлака выдерживали различные удары: из танка в эту стену стреляют, а ей хоть бы хны. В кирпичную стену если выстрелить подобным образом, то она рухнет от удара, а в глинобитной только лишь дыра появляется, сама стена целой остается, а снаряд улетел в никуда.
- Какой груз перевозили взятые вами караваны?
- Там и оружие было, и деньги. Были радиостанции и просто какая-нибудь жратва. Чего только не было!
- Для себя что-нибудь удавалось взять из груза каравана? Или все собиралось и сдавалось по описи?
- Не было там никакой описи. Жратву, конечно, мы всю вычищали “в ноль”. Смотришь, подушечка какая-то хорошая или одеяло - раз! - и к себе их тащишь. Так и обживались потихоньку необходимым барахлом. Практически у каждого имелись шикарные китайские одеяла, которыми спасались от ночных холодов. Правда, однажды приехал комбат и устроил шмон всему батальону. Три “шестьдесят шестых” всяких афганских одеял и матрасов вывезли и сожгли!
Холода там, конечно, бывали настолько сильные, что приходилось одеваться теплее. Поначалу у меня был обычный ватник, времен Великой Отечественной - без воротника и застегивающийся на петельки. К ватнику прилагались стеганые ватные штаны. Затем я раздобыл себе “десантуру” - прыжковую форму, сверху затянутую брезентом, а изнутри отделанную войлоком. Воротник у нее был настолько большим, что, когда его поднимешь, голова полностью скрывается, даже глаз не видно. Однажды мы сидели ночью с Серегой Ивановым на посту, одетые в ватники, ветер дул настолько холодный, что пришлось на себя два броника надеть, чтобы они с двух сторон от этого пронизывающего ветра прикрывали. Серега куда-то отошел, затем возвращается из палатки, спрашивает: “А ты знаешь, сколько сейчас градусов?” - “Сколько?” - “На, смотри”. И протягивает мне градусник. Как сейчас помню, показывал он температуру в двадцать девять градусов тепла. А из-за ветра организм ощущает такой холод, что у меня зуб на зуб не попадает! Утром сменились, пошел я воды попить, а она настолько ледяная, что аж зубы сводит. Но уже через два часа я мыл котелок, а он настолько нагрелся на солнце, что его голыми руками держать невозможно. Температурные перепады были очень сильными, когда днем +50 в палатке, а вечером уже +30. Про температуру на солнце я уже не говорю, там ее никто не измерял. У нас у каждого была своя подушечка для того, чтобы ехать на броне, потому что не хотелось задницу обжигать о раскаленный металл. На броню запрыгивали сзади, по фаркопу и моторному отсеку, чтобы ни за что не держаться руками. А если куда-то идешь с автоматом, то стараешься его держать так, чтобы он меньше нагревался от солнечных лучей. Руки при этом обычно прятали за “броник”, несмотря на то, что он тоже весь огненный.
- Деньги с караванов тоже делили между собой?
- Честно говоря, деньги нам попались в караване всего лишь однажды, их в металлическом ящике нашел Серега Вельчанинов. Разумеется, этот ящик мы заныкали, привезли в батальон и в палатке поделили между собой. Денег оказалось очень много, мы потом их долго тратили, покупая на них себе шмотки на дембель.
- А вам, как военнослужащим, чем платили денежное довольствие?
- Часть денежного довольствия нам платили чеками, их мы получали в Афганистане. Я, как механик-водитель, получал 11 рублей 80 копеек в чеках. А вторую часть нам платили рублями, но эта часть денежного довольствия хранилась на вкладе и выплачивалась нам уже по возвращении в Союз.
- Что можно было приобрести на эту сумму в чеках?
- На 11-80 особо и не разгуляешься, хотя мы что-то и покупали. Помню, я перед дембелем в подарок маме купил набор косметики в красной большой коробке. Это было уже в Кабуле, когда мы домой летели, и перед отлетом сидели на взлетно-посадочной полосе, поэтому покупал я не сам, а дал денег афганцу и тот сбегал в дукан за покупкой. Этот афганец не только для меня бегал, его многие просили купить что-нибудь, и он никого из нас не обманул. В Лашкаргахе мы давали деньги кому-нибудь из своих, кто ехал в город, и делали заказы. Водитель заедет в какой-нибудь из дуканов, и купит сразу всем все, что мы заказывали.
- Что чаще всего приобреталось в дуканах?
- Чаще всего покупали сигареты. а я там впервые попробовал немецкий натуральный апельсиновый сок в высоких зеленых стеклянных бутылках. Конфет в дуканах не было, вместо них брали печенье. Иногда покупали джинсы, но, как правило, ближе к дембелю, потому что, если купить раньше, то их могло найти начальство и порвать. Ну не разрешалось воину Советской Армии иметь джинсы! Шмонали нас не только у себя в части, но и на аэродроме, перед вылетом в Союз. Там вообще, при досмотре раздевали до трусов, чтобы убедиться, что у тебя джинсы не надеты под форменными брюками.
- Магнитофоны для личного пользования приобретали?
- Да, иногда покупали, а иногда во время прочесывания просто забирали в домах. Но обычно вместо техники мы отдавали предпочтение жратве. Заходишь в дом, смотришь - у них мешок муки стоит. Хватаешь его, и тащишь в БТР. Этот мешок мы израсходовали очень быстро. Так получилось, что батальон ушел куда-то, а мы остались на охране. Какой-то паек нам, конечно, оставили, но мы его быстро съели и пришла пора для этого мешка муки. Рафат Токтамышев предложил: “У нас же мука есть. А давайте блины сделаем!” Я отвечаю: “Ты видел эту муку? Афганцы ее мелят с помощью камней, поэтому в их муке и кусочки зерен попадаются”. Но это Рафата не остановило, парнем он был деловым, на все руки мастером! Оказалось, что жарить блины не на чем. Через некоторое время он вернулся с ржавым куском листового железа, который положили на костер и немного прокалили, чтобы очистить от ржавчины. Затем кинули на эту “сковороду” первый блин, спустя время сняли его вместе с оставшейся ржавчиной и выбросили. А на очистившейся поверхности продолжили печь блины. Не знаю, что у нас больше получилось - блины или лепешки, но съели мы их с удовольствием!
Вообще, конечно, кормежка у нас была отвратительной, хотя, вроде бы, снабжение батальона должно было быть хорошим. Практически постоянно нас кормили сечкой непонятно из какой крупы, а поесть сушеную картошку было за счастье, хотя и этот клейстер, честно говоря, был дерьмом редкостным. Если в меню появлялась гречка, то это был праздник в батальоне. Конечно, выручало то, что мы, куда-то уезжая, всегда могли разнообразить свой рацион за счет украденного барашка, которого съедали тайком от офицеров. У нас в роте был Гурген Саркисян по прозвищу Ара, который умел правильно и быстро освежевать барашка, а затем порубленное мясо варилось без картошки и лука на костре в вынутой из ранцевого термоса гильзе.
 |
Пулеметчик Саркисян (стоит) |
Когда мы стояли в Кандагаре, там в паре километров от нашего расположения проходила дорога Пешавар - Кабул. Мы стояли в наряде по кухне и начальник ПХД (пункт хозяйственного довольствия - прим. ред.) говорит: “Компот варить не из чего”. Мы поинтересовались: “А что же делать, товарищ капитан?” - “Как чего? Идите, найдите чего-нибудь”. Решение вопроса, как говорится, лежало на поверхности. Мы взяли с собой автоматы с пулеметом и отправились на дорогу, где организовали временный пункт проверки и досмотра транспорта. Пока кто-нибудь слушал негодующего афганца, другие начинали шмон перевозимого товара: “О, изюм!” - и на землю сбрасывалось пару мешков с изюмом. А что делать, компот варить надо. Видя это, афганец начинал еще громче кричать, но ему махали: “Давай, езжай отсюда!” Однажды среди груза нашли какие-то красивые ящики и, как обычно, приняли решение пару ящиков взять себе. Притащили их к себе, открыли, а в них оказались китайские чайные сервизы. Хоть они и были из красивого фарфора, но что с ними делать в батальоне никто не знал. Первое время мы пили из этих сервизов чай, но со временем, во время частых поездок, все до единой чашки из этого набора побились.
Еще мы часто заваривали и пили отвар из верблюжьей колючки. И это делалось не в каких-то профилактических целях, а просто как замена чаю. Пойдешь, прямо в расположении насобираешь несколько кустов - и в кипяток. Вкус у этого отвара хоть и был кисло-горьковатым и слегка вяжущим, но, в принципе, приятным.
- Вы сказали, что в дуканах покупали сигареты. А по нормам довольствия сигареты военнослужащим полагались?
- На брата давали по пятнадцать пачек на месяц. В основном это были “Охотничьи” и “Гуцульские”, но про последние ребята говорили, что это просто мрак. Хоть я и не курил, бросил перед армией, мне сигареты тоже полагались. Говорили, что тем, кто не курит, вместо сигарет будут давать сахар. Но никакого сахара не давали: “Тебе положены сигареты. На, держи! А там сам, как хочешь, с ними поступай”. Все свои сигареты я складывал в ящик, а потом угощал ими своих курящих друзей, у которых своего курева не оставалось уже недели через две после выдачи.
- Как решался вопрос с алкоголем?
- Алкоголь у нас употреблялся крайне редко. На моей памяти это было всего пару раз: когда мы встречали новый 1981-й год и когда отмечали “стодневку”. Причем во второй раз мы пили купленную в дукане местную водку, так называемую “кишмишевку”. Гадость несусветная! Мы отмечали сто дней до приказа, побрили все головы, как положено. Перед этим мы дали деньги нашим водителям, которые на своих “шишигах” мотались туда-сюда, и те привезли нам водки. После ужина, пока ротный находился в штабе, а затем отправился в столовую, мы сели чтобы отпраздновать “стодневку”. Выпили по первому разу и скривились от вкуса гнилого винограда. Но, поскольку пить больше было нечего, пришлось пить до конца, и чтобы хоть как-то улучшить вкус, мы решили смешать ее с апельсиновым соком.
Еще одним вариантом разжиться спиртным было купить спирт у пилотов на кандагарском аэродроме, где стоял полк истребителей МиГ-21. У них недостатка в спирте не было - только плати. Можно было приобрести водку у водителей, которые совершали поездки на территорию Союза. Где они прятали водку при пересечении границы, я не знаю, но в машине у них было очень много бутылок. При стоимости в Союзе бутылки водки пять рублей тридцать копеек, в Афганистане она составляла уже двадцать пять чеков, поэтому те из водителей, кто ездил в Союз и обратно, за счет продажи водки, однозначно накопили себе на квартиры. Однажды водители приехали к нам в батальон, и наши ребята купили у них водку. Затем, выпив ее, они пришли к выводу, что цена у водки слишком высока и пошли этих водителей бить. Те пожаловались командиру батальона, даже какое-то расследование было назначено.
- Самостоятельно алкоголь не пытались изготавливать?
- Мы ставили бражку во флягах и канистрах. Мутили ее и из винограда, и из накопленного сахара. Когда еще стояли в Дарвишане, ротный нашел нашу спрятанную флягу с брагой, приказал отнести ее на ПХД и вылить там в двадцатилитровую кастрюлю. Я в то время с ребятами сидел в боевом охранении. и мне захотелось пить, а у нас на ПХД внутри кухни всегда стояла чистая кипяченая вода. Я сказал ребятам, что схожу попью, а они протянули мне котелки, попросив, чтобы я принес и им немного воды. Прихожу на ПХД, смотрю, кастрюля стоит с водой. Пока дошел, пить перехотел, поэтому зачерпнул котелками из нее и пошел обратно. Приношу ребятам воду, те сделали глоток и спросили: “Ты где это взял?” - “На ПХД” - “Правда, что ли? Ты попробуй!” Я сделал глоток: “Нифига себе! Бражка!” Смотрю, со всех постов посыльные с котелками на ПХД потянулись. Под утро пришел туда опять, а кастрюля, в которой была брага, уже стоит пустой - за ночь посты боевого охранения ее всю выпили.
19 октября у меня был последний боевой выход, который не обошелся без потерь - погибли Бегбала Казиболаев и Олег Беспалов, их накрыло миной. (Казибалаев Бегбала Нусурович, рядовой. Призван в ряды Вооруженных Сил СССР 27 октября 1979 года, погиб 19 октября 1981 года. Похоронен в родном селе Арабляр Дербентского р-на Дагестана. Посмертно награжден орденом “Красной звезды”. Беспалов Олег Ярославович, рядовой. Призван в ряды Вооруженных Сил СССР 22 октября 1979 года, погиб 19 октября 1981 года. Похоронен в г. Чебоксары. Посмертно награжден орденом “Красной звезды” - прим. ред.) Олег с Бегбалой были друзьями не разлей вода, и постоянно ходили вместе на дежурства и на прочесывания. Как-то нас с Бегбалой поставили вместе в наряд дневальными по взводу. Разговорились с ним о предстоящем дембеле, он меня спрашивает: “А ты из Волгограда?” - “Да” - “У меня сестра там учится в медучилище. А я тоже хочу после армии в Волгоград приехать, в мединститут поступить”. Я жил в пяти минутах от мединститута, поэтому предложил ему, когда приедет поступать, остановиться у меня. И на этой волне мы с ним подружились.
 |
Бегбала Казибалаев |
В тот день нас, несколько человек из взвода АГС, отправили на боевые и придали первому взводу, в котором служили Беспалов с Казиболаевым. В роте не хватало БМД, а у нас целый БТР, в который можно было много народу посадить. По прибытии на место мы выгрузились, распределились и пошли в кишлак, из которого Олег и Бегбала уже не вышли.
 |
Олег Беспалов |
На прочесывании мы ходили парами и в тот день я шел с Вовкой Фалелеевым, своим земляком-волгоградцем. У нас при себе была рация “Звездочка” с односторонней связью, про которую говорили: “туда дуй, а оттуда - .уй” - ты слышишь командира, а ответить не можешь. Зашли мы во дворы, шмонаем здания. Тот кишлак почему-то безлюдным был и ничего интересного нам не попадалось. Слышу, по рации ротный командует: “Все на исходную”. Так получилось, что мы в этот двор с одной улицы зашли, а ребята с другой. Хоть у них тоже имелась своя рация, я им все равно сказал: “Пацаны, давайте, выходим. Ротный приказал возвращаться на исходную”, а они: “Да чего ты бздишь? Давай хотя бы до конца улицы дойдем”. Они ушли, а я слышу - мина летит шурша, и в соседний двор - бам! А за ней вторая прошуршала и упала в соседний двор, но уже с другой стороны. Понимаю, что третья прилетит уже к нам, и решил по переходу уйти в сад на задворках. И не успел я перешагнуть небольшой дувал, как Вовка Фалелеев оказался впереди меня. Перешагивая, я споткнулся, упав в траву и в это время мина рванула прямо позади меня, во дворе, где мы только что находились. Мы поднялись и бегом бросились на исходную. Когда мы почти подбежали к нашим машинам, стоящим у дороги, я услышал по рации, что еще кого-то нет, кто-то не вернулся из кишлака. Оказалось, что отсутствуют Казиболаев с Беспаловым. После того, как практически все собрались у машин, наш старшина Витька Цыбизков вместе с ребятами на БМД поехал искать пропавших Бегбалу с Олегом. Когда их обнаружили, по всему выходило, что Олега Беспалов получил огнестрельное ранение и сидел верхом на ишаке, а Казиболаев шел рядом с ним. Их обоих взрывом свалило на землю: Олег упал вместе с ишаком, а Бегбала рядом лежал. У Беспалова грудь и одна сторона были все посечены осколками, у Казиболаева же бронежилет был весь пробит со стороны спины, а один из осколков угодил ему под каску.
За несколько дней до этого “цапануло” Олега Морозова. Мы вышли на прочесывание и по нам лупанули из “зеленки”. Олег поначалу находился неподалеку от меня, а затем я ушел чуть вперед и правее, где из-за сильного огня пришлось залечь. Из “зеленки” лупили так, что ротный был вынужден вызвать вертолеты. Поскольку Олег Морозов был заместителем командира взвода, он во время боя помогал руководить действиями своих подчиненных. И в тот момент, когда он к кому-то обернулся, пуля попала ему за ухо. Скользнув по черепу, она повредила слуховой канал. Кровищи было много, все испугались - как же, ранение в голову! - но подбежал санинструктор Серега Носик, вколол Олегу промедол и давай его перевязывать. Олег находился в сознании, поэтому его, замотав бинтами, посадили в вертолет и эвакуировали в госпиталь. Свою технику для эвакуации мы не использовали, всех, и погибших и раненых, эвакуировали только вертолетами. Он прилетал и прямо с места увозил всех сразу в Кандагар.
- Взвод АГС на прочесывание ходил с гранатометом?
- Нет, АГС мы не брали, предпочитая обходиться без него. Он у нас был установлен на машине, которая все это время стояла в оцеплении либо в прикрытии. Оператор оставался на месте и при необходимости мог вести огонь из гранатомета, а все остальные номера расчета, которые не были нужны на данный момент, брали автоматы в руки и шли прочесывать. Даже штатные пулеметчики во взводах, которыми были Бегбала Казиболаев, Женька Чекрыжев и Серега Патунин, очень часто для прочесывания, когда не ожидалось конкретных боестолкновений, просто брали автоматы, потому что с ними полегче. А пулемет в это время находился в БМД.
- Вертолеты огневой поддержки часто принимали участие в ваших операциях?
- Иногда прилетали “двадцатьчетверки”, но чаще всего работали Ми-8, которые долбили НУРСами. Иногда они и нас “причесывали” своими пулеметами, а иногда даже и НУРСами по нам отрабатывали. Из “зеленки” нас задолбили, мы залегли и вызвали на подмогу вертолеты. Лежим, смотрим - летят. У нас у каждого были оранжевые дымы, которыми мы обозначили себя. Пара Ми-8 пролетела над нами, постреляла и ушла на второй круг. Следующая пара летит, мы опять себя обозначили, они отстрелялись и ушли. В общем, использовали мы свои дымы, а запасные лежат в рюкзаке. И тут смотрим - еще одна пара заходит. И мы понимаем, что не успеем достать из рюкзака дымы, чтобы обозначить себя. Лежим и надеемся, что вертолетчики отработают как надо. Но не тут-то было! Они зашли позади нас и так дали из своих пулеметов, что вокруг нас фонтаны земли поднялись. Хорошо, что не зацепило никого. А пацанов наших НУРСами накрыло. Мы как увидели, что по ним лупят, у всех одна мысль пронеслась в головах: “П..дец пацанам!” Но, когда пыль рассеялась, мы увидели их, выходящих из-за камня, где они успели спрятаться.
- После “дружественного огня” не ходили разбираться к вертолетчикам?
- Всегда после обстрела своими у нас все внутри кипело: “Как вернемся, пойдем в Кандагар на аэродром, порешаем с этими козлами!” А я потом задумался: “Ведь вертолетчик летит на такой высоте, откуда ни хрена не видно, что там на земле творится. Если я не вижу сидящего в кабине летчика, то как он сможет разглядеть меня, прячущегося за камнями? Он увидел шевеление и долбанул туда, не разбираясь, наш там или не наш. Нет дыма - значит не наш, получи!”
И подобных случаев было очень много. Долбили нас часто, не только вертолетчики, но и летчики. Пацаны, которые участвовали в первой Кунарской операции, рассказывали, их накрыла пара наших “МиГов” и часть потерь в нашей девятой роте была не от душманского огня, а от разрыва авиабомб. Коля Ветров, санинструктор девятой роты, потом говорил: “Я смотрю, от самолета что-то отделилось. Только отвернулся, а меня взрывом как отшвырнет, да об стену приложит! Я лежу и чувствую, как по ноге что-то горячее течет. Боли не ощущаю, только мокрое и горячее. Решил осмотреться и вижу - это у меня осколком фляжку пробило и из нее вытекает вода, нагревшаяся на солнце”. У другого нашего солдата пробило каску, он ее потом так и носил: с одной стороны в ней входная дырка была, а на противоположной стороне выходной “цветочек”. Это хорошо, что дело было зимой и он в этот момент в зимней шапке был, а каска была поверх нее надета - пуля прошла сквозь шапку, не зацепив голову. Еще говорили, что там у одного старлея пуля пробила бронежилет и застряла в пачке с патронами, которая лежала в левом нагрудном кармане прыжкового комбеза. В комбезе было два кармана, один на правом бедре, а другой на груди с левой стороны. В этих комбезах полк прибыл в Афган из Союза и первое время ходил в них, пока не привезли другое обмундирование.
- Какое обмундирование Вы носили в Афганистане?
- У нас тогда знаменитых “афганок” еще не было, и мы ходили в обычном солдатском х/б - китель на пуговицах и галифе времен войны. Поначалу все были обуты в сапоги, но потом нам выдали ботинки, которые быстро пришли в негодность, и мы снова стали носить сапоги. Но в сапогах ходить было жарко и, когда нам привезли короткие ботинки, я тут же переобулся. Эти ботинки были легкими и, главное, в них было не жарко. Кроссовок в те времена еще не носили, эта мода пошла уже гораздо позже, ближе к середине восьмидесятых, когда в Афганистане появились отряды спецназа.
- Как распределялись обязанности при переноске АГС?
- Командир расчета нес ствол, наводчик-оператор - станину, ну а я, как заряжающий, был нагружен “улитками” с патронами. Расчет АГС составлял у нас, обычно три - четыре человека. И если состав расчета был увеличенным, то четвертого человека тоже нагружали боеприпасами к АГС. “Улитки” имели лямки, позволяющие надеть их и переносить одну спереди, а другую сзади. Правда, лямки эти были тонкими, ужасно неудобными, и, врезаясь, сильно натирали плечи. Я как-то Сяве предложил: “Давай я ствол понесу, а ты “улитку”, тот согласился, ведь ствол весит 18 килограмм, а “улитка” всего лишь 12. Я снял с головы свою шапку, положил ее на плечо, а поверх нее разместил ствол - и как побежал вперед! Мне так легко шлось, поскольку ствол мягко лежал на плече.
 |
Взвод АГС в Дервишане, июль 1981 г. Светлов сидит в центре, за ним стоит комвзвода Козырев Михаил |
- У вас в батальоне были именные боевые машины?
- В восьмой роте у нас был экипаж имени старшего сержанта Николая Чепика, посмертно получившего звание Героя Советского Союза. Вместе с ним получил звание Героя и другой наш десантник – Александр Мироненко из разведроты, чье имя носила машина второго батальона. Оба Героя были вместе с нашей девятой ротой в Кунаре. Чепик был из саперного взвода нашего полка, но неизвестно по каким причинам его именем была названа машина именно нашего батальона под номером 388, на фоне которой все старались сфотографироваться на память.
 |
Именная бронетехника 8 роты |
- В именной экипаж набирали самых достойных?
- На мой взгляд, никто об этом даже не задумывался. Просто нанесли надпись на броню - и все. Да у нас механики и без того все были отличными специалистами.
 |
Именная бронетехника 2 батальона |
- У вас в подразделениях возводили памятники погибшим товарищам?
- У нас в роте был такой памятник, который стоял у палаток на краю территории расположения роты. На этом памятнике были фамилии и наших волгоградских ребят - Андреева и Лабадина, погибших в первой Кунарской операции. Со временем подобный памятник, но уже более основательный, был сооружен и в батальоне. На нем уже были фотографии Героев - Мироненко и Чепика.
 |
Первый батальонный мемориал погибшим |
- У солдат в Афганистане были какие-нибудь амулеты, талисманы или приметы?
- Нет, амулетов и талисманов ни у кого из нас не было. Во-первых, это еще не получило своего распространения, а во-вторых, мы же все имели советское воспитание. У нас даже приметы еще не успели сформироваться. А в качестве сувенира из Афганистана я привез себе английскую ложку, которую до сих пор использую по назначению.
- Дембеля старались избегать участия в боевых выходах перед отправкой домой?
- У нас батальон состоял практически из одних дембелей, так что там было без вариантов. Да ни у кого и мысли подобной не могло возникнуть. Мы никогда не делились в разговорах между собой страхом погибнуть, не было таких разговоров вообще, даже после того, как ребята погибали. Может кто-то в душе и держал такую мысль, но лично я никогда не задумывался: “А что же будет, если я погибну?” А вот что часто в наших разговорах с Вовкой Фалелеевым во время несения службы в парных постах всплывало, так это желание вкусно поесть. Мы делились своими фантазиями: “Вот вернусь домой, пойду, нажрусь пирожных”.
 |
Владимир Фалелеев |
- Среди тех ребят, которые погибли, проскальзывало в разговорах некое предчувствие смерти?
- Олег и Бегбала были веселыми, коммуникабельными парнями, большими любителями поприкалываться. Ни у них, ни у кого другого не было никаких предчувствий того, что с ними могло произойти. В планах у батальона было расписано еще много рейдов, но комбат после гибели ребят сказал: “Все. Пока дембеля не уедут, батальон никуда ездить не будет”, и рейды нам полностью исключили.
- На фотографиях многие из солдат носят усы. Это было модным?
- Нет, это было личным делом каждого - кому-то нравились усы, а кому-то нет. Командир отделения первого взвода Серега Дмитриев, на полгода старше меня призывом, усы то отращивал, то сбривал. Кстати, Дмитриев - единственный сержант, награжденный за Кунарскую операцию орденом Красной звезды, при этом не будучи раненым. Он получил свою награду за грамотные и умелые боевые действия, в то время как остальным ордена давали, как правило, за ранения.
- Какой был самый распространенный “залет” среди солдат?
- Когда мы стояли в Лашкаргахе, самым распространенным залетом у нас был сон на посту. Спали все и если ты не “залетел” сегодня, то обязательно “залетишь” завтра. Поэтому каждый день у нас было кому копать траншею.
- Какие существовали виды наказаний, кроме копания траншеи?
- За курение можно было влететь на традиционные в армии “похороны окурка”, когда нужно было вырыть яму размером два на два, положить в нее окурок и, закопав, соорудить сверху могильный холмик.
- Небоевые потери в батальоне были?
- Нам не везло на “пинцетов”, так называли наших санинструкторов - застрелилось двое из них. Один сделал это в Кандагаре из-за каких-то домашних проблем после возвращения из отпуска, куда съездил после излечения от желтухи. Стрелялся он в палатке, лежа в кровати, и при этом пуля прошла над головой у Сереги Патунина, который спал рядом, на соседней кровати. Серегу потом затаскали с расспросами: “Ты же в этот момент рядом был”. Второй “пинцет”, разряжая автомат перед штабной палаткой, совершил выстрел и убил начальника штаба. Третий “пинцет”, который тоже покончил с собой, был из восьмой роты. Дело было так. Я сидел на посту ПВО, Рузиль Аюпов ушел обедать, как вдруг услышал выстрел и даже почувствовал, что где-то рядом прошла пуля. В голове сразу мелькнула мысль: “Что за идиоты с “восьмерки” в сторону батальона стреляют?” Смотрю, в сторону боевого охранения, где сидели парни из восьмой роты, понеслась “шишига”, там началась какая-то суета, а затем машина поехала обратно. Рузиль возвратился с обеда и говорит: ”А ты знаешь, что “пинцет” с “восьмерки” застрелился? Вон, на машине только что ездили, забирали его с боевого охранения. Тело до сих пор в кузове лежит”. Оказалось, расклад был таков. Когда мы жили где-то на отшибах, то к нам иногда прилетал вертолет, забирал бойцов, чтобы слетать в кандагарский госпиталь - подлечиться, в стоматологию, да и просто по всяким надобностям. Забирали обычно по двое: привезут одних, забирают следующих. Этот “пинцет” отправился в Кандагар подлечить зубы, но, когда вертолет собрался возвращаться за другими бойцами, оказалось, что “пинцет” отсутствует и его нужно искать. Как потом оказалось, этот “пинцет” из госпиталя отправился в мотострелковую бригаду к своим друзьям. Спустя неделю он самостоятельно явился в местную комендатуру Кандагара с просьбой простить его и вернуть к месту несения службы. Наши “пинцеты” жили не в ротах, у них была собственная палатка санинструкторов рядом с палаткой, в которой жил врач, поэтому ему хотелось вернуться к своей сладкой жизни. Но комбат на него обиделся и перевел пулеметчиком в роту. Никакого наказания за столь длительное отсутствие санинструктор не понес, все как-то спустили на тормозах. Но ребята в роте его, конечно, слегка взяли в оборот. Сильно его, конечно, не пинали, но отношение к нему было не очень приятным: “Мы тут все воюем, а ты мало того, что в ништяке жил, так еще и гулять пошел! А у нас пацаны, между прочим, сидят ждут своей очереди в госпиталь слетать”. Несмотря на то, что этот “пинцет”, как и мы, тоже был дембелем, подобного напряга он не выдержал и застрелился.
- А какова судьба санинструктора, застрелившего начальника штаба?
- Его сразу забрали особисты и, наверное, дали ему срок. Еще у нас был случай, когда один боец продал местным автомат. Дело было так. Этот пацан был из Риги, Пожидаев его фамилия, на полгода младше нас призывом. Во втором взводе замкомвзвода был Серега Кузнецов, тоже из Риги, его потом убили, уже на “гражданке”. Пожидаев по какой-то причине обиделся на Серегу: вроде как тот земляк, а никаких привилегий ему не дает, и в отместку за это решил продать его автомат. В один из дней прихожу в роту, а там какая-то суматоха, все бегают и что-то ищут. “Что случилось?” – «У Кузи автомат пропал!” - “Как это может автомат пропасть!?” Однако, его не смогли найти, даже перевернув весь батальон вверх дном. Ну куда он мог деться?! Разумеется, тут же приехал особист, который Кузнецова просто затаскал на беседы. И уж не знаю, по какой причине, но этот особист обратил внимание на Пожидаева и, во время беседы с ним, кивнув на его новенькие наручные часы, поинтересовался: “А ты эти часы за автомат взял?” Ну, тот “поплыл” и признался, что это его рук дело. Позже, когда мы заступили в кандагарский караул, Пожидаев еще в яме при караульном помещении сидел, дожидаясь, когда его заберут в Кабул. Говорили, что ему за это преступление дали четыре года. А я тогда впервые увидел, как работают оперативники особого отдела.
- Каково было отношение дембелей к молодым сержантам?
- У нас было поставлено, что командир есть командир. Не принято было у нас напрягать сержантов, даже если они и молодые. Когда мы еще только приехали, майские дембеля, старше нас призывом, сразу сказали, указывая на сержанта: “У нас Сява “молодой”, но не дай бог его кто-нибудь из вас хоть пальцем тронет или заставит что-нибудь делать! Сява - сержант, он командир!” Честно говоря, Сяву не так-то просто было заставить - он был на голову выше всех нас. Но его и так никто не заставлял ни мыть, ни убирать, потому что он - командир.
- Как происходило прощание с погибшими товарищами?
- Как такового, прощания у нас и не было, поскольку погибших забирали прямо с поля боя, буквально сразу же после того, как закончилась стрельба. Прилетал вертолет, забирал тела, и мы их больше уже не видели. Одним бортом забирали как погибших, так и раненых. Ребят из полка затем брали сопровождать гробы в Союз, но никакого прощания с погибшими в полку не устраивали.
- Вода в батальоне была привозная или имелась собственная скважина?
- Вода у нас была привозной везде, где бы мы ни находились. В батальоне имелось две или три водовозки, которые регулярно ездили за водой. Когда мы стояли в Дарвишане, воду брали прямо из реки, однажды даже случайно утопив в ней водовозку. Водовозы приехали воду на ПХД набирать, но насос у машины был слабым, на высоту не тянул, поэтому они подогнали ее поближе к кромке воды и стали ведрами ее наполнять. Машина потихоньку начала катиться под откос и те, кто на ней сверху с ведрами сидел, быстренько попрыгали вниз, а сама машина, обдав всех брызгами, плюхнулась в воду. Конечно, началась паника, надо было машину как-то доставать. Пригнали приданный нам танк, который стоял в охранении на мосту, саперы подорвали спуск к берегу, чтобы сделать его более пологим, и в результате эту машину из воды извлекли.
- Обеззараживание воды производилось?
- В расположении батальона ее лишь кипятили в ПХД и все. Когда мы на выходы пешком уходили, то всегда брали с собой по две фляжки. Командир “семерки” в этом плане был строгим, приучая своих солдат экономить воду: идешь куда-нибудь на учения, две полные фляжки взял - две полные фляжки и принеси обратно. Если уж совсем умираешь от жажды, крышечку от фляги налей, смочи губы и небо. Если полными фляги не принес, то от ротного можно было и огрести. Наши командиры, кстати, потом тоже эту схему переняли, чтобы мы привыкали. Для обеззараживания воды нам выдавали пантоцид в маленьких таблеточках, упакованных в стеклянную колбочку. Кинул их несколько штук во фляжку, взболтал, и можно пить. Правда, вода после них очень сильно отдает хлоркой. Вот в тот раз, когда мы ушли к пакистанской границе, перед нами остро встал вопрос пополнения водного запаса. Славка Савин сказал, что он где-то неподалеку видел воду и пообещал с кем-нибудь из помощников принести воду. Мы отдали им все свои фляжки, и они ушли. Принесли, бросили нам полные фляги, из которых мы с удовольствием попили. Утром встали, глаза продрали и спрашиваем у него “Сява, а ты где воду набирал?” Тот объяснил, как найти дорогу к небольшому болотистому озерцу. Пошли мы за водой. Подошли к этому озерцу, а у него бараньим дерьмом не только весь берег усеян, но оно еще и на дне лежит. У нас аж похолодело внутри: “И мы эту воду пили? Без пантоцида!” Но в тот раз нам повезло, желудок эту воду выдержал.
- Такими болезнями, как малярия или холера, личный состав болел?
- Холеры у нас не было, а вот брюшным тифом у нас один заболел. Он очень стремительно начал худеть и страдать нескончаемым поносом, поэтому его быстро увезли в госпиталь. В батальон этот солдат уже не вернулся, и про его брюшной тиф мы узнали уже позже.
- Вшивость у солдат была?
- Да, была. Особенно зимой с 1980-й на 1981-й год, после того как ребята вернулись после операции в Сутиане, где погибла восьмая рота. Когда мы сидели в расположении батальона, мы регулярно ходили в баню. А тут начались постоянные рейды то туда, то сюда, помыться не всегда было возможным. А еще нам вошь завезли с чистым нательным бельем. Когда мы его получили, оно было настолько сырым, что даже надевать на себя его было неприятно. Но деваться некуда, надели. А потом я сижу и чувствую, что у меня в районе трусов позвоночник чешется. Полез туда рукой и не пойму, что за хрень такая, шевелящаяся. На самих зимних подштанниках вшей заметно не было, а вот на трусах, которые мы носили под ними, этих тварей было много. И поэтому некоторое время нашим досугом стало сидеть в палатке и щелкать ногтями пойманных вшей. С началом весны и летом никаких вшей уже ни у кого не было, потому что хоть воды было и не много, но мылись мы постоянно. В бочку наливалась вода, откуда она распределялась на несколько кранов. У нас в роте даже чугунная ванна стояла, правда, откуда ее притащили - не помню. В Кандагаре, в марте месяце, у нас иногда были учебные выходы километров на пятнадцать, где конечным пунктом была речка. В эти выходы мы обязательно брали с собой мыло: в реку заходили прямо в х/б, затем терли его мылом и, сделав пару нырков, смывали с себя всю мыльную пену. Получалось два в одном: и постирался, и помылся. На солнце обмундирование высыхало быстро и обратно мы возвращались уже сухими.
 |
М.Светлов (слева) |
- Как уживались с насекомыми и прочей пустынной живностью?
- У нас были фаланги, мы их ловили и, посадив в таз, устраивали между ними бои. Были случаи, когда фаланга кого-нибудь кусала и начиналось сильное заражение. Скорпионов тоже ловили, но никого из нас они ни разу не укусили. Змей я не видел, а вот шакалов было очень много. Когда я впервые пошел в караул, меня заранее предупредили: “Если услышишь крики, ты не бойся - это шакалы будут орать, ты не стреляй туда”. Действительно, крики у них были душераздирающими и мерзкими.
- Какой боекомплект брали с собой на боевой выход?
- У меня всегда было при себе два подсумка по четыре магазина и россыпью еще четыреста патронов. Причем патроны россыпью обязательно должны были быть у каждого в РД. Еще у меня было четыре гранаты, причем какие именно - ты выбирал самостоятельно. Я отдавал предпочтение как оборонительным, так и наступательным, поскольку ситуации бывали разными.
- Гранаты носили в подсумке или в РД?
- Их совали куда попало, кому где было удобнее.
- Какой сухой паек брали с собой?
- Сухпай мы редко брали, поскольку в большинстве своем наши выходы были непродолжительными по времени. Ну, а если и приходилось брать, то чаще всего это были консервы “горох с мясом”, которые, после того, чем нас кормили в роте, были просто кулинарным шедевром. Пару раз нам выдали сухпаек, в который входили бекон, шоколад и яблочный сок.
- На чем вас доставляли на боевые?
- Мы добирались к месту назначения на своей технике, на “бээмдэшках”. Утром нам в пять устраивали подъем, все грузились на броню и отправлялись в путь. Приехали на место, с брони соскочили - и все, мы готовы действовать. На караваны мы выходили, как правило, ночью. Район, где будет засада, намечался заранее и БМД выгружала личный состав где-то подальше от этого места, и потом все топали пешочком. Но все эти меры предосторожности были напрасными, поскольку афганцы все прекрасно видели и знали. Вокруг расположения батальона и вдоль дорог постоянно бегали маленькие бачата, которые обо всем увиденном сразу же докладывали взрослым.
- Как Вы оцениваете систему награждений в батальоне?
- Когда прислали замену майским дембелям, с прибывшим пополнением прибыл еще один командир отделения, москвич Серега Фимичев. Высокий такой парень, крепкий. Как-то приходит он и говорит: “Там комбат нашему взводному люлей накатил за то, что тот на своих наградные не пишет. Взводный оправдывается, а комбат ему приказал обязательно подавать вместе с наградными на бойцов роты”. Поскольку наш взвод в батальоне считался отдельным, наградные командиром роты на бойцов нашего взвода не подавались, их должен был писать командир взвода. Вот такое вот отношение к наградам было у нас во взводе. Но к дембелю мне Миша Козырев медаль “За боевые заслуги” все-таки выписал, правда получил я ее уже спустя несколько лет, на “гражданке”.
- В то время, когда Вы проходили службу, среди советских солдат уже получили распространение наркотики?
- Была наркота, да. Особенно была распространено какое-то вещество коричневого цвета, которое смешивали с табаком из сигарет и курили. Наркоту либо покупали у афганцев, либо попросту забирали у тех, кого ловили во время боевых. Массового распространения во время нашей службы это еще не получило, например, у нас во взводе была всего лишь пара любителей изредка курнуть эту дрянь.
- Приходилось ли вам самим попадать в душманские засады?
- Лично я в засады не попадал ни разу, хотя было несколько моментов, когда нас жестко обстреливали. Даже бывало, что мы и сами друг друга молотили. Один раз “духи” нас чуть было из гранатомета не подбили. Окружили мы как-то деревню и встали в оцеплении на дороге, пока местные бойцы пошли на прочесывание. Наш БТР и БМД третьего взвода, стояли наискосок развернутыми от дороги. Вдруг что-то бабахнуло и тут же загорелась БМД Олега Морозова, которой граната угодила в корму. Сява тут же заорал механику Вовке, чтобы тот быстро разворачивался. В это время я сидел внутри под броней, заряжая гранатометные ленты, и, когда началась эта заваруха, перебрался на место пулеметчика, заняв место за ПКТ. Смотрю в перископ и вижу, как один мужик выпрыгивает из зарослей кукурузы и стреляет из гранатомета прямо в нас. Я нажимаю на спуск ПКТ, а он - бам! - и все, тишина. А там, на пулемете, есть газораспределительный болт, который, его если снимаешь, то пулемет начинает стрелять только одиночными и каждый раз ему нужно передергивать затвор. Видимо кто-то снял этот болт, чтобы установить на командирскую машину, в результате пулемет лишился возможности вести автоматический огонь. А я сижу, ничего понять не могу. Даже если бы я сходу и разобрался, восстановить возможность автоматического огня все равно бы не смог. Душман же в это время, выстрелив, успел опять спрятаться в кукурузе. Все наши повысовывались в люки, молотят туда изо всех стволов, а мне и высунуться негде, все люки заняты. Наш БТР развернулся очень удачно, перед ним оказалась небольшая кучка щебня. Если бы там не оказалось этой кучки, то выпущенная душманом граната обязательно попала бы в нижний бронелист машины, а так она зацепила этот щебень. На наше счастье, “дух” очень торопился и взял прицел слишком низко. Сява хоть и был в шлемофоне, но от разлетевшегося щебня на лбу у него еще долго красовалась огромная шишка. А однажды пуля зацепила мне ватник в районе локтя, так удар был такой силы, что мне руку чуть не вырвало. На руке пуля оставила лишь еле заметную царапину, зато ватник разворотила сильно, вырвав из него большие клочья ваты.
- Проводились среди военнослужащих инструктажи о том, как себя вести при попадании в плен?
- Вообще никаких разговоров о попадании в плен не было. Ни у меня, ни у моих друзей даже не было при себе патрона “на самый крайний случай”. Среди нас даже разговоров о плене не велось, хотя мы знали, что такие случаи были: например, у нас во взводе, еще до моего прибытия туда, в первом же бою во время Кунарской операции пропал человек. После боя тела всех тридцати шести погибших с гор спустили, а его тела так и не нашли. Сейчас я вспоминаю все те события, и мне кажется, что у нас тогда какое-то странное восприятие смерти было, какое-то детское: сегодня поехали на задание, где у нас погиб пацан из “семерки”, а завтра мы уже выполняем другие задания и забываем об этом событии. Каждый выход был, словно компьютерная игра в войну: ты бежишь, в кого-то стреляешь, стреляют в тебя, пули вокруг летят вместе с осколками. А в голове никакого страха, никаких мыслей о том, что тебя сейчас могут убить. Глупое состояние, если честно.
- Среди вас распространяли агитационные материалы о том, как себя вести в Афганистане?
- Пару раз у нас были лекции на подобные темы, на которых нам рассказывали, что мы должны уважать местные обычаи. А о том, что это за обычаи такие - не говорили ни слова. Единственное, нас предупреждали, что, когда мы входим в любой дом, нам нельзя заходить на его женскую половину. Потому что мы для афганца не гости и если мы зашли на женскую половину, то хозяин просто обязан нас убить, даже если он не душман, а простой крестьянин или местный активист. Но это лишь слова, на практике это было сделать очень сложно: заходишь в дом, а где у него женская половина, а где мужская - хрен его разберешь.
- Среди ваших командиров были те, кто уже имел боевой опыт, полученный не в Афганистане?
- Нет, таких не было. Наши командиры все были офицерами мирного времени и до командировки в Афганистан вообще не имели никакого боевого опыта. Они все были из Витебска, из лесных краев, поэтому опыт боевых действий в условиях гор и пустыни им пришлось постигать на собственной шкуре. Почему первая боевая операция в Кунаре оказалась неудачной? Да потому что никто не знал тактики действия в горах, отправились воевать наобум и в результате получили большие потери. Да, потом стали привыкать к условиям и учиться на собственных ошибках, но на это ушло время.
- После возвращения с боевых давалось время на отдых?
- Не всегда. Если, к примеру, сегодня возвратились, а завтра снова где-то что-то случилось, то мы садились на броню и уезжали. В перерывах между боевыми мы ходили в караулы, заступали в боевое охранение. Но если тебе не надо было нигде службу нести, то ты целыми днями мог лежать на койке в палатке. В Дилараме к нам пришел новый начальник штаба, который, увидев, что личный состав бездельничает, решил проводить строевые занятия. Мы к ротному: “Товарищ старший лейтенант, неужели мы, боевые орлы, десантники, будем заниматься строевой?” Тот нам отвечает: “Да вы хоть ненадолго выйдите, походите “по квадратам”, отработайте повороты в движении”. Наша рота была самой дальней от штаба, поэтому начальник штаба к нам не пришел, а лишь из окна наблюдал в бинокль за тем, как мы имитируем занятия строевой.
- Как готовились к дембелю?
- Никак не готовились. У нас даже парадки не было: за полгода до дембеля нам дали новое х/б и все дембеля его сразу заныкали, чтобы было в чем домой поехать, а вместо нового донашивали все, что можно было еще носить. Когда батальон строился, мы выглядели так, что по пестроте формы партизаны просто отдыхают в сравнении с нами. Я был одет в старое х/б, на котором не имелось погон, а на воротнике была лишь одна петлица, да и та без “птички”. Я как-то стоял дневальным под грибком, и вышедший из палатки командир роты мне приказал: “Светлов, иди переоденься в новое х/б, чтобы выглядеть как нормальный дневальный”. Я ему, конечно же, ответил “есть!”, а сам подумал: “Да пошел ты со своими приказами! Буду я еще новый “хэбчик” надевать ради того, чтобы дневальным стоять!” Потом кто-то из ребят через штабных, которые иногда ездили в Кабул, достал сияющие золотом парадные петлицы, которыми обшили себе “хэбчики”. Однажды, еще в Дарвишане, ротный нашел чью-то расшитую дембельскую форму и в этот день он был явно не в настроении. Смотрю, он идет к реке и несет какой-то сверток в руках. Подошел к краю здания и бросил этот сверток за угол. Оттуда тут же бабахнуло и полетели какие-то ошметки. Оказалось, он в найденное им дембельское х/б сунул гранату и выбросил за угол.
Когда нам сказали, что, скорее всего, после 7 ноября мы двумя партиями начнем выезжать в Союз, ко мне подошел взводный и предложил отправиться домой во второй партии, потому что неизвестно было, сколько человек привезут вместо уезжающих дембелей. Поскольку разница между партиями была всего пару дней, я согласился. Смотрим: летят к нам две “коровы” - Ми-”шестые”. Приземлились. Через некоторое время прибегает взводный: “Собирайся. Все вместе полетите”. А чего собираться-то? У меня ничего не было с собой, кроме х/б, нового тельника и гвардейского знака, поэтому собрался я по-быстрому. Прозвучала команда: “Батальон, строиться!” Когда все построились, комбат приказал: “Демсосотав, выйти из строя!” Все дембеля, сделав три шага, вышли вперед и повернулись к строю, в котором практически никого и не осталось. Весь батальон демобилизовался! У нас во взводе из двенадцати человек осталось два сержанта, а в роте из шестидесяти человек осталось человек двадцать. И все они были уже “дедами”, из “молодых” никого не было.
Посадили нас в Ми-”шестые” и полетели мы в Кандагар. Дорога заняла, наверное, час, не больше. В Кандагаре всех дембелей погрузили в Ан-12 и отправили в Кабул, где нам предстояло провести пару дней в расположении нашего 2-го батальона. А у них там, оказывается, были вполне сносные условия проживания! Они жили в комнатах, а не в палатках. У них в помещении был кран с водой и даже сортир у них был не уличным. Но самое главное - у них в коридоре стоял телевизор! Ну и пусть, что в нем болтают не по-нашему, но это ТЕЛЕВИЗОР! Вот это жизнь! А мы год ничего подобного в глаза не видели. Но этот фактор сыграл нам на руку, когда командир полка сказал, что в первую очередь в Союз уходит демсостав самого боевого третьего батальона, то есть мы. Нас опять разделили пополам, и первая партия уехала 11-го ноября 1981-го года, в день моего рождения, а мы отправились домой спустя два дня. После убытия первой партии мы с друзьями пошли купили каких-то пирожных, лимонада и скромно отпраздновали мой день рождения.
Перед отправкой в Союз нас сначала хорошо пошмонали на кабульском аэродроме, а затем посадили в Ту-154, у которого на борту еще сохранилась олимпийская эмблема с надписью “официальные олимпийские перевозки”. После посадки в Ташкенте всех вывели из самолета и провели в один из застекленных залов, где сидел полусонный таможенник. Мы по одному проходили мимо него, и он каждому задавал вопрос: “Оружие, наркотики везем?” - “Нет, не везем” - “Следующий!” С таким подходом к досмотру можно было бы и гранатомет провезти. После таможенного досмотра нас снова посадили в этот же самолет, и мы отправились дальше. Во время полета между рядами прошла стюардесса и предложила чаю. Согласился на это предложение лишь один из наших парней, которому стюардесса принесла алюминиевый чайник и налила из него что-то в чашку. Но когда она проходила мимо меня, я, потянув носом воздух, учуял винный запах. “Чаю, говорите? Конечно хотим!” - и всю дорогу девчонки угощали нас вином. Следующая наша посадка была в Киеве, где необходимо было произвести дозаправку. Поскольку самолет поставили вдалеке от аэровокзала и нас никто не видел, всем желающим разрешили выйти и прогуляться по полосе. Из салона выбираться нужно было по техническому трапу, больше напоминающему пожарную лестницу. Я решил немного свежим воздухом подышать, но подойдя к двери, увидел за бортом много снега и почувствовал сильный холод. Пришлось вернуться обратно и надеть бушлат, чтобы не замерзнуть. Несколько дней назад мы уезжали из Кандагара, где было +30, даже в Кабуле было тепло - а тут снег и мороз. После дозаправки мы приземлились где-то под Оршей на аэродроме Балбасово, или, как мы его называли, “Балбесово”. Всех дембелей посадили в кузова тентованных “Уралов”, дав армейские одеяла, чтобы мы могли укрыться от холода, и повезли в летний лагерь в Лосвидо. Одеяла нас не спасли и за время пути все успели замерзнуть.
В бараках учебного лагеря на кроватях мы увидели абсолютно новые матрасы, толстые-толстые. Я прямо рухнул на этот теплый, мягкий матрас и мне стало так хорошо: “Я дома, ё-моё!” Утром на подъем пришел командир роты майор Лысенко, у которого я был в Витебске: “О, Светлов, ты что ли?” - “Да. Вот, приехал” - “Ну пойдем, поможешь мне. Надо военные билеты заполнить”. Я взял себе в помощь еще двоих ребят, и мы втроем сидели, заполняли документы на всех наших батальонных пацанов. У тех, с кем я увольнялся, запись в военных билетах об участии в боевых действиях сделана моей рукой. Когда надо было записать ранение Морозову, я не знал, как правильно звучит его диагноз, поэтому написал какую-то ерунду типа “ранение в лицевую часть головы”.
- Получается, вас не сразу из Афганистана по домам отправили?
- Нет, нас сначала вернули в дивизию, где нам выдали “парадки”. Отправляясь в Афганистан, ребята уезжали в одном х/б и с оружием, все свое остальное обмундирование - “парадки”, фуражки и прочее - укладывали в вещмешки, складируя их в одном из пустующих помещений в расположении дивизии. Когда мы возвратились, прапорщик повел нас одеваться. Открыл он дверь, и мы увидели эту гору вещмешков, лежащих у стены. “Что нам брать, товарищ прапорщик?” - “Да что подойдет, то и берите”. На каждом мешке был написан размер лежащего в нем обмундирования, что значительно облегчило нам поиск. Я взял один мешок, посмотрел на бирку, а это мешок Нурмухамедова, стрелка-оператора из нашей роты, который был примерно такой же комплекции, как и я. В общем, я поехал на дембель в «парадке» Нурмухамедова. Кстати, после нас ребят на дембель отправляли уже не через полк в Витебске, а через Ашхабад и Ташкент. Из Лосвидо нас сразу отправили на витебский вокзал, где, по мере прибытия нужных поездов командир роты вручал уезжающим проездные документы: “Вот твой поезд, получи документы. Всего хорошего!” Домой в Волгоград мы с Вовкой Фалелеевым поехали через Москву, где недолго погостили у моих бабушки с дедушкой. Еще из Витебска я дал телеграмму маме, в которой сообщил, какого числа буду в Москве, поэтому она в тот же вечер прилетела туда на самолете, чтобы встретить меня.
 |
Светлов Михаил Юрьевич |
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит.обработка: | Н. Ковалев, С. Ковалев |