- Родился я в Волгограде 26 апреля 1969 года вторым ребенком в семье: у меня есть брат, старше меня на шесть лет. Мама моя работала в школе учителем, но с моим рождением была вынуждена уйти из школы и пойти работать инженером-технологом в НИИ. Отец работал кузнецом на заводе “Баррикады”.
- К службе в армии Вы готовились?
- Учился я в школе №30 города Волгограда и готовиться начал класса, наверное, с пятого, перепробовав заниматься различными видами спорта. Начинал я с плавания в бассейне “Волна”, затем в школе под руководством тренера занимался волейболом и дошел до второго юношеского разряда. Волейболом занимался до девятого класса, затем тренер куда-то уехал и занятия прекратились. Поскольку в советские времена физподготовка школьников стояла не на последнем месте, я участвовал в различных соревнованиях, проводимой школой. Однажды к нам на урок физрук пришел с военруком, который сказал, что в подвале необходимо навести порядок. В том подвале находился двадцатипятиметровый школьный тир и в конце семидесятых - начале восьмидесятых там постоянно проводились стрельбы для школьников. Стреляли как из пневматики, так и из “мелкашек”. Расчистили мы подвал, спрашиваем: “А что здесь будет?” Отвечают: “Будут приходить люди в гражданском, тренироваться” Как оказалось, это были наши районные опера, которые приходили тренироваться в стрельбе: двадцать пять метров для стрельбы из табельного пистолета это нормально. Мы ходили, смотрели на все это и задали резонный вопрос: “Ну а мы-то когда будем стрелять?” Оказывается, винтовки были, но патронов к ним не имелось. Мы поинтересовались: “А не могут ли оперативники оказать нам помощь в этом, ведь мы для них тир расчистили?” В итоге нам выделили несколько мелкашечных патронов. А когда оперативники стали видеть, что мы проявляем живой интерес к стрельбам, они негласно стали нам давать делать по несколько выстрелов и из своих пистолетов. Среди них оказался один кандидат в мастера спорта по самбо. В одном из разговоров он поинтересовался: “А чем вы тут занимаетесь из спорта?” Мы ответили, что сейчас уже ничем, каждый сам себе предоставлен в выборе. В общем, видимо они с директором договорились, и этот оперативник стал приходить в школу, чтобы с нами заниматься. Опять же, все эти занятия пару раз в неделю происходили негласно, но гонял он нас здорово с середины девятого класса и до самого окончания школы. Нормы ГТО я сдал на первую ступень, на золотой значок - у меня до сих пор сохранилось к нему удостоверение. Поэтому к армии мы были подготовлены основательно и никакого неприятия военной службы ни у кого не было. Еще в десятом классе у меня сформировалось видение цели своей дальнейшей жизни. Несмотря на то, что учился я, конечно, на слабую “четверку”, для себя уже определил, что до армии пойду на десять месяцев учиться в училище, где получу гражданскую специальность, затем служба в армии, желательно в десанте или погранвойсках, а после этого буду поступать в военное училище. Я справедливо полагал, что после службы в армии поступить мне будет гораздо проще, чем сразу после школы.
Во время учебы в десятом классе мы два раза в неделю ходили на обучение в учебно-производственный комбинат, где тоже получали гражданскую специальность сварщика или токаря. Я выбрал второй вариант, поэтому, когда после школы я пошел учиться в профессионально-техническое училище №34 при заводе “Баррикады”, у меня уже имелись навыки этой профессии. После десятимесячной учебы я приобрел специальности «оператор станков с ЧПУ» и «токарь-универсал», немного проработал на “Баррикадах” и, получив повестку из военкомата, за пару недель экстерном защитил диплом и 10 мая 1987-го года ушел служить в армию.
Прибыл с вещами в районный военкомат, где нас посадили в автобус и отвезли на областной призывной пункт. Прибыли на место, нас, вместе с нашими документами, передали кому следовало, и я понял, что попал конкретно, потому что основной набор призывников в эти дни шел в Военно-морской флот. Еще раньше, в военкомате, мне сказали, что я ориентировочно пойду служить в пограничные войска и это меня как-то воодушевило, но во вкладыше к моему приписному свидетельству почему-то было написано “ВМФ”. Я подумал: “Придется три года служить. И еще не ясно куда попадешь” Пока мы там сидели, партии для службы на флоте приходили и уходили одна за другой. Причем отбор туда был как по гражданским специальностям (забирали трактористов, слесарей - всех, кто имел дело с работой дизелей и прочих механизмов), так и по физическим данным - высоких, рослых, крепких. А нашу партию почему-то “покупатели” не забирают, мы все сидим в сторонке, ждем. Смотрим, приехало трое десантников: офицер и с ним два сержанта. Мы немного воспряли духом в надежде, что они нас заберут себе. Но они отобрали себе человек пятнадцать, предварительно погоняв их на турниках, и уехали. Кто-то сказал, что это были представители какой-то показательной спортроты ВДВ. Просидели мы еще пару дней и вечером второго дня к нам подходит парень, почему-то в гражданской одежде, с папкой в руках. Зачитал наши фамилии, вызвал к себе. Мы встали. Он сказал: “Ваши документы у меня. Сидите вон там, в углу и никуда не отлучайтесь. За вами через полчаса придут. Это буду либо я, либо кто-то другой, кто скажет, что он от дяди Васи. Если вас будет забирать кто-то другой, смело шлите его подальше, мол, вы ничего не знаете и ваша хата с краю. Понятно?” Мы все согласно закивали. Через полчаса он вернулся за нами, на этот раз уже в форме при фуражке. Глядя на цвет его погон, мы подумали, что он из летчиков. “Авиация, в принципе, тоже ничего”, - решили мы. - “Будем, наверное, аэродром где-нибудь охранять”. В нашей группе было человек тридцать, не больше, и этот офицер повел всех нас на полосу препятствий. Посмотрев, как мы ее прошли, нас завели внутрь помещения, где офицер построил нас, посмотрел наши дела и после этого отбора в команде нас осталось двадцать два человека. С оставшимися продолжили отбор: мы отжимались, подтягивались, делали подъем переворотом, прыгали в длину. По окончании офицер сказал: “Вы все меня устраиваете, ваши личные дела уже у меня, никому их не отдам. Поэтому ждите - завтра или послезавтра поедем в войска”. У всех возник резонный вопрос: “А куда?” - “Ну, если я назову вам место, вам это мало что скажет. Поедем в Чирчик” - “А где это?” - “Вот видите, я же сказал, что вы этого не знаете. Ладно, сидите с этим”, - и ушел.
- Про род войск вы не уточнили?
- Он ничего нам не сказал, потому что с момента прохождения полосы препятствий он был в спортивном костюме и у нас этого вопроса не возникло. Мы по-прежнему считали, что это летчик.
Вечером мы собрались всей командой, поужинали, доев все, что было привезено с собой из дома, и поближе познакомились. Из всей команды трое были волгоградцами, остальные жителями области. К нам пришел наш “покупатель” и сообщил, что билеты у него уже на руках и завтра днем мы улетаем в Чирчик. В половине первого мы должны будем покинуть призывной пункт, чтобы к двум часам быть в аэропорту. Поскольку за забором сборного пункта у многих дежурили родители, некоторые попросили разрешения сообщить им о времени убытия. Наш старший группы не возражал. Ребята подошли к забору и те, у кого там были родители, покричали им о времени отправки в войска. Один наш парень крикнул: “Мама, мы летим в Чирчик!” - “Когда?” - “Завтра, в два часа самолет!” И тут, из-за забора слышим, как кто-то нам крикнул: “Чирчик - “афганская” учебка!” Когда мы встретили в следующий раз нашего “покупателя”, мы поинтересовались у него, действительно ли это та самая учебка. Тому ничего не оставалось, как подтвердить это.
Перед посадкой в самолет офицер нас построил и все разъяснил: “Мы летим в Чирчик, в учебную часть. Там вы проведете ближайшие полгода, а затем те, кто будет достоин, поедут служить в Афганистан. Кто желает - летит со мной, если есть те, кто не желает, я дам сопровождающего, передам ему ваши документы, и вы сможете вернуться назад на сборный призывной пункт”. Все желали лететь в Чирчик, поэтому сели в самолет и отправились к месту службы. Летели мы гражданским “бортом”, в Ташкенте приземлились вечером, когда слегка стемнело. На аэродроме нас встречали на автомобиле ГАЗ-66, в открытый кузов которого мы погрузились и поехали в часть. В Чирчик приехали уже в полночь, в части нас, видимо в это время не готовы были встречать, поэтому по распоряжению старшего нашей группы нас всю ночь катали по ночному Чирчику.
Утром, подъехав к воротам части, нас снова построили и еще раз задали вопрос: “Есть желающие остаться? Еще могу отправить кого-то обратно, тех, кто не захочет здесь служить”. Таковых среди нас не оказалось, мы были полны сил и энергии, поэтому смело вошли в ворота расположенной перед нами войсковой части.
Разместили нас в огромном клубе, мест на сто пятьдесят, наверное. Посидели мы там с утра и до обеда. Никакой комиссии по нашему приему не было. Просто приходили люди, смотрели наши дела, вызывали на беседу по одному, впоследствии забирая то одного, то другого из нашей команды. Со временем так разобрали всех, кто прибыл в Чирчик. Я попал в третий батальон, в учебную роту пулеметчиков БТР-70, которая находилась не в самом расположении учебного полка, а отдельно, на стрельбище. Туда мы попали лишь поздно вечером. На стрельбище размещалось две учебные роты: рота автоматчиков и мы, пулеметчики. Рядом с нами размещались водители-механики и башенные операторы БМП. Жили мы в одной казарме, командовали нами в основном сержанты. Офицеры приезжали на стрельбище лишь днем, на ночь оставались лишь дежурные офицеры. Рядом с казармой находилась столовая, в которой приготовлением пищи занималась дежурная смена наряда - кто в наряд заступил, тот и готовит на всех. Повар в столовой, конечно, был. Один на всех. Поэтому приготовление пищи происходило под его присмотром. Он же смотрел, чтобы правильно шла раздача пищи, чтобы хлеб и масло правильно нарезали, чтобы сгущенку не тырили. Каждая банка открывалась в его присутствии и передавалась повару уже открытой.
- Что из себя представляла учебка?
- Это был 476-й отдельный учебный полк специального назначения. Кроме нашей роты, там было еще много чего: рота связи, пулеметная рота, рота минирования и другие. Срок обучения в учебке для всех составлял шесть месяцев. Товарищ, который со мной вместе призывался, попал в роту связи. Впоследствии в Афганистане мы с ним попали служить в один батальон, где продолжали служить: я как пулеметчик БТР, а он в роте связи.
- Как встретил Вас учебный батальон? Каково было Ваше первое впечатление?
- Конечно, первые две недели, пока были на карантине, был шок. На гражданке мы себя готовили, конечно, ко всему, но такого я раньше нигде не встречал. Несмотря на то, что мы еще не приняли присягу и не являлись военнослужащими, для нас сразу началась муштра. Гоняли поначалу по изучению Устава и по строевой подготовке. Физических нагрузок сильных до присяги не было, не считая ежеутренней зарядки с легкой физподготовкой по утрам. После окончания двухнедельного карантина мы отправились в полк, где прошли медкомиссию. Проверяли нас там по полной программе, в результате кого-то стали отсеивать по состоянию здоровья. Впоследствии подобные медосмотры стали у нас довольно-таки регулярными - раз в месяц мы их точно проходили.
- Отсев был большим?
- Да, в первые две медкомиссии отсеяли многих. Из нашей роты отсеяли процентов десять. В нашей роте было семьдесят человек, из которых небольшую часть составляли старослужащие: сержанты, которые замещали в отсутствие офицеров, и те, кто закончил учебку и остался в ней дослуживать. Например, у нас из тех, кто закончил учебную роту пулеметчиков БТР процентов шестьдесят отправлялись в войска, а оставшиеся, по тем или иным причинам, распределялись по подразделениям этого учебного полка, как правило в качестве инструкторов. Нашего сержанта, например, не отправили в Афганистан, потому что он еще в учебке умудрился подхватить желтуху, а с этой болезнью уже никуда не брали.
- Ваши сержанты имели боевой опыт или они попадали к вам после окончания школу сержантского состава?
- Наши сержанты хоть и были выпускниками школы сержантского состава, но были высококлассными специалистами. Каждый из них имел либо значок первого класса, либо значок мастера. С боевым опытом к нам приходили преимущественно офицеры, текучка которых в полку была очень сильной. Придет к нам, например, командир взвода, пробудет месяц - полтора, поучит нас чему и исчезает, а вместо него приходит кто-то другой. Этот другой тоже через полтора месяца уходит, а ему на замену прибывает третий.
- Куда уходили офицеры?
- Обратно, в Афганистан. Под конец нашего обучения к нам прибыл офицер из Афганистана. Вид его, конечно, был ужасающим - весь битый - перебитый, на нем живого места не было, но на груди у него висели три Красные звезды. Мы практически его не видели, он лишь изредка на построение выходил. Посмотрит на нас на разводе, отдаст распоряжения сержантам и уходит. Мы пытались его как-то разговорить, чтобы узнать для себя что-нибудь об Афганистане, но он, видимо не желая нас пугать, лишь отмахнулся: “Время придет - узнаете”.
Нашей подготовкой занимались в основном сержанты или прапорщики, которые тоже не имели боевого опыта. Со стрельбища мы практически не вылезали, стрельбы у нас проводились очень часто. Стрельбы были и дневными, и ночными. Стреляли как из автоматов, так и из пулеметов БТР. Чтобы развивать выносливость, мы регулярно бегали или на сопки, или от казармы до стрельбища с РД, набитыми камнями, за спиной. В общем, это все было показано в фильме “Девятая рота”. Иногда РД с камнями заменялся на пулемет КПВТ: двое тащили сам пулемет, а другие несли боекомплект к нему.
- БТР на стрельбище в парке стояли?
- У нас их не было, они все там находились. У нас на всю роту было четыре БТР. В каждую машину сажали по два - три человека, и каждому давали ленту для КПВТ на двадцать пять патронов и для ПКТ на пятьдесят патронов. Определяют тебе количество целей и за определенное время ты их всех должен поразить.
- Кто был водителями этих БТР?
- Это были ребята из учебных рот, где готовили механиков-водителей БМП. Мы пытались их однажды разговорить, чтобы узнать, кто они - такие же курсанты, как и мы? Но это было безуспешно, да и складывалось впечатление, что управляли БТР все-таки ребята на полгода старше нас призывом. Говорили, что в полку была отдельная учебная рота, готовившая водителей БТР, но мы их никогда в глаза не видели. Другие учебные роты, например, пулеметчики или гранатометчики, которые приезжали на стрельбище, всегда проходили через нас, поэтому мы их видели и знали об их существовании. Видимо у роты, готовившей водителей БТР, был свой полигон, и они катались там. Слева от нас располагался полигон Ташкентского танкового училища, возможно они занимались на нем. Не знаю.
- Какие взаимоотношения были в роте? Было ли расслоение по землячеству?
- Нет, там было не до этого. Гоняли и драли всех так, что никто об этом и не думал. Если какие-то вспышки где-то начинались, то сержантами это сразу же пресекалось. Они говорили: “Хотите подраться - деритесь с нами. Между собой вам решать нечего, вам вместе еще в Афганистан идти. Так что решайте все вопросы здесь по-мирному”.
- Сразу видно, сержанты у вас были ребятами суровыми.
- Да, они были суровыми. Хотя доброта иногда проскакивала и у них, даже юморок был. Но спуску они не давали. Один из моих сержантов, Юра Шапка, впоследствии нашелся в “Одноклассниках”. Он поинтересовался у меня: “Наверное злишься на меня, за то, что мы вас гоняли и драли как следует?” - “Нет, не злюсь. Наоборот, даже благодарен за это”. Переписывались мы с ним, пока им там, на Украине, доступ в “Одноклассники” не заблокировали.
- Присягу где принимали?
- Присягу принимали в полку. Нас туда отвезли, там состоялось, как положено, общее построение, на котором все и приняли присягу.
- После принятия присяги увольнения давали?
- Нет, увольнения там никому из нас не давали. Исключение составляли лишь старослужащие, либо те, к кому приезжали родители или близкие родственники. Остальные могли получить увольнение лишь очень-очень сильно прогнувшись и выслужившись перед начальством. Ко мне родные приехали лишь однажды, в октябре, за месяц перед отправкой в Афганистан. Мне дали два дня, и я с родными походил по Чирчику, показав им то, что знал сам.
- Как проходила акклиматизация к местным условиям?
- А ее не было. Молодой организм спокойно перенес перемену климата, поскольку наш волгоградский степной жаркий климат ничуть не уступал узбекскому. Холода как такового мы там тоже не заметили: в октябре-ноябре вроде как похолодало, но мы даже шинели не надевали. Шапки зимние мы носили, а вот шинели висели без надобности.
- Бушлаты или ватники вам выдавали?
- Нет, у нас была обычная повседневная форма одежды, а когда привлекали к каким-нибудь работам, то, чтобы не пачкать свою форму, нам давали рабочую одежду, так называемую “подменку”. По субботам у нас был парко-хозяйственный день, во время которого кого-то обязательно отправляли на стекольный завод или Чирчикский ремзавод, на котором ремонтировали вертолеты. Но мы на заводах почти ничего не делали: придешь туда, стружку уберешь, поможешь чем-нибудь рабочим если нужно - все. До обеда пробудешь на заводе, потом придешь, доложишь о прибытии, и у тебя начинается личное время.
- Вы проходили обучение только на “семидесятках”?
- Да, изучали только БТР-70, но, когда прибыли в Афганистан, там были уже “восьмидесятки”. Они мало чем отличались от “семидесяток”, у них лишь разница в прицелах была, разные шкалики на маркере, поэтому пришлось немного поизучать прицел. В учебной роте мы дополнительно изучали спешивание и загрузку во время хода БТР. А у “семидесятки” люк расположен между колесами, поэтому на ходу забраться туда было непросто. Приходилось сначала бросать внутрь автомат и вслед за ним нырять “щучкой”. Медлить было нельзя, поскольку на тебя сзади напирали те, кто хотел повторить твои действия. Выбираться на ходу из БТР тоже было непросто. Он, вроде, и ползет медленно, но надо исхитриться с автоматом выскочить из люка так, чтобы не попасть под колеса БТР. Тут уже автомат кидать нельзя, и мы умудрялись как-то выскакивать из люка ногами вперед. Через верхний люк нам запрещали спешиваться: “Если полезете через верхний люк, вас обязательно подстрелят”.
- Прыжки в Чирчике совершали?
- Да, все сделали там по три прыжка. На парашютную подготовку ездили в полк, где имелись столы для укладки парашютов, соответствующие тренажеры, а также имитация АН-12 и вертолетный тренажер.
- Как оцениваете качество подготовки в учебном полку?
- Подготовка была на должном уровне. У нас многие по окончании учебной роты уходили в войска не с третьим, как большинство, а со вторым классом по специальности. Тех, кто сдавал все экзамены на отлично, старались оставлять в “учебке” для обучения следующих потоков.
- По окончании учебы сдавали экзамены?
- Да, у нас были экзамены, на которые приезжали проверяющие из штаба полка. Стоишь с лентами пулеметными на плечах, ждешь команду. БТР ушел с другим экзаменуемым, тот отстрелялся, и машина возвращается на исходный рубеж. Дают команду следующему, например, мне, Я бегу к машине, забираюсь внутрь, надеваю шлемофон, заряжаю пулемет и жду. Наконец следующая команда: “БТР пошел!” Выезжаем на стрельбище и за определенное время необходимо было поразить три мишени из КПВТ и четыре мишени из ПКТ. По технике безопасности, при возвращении со стрельбища, полагалось ствол пулемета развернуть в сторону, противоположную движению, чтобы тот не смотрел в сторону проверяющих наблюдателей. Но были случаи, когда это сделать забывали, да к тому же иногда у кого-то оставался патрон в патроннике: на радости, что он поразил цель, проверить патрон забывал.
Кроме экзаменов у нас был суточный экзаменационный марш-бросок. Мы всей ротой построились утром с вооружением и полным боекомплектом и пешком, без машин, отправились в сопки. Вслед за нами шли четыре машины, которые подбирали тех, кто получал травму или не выдерживал и падал от усталости. Сутки мы лазили по этим сопкам, попутно отрабатывая устройство засад, отражение атак, ночевку, дневку, укрытие позиций. Идем, к примеру, несколько часов, затем поступает команда: “Стоп. Обед”. Несколько групп занимают позиции на прикрытие, другая группа готовит обед. Пообедали, поменялись - те с позиций пришли, пообедали. Затем команда “подъем” и снова в путь. Прошли немного, дается вводная: “Вас обстреливают. Огонь ведется оттуда и оттуда. Примите меры к отражению”. Наблюдающие ходили между нами, смотрели на наши действия, что-то записывая себе в блокноты, затем подавали команду “отбой отражения атаки”. Также проверялись действия при организации сна: смотрели, как мы располагаемся, как организовано у нас охранение. Только мы легли и обрадовались тому, что удастся немного вздремнуть, как звучит новая команда: “Вводная меняется. Теперь вы - охранение, а другим спать”. Мы постоянно находились в движении и за эти сутки практически не спали. Возвратились все в подразделение абсолютно без сил, последние километры чуть ли не ползли.
- Оценивались действия всего батальона?
- Нет, мы шли поротно. Хоть и одновременно с какими-то другими ротами. Остальные роты шли где-то параллельно с нами, но у них были свои наблюдающие.
- Какое звание получили при выпуске из учебки?
- Остался, как и большинство, рядовым. В учебке была сержантская рота, но про нее шутили, что оттуда нормальными людьми выходили считанные единицы - настолько сильной у них была подготовка. Курсантов этой роты сразу можно было отличить от других, поскольку они всегда ходили с полевыми планшетами.
- Как происходило распределение при выпуске?
- Если честно, я этого не знаю. Думаю, что это для многих остается тайной. Вечером нас привезли в полк, построили, зачитали фамилии по отправкам, посадили в машины и повезли по Чирчику на аэродром. Колонна получилась довольно-таки большой, машин в сорок. Попутно к нашей колонне присоединялись какие-то другие машины. А местный народ уже знал, когда в учебке выпуск и когда людей отправляют в Афганистан. Они стояли вдоль дороги с цветами и бросали нам букеты. Нас это очень удивило, но нам сказали: “Это каждый раз так происходит. Не вы первые. Они всех так провожают, потому что знают куда”.
В Афганистан мы улетали с местного аэродрома на транспортном “ИЛе”. Народу собралось очень много, видимо, со всех батальонов учебки. Пока летели, удалось кое-как выспаться. Прилетели мы в Кандагар на пересыльный пункт и там просидели три дня. За это время приходили офицеры, брали наши документы, выкрикивали фамилии и забирали с собой. Текучка на пересыльном пункте была постоянной: кого-то забирали, кого-то нового привозили из Союза.
- На пересыльном пункте был только ваш спецназ или и другие рода войск?
- Там были все, кто угодно. Забегая вперед, скажу, что о спецназе мы узнали намного позже - я, например, об этом узнал лишь в Союзе. А до этого времени мы считали, что служим просто в ВДВ, даже когда проходили обучение в учебном полку.
На третий день вызвали и меня с товарищем, который в учебке был в роте автоматчиков, посадили в машину и сказали: “Едете в Лашкаргах”. Мне это название ничего не говорило: “Ну, туда, значит туда”. До Лашкаргаха я добирался в составе колонны машин, а кого-то из пополнения забросили туда на “вертушках”. Товарищ мой потом шутил, что пулеметчики на машине прибыли, а они, автоматчики, как настоящие десантники, на вертолетах прилетели. Дорога наша пролегала через населенный пункт Геришки. Когда ехали мимо, нам сказали: “Вон, смотрите - Геришки. Следующая остановка уже будет наша - Лашкаревка, или по-местному, Лашкаргах”.
Колонна до Лашкаргаха прошла спокойно, нас никто не обстрелял, и по прибытии меня отправили в двухнедельный карантин. В батальон я попал числа семнадцатого, а впоследствии, заглянув в свой военный билет, увидел там запись о том, что приписан к войсковой части №83428 пятого ноября. Учитывая тот факт, что в Кандагар мы прилетели числа четырнадцатого, по всему выходило, что в часть я был зачислен еще находясь на территории Советского Союза.
В Лашкаргахе для нас, молодого пополнения, выделили здание, где до этого располагалась первая рота. Туда всех прибывших загнали на две недели. Находясь на карантине, попутно занимались строевой подготовкой, чтением Уставов. Через две недели всех выстроили на плацу, на построение прибыли представители рот и нас быстро всех рассеяли по специальностям: “Пулеметчики БТР - налево, операторы БМП - направо!” Так же поступили и с остальными: разведчиками, пулеметчиками, связистами. К нашей группе подошел командир подразделения: “Пулеметчик БТР?” - “Так точно!” - “Фамилия?” - “Рядовой Яблочкин”. Тот посмотрел что-то в своих бумагах: “Вторая рота. За мной”. Привел он меня во вторую роты и сказал: “Будешь в первом отделении первого взвода”. И указал на стоявшего рядом грузина: “Вот твой замкомвзвода, он же командир отделения”. Фамилию этого грузина сейчас уже, к своему стыду, не помню. И ребята, с которыми переписываемся до сих пор, тоже не могут вспомнить фамилию этого замкомвзвода. Помним только, что прозвище у него было “Квича”, а может это и была его фамилия.
С распределением меня в отделение начались все радости и горести военной службы: строевая муштра, автопарк и прочие занятия. Нас закрепили за транспортом. Меня познакомили с узбеком, водителем БТР, на котором мне предстояло служить. Командиром нашего экипажа оказался замкомвзвода “Квича”. Кроме строевой подготовки мы начали изучать тактику боевых действий, изучать свою машину и постоянно чистили оружие. При мне машины в батальон пришли новенькие - наш водитель влез в свой БТР, а там внутри еще коробки ЗИПовские стоят неразграбленными.
- Водитель БТР был старше Вас призывом?
- На полгода. Друзьями мы с ним за все это время не стали, но и врагами тоже не были. Между нами не было ни стычек, ни панибратства. Вообще, панибратство там было лишь между дембелей.
- Как старослужащие приняли молодых?
- Гоняли очень сильно. Что бы ни говорили, “дедовщина” была везде, даже в учебке, где в нашем взводе было четыре дембеля, которые нам тоже спуску не давали. Если что-нибудь не так сделаешь, например, не успеешь сигарету “дедушке” принести - в грудак точно получишь. Особенно если твой залет произошел в наряде или во время несения караульной службы. Был такой вид наказания, как “кандагарский мост” - это когда ты, упираясь руками и ногами, растягиваешься на кровати от одной кроватной грядушки до другой, а под тобой на кровать ложится дембель с сигаретой. Практически то же самое продолжилось и по прибытии в Афганистан, поскольку залетов там тоже хватало. То в наряд по столовой пойдешь, а на тебя там нажалуются, что ты что-то не так сделал. То по “караулке” какие-то промахи случаются. То побриться не успел, то подворотничок у тебя слегка грязный, то ботинки не чищены, то пуговица у тебя помята от того, что кто-то из дембелей пробил тебе грудак. Кстати, если замполит видел на груди смятую пуговицу, это сразу же вызывало его интерес: “Ну-ка, иди сюда! Почему у тебя пуговица помята?” - “Да упал”. Нам, бэтээрщикам, было проще в этом отмазаться: “Затвор от пулемета снимал, а меня затыльником ударило”. Там, на пулемете КПВТ, стоял затыльник, который, снимая, нужно было проворачивать, а он, из-за установленной пружины, каждый раз отстреливал и мог ударить того, кто снимал. Но замполита не проведешь: “А где масляное пятно от удара?” - “Так я его уже отстирал” - “А почему тогда пуговицу не успел перешить?”
- Где располагался ваш отряд?
- Располагались мы недалеко от Лашкаревки, рядом с афганским гражданскимаэродромом “Буст”. Недалеко находилась крепость, построенная еще Александром Македонским, с территории которой “духи” несколько раз обстреляли наше подразделение: они вскарабкаются туда, выпустят из миномета несколько мин, и сбегают. Такие обстрелы при мне случались довольно редко, но те, кто прослужил там больше меня, говорили, что раньше их оттуда частенько обстреливали.
- Численность отряда была большой?
- Численность личного состава в отряде была довольно-таки приличной. Все отряды спецназа на территории Афганистана для секретности именовались батальонами. Наш 370-й отряд специального назначения ГРУ назывался “6-м мотострелковым батальоном специального назначения”. Сформирован он был в 1985-м году на базе Чучковского 16-го отдельного отряда специального назначения. Наименование 370-го отряда специального назначения батальон получил, когда прибыл в Лашкаргах. До этого там уже располагался третий батальон 317-го парашютно-десантного полка Витебской дивизии, бойцам которого пришлось первыми обустраиваться на афганской земле. Они там все строили, все налаживали, а потом им сначала сказали: “Ребята, подвиньтесь”, а потом и вовсе отправили в город Барикот, на границу с Пакистаном. Впоследствии, когда встречали ребят из этого батальона, они в шутку говорили нам: “Не простим вам! Мы все это строили, а оно вам досталось”. Они сами поначалу жили в палатках, занимаясь строительством казарм первой, второй и третьей рот, роты материального обеспечения и роты минирования. На территории находились здания штаба, два офицерских модуля, технический модуль и автопарк, где хранилась вся наша бронетехника. Еще имелся плац с трибуной, а рядом с автопарком располагалась гауптвахта и местная тюрьма для пленных душманов. Отряду были придана эскадрилья вертолетов из трех МИ-24 и трех МИ-8. Все они находились здесь же, на территории отряда. Вертолетчики с особистами жили в отдельном модуле. В отряде было две столовые - солдатская и офицерская. Позади расположения нашего отряда стояли артиллеристы – батарея «Гиацинтов» и взвод «Градов», а за ними, километрах в двух, находилось стрельбище.
- Артиллерия была приданной или являлась самостоятельными подразделениями?
- Она была придана как для прикрытия отряда, так и для работы по наводкам, которые мы им давали.
- Особисты, которые жили в одном модуле с вертолетчиками, были из одного с ними полка?
- Там и их, и наши особисты размещались.
- Откуда придавались вертолетчики? Из Кандагара?
- Они периодически менялись: то с одного аэродрома прилетят, то с другого. Машины при этом оставались те же, менялись лишь экипажи. Прилетала “вертушка”, привозила новые экипажи, а старые забирала и улетала вместе с ними.
- Вас привлекали к несению караульной службы?
- У нас была рота охраны из 70-й кандагарской бригады, которая несла службу по периметру, и с которой мы ни разу не контактировали. А мы ходили в наряды либо по столовой, либо в автопарк, либо на пост номер один охранять знамя батальона.
- Было ли у отряда какое-нибудь ограждение?
- По периметру были вырыты окопы, насыпан бруствер. Но они шли не сплошной линией, где-то между ними была натянута колючка.
- Там же, в Лашкаргахе, располагалась и 22-я отдельная бригада специального назначения, в состав которой входил ваш 370-й отряд?
- На территории нашего отряда располагался лишь штаб бригады и ее знамя, а сама она, в виде таких же отдельных отрядов, как и наш, была разбросана по территории Афганистана. Такая близость к командованию никогда ни к чему хорошему не приводила: к нам постоянно приезжали какие-то комиссии, проверяющие. Часто к нам любил прилетать Варенников, мы каждый раз ездили его встречать. Он прилетал, как правило, на транспортном самолете, со своей охраной, а из нашего батальона выделялась штабная машина и два БТРа, которые встречали его на взлетном поле Бустовского аэродрома и сопровождали в бригаду. Шли таким образом: впереди один из наших БТР, затем УАЗики с Варенниковым, офицерами и охраной, и замыкал колонну еще один БТР.
- Как прошло Ваше боевое крещение?
- Крещением это назвать тяжело, скорее это был первый боевой выход. В ноябре я прибыл в отряд, а в середине декабря уже участвовал в выходе. И то, на мой взгляд, это был не столько боевой выход, сколько учебно-тренировочный, то есть проверка нас, на что и к чему мы, молодое пополнение, были готовы. Всех молодых распределили по группам к старослужащим. Выход был пешим: нас высадили на вертолетах, мы прошли некоторое расстояние и три дня, без техники, мы сидели в пустыне в засаде, якобы в том месте должен был пройти караван. По возвращении одной группы, в боевой выход уходила следующая группа, в которой проверяли своих молодых, и так далее. Разумеется, за всеми нами тщательно наблюдал командир: кто себя как ведет, кто на что способен: кто спит, кто не спит, кто насколько стрессоустойчив. Проверки устраивали нам разные. Например, сидишь утром и слышишь рядом с тобой какие-то звуки - “пык-пык”. Я спрашиваю у сержанта: “Что это за звуки такие?”, а тот отвечает: “Не высовывайся, это командир группы обстрел ведет”. Оказывается, у того был пистолет Стечкина с глушителем и он, усевшись метрах в четырех от тебя, начинал стрелять по земле рядом с тобой, чтобы проверить твою реакцию.
Командиром нашей группы до февраля был командир взвода лейтенант Безматеров, он потом от нас ушел в офицерскую разведгруппу. При отряде имелись такие группы, которые состояли из офицеров и находились в постоянном движении - где-то лазили, что-то искали, с кем-то общались. В феврале 1988-го к нам пришел новый командир Федоренко Сергей, который окончил Киевское общевойсковое училище и сразу после училища получил назначение в Афганистан. С этим командиром отношения у нас сложились довольно хорошие, но не панибратские, конечно, а исключительно по Уставу. Правда иногда командир мог просто подойти и пообщаться по душам в неформальной обстановке, стараясь узнать, как проходит служба и какие имеются проблемы: “Как дела дома? Как семья? Письма пишешь?” Сильно командир никому не навязывался, в отличие от замполита. Тот посадит тебя в Ленинской комнате, сядет напротив и сидит, молча на тебя смотрит. Через некоторое время начинаешь у него спрашивать: “Товарищ старший лейтенант, для чего Вы меня вызвали? Для беседы или еще чего-то?” А тот все сидит и смотрит, будто выжидая. Ну и ты в ответ тоже сядешь поудобнее, тетрадку с конспектами достанешь и сидишь, читаешь. Наконец от замполита поступает вопрос: “Что читаешь?” - “Конспекты читаю” - “Ну, прочти мне, что ты там читаешь”. Начинаешь ему читать, тот спустя несколько секунд прерывает: “Ладно, хватит”. Он, наверное, думал, что я письма читаю, но подойдет, возьмет тетрадь, полистает: “Да, действительно конспект”. Потом от него следует вопрос: “Ничего мне сказать не хочешь?” - “ А что я могу сказать?” - “Ну, о жизни. Нравится служить или не нравится? Может проблемы какие-нибудь есть? Например, обижают тебя - еду отбирают или делать что-нибудь заставляют?” - “Так Вы же рядом с нами живете, в одной казарме, обо всех проблемах наверняка знаете”. Тот все равно не унимается: “Ну, может ты слышал, что кого-то из молодых обижают? Что кто-то кому-то в ухо зарядил?” - “Нет, не слышал” - “Ну ладно, хорошо. Ты иди, но я тебя потом еще вызову”. И вот так он вызывал меня несколько раз, но, видимо, ему это надоело, и он оставил меня в покое. Смотрю, через некоторое время он кого-то другого выцепил и начинает его также таскать на беседы.
- Замполит действительно жил в одной казарме с солдатами?
- В офицерских модулях жили летчики и штабные офицеры. Командование групп проживало в казармах вместе со своим личным составом. В нашей длинной казарме слева при входе был отделен уголок, в котором жили четверо взводных, а в конце казармы жили командир роты и замполит. Вся рота вместе с командирами находилась в одной казарме, поэтому, если случился какой кипиш, то сбегались сразу все.
- Как молодых солдат вводили в бой? Присматривали за ними?
- За молодыми присматривали всегда: и на боевых выходах, и в батальоне. Если ты, находясь в роте, позволяешь себе в чем-то крупно накосячить - ведешь себя неправильно или с оружием у тебя непорядок - то тебя просто-напросто не возьмут на боевые.
- Кто это решал?
- Командир группы.
- По какому принципу формировались группы?
- Как правило, группы были уже сформированы: в каждом взводе была одна группа. Каждая группа имела свой костяк из опытных бойцов и командир, при необходимости, для выполнения задания, добавлял в группу кого-то из остальных военнослужащих взвода, чтобы всех обкатать в боевых условиях. В процессе убывания людей по ранению или демобилизации, коллектив пополнялся молодыми солдатами. Иногда группе придавали кого-то, например, сапера.
- Несмотря на то, что согласно штатному расписанию, Вы являлись пулеметчиком БТР, на боевой выход Вас взяли без техники. Такое допускалось?
- Да. Когда я был пулеметчиком БТР штатным оружием у меня был автомат, и я везде ходил только с ним. А потом, когда пришел Федоренко, он мне сказал: “Слушай, а чего ты постоянно ошиваешься по нарядам? Не надоело?” Это было как раз в такой период, когда операций было мало и никто никуда не ходил, и вообще дело шло к выводу наших войск. Я честно ответил командиру, что мне все эти наряды уже порядком надоели. “А у нас в группе как раз пулеметчика не хватает. Пулемет ты знаешь, а тактику мы тебе поможем освоить. Будешь у нас в группе постоянно с пулеметом, а автомат будет у тебя лежать в ружпарке и использовать ты его будешь лишь для выездов на БТР. То есть идешь пешком - у тебя пулемет, понятно?” Вот так я неофициально стал еще и пулеметчиком в группе, при этом оставаясь пулеметчиком в экипаже БТР. В учетной карточке у меня есть запись, что я “разведчик-пулеметчик”, но в военный билет мне эту должность не перенесли по причине того, что попросту не успели.
- В вашем экипаже БТР отрабатывалась взаимозаменяемость? Могли Вы, при необходимости, заменить, скажем, водителя?
- Одно время нас пытались сажать за руль, но после нескольких аварий, этодело забросили. Аргументировали это так: “Если выведут из строя водителя, то машина, скорее всего, тоже будет уже непригодна к использованию. То есть управлять уже будет попросту нечем”. В принципе, у нас так и получалось. В двадцатых числах февраля отряд третьей роты пошел на боевые, и у них офицеры чего-то там напутали. В результате им пришлось ехать через кишлак Шабан, и когда они проезжали мимо кладбища, то ли их там обстреляли, то ли они попали на минное поле. В общем, один БТР подорвался. На нем пулеметчиком был мой знакомый - Андрей Голощапов с Украины, с которым в учебке мы были в одной роте. Он увидел, откуда “духи” ведут огонь, и стал отстреливаться из этого подбитого и горящего БТР. Андрей успел уничтожить вражескую “безоткатку” и пулеметное гнездо, но сам заживо сгорел в своей машине. Впоследствии туда отправилась эвакуационная группа, которая вытаскивала их оттуда. БТР не оставили в кишлаке, а притащили в часть и останки Андрея вынимали уже перед батальоном. Кстати, об этом бое была опубликована небольшая статья в “Комсомолке”, мне ее впоследствии показала мама, когда я возвратился домой: “Не ты там был?” Я ответил, что в статье указано расположение нашего подразделения, но в том бою меня не было.
Сгоревшую машину не стали затаскивать в парк, и она еще долго стояла на площадке. Зампотех сказал: “Нам нужен не сам БТР, а только оптика и вооружение с него. Хоть оно все и сгорело, но списывать это военное имущество все равно необходимо”. Он был у нас дотошный и после возвращения с боевых всегда проверял машины, чтобы все ЗИПы и патронные ящики были на месте, чтобы оптика была цела, чтобы смотровые щели не разбиты были, чтобы аккумуляторы были на месте. С водителей он всегда драл по три шкуры, чтобы машины не убитые были, а то не дай бог проверка какая. А если что-то приходило в негодность, то имущество подлежало обязательному списанию. Однажды, не знаю почему, до нас зампотех довел отчет старшины первой роты о том, в каком состоянии рота вернулась с боевого задания. Согласно этому отчету, в роте сгорело семь касок и восемь бронежилетов. Зампотех сказал: “Мы с этим старшиной, конечно, будем разбираться. Но вы чтобы такого у себя не допускали! Ладно, каска может помяться, но как бронежилет сгореть может? Он же титановый!” Нам действительно выдавали 24-килограммовые бронежилеты, в которые вставлялись титановые пластины. Народ эти пластины обычно вынимал, чтобы бронежилет хоть немного полегче был, но вынимались только пластины со спины, оставляя те, которые прикрывали грудь. Еще у нас были 16-килограммовые бронежилеты, которые считались “облегченными”. Но их выдавали нам очень редко.
- На боевых бронежилетами пользовались?
- Их выдавали перед выходом, поскольку это было положено, но никто не надевал. Получил, расписался, бросил его в машину, он там и лежит все время. А по возвращении сдал обратно, главное, чтобы все пластины на месте были. Каска тоже лежала, вместе с бронежилетом, надевали ее по необходимости.
- На боевые выходы всегда отправлялись вертолетами или приходилось выезжать и на БТР?
- Раза четыре выезжал на БТР и пару раз был на облетах.
- Место назначения, видимо, было неподалеку?
- Да нет. Однажды мы даже заехали на территорию Пакистана. У нас карта закончилась, а мы не знали, что впереди и переехали через выложенную в виде дорожки небольшую каменную гряду. А потом, когда сделали остановку, доложили по связи о том, что закончилась карта и стали определять свое местоположение. Нас спрашивают: “А вы там-то ехали?” - “Да” - “А видели тот-то?” - “Да, подтверждаем”. А мы лежим ночью, вокруг огней полно, думаем: “Сейчас какой-нибудь караван забьем - вон их сколько движется”. Тут нам по рации сообщают: “Да вы, ребята, в Пакистане! Дергайте по-быстрому оттуда!” Мы вернулись на рубеж государственной границы, со злости раскидали все камни гряды, сели на БТР и поехали домой.
- Из машин на боевые выходы выезжали только БТР?
- Как правило, шли пара БТР, машины-“наливники”, которые везли топливо для бронетранспортеров, бочка с водой и “Урал” с установленной в кузове зенитной установкой или пулеметом ДШК.
- С таким количеством машин на эффект внезапности рассчитывать не приходилось?
- Эффект внезапности подразумевался лишь когда мы засаду устраивали на караван. В нужную точку выйдем и стоим, ждем. Машины все спрятаны где-нибудь в низине среди барханов, а группа расположилась по верхам барханов. Те, кто управляет машинами, у них цель - доставить группу, пулеметчики осуществляют прикрытие, а основная группа уходит километра на два, на три от места стоянки транспорта. Если какая-то заварушка, то мы срываемся с места и спешим на помощь: либо для прикрытия, либо забрать группу оттуда, либо забирать трофеи. Если трофеи были удачными, то на место засады сразу же из батальона прибывало начальство, которое ходило среди разгромленного каравана, запечатлевало все, что нужно, документировало, и перебирало захваченное имущество. Иногда попадались караваны, перевозящие оружие, иногда караваны с наркотиками. Ребята одной из групп нашего батальона рассказывали, что им попался караван, а в нем денег миллионов на двадцать - и афгани, и доллары. Другая наша группа взяла караван с героином. Начальство прилетело, посмотрело на такое количество и решило: “Не тащить же весь этот героин в отряд. Солярой облить и сжечь”. И стояли все рядом, дожидаясь, пока героин весь не прогорит. Там такой запах стоял, что им в укрепление пришлось еще одну группу прислать. Ведь у нас как было? Одна группа на выходе, другая, дежурная, группа “на подскоке”, чтобы в любой момент первую группу забрать или помочь что-нибудь привезти-увезти.
- Среди трофеев в караванах попадались ПЗРК?
- При мне подобных случаев не было. Караван с ПЗРК в 1987 году взяли Сергеев и Ковтун из офицерской группы. Но там непонятно, то ли их навели на него, то ли они действительно сами его взяли.
- Какие еще трофеи попадались, кроме денег, наркотиков и оружия?
- Часто попадались электронные часы - “Сейко”, “Ориент”. Иногда хорошие часы снимали с рук убитых “духов”, иногда забирали их магнитофоны. Если машину разобьют не сильно, то и оттуда могли магнитолку вытащить. Из разбитых караванов брали все подряд: например, на стекле висит какая-нибудь безделушка - и ее могли забрать. Ветераны батальона рассказывали, что в первые месяцы его пребывания в Афганистане очень часто в караванах брали много старого раритетного оружия, в том числе и нашего, например, ППШ и пулеметы Дегтярева. Нам уже подобного брать не довелось, но мы видели старые английские винтовки у местных помощников Царандоя. Поговаривали, что где-то под Кандагаром у афганской армии на вооружении стояли наши танки Т-34.
- Медикаменты среди груза в караванах попадались?
- Очень редко. Их, как правило, как и наркотики, уничтожали на месте, никуда не передавая. Судя по упаковкам, основную массу медикаментов составляли антибиотики и обезболивающие препараты, но экспертизу проводить не было возможности. Может они и были вполне нормальные, но пустить их в оборот никто не рисковал.
- При разгроме каравана с деньгами наверняка какая-то сумма “прилипала к карману”?
- При боевых, конечно же, кто-то что-то дергал у “духов”, трофеи брали обязательно. Но если у них обнаруживались большие кассы, то об этом сразу докладывалось командиру группы. Деньги обычно были упакованы, поэтому ничего оттуда не дергалось. О захваченных трофеях тут же докладывали в штаб и оттуда прилетало начальство. А если в караване были деньги, то вместе с начальством сто процентов появятся и особисты, которые потом начнут трясти всех. Они, конечно, начнут и карманы проверять, но делали они это очень аккуратно: сначала осмотрят все, соберут, опечатают и уедут. А когда группа возвращалась, например, на броне, то вся колонна останавливалась перед отрядом и начинался шмон. Когда возвращались на “вертушках”, то сразу после посадки вся группа высаживалась, выстраивалась перед “вертушкой” и начиналось: “У кого что есть из незаконного? Давайте, выкладывайте лучше по-хорошему”.
- А вертолетчики подвергались подобному досмотру?
- Нет, их наши особисты не трогали. Да что с них взять? Они прилетели, нас сбросили и улетели обратно. Пока вертушка высаживает группу, две другие ходят вокруг на прикрытии. Потом прилетели, забрали группу и улетели. Все происходило очень быстро, они даже двигатели не глушили. Но вертолетчики тоже делали свой бизнес. Например, когда мы только прилетели из Союза, к нам подошли вертолетчики и поинтересовались: “Червонцы есть?” Оказалось, они меняли рубли на десятирублевые купюры, с которыми потом ехали в дуканы, где дуканщики с радостью принимали красные банкноты с Лениным по какому-то очень выгодному курсу. В общем, мухлевали они не хуже, чем в знаменитой байке про “нурсики”.
- В каком виде вы получали в Афганистане денежное довольствие?
- Нам платили чеками. Правда, для себя из этого довольствия мало чего оставалось - приходилось, мягко говоря, делиться со старослужащими, ведь им на дембель предстояло уходить.
- Где в Афганистане солдат мог потратить эти чеки?
- У нас на территории магазина был магазин - в свободное время идешь и покупаешь все, что тебе нужно: конфеты, печенье, подшиву, тетрадки, ручки, сигареты, сгущенку, консервы. Для продажи офицерам на полках водка стояла, литровые бутылки “Московской” с зеленой этикеткой. Не знаю, может офицеры в магазине и расплачивались рублями, но для нас, солдат, все продавалось только за чеки. Если во время рейда у кого-то из нас появлялись “афошки”, их, разумеется, прятали и когда кто-то ехал в город по каким-то делам, то просили его что-нибудь купить в местных дуканах. Такого, чтобы солдаты по дуканам свободно ходили, у нас не было. Но опять же, там сильно не пошикуешь, потому что офицеры тоже всегда знали, у кого чего и сколько появилось, и следили, чтобы никто на эти случайные деньги не покупал наркотики или спиртное. А если у кого-то появился магнитофон или другая техника, то его сразу же спрашивали: “Откуда денежки?” Использование магнитофонов в отряде не возбранялось, но одно дело, когда дембеля его использовали где-то в каптерке и у себя в машине в автопарке, а другое - когда посреди казармы у всех на виду стоит огромный “Шарп” двухкассетный.
- Что слушали? Какой репертуар имел популярность в отряде?
- В основном слушали афганские песни - самодельные записи, на которых кто-то из солдат пел под гитару. Иногда кто-то привозил кассеты из Союза, слушали и их, но таких записей у нас было мало. Да и “гражданские” песни у нас быстро выходили из моды, не пользуясь спросом, а вот армейские были популярны всегда. Когда я только прибыл в отряд, одним из первых вопросов, который мне задали был: “Ты на гитаре играть умеешь?” - “Нет, не умею”- “А петь?” - “Слух у меня тоже не ахти. Я, конечно, могу вам спеть пару песен, но вам не понравится мое исполнение” - “А Какие песни знаешь?” - “Мне нравятся песни Сарычева - “Зеркало-река”, “Я сделан из такого вещества” и другие” - “А слова напишешь?” Написал им слова, они что-то пару раз побренчали и все. “А еще какие песни знаешь?” - “Хотите, могу слова песен группы “Круиз” вам продиктовать, или “Машины времени”” - “Нет, это все не то”. В общем, отстали они от меня с этой музыкой.
- Какие-нибудь артисты к вам в отряд приезжали?
- Говорят, раньше кто-то приезжал, но я уже не застал этого. У нас при батальоне имелся свой собственный ансамбль, он пару выступлений давал. Но мне эти концерты, почему-то не запомнились, наверное, я в это время в наряде или в карауле был.
- Как кормили в отряде?
- Ой, кормежка, это, конечно, отдельная история. Если честно, кормили просто ужасно. Мы же практически по “линии жизни” были самыми последними и, когда к нам доходили колонны с продовольствием, нам оставались лишь рыбные консервы. Картошка с капустой если оставались, то практически все это было уже гнилым. Свежего мяса у нас не было - только мясная тушенка. На завтрак обычно была рыба в масле, на обед уха из скумбрии, на ужин килька в томатном соусе. Гарнир - пюре или капуста тушеная. На третье - компот. Если у кого-то на кухне были знакомые, то он мог там чем-нибудь разжиться, например, хлебом или картошкой, чтобы ее пожарить в казарме. Остальные продукты теми, у кого имелись деньги, покупались в магазине - печенье, сгущенка, апельсиновый лимонад “Sisi”. Этот голландский лимонад был повсеместно распространен в Афганистане, привычного нам “Лимонада”, “Буратино” или “Колокольчика” там и в помине не было.
- Во время боевых выходов удавалось у местного населения разжиться бараниной или фруктами?
- Несколько раз было такое. Мы как-то ушли на пять дней, но просидев пару дней, решили, что сухпай уже надоел и ребята, съездив куда-то на моем БТР, привезли барана. Этому барану было так страшно, что он уделал нам весь БТР. Вонища стояла ужасная и нам потом пришлось все это отмывать изнутри. Группа поинтересовалась у тех, кто ездил: “А чего вы живого-то барана привезли? Других не было что ли? Ну или этого зарезали бы, кровь с него спустили” - “Да мы приехали, смотрим - стадо пасется. Из подствольников выстрелили, пару завалили, а этот побежал на нас. Вот мы его и прихватили” - “А те, которых завалили, где?” - “Да там, так и остались лежать” - “Так надо было и тех тоже забрать” - “Да мы видим, народ стал сбегаться, поэтому пришлось быстренько оттуда свалить”. В другой раз ребята старослужащие тоже куда-то поехали и привезли десяток яиц и курицу. Не знаю, где они все это взяли, в кишлак, наверное, мотались. Они ведь там все в окрестностях знали - это нам, молодым, все было в диковинку, а они за два года все там излазили, истоптали.
- При выходе на боевые вам ставилась задача брать пленных? Если брали, то где их содержали?
- Нет, такой задачи не ставилось. Просто напали на караван, кого-то перебили, а кто-то сам сдался. А раз человек по собственной воле сдается, мы не имели права его расстреливать. К тому же, если его доставим в расположение, он мог рассказать какую-нибудь полезную информацию, хотя бы откуда и куда они шли, с какой целью и когда еще собирались пойти. Первичный допрос пленных происходил у нас в штабе. Если они что-то интересное рассказали, то их оставляли в батальоне. А если информация не представляла никакого интереса, то пленных отвозили в Лашкаревку, где отдавали в ХАД. Пленных брали очень мало, с выхода привозили одного или двух, не больше. За все время, что я пробыл в отряде, я видел лишь четверых пленных. Как-то взяли одного “духа” на караване и привезли его к нам, посадив на гауптвахту. Я в тот день был в карауле и меня поставили охранять пленника: “Смотри, глаз с него не спускай! Чтобы он ничего с собой не сделал и не смылся”. Я ходил рядом, периодически заглядывая в окно. “Дух” сидел, потихоньку молясь. Молится и молится, значит все нормально. Спустя некоторое время он меня позвал: “Бача!”, подхожу: “Чего тебе?” Тот сует мне монетку: “Бакшиш!” Спрашиваю его: “Тебе что-то надо?”, тот отрицательно покачал головой. Ну, бакшиш так бакшиш - взял у него эту монетку, в записную книжку свою спрятал, чтобы никто не нашел. До сих пор у меня где-то лежит в моей коллекции монет этот бакшиш - единственный мой афганский трофей.
- Что из себя представляла местная отрядная гауптвахта?
- Глинобитный сарай, разделенный на две небольшие комнатушечки, длинные и узкие. Туда частенько сажали тех солдат, которые в чем-то провинились, я, правда, ни разу туда не попадал.
- За что обычно сажали?
- Либо с наркотиками поймают кого-нибудь, либо в состоянии алкогольного опьянения, либо кто-то с офицерами повздорит. Пререкания с офицерами как раз и были самым распространенным “залетом” в отряде, за которые в основном давали наряды. В принципе, любое нарушение воинского Устава могло закончиться местной гауптвахтой, здесь все зависело от офицера. Но если были какие-то более серьезные проступки, то из батальона “залетчиков” сразу увозили в Кандагар или еще куда-нибудь подальше, на чью-то полковую гауптвахту.
- Случаи рукоприкладства со стороны офицеров имели место?
- Чтобы солдат с офицером подрался - нет, не слышал о подобном. А вот между собой у солдат стычки происходили, куда ж без этого.
- По афганским нормам вам полагалось табачное довольствие?
- Да, нам выдавали сигареты “Охотничьи”, произведенные в городе Елец фабрикой «Ростабакпром». В синей пачке они были еще так себе, курить можно было. А вот в желтой были очень ядреными! А если хотелось каких-нибудь других сигарет, то шли и покупали в магазине либо “Яву”, либо “Столичные”. Самыми “козырными” считались “Столичные” в жесткой упаковке, а в мягкой они котировались не очень. В Чирчике было шиком курить ташкентские сигареты «Голубые купола». И хоть на них было изображено какое-то здание, все шутили, что эти сигареты производились специально для десантников.
- Как решался вопрос с алкоголем?
- Решался он очень просто. Если намечалось какое-то сверхграндиозное событие, например, награждение или чей-то день рождения у старослужащих, то как правило либо официально давали деньги офицерам с просьбой купить для этого события водку в магазине, либо самостоятельно ставили брагу в каптерке или в автопарке где-нибудь на задах, чтобы никто не смог учуять запах.
- Из чего ставили брагу?
- Сахар, дрожжи, виноград. Брались алюминиевые пищевые фляги, разрезались, вырезалась середина и в ней ставилась брага. Или использовались фляги для переноса пищи, у которых удалялся внешний слой теплоизоляции. Умельцев там хватало.
- Особисты знали об этом?
- Нас они не слишком сильно трогали. Мы слышали, что в соседней роте нашли схрон с поставленной брагой, но это еще не значило, что все это дело рук особистов. Возможно, просто товарищи из соседней роты обнаружили схрон, и все его содержимое “прихватизировали”. А вообще, периодически озвучивалось, что нашли то там, то сям.
- Как обстояли дела с употреблением наркотиков личным составом?
- Некоторые солдаты наркотики, конечно, употребляли. Командный состав с этим боролся. Но, как мы знаем, если сильно захочется, дурак всегда дурь найдет. Ввиду того, что с местными мы не контактировали, единственный способ разжиться наркотой - это взять ее где-нибудь на караванах. Иногда наркотики находили и отбирали у пленных, взятых при разгроме каравана - у них этого “добра” было как грязи. Например, солдат пленного по карманам шмонает и найденный пакетик быстренько тайком себе в карман перекладывает. Мне несколько раз предлагали попробовать анашу, но я отказался: эта жара и так тебя добивает, а тут еще, покурив, можно было усугубить положение.
- Привлекался ли спецназ для каких-нибудь иных действий, не связанных с охотой на караваны?
- Пару раз приходилось ездить в Лашкаревку для охраны наших военных советников, где у них было какое-то совещание. Мы приехали, БТР загнали во двор, а нас самих посадили на крышу здания, где проходило это собрание. Просидели долго, затем к нам поднялся кто-то из советников: “У нас там баня натоплена. Мы уже искупались. Если хотите, можете тоже пойти”. Мы отказались, а советник сказал: “Ну, раз не хотите, тогда мы вас чаем угостим”. От чая мы отказываться не стали. Нам принесли его прямо на крышу, где мы просидели до самого утра, а затем, снявшись, уехали к себе в отряд.
- С местным населением были налажены какие-то контакты?
- У начальства и офицеров разведки были среди местных свои осведомители, от которых они получали какие-то данные. А у солдат таких контактов не было, поскольку мы все находились в одном месте, откуда до Лашкаргаха было километров десять. Пройти нам туда незамеченными было просто невозможно, да и афганцы не горели желанием к нам наведаться. Если им было что-то нужно, они напрямую обращались к нашему начальству. Например, зимой, когда было холодно, афганцам отдавали, или меняли на что-нибудь, ящики из-под снарядов, фуфайки, зимние шапки или галоши.
- Как с фотографированием обстояли дела? Разрешалось делать снимки?
- Нормально все обстояло. Фотоаппараты, фотопленка и все необходимое для фотографии свободно продавалось в магазине Военторга. Фотографироваться с оружием не запрещалось. Единственное, нас предупреждали, чтобы мы не снимали трупы и прочую “жесть”. Из моих афганских фотографий у меня сохранилась лишь одна - та, где мы снялись во время участия в операции “Юг-88” в пустыне Регистан. Я на ней сижу в самом верху, с пулеметом в руках.
 |
Операция Юг-88, пустыня Регистан. Вверху с пулеметом - Яблочкин И.Ю. |
- Амулеты, талисманы были распространены среди бойцов отряда? Имелись какие-нибудь приметы?
- Амулетов с талисманами, по-моему, ни у кого не было. А приметы имелись у каждого свои. Например, перед боевыми никогда не писали писем и фотографировались, только по возвращении.
- У офицеров имелись жетоны. Солдаты делали себе что-нибудь наподобие смертных медальонов?
- Нет, не делали. У меня, по крайней мере, точно такого не было. Все надеялись только на лучшее.
- У тех, кто погиб, было предчувствие гибели?
- Не знаю, чувствовали они гибель свою или нет, по крайней мере никто подобного не озвучивал - все шли туда, куда приказывали, спокойно, безо всяких нервов. Если у кого-то случались срывы или письма из дома приходили с нехорошими известиями, то таких бойцов офицеры старались на выход не брать.
- На территории отряда были небольшие памятники или монументы в честь погибших солдат и офицеров?
- Нет, памятников не ставили. Но в ротах кровати тех, кто погибал, заправлялись как положено, и на них всегда лежали берет и фотография погибшего. Если фотографии не было, то лежала табличка, на которой указывались фамилия, имя, отчество, а также год рождения и год смерти. Подобные кровати никто не имел права трогать. У нас в роте кровати были двухъярусными, и, как правило, тот боец, который спал с погибшим на одной кровати, назначался следить за кроватью погибшего, чтобы одеяло там было натянуто, подушка отбита, и при необходимости все это поправлял.
- Прощание с погибшими в отряде устраивалось?
- Да, устраивалось, но не на батальонном уровне, а на уровне роты, в которой служили погибшие. Например, когда притащили в часть сгоревший БТР и оттуда вытащили останки водителя и пулеметчика, рота выстраивалась и прощалась с погибшими перед тем, как их отправят домой.
- Территория отряда была полностью электрифицирована?
- Да, в расположении, где-то на отшибе, у артиллеристов, стояли генераторы, которые постоянно снабжали электричеством весь отряд. У нас везде горел свет, в штабе и офицерских модулях стояли кондиционеры БК, которых было немало.
- А как солдаты спасались от жары?
- Вечером, перед отбоем, вешали над собой на растяжках мокрую простынь. Потом под нее залезаешь и стараешься поскорее уснуть, пока она мокрая. Днем, в тихий час, поступали так же.
- В тихий час?
- У нас всегда, и в учебке тоже, полагался тихий час. Дневной послеобеденный сон - с часу до двух или с двух до трех - всегда был в распорядке дня. Хочешь - спи, не хочешь - письма домой пиши или другими делами занимайся. Если увидят, что ты и не спишь и ничем полезным не занят - тебе сразу найдут занятие, так всегда в армии было. При этом из-за того, что от жары прели ноги, разрешалось в этот час снять обувь и ходить в тапочках. Главное, чтобы в них на плац случайно не выйти! Поэтому по роте ходишь в тапочках, а если надо куда-то выйти, то сразу переобуваешься.
- Как решался вопрос с водой во время выходов?
- Если на вертушках вылетали, то брали воды по максимуму: литровая пластиковая фляжка всегда на поясе, в рюкзак засовывали парочку таких же фляг, если место позволяло, и пару резиновых емкостей, изготовленных из автомобильных камер. Правда, вода из этих емкостей воняла резиной, но в пустынных условиях на это мало обращали внимание. А когда выезжали на своей технике, то с водой проблем не было: в БТР с собой воды сколько нужно наберешь, плюс с группой ехала водовозка.
- Часто у личного состава встречались такие болезни, как гепатит или холера?
- Этого хватало! Холеры не было у нас, а гепатитом народ болел. Некоторые даже по два раза гепатитом переболели, правда тех, кто заболевал второй раз, сразу же отправляли в Союз.
- Какие средства профилактики против гепатита использовались?
- Прививки делали. Еще давали на взвод банку витаминов “Ревит”: “Ешьте!” Ну, мы их старательно и ели. Постоянно сдавали мочу на анализ: стоишь с баночкой, врач подойдет, капнет йод в мочу и смотрит, проверяет реакцию.
- Какое вооружение имела группа во время выхода?
- Вооружение стандартное: пара пулеметов, “Мухи”, подствольники. Частенько брали с собой АГС, который несли на себе гранатометчик и его помощник. Иногда нам выдавались и огнеметы - “Шмели” - которые брали себе старослужащие. Но на моей памяти эти огнеметы ни разу не использовались, их брали больше из принципа “лишь бы было”. Минометов на вооружении группы не было, поскольку нет смысла таскать лишний вес, ухудшающий мобильность группы, да и рядом расположенный артполк был готов всегда прийти на помощь. Когда выходили на боевые, стволы автоматов всегда затыкали тряпками, чтобы, пока едешь, в них не попали пыль и песок. Разумеется, прибыв на место, эти тряпки вынимали и стволы оставались чистыми. То же самое делали и с пулеметами на броне, надевая на время движения на них чехлы. Каждый приспосабливался к местным условиям как мог. Я, например, у прапорщика взял старую наволочку и во время движения надевал ее на казенник пулемета, чтобы из-за попавшей туда пыли он не заклинил в неподходящий момент.
- Каков был национальный состав отряда? Много ли было в нем жителей Средней Азии?
- В третьей роте в основном все славяне были: белорусы, русские, украинцы. Вторая рота, в которой служил я, имела негласное название “черная рота” - в ней русских было очень мало, а основную массу составляли армяне, грузины, таджики, узбеки.
- Замполит ходил вместе с вами на боевые?
- На моей памяти он всего пару раз сходил вместе с нами на боевые. Потом, видимо, что-то произошло во время выхода и впоследствии его не брали. Наш замполит, старший лейтенант Сонин, прибыл к нам из Кантемировской дивизии. Он сам танкист, но волею судьбы попал в десантники. Ребята-дембеля над ним иногда шутили: заберут его тельняшку, а вместо нее положат майку, с нарисованными на ней черной краской вертикальными полосками.
- Какой боекомплект брали с собой на выходы?
- Когда с автоматом идешь, то 300 - 400 патронов, пару гранат, нож, сигналки. Ну, и еще могут дополнительно чем-нибудь нагрузить. А когда идешь с пулеметом, то несешь с собой запасной ствол, 1000 патронов, две-три гранаты и пару сигналок. Часть патронов уже набита в ленты, которые сложены в карманы РД, а некоторая часть уложена в коробках.
- Была ли какая-то специфика укладки ленты в РД?
- Нет, ее просто плашмя змейкой укладывали и все. Так она и меньше места занимает и лучше укладывается. Можно, конечно, и поверх этой ленты другую положить, но велика вероятность того, что эти две ленты сцепятся между собой и в боевой обстановке придется потратить драгоценное время на то, чтобы их разъединить.
- Брали с собой патроны россыпью?
- Они, в основном, были с собой у автоматчиков. Только не россыпью, а в бумажных пачках. У пулеметчика только пара пачек имелась при себе, поскольку ему и так хватало веса собственного имущества.
- Какие гранаты брали с собой?
- Каждый решал, чего и сколько ему брать с собой. Поначалу нам, как молодым, выдавали все это в обязательном порядке, а затем, когда мы немного набрались опыта, предоставили самим делать выбор. Перед выходом подходили и спрашивали: “Что ты будешь брать с собой?” Кто-то брал гранаты наступательные, а я отдавал, в основном, предпочтение “эфкам”, потому что у них разлет и зона осколочного поражения побольше.
- Ножи входили в снаряжение спецназовцев?
- Вообще, ножи были обязательным атрибутом снаряжения. У меня был нож разведчика, длинный такой. Но применять его особо было некуда - метать я его не метал, а использовал лишь для того, чтобы порезать что-нибудь или открыть банку тушенки.
- Сколько продовольствия брали?
- Продовольствие мы брали в виде сухпая. Сухие пайки различались номерами в зависимости от комплектации. Нам полагался, если не ошибаюсь, шестой номер. Сухой паек был, конечно, шикарным. Он отличался содержимым от сухпайка, который выдавался пехоте тем, что в его состав, кроме каши гречневой и каши рисовой, входили масло, сыр, сгущенка и банка борща.
- Куда укладывался сухпай? Тоже в РД?
- Все это укладывалось в рюкзак, ведь в РД из-за боеприпасов места уже не было.
- Пулеметчик во время выхода, кроме пулемета, нес на себе и рюкзак и РД с боекомплектом?
- Да. А если выход совершался куда-то недалеко и ненадолго, то могли РД не набивать, а вместо этого нести снаряженные коробки с лентами. Правда, эти коробки таскать было очень неудобно.
- Кто во время боевого выхода был нагружен больше всего?
- Не могу выделить кого-то, у всех был примерно одинаковый вес груза. Старики молодых не перегружали, наоборот, старались взять на себя часть их груза, чтобы те не сломались во время выхода. Мне писали ребята, с которыми вместе учились в учебке, что в их подразделениях было два случая, когда они пошли в горы, а старослужащие на молодых много чего нагрузили и у них попросту отказало сердце от жары и излишней нагрузки.
- Ночные прицелы часто использовали во время боевых выходов?
- Я использовал всего однажды, на своем автомате. Мне лично он не понравился - тяжелый, плюс батарея к нему, противно так гудит, и на приведение в рабочее состояние ему требуется время, чтобы нагреться. Да и по дальности брал этот прицел не так далеко. Офицерские группы, которые брали караваны с оружием, разживались там для себя трофейными китайскими “ночниками”. В караване везли полные комплекты: и прицелы и аккумуляторы с зарядками к ним.
- Местных жителей в качестве проводников использовали?
- Нет, а зачем? Нам же ставилась задача скрытно и по-тихому подойти в район выполнения. А если брать в проводники местного жителя, то все вокруг будут знать, что мы куда-то идем. Хотя они и так прекрасно были осведомлены о наших передвижениях, поскольку следили за вертолетами, куда они уходят. Если “вертушки” пошли на Лашкаревку, то, скорее всего, в Кандагар полетели по делам, а если в другую сторону, то это значит уже по другим, боевым, делам
- Какие способы использовала группа для скрытного выхода на операцию?
- Все зависело от вида выдвижения. Если вертолетом, то “вертушка” нас выбрасывала где-то в стороне в определенном месте, а оттуда уже в нужную точку мы двигались своим ходом, километров пятнадцать - двадцать.
- Было ли разделение в группе на тех, кто прикрывает и тех, кто осуществляет досмотровые мероприятия?
- Нет, заранее не было никакого разделения. Это решалось уже после прибытия непосредственно на место и распределения по точкам. Командир назначал каждого, например: “Ты находишься там, а ты там… А вы вместе со мной идете в досмотровой группе”. Но, как правило, среди старослужащих, тех, кто уже много раз выходили на боевые, было негласное распределение кто и чем будет заниматься во время операции. Например, те, кто уже был на досмотрах и знает, как там все проводится, тех обязательно возьмут на досмотр. Ведь забив караван, нужно было еще спуститься, пройти посмотреть, всех ли “духов” добили, и лишь тогда приступать к досмотру перевозимого груза. А в это время другая часть группы находится на своих местах и наблюдает за местностью, готовая в любой момент прикрыть досмотровую группу.
- Были случаи, когда душманы маскировали свои караваны под гражданские или входили в их состав?
- Нет, в состав гражданских караванов они не вклинивались, но иногда маскировались под гражданских. Смотришь, идет караван, весь загруженный мешками и тюками с лепешками, изюмом, мукой или рисом. А гражданские караваны тоже в обязательном порядке останавливались и досматривались - мы же не знаем, куда он идет и что везет. Афганцы-караванщики сначала пытаются нас убедить, что они только продукты везут, а когда начинается досмотр, то в мешках или под мешками находят что-нибудь. Афганцы начинают другой разговор: “Мы не знали, нам это дали, сказали, что с сопровождающим нужно отвезти”. Тут их сразу начинают допрашивать: “Кто дал? Где?” Сам караван, после досмотра и изъятия обнаруженного, при этом заворачивают, а с проводниками, которые его сопровождали, начинается плотная работа.
- Иностранных инструкторов в составе караванов брали?
- Мы не брали, а вот наши соседям из 177-го отряда повезло больше - они какого-то алжирца взяли. В нашем отряде, еще задолго до того, как я попал туда служить, брали эфиопца. А вот европейцев в наших краях, видимо, не было, они, скорее всего, были в северных районах Афганистана.
- Были операции, в которых вы участвовали совместно с другими отрядами спецназа?
- Нет, со спецназом не было, а в общевойсковых операциях, например, “Юг-88”, мы участвовали. Сама крупная операция проходит где-то на определенной территории, а мы в это время стоим в пустыне, в прикрытии. Что мы прикрывали, я тогда так и не понял - просидели два-три дня в песках и ушли обратно. Мы действовали, в основном, по пустыням - Регистан и Дашти-Марго. Рядом были небольшие горы, но мы туда не ходили, видимо, там другие подразделения работали. А наша задача - искать и отлавливать караваны, перекрывая им возможные тропы. Караваны дважды по одной тропе не ходили, а если кто-то рискнет второй раз пойти, то это быстренько нами пресекалось.
- Использовалось ли группой трофейное вооружение?
- Очень редко. Иногда могли, например, ДШК трофейный взять для усиления группы. Вообще трофейное оружие и имущество, захваченное группами, сортировалось: часть оружия передавалось в батальон, часть сдавалось на склады, где оно принималось и учитывалось. А оружие, которое было повреждено, подлежало уничтожению. Если среди трофеев попадались целые автомобили, например, Тойоты “Симурги”, или мотоциклы, то такая техника обязательно оставлялась в батальоне. Использовалась она, как правило, офицерскими группами, когда они, переодевшись, уходили в засады. Офицерская группа тоже входила в штат отряда, но они всегда жили и работали особняком, по своим негласным законам.
- Ваша группа устраивала выходы с переодеванием?
- Нет, мы не переодевались, в этом не было необходимости.
- А из трофейного снаряжения что использовалось группой?
- “Спальники” в качестве трофеев брали с удовольствием, особенно любили китайского производства, поскольку они были легкими и тонкими. Брали “лифчики”, тоже отдавая предпочтения китайским. “Духовские” самодельные лифчики были, конечно, очень красивыми, расписными, но не очень удобными. Их брали в основном не из-за практичности, а чтобы привезти домой как трофей. Лишь под самый вывод нам стали присылать из Союза наши, отечественные “лифчики” заводского производства. А до этого носили кто что мог себе раздобыть. Иногда сами себе мастерили подобие разгрузки, нашивая автоматные подсумки на тканевый жилет. Если из “молодых” в группу приходили нормальные ребята, которые сразу вливались в боевую работу, то ребята старшего призыва делали им подарок в виде трофейного “лифчика” или иного элемента снаряжения. Это являлось своего рода признанием бойца “своим”.
- Какую обувь использовали во время выходов?
- В расположении батальона мы носили берцы, но на боевые старались ходить обычно в кроссовках, которые покупались в магазине Военторга. Кто-то ходил и в берцах, но в них, во-первых, гарантировано спреют ноги, а во-вторых, если наступишь на мину, то в ботинках сразу лишишься ступни. В июне или в июле месяце от Московского комсомола в отряд пришла партия адидасовских кроссовок производства Кимровского завода. Этих кроссовок надолго не хватило, и они быстро разлетелись по рукам: “дембеля” их брали в свои чемоданы, чтобы ходить в них уже дома. А в отряде они носили кроссовки либо отобранные у “духов”, либо купленные в Военторге. В тех кроссовках, что достались мне, я сходил всего раз, потом сложив их в “оружейке” в свой ящик с амуницией. Когда я следующий раз заглянул туда, то своих кроссовок на месте не обнаружил. Наверное, кто-то посмотрел, что они не сильно изношены и не побрезговал, забрав себе.
- Вы сказали, что “дембеля” носили кроссовки, отобранные у “духов”. Не брезговали?
- Да ну, какая там брезгливость! Эти кроссовки отмывали, хлоркой посыпали, а затем сушили на солнце. Еще на зиму у афганцев брали их шерстяные носки. Но иногда можно было, послушав продавца в дукане, что это афганские носки из верблюжьей шерсти, потом увидеть на них ярлычок, что это изделие произведено в СССР.
- В отряде была мода на татуировки?
- Я как-то сильно этим не горел, но народ набивал. Как правило, этим занимались, уже имея за плечами не менее года службы в отряде. Кто-то из молодых тайком набил себе татуировку, но ее увидел сержант. Реакция последовала незамедлительно: “Не понял! Ты еще прослужил нет ничего, а уже себе что-то набил”. Если татуировка не представляла собой ничего серьезного, могли разрешить ее оставить: “Ладно, хрен с тобой, носи!” А если была излишне вычурная, то советовали: “Бери полотенце или камень, сдирай свою татуху. Или хорошенько ее испорть”.
- Как у вас отмечались праздники и дни рождения?
- В роте ставились столы и накрывалась “поляна”, на которую скидывались все, даже те, кто находился в нарядах. Покупали в Военторге различные напитки, делали самодельные торты. На большом подносе сооружались несколько слоев из печенья с прослойками из сгущенки и клубничного варенья, продававшегося в магазине. Затем сверху все это посыпалось крошкой, укладывалось несколько ягод клубники из варенья, и подавалось на стол. Запивали все это лимонадом. Алкоголь, если и имел место, то строго по чуть-чуть и не за столом. На день рождения обязательно было построение роты, на котором именинник принимал поздравления и ему вручался какой-то подарок от командира роты или взвода. Мне, например, на девятнадцатилетие, командир взвода подарил подтяжки, поскольку негласно по сроку службы уже разрешалось: и определенный срок отслужил, и “фазанку” уже отбили и форму ушили.
- Пропаганда со стороны душманов в ваш адрес велась?
- Нет, не было подобного. Хотя на занятиях по политподготовке замполит нам показывал листовки, которые выпускались душманами. На этих листовках были изображены афганские матери с детьми, на которые сыпались советские бомбы, а также наши танки-”тридцатьчетверки”, берущие штурмом дворец Амина. Были листовки с указанием цены советских военнослужащих: сколько стоят, к примеру, офицер, пулеметчик или радист.
- Минная война против душманов вами велась?
- Чаще всего приходилось ставить растяжки. Еще во время выходов мы несколько раз ставили “Охоту” с датчиками движения. Если датчик засекал в зоне поражения какое-нибудь движение, мина выпрыгивала и происходил подрыв. Если после него датчик продолжал фиксировать движение, то выпрыгивала вторая мина. Всего в комплекс входило четыре таких мины и самым последним, самоуничтожаясь, подрывался сам основной модуль этого комплекса. Комплекс “Охота” ставился либо на неизвлекаемость, либо на самоуничтожение по таймеру, например, через три дня, если в заданный период времени датчики движения не сработали.
- По возвращении с боевых устраивался ли в группе “разбор полетов”, на котором указывалось на чьи-то недостатки при проведении операции?
- Да, это было в обязательном порядке. Разбирали, кто как себя повел, кто приказ не выполнил. Например, ему сказали: “Сиди здесь”, а он вперед рванул. Подобные разборы операции сначала проводились офицерами, а затем, уже проходили между собой, под руководством сержантов. Здесь уже рассматривались другие вопросы, например, съел больше других, выпил всю воду. Доходило до такого, что группа разделилась, часть осталась с броней, а другая половина ушла. Приготовили обед, перекусили и оставили часть еды тем, кто ушел. А когда голодная группа возвращается, то обнаруживает, что половины оставленной для них еды нет, кто-то скрысятничал. Сразу возникает вопрос: “Кто?” Вот такие вопросы решались не на месте, а уже непосредственно в солдатской среде и результатом их было, порой, физическое наказание провинившихся.
- Как в отряде работала система награждений?
- Все зависело от командира группы. Он докладывал командиру роты кто как себя вел, кто чего достоин, а кто и не достоин. Командир роты уже либо наказывал, либо писал представление к награде. В этом активное участие принимал и замполит, поэтому при представлении к наградам учитывался тот факт, знает ли кандидат на награждение решения очередного съезда партии или комсомола, написал ли он конспект плана работы на следующий месяц. С этими планами была просто беда. Мы спрашивали у замполита роты: “Ну что мы можем запланировать здесь в Афганистане? Посадить дерево или не обидеть собаку?”, на что получали ответ: “Пишите, раз положено. Можете написать в планах, что собираетесь вступить в партию. И смотрите, чтобы вступили! А тем, кто не вступит, я не дам к “дембелю” рекомендацию на поступление в институт”.
- Часто на груди рядовых бойцов отряда можно было увидеть и медаль и орден?
- Это было редкостью. Чаще было сочетание двух медалей - “За боевые заслуги” и “За отвагу”. Либо вместо медалей был орден Красной звезды. Но чтобы орден дали, нужно было совершить что-то из ряда вон выходящее. Еще орден можно было за ранение, как в моей ситуации, либо посмертно.
- Позывные были у каждого бойца в группе?
- Нет, у солдат собственных позывных не было. Единственным солдатским “позывным” был: “ Эй, молодой, куда пошел!”, а так позывные были, как правило, лишь у командиров групп, которые выходили на связь с отрядом. В группе была мощная радиостанция, которая работала постоянно на прием, а также были мобильные радиостанции для связи между собой бойцов группы. Эти “мобилки” использовались в случаях, когда личный состав группы работал на удалении метров пятьдесят друг от друга. Чтобы не орать на расстоянии, пользовались этими радиостанциями. Но маленькие радиостанции брали только при необходимости, поскольку они составляли лишний вес, каждый грамм которого тяжело ощущался на себе во время выхода.
- Молодые офицеры, пришедшие в отряд, сразу окунались в боевую работу или их, как и молодых солдат-срочников, вводили постепенно?
- Их назначали на должность, и они поначалу ходили на боевые с другими группами, где они получали первичный опыт. Когда к нам пришел новый командир взвода лейтенант Федоренко, тот тоже поначалу несколько раз сходил с чужими группами, где офицеры натаскивали его, показывая ему и рассказывая всю специфику действий групп. У каждой из групп со временем складывалась собственная тактика и манера исполнения: где-то следовало поступать так, как тебе сказали, а где-то проявлять смекалку и инициативу, которая в армии вечно наказуема. Впоследствии, исходя из полученного опыта, наш командир взвода пытался внедрять в практику что-то из собственных идей, например, слепое вождение. Это могло помочь при движении брони в ночное время, когда нельзя включать фары и вокруг нет ни одного ориентира. Мы садились в БТР, наглухо закрывали все люки, включали внутри свет карманного фонаря и, учитывая показатели спидометра, ехали по карте: “Через сорок метров поворачиваем налево”. Затем в пути совершали еще несколько поворотов и возвращались обратно. По расчетам, мы должны были вернуться на ту самую точку, откуда и начали свое движение. Несмотря на то, что в результате мы приехали не туда, поскольку в пути немного заблудились, эта идея командиру роты понравилась.
- Исходя из собственного опыта, какой подготовки недоставало Вам в Афганистане? Чему бы Вы хотели, чтобы вас предварительно обучили в Чирчике?
- Считаю, что обучение в Чирчике было довольно достаточным. Можно было бы его расширить немного, потому что нас, пулеметчиков, учили как воевать либо с пулеметом на БТР, либо с автоматом вне брони. Можно было бы дополнительно обучить действиям пулеметчика в цепи, поскольку именно с этим мне пришлось столкнуться в реальности. Хотя, может, если бы наши обучающие имели подобный боевой опыт, то наверняка обучили ему и нас.
- С кем из жителей пустыни Вам приходилось иметь дело?
- Да со многими: змеи, пауки, скорпионы - без них там никуда. Вокруг расположения батальона бегало много шакалов. Иногда сидишь в расположении и слышишь, как они на помойке начинают выть и перекликаться между собой. Часто встречались вараны. Эти шустрые животные бегали не только по пустыне, но и жили у нас на помойке - один такой, жирный, постоянно там обитался. Укусов скорпионами и фалангами среди нашего личного состава не было, поскольку народ знал, что они ядовиты, особенно в весенний период, и в руки старались их не брать. Иногда кто-нибудь из офицеров ловил скорпионов, чтобы, залив эпоксидной смолой, сделать из них сувениры. Солдаты подобное не практиковали, поскольку для этого нужно было иметь свободное время, а у офицеров его было гораздо больше, чем у солдата.
- Кто-нибудь из домашних животных имелся в расположении отряда?
- Только собаки у саперов. Поначалу их было много, а под вывод некоторых списали по возрасту и осталось их всего две-три.
- Небоевые потери среди личного состава были?
- Были, и очень много, но не смертельных. Когда мы прибыли в батальон и нас всех распределили, через пару месяцев началось: у кого-то запал от гранаты в руках разорвался, кто-то по глупости стал разбирать зажигательный патрон мгновенного действия МДЗ от КПВТ, кто-то неудачно на нож напоролся. Один даже умудрился взять пристрелочный пулемет и уйти с ним в город, в магазин. Как он потом говорил, якобы его послали за водкой. Его спрашивали: “Ты знаешь, что ты взял пристрелочный пулемет?” - “Знал” - “Зачем же ты его взял?” - “Не знаю”. Утром должны были пойти пристреливать этот пулемет, и лента в нем была снаряжена по-особому, через один патрон, чтобы при пристрелке можно было делать соответствующую корректировку. В случае опасности вести огонь очередью из этого пулемета не получилось бы. Разумеется, этого солдата в городе поймали и вернули в отряд. Сначала пришли старцы и сообщили, что там гуляет советский солдат с пулеметом, а потом его задержал Царандой и хотели на что-то обменять. В результате договорились и солдата вернули безо всяких условий. Впоследствии этого “пулеметчика” отправили в Союз.
- Были ли люди-изгои, с которыми отказывались идти на выход?
- Комплектованием занимался командир группы. И если по возвращении, кому-то говорили: “Ты вообще больше с нами не пойдешь”, то такого солдата оставляли тащить караульную службу. Но для этого нужно было совершить какой-то конкретный “залет”.
- Те, кому уже в скором времени предстояло отправиться домой, могли отказаться от участия в боевых?
- Не было таких отказов, на боевые выходили все. Единственное, что командир группы сам мог их попросту не взять на выход, если была возможность кем-то заменить. При этом он дембелю дипломатично говорил: “Я сейчас тебя не беру, но в следующий возьму обязательно” - А когда будет следующий?” - “Примерно через недельку”. Дембель соглашался, но через неделю на выход отправлялась не наша, а соседняя рота, поскольку была очередность участия рот, и дембелю оставалось лишь спокойно дожидаться своего увольнения в запас.
- После боевых выходов отдых полагался?
- Вот именно “полагался”! Первый день из этого “отдыха” занимала чистка оружия, как обязательная программа. Во второй день тебе, может быть, что-то и удастся урвать. Но я не припомню, чтобы мы, молодые, во второй день отдыхали - там сразу либо в наряд, либо в караул. Как у нас говорили: “Пока оружие почистил - считай отдохнул”.
- Где хранилось оружие?
- В роте оружие наше не хранилось, только у офицеров в их комнатах, поскольку им положено было постоянно носить при себе пистолеты. У нас за казармой находилась оружейная комната, где хранилось не только вооружение с боеприпасами, но и вся одежда с амуницией. “Оружейка” охранялась тем же часовым, который охранял и нашу казарму.
- Медики в группе были?
- Медиками их назвать можно, конечно, с трудом - были санинструкторы, которые могли лишь перевязать и уколоть. Хотя мы в учебках проходили медицинскую подготовку и, при необходимости, могли сами оказать, в том числе и себе, первую медицинскую помощь: наложить жгут или шину, сделать укол промедола. Если все эти способы в полевых условиях раненому не помогли, то ему уже ничего не поможет, остается только эвакуация и госпиталь.
- Промедол имелся у каждого бойца группы?
- Нет, промедол был только у медика. Еще он был или у командира группы или у его помощника - кого-то из сержантов-старослужащих. Остальным бойцам группы выдавалась аптечка, но промедол оттуда предварительно изымался. После окончания операции или боевого выхода весь запас промедола изымался и сдавался обратно в аптечки. При следующем выходе аптечку опять получали, открывали, смотрели что все на месте и расписывались в получении.
- Насколько оперативно осуществлялась эвакуация раненых во время выходов?
- Как только сигнал поступал. Если недалеко находились, то уже минут через десять-пятнадцать прилетали за ранеными “вертушки”. Все зависело от характера ранения: легкораненого доставляли в батальон, где ему в санчасти оказывалась помощь и решалась его дальнейшая судьба, но в основном увозили с ранениями в Кандагар или Шинданд. Чаще всего, конечно, доставляли в Кандагарский госпиталь. В нашей санчасти из медиков был один сержант-фельдшер и с ним один медбрат. Если не было возможности эвакуировать раненых вертолетами, то принимались все действия к тому, чтобы вместо “вертушек” использовать броню.
- В составе групп были артиллерийские или авианаводчики?
- Да, они иногда группам придавались. Все зависело от цели группы, от того, какая задача была перед ней поставлена. Цели были разными: от уничтожения каравана до его обнаружения. Если в обнаруженном караване было от шести или более машин, то поступала команда не трогать его, так как сил одной группы могло не хватить на его уничтожение. В этом случае приходилось на него наводить “вертушки” либо артиллерию. Для этого и присутствовал среди нас наводчик из офицеров. Еще в каждой группе обязательно был переводчик.
- Он назначался из солдат?
- Нет. Например, в нашей группе переводчиком был Ян Альбицкий, младший лейтенант, комсорг батальона. Он погиб в июне 1988-го. В тот раз мы вышли на караван большой группой, мы с техникой остались в прикрытии, а основная группа, в которой был и Альбицкий, пошла в засаду на караван. В результате они этот караван “забили” и пошли его досматривать. Но среди “духов” попался недобиток, который выстрелил и попал Альбицкому в шею. Лейтенанта прикрыли, назад оттащили и вызвали “вертушку”. К сожалению, пока та летела, Альбицкий умер. Если не ошибаюсь, это был последний погибший из нашего батальона. В том бою еще слегка зацепило по ногам двоих ребят, но с ними все обошлось нормально.
После этого боя отряд стал готовиться к выводу из Афганистана. Об этом, конечно же, все знали - на боевые стали меньше ходить, стали больше заниматься техникой. Официально приказ о выводе отряда из Афганистана нам огласили 2-го августа 1988-го года на праздничном построении. Нас выстроили на плацу, поздравили с Днем воздушно-десантных войск и зачитали приказ о выходе и подготовке техники. 4-го августа утром мы снялись и ушли из Лашкаревки. Все имущество, которое смогли, мы погрузили на свою технику, а то, что не могли увезти - оставили местному населению. Причем не солдатам афганской армии, а тем, кто первым за этим явится. Разумеется, все это минировалось.
Вертолеты не стали перегонять, а оставили местным летчикам, которых незадолго до нашего ухода привезли обучать летать на наших “вертушках”. Летали они пока было прохладно и мы, стоя на плацу, наблюдали, как вертолеты под их управлением прыгали, словно мячики футбольные - то вверх, то вниз. По-моему, даже два вертолета они сильно повредили при посадке. Всю технику и вооружение передавать афганцам не стали, все, что могло двигаться своим ходом, забрали с собой.
- А боеприпасы, вещевые и продовольственные склады? Как с ними поступили?
- Все, что могли, забрали, что не могли - оставили, но заминировали. Местным властям начальство предварительно сообщило, что мы уходим, рассказало, где и какое имущество остается. Все это оставлялось по акту, с подписями, как полагалось.
Потом, когда мы отъехали на значительное расстояние, смотрим, назад к отряду из колонны рванули два БТР с машиной. Потом, когда я встречался со своим однополчанином, я поинтересовался у него: “А ты не знаешь, что там за заваруха была?” Он говорит: “Знаю. Я в том БТР был” - “И что там было?” - “Сейф с документами забыли в штабе. Мы влетаем на территорию отряда, а там уже “духи” ходят, как у себя дома. Они даже не поняли, что случилось, как мы у них на глазах забежали в штаб, схватили сейф и погрузив его в машину, тут же умчались догонять колонну”.
- Куда направили вашу колонну?
- Мы шли в сторону Союза через Шинданд на Кушку. Шли мы таким образом: идем вместе со всей колонной, затем нас ставят на точку, и мы стоим, охраняем дорогу и дожидаясь тех, кто идет позади нас. Мимо нас прошла колонна, кого-то другого теперь ставят впереди на точку, а мы сворачиваемся и уходим вместе со всеми.
Дойдя до границы, 370-й отдельный отряд специального назначения был расформирован. После пересечения границы колонна разделилась: вся техника и БТР были переданы во внутренние войска, став “краснопогонниками”, а остальной личный состав раскидали по подразделениям. Часть ребят попала в Ростов, в 22-й отряд, а часть вернулась обратно в Чучково, в 16-й отряд, на основе которого в свое время и был создан наш 370-й отряд. Но все это я узнал уже потом, от своих бывших сослуживцев, поскольку 6 августа 1988-го года, во время движения, нашу колонну обстреляли. В меня попала душманская пуля и я был доставлен в госпиталь.
- При каких обстоятельствах Вы получили ранение?
- Я, как пулеметчик БТР, во время движения должен был сидеть в башне. Но из-за жары там было сидеть невыносимо и ребята, сидевшие на броне, мне сказали: “Чего ты там паришься? Вылезай, посидишь немного на броне, на красоту посмотришь, а потом опять в башню залезешь”. Командир машины был не против, я вылез и уселся рядом с водителем. Сижу, обняв ствол своего КПВТ. Едем хорошо, ветерок обдувает. Я только помню, что поворачиваю голову и словно в замедленном кино вижу эту пулю, вижу, как она летит. Она ударила мне в левую ногу, я сделал попытку подняться, увидел, что кровь хлещет, и дальше уже ничего не помню. То ли я упал, то ли ребята успели меня поймать. Меня, потерявшего сознание, сразу же обкололи промедолом. Периодически я приходил в сознание, чувствовал ужасную боль, но меня сразу же кололи промедолом и я отключался. Очнулся в первый раз - я в машине лежу, отключился, очнулся во второй раз - меня уже в “вертушку” грузят, отключился. Очнулся в третий раз - я уже в Шинданде лежу. Оказывается, меня доставили в шиндандский госпиталь, где мне сделали операцию, ампутировав ногу, и отправили в кабульский госпиталь.
- Рана оказалась серьезной?
- Там все было перебито: и кость, и артерия, и сосудисто-нервный пучок. Разворотило там все, дай бог!
- Крупнокалиберная пуля?
- Нет, не крупнокалиберная, а обычная пуля калибра 7,62 мм, которая прошла навылет. Меня спасло то, что, когда я сидел, у меня одна нога находилась выше другой. Пуля, перебив кость одной ноги, прошла под бедром второй ноги и куда-то ушла.
- Варианта спасти ногу не было?
- Нет, там уже гангрена началась. Когда меня ранило, ребята мне жгут наложили и посадили в эвакуационную машину: “Давайте быстрее в госпиталь, пока гангрена не началась”. Но машину на дороге стало очень сильно трясти, поэтому рисковать не стали и для эвакуации раненых были вызваны два вертолета. Прямо на трассе меня погрузили в “вертушку” и дали сопровождающего, чтобы тот периодически ослаблял жгут. Но его, по какому-то стечению обстоятельств, посадили в другую “вертушку”. Потом мне говорили, что эти два вертолета с ранеными на пути из Шинданда в Кабул были обстреляны “духами” и кому-то из ребят по ногам досталось. Правда я этого не помню, поскольку от большой потери крови и от количества, вколотого мне промедола, находился в отключке.
Привезли меня в кабульский центральный госпиталь, куда доставляли большинство раненых, как легко, так и тяжело. Кого-то долечивали на месте, а кого нельзя было вылечить в местных условиях, того направляли в Союз.
Из Кабула меня сначала отправили в Ташкент, в пересыльный госпиталь, где всех поступивших раненых рассортировывали по медицинским учреждениям Советского Союза. В Ташкенте я пробыл всего дня три. Помню, только прибыл в госпиталь, меня медсестра спросила: “Ты откуда?” - “Из Волгограда” - “У вас госпиталь военный есть?” - “Знаю, что строился госпиталь ветеранов войн. Но не знаю, достроили или нет” - “Где бы ты хотел проходить лечение? Куда тебя отправить?” - “Куда-нибудь поближе к дому. Что у вас там есть?” Медсестра посмотрела в свой список, сказала: “А, есть!”, и ушла. Потом, когда мне принесли форму и документы, я поинтересовался: “Куда отправляете?” - “В Киев”. Ну, в Киев, так в Киев! Так я оказался в киевском 408-м окружном военном госпитале, где меня уже лечили и ставили на ноги.
- Форму принесли новую или Вашу?
- Новую, потому что я в госпиталь был доставлен практически в одних трусах: в Шинданде с меня все окровавленное обмундирование сняли, все порезали.
 |
Яблочкин И.Ю. после возвращения из госпиталя |
- Какие документы Вам принесли?
- Мои документы: военный билет, медицинские бумаги, выписки. Поскольку эвакуировали меня в срочном порядке, все мои личные вещи остались у меня в машине. Поэтому в Союз я приехал без фотографий и без подарков, гостинцев для родных. Позже мне командир взвода прислал посылку, где было несколько моих личных вещей, которые смогли найти, в том числе и записную книжку, под чьей обложкой хранилась та самая монетка, подаренная “духом”.
- Каким образом Вы добирались в Киев?
- Нас, человек пятнадцать или двадцать, привезли туда из Ташкента на самолете. Привезли в приемное отделение, разгрузили, подошел врач и распределил кого куда: кого в травматологию, кого в хирургию, кого в другие отделения. Меня сразу отправили в отделение гнойной хирургии, там я и лечился. Все это время рана у меня на ноге была открытой, на ней только меняли повязку. Зашивать мне ее стали лишь через месяц после того, как я оказался в Киеве. Для этого нужно было время, чтобы культя успокоилась, гной из раны убрали и мясо на краях усохло - все это происходит совсем не быстро. Только после того, как будут выполнены все эти условия, какие-то куски обрежут, а кожу натянут. Это я узнал из разговоров со своим хирургом. У меня был замечательный врач, который меня вел - подполковник Дрюк Николай Алексеевич. Вот он и рассказывал мне, как и что со мной будут делать. Поначалу перевязки мне делали под общим наркозом, потому что отрывание засохших и прилипших бинтов проходило очень больно. Затем, со временем, перешли на местный наркоз, а потом предложили: “Может попробуем без наркоза? Ты как? Выдержишь?” “Нормально, - говорю - Потерплю. А посмотреть можно?” - “Оно тебе надо? Ты ж ничего не увидишь, мы там резектор поставим. Я лучше тебе буду так рассказывать, что мы там делаем” - “Ну давайте, рассказывайте”. И вот хирург стоит, что-то делает в моей ране. Я внезапно дергаюсь: “Ой, больно!”, а он говорит: “Больно? Это я от тебя кусок отрезал. Но не бойся - не большой, на жарку не хватит”. Нормальный был у меня врач, веселый, с юмором.
- Как в киевском госпитале относились к “афганцам”?
- Да отлично относились: холили и лелеяли, чуть ли не пылинки сдували, от женского внимания не было отбоя. Кормили там тоже очень хорошо, поскольку многие ребята поступали после ранений сильно истощенными и основной задачей для них было набрать вес. Разумеется, в госпитале лечились не только “афганцы”, но и военнослужащие Киевского военного округа, которые находились там по болезни. Однажды к нам в палату привезли солдата со съемок какого-то военного фильма, который по оплошности сам себе в ногу выстрелил холостым патроном. Мы над ним подшучивали: “Как ты умудрился так сделать?” - “Да вот, случайно как-то получилось” - “А кого хоть играл в фильме?” - “Да немца” - “Ну, тогда так тебе и надо!” Часто в госпиталь приходили дети, приносили нам подарки: фрукты-овощи, книги, различные поделки. Частенько в госпиталь заглядывали и молодые девушки. Врач нам говорил: “Вы с ними ухо востро держите. Если уж сильно захочется, вы мне скажите - я вам найду, а то тут очень много таких, которые сильно замуж выйти хотят. Сначала они туда-сюда, а потом скажут: “Женись””.
- Где изготовили Вам протез?
- Первый, учебный, протез мне сделали в Киеве, на местном протезном заводе. Он не относился к госпиталю, но изготавливал протезы под контролем его врачей-хирургов. Поначалу специалисты завода приезжали к нам, а затем уже нас стали к ним возить. Во время лечения, когда у меня уже все зажило, я на этом протезе учился ходить. Затем я еще раз приезжал к ним, и они мне еще один протез сделали.
- Сколько Вы пробыли на лечении в Киеве?
- После того, как мое лечение закончилось, меня отправили на реабилитацию в санаторий. Оттуда я возвратился в Киев и, забрав свои документы, выписки и вещи, отправился домой. Мне купили билеты, посадили и 31-го декабря 1988 года я уже был дома. В семье, разумеется, знали, что я лежал в госпитале: во-первых, мой взводный сразу же им написал письмо, в котором рассказал, что со мной произошло и как я получил ранение, во-вторых, я сам из госпиталя письмом сообщил им о том, что нахожусь на излечении. Потом родители даже приезжали ко мне в Киев. Но о том, что возвращаюсь домой, я родителям не сообщал, сделав тем самым им новогодний сюрприз.
- Как сложилась Ваша дальнейшая судьба?
- Еще будучи в армии я планировал поступать в Военное училище, но полученное ранение все мои планы разрушило. Вернулся домой, отлежался месяц, и пошел на свой завод работать токарем. Поработал год и меня перевели в технологический отдел. Образования у меня соответствующего не было, но меня успокоили: “Ты же читать чертежи умеешь”. Посидел я в этом отделе, понял, что это не мое. А тут началась разруха 90-х, начали сокращать пенсионеров, и мне сказали: “Раз не хочешь работать в отделе, то ты - первый кандидат на сокращение” - “Ну что ж…Первый так первый, сокращайте”. В начале 90-х я, как «афганец», получил квартиру и автомобиль «Запорожец» с ручным управлением. Три месяца отучился на курсах по обучению вождению для инвалидов и даже некоторое время проработал на своей машине доставщиком почты. К тому времени я уже женился и, чтобы прокормить семью, приходилось заниматься всем, чем придется, а затем я пошел в торговлю, где работал у знакомых ребят-«афганцев» в магазине отделочных материалов.
 |
Яблочкин И.Ю. 2022 год |
- Было ли среди Ваших знакомых проявление так называемого “афганского синдрома”?
- Это когда хотелось пойти повоевать и пострелять? У себя и своих знакомых подобного не замечал. Но общаясь с другими замечал, что после войны народ возвращается совсем другим. Некоторые уже дома либо начинали спиваться, либо подсаживались на наркотики из-за безысходности, что не нашли себя в гражданской жизни. Другие же признавались, что они кроме как воевать ничего другого не умеют, что им еще повоевать охота, и уезжали добровольцами в Чечню.
| Интервью: | С. Ковалев |
| Лит. обработка: | Н. Ковалев, С. Ковалев |