Зенин Виктор Юрьевич

- Я родился в военной семье в Забайкалье, в Читинской области. Мой отец служил в тех краях после войны, поэтому там родились и мы с братом. Спустя некоторое время отца перевели служить на Украину, в учебный тяжелый танковый полк в поселок Черкасский Днепропетровской области, а в 1965-м году направили для прохождения дальнейшей военной службы в Группу советских войск в Германии, в 101-й учебный танковый полк, дислоцировавшийся в городе Дрездене. Там мы прожили до 1970 года, а десятый класс мне довелось заканчивать уже в 1971-м году в школе №31 города Жданов (ныне Мариуполь) Донецкой области. После окончания школы я подал документы в Киевское общевойсковое командное училище. Сдал экзамены, практически поступил, оставалось пройти только мандатную комиссию. Но однажды мы там немного похулиганили, уйдя в самоволку на танцы (или, как тогда называлось, “на скачки”) в Комсомольский парк, где подрались с “гражданскими”. Двоих из наших задержали, и они нас “сдали”. Короче говоря, когда мы вернулись в казарму, там уже был построен батальон, и я, в числе остальных “самоходчиков”, был отчислен из числа абитуриентов. Заместителем начальника Киевского училища был полковник Горшков, который ранее командовал полком в Днепропетровске, а мой отец был у него начальником разведки, и они с ним очень хорошо дружили. Когда нас отчисляли, он спросил меня, не являюсь ли я родственником его начальника разведки. Мне было очень стыдно, поэтому я ответил: “Нет”. Кроме того, я не хотел опозориться перед своими ребятами, потому что полковник Горшков наверняка сделал бы все возможное, чтобы оставить меня в училище, отчислив остальных, кто был в самоволке.

После отчисления из училища меня призвали в армию, где я, прослужив полгода, снова написал рапорт на поступление в Киевское военное училище, куда и поступил благополучно в 1972-м году.

- В училище было разделение на факультеты?

- Да, в нашем Киевском общевойсковом командном училище был еще и разведфакультет. Это было единственное на тот момент училище Советского Союза, готовящее разведчиков. Разведфакультет училища имел несколько языковых направлений: немецкий, английский, французский и китайский. Училище готовило командиров мотострелковых подразделений и инженеров по эксплуатации гусеничных и колесных машин. В каждом батальоне было по три роты: две роты были командными, а третья - разведывательной.

После окончания училища я был направлен для прохождения дальнейшей службы в Чехословакию, в Центральную группу войск. Там, в городе Млада-Болеслав недалеко от Праги. прослужил пять лет в должности командира мотострелкового взвода 275-го мотострелкового полка. В те годы мы встретились на сборах и познакомились с начальником штаба батальона Толиком Квашниным, будущим начальником Генерального штаба. Из командира взвода я дослужился до командира роты, что в те времена простому смертному сделать было очень тяжело - обычно офицер выслуживал срок на должности командира взвода и отправлялся по замене в Союз. Я же уехал оттуда с аттестацией на начальника штаба батальона.

- Через какой срок происходила замена офицерского состава?

- Через пять лет, если ты женат. А если холостой, то уезжал в Союз через три года. Eще на четвертом курсе я познакомился с Татьяной, девушкой из Мариуполя, и мы оформили свои серьезные отношения после окончания училища.

Перед отправкой домой мы с приятелем узнали, что уезжаем по распределению в Забайкальский военный округ. Наши паспорта были отправлены для замены, но мой паспорт пришел раньше других и в это же время поступило распоряжение командующего Группой войск направить одного командира роты на сопровождение и охрану ракетной бригады, отправляющейся в Капустин Яр для проведения учебных стрельб. Так как мой паспорт уже пришел, то меня и назначили на сопровождение. Я со своей ротой, включая 11 БТР, погрузился в эшелон и отправился из Чехословакии в Астраханскую область, на полигон Капустин Яр, где бригада отстрелялась, и благополучно вернулась обратно.

Но к тому времени все переигралось и меня отправили не в Забайкальский округ, а в Среднеазиатский. Когда уезжали из дивизии, мне один товарищ сказал: “Приедешь в Алма-Ату в штаб округа на распределение, подойди в отдел кадров к майору такому-то (написал фамилию), передашь от меня привет и презент и скажешь ему, куда бы ты хотел поехать для дальнейшего прохождения службы”. Я поинтересовался: “А куда там можно?” - “Ну, там есть Рыбачье, это высокогорье. Там год за полтора идет и боевая подготовка там нормальная у всех”. Хорошо, так я и сделал. По прибытию зашел к этому майору, передал “привет”, тот спросил меня, куда хочу. Я отвечаю: “В Рыбачий” - “А кем?” - “Ну, у меня аттестация начальника штаба батальона” - “Отлично, там как раз нужное место освободилось. Давай, сейчас постой здесь, а я пойду займусь твоим вопросом”. Стою в коридоре, жду. В этот момент мимо шел генерал-майор небольшого роста: “А это что за фрукт стоит?” Я ему представился: “Старший лейтенант Зенин” - “А ты кто, откуда?” Я ему доложил, что прибыл по распределению из Центральной группы войск. “А куда?” - “Жду, сейчас должны распределить”. Генерал-майору, видимо, я пришелся не по душе: “Усатый, заросший! Там, дальше по коридору, парикмахерская. Привести себя в порядок и через пятнадцать минут мне доложить!” Я спросил у вернувшегося майора: “А что это за генерал-майор был?”, на что получил ответ: “Начальник отдела кадров округа”. “Ого, - думаю, - вот это попал”. Постригся, доложил. Генерал-майор вышел и спрашивает у майора-кадровика: “Куда этого разгильдяя?”, тот отвечает: “В Рыбачий”. Генерал аж опешил: “Кудаааа?? На китайскую границу его!! Что там есть из должностей?” - “Там начальник штаба батальона в академию поступил, должность свободна” - “Вот туда его и отправляй! В окопы!” Ну не могли же мы возразить приказу генерала… Так я оказался в полку прикрытия государственной границы, размещенном в городе Уч-Арал Талды-Курганской области, в ста пятидесяти километрах от Китая.

Приехал в город Аягуз, где находился штаб дивизии, представился там командиру. От Аягуза к месту несения службы нужно было ехать еще часа три по степи. Военный городок, куда я получил назначение, представлял собой четыре пятиэтажных дома. Кроме нашего мотострелкового полка, там еще располагались танковый и артиллерийский полки. Представился командиру полка, а затем позвонил жене. Она поинтересовалась, где я разместился. Я сказал, что мне дают гостиницу. Заселился в выделенный мне гостиничный номер, осмотрелся. Вроде все нормально - небольшая комната с окном. Вот только зимой из этого окна и из щелей под подоконником задуло так, что мне пришлось все щели заделывать ватой из двух солдатских матрасов. В гостинице я прожил месяца два, а затем нам дали квартиру в одном из домов, стоявших метрах в десяти от КПП моего полка.

Батальон, в котором я приступил к исполнению должности начальника штаба, насчитывал двести восемьдесят семь человек. Каждые три месяца, по плану организации взаимодействия, я выезжал на участок тринадцатой пограничной заставы за первую и вторую “колючки”. В случае начала боевых действий мне придавалась две пограничных заставы, три мотоманевренных погрангруппы и артдивизион, поэтому необходимо было регулярно уточнять имеющиеся планы обороны границы. И каждый раз с собой нужно было тащить три чемодана с картами различного масштаба: “двадцатьпятки”, “пятидесятки”, “сотки” и “стопятидесятки”. При этом карты должны быть участков как нашей территории, так и территории сопредельного государства глубиной сто пятьдесят километров. В мою задачу входила сверка планов и внесение на карты и в документацию различных изменений. Дальше заставы, непосредственно на линию государственной границы, меня пограничники не пускали, говоря: “Вам туда не надо ходить”. На самой заставе жило тринадцать человек во главе с начальником заставы, его заместителем и старшиной. Я раньше с пограничной службой не сталкивался, поэтому очень удивился тому, что днем ставни на заставе закрыты, а пограничники спят. Но мне начальник заставы объяснил, что спят только те, кто утром возвратился из ночного наряда.

Через полтора года командиром дивизии, в которой я служил, пришел Толик Квашнин. Поехал я как-то на сборы комбатов и начальников штабов батальонов, к тому времени я уже был капитаном, командиром батальона. И во время учебы, как полагалось, произнес: “Докладывает капитан Зенин”, на что сразу же последовала реакция Квашнина: “Кто-кто? Ну-ка, покажите мне его!” Убедившись, что это я, он скомандовал: “Потом ко мне подойдете”. Встретились у него в кабинете, пообщались, он поинтересовался, как мне здесь служится. Кстати, Квашнин - единственный на тот момент был генерал из “пиджаков”, или, как мы таких называли, “двухгадючников”. В своей работе он подходил к решению вопросов с максимальной практичностью. Было одно время, когда в Советской Армии пытались комплектовать роты по призывам. Мы все возмущались: “Как же так? Ведь в ротах и батальонах должны быть старослужащие солдаты, которые будут обучать молодежь! Хотя бы сержант там должен быть другого призыва”. На одном из сборов Квашнин спросил наше мнение по этому вопросу, и я сказал: “Товарищ генерал, я понимаю, что у них там будет сержант, но он будет того же призыва, а, следовательно, таким же неучем, как и все остальные солдаты в роте. А если рота (или две) увольняется после окончания срока службы, то батальон лишается почти своей половины, теряя боеспособность”. Генерал спросил: “Что Вы предлагаете?” - “Нужно непременно вернуть смешанное комплектование рот!” Квашнин поднял начальника отдела кадров дивизии и дал ему распоряжение: “Вот как комбаты скажут, так и делать!” Начальник отдела кадров попытался что-то возразить, но генеральский вопрос: “Ты меня понял?” прекратил всяческие возражения. А потом Квашнин обратился ко всем нам: “Только смотрите, чтобы боевая подготовка никаким образом от этого не пострадала!”

Первый рапорт с просьбой отправить меня Афганистан я написал еще в 1980-м году, когда находился в Чехословакии. Разумеется, мы немного владели информацией о том, что там происходило. Мы понимали, что никаким “интернациональным долгом” там и не пахнет, что там идут боевые столкновения. О том, что оттуда привозят погибших мне писали в письмах из Мариуполя и из Киева. Но я все равно хотел отправиться в Афганистан, хотел проверить себя, на что я способен.

В 1985-м году в полку проводилась проверка. Тогда я впервые узнал, что Министерство обороны и его Генеральный штаб между собой соперничают и довольно-таки серьезно, словно две абсолютно разные структуры. Ввиду того, что у нас горно-холмистая местность, Квашнин решил, что нам нужно пройти горную подготовку. Мы вооружились соответствующими книжками и стали обучаться боевым действиям в горах.

С инструкторами во время прохождения горной подготовки

- Соответствующее снаряжение для этого в батальоне имелось?

- Да ну, какое там снаряжение! Мы же обычная пехота! У нас полигон находился километрах сорока, а на нем были сопки высотой метров триста. Приехавшие проверяющие из Министерства обороны ставят задачу: “Действия батальона с боевой стрельбой в горах”. Квашнин с командиром полка сразу ткнули в меня пальцами: “Ты пойдешь. Вы ведь проходили какую-то подготовку”. Ничего не поделаешь, пришлось сдавать проверку. На подготовку проверяющими нам было отведено три дня, были выделены какие-то методички и мы с моим начальником штаба Шуриком Шагаевым, с которым вместе служили еще в Чехословакии, стали готовить соответствующую карту действий. Слава богу, все прошло хорошо. Не успели мы отойти от министерской проверки, как приезжает проверять нас Генеральный штаб и опять: “Горная подготовка”. Поскольку сдавать опять то же самое, то я перед проверяющим выкладываю подготовленные мной чуть ранее документы для проверки. Но получаю неожиданный вопрос: “Что это за херня?” - “Почему херня? Это все сделано под контролем Министерства обороны, их представитель недавно проверял нашу подготовку” - “Ну и что? Что такое Министерство? Мы - Генеральный штаб! Вот тебе три дня, вот тебе другие методические рекомендации - готовь все документы!” Это все происходило в сентябре или октябре 1985-го года, мне уже подходил срок получать звание “майор”, представление на которое полагалось отправлять за полгода до предполагаемого срока. Но мой командир полка мне этот срок постоянно отодвигал, говоря: “Вот сдашь проверки, сразу отправлю”. Генштабовскую проверку я сдал на “хорошо”, затем пришел черед итоговой годовой проверки. Тема проверки: “Батальон в обороне с ночной боевой стрельбой”. Но если в наступлении ночью еще можно было как-то поразить мишень, то в обороне все зависело от того, как тебе артиллеристы эту мишень подсветят. Сдавать проверку мы отправились в Семипалатинск на абсолютно незнакомый нам полигон. Командир полка опять в своем репертуаре: “Сдашь проверку хотя бы на “троечку” - отошлю представление на тебя”. Сдал на “хорошо”. По итогам проверки начали раздавать подарки - кому-то награду, кому-то благодарность. Я опять напомнил командиру полка про присвоение мне очередного воинского звания. Тот в очередной раз поставил мне задачу: “Вот к новому учебному году подготовишь директрису стрельбы для БМП и директрису танковую - тогда и пошлю” - “Да?” - “Да”. Я встал из-за стола, послал командира полка туда, куда он заслужил и пошел прочь из кабинета. Вслед мне раздался крик комполка: “Вернись!”, но я уже хлопнул дверью. Как мне потом рассказывали мои товарищи, после моего ухода встал зам по вооружению и говорит командиру: “Товарищ полковник, ну это уже несерьезно. Сколько же можно его с одной проверки на другую бросать. Да, к тому же он еще “с целины” вернулся с полностью исправной техникой!” А меня, когда я еще был начальником штаба батальона, действительно отправляли в Целиноград на помощь сельскому хозяйству в уборке урожая, при этом выдав самую убитую в полку технику, включая недвижимую. Но я смог не только на этой технике оказать помощь сельчанам, но и, наладив нужные знакомства, практически полностью восстановить и укомплектовать ее.

Спустя некоторое время приходит телефонограмма “Направить капитана Зенина на собеседование к Главкому Сухопутных войск”. На совещании командир полка, его замы и командиры батальонов стали обсуждать меня: “Это, наверное, тебя куда-то на повышение хотят направить за то, что ты все проверки сдал”, а я командиру отвечаю: “Товарищ полковник, это меня в Афганистан отправлять будут”. Тот удивился: “Какой еще Афганистан?” Незадолго до этого поступила команда мне и еще двум офицерам-комбатам готовиться для поступления в Академию. Когда же пришло это распоряжение из Москвы, один комбат, которому позвонил кто-то из столичных знакомых, “внезапно” оказался инвалидом. Второй комбат пошел по новой проходить медкомиссию, поскольку оказалось, что он вообще к строевой непригоден. А мне сказали: “Ну, готовься”. А чего мне готовиться, я уже и так был ко всему готов.

В Москву я отправился 20 октября 1985-го года. Поскольку всю форму я не получал на складе, а шил для себя по индивидуальному заказу, брюки у меня были слегка расклешенными. В таком виде к Главкому не поедешь, поэтому пришлось взять на складе новые брюки и уставные коричневые ботинки. Приехал в столицу на Фрунзенскую набережную. Таких комбатов как я там собралось в коридоре шестнадцать человек. Всех нас выстроили вдоль стены по званиям: полковник, подполковник. Предпоследним в строю стоял майор, а замыкал его я, капитан. Идет мимо нас Главком, с ним куча генералов, и каждый в строю ему представляется: “Товарищ Главнокомандующий Сухопутными войсками, такой-то военный округ, такая-то армия, такая-то дивизия, такой-то полк, такой-то батальон, фамилия, имя, отчество!” Главком интересуется: “Сколько у тебя в батальоне человек было?” - “Двадцать пять!”. Спрашивает другого: “А у тебя?” - “Шестнадцать!” То есть все представители Одесского, Белорусского, Киевского и других округов, которые стояли в строю передо мной, все были “кадры”, то есть командовали батальонами в кадрированных частях. У одного спрашивает Главком: “А ты, до того, как стать комбатом, кем был?” - “Начальником штаба батальона” - “Где?” - “В этом же полку”. “А до начальника штаба батальона кем был?” - “Командиром роты” - “Где?” - “В этом же полку”. Короче, он как лейтенантом в этот кадрированный полк пришел, так и пошел там же, вверх по лестнице. Поняв, что перед ним все комбаты из кадрированных полков, Главком выругался: “Каких … мы туда направляем!”

Дошел Главком и до меня: “Тебя спрашивать даже не стану, капитан. У тебя, наверное, людей в батальоне совсем нет”. Я отвечаю: “Почему это нет людей? Есть у меня люди, товарищ Главком”. Тот на меня удивленно так посмотрел: “Ну-ка, рассказывай давай!” Я стал представляться: “Среднеазиатский военный округ, в моем подчинении батальон численностью 287 человек, плюс, на случай боевых действий, придаются погранзаставы и артдивизион”. Генерал посмотрел пристально на меня и спрашивает: “А когда тебе майора получать?”, я отвечаю: “Через две недели”. “Уже послали представление?” - “Никак нет!” - “Почему?” Начинаю объяснять, что у меня одна проверка за другой шли и после каждой обещал командир послать представление. Главком возмутился: “Да они там что, охренели что ли?” и, обернувшись к своему адъютанту: “Запомни его фамилию - Зенин”.

Первая встреча с Главкомом была простым знакомством, а на второй день нас всех уже пригласили в большой актовый зал, где на столе лежали личные дела с характеристиками на каждого из нас. Перед тем, как начать собеседование, Главком произнес небольшую речь, в которой сказал, чтобы ни о каком интернациональном долге мы даже и не думали, поскольку на территории Афганистана идет самая настоящая война. Всех нас собрали в этом зале по причине того, в минувшем восемьдесят четвертом году наша армия понесла в Афганистане очень большие потери. Полк есть полк, но основная боевая единица - это батальон и от нас, как от комбатов, многое зависит в выполнении боевой задачи. Главком потребовал, чтобы мы там, в Афганистане, берегли себя и своих людей. Потом он спросил: “Зенин где?” Я встал и представился. “А ты запомни! Если придет приказ убыть в Афганистан, а ты к тому времени не получишь майора, звони прямо мне, понял? Я тебе обещаю, звание ты получишь вовремя!” Я, конечно, не представлял, как я из своего городка, где всего четыре пятиэтажки и дома частного сектора, буду звонить Главкому Сухопутных войск, но бодро ответил: “Так точно!” А потом набрался наглости и поинтересовался: “Извините пожалуйста, а мы точно едем в Афганистан?” - “Сто процентов. А почему ты спрашиваешь?” - “Дело в том, что у меня папа на Украине. Я могу отсюда заехать на Украину, чтобы побыть с ним немного, а затем вернуться в полк?” Главком поинтересовался, есть ли кто еще желающие навестить своих родных. Разумеется, большинство изъявило желание и Главком своим приказом выписал всем по десять суток чтобы съездить домой, а оттуда возвратиться по своим частям.

Папа у меня участвовал в Великой Отечественной, под Сталинградом и на Украине воевал стрелком-радистом в танковом полку. Еще когда я был лейтенантом, он меня учил: “Запомни, в армии важна любая подготовка: политическая, огневая, тактическая, строевая и физическая. Но самое важное в армии - это беречь своих людей!” Приехал я в Мариуполь, рассказал отцу о предстоящей командировке и тот еще раз напутствовал меня, напомнив о необходимости беречь людей и себя.

В свой полк я приехал в пятницу вечером. В это время командир полка куда-то уехал по делам, дня три он отсутствовал, и я начал потихоньку сдавать свои дела. За три дня я практически все уже сдал. Разумеется, жене я был вынужден сообщить о предстоящей командировке. Вернее, она об этом узнала, когда пошла в магазин, ведь в маленьком городке слухи быстро расходятся. Вернулась оттуда и спросила меня дрожащим голосом: “Ты куда собрался?” А я в тот момент собирался на полигон поехать и сидел за столом, обедал. Отвечаю ей: “На полигон собираюсь, что за вопрос?” Она расплакалась: “Ты в Афган собрался, об этом уже все говорят!” Я попытался успокоить ее: “Я тебе обещаю, что все будет хорошо, я оттуда обязательно вернусь”.

Тут возвратился командир полка и устроил совещание для офицеров. Прибежал ко мне дежурный по полку, говорит, что и меня вызывают на совещание. Звоню в батальон, узнаю, что в расположении только замполит батальона и говорю: “Направьте его на совещание к командиру полка”. Отправили, но через пять минут звонит мне замполит: “Командир сказал, что он лично тебя ждет”. Только я вошел, командир мне говорит: “Зенин, ты охамел что ли?”, а я ему в ответ: “Товарищ полковник, мне на сдачу дел положено десять суток. Я должен успеть сдать все свои дела, свой батальон до того времени, как придет приказ на меня. Если я не успею этого сделать, то взыскание по партийной линии прилетит Вам, а не мне”. Командир мне говорит: “Твое дело вернулось обратно”, я отвечаю: “У нас два личных дела. Главком Сухопутных войск сказал мне…”, но командир перебил меня: “Да мало ли что он сказал!” В ответ я предложил: “Вот Вы сами ему это и скажите!” Командир полка стал ставить мне задачу: “Завтра ты поедешь на командирские занятия комбатов, а сегодня в клубе состоится селекторное совещание с командиром дивизии”. Тут я уже не выдержал: “Да Вы что, совсем охренели что ли? Мне нужно все готовить к сдаче, нужно, в конце концов, квартиру служебную сдавать, контейнер для вещей искать”. Командир вызвал кадровика, тот пришел и сказал: “Личное дело твое пришло, ты никуда не поедешь”. Я и на кадровика накричал: “Ты-то куда лезешь? Ты тоже ничего не знаешь!” Потом немного успокоился и решил, что в клуб на селекторное совещание я пойду. Пришли в клуб, сели в кресла, сидим, слушаем. Дошла очередь и до нас, командир дивизии Квашнин спрашивает у комполка: “Как там у вас дела? Комбаты готовы к убытию на занятия?” Тот отвечает: “Так точно! Кроме Вашего «любимчика». Зенин отказывается ехать” - “Ну-ка, зови его сюда!” Я поднимаюсь на сцену, поближе к микрофону: “Я здесь, товарищ генерал” - “Зенин, ну ты был в Москве?” - “Был” - “Что тебе там сказали?” - “Мне сказали, что я еду в 201-ю Кундузскую дивизию. Там комбата отдали под суд за то, что он испугался, не сориентировался и завел свой батальон, который чуть весь не положили. Вот вместо этого комбата я и еду в Афганистан”. Квашнин говорит: “Значит так, ты должен оттуда вернуться, во-первых, живым, а во-вторых, со званием Героя Советского Союза. Понял?” Я ему отвечаю: “Да я не поеду туда”. Квашнин удивился: “Как так не поедешь? Почему?” - “Так я же завтра убываю на командирские занятия! Мне командир полка приказал” - “Где он?” Тут комдив как начал песочить командира полка: “Ты ему сейчас должен проводы организовывать!” А потом ненадолго умолкнув, видимо в этот момент к нему подошел начальник отдела кадров, продолжил: “Так он у тебя уже через три дня, оказывается, должен быть в Ташкенте! Принимайте у него дела!” Командиру полка ничего не оставалось, как выполнять приказ командира дивизии. Тем более, что значительную часть дел я уже успел сдать. Мы с женой привели немного в порядок квартиру, сдали ее, а жену я отправил в Мариуполь, где у нее имелась собственная квартира. Проводив жену с детьми, сам через три часа в Алма-Ате уже садился в самолет, летящий в Ташкент. В столице Узбекистана пришлось посидеть некоторое время, дожидаясь, пока придет направление и затем нас отправили в Кабул.

- Вы в ташкентском аэропорту проходили пограничный контроль?

- Разумеется. Нам перед отправкой сказали обязательно взять с собой солнцезащитные очки, полевую форму, портупею. Последняя там вообще оказалась ненужным предметом.

- У Вас при себе был загранпаспорт?

- Да, мне его специально оформили в штабе округа и выдали вместе с предписанием прямо перед вылетом в Ташкент.

Прилетел я в Кабул и меня разместили на пересыльном пункте, где стояли обычные солдатские двухъярусные кровати, на которых размещались офицеры и прапорщики, ожидающие, когда в нужном для них направлении пойдет колонна или «вертушка». Там были и отправляющиеся в отпуск, и возвращающиеся из Союза, были и такие как я, впервые прибывшие.

- Солдат среди них не было?

- Нет, для солдат был оборудован свой пересыльный пункт.

Я спросил у тех, кто сидел на нашем пересыльном пункте: “Есть кто в 201-ю дивизию? Как туда попасть?” - “Жди, когда колонна пойдет в Кундуз, тогда и тебя заберет”. Спустя некоторое время приходит кто-то и зачитывает список тех, кто отправляется в Кундуз. Поскольку моей фамилии в этом списке не оказалось, пришлось поинтересоваться: «А меня куда?» - «Фамилия?» Назвался. «А, нет, все переиграли. Вы едете в Газни, в 191-й отдельный мотострелковый полк, на замену комбату, находящемуся под следствием». Думаю: «Вот мне везет-то с такими комбатами!» Мне указали: «Вон там сидит газнийская группа, у них спрашивайте, когда Вас отправят». Подхожу к этой группе, здороваюсь и интересуюсь: «Ребята, кто на Газни едет?» - «Это мы. Говорят, завтра утром должна колонна прийти, загрузится необходимым и нас на обратном пути заберет с собой. А ты откуда и куда?» Сели, поговорили, немного выпили. Я из Союза вез в Афганистан три бутылки водки, правда, к месту своего назначения довез лишь одну из них: первую выпили в еще в Ташкенте, вторую в Кабуле на пересылке. О том, что необходимо обязательно взять с собой водку мне сказали еще дома, в Аягузе, где, из-за «сухого закона» ее пришлось доставать втридорога и буквально «из-под полы».

Дорога Газни - Кабул

Сидим, разговариваем, интересуюсь о здешней службе. Меня спрашивают: «Ты какое училище заканчивал?» Отвечаю, что Киевское ВОКУ. «Тааак… А у нас во втором батальоне зампотыл, кажется, тоже из Киевского ВОКУ» - «А как фамилия?» - «Запорожцев» - «Витька что ли?» - «Да». Мы с Витькой в училище в одной роте были, поэтому я очень обрадовался однокашнику.

- Как убивали время в ожидании колонны?

- Да просто сидели там. До нас доводили приказы, директивы, положения, а также информацию о боевых действиях в Афганистане, о нарушениях воинской дисциплины и уголовных делах. Передвижение было ограниченным, поэтому мы могли пойти что-нибудь купить себе поесть в Военторге, где к оплате принимались как чеки Внешпосылторга, так и советские рубли. Нас хоть и поставили там на довольствие, но кормежка была скудной, потому что какой-то прапорщик, образно говоря, вместо положенных тебе ста грамм мяса выдавал всего пятьдесят.

- Как добрались до полка?

- Долго ждать колонны не пришлось, она пришла на следующий день в полдень. Пришлось подождать день, пока происходила загрузка и мы отправились в путь. Прохождение колонны – это целая операция. Допустим, из полка необходимо привести в Кабул колонну. При этом один из батальонов выставляет боевое охранение на маршруте следования до границы своей зоны ответственности, а второй батальон свою боевую технику размещает в колонне среди грузовиков и «наливников». Если, допустим, в колонне сотня машин, а у тебя в батальоне сорок машин, то ты ставишь свои БТРы через каждые пять машин. В это время другой батальон берет под свой контроль высоты, откуда наиболее вероятны нападения на колонну. Участки дороги разбивались на определенные зоны ответственности, куда входили и батальоны других подразделений. Колонна прибывала в Кабул, в Теплый Стан, на определенную площадку ставились для обслуживания машины сопровождения, а в это время «Уралы» и «КАМАЗы» отправлялись загружаться необходимым грузом: кто боеприпасами, кто продовольствием, кто стройматериалами. Бывали случаи, что мы приходили в Теплый Стан, где получали под свою охрану и сопровождение сформированную там колонну, которую нужно было провести через зону ответственности нашего полка куда-нибудь дальше.

По прибытию к месту службы я должен был представиться, как положено, командиру полка. Но на тот момент Лев Рохлин, командовавший полком, получил назначение и убыл в Союз, а вместо него оставался начальник штаба Суриков. Впоследствии Суриков некоторое время, месяца четыре, командовал полком, но за ним пошел какой-то нехороший след и, по слухам, в Ташкенте по нему даже проводилось следствие. В 191-м полку я получил назначение в третий батальон, который буквально перед моим приездом получил наименование «горно-стрелковый» вместо мотострелкового. Комбат, майор Езиков, которого я должен был менять, был человеком рослым, метра под два, и упитанным. После участия в Панджшерской операции, где у батальона в результате неправильно выполненной задачи были большие потери, он был отстранен от командования, находился под следствием и жил в расположении батальона, ожидая суда над ним. После моего прибытия в полк бывшего комбата увезли, затем вслед за ним отправился Суриков, а на место командира полка прибыл полковник Щербаков Валерий Макарович, который заканчивал Киевское ВОКУ вместе с моим братом. Щербаков командовал полком до самого его вывода в Советский Союз.

м-р Зенин ставит задачу своим подчиненным. На заднем плане командир 191 ОМСП п-к Щербаков

В батальон я прибыл 4 ноября 1985 года. Обязанности командира 3-го батальона на момент моего прибытия исполнял замполит батальона Михаил Зверев, который вместе с батальоном в тот момент находился на боевых. Во время боевых выходов вместе с личным составом батальона обычно уходил и весь офицерский состав, включая командира, замполита и зампотылу. Через три дня Зверев возвратился в расположение батальона. Когда мы с ним знакомились, на меня сурово исподлобья смотрел заросший мужик: «А Вы кто такой?» - «Комбат». Я сам еще подумал: «Ничего себе, мне замполит попался!» Но, как оказалось потом, замполит был добрейшей души человеком, и мы с ним прекрасно сработались.

- Как состоялось Ваше “боевое крещение”?

- Буквально через три дня я вместе с батальоном пошел «в колонну», то есть сопровождать движение проходящих колонн, везущих разные грузы: от боеприпасов до вещевого имущества. Нам сообщили: “От Кабула до 13-го поста идет колонна”. Мы выдвигаемся и расставляем посты вдоль дороги, чтобы не допустить нападения на колонну. Если колонну сопровождает кто-то другой, мы в зоне своей ответственности принимаем колонну под свою охрану, а если сопровождаем свою собственную колонну, то обязательно разбавляем ее нашей бронетехникой. Один батальон ведет колонну по дороге, в это время другой батальон занимает позиции на блоках, прикрывая от нападения с гор, «зеленки» и кишлаков. При следующей проводке колонн батальоны меняются местами. Если мы сопровождаем собственную колонну, то в Кабул идут, как правило, пустые машины, там в Теплом стане сутки-двое стоим, дожидаясь загрузки и затем, вытянувшись на дороге, отправляемся обратно к себе. И вот на обратном пути произошел небольшой обстрел нашей колонны. Я поначалу и не понял, что произошло, только слышно было: “Тюк-тюк-тюк”. Со мной рядом был заместитель командира батальона капитан Никиенко, который посоветовал: “Товарищ майор, пригнитесь” - “А что произошло?” - “Да по нам стреляют”. Вот так я впервые попал под обстрел. В тот раз огонь “духов” был настолько слабым, две-три очереди из стрелкового оружия по командной машине, что наша колонна даже не открывала ответного огня. В остальных случаях обстрел колонн был уже более серьезнее.

- Как личный состав принял нового командира батальона?

- Нормально все приняли, и солдаты и офицеры. Начальником штаба у меня был ныне покойный Толя Тихонов. Они вместе с моим замом были моложе меня и впоследствии, по замене, поступили в Академию, закончив ее.

23 февраля 1986, г. Баграм с НШБ Тихоновым

- Какие задачи пришлось решать в первую очередь?

- Когда я пришел в батальон, то во всех других батальонах, кроме моего, а также в артдивизионе и в танковом батальоне, имелись собственные бани. Пришлось исправлять ситуацию и в феврале у нас уже была своя баня. Материалы для ее постройки доставали любыми путями. Например, при сопровождении колонны подрывались на минах машины, груженые стройматериалами или досками. Если подбитую или подорвавшуюся машину не было возможности эвакуировать, часть ее груза и навесного оборудования, по возможности, перегружали на другие машины. Пехота знала свое дело и успевала быстро снять с автомобиля не только немного стройматериалов, но и оборудование кабины, включая сиденья. Эти сиденья потом ставились на броню машин, чтобы кому-то было комфортнее ехать. Подбитую машину нельзя эвакуировать, ее нужно только сжечь. Разумеется, мы потом составляли акт об уничтожении автомобиля, я ставил свою подпись, а остатки автомашины тут же разбирались, по возможности, на запчасти. То, что нельзя было забрать, уничтожалось. При актировании упоминался и груз, «оставшийся» в подбитой машине. Иногда, когда машина была нагружена цементом или плиткой, большую часть этого груза приходилось оставлять в кузове. Возьмем мы, к примеру, пять мешков цемента, а остальное забирал кто-то другой, кому это было нужно, ничего не оставалось. Даже с блок-постов спускались к машине, чтобы груз не достался «духам».

Свою баню мы углубили в землю, оставив торчать наружу только метра полтора стены. Мы притащили и установили рядом с баней бочку с подбитого «наливника», заполненную водой. Кислородный баллон разрезали пополам, установили там капельницу для солярки и этим устройством подогревали воду. В летнее время нагрев воды производился от окружающей жары. Внутри бани было сделано два душа и небольшой бассейн размером полтора на полтора. По возвращению с боевых колонна выстраивалась, проверялась. Затем командиры рот выходили и докладывали мне, что все нормально. Я давал команду: «Сдать оружие и рапортом доложить мне, что оружие полностью сдано, личный состав и техника на месте». Пока командиры рот со своим личным составом занимались чисткой и сдачей оружия, я со своими заместителями шел в баню мыться. Мы выходили из бани, туда заходили ротные, затем, после них, взводные. И так за пару часов через баню проходил весь личный состав офицеров и прапорщиков. Пока мы мылись в бане, в комнате боевой славы батальона зампотыл с подчиненными накрывали столы для офицерского состава. При этом мы всегда приглашали к себе на застолье и командование соседних подразделений, которые вместе с нами ездил на боевые, например, танкового батальона или огнеметчиков. Можно сказать, что взаимодействие у нас отрабатывалось не только на поле боя – мы часто приглашали друг друга посидеть вместе, слегка выпить.

У батальонной бани. Зенин В.Ю. - третий слева

После возвращения с боевых нам полагалось десять дней на отдых, но уже на следующий день после возвращения в расположение мы начинали обслуживание своей боевой техники. И выходило, что реального отдыха у нас было всего три – четыре дня, а затем батальон снова отправляли куда-нибудь на сопровождение колонн и возвращались мы только через месяц или полтора. Из-за такого частого использования батальона иногда доходило до того, что у меня в каждой роте оставалось всего по четыре – пять БТРов. Я подходил к командиру полка с просьбой: «Товарищ полковник, дайте мне, пожалуйста, хотя бы месяц, чтобы восстановить технику», а тот отвечал: «По-твоему, я должен доложить командующему армией (наш полк был отдельным и подчинялся напрямую командующему 40-й армией) и сказать ему, что я не могу горнострелковый батальон отправлять выполнять возложенные на него задачи из-за того, что у него техники недостаточно?» Доходило до того, что мне на время выполнения операций давали БТРы из других батальонов.

- Сколько БТР полагалось иметь в батальоне по штату?

- У нас весь полк был на БТРах, на БМП передвигалась лишь разведрота. В моем батальоне в каждой роте должно было быть по десять БТР, плюс еще должны быть машины в противотанковом и огневом взводах, минометной батарее и взводе связи. БТРы у нас сначала были “семидесятки”, затем их постепенно стали заменять дизельными “восьмидесятками”. Командир полка при этом продолжал ездить на старой “шестидесятке”. В каждой из моделей БТР были свои плюсы и минусы. Например, “семидесятка” имела два двигателя и если один в результате подрыва выходил из строя, то можно было дотянуть на другом оставшемся. А на “восьмидесятке” стоял КАМАЗовский дизельный двигатель, но если его подбили, то все, остановился и дожидаешься “Урала”-эвакуатора.

Кроме БТР, в минометной батарее были ГАЗ-66, возившие минометы “Василек” на колесном ходу и МТ-ЛБ, на которые тоже устанавливались «Васильки». Местными умельцами в кузове ГАЗ-66 были сварены направляющие, по которым миномет быстро загружался в кузов и перемещался перевозкой в кузове, а не буксировкой. На МТ-ЛБ тоже самое – минометы были прикреплены на броне.

- АГСы на броню МТ-ЛБ не крепились?

- Нет, гранатометчики таскали свои АГСы самостоятельно, так же, как и расчеты «Утесов».

- Штатное расписание горнострелкового батальона чем-то отличалось от мотострелкового? Например, количеством снайперов?

- Нет, совсем не отличалось. А количество определенных боевых единиц, тех же снайперов, отдавалось на усмотрение командира батальона по согласованию с командирами рот. Приходим с боевых и в процессе “разбора полетов” кто-то говорит: “Мне бы еще снайперов добавить. Хочу, чтобы во взводе был не один снайпер и пулеметчик”. Я уточняю: “Есть такие, кто подготовлен и кого можно назначить?” После утвердительного ответа пишу рапорт командиру полка на получение вооружения. Обычно старались подразделения усилить пулеметчиками и снайперами, поэтому, если солдат был толковым и умел обращаться с соответствующим оружием, то его без проблем ставили на эту должность. Но эти изменения не вносились в штатное расписание батальона, просто дополнительный пулеметчик заменял имеющуюся штатную единицу простого стрелка.

Однажды мы захватили «духовские» склады и среди прочего добра нам достались небольшие, 40-миллиметровые минометы. Очень удобная штука! Мы этими минометами пользовались до тех пор, пока не закончились боекомплекты к ним. Затем какой-то умный командир, прибывший из Москвы, приказал сгрузить нам с “вертушек” 120-миллиметровые минометы. А мы же постоянно передвигаемся и вынуждены будем все это добро нести на себе. Представляете, сколько весит одна лишь опорная плита у этого миномета!? А потом еще приказал обеспечить печками-буржуйками и дровами к ним. Я возмутился: «Вы что там, охренели совсем?» Пришлось оставить человек десять, чтобы они весь этот груз охраняли, пока “вертушки” его обратно не заберут. Вот в таких случаях понимаешь, что военное руководство зачастую абсолютно непрофессионально. Особенно это касалось приезжавших проверяющих из столицы. Когда на боевые выезжал кто-то из Министерства обороны, им оплата в сутки шла в размере, образно говоря, сорок пять чеков, а представителям Генштаба суточная оплата за те же боевые составляла уже, к примеру, пятьдесят пять чеков. При этом на боевых я полтора месяца брожу по горам, а они сидят на броне, не поднимаясь в горы. После этого, не слезая с брони, они переезжают туда, где мы спускаемся с гор, и по возвращении в полк генерал, старший группы проверяющих, устраивает разбор боевых действий. По окончании всех процедур от него следует указание: «Командир полка, ты сам знаешь, кого у себя наградить», и, обращаясь к своей группе: «А у нас как? Сколько человек прибыло для проверки?» - «Двенадцать человек, товарищ генерал-майор» - «Ну, всех надо наградить. Дайте им каждому по ордену Красной Звезды». Представляете! И это за то, что они приехали и просто на броне посидели! Мы когда пошли на Хост, нас чуть не подстрелили, поэтому пришлось занять оборону и окопаться. Окапывались и сидели в обороне мы недели три, успели всем ориентирам и складкам местности дать свои названия, например, «Ласточкино гнездо», «проспект Артиллеристов». Тут нам по рации сообщают: «К вам с «Рубина» (а это был позывной кабульского центра) поднимается «карандаш», представитель из Москвы. Встретьте его». Хорошо, встретим. Этот «карандаш» начал подъем часов в пять и к обеду с сопровождением был уже у нас. Вид его, конечно, был впечатляющим: в каске, бронежилете и с портфельчиком. Из оружия при себе только пистолет ПМ. Поднявшись, представитель начал повелительным тоном разговор: «Ну, что у тебя здесь, комбат?», а сам рукой оперся на стоящую рядом сосну. Я ему тихонько говорю: «Руку уберите, здесь снайперы работают». Тот с гонором начал было: «Что ты тут меня начинаешь…», но в ствол рядом с ним ударила пуля, и проверяющий быстро упал на землю. Больше я его не видел. Встретились мы с ним спустя полгода на организации взаимодействия в Кабуле. Он радостно бросился меня обнимать, как хорошего знакомого: «О, комбат! Помнишь, как мы с тобой?» - «Да, помню. А что это у Вас? Орден Красной звезды?» - «Да, это мне дали за то, как мы с тобой на той высоте… А у тебя что?» - «А у меня за это - ничего».

Хост, март 1986

- Но все-таки были какие-то отличия горно-стрелкового батальона от мотострелкового?

- Никакого различия нет. Ни по технике, ни по вооружению. Даже обмундирование то же самое. Кстати об обмундировании. Когда мне сказали, что мой батальон – горнострелковый, я обратил внимание, что в горном снаряжении, “штормовках” и свитерах, ходят поголовно все работники штаба полка – и писаря и женщины, которые там работают, но только не солдаты, которым это обмундирование полагалось. Я пошел к начальнику вещевой службы полка, тот разводит руками: «Нет ничего». Тогда я отправился к командиру полка Щербакову и говорю ему: «Товарищ полковник, скажите, кому мне писать заявку на получение горного снаряжения? Командующему армией?» То сразу: «Что такое?» - «В горно-стрелковом батальоне нет ни одной единицы полагающегося снаряжения. Ладно, солдатам может не всем хватать, но у офицеров и в разведвзводе это снаряжение должно же быть! Разведвзвод – это ведь глаза и уши батальона, они всегда идут впереди всех, от них зависят жизни остальных, поэтому они обязательно должны быть хорошо одеты и снаряжены. А у Вас штабные и вещевики щеголяют в том, что положено моим подчиненным». Командир полка тут же вызвал вещевика, вызвал заместителя и сразу все нашлось: через три дня мы уже были полностью экипированы всем необходимым.

- Какую обувь использовали?

- Горных ботинок с металлическими вставками на подошвах нам не давали. У нас в основном были короткие сапожки, но чаще всего покупали в дуканах кроссовки. В горах они тоже были очень удобными, хоть и убивались очень быстро: два выхода и все. Еще на выходы надевали длинные «духовские» шерстяные носки, но те тоже очень быстро стаптывались и приходили в негодность. Кроссовки мне портила моя собака, которая любила грызть обувь. Рядом с нами стоял спецназ, с замкомбатом которого, Федоровым, мы вместе заканчивали одно училище, только он там был в разведроте, а я в общевойсковой. У них в батальоне в это время ощенилась сука, и я попросил себе одного щенка, поскольку очень люблю собак. Недели через две Федоров принес мне щенка, которого я назвал Афганом. Я своего пса хорошо выдрессировал, и он постоянно ездил вместе со мной на броне БТРа.

- Вы горную подготовку проходили?

- Однажды в Ташкенте собрали инструкторов по альпинизму и командиров горно-стрелковых батальонов, отправили в Кабул в командировку, где они нас обучали основам горной подготовки. Мы даже совершали небольшие восхождения, чтобы на практике узнать, что такое карабины, обвязка и прочее. Мы полюбопытствовали: «А у нас будет такое же снаряжение?», на что получили ответ: «Не знаем, ведь все это очень дорого стоит». Ну, понятно! За каким чертом тогда нас здесь собрали? Раньше чтобы в горно-стрелковую часть попасть служить, у тебя уже должна быть альпинистская подготовка и на груди висеть значок, что ты альпинист. А в то время единственное военное училище, которое более-менее готовило специалистов в этом направлении, и в программе которого имелась горно-стрелковая подготовка – Орджоникидзевское ВОКУ. В Ленинградском общевойсковом – там в основном учились спортсмены, Московское – «паркетное училище», а наше Киевское, Омское и дальневосточное Благовещенское считались командными училищами.

- Во время выхода на “боевые” вам, как горно-стрелковому подразделению, выдавался горный сухой паек?

- Поначалу давали обычный, не горный. Потом я сходил к начпроду полка, поговорил с ним, сказал, что у меня все-таки горно-стрелковый батальон и ему такие пайки по штату положены: “У десантников вон, по пять разных видов сухпайков дают!” Тот поначалу отказывался, говорил: “Где я тебе горный сухпай возьму?”, на что я ему посоветовал заказать его в Кабуле. В результате со временем нам стали выдавать и горные сухпайки. Несмотря на то, что горные пайки, как и пайки десантников, различались по категориям, нам почти всегда доставались пайки лишь одной категории. Но мы не возмущались, нам и этого хватало. Меня в этих пайках удивляло содержимое. Летом нам давали паек, в который входила маленькая баночка консервированного сала и такая же маленькая баночка сгущенки. А как-то зимой, из-за сильного тумана, нам сухпаек сбросили с вертолета, так в том пайке мы получили банку с компотом, чернослив и рис. Летом, при пятидесятиградусной жаре, открываешь банку с салом - ну как ее есть, ведь воды нет, пить и так охота. И не знаешь, когда тебе воду доставят. А зимой банка с компотом замерзает, и ты не понимаешь, что с ней делать. Неужели нельзя было поменять рацион в сухпайках, чтобы приспособить их употребление под климатические условия?

- Где размещался 191-й отдельный мотострелковый полк и какие войсковые части располагались поблизости?

- Рядом с Газни размещался еще и аэродром, где базировались наши летчики, 177-й отдельный отряд спецназа ГРУ и городок военных советников. Наш полк для охраны всех этих объектов не задействовали, у них была своя охрана. А у советников она была двойной: их охраняли не только советские солдаты, но и военнослужащие афганской армии. Конечно, я бы на афганскую охрану сильно не полагался - запросто могли продать. А наш полк от Газни находился километрах в трех, рядом с рабочим поселком, который назывался “Рыбак”. Для того чтобы не было внезапного нападения на пункт постоянной дислокации, на высотах метров четыреста выставлялись “блоки” - заставы, в основном из взвода ЗРК, а в поле между горами и полком, там, где минные поля, располагался противотанковый взвод, вооруженный СПГ-9.

Командование 191 омсп, г.Газни, 4 сентября 1986 г.

- Какой смысл был в зенитно-ракетном взводе, ведь у душманов не имелось собственной авиации?

- Батальон должен был быть укомплектован по штату в полном составе. На том “блоке”, где стоял мой зенитно-ракетный взвод, ребята себе на высотах вырыли окопы, оборудовали блиндажи, завели несколько ишаков чтобы поднимать воду и боеприпасы. Их там никто не сменял, они там практически постоянно находились. Ну, может, когда-нибудь возьмешь у них одного-двух человек на “боевые”, когда не хватает личного состава.

- Противотанковый взвод тоже бессменно жил на своих позициях?

- Они стояли в чистом поле, защищая от внезапного нападения на пункт постоянной дислокации полка со стороны пустыни. У них там рядом было минное поле, колючка, все их укрепления тоже были в землю вкопаны. А все остальные подразделения жили уже на территории полка.

Но обстрелы полка, несмотря на все выносные посты, все равно производились. Из зеленки часто прилетали “духовские” ракеты, запускаемые с рельсовых направляющих. Действовали он молниеносно: налетели, обстреляли и ушли. Пока мы свою артиллерию подготовим, дадим ей целеуказание, “духов” уже и след простыл. Хотя артиллерии и так работы хватало – у нее имелись собственные «плановые» цели.

- Сколько минимально оставалось личного состава в расположении полка, когда полк уходил на боевые?

- Один батальон. Если операция была крупной, то и из оставшегося батальона могли забрать немного личного состава. А обычно на операцию уходили два батальона, артдивизион, танкисты, саперы, разведчики, огнеметчики - то есть полностью полк, в общей сложности тысячи полторы личного состава набиралось. Когда мы выходили на какую-нибудь операцию, один батальон всегда обязательно оставался в подразделении на охране полка. Например, первый батальон остается, а я ухожу со вторым. Затем возвращаемся и на следующую операцию я ухожу с первым, а второй остается в полку. И так шло постоянное чередование: оба батальона менялись между собой, а я постоянно со своим батальоном участвовал в различных выходах и операциях. Однажды я уехал в отпуск, возвращаюсь и интересуюсь: «Сколько раз без меня уходили на боевые?» - «Ни разу» - «Ёлки-палки, неужели ни разу не ходили?» - «Нет». Но стоило только мне вернуться в полк, как уже через пару дней мой батальон отправили участвовать в очередной операции.

Выход на постановку блоков. Слева направо - Секрет, его подчиненный солдат связист, Зенин, Зверев

- По какому принципу выставлялись “блоки” вдоль дороги?

- Перед любыми боевыми действиями, перед любыми сопровождениями, нас вызывал к себе командир полка и ставил перед нами боевую задачу. Перед каждым выходом из пункта постоянной дислокации составлялся список БЧС -боевого численного состава - и в штаб полка подавались сведения, сколько у тебя в наличии личного состава, техники, радиостанций и прочего, необходимого для выполнения поставленной боевой задачи. Потом, когда приходили на организацию взаимодействия, там обязательно присутствовали командир полка или его заместитель, начальник штаба полка и все привлекаемые - мотострелки, горнострелки, артиллеристы, танкисты. Нам озвучивали маршрут: указывали место и время, где формируется колонна, по какому маршруту она выдвигается, где этот маршрут заканчивается. Под приказ указывалось, кто размешивает эту колонну, а кто выставляет свой личный состав на “блоки”. Например, мне говорят: “Третий батальон выставляет “блоки” отсюда, с точки “А”, вот до сюда, до точки “Б”. Протяженность пятьдесят километров”. При этом командир полка или начальник разведки указывают, на какие участки, согласно разведданным, следует обратить особое внимание. В свою очередь я уже выставляю посты на этом протяжении по собственному усмотрению, учитывая полученные разведданные и рекомендации командования полка. Вместе со своим батальоном, который я должен расставить на “блоках” вдоль отведенного участка дороги, я выдвигался вперед примерно за 20 - 30 минут до того, как сформированная колонна начнет свое движение. С моим батальоном обязательно шли саперы, проверяя дорогу на «сюрпризы». Допустим, если колонна начинает движение в четыре часа, то около трех мне замы докладывают, что батальон уже построен и готов к выходу. Мне остается в течении пятнадцати минут проверить готовность и доложить об этом командиру полка. Тот спрашивает: “Зенин, у тебя все готовы?” - “Так точно” - “Тогда по коням!” Мы уходим на расстановку “блоков”, а основная колонна выдвигается спустя, примерно, полчаса. При этом она не начинает движение одновременно: первые машины пошли вперед, а середина и конец колонны все еще стоят, ждут начала своего движения. Поэтому на то, чтобы колонна вышла, и каждая машина в ней заняла свое место соблюдая дистанцию, нужно некоторое время. А этому всегда что-то препятствовало: то какая-то машина заглохнет, то еще какая-нибудь причина. Это только на учениях колонны всегда идут ровно и красиво. У меня еще в Чехословакии так было: колонна начинала двигаться по команде “двести двадцать два” - когда по рации давалась команда “двести”, включалась передача, по команде “двадцать” выжималось сцепление, а когда звучала команда “два” машина трогалась с места. Со стороны выглядело, что колонна практически одновременно начинала движение. В Афганистане же была одна команда: “Поехали!” При этом первая машина поехала вовремя, вторая задержалась, за ней третья, пятая. И скорость колонна набирает не сразу, а лишь когда вся начнет двигаться и вытянется вдоль дороги. Поначалу головные машины идут со скоростью не более десяти километров в час, чтобы не допустить разрывов между машинами и лишь потом, пройдя километров пять, колонна набирает ход и скорость постепенно увеличивается, километров до сорока в час. Колонна в сто машин, как правило, растягивается на пятнадцать - двадцать километров по дороге.

Во время постановки блоков

- Если во время движения колонны происходило какое-нибудь ДТП, как поступали при этом?

- Если подбивали машину, то докладывали по рации, что она начинает гореть, в ответ обычно получали указание: “Сбрасывайте ее с дороги”. Мы забирали людей на другие машины, пострадавшую технику сталкивали с дороги и продолжали движение. По прибытию в пункт назначения в обязательном порядке составлялся акт об уничтожении техники, который подписывали я, как командир сопровождающего батальона, и командир той роты, которой принадлежала уничтоженная техника: “КАМАЗ номер такой-то сгорел в результате огневого воздействия. С ним сгорело такое-то имущество”. При возможности, часть имущества со сгоревших машин, забиралось для личного пользования, но если целенаправленно заниматься разгрузкой имущества с поврежденной машины, то можно потерять кроме нее и много других, включая боевые. Поэтому передняя часть колонны продолжала потихоньку двигаться вперед, а задняя часть останавливалась, ожидая, пока вышедшую из строя машину не уберут с дороги.

Обычно я шел не в голове колонны своего батальона, а ближе к середине: впереди шли два взвода первой роты, я позади них, а за мной уже и весь батальон. Это делалось мной для того, чтобы случись чего, у меня была возможность оценить обстановку и принять необходимое решение. Еду, и попутно осматриваю прилегающую местность. Чистое поле, кяризов, в которых могут спрятаться “духи”, нет - едем дальше. Проезжаем еще пять километров, понимаю, что на этом участке никто нападать не будет, а если кто-то и решится, то его на открытой местности будет заметно еще издалека и можно будет уничтожить. Потом смотрю - а вот возвышенность, на которой будет очень хорошая огневая позиция: вышел, справа-слева отстрелял и ушел. Командиру роты, которая первой выставляет “блоки”, даю команду: “”Коробочку” справа вот на эту высоту. Видишь?” - “Вижу” - “Пошел. Только соблюдай меры безопасности, потому что, когда из колеи съезжаешь, могут быть минные поля”. Саперы спешиваются и начинают прощупывать землю, чтобы наши могли эту высоту занять. В каждой роте у нас были нештатные саперы, которые прошли дополнительную подготовку и умели работать щупами по обнаружению мин. А саперы из инженерно-саперной роты впоследствии начнут обслуживать прохождение основной колонны, идя впереди со щупами и своими служебно-розыскными собаками. Ротные саперы проверяли и прощупывали, как правило, расстояние метров двадцать от дороги, потому что было ясно, что чем дальше от дороги, тем меньше вероятности установки мин. Как только “коробочка”, выдвинувшись на задачу, достигнет указанной точки, я ее снизу по рации слегка корректирую: “Немножко вправо, немножко влево”. Но это я со своей стороны подправляю “коробочку”, а там, наверху, им лучше видно, куда встать, чтобы иметь обзор получше. Затем, закончив размещение бронетехники на возвышенности, даю команду: “Пехоте спешиться, закрепиться”, а сам продолжаю движение по дороге. Еду. Тут появились возвышенности не справа, а слева. Даю команду ротному: “Обрати внимание и на эту возвышенность”. Расставляем людей и там. Обычно старался размещать “блоки” так, чтобы до дороги расстояние составляло не более пятисот метров. Можно было, конечно, “блоки” и на расстоянии в полтора километра разместить, но старались все-таки делать это поближе к дороге.

- “Блоки” выставлялись обязательно с бронетехникой?

- Да, потому что у нас весь полк передвигался на БТРах.

- Вертолеты для сопровождения колонн использовались?

- До начала 1986-го года колонны сопровождали “вертушки”, барражируя над нами на протяжении всего маршрута. Но с 1986-го, когда у “духов” появились “Стингеры”, использование вертолетов для сопровождения колонн практически прекратилось. Лишь иногда они прилетали, но при этом обязательно отстреливая тепловые ловушки.

Со всех расставленных мной “блоков” мне сразу же сообщали информацию обо всех подозрительных движениях в зоне видимости и передавали координаты: “Квадрат такой-то и такой-то, там замечено движение. Артиллерию можно вызвать?” Я связывался с артиллеристами - с командиром батареи или командиром дивизиона - и говорил: “Квадрат такой-то и такой-то. Дымовой дай, пожалуйста”. Он дает дымовой, а мой командир роты мне корректирует: “Все хорошо, только правее сто пятьдесят”. Я в свою очередь корректирую артиллеристов. Залпы. Ротный докладывает: “Все нормально”.

Чамкани, февраль - апрель 1986

- Артдивизион использовали свой, полковой?

- Да, но если расстояние слишком большое и полковая артиллерия не достает до этого участка, то наша артиллерия выходила вместе с нами и побатарейно занимала позиции на протяжении дороги, чтобы своим огнем перекрыть все опасные участки. Если позволяли условия, артиллеристы могли не брать с собой батарею полностью, а взять лишь пару орудий Д-30 с расчетами. Как только колонна прошла, они тут же сворачивались и уходили вместе с колонной.

- В составе артдивизиона были системы залпового огня?

- Были, но использовались они лишь во время крупных операций, а для сопровождения колонн обходились и гаубицами. Наш артдивизион был так называемым “поддерживающим подразделением”, которое обеспечивало выполнение какой-либо задачи. А если проводилась большая войсковая операция, то кроме поддерживающих подразделений, в полку появлялись и приданные подразделения, которые добавляли мощи - например, танковые подразделения, “Ураганы” и прочие.

- “Блоки” выставлялись исключительно на господствующих высотах?

- Нет, они еще выставлялись в “зеленке”. Потому что бывало так: идет дорога и двадцать метров ее проходят через “зеленку”. У них там тополя растут, стволы которых диаметром сантиметров двадцать и стоят они практически рядом друг с другом, через каждые полметра. Поэтому “блоки” ставились подальше от дороги и обязательно лицом к “зеленке”, чтобы ее контролировать так же, как и дорогу, которая находилась на некотором возвышении. В самой “зеленке” тоже, конечно, можно было выставить “блок”, но это было опасно, потому что открытая местность позволяла видеть тех, кто попытается приблизиться, а в “зеленке” врагу можно было подойти на десять метров, ты его не заметишь, и он в тебя шарахнет из гранатомета. У нас однажды так и произошло, когда нас зажали в ущелье.

- Расскажите об этом случае.

- Мы сопровождали колонну в районе нашей 13-й заставы, где с обеих сторон возвышенность, а посередине ущелья “зеленка”, через которую зигзагом идет дорога. Я, как положено, ставил “блоки” и, когда мы еще не прошли до конца этого ущелья, у сопровождавшей колонну “вертушки” отказал двигатель. Вертолетчики посадили машину рядом с входом в ущелье и командующий армией приказал: “Никуда не уходить, “блоки” не снимать, даже если колонна уже пройдет. Пока “вертушка” не починит движки, пока она не взлетит - оставайтесь на месте. Хоть ночуйте там”. Командир полка продублировал мне приказание командующего армией, и со всем полком отправился по маршруту. Обычно колонну вел командир полка или его заместитель, а в некоторых случаях - начальник штаба или зам по вооружению. Получилось так, что в том месте, где приземлился для ремонта вертолет, метрах в двадцати пяти от дороги находилась “зеленка”. Время было где-то около полудня. Я на открытой частоте 4900 связался с летчиками и сообщил, что взял под охрану их “вертушку”: “Как отремонтируете машину, сообщите мне, я сниму “блоки”, а вы сопроводите нас по ущелью”. В ответ услышал: “Командир, нет проблем, все будет нормально”. Вижу, в помощь севшей “вертушке” прилетело еще две “восьмерки”, и они вместе стали там заниматься ремонтом. Завершили они ремонт где-то в 19 или 20 часов, за это время духи видели, что колонна уже прошла, а “вертушка” как села, так больше и не взлетала. Это же такой большой куш, такой лакомый кусок, чтобы от него отказываться! И они по “зеленке” стали подбираться к нам все ближе и ближе. Вертолеты, закончив с ремонтом, дружно поднялись и ушли в Газни. Я попытался до них докричаться: “Ребята, что же вы делаете?! Почему нас бросили?!”, но связи с “вертушками” почему-то не было. Я понимаю, что мы остались безо всякой поддержки и можем быть сейчас полностью уничтожены “духами”. Кричу своим: “Вперед, ребята!” Начали движение, я уже вышел из ущелья и стою, жду, встречаю и проверяю всех своих людей. Последним из ущелья должен выходить “Ларёк” (это был позывной нашего зампотеха), который снимал все стоявшие «блоки». Это выглядело примерно так. Подходит, допустим, он к “блоку”, видит номер стоящей там машины и по рации дает команду: “Пятьсот третий, вперед”. Тот снимается с места и на полном ходу уходит к выходу из ущелья. Так же происходит и со следующим “блоком”. Я у него спрашиваю: “Все нормально?” - “Да, все нормально. Я выхожу, давай иди на свое место”. Как только я убедился, что мимо меня прошел практически весь батальон, что позади меня остался только “Ларек”, я стал обгонять колонну, чтобы занять свое место в ее голове. Тут по рации получаю сообщение от “Ларька”: “Начался обстрел. Противник оказывает огневое воздействие”. Я ему даю команду: “Давай, быстрее выводи своих людей из-под обстрела!” - “Не могу. Подбита “коробочка”, два “двухсотых”. Одному водителю выстрелом из СПГ-9 голову оторвало, второму бойцу в грудь попало. Я дал команду спешиться”. Кричу ему по рации: “Ты что, долбанулся? Какой “спешиться”, там же вокруг “зеленка”! Вторая “коробочка” работает?” - “Работает” - “Немедленно всем в БТР! Сажай кого-нибудь за руль подбитой “коробочки” и вытаскивай всех оттуда. Никаких спешиваний! Уходи!” Кое-как отстреливаясь от нападавших, они пошли. Я прямо из ущелья вызываю “вертушки” - нихрена. Тогда я вызываю свой полк, сообщаю им: “Огневое воздействие, “вертушки” не отвечают. Прошу помощь с воздуха”. Спустя непродолжительное время прилетели “вертушки”, покружились над ущельем. Я их вызываю по рации, в ответ тишина, они меня не слышат. Я опять связываюсь со своим полком. Полк запрашивает Кабул, Кабул запрашивает “вертушки”. Назад информация идет в обратном порядке. А ведь вертолеты летают надо мной, мы все их видим, но связаться не можем. Между тем, из полка мне сообщают, что вертолетчики передали, что они никого в указанном районе не наблюдают. В общем, кое-как мы оттуда выскочили. В ущелье пришлось бросить одну подбитую МТ-ЛБ, поскольку она полностью сгорела. Ее экипажу удалось спастись. К тому времени у меня в батальоне было трое убитых и трое раненых. Вышли из ущелья полностью. Я стою, мимо меня проезжает “Ларек”, спрашиваю его: “Последний?” - “Последний” - “Никого там не осталось?” - “Только сгоревшая “коробочка” - “Карандаши” все целы, все на месте?” - “Все, за исключением “двухсотых” и “трехсотых” “. К тому времени “духи” тоже подошли к выходу из ущелья, поняли, где я с батальоном стою, и стали работать из пулемета, одновременно ведя снайперский огонь по нашей колонне. Мои связисты тут же надели на меня, сидящего на башне и руководящего ответным огнем, два бронежилета, а на голову умудрились напялить сразу аж три каски. Как они умудрились это сделать - уму непостижимо! Мы потом пробовали это повторить - у нас не получилось. Отошли мы на расстояние километров пять, остановились. Я сразу собрал у себя всех командиров, уточнил потери. Кстати, в том БТРе, водителю которого снесло голову, оперение выстрела от СПГ-9, застряв в броне, так и торчало как раз напротив того места, где сидел водитель. Начинаем опять пересчитывать личный состав. А уже наступила ночь, ясная такая, чистая, что все звезды в небе видны были просто прекрасно. В афганском небе, особенно в горах, звезды имеют одну особенность: они настолько крупные, что кажется, будто небо висит так низко над твоей головой, что можно достать его рукой. Я при всех своих командирах опять вызываю вертолетчиков: “У меня “двухсотые” и “трехсотые”! Нужна “вертушка”, срочно!” Повторяется та же картина: связь только по цепочке: полк - центр боевого управления в Кабуле - вертолетчики. Вскоре услышали приближающиеся “вертушки”. Я говорю: “Ну, наконец-то!” Но вертолетчики докладывают своим: “Мы их не видим. Пыль, никого не видно”. Ну как вы не видите!? Небо чистое, звезды сияют! Даю команду включить на БТРе прожектор “Луна”, луч которого бьет почти на три километра, и направить его вверх, чтобы вертолетчикам было видно. В ответ опять получаем: “Не видим”. Я даю команду каждому из командиров рот слить бензин и сделать на земле три огненных треугольника размером пятнадцать на пятнадцать. В ответ опять: “Не видим”. Мы слышим, как они летают вокруг нас, но видеть мы их не можем, поскольку бортовые огни у них выключены. Я от раздражения уже стал материться в эфире. Центр боевого управления пытался, было, меня урезонить, но был послан мной подальше и умолк. Мы дали несколько ракет в надежде, что их заметят наши вертолетчики, но все было бесполезно. Себя мы обозначили уже всеми возможными способами: светит “Луна”, горят костры, взлетают ракеты. Во время Великой Отечественной всего этого было достаточно для летчиков, чтобы обнаружить своих, а здесь они вдруг ослепли. Мои пехотинцы, сидя рядом с ранеными и убитыми, уже были в ярости и готовы были открыть огонь по вертолетам, которые кружили над нами. Хоть я их прекрасно понимал, но пришлось всех успокоить. А время шло, “духи” нас почти уже догнали, стали постреливать в нашу сторону и пытаться нас взять в кольцо. Тогда я плюнул на все попытки связаться с вертолетчиками, дал команду сворачиваться, сел на броню, и мы на всей скорости помчались в сторону Кабула. Впереди колонны я поставил машину разведвзвода, погрузив в нее раненых и убитых. После десяти часов вечера в Кабуле начинался комендантский час и ни один БТР, ни одна машина, не имели права без остановки на КПП проехать в город. Зная это, я по рации сообщил в центр боевого управления, что будет идти БТР с ранеными в госпиталь, чтобы его не останавливали на посту. Правда, этот БТР по пути еще два раза обстреляли, но в город он въехал безо всяких препятствий. Обычно в Кабул мы приходили часов в семь-восемь вечера, но в тот раз мы прибыли лишь в два часа ночи. Раненых доставили в госпиталь, убитых - в морг. Разместившись на стоянке, я собрал всех своих командиров рот и приказал написать им объяснительные обо всем происшедшем, с указанием времени и координат: где, когда начался обстрел, какие понесли потери. В свою очередь я сам написал рапорт о происшедшем и, собрав объяснительные командиров рот, часов в пять утра мы разошлись. Только я прилег вздремнуть, как меня уже будят: “Вас вызывают” - “Кто?” - “Полковник Громов”. Этот однофамилец в составе комиссии из сотрудников военной прокуратуры и отдела боевой подготовки прилетел из Ташкента специально, чтобы провести расследование. Оказалось, они получили радиоперехват “духовского” доклада о том, что мой батальон полностью уничтожен. Прибыв в Кабул, они спросили, где комбат. Им ответили, что спит в БТРе. Естественно, у них возникли мысли: “Батальон уничтожен, а комбат живой. Да, к тому же, еще и спит. Что за херня?” Когда я предстал перед полковником Громовым, тот начал себя вести по-хамски, но я его спросил: “А Вы кто такой?” - “Я полковник Громов, прибыл из Ташкента” - “Ну и что дальше?” - “Где Ваш батальон, майор?” - “Да вот он, мой батальон”, - и указал на свои машины. “Какой батальон?” - “Да вот, стоит который перед Вашими глазами”. Громов отмахнулся: “Это не Ваш батальон” - “А где тогда, по-Вашему, мой батальон?” - “Вы его весь положили в ущелье” - “А Вы там были? Видели все своими глазами?” В общем, начали проверять весь личный состав батальона: построили и стали устраивать перекличку по спискам. Полковник, увидев, что весь личный состав присутствует, спросил: “А где подбитый БТР?”, я отвечаю: “Да вот он стоит”. Он открывает боковой люк, заглядывает внутрь, а там торчит из брони выстрел от СПГ. “Сколько бронетехники оставили там?” - “Только одну МТ-ЛБ, и все”. Члены комиссии пошушукались между собой, а затем полковник Громов говорит: “Ладно, напиши объяснительную по поводу произошедшего”. Я тут же протягиваю ему все бумаги, поскольку заранее подготовил как свою объяснительную, так и объяснительные своих командиров рот. Но на этом все не закончилось: пришел еще какой-то особист и тоже пытался меня в чем-то обвинить. Затем меня к себе вызвал командующий ВВС армии. Начали с ним беседовать, он подробно расспрашивал меня о действиях вертолетчиков, и я честно сказал: ““Вертушки” нас попросту кинули. Как в стишке: “Кошка бросила котят, пусть … как хотят””. Видимо ему уже доложили о том, что вертолетчики не пришли нам на помощь, и была устроена своя проверка, потому что он мне тихо сказал: “Ты, комбат, извини пожалуйста. Просто пришел молодой экипаж, им и досталось лететь вас выручать. Они вас видели, но просто испугались возможного обстрела”. И полковник Громов, который поначалу кричал: “Я тебя под суд отдам!”, потом покачал головой: “Да, ты достоин награды за то, что спас батальон”.

- Что получили за это?

- Ничего. Я, когда вернулся из Афганистана, у меня ни одной награды не было, они меня догнали уже в Союзе. И то, получил далеко не все, к чему меня представляли. Секретарь парткома, увидев в моем личном деле последних два представления к наградам, спросил: “А где же награды?”. Я говорю: “Нет ничего. Я же с вашим братом, политработниками, не дружу: послал одного куда подальше, вот он, видимо, и не давал хода моим наградным”. У меня действительно была война со помощником командира полка по строевой части. Мой батальон постоянно не вылезал из “боевых” и каждый раз по возвращении в полк я подавал бумаги на награждение. Но получали награды лишь процентов пятнадцать из представляемых, остальные оставались без ничего. При этом батальоны, которые оставались на охранении, за этот период просто осыпают наградами. В каждой службе всегда требуются солдаты, чтобы выполнить какую-нибудь подвернувшуюся работу, и их берут из разных батальонов. Отправляя в штаб на такие работы одного своего бойца, я дал ему задание: “Ты разузнай там, что с нашими наградами”. Тот не только разузнал, но и нашел пачку наших наградных, которых, вместо того чтобы отправить дальше, отложили для последующего уничтожения. А мы только вернулись с “боевых”, попарились в бане, и я, будучи слегка “подшофе”, решил наведаться в штаб. Кстати, употребление спиртного после возвращения с “боевых” в полку не запрещалось, а наоборот, стало некоторого рода традицией. Поэтому, если мне завтра никуда не отправляться, то сегодня я имею право немного выпить. На отдых нам полагалось десять дней, но по факту отдыхать удавалось только два-три, от силы четыре, дня: то начиналась боевая операция, то сопровождение колонн, то реализация разведданных. И вот прихожу я к дежурному по части и говорю ему: “Дай мне, пожалуйста, пистолет” - “Для чего Вам? В наряд заступать?” - “Да”. У меня с собой еще была граната Ф-1. Захожу я в строевую часть, там две девушки сидят. Я их прошу: “Девочки, выйдите, пожалуйста”. Сажусь напротив начальника строевой части, кладу на стол пистолет с гранатой, и говорю: “Послушай, сволочь, если еще раз хоть один наградной лист моего батальона куда-нибудь не туда уйдет, то тебе в окошко случайно залетит вот такая граната и станешь ты числиться в разряде “небоевых потерь”. Никто ничего не докажет, спишут на то, что ты сам неосторожно обращался с этой гранатой”. После этого разговора награждения личного состава в моем батальоне пошли как положено, а вот мои личные наградные дальше штаба не уходили. Если бы все мои представления заканчивались награждениями, то у меня к моменту окончания командировки, должны были быть четыре Красные звезды.

- Вы, правом командира батальона, могли награждать какими наградами?

- А я не награждал. Я, по возвращении с операции, всегда говорил командирам рот и командиру разведвзвода: “Кто, по-вашему, достоин, представляйте к награде. К ордену или медали - на ваш выбор”. Потом, когда ротные приносили списки на награждение, замполит садился и начинал знакомиться со списком. Иногда у него возникали несогласия: “Да его же пьяным ловили” или “Этот же морду кому-то набил”. Я с ним не соглашался: “Это же разные вещи! Зато в бою он себя хорошо показал, мог даже погибнуть”. Когда в наградном списке попадался совсем уж матерый нарушитель дисциплины, то ему могли снизить награду, дав вместо ордена медаль. Но обычно мы награды не “резали”: как ротный представит список, так мы его с замполитом утверждали и подавали наверх. Так что лично я никого к наградам не представлял. На тех связистов, которые были во время операции со мной, я подавал информацию командиру взвода связи, к примеру: “Со мной был Бурков, награди его”, и тот готовил наградные на этого бойца, а я ставил свою резолюцию “ходатайствую по существу рапорта”. На меня лично наградные готовил командир полка. И то получалось так, что он меня вызывал и говорил: “Зенин, напиши себе наградной”. Я отвечал: “Как это так, я буду на себя писать?” Тогда командир полка давал задачу замполиту: “Напиши на Зенина, а мне потом на подпись принесешь”.

- Расскажите, пожалуйста, поподробнее о комнате боевой славы батальона.

- Рядом с нами находилась Ленинская комната, которая не использовалась по причине того, что началась перестройка и к тому времени существование ленинских комнат в воинских частях попросту отменили. Размером эта комната примерно шесть на три метра. Я предложил сделать из бывшей ленинской комнаты комнату боевой славы батальона, где размещать фото всех наших солдат, которые погибли, совершили подвиги и были награждены орденами и медалями. Однажды мы стояли на “блоке” в районе кишлака Мушакай и мне докладывают по рации: “На мине подорвалась “бурбухайка” и “полосатые” начали ее грабить”. “Полосатыми” мы во время радиопереговоров называли десантников. Я вместе со своей собакой потихоньку выдвигаюсь по обочине дороге к подорвавшейся афганской машине, подъезжаю, разгоняю оттуда десантников. “Бурбухайка” представляла из себя автобус, размером с “Икарус”, только на нем сверху был надстроен еще один этаж, на котором они перевозили различные грузы. Не автобус - а магазин “Тысяча мелочей”. Чего в нем только не перевозилось - и одежда, и продукты, и прочие товары. Но водитель “бурбухайки” случайно наехал передним колесом на мину и этот магазин на колесах вынужден был прекратить свое движение. Я с собакой встал рядом с поврежденным автобусом и пропускал проходящую мимо нашу боевую технику, чтобы солдаты, как десантники, не бросились грабить афганцев. Среди афганского товара я заметил рулон материала бордового цвета типа бархата и, взяв грех на душу, приказал водителю бросить его к себе в БТР, подумав, что эта ткань отлично подойдет для оформления комнаты боевой славы. Возвратившись в пункт постоянной дислокации, все БТРы выстраиваются в ряд перед казармами. Я выхожу и командирам рот даю указание проверить личный состав и технику, Оружие тоже проверить, почистить, сдать в комнату для хранения и мне доложить. После получения докладов от командиров рот, я докладываю командиру полка, что вверенная мне техника и личный состав на месте. Затем начинается помывка в бане офицерского состава, а после этого все собирались в комнате боевой славы, где зампотылу батальона Рыжков, тот еще жук, уже накрывал стол. К нам часто, в числе прочих офицеров, присоединялся и полковой особист майор Ушаков. В тот раз он меня встретил около бани: “Привет, комбат! Как дела? Пускай ко мне Храткевич зайдет”. Храткевич Сергей на тот момент был и.о. начальника разведки батальона. Отвечаю: “Хорошо. А что случилось?” - “Ну, пускай зайдет, мне с ним нужно поговорить”. А потом, уходя, повернувшись и как бы невзначай, поинтересовался у меня: “Да, слушай, а куда это ты хочешь красный материал пристроить?” Полк только что пришел, я еще не успел смыть с себя пыль, а особист уже все знает! Батальон еще в строю стоит - а он уже все знает! Я в шоке был. Потом, в Ташкенте, он мне рассказал, что у него в каждом подразделении имелись свои люди и ему еще на подходе колонны кто-то из них давал сигнал по радиостанции на определенной частоте, например: “БТР такой-то, все нормально, все хорошо”. Во время отдыха после возвращения водка заканчивалась, как правило, уже на второй день и начинали пить “свое”. Потом “свое” тоже как-то быстро заканчивалось. “Зампотыл, давай самогон” - “Закончился” - “Тогда давай брагу” - “Тоже закончилась”. Особист приходит к нам в гости, а я ему говорю: “Валера, пить нечего, у нас все закончилось”. Тогда Ушаков говорит, обращаясь к начальнику штаба батальона: “Тихонов, съезди к своим во взвод ПТБ. Скажи им, что у них на минном поле, справа, где камень, спрятана фляжка с брагой”. Оказалось, и вправду там на солнце стояла нержавеющая фляга с брагой. Я говорю особисту: “Даже не стану спрашивать, откуда ты это знаешь. Понял - это твоя работа”. Тихонов, вернувшись от своих, привезя флягу с брагой и немного самогона, тихонько ругался: “Вот гады! Скрыли от меня!” Так что особист наш знал буквально все - где, что, как.

Ходили мы как-то на реализацию разведданных неподалеку от пункта постоянной дислокации. Вроде как в ущелье должны были находиться “духи”. Правда, это было не ущелье, а сухое русло реки, которое мы окружили силами батальона и начали чесать всю “зеленку”. Завязалась перестрелка и я своему водителю БТР, рыжему Вите Ярмизину из Ростова, говорю: “Давай, рули к сухому руслу, встань на пригорочке”. Он поднялся слегка, а я сижу сверху на броне с автоматом. Вижу, «дух» в нас целится из гранатомета. Я дал очередь, тот испугался, бросил гранатомет и попытался убежать. Я выстрелил ему вслед, пуля попала ему в лопатку, и он упал. Взяли мы в тот день в плен двадцать пять “духов” и полностью забили кузов ГАЗ-66 оружием и велосипедами, на которых они приехали в то место. Пленных передали в особый отдел местного царандоя, а велосипеды и трофейное оружие привезли в полк. Впоследствии особисты и разведчики расплачивались этими велосипедами с местными информаторами: дал хорошую и нужную информацию - вот тебе велосипед. Когда пленных брали, мы их оружие складывали в кучу, а их самих сажали неподалеку. Начинаешь разбираться, а пленные сразу в отказ: это ружье не мое, я мирный дехканин. И вот один раз взяли пленных, второй раз взяли пленных, а потом смотрю - одни и те же лица нам попадаются. Оказывается, у них повсюду распространено родство и “зеленые” их постоянно отпускали. После этого поступило негласное распоряжение этих бородатых в плен не брать.

И вот в тот раз, когда я разжился рулоном красной материи, по рации мне разведка докладывает: “Взяли бородатого”. Я поинтересовался: “И что с ним?” - “Несчастный случай. Сорвался со скалы”. А у этого пленного при себе были механические часы “Сейко”, старого еще образца. Разумеется, мои ребята их у него взяли.

Возвращается Храткевич от особиста, я интересуюсь у него как дела, а тот лишь отмахивается: “Зашел я к Ушакову, тот сразу давай интересоваться у меня: “Ну что, Сережа, как все прошло?” - “Все нормально прошло” - “Ну хорошо, иди, отдыхай”. Только я сделал пару шагов, как за спиной услышал вопрос: “Да, Сереж... Который час?” Я повернулся, руку машинально к лицу поднес и увидел, как особист улыбается. Понял я, что особист уже в курсе всего произошедшего, снял с руки эти часы и отдал их Ушакову”. Вот тебе красный материал, вот тебе часы!

- На территории полка или батальона были сооружены монументы в память о погибших?

- Полкового монумента вспомнить не могу, возможно, что он и был. А у себя в батальоне я начинал строить монумент в память о военнослужащих батальона, погибших в Афганистане. Перед палатками у нас было место для построения. вот на этом месте и начали возводить монумент. Мы на территории полка много чего самостоятельно построили: и клуб, и столовую. После нас в расположение полка зашли “зеленые”, но пожили они там недолго, всего лишь месяца три-четыре. Потом их оттуда “духи” выбили и все разворовали, все разрушили. Но говорят, что те монументы, которые мы ставили в честь погибших и вдоль дорог, и в бывших расположениях, “духи” не трогали.

- С погибшими в части устраивали прощания?

- Обычно мы, возвратившись с “боевых”, погибших уже не видели. Во время операции “вертушка” прилетала, забирала погибших и раненых, и тут же улетала обратно, увозя кого в морг, кого в госпиталь. Мы только сообщали в полк о потерях. Затем командир полка или тот, кто за него оставался, спрашивал по рации: “Такой-то погибший из твоего батальона?” - “Так точно” - “Кто из батальона поедет сопровождать “груз-200” в такой-то населенный пункт?” Я выхожу на тех, кто остался у меня в пункте постоянной дислокации - заместителя или начальника штаба - и говорю: “Готовьте кого-нибудь из офицеров в командировку”. Особого желания ни у кого из офицеров или прапорщиков ехать в подобные командировки никогда не было.

- Сопровождали “груз-200” только офицеры и прапорщики?

- Да, солдат в подобные командировки не отправляли. Причем “груз-200” доставлялся на родину не сразу. Это не значило, что загрузили гроб с телом в самолет, он взлетел в Кабуле и сразу полетел к месту назначения, скажем, в Тамбов. Нет. Борт полностью загружался в Кабуле, где собирались погибшие из разных подразделений, а не только нашего полка. Он мог летать чуть ли недели две по стране, приземляясь на разных аэродромах: там несколько гробов выгрузили, затем в другом месте выгрузили один, затем в третьем. А сопровождающий тоже вместе с тем гробом, который ему доставить нужно, и со всеми полагающимися документами, по стране летает.

Перед самой своей заменой, с мая по август 1987-го года, я со своим батальоном уходил в район Кандагара для участия в боевой операции. В Кандагар мы шли своим ходом через Мушакай, где стоял 186-й отряд специального назначения ГРУ. Пришли мы туда и сидели там в горах. В то время в Кандагаре на командном пункте находился руководивший операцией генерал Варенников, участник Великой Отечественной войны, а у меня в “зеленке” погиб начальник разведки батальона.

Шутан, март 1987

- Как это произошло?

- Второго июня 1987-го года сижу я на горе, внизу, чуть поодаль, полуторакилометровая “зеленка”. Дали команду прочесать эту “зеленку”. Первой туда отправилась рота “зеленых”, но предварительно мой разведвзвод обошел эту “зеленку” и зашел в тыл тем, кто в ней находился. По радиостанции командир разведвзвода Никифоров доложил на КП: “”Рубин”, я вышел на задачу”, на что получил ответ: “Не верю! Обозначь себя ракетой!” Я сижу, слушаю их переговоры в эфире, а затем выхожу на командира полка: “Что там за долбо… ? Он сидит за полтора километра в тылу противника, у него всего двенадцать человек, и он еще должен себя обозначить ракетой? Да тут все “духами” кишит! Вы представляете, что с ним будет? Это же гибель всего взвода будет моментально! Кто там так командует?” - “Рубин” - “Ну скажите “Рубину”, что он дурак!” Правда, сказал я совсем другое слово. А «Рубин» по радиостанции продолжает требовать от командира разведвзвода: “Обозначь себя ракетой!” Я уже матом кричал в эфире, пытаясь уговорить отменить этот приказ. Но «Рубин» был непреклонен, и командир разведвзвода был вынужден выполнить его требования. Обозначил себя ракетой и получил из гранатомета в пах. Разведчики еле вышли из “зеленки”, с боями пробиваясь к своим, но при этом вытащили тело своего командира разведвзвода. От “зеленых” толку оказалось мало: они прошли метров двести, их обстреляли “духи”, они обделались, развернулись и ушли. Вместо “зеленых” пошла наша четвертая рота второго батальона, и тоже попала под плотный огонь. У них человек десять погибло в тот день. Когда я спустился с горы, мне сказали, что у некоторых погибших из четвертой роты еще даже кровь не успела свернуться и многие из них погибли от большой потери крови. Душманы забрали у убитых оружие, югославские аккумуляторы к радиостанциям и ушли. Хорошо, что хоть не надругались над телами погибших. А мои разведчики все-таки пробились и смогли выйти из “зеленки”. Считаю, что в таком бездарном руководстве, повлекшим за собой большие потери, виновен «Рубин». В полку была такое правило при составлении БЧС: если тебе положено ехать в отпуск - поезжай в отпуск. Нельзя традиции нарушать! У командира разведвзвода Никифорова в мае должен был быть отпуск и на операцию мы должны были уйти без него. Но однажды он пришел ко мне и говорит: “Товарищ майор, разрешите мне не ехать в отпуск. У меня жена учительница и у нее в мае начинается пора экзаменов, она будет вся в работе”. Я отвечаю: “Поедешь, раз положено. Что она у тебя, на работе будет сутками сидеть что ли? Едешь в отпуск! Однозначно!” Никифоров отправился к Егорову, который тогда оставался за командира полка. Спустя некоторое время Егоров вызывает меня: “В чем дело?” Я объяснил, что у Никифорова отпуск по графику, тот: “Ну и что? Кто будет начальником разведки?” - “У меня есть кандидат, он справится” - “Нет, предстоит серьезная операция, мне нужен начальник разведки” - “У меня есть командир взвода, который все сделает ничуть не хуже” - “Нет, я сказал!”. Я говорю: “Если Вы берете на себя ответственность за нарушение графика, то приказывайте” - “Приказываю!” - “Хорошо, понял”. И эта кандагарская операция оказалась последней операцией старшего лейтенанта Никифорова Сергея Валерьевича.

- Курево солдатам выдавалось в Афганистане?

- Курящим выдавалось курево, а те, кто не курил, получали взамен сахар. Насчет снабжения куревом у нас все было хорошо, никаких перебоев не было, потому что полк был отдельным и находился в прямом подчинении командующему армией. Офицерам курева не выдавали, но его можно было купить за свой счет в магазине, что я часто и делал. При части был магазин Военторга, в котором продавались как продовольственные, так и промышленные товары. Там можно было купить себе что-нибудь попить, а можно было прикупить что-то из одежды. Перед “боевыми” в магазин постоянно завозили напиток «Si-si» и минеральную воду. У меня в комнате один кондиционер выходил на улицу, а другой в коридор - это так сделал для себя предыдущий комбат. Я решил из этих кондеров сделать подобие холодильника, соорудив под ними полочку. Уходя на “боевые”, я включал оба кондиционера, ставил на полочки бутылки с соком и водой и к моему возвращению у меня всегда были ледяные напитки.

- Как считаете, целесообразно было бы ввести в афганский солдатский паек выдачу “фронтовых ста грамм”?

- Считаю, что не было такой необходимости, поскольку они и так все там делали.

- Горнострелковый батальон это, по сути, мотострелковый батальон, предназначенный для выполнения различных задач в высокогорных условиях. На какой максимальной высоте приходилось выполнять боевую задачу Вам со своим батальоном?

- Дело в том, что мы не все время на высоте работали. Мы и в “зеленку” ходили, и по горам ходили. На высоту в две тысячи метров мы не поднимались, у нас не было такой необходимости. Последний раз, на Хосте, мы поднимались, наверное, метров на восемьсот, не выше. У нас не было задач работать на большой высоте, как например, на перевале Саланг, где служил мой, ныне покойный, однокашник Лаврищев Сергей. Вот их горнострелковый батальон с высоты две двести практически не спускался. Сергей тоже там безвылазно просидел полтора года, спускаясь лишь изредка на какие-нибудь совещания. На боевые он ходил за все время один раз или два, а все остальное время они выполняли в горах роль заставы.

- Насколько Вы, как командир батальона, были самостоятельны в принятии решений в боевых условиях? Или каждое действие необходимо было согласовать с вышестоящим командованием?

- Был центр боевого управления 40-й армии, который сидел в Кабуле, в бункере. Наш полк был армейского подчинения и, если готовилась какая-либо операция, в Кабул приезжал либо командир полка, либо вместе с ним ехали все командиры батальонов, задействованных в операции. Мы приезжали, нас ставили в известность, какие мероприятия нас ожидают и, по возвращении, мы сами начинали мозговать о том, как все будем проводить. Операция считалась армейской, но мы, по ходу действия, уже поступали так, как получится. После возвращения в полк, на совещании, я сказал командиру полка Щербакову: “Товарищ полковник, у меня есть предложение”, и рассказал ему все свои соображения. Комполка соглашается: “При выходе на «броне» на задачу, после спешивания, принимать решения на месте, исходя из обстановки”. Когда мы на броне подходили к этим горам, мои офицеры стали интересоваться: “Ну что, командир, как будем действовать?” Я отвечаю: “Что-то мне это место не нравится”, даю команду одному из командиров рот: “Ну-ка, поработай вон по той высоте!” Тот из КПВТ работает, а я, на фоне этих выстрелов, якобы я напоролся на “духов”, выхожу в эфир и докладываю: “Огневое воздействие, квадрат такой-то. Принял решение выйти на рубеж по квадрату такому-то”. То есть, на нужную нам точку, только другим маршрутом. Командир по рации дает мне добро: “Утверждаю”. И все, я пошел по той дороге, которую счел более безопасной. Разумеется, все эти мои действия заранее были согласованы с командиром полка, и он докладывал о принятом мной решении в Центр боевого управления. Разговоры в эфире тоже предназначались для Центра боевого управления, поскольку они иногда перепроверяли, выходя по связи напрямую на меня: “Что там у вас случилось?” Приходилось и им докладывать: “Встретил огневое воздействие в квадрате таком-то, принял решение выдвигаться по такому-то квадрату. Доложил старшему такому-то”, и называл его позывной.

В центре м-р Зенин В.Ю., справа командир взвода связи л-нт Секрет Г.Г.

Когда мы были на Хосте, нам сказали идти по ущелью. Второй батальон шел по одному ее склону, а мне нужно было идти по-другому. А я вот чувствую, что не хочу туда идти! Посмотрел по карте - там горная река протекает. А это был февраль или март, хоть снег и начал таять, но было еще довольно холодно. Говорю: “Пойдем по реке”, а мне командиры возражают: “Товарищ майор, это же река, у нее глубина” - “Да там глубина по колено, пройдем”. В том месте, где я собрался идти по реке, гора имела отрицательный уклон - то есть противник, засевший на моей стороне, не мог видеть нас, бредущих под этим горным карнизом. Командиру второго батальона я сказал, что принял решение пойти другим путем, а не тем, который планировался изначально. Ведь у меня не было приказано идти определенным маршрутом, а сказано было лишь, что я выдвигаюсь из одной точки и должен прибыть в другую. Командир полка перед операцией сказал: “Мне не сказали проходить с боем эту высоту, мне главное - чтобы ты в определенное время вышел на задачу в нужном месте. Но учти, что вот здесь тебя могут встретить “духовские” засады”. Командиру второго батальона я сказал: “Ты каждые два часа докладывай, что я прошел определенный участок”. Тот так и сделал. В Центре боевого управления поинтересовались, почему об этом докладываю не я сам, а командир второго батальона, на что им дали ответ, что у меня там в горах связь очень слабая. Это их успокоило, а мы продолжили свое движение. “Духи” видели второй батальон и те их видели тоже. А мы прошли по реке под прикрытием скального карниза отрицательного склона горы, периодически выходя на берег, потому что мерзли ноги. Я свою пехоту перед тем как войти в реку, заставил разуться, а затем, когда полностью вышли на берег, все надели сухую обувь и пошли уже дальше по горам. Впереди пошла моя разведка, но их там очень сильно зажали “духи” и им пришлось отбиваться в окружении. В том бою погиб наш земляк-волгоградец Винников. (Винников Геннадий Филиппович - 07.03.1967 - 13.04.1986, рядовой. Призван Нехаевским РВК Волгоградской области. В Республике Афганистан с 1985 года, погиб 13.04.1986 в провинции Пактия - прим. ред.) Он был пулеметчиком и погиб, оставшись прикрывать отход группы, от огня душманского снайпера. Винников не входил в состав разведвзвода, но, когда моя разведка уходила вперед, командир разведвзвода сказал: “Мне нужен еще один пулеметчик”, и я приказал ему взять себе на усиление нужного человека с седьмой или восьмой роты. В тот день с разведвзводом пошел и начальник штаба батальона Тихонов, всего их было человек пятнадцать. Но они угодили в засаду, их там крепко зажали, и они были вынуждены отбиваться. Винникову разрывная пуля попала в голову. Поскольку тело погибшего нельзя было бросать на поле боя, его хотели вытащить из-под огня, но при попытке это сделать еще двое разведчиков получили ранения. Тогда я был вынужден приказать оставить тело, а самим уходить. Чтобы уйти из окружения, моим разведчикам пришлось прыгать со скалы, высота которой была метров пять, а то и больше. Вышли все, оставив только тело погибшего пулеметчика, его впоследствии так и не удалось забрать. Уже после вывода наших войск, годах в 2000-х, когда снова более-менее наладились отношения с Афганистаном, в том районе были обнаружены останки Винникова, собраны и переданы его сестре, которая проживала в г. Жирновске Волгоградской области. А до тех пор рядовой Винников считался пропавшим без вести. Мы с начальником штаба потом долго отписывались по этому происшествию: я писал, что дал команду на отход, а начальник штаба с командиром разведвзвода о том, что не было возможности вынести тело Винникова, что если бы он стал вытаскивать, то мог положить там полвзвода. Поскольку оставление тела врагу - это очень серьезное дело, чуть ли не подсудное, особист Валера Ушаков собирал все эти бумаги и составлял подробный отчет о происшедшем. Необходимо было доказать, что Винников был именно убит, а не оставлен раненым. Очень сложное дело было!

- Еще пропавшие без вести в батальоне были?

- Нет, были только погибшие.

- Какое наказание мог понести командир батальона за потери в личном составе?

- Снятие с должности с понижением, отдание под суд. Все зависело от количества понесенных потерь и обстоятельств, при каких они случились. Обращалось внимание на то, что ты, как командир, сделал для того, чтобы эти потери уменьшить и обязательно учитывалось, какое ты принял при этом решение - правильное или неправильное. Наказание назначалось исходя из всех этих показателей. Там насчет этого реагировали оперативно! Вот когда доложили наверх, что я якобы весь батальон положил, комиссия из Ташкента уже буквально через четыре часа прилетела после моего прибытия в Кабул, чтобы меня в тюрьму отправить. Разбирательства с потерями шли очень подробные, вплоть до того, что в Центре боевого управления прослушивались записи радиоэфира, где ты разговаривал со своим командиром и докладывал ему о своих действиях и понесенных потерях. А тебе самому еще нужно было написать “служебку”, где ты подробно должен расписать весь ход событий от времени вступления в боевой контакт, обязательно упомянув, когда у тебя появился первый раненый или убитый, какие действия в их отношении ты предпринял. Текст этой служебной записки потом сверялся с данными, предоставленными другими офицерами, находившимися в тот момент рядом с командиром. Если все сообщенные тобой данные совпадали, то тебя признают невиновным, а если нет - обвинят в халатности. А халатность, она в чем заключается? Либо ты попросту струсил, либо растерялся и не принял правильного решения, не смог организовать правильных действий, например, окопаться, заняв оборону, или вызвать подкрепление.

м-р Зенин по радиостанции 8-й роты докладывает обстановку

- Военная прокуратура в этих разбирательствах принимала участие?

- Да там сразу прибывают как представители особого отдела, так и органов военной прокуратуры. И начинается: “Какие у Вас подтверждающие документы имеются?” В подразделении ведется журнал боевых действий, они его себе из штаба забирают в первую очередь.

- В обязанность командира батальона входила ежедневная отчетность во время нахождения на боевой операции?

- Нет, я докладывал лишь при необходимости и на уровень не выше командования своего полка. Например, если на выход отправился командир полка или его заместитель, а я обеспечивал блоками охрану дороги, то, после прохождения колонны, я обязательно докладывал в полк: “Колонна прошла, снимаю «коробочки», а уже из полка аналогичный доклад шел в Центр боевого управления. Или, если я вышел “на задачу”, тоже докладывал в полк. Сеансы связи с командиром полка согласовывались заранее, например: “Доклад каждые два часа по нечетному времени”. Радист всегда был рядом со мной, поэтому доклады шли своевременно: “У меня все нормально”. А если батальон растянулся на километр, то сначала я принимаю доклады о ситуации от своих командиров рот, а затем сам докладываю об обстановке в полк. Причем я не передаю подробную информацию, о количестве личного состава и состоянии техники, а лишь коротко сообщаю: “Все спокойно”. Если кто-то заболел, то у нас в каждой роте был свой медик, который принимал решение о том, как поступить в этом случае: продолжать службу или принять меры к эвакуации. Мы с офицерами батальона пошли дальше и решили, что медик нужен не только в роте, но и в каждом взводе и даже отделении, поэтому ввели нештатные должности санинструкторов. Хоть в отделении и было восемь человек, но иногда им приходилось нести службу на значительном удалении от основных сил батальона. И в таких условиях очень выручало наличие солдата, имеющего медицинские навыки, который мог оказать первую медицинскую помощь, помочь спустить раненого с горы или загрузить в вызванную для его эвакуации “вертушку”.

- Было налажено боевое взаимодействие со 177-м отдельным отрядом спецназа, дислоцировавшимся в Газни?

- Конечно, мы взаимодействовали очень плотно, помогая друг другу. Командир отряда и его заместитель - оба, как и я, заканчивали Киевское училище. За голову их командира по прозвищу “Борода”, душманы давали очень большие деньги в долларах. Наш разведвзвод, усиленный бойцами моей восьмой роты, участвовал вместе со спецназовцами в операции “Завеса”. Они загружались в вертолеты и низко уходили в сторону границы. “Духи” отслеживали их движение, поэтому вертолеты двигались в направлении, противоположном тому, куда должны были двигаться разведчики, зависали на высоте трех метров, делая вид, что высаживают бойцов, и через пару минут продолжали движение. Через километров десять из “вертушек” десант высаживался по-настоящему и ему предстояло сделать двадцатикилометровый марш-бросок, чтобы в определенной точке ожидать караван. Мои разведчики придавались на усиление спецназу в качестве их боевого охранения, пока те выполняли поставленную им задачу.

- Были в батальоне именные машины, с надписями типа “экипаж имени того-то”?

- Нет, у нас таких машин не было. У нас на машинах вообще ничего не писали, там только номер был нанесен. Хотя был один раз, когда я увидел надпись на БТРе. И это был мой 503-й БТР. Надпись была сделана моим водителем - Виктором Ярмизиным по прозвищу “Рыжий”, который сейчас в Ростове живет. Когда подходил срок моей замены, командир полка отправил документы, чтобы меня перевести на должность заместителя командира полка и оставить на третий год служить в Афганистане. По установленному негласному правилу, когда до замены оставалось примерно месяц, офицеры и прапорщики полка на боевые уже не ходили - это в шутку называлось “лечь на сохранение”. Поскольку командование считало, что я остаюсь на третий год, меня отправили сопровождать колонну в Баграм. Обратно мы возвращались через Кабул и кто-то, сбегав в штаб армии за документами, по возвращении сказал: “Там тебе заменщик сидит, и Кутепову, начальнику штаба”. Я удивился: “Как заменщик? Я же на третий год остаюсь” - “Ну, не знаю, что услышал, то и передал тебе”. “Рыжий” как услышал это, нашел где-то краску и давай что-то у БТРа творить. Я даже не знал об этом. В тот раз наш батальон отсутствовал в Газни долго, поэтому, кроме командира полка, нас с караваем встречали женщины полка, которые работали в штабе, столовой, даже играл полковой оркестр. Я смотрю, “Рыжий” поднимает волноотражательный щиток на БТРе. Я ему: “Ты чего делаешь? Зачем?”, а он отмахнулся: “Товарищ майор, надо!” А я вижу, что все стали показывать пальцем на меня и мой БТР. И лишь потом, когда я слез с брони, я увидел, что “Рыжий” на щитке краской вывел: “Замена”.

Зенин на своем БТРе. Сзади в панаме - водитель Виктор Ярмизин по прозвищу Рыжий

- Были в батальоне “Кулибины”, которые что-то придумывали, усовершенствуя боевую технику?

- Минометчики у нас приваривали железки, позволяющие крепить на МТ-ЛБ свои “Васильки”. Но это использовалось повсеместно, а не только у нас. Конечно, это повышало мобильность и позволяло гораздо быстрее приводить миномет в боевую готовность: его не нужно было отцеплять, выкатывать - просто остановилась и машина и можно уже вести огонь. Но при занятии обороны или оборудовании поста эта схема использования была неудобной, потому что у тебя в одной машине соединены и штатный пулемет МТ-ЛБ и миномет. Если машина подбивается, то сразу выходят из строя и пулемет и миномет. Снять миномет с подбитой машины, конечно, можно, но это потребует времени и определенных усилий, особенно в бою. А вот когда они находятся в разных местах - это гораздо лучше, поскольку являются двумя независимыми друг от друга огневыми точками.

Во время операции в районе Хоста. Слева направо - командир 9 роты Стрежнев, командир огневого взвода Казак, командир батальона Зенин

Когда долго сидели в горах, у солдат начинали проявляться кулинарные фантазии. Они из того, что входило в состав сухого пайка, порой делали весьма оригинальные вещи, например, торт из галет и сгущенного молока. Особенно это проявлялось во время празднования чьего-нибудь дня рождения. Одно время мы были на Хосте, куда прорвались с боем и где просидели полтора месяца, отражая всякие попытки “духов” выбить нас оттуда. Вот как раз на ту высоту и приезжал к нам из штаба высокопоставленный офицер с портфельчиком. Батальон знатно там обжился, окопался - мы соорудили для себя землянки, оборудовав их печками из упаковок сухпайков. В цинках из-под патронов топили снег, этой водой мылись. В один из дней оказалось, что у командира огневого взвода минометной батареи Андрея Казака день рождения. Мы поздравили его с этим событием и поинтересовались, что бы он хотел в подарок. Казак сказал, что хочет женщину. Мы взяли и нарисовали ему, как смогли, на куске картона женщину и даже надпись какую-то придумали, типа “женщины, мы любим вас и без вас не можем!” Казак посмотрел на эти наши художества и сказал, что картинка - это хорошо, но он хочет настоящую бабу. Не вопрос! Спустя некоторое время неподалеку от входа его палатки именинника ожидала слепленная нами настоящая снежная баба, рядом с которой все с удовольствием сфотографировались. Впоследствии у Андрея был подрыв, ему оторвало ноги, и он по ранению уехал домой в Одессу.

Снежная баба в подарок. Сидит именинник - командир огневого взвода минометной батареи Андрей Казак

Спустя некоторое время после Казака, в конце апреля 1986-го года, подорвался на мине и командир минометной батареи, капитан Зубарев. Ему было около сорока, и он недавно возвратился из отпуска. Мы выехали на реализацию разведданных, где я каждому офицеру указал, где тот должен находиться согласно выделенного нам участка. Как положено, доложил командиру полка о том, что вышел на задачу, и тут мне говорят: «Чего это командир батареи едет к нам?» Я смотрю, тот едет в нашу сторону, стоя в люке МТ-ЛБ рядом с механиком-водителем. Попытался выйти с Зубаревым на связь, но безуспешно. Мне говорят: «Да он без шлемофона», я посмотрел в бинокль и увидел, что действительно, его шлемофон рядом лежит. Поехал капитан не там, где дорогу проверили саперы, а по прямой, где могло быть минное поле. Все пытались ему подать сигнал, махая руками, но он нас словно не замечал. Не доезжая метров тридцати, МТ-ЛБ остановилась. Я пошел навстречу, кроя их всех матом за то, что ехали без шлемофона. В это время механик тронул рычагами, машина слегка повернулась на месте, задев лежащий рядом камень, и раздался взрыв, которым меня отбросило назад. Когда пришел в себя и подошел к подорвавшейся машине, командира батареи солдаты уже вытащили наружу, положили на землю и прикрыли плащ-палаткой. Капитан был в сознании и когда я спросил его, зачем он оставил указанное ему место, тот ответил: «Я просто хотел уточнить». Я начал было ему говорить, что у него есть радиостанция, по которой он мог бы уточнить все интересующие его вопросы, но тут кто-то слегка приподнял край плащ-палатки и мы увидели, в каком состоянии тело Зубарева. Он лежал без ног, и главное, что крови не было, раны запеклись от взрыва. Видимо, из-за шокового состояния и уколов промедола он не чувствовал боли, поэтому спокойно разговаривал со мной. По радиостанции вызвали «вертушку», которая летала где-то рядом и прилетела очень быстро. Еще когда Зубарева грузили в вертолет, мы поняли, что он с такими ранениями не жилец. Не успела «вертушка» улететь далеко, как вышла с нами на связь и сообщила, что наш «трехсотый» стал «двухсотым».

- Механик-водитель МТ-ЛБ тоже погиб?

- Нет, он выжил. Получившего ранение мехвода отправили в госпиталь той же «вертушкой», что и Зубарева. Ему взрывом повредило ногу и контузило. Видимо, мина рванула прямо под тем люком, в котором стоял Зубарев. Если бы капитан сидел, а не стоял в люке, то ранения могли быть совершенно другого характера. У МТ-ЛБ тонкая броня, поэтому обычно мехводы клали под себя солдатский матрас, в надежде, что вата примет на себя и смягчит удар. Спустя некоторое время подорвавшийся МТ-ЛБ эвакуировали приехавшим «Уралом».

- Задержки увольнения дембелей случались?

- Были иногда, на месяц или два. Но большей частью это происходило по желанию самих солдат перед какой-нибудь из крупных операций. Они говорили: “Сейчас придет “молодняк” - что, их, не имеющих боевого опыта отправлять что ли? Сейчас я схожу, а потом домой поеду”. Они к этому очень ревностно подходили. За это нашим солдатам нужно в ноги поклониться! Причем, на операции рвались не только “заменщики”. Процентов шестьдесят пять батальона, и офицеры и солдаты, переболели желтухой. Например, Храткевич уехал в отпуск и там переболел желтухой, дважды в госпитале лежал. Ему сказали: “Давайте мы напишем, что по состоянию здоровья Вам нельзя обратно в Афганистан”, а он, ответив отказом, вернулся в батальон и ходил на операции. То же самое делали и простые солдаты.

- Это не запрещалось?

- Ну как ему запретишь? Это на “гражданке” врачи могли запретить по медицинским показателям, а тут человек сам на войну рвется. Медики с этим ничего поделать не могли, лишь только советовали “никаких нагрузок на организм, больше пяти килограмм тяжести не поднимать и на солнце в жару долго не находиться”. Солдат тоже много болело желтухой. Когда перед операцией составляешь боевую численность состава, очень часто приходилось указывать напротив фамилий: “переболел”. Это означало, что на операцию я взять этого солдата не имею права. Но спустя некоторое время ко мне приходит кто-нибудь из командиров рот: “Товарищ майор, ну что я могу поделать - они пачками ко мне идут, требуют взять их с собой на операцию. Говорят: “Когда вернусь на “гражданку”, то меня там зачмырят за то, что отсиживался в расположении, а не на войне был. А придет “молодняк”? Какое у них будет уважение, если они будут считать, что я “косил” и в операциях не участвовал?”” Я собирал этих солдат и пытался их убедить: “Вы понимаете, что вам нельзя больше пяти килограмм поднимать, а вы идете в горы - у вас по сорок килограмм на каждом, включая бронежилет, каску, продовольствие и боеприпасы. Вы понимаете, что все это вам аукнется, когда вам будет по сорок лет?” А они - “нет”, и все тут! Ну и что мне оставалось в этой ситуации? Поэтому я могу только поклониться и сказать “спасибо” советскому солдату! Солдату, который может вытерпеть все!

Во время выставления блоков в сторону Кандагара. Слева команир 3 батальона м-р Зенин В.Ю., справа замполит 3-го батальона м-р Зверев М

Сопровождали как-то колонну, и я выставлял своих людей на “блоки”. Сержанту по радиостанции говорю: “Поставь “коробочку” туда-то, “карандашам” спешиться”. “Карандашами” мы называли пехоту, а “коробочками” - бронетехнику. А потом, когда отъехал метров на двести, смотрю: там небольшое русло и рядом с ним “зеленочка” идет. Выхожу опять на связь с сержантом: “Направь туда “карандаша”, а то что-то мне та позиция не нравится. Пусть пройдут, осмотрятся там”. Минут через пятнадцать сержант вызывает меня по рации: “”Багор”, “Багор”, я такой-то, ответь” - “Что случилось?” - “Да там сидел дух, хотел в нас из гранатомета выстрелить” - “Что с ним?” - “В плен взяли. Пацан еще. Чуть не убили его” - “Не надо убивать”. Выставил “блоки”, возвращаюсь к этому сержанту. Они там уже стали обживаться понемногу, развели небольшой костер. Одни ведут наблюдение, а другие решили немного перекусить. Смотрю, рядом с костром сидит молодой афганский парень, лет двадцати, с небольшой бородкой на лице, весь в синяках, и ест. Наши ребята его кормят, приговаривая: “Жри, жри, гад такой!” Спрашиваю у них: “Что случилось?” Отвечают: “Вы сказали спуститься к руслу, вот мы выставили посты и пошли туда. Мы заходим ему с тыла и видим, как он уже из гранатомета в наш БТР, стоящий на “блоке”, целится. Еще секунд пятнадцать, и он бы наших там замочил. Ребята, увидев это, напали на этого афганца и немного его попинали. Потом привели его к себе на “блок”, а он сидит и голодным взглядом смотрит на то, как мы едим. Мы спросили у него: “Будешь жрать?”, он в ответ закивал, ну мы его и начали кормить”. А я смотрю на это и думаю: “Ребята - настоящие русские солдаты, сначала чуть не убили врага, а затем своей едой с ним поделились”.

- Как решалось, кто первым пойдет в колонне?

- Первыми в колонне всегда шли саперы. Вернее, первым шел тот, кто выставлял “блоки” вдоль дороги, чтобы безопасно прошел какой-то из наших батальонов, сопровождающий колонну с “наливниками” и машинами, гружеными стройматериалами, продовольствием и вещевым имуществом. Саперы шли и вместе с нами, когда мы выдвигались выставлять “блоки”, и, обязательно, в составе движущейся колонны.

- Саперы были полковыми?

- Да, это были наши, полковые, саперы. Они со своими розыскными собаками шли вдоль дороги, проверяя ее щупами. Если попадались мины, они выдергивали их “кошками”.

- В вашем батальоне не было саперного взвода?

- Нет, саперного взвода у нас не было, просто в каждой роте был подготовлен специалист, для которого мы на складе получили щуп. Ведь не всегда, выходя на задачу, с тобой рядом будут саперы - вот в таких случаях и приходилось обходиться своими силами, используя подготовленного специалиста из состава батальона.

- У вас личный состав батальона имел универсальную подготовку: и медиков своих готовили, и саперов…

- А без этого нельзя было, ведь мы часто вели автономную работу. Ушли в горы - техника вся осталась внизу, у подножья. Боеприпасы, питание - всем себя обеспечивали, все тащили на себе. А если туман, если погода нелетная - кто нам поможет? Поэтому мы должны были все продумать и быть готовы к разным ситуациям.

- Колонны “зеленых” вам приходилось сопровождать?

- Да, приходилось. Их колонны - это просто цыганский табор. Пару раз нам доводилось менять “зеленых” на их позициях. Командиром седьмой роты был Каршакевич, здоровый такой мужик, сейчас в Майкопе, кажется, живет. Так он, как Шварценеггер, всегда таскал пулемет и был одет зимой и летом в афганскую меховую безрукавку, только летом он ее на голое тело таскал. Афганцы для своих колонн использовали “Мормоны”, которые нагружали апельсинами-мандаринами и всяким разным другим барахлом. И машину охранял один только автоматчик, больше никого. И вот Каршакевич приходит менять на позиции “зеленых”, а те сидят и чай пьют. У каждого афганца маленький чайничек с такой же маленькой кружкой. Он подходит, афганцы его спрашивают: “Чай будете?” - “Да, буду”. Афганцы обычно, при чаепитии, делают так: в кружку кладут ложку сахара, наливают туда чай и, не размешивая, сидят пьют. Каршакевичу тоже дали кружечку, заправив ее по-афгански, но он, привычно взболтав в ней сахар, выпил чай и попросил добавки. Афганец налил в кружку чай. “А сахар?” - спросил Каршакевич. “А сахара нет” - “Как нет? А ну, давай сюда старшину! Что это я, чай без сахара пить буду что ли?”

- Афганские саперы участвовали в прохождении колонн?

- Скажем так, привлекались. Но саперы у них откровенно слабыми были, поэтому они работали только со своими - к себе мы их не допускали, потому что попросту не доверяли им. Даже если нужно было вести их колонну, то мы часто отказывались от их помощи. Да вообще, афганская армия - это не армия. Это потом, при Наджибулле, ее более-менее уже поднатаскали, да так, что они еще три года после нашего ухода держались. И если бы Ельцин не отказался поставлять им горючее и боеприпасы, то продержались бы еще неизвестно сколько.

- Сколько боекомплекта брали с собой, уходя в горы?

- Сколько донесем. Чем больше, тем лучше. Допустим, пулеметчик, дополнительно к снаряженным лентам, всегда брал с собой цинк патронов. Кому не позавидуешь, так это минометчикам, которым приходилось тащить на себе свои 82-миллиметровые минометы. А иногда нас заставляли брать с собой и 120-миллиметровые! Представляете, такую “дуру” минометчикам приходилось тащить наверх! Минометные мины несли почти все, связав их веревкой за хвостовики и перебросив через плечо или шею. Расчеты “Утеса” или другого крупнокалиберного пулемета тоже несли свое оружие и боекомплект к нему. В общем, все нагружались по полной, поскольку знали, что всякое может случиться. У меня не было четкого указания, сколько боеприпасов брать с собой: “На усмотрение командиров. Берите, сколько унесете”, но минимум никто не брал, все старались брать максимум. Но нагружались разумно, а не так, чтобы солдат прошел с таким грузом пятьдесят метров и умер. Мои командиры рот и взводов прекрасно сами знали, кому чего и сколько нужно для выживания их подразделения, поскольку роты во время боевых действий могли находиться далеко друг от друга и надеяться им приходилось исключительно на собственные силы и запасы.

- Чему отдавалось предпочтение при загрузке: боеприпасам или продовольствию?

- Боеприпасам. А если дело было летом, то и запасу воды. В каждом взводе было по три резиновых двенадцатилитровых емкости РДВ-12, которые наполнялись водой, плюс у каждого из бойцов было при себе по две фляги с водой - обычная солдатская алюминиевая и пластмассовая, увеличенного объема.

- Каски носили?

- Солдаты носили в обязательном порядке. Не надевать каски разрешалось только офицерам и прапорщикам. В первые мои полгода одного из солдат ранило в грудь, так там расследование целое по этому поводу шло: “Куда было ранение? В грудь? Почему на нем не было в этот момент бронежилета?” Если бы ранение было в бок, то вопросов не возникло бы, поскольку там бронежилет застегивается и тело не защищено от пули. Бронежилет у нас никто из офицеров тоже не носил, только “лифчик” с автоматными магазинами.

- “Лифчики” были отечественного изготовления?

- Нет, китайскими. Хорошие были “лифчики”. Некоторые пытались делать их самостоятельно, нашивая дополнительные карманы, но как только нам попадался “духовский” склад, они сразу же меняли свое изобретение на хороший китайский.

- Часто встречались подобные вещевые склады?

- В основном мы обнаруживали склады с боеприпасами. Когда мы были на Хосте, разведчики взяли один склад и по радиостанции мы слушали их донесение, что ими обнаружена пещера с системой автономного электропитания. По их словам, в этой пещере была даже выложенная кафелем операционная комната с французским оборудованием и запасом искусственной крови. Я не удивляюсь этому, ведь душманов снабжала вся Европа.

Операция в районе Хоста. Справа налево Храткевич, Зенин, Секрет, командир взвода из роты Храткевича

- Как поступали с обнаруженным имуществом?

- Сдавали. Естественно, предварительно отобрав для себя какие-то необходимые вещи или снаряжение. Поначалу мы все обнаруженные на складах боеприпасы уничтожали подрывом, а затем сообщали об этом наверх. Но потом нам стали заявлять: “Мы вам не верим”, и в каждом взводе обзавелись фотоаппаратом, чтобы зафиксировать обнаруженные склады и представить командованию доказательства в виде фотографий. Вытащили наружу, сфотографировали для отчета и лишь затем уничтожили. За уничтожение складов полагалось писать наградные и штабисты решили, что мы себе таким образом пытаемся выбить награды, поэтому и заявляли о том, что нам не верят. У них же, в бункере кабульского ЦБУ такая тяжелая и опасная работа, что вся грудь в орденах! Однажды нашли небольшой склад спальных мешков и пуховиков “Аляска”, тут, конечно, уничтожать не стали - забрали все себе. Правда, мои обновки уплыли по реке в тот момент, когда я подорвался на своем БТРе и упал в воду вместе с оружием и картами.

- Как это случилось?

- Это произошло, когда мы просидели на Хосте три месяца, а затем спустились вниз. Помню, дождик шел. Я доложил командиру полка, что у меня все нормально, тот сказал: “Ну, давай, выдвигайся”, и мы пошли по руслу речки. Я, усевшись на броню рядом с водителем, осмотрелся. Правая сторона мне не понравилась, и я сказал: “Передайте стрелку, пусть пулемет развернет в правую сторону и поднимет его, чтобы по горам можно было вести огонь”. Проехали еще метров сто… Взрыва я не помню, помню только, как солдат меня уже из воды вытаскивал. Оказалось, “духи” пустили по реке плавучую мину: доска, а на ней установлена противотанковая мина-”итальянка”. БТР идет по воде против течения, а эта мина на доске плывет по течению прямо ему под колеса и, как только заплывает под машину, приводится в действие дистанционно. Хорошо, что, перевернувшись при падении, БТР стволом развернутого пулемета зацепился за выступ скалы и всех, кто сидел на нем, не накрыло этой тяжелой машиной. Мы упали, и солдаты сразу стали вытаскивать всех из-под нависшего корпуса БТРа. Стрелок БТРа, сидевший внутри, при подрыве погиб, получив смертельное ранение в грудь, замполит получил ранение в голову, а меня и еще нескольких человек контузило. Водитель, “Рыжий”, остался жив, но тоже был контужен. Все наше имущество, попавшее с брони в воду, было тут же унесено потоком, а мы стали выбираться на берег. Мне однажды сказали: “Ты, наверное, контузию получил в Кандагаре, в пустыне?”, на что я шутливо кивал головой: “Ага, от плавучей мины”. Кстати, этот подрыв произошел как раз в то время, когда зажали моих разведчиков. Мне говорят: “Вам в госпиталь нужно”, а я отказываюсь: “У меня там разведчики. Мне некого оставить за себя: начальник штаба там, вместе с разведкой, замполит ранен, я его в госпиталь отправил. Кто будет батальоном командовать?”

- Встречались ли Вам душманские сооружения вроде ходов сообщений или блиндажей?

- Конечно встречались. Они очень хорошо пользовались различными укрытиями, особенно здорово использовали кяризы. Метра три-четыре там шел вертикально сам колодец, а внизу он горизонтальными тоннелями уходил в разные стороны, порой километра на два. Высотой эти тоннели были примерно метр двадцать и шириной примерно сантиметров шестьдесят – восемьдесят, а по их дну обычно текла вода. “Духи” по кяризу выходили поближе к дороге, по которой шла колонна, и, постреляв из автоматов и сделав несколько выстрелов из гранатометов, моментально прыгали обратно вниз. Пока наши соображали, откуда велся огонь, “духи” успевали уйти по кяризам. Одно время трубопроводчики, которые работали недалеко от нас, после таких случаев подгоняли к кяризному колодцу цистерну с ГСМ, сливали в него бензин и поджигали. Но чаще всего эти колодцы попросту забрасывались гранатами. Насчет такого способа нападения на колонны у душманов было все продумано очень хорошо. Хотя и у них были такие, кто предпринимал абсолютно бестолковые действия. Иногда, ведя колонну или выходя на боевые, мы в определенных местах постоянно снимали “итальянку”. Каждый раз в одном и том же месте! У нас уже было принято остановиться в этом месте и саперам проверить: “Ну что там?” - “Подарок, как всегда”. Дело в том, что афганцы - еще те коммерсанты. Им же тоже нужны хорошие дороги, чтобы по ним могли ходить их рейсовые автобусы, загруженные различным товаром. И перед американцами они должны были отчитаться о том, что установили мины. Но еще они знали, что если наши подорвутся, то все в ближайшей округе мы сразу начинаем сильно “чесать”, иногда привлекая артиллерию, независимо от того, было огневое воздействие или нет. Вот поэтому они и ставили мину всегда в одно и то же место, чтобы мы знали, при этом фотографируя ее, чтобы их американские хозяева тоже знали, что задача выполнена. А там, взорвется она или нет, уже никого не интересовало: “Задачу мы выполнили, деньги за нее получили. Дорогу не испортили и нас не обстреляли. Шурави, идите”. А тут еще я спас от разграбления одну из их “бурбухаек”, я об этом рассказывал. И вот, видимо в благодарность за это, они целый месяц нас на этом участке ни взрывали, ни обстреливали, мы спокойно ходили. В один из дней ко мне заглянул наш особист Валера Ушаков: “Ты что, “духов” купил что ли?” Я не понял его вопроса, а он уточнил: “Я тут радиоперехват слушал, так “духи” говорили, что будет Зенин идти, и чтобы его не трогали”. Но через месяц их “благодарность” закончилась и нас снова стали обстреливать, а дороги. У меня была фотография, на которой я стою с двумя минами в руке. История ее такова. Шли мы в колонне, и, остановившись, приспичило мне сходить по нужде. Только я собрался спрыгнуть с брони, как командир разведвзвода Храткевич остановил меня: “Подождите, товарищ майор”. Я говорю: “Чего ждать-то? Мне вон, в ямочку”. Но Храткевич взял щуп, стал эту ямочку проверять и извлек оттуда одну за другой две мины-”итальянки”.

- Использовали трассирующие патроны во время снаряжения магазинов?

- Нет, для боя мы старались трассеры не использовать, потому что ночью или в сумерках дав очередь, ты обозначил себя и обратно тебе может прилететь что-нибудь из гранатомета или ДШК. Если же ты использовал трассеры, то после выстрела должен был сразу же уходить с этой позиции. А в яркую солнечную погоду полета трассирующей пули почти не видно, поэтому толку от такого патрона никакого. Снаряженные магазины мы обычно укладывали “валетом” и соединяли между собой изолентой. Еще я никогда не использовал укороченный вариант “Калашникова” - АКСУ. Из-за своего пламегасителя этот автомат давал в горах такое эхо, словно стреляет что-то крупнокалиберное. “Духи” сразу: “Ага! У них пулемет есть!” и начинали “мочить” нас изо всех сил.

- Автомат какого калибра Вы использовали?

- У моих разведчиков, да и у меня тоже, были автоматы калибром 7,62 миллиметра. Это самые нормальные автоматы, да к тому же проблем с боеприпасами к ним никогда не было. Берешь “духовские” склады, а там этих патронов китайского производства - море. Каких хочешь: и разрывных, и обычных. Мы часто пополняли таким образом свои запасы.

- Дезертиры у вас были?

- У меня в батальоне дезертиров не было, были только, кажется, в артполку. Недалеко от артполка был рабочий революционный поселок Рабат (мы его называли Рыбак), а метрах в пятистах от него уже находился кишлак местных афганцев. В поселок Рабат иногда захаживали солдаты полка либо что-нибудь продать, либо по пьяни, поэтому оттуда часто звонили: “Приезжайте, заберите своих”. Солдаты часто там продавали сахар, или меняли его на заграничные шмотки. Коммерсантов в погонах хватало - не зря ведь говорят: “Кому война, а кому мать родна”. А насчет дезертирства знаю про один случай в нашем полку: на заставе оставил пост один солдат и ушел к афганцам. Вроде бы над ним никто не издевался, врать не стану - эту информацию я получил из штаба и доводил до своего личного состава: “Куда вы пойдете? Здесь другая страна, другая вера, другие обычаи. Если над тобой издеваются, приди, расскажи, тебе за это только морду набьют и не больше”. А этот солдат ушел целенаправленно, сразу, как только заступил на пост. Он прошел некоторое расстояние, снял с себя противогаз и бросил его на землю. Затем, метров через сто, снял и положил каску. Потом еще оставил какую-то вещь. То есть он фактически показывал направление, куда он ушел. Утром его стали искать дембеля, и лишь к обеду доложили наверх. Были подняты по тревоге разведчики, офицеры, работавшие с местным населением, и переводчики. Начались поиски. Приехали в кишлак, там местные говорят: “Да, были, ушли вон туда”. Прибыли на реализацию этих разведданных, окружили это место, вызвали старейшин. Те тоже головами кивают: “Да, да, были. Ушли”. “Духи” знали, что этого солдата начнут искать, поэтому перевозили из одного кишлака в другой, передавая из одной банды в другую, которая за него больше заплатила. Так и не нашли этого солдата, ушел - и с концами. Ходили слухи потом, что обнаружили его убитым после одного из боев, вроде бы “духи” повязали его кровью и тот сражался против наших войск в составе одной из банд.

- Неуставные взаимоотношения в батальоне имели место?

- Среди тех, кто ходил на боевые никакого “неуставняка” не было, потому что все знали - сегодня ты кому-то морду набьешь, а завтра он тебе в спину выстрелит. Когда я еще сидел в Кабуле, ожидая отправки в обещанный мне Москвой 149-й полк 201-й кундузской дивизии, нам давали читать приказы по личному составу армии, в которых часто мелькало: там солдат застрелил солдата, там солдат застрелил офицера. И все выстрелы были, как правило, в спину. А пойди разберись, кто эту пулю выпустил, от кого она прилетела. Идет бой, и никто из двадцати человек не признается, что это именно его пуля, даже несмотря на то, что у него с раненым или убитым были натянутые взаимоотношения: “Я не стрелял!” - и все.

Люди, они все разные. Был у меня один боец, метр восемьдесят росту в нем, кандидат в мастера по боксу. Разведчики приходят ко мне: “Товарищ майор, можно мы его к себе пулеметчиком возьмем? Такой спортсмен нам подойдет”. Я дал согласие: “Потренируйте его, проверьте”. Они нагрузили на него ПК, боекомплект и отправили на одну из наших застав. Потом интересуюсь у них: “Ну как?” - “Нормально все. Хорошо пострелял” - “Ну, смотрите, если хотите - берите. А так он, как человек, что из себя представляет?” - “Да вроде нормальный мужик. Он же боксер, морду ему не раз уже били, а нам такие крепкие нужны”. В первый же свой боевой выход этот пулеметчик оказался рядом со мной. Не помню уже, колонну мы сопровождали или на реализацию разведданных выходили, но при первом же обстреле, этот солдат упал на дно БТРа и до самого конца оттуда не показывался. Потом мне солдаты рассказывали, что он поначалу начал под себя мочиться, а затем его видели у туалетов рядом с санчастью, где лежали ребята с желтухой, которых он просил, чтобы они ему мочу налили. Он хотел эту мочу выпить, чтобы заболеть и быть отправленным по болезни в Союз. На территории нашего полкового городка стояли жилые модули, которые отапливались кочегаркой, работающей на солярке. И вот этот солдат как зашел в эту кочегарку однажды, так и не выходил оттуда до самого дембеля. Выдали ему какую-то одежду подменную, в ней он и проходил все оставшееся время. Приходит с боевых какой-нибудь “шпендик” - сам ростом мал, у него гранатомет по земле волочится, но который переболел “желтухой” и не оставил своих товарищей - и сует в руки этому почти двухметровому парню свое х/б, чтобы тот его постирал. И тот безропотно стирает! Если человек сам позволил себе унизиться до такого состояния, что тут можно еще сказать. Я, конечно, один раз сказал, чтобы его не трогали, второй раз… Мне отвечают: “Хорошо”, но рано или поздно все повторяется сначала. И ребят тоже понять можно: они там жизнями своими рискуют, а этот тут в кочегарке сидит. Поэтому про жесткий “неуставняк” я не могу сказать. Конечно, были различные ссоры, и решались они порой жестко, по-мужски, но издевательств не было, ведь каждый был уверен, что завтра в бою его сослуживцы обязательно из-под огня вытащат, не бросят, глоток воды дадут. Ну, а про то, что когда приходит “молодняк”, то вся работа ложится на их плечи, я даже говорить не буду - это прекрасно знает любой, кто служил в армии: у старослужащих одна задача, у молодых - другая.

- Примерно с 1983-го года в Афганистане среди солдат Советской Армии резко увеличилось количество случаев наркомании. Как с этим обстояло у Вас в батальоне?

- Да наркомания была там с чуть не самого начала! У меня в части некоторые солдаты тоже были в этом уличены. И не только солдаты, был даже офицер, не буду называть его фамилию. Санинструкторам каждого взвода выдавались индивидуальные аптечки, в состав которых входили шприц-тюбики с промедолом, так это офицер всегда брал одну аптечку себе. Когда однажды что-то случилось и потребовался шприц-тюбик, я хотел взять его у санинструктора, а тот отвечает: “У меня ее нет, она у командира роты!” - “Почему?” А когда стали разбираться, по какой причине она оказалась у командира, а не у санинструктора, то выяснилось, что тот уже давно промедолом ширялся. А вообще этой наркоты было там очень много. “Духов” берешь, например, смотришь: ребята быстро их обыскали и по своим карманам что-то рассовали. Ну, часы забрали - это понятно. Но кроме этого и насвай забирали, особенно ребята, выходцы из Средней Азии, любили они “нас” под язык закладывать. “Траву” солдаты тоже, случалось, покуривали, но массового характера это не имело. Каждое утро или при каждом построении я проходил, осматривал личный состав, ведь по глазам всегда было видно, кто курил. Да и они сами прекрасно отдавали себе отчет в том, что сейчас ты накурился, а через пять минут нужно выезжать на задание куда-нибудь.

- А если кого-то ловили за этим занятием? Как с ним поступали?

- Беседу проводили, иных методов не было. Если пойти и начальству доложить о выявленном наркомане, то обязательно услышишь: “Ага, значит ты плохо проводишь политико-воспитательную работу у себя в батальоне!” Поэтому сначала всегда пытались разговаривать, а уже потом принимать какие-то меры.

- Тяжелыми наркотиками, типа героина, никто не злоупотреблял?

- Нет, этого у нас не было, героином никто не ширялся. Склады с героином, случалось, брали. Но все найденное сразу же передавали особисту.

- В батальоне было что-то типа гауптвахты для воспитательных целей?

- Нет. В воспитательных целях использовались офицеры, командиры взводов. Палатки, в которых жили солдаты, имели два входа. Вот один из этих входов закрывался, отделывался досками от “Града”, между которыми засыпался песок, и этими же досками делалось помещение размером два на три метра, в котором жили командир взвода с командиром роты. Все жили в одной палатке: здесь солдаты, а здесь офицеры. В модулях жили только я - комбат и мои заместители. Рядом с нами находились модули управления полка и управления танкового батальона. А все офицеры, от командира роты и ниже - замкомандира роты, замполит роты, командиры взводов, прапорщики и старшины - жили вместе с солдатами в одной палатке. Отдельных палаток для офицеров и прапорщиков у нас в батальоне не делалось. Палатки выстраивались в линии: каждая линия - рота.

- Идеологические диверсии со стороны афганцев в отношении советских военнослужащих имели место?

- Нет, насчет этого могу сказать, что ничего подобного не было. Некоторые наши солдаты, конечно, не понимали, зачем мы находимся в Афганистане, но большинство прекрасно все осознавали - в этом и заключалась работа замполитов. Ленинские комнаты, где на стендах было все оформлено, тоже помогали им разъяснять политику партии.

- У военнослужащих батальона имелось что-нибудь из трофейного оружия?

- Однажды у “духов” среди трофеев взяли “бур”. Кажется, это сделал командир седьмой роты старший лейтенант Каршакевич. Нас часто привлекали к реализации разведданных, где нам приходилось прочесывать кишлаки. Вот и в тот раз зашли мы в кишлак, а там никого нет - ни женщин, ни детей, ни мужиков. Они побросали все и ушли куда-то. Начали обыскивать дома, и среди прочего оружия нашли и эту винтовку. Мы потом этот “бур” подарили командиру полка. А вообще, если что-то попадалось, то это сразу отдавали особисту - все равно ему рано или поздно станет об этом известно.

Зенин (слева) и начштаба Тихонов с трофейным "буром", 23 февраля 1986 г.

- На войне всегда найдется место шуткам и юмору. Можете вспомнить что-нибудь подобное?

- В феврале 1986-го мы были в районе Бараки. Недавно выпал снег и столько его лежало на дороге вперемешку с грязью, что БТР шел по самое днище в этой грязной жиже. Мы долгое время искали, где нам встать, наконец наша колонна остановилась рядом с виноградниками. Стояли мы почти три часа и замполит седьмой роты, небольшого роста, сказав: “Пойду-ка я по нужде схожу”, спрыгнул с брони и побежал в виноградник. Я, увидев, убегающего замполита, помню, еще поинтересовался: “Чего это он так далеко побежал?” Проходит буквально пару минут и вдруг мы слышим выстрелы с той стороны, куда убежал наш замполит. Я сразу крикнул: “Кто стреляет?”, в ответ кто-то отвечает: “Дух! Дух!”. Посмотрели мы в сторону виноградника и увидели такую картину: замполит бежит в нашу сторону по глубокому снегу со спущенными штанами, а в противоположную от него сторону бежит душман, придерживая свои штаны рукой. Мы стоим на броне, смеемся, но нам видно, что еще и “духи”, стоящие на противоположной стороне виноградника, тоже смеются от этой картины. Смеются и в воздух стреляют. Как выяснилось потом, замполит ушел подальше от дороги, присел по нужде, но оказалось, что рядом уже сидел “дух”, которого он не заметил. И вот когда, повернув головы, они одновременно увидели друг друга, тут они “дунули” друг от друга сломя головы. Командир минометного взвода предложил: “Может их из “Василька” накроем?”, а я, смеясь, ответил: “Не нужно, пусть себе идут”.

Начальником связи у нас в батальоне был лейтенант по фамилии Секрет. Григорий Григорьевич Секрет. Командир полка однажды рассказывал мне: “Я официантку нашу как-то спросил: “Лена, ты же, наверное, встречаешься с каким-нибудь офицером? Как его зовут?”, а она мне отвечает: “Секрет”. Я сначала не понял и говорю ей: “Ну какой может быть секрет от командира полка? Офицер-то хоть хороший?” - “Да, хороший” - “В каком батальоне?” - “В третьем” - “А, у Зенина, значит? А как фамилия?” - “Секрет”. Минут пятнадцать я ее допытывал, пока не понял, что Секрет - это фамилия”.

Нижний ряд слева направо - Храткевич, Зенин, Секрет. Вверху - медик батальона и артиллерист.

- Пункт постоянной дислокации полка был обеспечен электричеством?

- Конечно. У нас для этого была собственная подстанция, в которой круглосуточно работали дизели, вырабатывая электроэнергию. На территории полка был медпункт, столовые солдатская и офицерская, клуб, в котором показывали кино солдатам - все это необходимо было обеспечить электричеством.

- Среди офицерского состава много было “пиджаков” - офицеров, пришедших в армию после обучения на военной кафедре института?

- Нет, я не помню, чтобы среди моих офицеров были “пиджаки”, все закончили военные училища. В Афганистане не смотрели на то, “пиджак” ты или не “пиджак”, там судили о человеке по делам его: как ты взаимодействуешь с соседями, как помогаешь им. Даже тот факт, как ты себя ведешь после посиделок с товарищами, и то многое о тебе скажет: упал ли после выпивки или будешь готов утром по приказу куда-нибудь выдвинуться.

- Прибывших в батальон офицеров как вводили в боевую обстановку?

- Да никак не вводили. Они принимали дела и сразу приступали к исполнению своих обязанностей, постигая все в процессе. А с молодыми солдатами мы обязательно предварительно беседовали: и я, и начальник штаба, и замполит. Дополнительно каждый из командиров рот и взводов, выдав солдатам оружие, отправлялись с ними на стрельбище, чтобы под их присмотром оружие было лично каждым из бойцов пристреляно.

- У офицеров Советской Армии при себе имелись офицерские жетоны. А у солдат было какое-то подобие смертных медальонов?

- Не у всех, но у некоторых были. Они брали патрон, вынимали пулю, высыпали порох и в гильзу вкладывали бумажку со своими данными. Эту гильзу снова затыкали пулей и вешали на цепочку.

- Сочетание орденов и медалей у солдат было частым явлением?

- Мы старались всех наградить, кто этого заслуживал - и солдат, и офицеров. Но, к сожалению, не всех пропускали Кабул и Москва. Это было самым обидным. Хотя по сравнению с тем же 1980-м годом, когда солдат вообще мало награждали, говоря: “Какие вам награды? Там же война не идет”, у нас ситуация была гораздо лучше. А вот штабные из Кабула себя в наградах не обижали: приедут, на броне посидят, и потом себе орденов навешают. А солдатам, которые там реально воюют, разрешат к паре медалей представить.

- Солдатам разрешалось носить что-нибудь из местной одежды?

- Нет, в местную одежду переодевался только спецназ и наши разведчики, которые участвовали вместе с ними в “Завесе”. А солдаты из местной одежды могли носить лишь свитера и носки. Афганские носки - это вещь! Своим разведчикам, тем, кто провоевал уже год, я разрешал носить кроссовки. Но только в горах, в полку - ни в коем случае! На несоответствие форме одежды в горах закрываешь глаза и никакого единообразия, конечно же, требовать бессмысленно. Потому что в горы берешь все, с чем тебе удобнее воевать, прыгать, бегать.

- Где солдаты брали кроссовки?

- Приобретались ими в Военторге. Хоть они были очень удобной обувью, их хватало ненадолго: один-два выхода по горам походишь и все, они превращаются в лохмотья. А у меня мои кроссовки еще и собака сгрызала.

- В полку были Герои Советского Союза?

- Нет, при мне не было. Рохлина представляли к этому званию, но не дали.

- Во время проведений каких-либо операций с вами работали авианаводчики?

- Конечно, во время любой армейской операции у нас были и арткорректировщики и авианаводчики, которых у нас их в шутку называли “авианаё…щиками”. Прикомандировывались авианаводчики из числа летчиков или технарей, прошедших специальные курсы обучения, а артиллеристы могли быть из нашей батареи или из артдивизиона. Авианаводчик или корректировщик артогня обязательно были у каждого командира батальона, а если куда-то шла отдельно рота, то я выпрашивал корректировщика и специально для командира роты. Авианаводчики и арткорректировщики всегда были со своими радиостанциями и работали на своих частотах.

Искаполь. Зенин В.Ю. (в центре) с авианаводчиками

- Связь в горах была устойчивой?

- По-разному было. Например, когда мы сидели в Кандагаре, я по своей радиостанции брал волну “скорой помощи” из Ташкента. Слушали их сообщения и думали: “Вот как бывает! Здесь война идет, а там кто-то рожает”.

- Душманы влезали на вашу частоту чтобы пообщаться?

- Нет, у меня таких случаев не было.

Искаполь. Зенин (в центре) с арткорректировщиком и авианаводчиком

- Кто сменил Вас на должности?

- Подполковник Лавочников. Он сам отсюда, из Волгограда. Сначала был командиром роты почетного караула на Мамаевом кургане, затем перевелся в 11-й городок командиром батальона, откуда и был отправлен в Афганистан. Лавочников прибыл к нам в батальон, я ему сдал все свои дела, а сам, в ожидании отъезда, находился под капельницей в медроте после полученной контузии. Выхожу оттуда, смотрю - все бегают, суетятся. Я поинтересовался: “Что случилось?” Оказалось, замкомандира полка Сафронов вместе с замкомандира полка по вооружению ушли с первым или вторым батальоном, и попали там в засаду. Их заблокировали и им нужна была помощь. Для этого подняли мой третий батальон, ищут нового комбата и найти его не могут. А я уже полностью сдал свою должность, по идее эта суета меня уже не касается. Стою у модуля, смотрю - батальон построен, а комбата нет. У нас на тот момент за командира полка оставался начальник штаба полка подполковник Кутепов. Он мне звонит: “Можешь зайти в штаб?” Захожу к нему в кабинет, говорю: “Я уже понял, по какой причине вызван. Я готов”. Кутепов спрашивает: “Что ты готов?” - “Готов пойти с батальоном” - “Ты знаешь, что я не могу тебе даже приказать этого, потому что ты уже сдал батальон. Не дай бог что-то случится, я даже не знаю, как это все оформлять”. Я его успокоил: “Не переживай, все будет нормально!” Поговорили с ним, он поставил задачу, я на карте посмотрел предполагаемый район действий и отправился к батальону. Смотрю, в строю стоит Сергей Храткевич, которого я совсем недавно поставил командовать ротой. Он недавно сломал ногу и с этой своей ногой тоже стоял в строю. Спрашиваю Храткевича: “А ты куда с ногой?”, на что получаю встречный вопрос: “А Вы куда? Вы же уже заменщик”. Постояли с ним, посмеялись немного. “Ладно, - говорю ему - Раз так, мой позывной будет “Замена”” Храткевич отвечает: “Тогда мой позывной будет “Костяная нога””

Батальон, выдвинувшись, часа через полтора прибыл в необходимую точку. Наши были в этом месте на реализации разведданных и их, зажав, начали “мочить”. Они вызвали помощь, мы прибыли вовремя и выполнили поставленную задачу по деблокированию, отбив “духов”. По окончании всех действий, все батальоны проверили личный состав, оружие и технику, расставили посты и боевое охранение, а офицеры моего батальона - командиры рот и командир батареи - пригласили меня. Прибегает посыльный: “Товарищ майор, Вас там офицеры зовут”. Спрашиваю: “Что случилось?” - “Да там… Серьезное дело…” Офицеры расположились между двумя БТРами с открытыми боковыми люками, под натянутым между машинами тентом накрыт стол. Подхожу: “Что случилось? Зачем вы здесь стол накрыли, мы же еще не возвратились? Почему нарушаете традиции? ” А они мне в ответ: “Уже три часа ночи и наступило первое ноября - у Вас сегодня день рождения. Поздравляем!” Елки-палки, а я и забыл про свой день рождения! Посидели мы совсем немного, а рано утром, собравшись, отправились к месту постоянной дислокации, оставив лишь блоки на дороге. Этот выход был первым боевым крещением для заместителя командира полка по вооружению, а заместителя командира полка Сафронова я перед этим уже несколько раз брал на операции вместе со своим батальоном. Позже Сафронова отправят в Шинданд командовать полком. А с Лавочниковым потом разбирались, почему его не оказалось в нужное время на месте, но о результатах этих разбирательств мне уже не известно. Думаю, он просто в этот момент куда-то пошел знакомиться и не знал, что мы в таких случаях всегда оповещали своих соседей по модулю, в котором проживали, о своих передвижениях по территории полка.

- Как происходила передача дел Лавочникову?

- Да так же, как и когда я сам прибыл в батальон: “Приказ о назначении есть?” - “Есть” - “Ну, принимай батальон”. Построили личный состав, представили, познакомились с командирами рот. Командирами подразделений по каждой службе были написаны рапорта о наличии личного состава, боевой техники, в чем подразделения нуждаются в первую очередь. Кроме того, каждая из служб доложила о проведенных сверках имущества, например: “В вещевой службе сверка произведена тогда-то, расхождений нет” или “В службе по вооружению сверка произведена тогда-то, расхождений нет, за исключением стольки-то единиц такого-то вооружения, находящегося в ремонте”. Там вопрос передачи дел быстро решался, не то, что на “гражданке”. После сбора всей информации по батальону, вновь назначенный комбат пишет рапорт командиру полка о том, что батальон принял. И все. А пока я ждал отправки в Союз, начальник медслужбы мне предложил: “Ты же после контузии, все жалуешься на головные боли. Давай, пока ждешь “вертушку”, я тебя прокапаю”. Обычно нас заранее предупреждали, например: “”Вертушка” прибудет через два дня”, поэтому я согласился. Под капельницу, как правило, ложились у нас не сразу после контузии, а спустя недели через две, а то и через месяц после возвращения с боевых. А пока ты получил контузию и еще находишься в горах - какая тебе капельница? Медик даст таблетку и все, терпи. Хотя там и без контузии голова обычно болит от множества других забот.

Перед отъездом в Союз я стал готовить свою форму. Когда приехал в Афганистан, я, как полагалось, привез с собой два чемодана форменного обмундирования, включая шинель, которая там вообще была не нужна. Когда собирался уезжать, попросил своего рыжего водителя: “Витек, возьми мою шинель, вытряхни ее от пыли, почисти и приведи в порядок”. Тот поступил по-солдатски - взял железную щетку и начесал мою серую суконную шинель так, как это делали солдаты перед дембелем. Шинель стала выглядеть, будто сделана из пуха. А мне ведь в ней в Союз уезжать! Я пытался всячески пригладить эти начесы, но сделать это удавалось с трудом. Звание майора, как мне и обещал Главком Сухопутных войск, я получил перед отъездом в Афганистан 4 ноября, а спустя пару дней уже улетел в Кабул. Пошить себе форму старшего офицерского состава я не успел, несмотря на полученный материал для этого, и отправился к месту несения службы в старом обмундировании младшего офицерского состава. В Афганистане, перед самым отлетом на Родину, мне досрочно присвоили звание “подполковник”, поэтому новые погоны пришлось нашивать по-прежнему на капитанское обмундирование. На новом месте службы в Волгограде я в таком виде явился на собеседование к полковнику Жукову, командиру дивизии. Я знал, что по Уставу представляться своему начальству я обязан в парадной форме одежды, но я только приехал из Афгана, контейнер со всеми вещами еще не пришел сюда из Мариуполя и я жил в гостинице коммунально-эксплуатационной части. Захожу в кабинет, там сидит полковник, на мундире у него орден Красной звезды. Я, как положено, представился, на что в ответ получил язвительный вопрос: “Товарищ подполковник, а у Вас что, парадная форма тоже в БМП сгорела?” Я не понял, попросил уточнить. “Да у вас, у “афганцев”, все в БМП сгорает!” Я попытался оправдаться, но он меня прервал: “Не надо мне тут объяснять!” Ну что ж, не надо так не надо. Прихожу в “одиннадцатый городок”, куда меня назначили, представляюсь командиру полка Косареву. Тот, как только узнал, откуда я прибыл, сразу встретил меня хорошо: “О, братишка!” и предложил за это выпить. Я попытался отказаться, но он настоял: “Давай, давай! Ты где воевал в Афгане?” Я рассказал. “А я там-то. Я тоже “афганец”. Посидели с ним, поговорили. Я в процессе невзначай уточнил: “У комдива видел на кителе орден Красной звезды. Он тоже был в Афганистане?” - “Да не был он нигде! У нас кадрированная дивизия и свой орден он получил “за освоение новой техники”. А какая у нас здесь может быть новая техника!? Сейчас ты и сам увидишь всю эту «технику»”.

В Афганистане у меня под командованием было пятьсот восемнадцать человек, а когда выходили на боевые, то вместе с приданными силами численность личного состава доходила порой почти до тысячи. А здесь, в кадрированной дивизии, я получил под свое командование всего тридцать шесть человек: командир роты, командир минометной батареи, начальник штаба и несколько солдат, которые ходили в караулы. И все!

Сидим как-то с командиром полка, в кабинет входит военный пенсионер генерал-лейтенант Мячин. Комполка меня ему представил и добавил: “Тоже “афганец”, товарищ генерал-лейтенант”. Тот сразу ко мне с главным вопросом: “Где служил?” - “В Газни, товарищ генерал-лейтенант” - “А я в Гардезе был советником. В феврале восемьдесят шестого ты где был?” - “Точно не помню, но, кажется, нас бросили в Гардез вытаскивать какого-то советника”. Мячин вскочил и стал себя бить в грудь, повторяя: “Так это был я! Я!” Наши советники, в числе которых был и Мячин, всегда жили в тех частях афганской армии, с которыми они работали. А “зеленые” - они же продажными были почти поголовно, поэтому вокруг их части душманы начали сжимать кольцо. Когда дело дошло уже до прямого боестолкновения, наши советники запросили помощи, и мы отправились прорываться, чтобы спасти их. Самого Мячина я там в глаза не видел, мы просто выполнили поставленную задачу, отбили атаку, дождались подкрепления и ушли обратно. Впоследствии генерал-лейтенант Лев Семенович Мячин еще раз отправился в Афганистан советником, в девяностом году самолет, на котором он возвращался в Союз, был сбит “духами”, но Лев Семенович выжил. По возвращении домой, Министр обороны СССР Маршал Шапошников присвоил ему звание “генерал-лейтенант” и уволил с военной службы. К сожалению, Лев Семенович Мячин умер в 2013 году.

- Какие у Вас награды за Афганистан?

- К ордену Красного знамени меня представили за участие в кандагарской операции. Варенников тогда приказал подавать списки на Героев, но командир полка мне сказал: “Я тебя подал на Красное знамя”. А на Красную звезду наградной отправили, когда я уже сдавал батальон. Когда приехал в Волгоград на место Лавочникова, мне ребята в шутку говорили: “Нам сказали, приехать должен боевой комбат, орденоносец! А приехал не пойми кто в начесанной шинели”. Секретарь парткома отправил запрос в Министерство обороны по имеющимся в моем личном деле наградным листам с указанием моего участия в двенадцати войсковых операциях и многочисленном сопровождении колонн. Оттуда пришла бумажка: “Майор Зенин в числе награжденных не значится. Запрос отправлен в Туркестанский военный округ”. Через месяц из округа приходит письмо: “Согласно Указа Верховного Совета от такого-то числа, награжден орденом Красного знамени, город Москва и число”. То есть в Москве меня наградили, но Москва об этом не знает, а знает лишь Ташкент. Вот такая неразбериха в наградной системе нашей армии была. Раз офицера наградили орденом Красного знамени, то для его вручения нужно строить дивизию, однако командир дивизии полковник Жуков в течение двух недель этого не делал. Тогда командир полка попросил у начальника штаба политотдела разрешения самому вручить мне орден перед личным составом полка. В результате на построении в честь вручения мне ордена Красного знамени присутствовало всего человек пятьдесят, не более. Только прошло вручение ордена Красного знамени, как вслед за ним пришел и орден Красной звезды. Еще мне из Москвы пришел наградной приемник “Вега” с дарственной табличкой от Министра обороны СССР, который я по-прежнему берегу как награду.

Интервью:	С. Ковалев
Лит.обработка:	Н. Ковалев, С. Ковалев