Зюзин Аркадий Николаевич

- Я родился в 1959 году практически в тех краях, где впоследствии пришлось воевать – Сурхандарьинская область, село Ангор. Это неподалеку от Термеза, прямо на границе с Афганистаном. Просто у меня родители были геологами и в то время работали там, в Узбекистане. Потом они переехали в Оренбург, где я закончил среднюю школу и поступил в Воронежский университет на факультет романо-германской филологии по специальности «филолог, преподаватель, переводчик».

В 1982-м году, на следующий год после окончания университета, я был призван в армию. У нас была военная кафедра, поэтому по окончанию учебы я аттестовался и получил звание «лейтенант запаса». Первым моим местом службы стала Центральная группа войск в Чехословакии, а оттуда уже в 1986-м году отправился в Афганистан.

- Разве лейтенантов – выпускников военных кафедр призывали не на два года?

- А я сразу же, как только меня призвали, ушел в «кадры».

- Чем было вызвано такое решение?

- По большому счету, особой альтернативы не было. У нас на факультете такое распределение было интересное, особенно у ребят. Юношей на факультете училось немного, поэтому, как правило, их разбирали переводчиками или офицерами по соответствующим силовым структурам. Можно было, конечно, пойти по распределению учителем иностранного языка куда-нибудь в сельскую школу. Но зачем? Тем более, что я на третьем-четвертом курсе полтора года еще проучился в Германии. Естественно, я сразу же подписал рапорт о том, что согласен идти в кадры Вооруженных Сил. Ну, и сразу так получилось, что с первого же дня оказался за границей.

- В каком подразделении проходили службу?

- Я служил в разведподразделениях. Сначала командиром группы, заместителем командира роты, потом командиром роты. В Афганистан я уехал тоже на должность командира разведроты.

- Вам помогло знание иностранного языка? Просто одно дело переводчик, другое, фактически, общевойсковой командир.

- Это была система, которая называлась ГРУ. Там, скажем так, знание иностранного языка - это отнюдь не самый главный хлеб. Подготовлен я был неплохо, у нас достаточно хорошая была военная кафедра. Хотя, в принципе, военно-учетная специальность, по которой готовили на «военке», была «командир взвода истребительно-противотанковой артиллерии». Но готовили нас серьезно. Наша артиллерийская подготовка была, скажем так, немногим хуже, чем у выпускника артиллерийского училища. Может не настолько разносторонняя, как у них там, ведь они могли работать и на системах залпового огня и с гаубичной артиллерией. У меня же разброс был небольшой, в основном, пушки противотанковые. Но то, что касалось артиллерийско-стрелковой подготовки, те же задачи, например, стрельба с закрытых позиций, корректировка огня - этому достаточно хорошо нас обучили и хорошо требовали. На военных кафедрах в те времена не забалуешь, там приходилось учиться. Ты можешь иметь в университете по другим предметам кучу хвостов и жить с ними, сдавая по одному - два в семестре, пока сдашь, а на «военке» - там строго. Тебя подали на отчисление, и в течение двух недель ты просто вылетаешь оттуда. Потому с ней не шутили и учились на совесть. И плюс, все-таки, четыре года в Чехословакии, там мы тоже по девять месяцев с полигонов не вылезали. Там действительно шла учеба и подготовка.

Так что, когда я приехал в Афганистан, у меня приличная база знаний была, и в звании я уже был капитаном. Когда прибыл в Чехословакию, у меня как-то пошло все нормально, и «старшего лейтенанта» я получил досрочно, а потом и «капитана». То есть на военную среду перестроился достаточно хорошо, все это для меня прошло безболезненно. Работоспособностью меня Бог не обидел, а там это достаточно быстро замечают. Ну, еще плюс умение работать с людьми, потому за все пятнадцать лет службы в армии - ни дня без личного состава, у меня не было ни одной должности, чтобы у меня в подчинении не было людей, причем, достаточно много. Сначала, когда командиром взвода был, двадцать восемь человек, потом по возрастающей, и когда командиром батальона стал, уже было около четырехсот.

- Филологическое происхождение каким-то образом сказывалось в службе?

- Здесь имел место такой романтический флер: а что плохого, если, предположим, у бойцов есть командир, офицер, который говорит на четырех иностранных языках и имеет хорошую университетскую подготовку?

- Но Ваш общий уровень подготовки общевойскового командира наверняка отличался от выпускников военных училищ?

- Понятное дело, когда я пришел, меня и любого лейтенанта, выпускника, предположим, Рязанского воздушно-десантного училища или Киевского общевойскового училища, конечно, сравнить нельзя было. Но за год-полтора нахождения в тех условиях, в которых приходилось служить, я быстро сократил наш с ними разрыв. Там учишься быстро, и через два года я ничем им не уступал. А через три года меня уже командиром роты назначили. Думаю, откровенного слабака, наверное, командиром подразделения не поставят. Тем более в Центральной группе войск, где, все-таки, войска были повышенной боевой готовности, где требования немножко повышены к офицерам, к командирам.

- В состав какого подразделения входила ваша разведрота?

- Тридцатая гвардейская Иркутско-Пинская дивизия. Это Словакия. Штаб дивизии стоял в городе Зволен. В состав дивизии входил отдельный разведывательный батальон, соответственно в его структуре я и служил.

- Как Вы попали в Афганистан?

- Служил я себе, служил, а потом однажды вызвали в штаб дивизии: «Вот, надо ехать». Ну, надо так надо. Ну, а что? В принципе, возможность была отказаться. Типа то, что у меня дочь недавно родилась, ей на тот момент лишь два месяца было. Ну, я не знаю, как сейчас, но в те времена считалось, раз ты отказался, то сдрейфил, струсил, за жену спрятался. Поэтому в тот момент даже мыслей у меня таких не было. Надо ехать – поехал. Единственное, что позволил себе расслабиться… Так получилось, что проездные документы выписали таким образом, что я должен был с женой на поезде из Зволена доехать до Львова, дальше отправить ее одну, а сам во Львов пожалуйте, в аэропорт - и в Ташкент. А я решил посамовольничать: плюнул на это все, отвез жену домой к теще, сдал ее там. Опоздал на неделю, думал, с меня стружку будут снимать в штабе ТуркВО. Приехал туда, а они говорят: «Слышь, мужик, это че – ты все-таки приехал?» Оказывается, уже достаточно много случаев было, когда народ пропадал по дороге. Так что мне обрадовались: «Приехал? Ну, раз приехал, давай».

- Проводилась какая-нибудь подготовка для тех, кого отправляли в Афганистан?

- Были сборы командиров рот. Дело в том, что у нас командиром дивизии достаточно легендарный человек был - Герой Советского Союза Юрий Викторович Кузнецов. Это один из командиров 345-го отдельного парашютно-десантного полка. Герой Панджшерской операции 1982 года. Он нас лично провожал. Тогда два человека от нашей дивизии уезжали - я и Андрюша Яворук. Он был командиром разведроты в 148-м мотострелковом полку в Ружомбероке, а в Афганистане служил начальником разведки полка в 108-й мотострелковой дивизии. Абсолютно лихой парень был, он уже до этого побывал в Афгане и оттуда в Чехословакию приехал с двумя орденами Красной Звезды. Правда, задержался-то ненадолго. То есть он в 1984 году приехал, а в 1986 году его направили обратно. Чем-то он похож был на недавно погибшего Анатолия Лебедя - человек войны, буквально заточен был под это дело. Он себя в мирной жизни даже как-то плохо чувствовал.

Особой подготовки перед Афганистаном у нас в Чехословакии не было. Все вытекало, просто-напросто, из общего курса подготовки. В Чехословакии рельеф позволял даже заниматься горной подготовкой, где на полигонах в высоких Татрах были высоты от 2 до 3 тысяч метров. Правда, ландшафт там был несколько иной, все-таки больше альпийский. А в Афганистане - там все более пустынное. Не сказать, чтобы нас, офицеров, специально вот готовили под Афган. Нет, такого не было. Бойцов - да, возможно, перед отправкой их в Чирчике, в учебных центрах, специально готовили. Ну, а что, ребята-срочники, они только после мамкиных пирожков, их, конечно, там поднатаскивали. У офицеров же такого не было, все решалось по ходу дела. То есть, приехал - давай, вникай в специфику и работай.

- Как Вас перебросили в Афганистан?

- Как перебросили? Ну как обычно, через Ташкент, через аэропорт Тузель. Я на этой пересылке просидел, наверное, где-то неделю. А была интересная особенность… Офицеров на отправку обычно вызывали ночью, словно на расстрел. Народ не спал часов до двух, потому что в два или в три часа начинали в гостинице по громкой связи называть фамилии. Вот когда назвали, народ - «Фух!» - отваливался и спокойно засыпал. Вот так же ночью вызвали и меня. С чемоданами приехали в Тузель, прошли только паспортный контроль, таможни как таковой не было. Сначала всех загнали в накопитель. Нас, наверное, человек сто пятьдесят было там. Самый разношерстный люд: офицеры, бойцы, много было гражданских вольнонаемных. Потом из накопителя всех выгнали на взлетную-посадочную полосу, и мы по аппарели поднялись в стоявший военно-транспортный Ил-76. Набили нас как в трамвай в час пик, или как сельдей. От Ташкента до Кабула полтора часа лету, и я все это время простоял, прижатым к иллюминатору. Народ стоит, кому-то становится плохо. А в самом торце отсека сидит борттехник самолета. У него там два иллюминатора, и он должен отслеживать, что творится справа-слева. Рядом с ним вот такое здоровое помойное ведро. И когда кому-то сплохело, это ведро передавалось друг другу. Пришло по назначению, им воспользовались, а потом возвращается обратно. А так вот полтора часа. На подлете к Кабулу я впервые попробовал что такое «посадка по-афгански». Не когда он на плавной глиссаде, а когда он ни с того ни с сего сваливается с одного крыла на другое, заходя виражами. Что в это время творилось внутри самолета можете себе представить: сначала с одного борта вся толпа падает, потом с другого. Ну, сели благополучно. Когда вылетали из Ташкента там уже похолодало резко. Где-то была даже минусовая температура, ведь это был конец сентября 1986 года. И поскольку было реально холодно, я надел шинель. В Кабуле выхожу – а там +35 на «взлетке».

Дальнейшая моя судьба была совершенно непонятна. Куда тебя? Как? Что? Я думал, что назначение на должность будет в Кабуле, в штабе армии. Оказалось, там все просто – отправили на пересылку, где мы неделю просидели за колючей проволокой, как в концлагере. То есть никуда не выйти, ничего. Потом также ночью объявили фамилии, посадили уже на другой борт, на Ан-12, и в Кундуз.

- Куда в результате попали служить?

- Командиром разведроты 783-го отдельного разведбата.

- Это разведка ВДВ?

- Нет, это не ВДВ. Это общевойсковая военная разведка, которая к ВДВ отношения не имела. В Афгане из ВДВ были только 103-я воздушно-десантная дивизия, которая в Кабуле стояла, и 345-й отдельный парашютно-десантный полк в Баграме. А остальные бригады, отдельные отряды спецназа, это все были, так сказать, чисто сухопутные войска. В Кундузе я прослужил где-то до июня 1987 года. Потом меня перевели. Вернее, не перевели, а придали. Я продолжал числиться командиром роты в Кундузе, но меня прикомандировали с отдельным взводом в создаваемую сборную команду. В этой команде был усиленный мотострелковый взвод, отделение стрелковых зенитчиков с ПЗРК, и 334-й отряд спецназначения из Асадабада. Там, в Асадабаде, я почти девять месяцев пробыл, пришлось полазить, конечно, по Печдаринскому ущелью. За год до того, как я приехал в Афганистан, 25 мая под Асадабадом состоялся бой 4-й мотострелковой роты 149-го гвардейского мотострелкового полка. Ребята попали в засаду и 12 часов вели бой. Потери, конечно, были очень большими, только убитыми потеряли двадцать два человека, почти все были ранены. После Асадабадской командировки, когда уже стало ясно, что начинается вывод, когда были подписаны эти Женевские соглашения, я уже в Кундуз не возвратился. Меня прикомандировали в 395-й мотострелковый полк в Пули-Хумри, где я и находился до самого вывода, до 13 февраля 1989-го года.

- Когда принимали разведроту, как Вас там встретили?

- Командир встретил, как родного. Там была прямая замена - командир на командира - поэтому я, приехавший заменщик, был для него самым лучшим человеком на свете, потому что теперь он поедет отсюда домой. Бойцы, кончено же, присматривались к новому командиру, но сходил с ними на первые боевые и все нормально стало, все пошло само собой.

- Как обстояли дела с дисциплиной в принимаемой роте?

- Дисциплина? Ну, я не знаю, как в других, а у меня там, в Афгане, самым страшным для бойцов ругательством было: «Я к вашему взводу не подойду больше!» Там командир роты - бог и царь. Награда, отпуск, характеристика, звание - все командир роты. Ты у него на глазах постоянно, потому что жили все вместе, спали в одном расположении. Столовались практически с одного котелка, в одной столовой - в батальоне столовая была общей. Что на столах у офицеров, то на столах у солдат. То есть там никаких различий не было. Офицер - не офицер, солдат - не солдат. Что офицер ест, то и солдат ест. Все было на виду, на глазах, и поэтому, хитрожопить ни у кого не получалось - сразу же видно.

Помимо боевых выходов за пределы расположения, у нас еще несколько взводов сидели на заставах. То есть, у меня еще две заставы были выносных, которые имели свою зону ответственности, за обстановку в которой они отвечали. И на этих заставах вели свою дополнительную разведку. Рядом проходила трасса Кабул – Хайратон и я отвечал за то, чтобы транспорт, который шел по трассе, не подвергался обстрелам. Так сказать, за безопасность в зоне ответственности. Да, там часто случались обстрелы, особенно второй взвод частенько по ночам обстреливали. Рядом речка протекала небольшая, где камышовые заросли были, «зеленка» то есть, поэтому «духи» могли подходить достаточно близко. Пару раз наблюдатели их прошляпили, они подползли и хорошо обстреляли. Ну, не сказать, что я там выскакивал с маузером в атаку… Да нет, спокойно выходишь. А вот когда у меня были солдаты-первогодки, там да… У нас наверху стояла ЗУшка - зенитная установка ЗУ-23-2. А огонь достаточно плотный был, мальцам страшно вылезать на расчёт. К тому же надо было еще сесть и развернуть её. Да, она готова была к стрельбе, но надо навести. А тут, когда пули свистят, конечно, ребята замешкались. Ну, ничего. Дал два пенделя под зад, сам вылез, за шиворот одного вытащил, другого посадил, постоял рядом - всё, заработали, спустился спокойно. И как-то всё пошло само собой, видимо, бойцы прониклись. Во всяком случае потом я заметил их отношение к командиру. В Чехословакии командир всё делает правильно, так сказать, по принципу. От него что требуется? Солдат должен быть накормлен, обут, одет, обучен, всем обеспечен - тогда требуй с него. Там такие правильные командиры обычно занудами казались, а здесь, в Афгане, наоборот. У солдат было понимание, что без командира никуда, и поэтому при любом обстреле ты пытаешься выстрелить, а на тебе уже сразу же сверху два человека лежат, прикрывают. Безусловно, это, конечно, льстило. И жесткой неуставщины у меня не было. Ну, понятное дело, гоняли молодежь старички. Но напрягали их в пределах допустимого - и учеба, и, скажем так, проявление некоего авторитета, но без всяких издевательств. Это как старший брат младшего иногда гоняет: «Ну-ка, шнурок, сбегай туда…». С натуральным издевательством я столкнулся уже потом, в Союзе. А в Афгане все прекрасно понимали, что завтра пойдешь на боевые, а там в спину пулю словишь от того, над кем издевался. И кто там будет разбирать, откуда оно прилетело. Поэтому у тех, у кого возникали мысли сделать какую-то гадость, была возможность пять раз подумать и отказаться.

- А как это обстояло в отношении офицеров? Ходили слухи, что плохих командиров свои же солдаты пристреливали?

- Ну, слухи ходили. Нет, не пристреливали, что Вы, просто кому-то там случайно стрельнули в спину. Был у нас такой случай. Это, конечно, ЧП на всю 40-ю армию, когда командира бригады застрелили на плацу. Но там действительно занялся подполковник рукоприкладством, лейтенанта ударил перед строем. А тот, недолго думая, выхватил ПМ и выстрелил сначала в него, а затем и в себя. Ну, это эксцесс. А так, чтобы солдат пристрелил офицера… Ну, во всяком случае, на моей памяти такого не было и ни от кого я о подобном не слышал. Хотя мне много с кем приходилось сталкиваться, и со многими ребятами я контактировал - с командирами, с бойцами, в пехоте с колоннами много ездил, смотрел на автомобилистов. Могу сказать, что самая неуправляемая и самая безбашенная часть 40-го армии, это были водители-рейсники. Что они творили на дорогах, это ужас! Я как-то из отпуска с ними проехал. Мне просто неохота было лететь в Кабул, там мотаться по пересылкам, поэтому я просто из Термеза перешел пешком по мосту и в Хайратоне утром сел на ближайшую колонну. Мне надо было до Пули-Хумри доехать, там всего-то 250 километров. Но эти 250 километров для меня оказались испытанием. Что они там творили! На серпантине водитель прет со скоростью где-то под 100 километров. А колонна же большая, там, 50-60 автомобилей, в основном, КАМАЗы с 40-футовыми контейнерами. Кто-то перевернулся, улетел в кювет. Главное, чтобы ротный не видел. А ротный постоянно снует по колонне. Самостоятельно подняли эту машину, вытащили, поехали. Ребятки там, конечно, ушлые были, находчивые. Там всего хватало. Ну, случалось, не спорю, слухи доходили, что кто-то там, например, в плен попал. Но 80% туда попадали, если не в боевых условиях, то, как правило, только по собственной дури. Либо в самоход пошел, в дуканчик, а его там просто повязали, в мешок сунули и уволокли. Либо сбежал. Наверное, чаще всего такие случаи происходили на первых этапах, в начале 80-х, а затем в 40-й армии все успокоилось. Во-первых, снабжение стало хорошим. Сколько я там служил – никаких вопросов с питанием не было абсолютно. Потому что даже на тех дальних заставах, и то снабжали продовольствием. Я когда «9-ю роту» посмотрел, как они там воруют из машины… Это что ж, получается, они на боевые без сухпая пошли? Наверное, это все-таки был такой авторский вымысел. Но не нужно этого было показывать, абсолютно. Все продовольствие своевременно подвозили. На заставах там, извините, запас сухпая - 15 сутодач на каждого человека. Плюс 15 сутодач горячим. То есть, мясо, не консервы. И каждая застава, каждый взвод имел собственную кухню КП-20, своего повара. В зависимости от того, сколько человек на заставе, кухня могла быть и КП-30 на 30 человек. Борщ из тушенки да, надоедал, постоянно хотелось свежанинки какой-то. Но то, что касалось чисто объема - да бога ради. Склад постоянно забит. Захотел боец есть, пошел, взял себе банку в столовой. Вскрыл, съел, доволен. Нет, не голодали мы. С одеждой тоже проблем не было, «подменки» на всех были.

- Какое у Вас было личное оружие?

- Как обычно, АКМС с подствольным гранатометом ГП-25, и пистолет Стечкина.

- Много! Тяжело!

- Так к АКМСу еще и 8 магазинов пулеметных, на 45 патронов каждый. Патронов мало не бывает. Все зависело от обстановки: если куда-то выходили «по серьезному», то помимо подствольника нес на себе и подсумок, в котором было двенадцать гранат. А так всегда при себе АКМС, магазины и Стечкин.

- Бронежилет носили?

- Бронежилет был, особенно когда нам привезли эти новейшие штурмовые бронежилеты 6Б4Т. Но еще 18 килограммов на себя цеплять как-то не хотелось. На строевых смотрах, когда перед боевыми выстраивали дивизию или полк, его проверяли, естественно. Каски, бронежилеты, берцы - все проверяли. А когда непосредственно выходишь на боевые, естественно, все это скидываешь. Вместо «афганки» - КЗСка, обыкновенный такой сетчатый костюм маскировочный, кроссовки, панама, Ну а сверху все остальное. Бронежилетами редко кто пользовался. Хотя, в общем, когда идет большое подразделение, например, батальон, одевать его, конечно, заставляли. Потому что Громов за потери очень серьезно спрашивал, особенно в последний год. Он сказал, что признает только ранение конечностей. А если боец ранен в грудь, то в этом ротный виноват, потому что у него солдат бронежилет не носит. А солдату нужно было в сутки пройти 30 – 35 километров в этом бронежилете, поэтому бойцы хитрили как могли. Вплоть до того, что одел он бронежилет, гаденыш, но оттуда половину пластин повыбрасывал, чтобы легче было. А для командира роты потом это главная боль, особенно, когда сдаешь должность и имущество. Естественно, сменщик каждый бронежилетик пощупает: «Пластинки не хватает», а ее найди, попробуй. По-всякому хитрили.

- Выходы на разведпоиски были?

- Обязательно. Причем и по заданию, и в инициативном порядке, особенно в зоне своей ответственности. Плюс работа с агентурой в кишлаках, там обязательно знакомились с местными жителями, подкармливали их. У меня в Кундузе, помню, рядом находился кишлак Чархав. Там я познакомился с афганцем по имени Мурад, средней руки крестьянином. У него свое хлопковое поле было гектара четыре, наверное, и подворье. Еще у него было три жены и от каждой по сколько-то детей. Когда они выходили на уборку всем семейством, тремя поколениями, складывалось впечатление, что мотострелковый взвод вышел, не меньше. Вот я ему и помогал, зимой особенно - солярочки им подкинешь, масла машинного, иногда харчами поможешь. У него сынишка где-то лазил и нарвался на минное поле. Беда большая была.

Минных полей очень много было, а вот их карт, как таковых, не было. А возле заставы надо, все-таки, знать, где у тебя что установлено. Как правило, на подходах к заставе ставились противопехотные мины. Я просто сел в БМПшку, и на ней на всякий случай объехал несколько раз вокруг заставы кругами. Ну, рвануло пару раз, они же все на растяжках. А мальчишка на ишачке ехал и заехал, посекло его осколками. Устроил его в госпиталь, подлечили. А Мурад со мной время от времени делился информацией по возможности: например, «сегодня ночью на отстой ребята придут из Файзабада, из провинции соседней, Бадахшан». Там воевали очень много, в Кундузе спокойнее было.

Рядом стоял пост, на котором сидели царандоевцы, тех иногда выручать приходилось прямо посреди ночи, когда на них нападали. До поста было где-то метров 300, застава у них на высоте при входе в кишлак. Ночью слышимость хорошая. Слышишь, какая-то перестрелка у них началась, а затем царандоевцы кричат: «Командора! Помогай!». Как обычно заставу поднимешь, дашь три-четыре очереди из ЗУшки, потом из БМПшки - все утихло.

- На каком языке общались с местными?

- В роте были таджики, узбеки, поэтому с переводом у меня проблем не было. У меня же интернационал был. Я вот посчитал: в Кундузе у меня 26 национальностей в роте служило. Причем даже такие, о которых я вот раньше и не знал. Оказывается, есть у нас такая народность – табасаранцы, которые в Дагестане живут. Их там всего человек, наверное, 500-600. Приближался Новый год, надо было елку нарядить. Пошли в кишлак за елкой, и это была, на всякий случай, целая войсковая операция. На соседних заставах ребята пытались раздобыть себе елку. Правда, елей там как таковых, не было, там кедры в основном росли. На заставах сварили трубчатые каркасы, в которые нужно было ветки вставлять. Но веток надо было еще набрать, и ребята на эти кедры лазили, чтобы лапник нарубить. Духи это дело заприметили, и начали деревья минировать. Пара человек вот так полезли на кедр и вернулись оттуда в виде ошмётков. Поэтому мы решили не рисковать. Нам было хорошо видно, что посреди соседнего кишлака, растет большой-большой кедр. Сказали, что это у муллы, в его дворе. Я собрал делегацию, взял двух своих таджиков, поскольку там таджики в основном жили. Пришли к мулле. Дары, конечно, принесли: ящики тушенки говяжьей, сахару. Мои таджики начали с муллой по-своему разговаривать. В результате пожалуйста – нарезали веток и в двух взводах елки были натуральные. Даже замполит полка удивился, когда к нам приехал.

- Вы были партийным?

- А как же! Кто бы меня командиром роты назначил, если бы я не был членом КПСС? Это самое первое условие. Хотя я, по большому счету, особо-то и не хотел сам вступать поначалу. Тем более, что у меня до этого был небольшой залет и меня слегка «пропесочили» по комсомольской линии. Потом, где-то через полгода после этого, парторг полка начал меня задирать: «Пиши заявление в партию» - «Нет, я дебошир и хулиган» - «Командиром роты хочешь стать? Пиши!» Я еще было посопротивлялся, но в ответ слышал лишь одно: «Пиши!» Поэтому с 1985 по 1991 год я был активным членом партии. Единственное, обидно было – взносы, которые составляли один процент от зарплаты. В 1989 году я заплатил одних только взносов 10 рублей. Плюс подписки. На газеты «Правда», «Красная звезда» и журнал «Коммунист вооруженных сил» я обязан был подписаться как коммунист. То есть еще только подписка выходила где-то на тридцатку. Получилось так, что я уехал в 1982 году, еще при Брежневе, из одной страны, а вернулся в 1989 совершенно в другую. Конечно, приезжал время от времени в отпуска, но в эти дни то, что происходит в Союзе, как-то мимо меня проходило – мне бы погулять. Например, приехал я, старлей, в отпуск из Чехословакии, а у меня в кармане 5-6 тысяч рублей лежит, на которые «Жигули» можно было купить. Платили ведь нам неплохо. Месяц прогудел, не интересуясь, что там в Союзе происходит, затем вернулся к службе. А когда в 89-м году приехал, я полгода не мог понять, куда же я попал. Что это за страна? Вообще все не так! Тут как раз началась эта вакханалия - демократия, Съезд народных депутатов, всюду митингуют! До этого о том, что творится в стране я даже не знал. Получилось так, что нас 13 февраля вывели, мы вышли и сутки простояли в поле перед таможней в Термезе. А потом вдоль границы, через Навруз, совершили марш аж в Куляб, где нас расформировали. 201-я дивизия потом там осталась в качестве военной базы. Мы где-то месяц сидели на расформировании. Своих бойцов, которые у меня оставались, но еще не выслужили сроки, я, естественно, распределил и отправил дальше дослуживать в Союзе. Тех, которым уже пришел срок увольняться - поувольнял, отправил домой. А сам смотрел, что у нас тут в стране такое творится! Краем уха доходило, что полыхали Нагорный Карабах и Азербайджан. В Афганистане я смотрел телевизор, газеты все читал. Но все это воспринималось как что-то далекое, несерьезное. А когда вот приехал, посмотрел – уууу! А уж когда в Москву приехал… Что же это за страна? Что со страной сделали-то? Ужас! А ведь это уже была совершенно другая страна. Советский Союз образца 1982 года и Советский Союз, вернее уже то, что от него оставалось, 1989 - это две большие разницы. Конечно, увиденное энтузиазма никакого не добавляло. Тем более, отношение такое скотское было, особенно к афганцам.

- Какое?

- На границе нас встречали официально, красиво, с транспарантами «Родина встречает» и прочее, прочее. А первый раз я столкнулся тут уже с нашим армейским начальством. Мы готовились на полевой выход, и на строевой смотр я по старой памяти одел свою полевую форму, афганку. А у меня в кепке, в афганке, не кокарда была, а звездочка, потому что в Афгане носить кокарду офицерскую - проще было мишень прикрепить: «Ребята, стреляйте в меня!». До меня замкомандира дивизии как докопался: «Ну и что это, товарищ капитан?» Я отвечаю: «Меня учили…», но тот не дослушав, перебил: «Умный такой!» Или, например, едешь в транспорте, а к тебе пьяненькие ребята, а-ля демократы, начинают приставать: «О! Нахлебничек едет!» А потом, увидев на форме нашивки за ранения: «Да ты убийца, ты людей стрелял!» Вот так вот. Иногда даже доходило до того, что погоны пытались содрать. Эти попытки, правда, быстро пресекались, практически мгновенно. Но бывало всякое.

- Какие ранения у Вас были?

- Первое – сквозное, плечо прострелили. Это я просто по дурости поймал пулю - не вовремя перезаряжался, остановился, когда менял магазин. А второй раз меня, конечно, шандарахнуло хорошо - подрыв. Осколков нахватал немного, ноги, в основном, посекло. Но главное то, что меня отбросило от БТРа метров, где-то, на двенадцать. Меня о камни приложило так, что я ненадолго, буквально там на несколько секунд, потерял сознание. Очухался от того, что дышать не могу, настолько удар сильный был. Пытаюсь вдохнуть, а не могу, все словно отнялось. И ни встать не могу, ни пошевелиться, ничего. Три недели лежал на двери в медсанбате. Дверь специально сняли с петель, чтобы позвоночник прямым был.

- Взрыв произошел под БТРом?

- Да. С одной стороны, если бы сидел внутри, конечно, то, наверное, не выжил бы. Хотя днище у машины не пробило, потому что водитель БТРа уцелел. Я просто неудачно сидел, потому что подрыв пришелся под переднее правое колесо. Тех бойцов, которые сидели позади за башней, взрывная волна облизала просто-напросто. А меня так цапануло, что три недели пришлось лежать.

- А почему Вы лежали на двери?

- У меня оказался компрессионный перелом позвоночника и надо было лежать на какой-то плоской и абсолютно твердой поверхности. Поэтому сотрудники госпиталя дверь сняли с петель, положили ее на кровать и сверху постелили тоненький матрас. Вот тогда действительно стало страшно. Не дай бог, не оклемаюсь. Неужели мне, молодому мужику 29 лет, ходить под себя придется? Ну, очухался как-то.

Вообще, 1988-й год был високосным, поэтому, понятное дело, там навалилось все. В январе сначала пулю поймал, в июле на мину наехал, а 10 августа 1988-го года у нас произошел знаменитый Килагайский взрыв. Там, неподалеку от Пули-Хумри, в Килагайской долине большой гарнизон стоял: 395-й мотострелковый полк, вертолетная эскадрилья, трубопроводная бригада и большой госпиталь. Плюс там располагались основные армейские склады. Почти тысяча вагонов боеприпасов. Склады были на тот момент перегружены, потому что шел вывод, и оттуда, откуда войска уходили, это боеприпасы складировали в Килагайской долине для последующей переправки в Союз. И в один прекрасный момент все это взлетело в воздух. 60 тысяч тонн боеприпасов. Когда взорвался инженерный склад, склад взрывчатки, все в штанишки наложили, потому что в небо поднялся гриб, похожий на ядерный взрыв. Натурально! Причем медленно так. А что такое? Взорвалось полторы тысячи тонн тротила, считайте, тактический ядерный боеприпас. Полторы килотонны. Причем видно было, как идет эта воздушная волна. В полку все модули сборно-щитовые просто посдувало. Сгорело все. Слава богу, народу немного погибло в полку. У меня в батальоне только двое контуженых было, ребята как-то попались. От взрыва снаряды РСЗО разлетелись, и, словно макароны, летали по небу. Невозможно было понять, что и куда летит, железо с неба сыпалось. Потом, когда это закончилось через три дня, одних только неразорвавшихся снарядов сто семьдесят восемь штук вывезли с территории. Территория у нас была всего размером двести на двести, там изрыто все было воронками.

Но самое страшное то, что в полку сгорел штаб. Знамя ухитрились, успели вынести, а то бы еще и полк расформировали. Сгорело все абсолютно. А мы готовились, должны были уходить на боевые где-то числа 13 августа. Как раз выходил 149-й гвардейский мотострелковый полк из Кундуза и там началась заваруха. Мы должны были ехать туда помогать афганцам, потому что «духи» сразу же Кундуз заняли, стоило только нашим оттуда уйти. Естественно, все свои документы мы заранее сдали в штаб. А партбилет, естественно, секретарю парткома. И все это сгорело. Понятно, что документы - удостоверение личности, личное дело - новенькое напишут. А партбилет? Согласно Уставу, утрата партбилета - исключение из партии. Причем в Уставе не сказано, по твоей вине или нет, утратил - все. И не волнует никого. А таких страдальцев в полку набралось 64 человека. И, выходит, всех исключать надо. Короче говоря, дело дошло до того, что приехал заместитель начальника Главного Политуправления Советской Армии, адмирал Сорокин. Я еще удивился, адмирал флота был с большой звездой. Сидели они там мыслили, мыслили, мыслили... Вероятно, это был единственный случай за всю историю КПСС, когда выдали дубликаты партбилетов. Нам их выписали и в ноябре месяце мы должны были их получать. В это время штаб дивизии уже находился в Ташкургане, неподалеку от Мазари-Шарифа, поэтому парткомиссия заседала в шестидесяти километрах от границы Советского Союза. На заседание мы отправились вечером на «вертушке». Только поднялись, как в хвосте, буквально ни с того, словно горохом ударило и вертолет начал вращаться вокруг своей оси. Ну, короче говоря, мы упали. Хорошо, что за штурвалом был командир эскадрильи подполковник Сухоплюев. Как он ухитрился посадить, я не знаю, потому что, видимо, перебило рулевой винт и вертолет просто вокруг своей оси крутился как карусель. Причем скорость вращения была достаточно приличной и перегрузка так на всех надавила, что не было возможности даже пошевелиться. Разумеется, мы все были с парашютами, потому что в Афгане строгий был для авиаперелетов порядок: сколько пассажиров, столько парашютов, независимо вертолет это или самолет. Но какой там прыгать? Понять ничего нельзя: темно, вот так вот мотает, ничего не видно. Ба-бах! Куда-то врезались. Через Килагайскую долину шла линия электропередач, ну не то, что линия, но столбы стояли, хорошие, бетонные, большого диаметра. Пилот сумел зацепить этот столб, и «вертушка» просто шлепнулась на левый борт. Никто из нас не пострадал, но брюквой прелой потом воняло в салоне из-за наших опустошенных желудков. Однако из упавшего вертолета еще нужно выбраться. Как назло, аппарель заднюю заклинило, открыть ее невозможно, и вертушка легла на правый борт, как раз той стороной, где у нее выходная дверца. А тут еще керосинчик потихоньку из бака течет и течет. Хорошо, у командира спереди все переднее остекление об столб разбито было, можно было пролезть, вот мы через него по одному потихонечку и вылезли. А керосина, вытекшего из бака, уже было по колено. Малейшая искра - такой бы шашлык получился.

После этого случая я плюнул на все и через два дня отправился в Ташкурган с обыкновенной колонной. Больше с авиацией я дело не имею. Кстати говоря, этот подполковник, командир эскадрильи, в свое время, в начале 90-х был, по-моему, префектом Южного округа Москвы. Ну, а мне партбилет все-таки выдали, правда, уже в 1991-м году. Я ведь ухитрился и на августовский путч съездить. К тому времени я служил в Таманской дивизии. Три дня там пробыл. Такого дурака валяли, как вспомнишь. Возле Большого театра наша зона ответственности была. В закутке, слева от Большого, сейчас там все застроено, а тогда был небольшой карманчик, тупик. Там, наверное, штук 30 «Уралов» стояло. На путч танки нашей дивизии выскочили без боеприпасов. Им по готовности положено сначала из пункта постоянной дислокации выйти в запасной район, а потом туда должны подвезти боеприпасы. Ну, это так по плану мобилизации, по приведению к более высокой степени боевой готовности. А получилось что? В 4 утра прозвенели, объявили боевую тревогу. Мы подумали: «Война что ли?», и вперед на Москву. Вот танки туда прилетели, а ни снарядов, ничего нет. Все войска без боеприпасов. Лишь на второй день начали привозить. И вот там, около Большого театра стояли «Уралы», под завязку загруженные танковыми боеприпасами. Если б там что-нибудь рвануло!

Таманская дивизия – это, конечно, отдельная глава мемуаров... Мне первый командир полка, полковник Безносиков, говорил: «Здесь простой смертный служить не сможет!» Я хорошо знал командира 395-го мотострелкового полка, Владимира Валентиновича Вареникова, сына того самого генерала армии. Командиром полка он пробыл недолго: в марте месяце пришел, а в октябре его повысили, назначив начальником штаба дивизии. Когда я приехал в столицу на назначение, мы с ним встретились у штаба округа на улице Полины Осипенко. Разговорились. Я сказал, что приехал за назначением. Варенников мне посоветовал далеко от Москвы не отъезжать.

А в штабе округа сразу же сказали: «Парень, ничего майорского нет, извини. Пойдешь обратно командиром роты». Я им ответил: «Мне бы уже побыстрее, надоело!» В результате я получил назначение обыкновенным командиром роты в 1-й гвардейский полк, на тот момент бывший еще 73-м. В Управлении кадров меня сразу предупредили: «Ты там шибко на свои афганские штучки-дрючки не налегай. Там бойцы лампасы каждый день по пятьдесят раз видят. Их ничем не проймешь». Действительно, публика там была еще та... Приехала рота, разложена на дерьмо и мыло. Я полгода туда заходил с табуреткой на каждый подъем. Потому что заходишь: «Рота подъем!» А в ответ наглый храп. Ну, что делать - аттракцион «Летающий табурет». На кого бог пошлет. Стук – и выгонял на зарядку, так, потихонечку. С помощью взводных пришлось немножко взбодрить бойцов, а также с помощью гауптвахт и прочих методов. Ну, плюс поувольнял. На двух человек завел уголовные дела. Хотя меня самого за это наказать пытались - кому интересно портить отчетность. Ну, ничего, через полгода уже совершенно другое подразделение было, с которым можно было работать. Самая беда в том, что армия должна воевать. Либо воевать, либо постоянно на учениях находиться. Сейчас, не знаю как, но многие несвойственные функции сейчас, кстати говоря, с армии сняли. Тогда ж было так: столовая своя, то есть сами готовим, сами убираем. Территория здесь своя, на которой нужно мести дороги и дергать одуванчики. В Таманской дивизии две беды: зимой — это снег, летом — это одуванчики. Зимой – снег потому, что его откидывать нельзя, с территории положено было только вывозить. Никаких снежных отвалов на территории полков быть не должно. Только асфальт и бордюр, всё. Ну, допускался ровный снег на газоне. Естественно, погрузчиков для уборки снега нет, приходилось вместо них использовать каждое утро полроты с лопатами. Из парка выгонялись несколько бортовых ЗИЛов, снимались с них тенты, и снег, который сгребли, собирали туда. Вот так несколькими машинами и вывозили с территории. А весной появлялись одуванчики, которые рано желтели. Не знаю почему, косить их нельзя было, трава должна быть. Так дело доходило до того, что бойцы их вручную выдергивали. Весь батальон раком становился, у каждого на одной руке целлофановый пакетик, и начинали выдергивать. Весело было, так что вспомнить есть что.

- Пленных приходилось брать?

- Нет, мне самому лично они как-то не давались. Я препровождал раз парочку. Причем одного даже спасти удалось. Было начало 88-го года. Я на перекладных возвращался с Хоста, с операции «Магистраль». Мы оттуда добрались сначала в Гардез, а из Гардеза на вертолете должны были лететь в Кабул. По дороге завернули на заставу, завезли здоровый такой резиновый бурдюк, наполненный водой. Он назывался РДВ-1000, емкостью на тысячу литров. И лейтенант, командир заставы, попросил меня забрать с собой двух пленных «духов». Пришлось забрать. Когда взлетали, в вертолете сидели эти связанные «духи», я, борттехник вертолета, и еще два бойца. Как мне потом объяснили, эти «духи» двух или трех человек из заставы то ли убили, то ли ранили. Ну, короче говоря, поднялись, развернулись, на курс легли, высоту набрали. Тут встает бортач, молодой старлей, открывает дверь и берет за шкирку «духа». Я говорю: «Ты чего? Оставь их в покое! Они все равно долго не проживут». Оно так бы и было. Этих пленных в Кабуле передали бы ХАДовцам, местной службе безопасности. А у тех ребят все решалось быстро: утром «духов» отвезли бы в тюрьму Пули-Чархи и уже на следующее утро поставили бы к стенке.

Старлей оставил пленных в покое, а вечером, когда мы прилетели в Кабул, я включил телевизор, где шел репортаж о зверствах израильских оккупантов на земле Палестины. Журналист рассказывал, что двух палестинских патриотов израильтяне сбросили с вертолета. В голове мелькнула мысль: «Где-то я это уже видел».

- Каково было Ваше отношение к местным жителям как к противнику?

- С одной стороны, жалко их было, с другой стороны неприятие того, как у них все происходит, как они живут. Ненависти не было. Ну, живут себе и живут. Правда, единственный их вопрос был, собственно говоря, а мы что здесь делаем?

- Они задавали такой вопрос?

- Задавали, конечно. Потому что видно было, что им до фени эти идеалы апрельской революции, они как жили 800 лет назад, так и живут сейчас. С той лишь разницей, что тогда не было магнитофонов, телевизоров. А так всё то же самое. Я до сих пор не шибко принимаю ислам как идеологию или как вероисповедание, потому что у них отношение к человеческой жизни: Аллах дал, Аллах забрал. То есть для них она особой ценности не представляет, а особенно, если касается «неверного» - человека другой веры. А что касается непосредственно «духов», то уважение эти ребята вызывали, спору нет, с ними надо было возиться. Безусловно, они умели воевать, поэтому мы на них иногда действительно ожесточались и, как правило, если на разведку выезжали, то пленных не брали. Я помню, на одном из выходов у нас был прикомандирован капитан медицинской службы. Он хорошо знал фарси и его взяли в качестве переводчика. На выходе захватили двух «духов». Где-то на второй или на третий день он допросил одного, допросил второго. И этот доктор, который давал клятву Гиппократа, вдруг заявляет: «Так, этого забираем с собой, а этот ценности не представляет. Убирайте!» Ну чего, отвели ненужного «духа» в сторону и завалили. Даже патроны не стали тратить, ножичком его – чик! - и он на небесах.

- Кто выполнил такую работу? Нашелся человек, который готов вот так сделать?

- Ну а что, это издержки производства. Что делать? Куда его девать? Отпустить его? Ребята, которые уже отслужили по году-полтора относились к этому просто - как говорится, ничего личного. Ну а что делать то? Работа такая.

- Убить ножом человека – это все-таки стресс?

- Ну, глядя ему в глаза, конечно! Это тяжело. Поэтому к такому нужно быть морально готовым. Там ребята были уже достаточно повоевавшие, тем более все это делалось на уровне рефлексов. Все, завалили камнями, да и пошли дальше. А по-другому как? Это называется контроль.

- А Вам приходилось убивать?

- В перестрелках, безусловно, приходилось видеть, что я в кого-то попал. Ну, так и в меня попадали. Что делать - работа такая. Там же все очень просто решается: либо ты, либо тебя. А особенно когда на тебе два десятка гавриков висят, за которых ты отвечаешь. Поэтому ты поневоле пытаешься сделать так, чтобы в ответ стреляли как можно меньше.

- Чем занимались в свободное время?

- Его-то особо много и не было, потому что, по возвращении в пункт постоянной дислокации, служба не останавливалась. Я старался, руководствуясь принципом «ничем не занятый солдат - потенциальный преступник», проводить с личным составом занятия. Ну, а вечером обычно смотрели телевизор. Бывало и пили, спорить не буду.

- Где доставали алкоголь?

- Свинья грязь везде найдет. Вариантов было много. Самое простое, конечно, купить в дукане. Хоть и мусульманская страна, а «Столичная» или «Кубанская», там у них продавалась спокойно. Они ее завозили из Союза, куда постоянно ездили их купцы. Но водка стоила дорого. Выручал самогон. Каждый уважающий себя командир роты всегда имел аппарат. Потому что алкоголь - это своего рода валюта. Предположим, ты возвратился с боевых, а на БТРе стуканул двигатель, и тебе нужно технику срочно отремонтировать, раздобыв двигатель на «семидесятку». Ты пошел, начальнику БТ поставил два флакона. Затем зашел к начальнику склада, чтобы вопрос решился побыстрее. Два часа - и у меня движок на месте. Бойцов, конечно, учить не надо было. Через четыре с половиной часа, в два часа ночи, заходит сержант с докладом, что все сделано. Поэтому самогон обязательно гнали. Пьянку среди бойцов никто, разумеется, не поощрял и, как мог, я их гонял. Но те тоже всячески хитрили, чтобы бражку запарить. Я впервые столкнулся с тем, что знаю, гады, где-то прячут, причем в парке. Чую, вот витает, что ли. Взял щуп противоминный, все просеял - не закопали. А потом совершенно случайно отвернул пробку радиатора у стоявшей рядом дизель-электростанции. Елки-палки! Они, оказывается, в систему охлаждения эту «кислушку» залили. Когда включали станцию, она прогревалась, циркулируя. А когда быстро забродило, сливали. Ну что ты с ними сделаешь? Ну, попался пьяный боец, обложил его. Рукоприкладством я не занимался, мог только дать оплеуху: «Иди, скотина, и больше на глаза не попадайся». А утром, конечно, два бронежилета на него, каску, автомат в положении «за спину» - и давай четыре круга вокруг батальона. Очень быстро выветривалось все похмелье. Но самой страшной бедой были наркотики. Это да. Потому что там этот чарс, или по-другому гашиш, стоил копейки, пять «афошек». Из-за этого я бойцов гонял просто нещадно. Причем научился сразу отличать по глазам, по зрачку, где после употребления чарса появлялся желтоватый ореол, такой вот «кошачий глаз». С этими разбирался быстро и старался избавляться от них, переводить в другие подразделения.

- Анашу курили?

- Это травку что ли? В Афгане каннабиаты не имели сильного распространения, там в основном опиаты. Каннабис в основном выращивали узбеки или киргизы. А что такое Афганистан? Страна маков, поэтому там только опиаты - героин и прочая-прочая хрень, которая из мака делается. Поэтому чарс был там самым распространенным наркотиком. Собственно, не зря мы там десять лет стояли, оттянув на этот срок тот поток наркоты, который хлынул к нам в девяностые годы, когда туда пришли америкосы и его производство возросло в разы.

- Награды за Афганистан имеете?

- Да, два ордена Красной Звезды, две медали «За боевые заслуги». У меня практически вся рота ушла с наградами. С боевыми, правда, не все. Медали — «От благодарного афганского народа» и «10 лет Саурской революции», и что еще там вручали к 70-летию Советской Армии - все бойцы получили. Медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» имела, где-то, половина роты. Шесть человек с Красными Звездочками на дембель ушли. Мне вторую Звезду, в принципе, дали за то, что я ни одного «двухсотого» не прислал за два с половиной года. Нет, раненые были - шесть человек за все время. А гробов, нет, ни одного не отправил.

- На Ваш взгляд, как Вам это удалось?

- Наверное, просто повезло. Всего же не предусмотришь. Война, она и есть война. Ну, плюс, все-таки, наверное, глупостей не допускал явных. Потому что было вот это чувство ответственности, когда думаешь не сколько за себя: «Со мной-то хрен с ним. А вот будет хуже, если с ним что-то случится. Тогда и ему плохо будет, а мне хуже вдвойне». Поэтому действительно была ответственность за потери. Человек, за которого ты отвечаешь, должен жить. Все! Причем предусматривать приходилось всякий случай, потому что даже ребята, казалось бы, прослужившие, и то ухитрялись разные вещи творить. Просто по дурости. Ну вот представьте себе, застава. Что такое застава? Это участок, где-то, предположим, 100 на 100 метров, жилые помещения закопаны в землю или сделаны из самана, все это окружено дувалом и траншеями, ходами сообщения. А снаружи еще минное поле: два ряда колючей проволоки, а между ними на колышках стоят растяжки с 12 минами ПОМЗ-2. Я не знаю, кто додумался их ставить. Во-первых, они травой зарастают и эти растяжки абсолютно не видно. А во-вторых, раз в неделю обязательно туда приходилось либо лазить самим, либо вызывать саперов, чтобы заменять мины, потому что суслики, шакалы, прут и обязательно кто-нибудь подрывается. Я уже потом взял и просто-напросто обложил все подходы к заставе спиралью Бруно. Это такая путанка, если в нее попал - все. С каждым следующим движением еще сильнее и сильнее запутываешься. Если туда попадался шакал или степная лисица фенек, то он эту проволоку не срывал. Утром, боец выходил, и если зверь еще там не задохнулся, то вытаскивал его и отпускал, либо пристреливал. Так что солдаты придумали? Вот он стоит в карауле, ходит в окопе, скучно ему. Видит: ворона села на растяжку, зацепив ее. Первая мысль: «Надо бы спрятаться. Сейчас она взлетит, дернет». А там все-таки тросики достаточно сильно натянуты и усилия большого не надо, чтобы чеку вырвать. Солдат идет, берет кирпич, и кидает в ворону. Но попадает не в ворону, попадает в растяжку. Бабах! А что такое ПОМЗ? Это такой вот цилиндр с серебристой поверхностью, у которого осколочная рубашка как у гранаты Ф-1 и 250 грамм взрывчатки. Разлет осколков где-то на 100 метров, из которых метров 50 - сплошная зона поражения. Ну и чем это кончилось? Дураку повезло, потому что в каске был, но два осколка он все-таки поймал. Пришлось везти его в госпиталь и потом выслушивать массу неприятных слов от командира батальона.

- А нельзя было придумать какую-то героическую историю про полученное ранение? Типа, это «духи»?

- Ну а смысл? Это ж дураку понятно было. К тому же, шило-то в мешке не утаишь. Ты придумаешь, но все равно найдутся те, которые «сольют». Так что тут выдумывай, не выдумывай… Поэтому вот таких случаев было достаточно много.

- А было ли командование, которое считало, что, если нет потерь – значит не воюют?

- Да нет. Что значит «нет потерь»? Это же не отвлечённо все воспринимается, все учитывается. Если, предположим, у тебя нет боевых выходов, то и потерь нет. Боевой выход - это же не просто так пошел прогуляться. Ты выходишь с конкретной задачей, предположим, перекрыть какую-то караванную тропу и при случае перехватить караван. Как правило, проще было его засечь и навести авиацию, либо передать координаты артиллерии. То же самое делалось, если удавалось обнаружить бандформирование. Поскольку конкретная цель ставилась перед каждым разведвыходом, естественно, потом, по возвращении, докладываешь, отчитываешься, что, собственно, ты сделал. И все те данные, которые ты получил, обязательно перепроверялись, ведь ты же не один в этом направлении ходил, там еще несколько групп работали.

- Какое время года было для Вас самым тяжелым?

- В каждом времени года своя «прелесть». Зимой морозов особенно нет, но грязь. Летом, да, жара 54 градуса в тени. Но я как-то жару спокойно переносил, может, из-за того, что родился в этих местах. Так что афганские климатические условия дикого дискомфорта не вызывали. Единственное, нужно было правильно соблюдать водный режим. Главное - не пить на жаре. Я себя с самого начала приучил: утром, как встанешь, выпиваешь стаканчик зеленого чая горячего и все. Ну, и старался меньше курить, чтобы не начинать подсыхаться. А не дай бог, если на жаре потяну воды, потом будет тянуть еще сильнее. То же самое старались делать и мои бойцы. Это хорошо, если в пункте постоянной дислокации есть свои скважины и с водой нет проблем. А где-то на отшибе где взять воду? Доходило до того, что кто-то начинал пить, а у него гимнастёрка вся сразу солью покрывалась. То есть хлебнул - вода сразу из него выскочила, хлебнул - выскочила, а он еще сильнее старается напиться. А это нарушало солевой баланс. Они же порой просто невменяемыми становились, по глазам, было видно – дурные. У них только одна мысль была: «Пить, пить!» Готовы чуть ли не грязь хлебать, лишь бы хоть какой-то влаги попробовать. Поэтому мы проверяли солдатские фляжки, чтобы они сразу не выхлебали все. Старшина обычно по утрам всегда заваривал верблюжью колючку, потому что сырую воду нельзя было пить, это грозило гепатитом А. Вообще, если ты в Афгане желтухой не переболел, считай, ты там не и был. Наверное, девяносто процентов 40-й армии прошло через это. Во всяком случае, у нас в Килагае возбудитель гепатита даже из пыли высеивался. Там, в Килагайской долине, которую еще Долиной Смерти называли, говорят, в 19-м веке экспедиционный корпус англичан, так и загинул. Чем-то заразились и просто там вымерли. Болезней у нас там было много: амебиаз – амебная дизентерия, тиф брюшной. Ну, и гепатит. Причем, бывало и так, что люди даже умирали от него, потому что если содержание билирубина в крови подскакивало до 100 или до 130 - все. Я, например, переболел малярией, находясь в госпитале. В Кундузе, в госпитале, постоянно по громкоговорящей связи проходили объявления, типа: «Требуется вторая отрицательная группа крови». Видимо раненых привезли, нужно переливание, и вот народ бежит делать его напрямую. И мне также, когда привезли с первым ранением, нужно было крови долить, потому что достаточно много ее потерял пока везли. Ну и влили. Все б ничего, но вечером следующего дня у меня температура за сорок – малярия. С кровушкой ее, значит, влили, с чьей-то. Пришлось еще от этого лечиться. «Малярка» была особенно в тех местах, где влажность повышенная - в Джелалабаде многие болели, в Асадабаде, где вода, где болотистые места встречаются с малярийными комарами. Но профилактику какую-никакую против нее проводили: старшина каждое утро бойцам строго по несколько таблеток «Делагила» выдавал.

- Вы трофеи брали какие-нибудь?

- Брали, конечно. В основном это было оружие, которое сдавали сразу же. Однажды ребята из соседней роты подарили мне два пистолета «Беретта 92 Бригадир» с запасными обоймами. Но информация об этом быстро просочилось, пришел особист, пришлось с ним поделиться. Один отдал ему, а вторым, перед самым выходом, когда сдавал заставу в Хумрях, вооружил молодого офицера-афганца. Ему, бедолажке, пришлось заставу принимать, а у него даже оружия нет. Вот я ему свою «Беретту» и отдал. Обычно что-то брали себе при зачистке кишлаков. Бойцы могли найти и забрать себе какой-нибудь задрипаный двухкассетник или как-нибудь половичок. На худой конец, жратвы какой-нибудь. Но это как-то и не поощрялось. А вот обыскивать трупы, чтобы у них что-нибудь забрать - ну не знаю, мне как-то брезгливо было. Чтобы у него там не могло быть. Но если было крайне необходимо у убитого достать какие-нибудь документы или прочую хрень, приходилось приказывать обыскивать, никуда не денешься. А так, чтобы просто у него что-то забирать… Да нечего там было забирать, просто не-че-го. Редко кому-то в качестве трофея удавалось взять саблю какую-нибудь, или добыть что-нибудь экзотическое.

- Вам платили чеками. На что их можно было потратить в Афганистане?

- Там оплата была такой: один оклад шел в Союзе, и еще один мы получали в Афгане, но уже в чеках. В Афгане оплачивались только оклад по должности и звание, без надбавок за выслугу и прочего. А все эти надбавки за выслугу — это начислялось в Союзе и переводилось на рублевый счет. В Афганистане у меня получалось в месяц около 300 чеков. Дорого там все было, если честно. Вот предположим двухкассетник хороший, «Панасоник» - это минимум нужно чеков 400-500, если не больше. Телевизор-видеодвойка - это и там было в дефиците, их замполиты распределяли. Да и денег они немалых стоили, то есть так просто это не купишь. Плюс всегда хотелось чего-нибудь поесть, потому что я тушенку до сих пор, вот уже сколько времени прошло, не могу есть. Поэтому идешь в магазин, а там разные продукты, например, финский сервелат, югославские джемы. Единственное, только спиртного в продаже не было, а все остальное - от сигарет до одежды.

- Это были чеки Внешпосылторга?

- Они самые. Но с ними какую подлость сделали - они на них нанесли красные полоски. То есть эти чеки действительны были только на территории Афганистана, только там их можно было потратить, а в Союзе это была простая бумажка, которая ничего не стоила. Поэтому их особо не копили. Те, у кого возможность была, меняли их на афошки. Если, предположим, у тебя были знакомые мушаверы, советники - ребята, у которых была возможность доллары получить, можно было бы на это поменять. Да, честно говоря, мне тогда и в голову это не приходило как-то, я абсолютно не рыночным человеком был: зачем мне эти доллары.

- Что писали в письмах домой?

- Ну, как обычно. Успокаивал всех, писал про то, что здесь спокойно. Естественно не писали о том, что в атаки ходим. Нет, в письмах была обыкновенная бытовуха. Ну плюс еще выяснял у жены, что ей привезти, что посмотреть, что там модно. Поэтому ничего особо героического - обыкновенные письма, как в среднестатистической семье: как, что, скучаю не могу, жду не дождусь - все.