Позывной «Миг». Командир мотострелкового взвода. Купянское направление
— Расскажите, пожалуйста, о своем взводе: каков состав, средний возраст, сложно ли поддерживать дисциплину?
Мы впервые со времен войны вновь сформированное соединение. Полк мобилизованных. Формировались в Твери и штатное раскисание составляла Академии ВКС, что странно, но как есть. потом мы стояли на границе под Брянском, на Киевской трассе, а потом полк расформировали. Мы сдали всю технику, большую часть имущества, нас побатальонно перебросили за ленточку.
В моем взводе бойцы от 21 года и, на данный момент, с приходом контрактников, до 59 лет. Дисциплину поддерживать сейчас совсем не сложно, но были проблемы, пока стояли в России. Там легко достать все, что хочется…
После 2 марта все, кто испугался, ушли в тыл, остались те ребята, которые реально тащат службу.
Там нет такого, что даешь поручение, а боец отказывается. Если кто-то реально не может, его заменяют сами же ребята, как у командира взвода у меня стало гораздо меньше головной боли. Все прекрасно понимают, помогают друг другу и выполняют задачи максимально эффективно.
2 марта 2023 года нас везли на «Камазах» и «Уралах» колонной в 7 грузовых машин, со всем имуществом роты мы прибыли за ленту и сразу попали под очень сильный обстрел, который продолжался 12 часов 2 – 200, 24 – 300. Двое уехало в психиатрическую больницу. Первый боец первые полтора месяца он говорил всего два слова: «Альберт, голова». Дело в том, что на его глазах не стало одного бойца, ему прилетело в голову когда он высунулся из окопа, оторвало половину головы. При этом, увидевший это боец все понимал, нормально, логично изъяснялся, через несколько дней начал писать в блокноте. Только вот говорить не мог. Врачи поставили диагноз, кажется, шизофрения и когнитивно-депрессивное расстройство. В итоге он вышел из больницы и в сентябре у него будет военно-врачебная комиссия. Второй пока в госпитале.
- Есть ли психологическая помощь отпускникам, демобилизующимся?
Вообще, я не слышал, чтобы какая-то психологическая помощь оказывалась бойцам, насколько мне известно, ничего такого не предусмотрено. Внутри части между собой, конечно, мы все друг друга поддерживаем, как можем. Иногда приходится выполнять работу замполитов.
В каждой роте есть замполиты, замкомроты по воспитательной работе. В батальоне тоже есть замполит.
К замполиту нашей роты, честно говоря, очень много вопросов, потому что он толком ничего не делает. Да и часто всплывают вопросы о том, сколько еще служить мобилизованным, будет ли еще мобилизация, зачем воюем и тому подобное.
Вопросов к нему много, начиная даже с денежных выплат. При переброске за ленту нам полтора месяца не приходило выплат, так как по бумагам заехал один батальон, а на деле — наш, это вызвало бюрократические проволочки. Долго длилась неразбериха. Собирали гуманитарную помощь, с этим тоже было все сложно. Ротный замполит ничего не делает, в то время, как батальонный реально пытается работать: возит или постоянно заказывает у политотдела армии газеты. Конечно, они приходят с опозданием на неделю-две, но все же. В условиях информационного вакуума даже «Красной звезде» рады. Естественно, никакого радио, телевизоров нет. У ротного в блиндаже есть спутниковая тарелка, гуманитаркой пришла. Раз в неделю, когда приезжаем на помывку с передовой, разрешают подключиться к Телеграму, пообщаться с родными, почитать какие-то каналы, на которые подписан.
Можно сказать, мы сейчас как во время Великой Отечественной войны, когда есть только печатное слово, максимум, радио. Нам частенько привозят письма от детей из школ. Конечно, часть повторяются, видно, что писали под диктовку, но от ребят постарше очень приятно получить осознанные письма поддержки.
Плюс библиотека моего родного города прислала книгу «Василий Теркин». Что такого, казалось бы. Но я прочел ее ребятам вслух в блиндаже, она потом по рукам пошла, все ее читали, даже не знаю, где она сейчас. Потому что написанное там актуально и по сей день!
Там есть разрушенная школа, плюс мы ходили по разрушенным домам, я насобирал небольшую коллекцию книг. Еще из России привозят на микро-SD картах фильмы, они у нас, практически, как валюта, очень ценятся. Фильмы разные, например, про типы БПЛА (беспилотных летательных аппаратов), способы борьбы с танками, художественные фильмы, военные и не только, комедии. Последние хорошо помогают как-то отвлечься от военной темы. Смотрим фильмы на смартфонах.
— Пришла ли привычка ездить под броней на БМП, БТР (боевой машине пехоты, бронетранспортере)?
— Интересный вопрос. По бумагам, у нас в мотострелковом батальоне нет ни одной единицы бронетехники. При заводе за ленту на весь батальон у нас было только три «Урала» — два обычных, один коротыш двухосный. А на роту мы выбивали технику, первую буханку пригнали мои друзья, покрасили ее в камуфляж под сосну. Сейчас у нас на роту три буханки и один ТПК. ТПК ЛуАЗ — это транспортер переднего края, был когда-то переделан с нивовским мотором. У меня как у командира взвода по штату два водителя, которые учились на «Уралах», «Камазах», но техникой мы не обеспечены.
— Видели ли вы польские 60-миллиметровые минометы?
— Блин, чувствовал, и очень часто. Ощущения хреновые. Это такая падла, вот дрон хотя бы слышишь на подлете, и через неделю уже можешь отличить по более низкому звуку, что он летит с «говном». «Польку» ты слышишь только в последние секунды полторы: «Ш-ш-ш, бум», — и все. Эту суку мы эти познали в первый же день, 2 марта нас обстреливали. Там было все: обычные минометы, дальнобойная артиллерия, «польки», танки. С первого же дня мы познали всю «прелесть».
Трофейных «полек» нам пока не попадалось. Где мы идем, там из трофеев была только стрелковка: тяжелые пулеметы, я скоммуниздил ДШКс хохлятской позиции, видел МГ-3, который единый немецкий.
Стрелковка наша по штату, опять же, привет Академии ВКС. У командира взвода и офицеров АК-12, но нам выдавали те, что до модернизации. Их многие ругают, а мне нравится все, кроме прицела. Мой очень хорошо себя показал в боевых условиях. Когда приехала гуманитарная помощь с коллиматором Holosun, я был этому безумно рад. «Двенашка» с прицелом — это идеальная штука.
Дальше по штату один ПКМ, пулеметчик с помощником в управлении взвода, один гранатометчик на взвод РПГ-7, одна винтовка СВД, три РПК, по одному в каждом отделении. Все остальное — обычные АК-74 даже не М-ки, даже без крепления «ласточкин хвост». Все это оружие нам выдавали еще при формировании, абсолютно новое, со складов хранения с 1970-80-х годов, в масле, ни разу не использовавшееся, кроме заводской перестрелки, чистенькое, идеальное.
|
Потом довооружались у противника. Первыми добыли подствольники. Боеприпасы на них на них на складах были, а сами они отсутствовали, но мы ими пользуемся. У меня со спиленным прицелом, например. В любом случае, обычно, стреляешь в лесу, не можешь точно прицелиться, мы стреляем просто в сторону противника, эффект все равно есть. Это дальше, чем можно кинуть гранату.
|
- Дистанции боя?
До штурма мы стояли на позициях, где от огневых точек до железнодорожного полотна было 40 метров.
— Есть ли какое-то общение с противником?
— Нет, по крайней мере, у нас точно не было. Мы вели пленных, семь человек после майского штурма, одного поляка вели, но не довели. Он начал вести себя погано, потом у него случился сердечный приступ, и он скончался.
Кстати, на нашем участке попадались наемники. Поляка видели, про нескольких слышали. О них особо не рассказывают в СМИ. В основном, пленные - это мобилизованные украинцы. Находили и американские нашивки, шевроны, и еще какие-то. Конечно, это ничего не значит, просто шеврон.
|
По поводу пленных, во время майского штурма все было печально. Июньский штурм был гораздо более бодрым и веселым, к счастью, мы не первые, кто шли. Перед нами шли «зэтовцы», за ними «штормы». Это обученные штурмовые группы. Мы шли третьим эшелоном - основной нашей задачей было подтаскивание БК и отвод раненых, и вынос двухсотых, по возможности…
Пленных брали достаточно много, но в горячке народ особо не смотрел, всех достреливали, брали в плен только если откровенно сдавались.
— Использует противник какие-то листовки, громкоговорители?
— Агитационной работы, как таковой, нет. Единственное, что мы увидели подобного, это ВОГ, сброшенный с коптера, без детонатора, обклеенный белой изолентой, на нем надпись: «Нахуй с мого лису». У меня даже фотографии есть.
|
С нашей стороны пропаганда, насколько я знаю, ведется, но мы ее не видим. Листовок наших я не видел. В Телеграм-каналах я слышал, что 149-200, позывной Волга.
- Как работает связь?
Что касается радио, связь работает между основными точками, командирами рот. Также до командира взвода и выше, до комбата идет местная связь - «тапики» ТАИ-43, ТАИ-57 с коммутаторами. Тоже довелось немного с ними поработать, включая коммутатор. В случае чего, связисты бегают под обстрелами и налаживают «полевку».
Опять же, спасибо нашим связистам, затащили гуманитарку, у нас почти весь батальон от командира отделения обеспечен радиостанциями с открытым, чтобы слушать «Баофенги» и закрытым цифровым каналами, который наши связисты перепрошивают раз в неделю-две, чтобы не было утечек. Естественно, там все зашифровано, есть переключение каналов с определенной периодичностью.
Со связью у нас все не так уж плохо, спасибо за это нашим продвинутым связистам и их умениям. А рядом батальон, они все штурмы шли по закрытым каналам. Мы слышали, что где-то на фоне высоких командиров стоят явно отбитые у противника рации, слышно их переговоры. Видимо, там разведка либо взяла частоты, либо перехватила сигнал, идет прослушивание их каналов прямо во время штурма. Конечно, это нам поднимало боевой дух: мы не только знали свою сторону, но и что делает противник.
До командира роты было обязательное условие — использовать «Аргуты». «Аргут» — это такой здоровенный кирпич с экраном, у которого вечно отваливается батарейка. Проблем больше, чем пользы.
- Дроны
Раз уж мы заговорили про оборудование, упомяну дроны. Я этим вопросом занимался еще во время формирования, у меня было два FiMi x8 2022. Я сделал перепрошивку увеличенной дальности, скрывания места нахождения оператора. Второго числа нас разбили, дронов не осталось. Только один Мавик-3, вроде бы, где-то случайно затесался.
Мне сейчас передали 6 самодельных FPV-дронов с двумя пультами. Причем, с системой сброса, они не камикадзе, можно подойти и кинуть. И плюс один российский аналог «Бабы-Яги». Здоровая штука, до 10 кг грузоподъемность до 5 км дальность. Вторая партия будет где-то в течение месяца. Я учился на оператора беспилотников, буду еще обучаться, а скоро нам придут два учебных места под FPV.
До июля наших дронов было очень мало, а в любой выход из блиндажа ты был обязан слушать небо, потому что у них висит постоянно. Вплоть до того, что в 80% случаев оно висит с «говном», а в остальных 20 — наводит что-нибудь на тебя. Днем они летают обычные, мавики третьи, пытались сбить и сбивали. Я лично видел летающее крыло с толкающим мотором, думал, камикадзе, сейчас прилетит в блиндаж и все. Но через 15 минут прилетела лишь украинская «вертушка».
- РЭБ?
Был у нас так называемый «мангал» стационарный, рэбовская установка, было ружье на позиции. Ни то, ни другое влияния не оказало. Ружье было шестиканальное работало дня три, потом противники выяснил, какие каналы оно глушит, перепрошили дроны и начали спокойненько летать дальше.
- Наши и вражеские вертолеты
Наших вертолетов мы видели меньше. Частенько они летают в тылу. Они летят на бреющем, буквально в 20 метрах над землей, вылетают из-за горки, отстреливаются и улетают обратно. На передке ты их даже не видишь. Там что-то летает постоянно, ты не можешь воспринять, что это.
У дежурного по связи спрашивали, чей вертолет, приходит ответ, что вертолет уже отработал, только потом — что вертолет не наш. Или по тем же «тапикам» звонят: «Возможна ли работа авиации противника», и ты слышишь, что она прямо сейчас отработала и улетает.
— Потери от авиации противника есть?
— К сожалению, да. Два парня, как раз, на посту с антидронным ружьем стояли, вертушка работала в эту сторону «нарами». У одного 3-4 слепых осколочных ранений ног, а один 200. Его первым осколком било, потом загорелся и начал рваться начал БК. В итоге, я вытаскивал его с контрактником и замкомвзвода своим. А там уже от него только уголек остался. Кистей нет, ступней нет, половины черепа нет и все прочие прелести сожженного тела.
Авиация противника не дремлет, но она и не сказать, что прицельно работает. Действует так же как наша: подъем из-за холма, отстрел, уход.
У нас, к сожалению, нет переносных зенитно-ракетных комплексов («Игла», «Верба»). Я даже рядом никого не видел. Единственное зенитное средство, которое я видел вблизи, это «мотолыга» с ЗУ-23. Подальше, глубже в тылу, стоят «Торы», старые «Стрелы», они по беспилотникам работают. У нас ни «Игла», ничего подобного нет.
- АГС?
АГС у нас тоже нет, есть у соседней роты. Это та минимальная артиллерия, которая, порой, выручает больше, чем крупнокалиберная. Дальше стоят только «Васильки». Причем, уже уставшие, не всегда отрабатывают по найденному противнику. Даже переговоры по «Лире» слышно, что наблюдатель обнаружил группу противника, гуляет без броника, запрашивают такого-то командира «Василька». Говорит: «А я не БГ». Другого запрашивают — то же самое. Говорят, тогда надо наблюдайте.
— Расскажите, как организовано питание, вопросы снабжения, питьевой воды? Какую одежду выдавали, форму? Какое оружие?
— Штатно приходит все необходимое. То есть, то, что положено, все продовольствие привозят. Основное — это, конечно, тушенка свиная, говяжья, икра кабачковая, хлеб. В последнее время, хлеб стал гораздо лучше, вначале бывал плесневелый. Дальше колбасу, сыр присылают, понемногу, но есть. Масло сливочное в маленьких брикетиках, как в гостиницах. Сыр плавленый, печенье самое простое, баранки, карамельки. Все основное есть. Дополнительные продукты привозит гуманитарка. Поскольку тушенка там всем надоела уже до ужаса, завтра выезжаю обратно, для разнообразия привезу ряд других консервов: голубцы, плов, гречка с мясом.
Мы готовим каждый себе на маленьких газовых туристических горелках. Горячего питания в полевых условиях организовать невозможно, нет централизованной доставки горячего питания. Централизованная готовка на открытой местности ничего хорошего не предвещает. Полевые кухни стоят без дела. Далеко не всегда реально подвезти что-то, а с места куда может машина подъехать до ближайших блиндажей километра три.
- Вода
Воды, к сожалению, не так много, как хотелось бы, особенно, в условиях жаркой погоды. Норма воды — 0,75 литра на человека в сутки. Привозят бутилированную, по 1,5, по 5 литров. Чаще мы заказывали канистры, там находили родники и наши водители, которые, со старшиной роты работают, раз в 3-4 дня ездили на родники, набирали воду. Мы просто оттаскиваем на «нолик» пустые канистры и потом подбираем канистры уже с водой.
- Одежда
Изначально, когда комплектовали, нам выдали еще старую «юдашкинскую» форму, некоторым даже досталась с этим печально висящим погоном на груди. Потом осенью выдали ВКПО «демисезонку». А потом, уже за лентой, выдали ВКПО летнюю. Бесспорно, форма хорошая, но когда ты в ней, не снимая, почти два месяца, а мы выполняли задачу «караван» - снабжение передовых позиций «зетовцев» едой, БК, водой и вынос 200-300 причем 200 бывали и месяц полежавшие - конечно, она быстро выходит из строя. Заказываем гуманитарщикам, либо на всех, либо каждый сам себе, меняем.
- БК
По поводу нашего вооружения, которое у нас стоит штатно, вопросов нет. Все, что необходимо, есть: патроны, гранаты, выстрелы РПГ, ВОГи. Для меня еще было откровением, а в России, как я понял, это распространенная практика — проставка. В 82-миллиметровую мину точится такая вставочка, вместо пороха вставляется донце с резьбой внутри, на которой накручивается ходовой двигатель. И ты стреляешь с РПГ-7, 82-мм миной. Учитывая, что РПГ-шные выстрелы имеют самоподрыв на 600 метров, а минометная мина летит на 1500 -1800 метров.
|
- Броники
Броники, когда изначально комплектовали, нам выдавали «Модуль-Монолит». Это херня, которая весит 18 кг, со стальными пластинами. Потом, кто мог, находили себе облегченные или штурмовые - кому-то больше по душе штурмовые трофейные или с трехсотых. Мне как исполняющему обязанности командира роты дали бронежилет «Ратник», в нем и хожу.
— Что скажете о медицинской подготовке бойцов?
— Еще при укомплектовании прошли курсы, как работать со жгутом и турникетом, как эвакуировать, как пользоваться промедолом. Есть минимальные курсы, мы сами читали, старались сами что-то найти, изучить, поделиться. Это пока был доступ к интернету. Единственное, поскольку мы были мобилизованые «от и до», никто на ВУС не смотрел. У меня во взводе и связисты, и танкисты, и кинологи, рэбовцы, кого только нет.
Изначально выдавали штатные аптечки. Штатные — это жгут ИПП, таблетки для обеззараживания воды, промедол. Все. Остальное — это гуманитарка. Благодаря гуманитарке у меня полностью обеспечен каждый боец. У меня аптечка на липучках, в ней и ножницы, и турникет, и ИПП-шки хорошие, — все, как положено.
— Какое самое опасное оружие противника?
— Да все опасное, нет не опасного оружия. Разве что 155-е, которые очень часто не взрывались. Мы видели очень много болванок. Даже был случай, в БМПшку прилетела болванка, не взорвалась, но силой удара снесла башню. Благо, внутри никого не было. Башня свалилась на землю рядом.
«Польки» опасные, мы были «под танком», под «Градом», вертолеты тоже опасны, как его ранжировать. Радуемся, что у них нет ТОСов. Это страшная штука, мы видели работу наших ТОСов – ну его на хрен.
Снайпера у них есть, но нам пока только криворукие попадались. Мы там работали, он стрелял в нашу сторону с разлетом по полметра и больше. Когда приезжали специалисты-антиснайпера, работали на нескольких участках по ночам, они узнали его и говорят: «Не-не, этого дебила оставьте, он косорукий, а то вы его уберете и поставят нормального». У нас в роте есть снайпер, но он ранен сейчас, в госпитале. То есть, оружие есть, а использовать некому.
—Есть ли у бойцов образ врага?
— Образ врага, в принципе, есть. И злость уже есть, так как мы теряем друзей, к сожалению, с определенной периодичностью. Это люди, с которыми уже 10 месяцев прослужили, и тут их не становится. Так что, есть и образ врага, и определенная злость к нему. Хотя, при этом, когда мы вели пленных через блиндаж, дали водички, покурить, угостили. Когда они уже сдавшиеся, с завязанными глазами. Глаза завязывают, чтобы пленный, если вдруг сбежит, не запомнил, как его вели, куда.
- Как называете противника?
Между собой мы противника называем по-разному: «хохлы», «укры», дальше, матом – «пидорасы».
— Есть ли образ победы?
— Это возвращение домой, конечно. Есть мысли про Харьков, Киев, но, видя, насколько это все долго, стараешься не думать. Все понимают, что это политика, в первую очередь, если бы не так, это все было бы гораздо быстрее и по-другому.
- Понимают ли бойцы, за что воюют?
В принципе, большая часть бойцов понимает, за что воюют. При этом, конечно, всем хочется скорейшего разрешения всего этого процесса. Больше всего боимся, чтобы не получилось, как в Афганистане, позорный вывод войск. Тогда все эти потери, все усилия и время, все будет зря. Это было бы, пожалуй, хуже всего.
— Если произносить молитвы, то какие, за что воюем? За себя, за того парня? «За Родину, за Сталина»? Или «вот против тех пидорасов»?
— Скорее, последние два пункта. Потому что второе — это как бы за то, чтобы все это не пришло домой, на Родину, чтобы наши родные не познали того, что мы там видим. А последнее — само собой разумеется.
Когда был первый обстрел, нас только привезли за «ленту», не было никакого боевого опыта. Буквально пара часов, как мы, вообще, зашли туда. Мы не знали обстановки, каналов связи и частот при наличии раций. Да ничего не знали. Благо, водители, которые нас везли, были местными. Они довезли хотя бы до каких-то позиций, но мы должны были ехать дальше: цель была назначена в сторону лесопосадки. Только благодаря тому, что они нас высадили у окопов у нас было относительно мало потерь.
На тот момент, под обстрелом, управлять взводом невозможно. Только сидеть поглубже и все.
Под обстрелом у всех происходит по-разному. Кто-то молится, кто-то —замирает без движения, кому-то просто безразлично. Под первым обстрелом я сидел в окопе, у меня за спиной был мой погибший боец (осколок прилетел ему в голову), слева от меня была лисья нора, я думал, там поместится человека четыре. По факту, их там было 17. Я сидел в открытом окопе, который расположен по направлению стрельбы, просто слегка пригибался когда слышал «выход». Кто-то кричал, кто-то помогал раненым, одному в ногу хорошо так прилетело. Я не мог до него добраться. Я отдал свой жгут, турникет и ИППшку, парнишка из соседнего взвода великолепно себя показал, совершенно хладнокровно. Правильно все сделал, в итоге, парень 3,5 часа пролежал. Потом его вытаскивали под обстрелом, увозили ближе к вечеру на машине. Ногу удалось сохранить. Конечно, он уже инвалид, сейчас пока не пришел в себя, ходит с костылем, но нога своя, на месте.
Потом уже вывели раненых, частично. Буквально минут 15 было затишье. Отошли на позиции, которые мы видели на проезжая мимо машинах. Начали собирать информацию, кто где. Узнал, что ротный ранен, тоже уже ближе к вечеру. В итоге, на следующее утро уже не потянул, я пошел на те позиции, где нас обстреляли, потому что там оставались люди.
Нужно было всех переписывать полностью поименно, кто в каком блиндаже сидит, кто из какого взвода, где находится, в каком состоянии. Там встретил человека из бригады, куда мы ехали людей заменить. Они спросили, кто я такой, я ответил. Спросили: «А где ротный?». Ответил: «Ранен». «Роту на себя кто берет?». Я взял. Один взводный был ранен, один на передовых позициях, а один в прострации в блиндаже. После этого два месяца ротного и не было.
— Страшно ли сейчас возвращаться на передовую? Что для вас страшнее: быть убитым, раненым или попасть в плен? Что чувствуешь в бою?
— У меня страха нет, хотя вот есть ребята, которые боятся панически, до трясучки.
— Что страшнее всего быть раненым, убитым или попасть в плен?
— Сложно сказать, что страшнее. Все страшно, но раненым, наверное, меньше всего из трех вариантов. Страшнее всего, пожалуй, попасть в плен.
Хотя, на этот случай 90% бойцов носят с собой «эфку» на груди, и я в том числе. Не понятно, конечно, сможешь ли ты себя в последний момент подорвать, но она всегда с тобой.
В бою я ощущаю больше преодоление страха, а в какой-то момент уже даже не до страха становится. Ты просто собираешься, думаешь, как и что делать дальше. Это становится работой. Опасность как бы уходит на второй план. Иногда уже потом думаешь, что надо было по-другому сделать.
— Чувствуешь ли ты ответственность за потери своего взвода?
— Да! Да. Это очень тяжелая ответственность.
— Какую документацию, отчетность вы ведете как ротный, взводный?
— Конечно, ЖБД. У меня еще изначально была рабочая тетрадь командира взвода, куда записывались полностью все данные о моих бойцах, включая адреса и контактные данные кого-то из родных.
Потому что в нас в семеро погибших, и семьям шестерых из них сообщал я сам по телефону. Кроме того тетрадь учета оружия, поскольку оно прописано в «военнике». «Штатка» обязательно, ну и карты. Карты, кстати, взводникам положено иметь, а в работе командира роты – обязательно.
Карты у меня и бумажные, и электронные. Естественно, пользуюсь электронными – офлайн, армейские комиссии требуют и бумажный вариант. Вплоть до рабочей карточки командира роты, схемы опорного пункта взвода, карточки огня отделения, карточки огня на каждого бойца.
Кстати, пока не забыл, будучи там, когда мы потеряли людей, оставалось только то, что было при нас, у каждого командира взвода был чат с родственниками бойцов в Телеграме.
Когда я все-таки вышел на связь с супругой, она взяла на себя большую ношу, собрала четыре взводных чата. И до сих пор она ведет все наши дела, все гуманитарки, которые к нам приходили, она привезла нам сама на машине.
— Видели ли вы примеры подвигов и трусости?
— Подвиги — определенно, да. И это случается часто. Особенно, когда в «караван» выходили. Любой «караван» – это хождение под птичками, и в ста метрах, и меньше от противника, мне тоже доводилось. Я посылаю бойцов туда, если только сам туда иду. В любые новые перемещения, любые новые посты я остаюсь с ними, двигаюсь с ними. Все знают, что если уж я пошел с ними, бояться нечего.
Трусость, конечно, бывает. Вот после 2 марта у нас были ребята, которые просто начинали «гаситься», уходить в тыл.
— Есть ли какие-то особые приметы? Нужна ли вера на фронте?
В приметы мы верим, не во все, конечно. Вот пример: недавно уезжали в отпуск вместе с парнем из соседнего взвода, а обратно я еду на неделю позже него. Вчера я узнал, что он погиб. Из отпуска он возвращался очень поникшим, были даже такие мысли, что чувствовал. Это реально, порой, ощущается, некое предчувствие, не всегда, конечно.
Насчет веры, знаете, говорят еще, что на фронте атеистов нет. Мы эту тему особо не поднимаем, но нам привозят различные религиозные вещи. Были и причастия во время формирования, всем полком стояли. Кто-то носит крестики, иконки. Понятно, что многие в это верят, но друг с другом мы об этом как-то не общаемся.
— Расскажите о наградах бойцов СВО, ваших личных наградах.
— Пока был один этап награждения ведомственными наградами Министерством Обороны. Медали «За боевое отличие», «За воинскую доблесть», награждали первой и второй степенью, «За укрепление боевого содружества» и «Участник СВО».
У меня пока медаль «За боевое отличие». Государственные нам обещали, мы подавали на ребят, но пока это все затихло и мы их не видели.
— Удачи, возвращайтесь домой с победой!
— Спасибо.
| Интервью: | А. В. Драбкин |
| Лит. обработка: | Н. Мигаль, А. В. Драбкин |