Истории афганских ветеранов

В марте месяце 1987-го в Ургуне я подорвался на мине. Март месяц был самым гиблым, в нем происходило большое количество подрывов на минах. Боевых действий в Ургуне происходило мало, обычно они случались на подъезде к этому месту, зато мин было очень много, вся местность заминирована. Причем минировалась она беспорядочно: заминировали и забыли, заминировали и забыли. Под асфальт мину не положишь, если только какую-нибудь слишком хитрую, поэтому их ставили на обочинах дороги.

В конце октября перевал затягивало и “вертушки” до апреля к нам уже прекращали летать. Доходило до того, что у нас к апрелю заканчивалось масло, сахар и даже соль. Сигарет вообще пару месяцев уже никто не видел. Комбат как-то приказал выдать по банке рыбных консервов на человека в сутки, на взвод несколько килограмм муки и пятилитровую банку комбижира: “Пеките себе лепешки. Никаких работ, двигайтесь как можно меньше, не тратьте калории”.

Перед каждым вылетом на задание нам выдавался лишь только сухпай на три дня, а о количестве боеприпасов мы должны были позаботиться сами, решив, сколько нужно каждому из нас. Нам говорили: “Берите, кто сколько унесет, ведь это ваша жизнь”. Поэтому, кроме десяти магазинов в “лифчике”, у каждого имелась примерно тысяча патронов россыпью, а среди снаряженных магазинов помимо стандартных, на тридцать патронов, практически у каждого был магазин от РПК на сорок пять патронов.

Как-то днем нас выбросили на вертолетах в горах. Не забуду эти две ночи, которые провели там. Это просто кошмар. Там по дороге должны были пройти наши силы, а мы, окопавшись по вершинам, должны были обеспечить безопасный проход колонн. На горе вырыть окопы не получилось - лопата не берет этот грунт, а кирки у нас не имелось. Поэтому мы, как смогли, соорудили себе укрытия из камней, высотой по колено. Днем стояла жара, а ночью пришел сильный холод.

Это гражданским людям кажется, что война - это страшно, а для тех, кто постоянно находится в таких условиях, война - это своего рода кайф, это всплеск адреналина, к которому тянет как к наркотику. Поэтому зимой, когда не было боевых выходов, сидя на “точке”, где нет телевизора, где все время одни и те же лица, где каждый день слушаешь одну и ту же музыку, мы сгорали от безделья. В полку там для личного состава давали концерты, показывали кино, а у нас лишь одно было удовольствие - это обкуриться и пожрать.

Каждый патруль получал назначение в определенный сектор Кабула. Этих секторов было несколько и назывались они в зависимости от того, дорога какого направления там проходила. Например, на Джелалабад или Кандагар. Патруль выставлялся на узловых точках, откуда эта дорога начиналась. И таких точек на карте города было несколько. Помню, мы стояли рядом с центральным базаром, а наши пацаны расположились неподалеку от телеграфа и телевидения.

В том месте, где дорога делала плавный поворот, огибая сопку, бензовоз Вобликова левым средним колесом наехал на пластмассовую мину-“итальянку”. Никто даже и не заметил, когда “духи” успели закопать ее на дороге. Если можно так сказать, бензовоз взорвался настолько удачно, что даже не загорелся и Вобликов, которого взрывной волной выбросило из кабины, остался жив. Взрывом разнесло ступицу колеса, один ее кусок пробил бочку и бензин, не загоревшись, просто вытек на землю.

Кстати, после того знаменитого боя девятой роты все, что из вооружения там осталось, привезли мне. Я занимался сортировкой как трофеев, так и оружия наших десантников. Среди погибших десантников был пулеметчик по фамилии Александров, который посмертно был представлен к званию Героя Советского Союза. Именно его “Утес” я принимал с приказанием восстановить. Сам пулемет представлял из себя решето, считая со стойкой и стволом мы в нем насчитали тридцать две дырки, про коробку я вообще молчу.